Китайская невеста

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В 1839 году территория порта, расположенная за пределами Кантона — перенаселенной, буквально кишащей жителями столицы южно-китайской провинции Гуандун, представляла собой изолированное общество, испытывающее нехватку площади. Согласно императорскому указу эта территория была единственным местом, где иностранцам разрешалось жить и торговать с Китаем, не считая маленькой португальской колонии Макао на побережье Южно-Китайского моря. В порту, отстоящем от дельты Жемчужной реки, впадающей в море, менее чем на семьдесят пять миль бросали якорь суда торговцев из Великобритании, Соединенных Штатов, Франции, Испании, Дании, Нидерландов и Швеции, затем разгружались и вновь загружались драгоценным чаем, шелком, фарфором и другими товарами, столь необходимыми Западу. Этот крошечный пункт на Востоке был довольно опасным местом. Тесные пирсы в Вампу были переполнены, а анклав факторий — комплекс пакгаузов, складов и жилья, подступавший к самым стенам Кантона, располагался на площади, не превышавшей пятнадцати акров китайской земли.

Иностранцы трудились в крайне тяжелых условиях. Их женам не разрешалось посещать эту территорию около Кантона, и поэтому они были вынуждены жить в Макао, в то время как их мужья вели здесь свои торговые дела. Перемещение иностранцев строжайше ограничивалось, и поэтому мало кого из них, кроме контр-адмирала сэра Уильяма Эликзандера, командора королевской военной эскадры, стоявшей на якоре в дельте реки для защиты британских торговых судов, пропускали непосредственно в Кантон через усиленно охраняемые ворота. Иностранцам приходилось конкурировать с видным китайским торговцем Сун Чжао, богатым мандарином третьего класса, владельцем трех товарных складов, главой купеческой гильдии, небольшой группы торговцев, которым император Даогуан дал лицензию на торговлю с иностранцами.

Те, кто жили здесь длительное время, не могли жаловаться на Сун Чжао. Дела он вел честно и благопристойно, был порядочным человеком. Более того, его дочь Лайцзе-лу, по мнению многих, кому довелось ее видеть, была самой прекрасной из всех девушек, которые встречались им в жизни. Эту точку зрения горячо поддерживали и капитаны морских судов, и вновь прибывшие торговцы, вернее те из них, кому посчастливилось видеть ее в те редкие визиты, когда она посещала магазины отца в сопровождении неотступно следовавшего по пятам семейного мажордома по имени Кай. Все, начиная от самого дряхлого поверенного в делах, от иностранца-концессионера и кончая самым юным ловким матросом, сходились на том, что Лайцзе-лу была самим совершенством, по стандартам какой бы нации к ней ни подходить.

Гораздо выше ростом большинства жительниц Кантона, поскольку ее родители были выходцами из северных районов Китая, Лайцзе-лу обладала стройной совершенной фигурой, высокой упругой грудью, тонкой талией, длинными стройными ногами, а линии ее бедер поражали грациозным изяществом. Она неизменно появлялась в облегающем чонсаме с высоким воротом, какие носили китаянки, принадлежавшие к высшим классам, вышитом золотыми и серебряными нитями с высокими разрезами по бокам. Ее прямые, блестящие, иссиня-черные волосы волнами ниспадали на спину. Высокие скулы, плавные точеные черты лица, губы, которые она слегка подкрашивала тускло-алой помадой, достаточно полные, чтобы быть обольстительными, всегда оставались сдержанными. Но более всего привлекали глаза: окаймленные густыми ресницами в лучах солнца они казались глубокими, темно-лиловыми. Те немногие, кому довелось почувствовать на себе их взгляд, приходили в ошеломление.

За исключением сэра Уильяма, являвшегося другом семьи, никто из приезжавших в Вампу и осуществлявших сделки в магазинах ее отца и на соседних факториях не подходил к ней близко. В добавление к неотлучному Каю ее обычно сопровождала Сара Эплгейт — ворчливая вдова из Новой Англии, которая большую часть из прожитых Лайцзе-лу двадцати четырех лет состояла при ней гувернанткой. Посторонние практически ничего не знали о мисс Саре, поэтому им было невдомек, что Лайцзе-лу свободно и фактически без акцента говорила по-английски, впрочем с такой же непринужденностью она могла изъясняться по-французски, по-немецки и по-испански.

Про эту девушку ходило множество слухов. Находились и такие, кто клялись будто Лайцзе-лу вовсе не дочь, а любовница Сун Чжао. Другие были убеждены, что она любовница Лин Цзи-сюя, наместника провинции Гуандун, преисполненного решимости покончить с нелегальной торговлей опиумом. Только один человек в Кантоне догадывался об истинном положении вещей. Оуэн Брюс — шотландский поверенный в делах, делавший свое состояние на незаконной торговле опиумом — имел все основания подозревать, что красавица помолвлена с одним американцем — Джонатаном Рейкхеллом, капитаном и создателем замечательных быстроходных клиперов, ставших новым революционным этапом в развитии международной торговли. Джонатан прожил в Кантоне год и был очень тесно связан с Сун Чжао. Однажды Брюс видел Лайцзе-лу в обществе молодого Рейкхелла, своего заклятого врага, и то, как они смотрели друг на друга, подсказало ему, что между ними установились близкие отношения.

Шотландец не мог проверить правильность своей догадки. Джонатан и Лайцзе-лу были связаны обещаниями, и теперь на ее руке красовалось преподнесенное им золотое кольцо, а она подарила ему драгоценный медальон из нефрита. Два года прошло с тех пор, как Джонатан покинул Кантон и отправился на родину в Нью-Лондон в штате Коннектикут, где его семья строила корабли, продолжая дело пяти предшествующих поколений. Терпение Сун Чжао подходило к концу.

— Два года — большой срок, — сказал Сун Чжао как-то раз, обращаясь к дочери, когда они сидели за столом в обеденном павильоне, одном из многочисленных строений в походившей на дворец резиденции Суна, окруженной каменными стенами и раскинувшейся на вершине холма на самой окраине Кантона. — Я согласился на твой брак с Джонатаном при условии, что он вернется в разумный срок. Два года — это слишком.

— Он любит меня так же сильно, как и я его, — спокойно ответила девушка. — Он приедет за мной.

— Надеюсь, — погружая кусочки омара и крабов в фарфоровую чашку с помощью пары палочек для еды, проговорил он. В голосе Чжао звучала неуверенность, а глаза за стеклами очков в тяжелой оправе сделались непроницаемыми.

Лайцзе-лу обратилась за поддержкой к Саре.

— Помнишь, когда кузен Джонатана, Чарльз Бойнтон, приезжал сюда в последний раз из Лондона, он нам рассказывал, что Джонатан думает только обо мне?

— Отлично помню, — с раздражением проговорила Сара Эплгейт. — Но это было много месяцев назад. Не сомневаюсь ни на мгновение, что Джонатан тогда был искренним и таковы же были его намерения, когда он в последний раз говорил с тобой. Но его отец богат, его клипер «Летучий дракон» сделал его самого состоятельным человеком, а у молодого человека, которому нет и тридцати, много различных увлечений. Я не обвиняю Джонатана в непостоянстве, я искренне считаю, что он не из таких. Но несмотря на самые праведные и достойные намерения, он, вероятно, мог увлечься другой девушкой, оказавшейся там, рядом. И он не был бы первым, поступившим так.

— Никогда, — яростно воскликнула Лайцзе-лу, ее длинные, покрытые лаком ногти вонзились в ладони. Она ела бамбуковые ростки с крабами и морской травой — одно из самых излюбленных блюд, но сразу же потеряла аппетит. С трудом сдерживая себя, она попросила разрешения удалиться.

Сара, которой до боли было жаль влюбленную девушку, кивнула.

Лайцзе-лу поднялась из-за стола и направилась по мощеной дорожке мимо рядов густо растущих цветов различных оттенков, мимо крошечных прудиков, поверхность которых была усеяна листьями лилий, и игрушечных островков, соединенных друг с другом миниатюрными мостиками, в свой маленький, похожий на пагоду домик.

— Чжао, — произнесла Сара обвиняющим тоном, — вы же знаете, что она всегда расстраивается, когда вы упоминаете о том, что Джонатан может не вернуться.

— Тогда почему он не здесь? — упрямо спросил Чжао. — Мне не хотелось ей говорить, но клиперы компании «Рейкхелл и Бойнтон», пришедшие из Нидерландской Ост-Индии, сегодня утром вошли в Вампу. Джонатана нет на борту. Я спрашивал о нем у капитана клипера, который много раз за последние месяцы плавал с поручениями Толстого Голландца из Джакарты, однако у него не было никаких вестей. Я даже сам написал письмо Толстому Голландцу, с которым у меня, как ни с кем другим, много общих дел, но и он ничего не смог сообщить мне о Джонатане, кроме того, что построенные им корабли совершенно исключительные. А это мне давно известно.

— О, Боже мой!

Седовласая женщина питалась исключительно овощами, которые просто обожала, но сегодня ее палочки для еды еле-еле двигались.

— Должна признать, что за многие годы, что живу здесь, я мало общалась с собратьями-американцами. Но тем не менее, я считаю себя неплохим знатоком человеческой природы. И я могла бы поклясться, что Джонатан надежен и постоянен в своих привязанностях.

— Мне самому он нравится, — проговорил Чжао, изучая изображение дракона на дальней стене, исполненное золотыми и серебряными изразцами. — Как создатель новых кораблей — он просто гений. Как капитан — тоже весьма опытен. К тому же у него есть хватка делового человека. Но ни одно из этих качеств несомненно не означает, что он будет верным женщине. Любой женщине.

— Надеюсь время покажет, что вы неправы, — сказала Сара.

Он снял очки и стал протирать стекла квадратным кусочком суровой ткани.

— Может статься, что у нас не окажется столько времени.

— О?

В тоне его голоса прозвучало нечто, отчего у Сары похолодела кровь.

— Сегодня днем, — продолжал Чжао, — я встречаюсь в своем кабинете с доном Мануэлем Себастьяном, маркизом де Брага.

— Португальским генерал-губернатором Макао. — Было совершенно очевидно, что Сара с неодобрением относилась к этому человеку. — Судя по тому, что мне довелось о нем слышать, я рада, что вы не пригласили его сюда.

Чжао слегка усмехнулся.

— Он в бешенстве, поскольку не получил от наместника разрешения на посещение Кантона. Причем не только из-за того, что считает себя очень богатым и высокопоставленным вельможей, а из-за своего положения в Макао. Он мнит себя самым высокопоставленным европейцем на Востоке. Разумеется я мог бы получить для него разрешение, но до настоящего времени я не видел в этом необходимости.

— Какое отношение ваши дела с доном Мануэлем имеют к Джонатану Рейкхеллу? — спросила Сара.

Торговец вздохнул.

— Его письмо, в котором он просит о встрече, ясно говорит, что он хотел бы обсудить со мной один личный, а не деловой вопрос.

На мгновение Сара оторопела. Затем она заговорила с нескрываемым негодованием.

— Только не говорите, что он имеет виды на Лайцзе-лу!

— Вспомни прием, устроенный сэром Уильямом на борту своего флагмана по случаю дня рождения королевы Виктории. Маркиз де Брага прибыл в Вампу на португальском фрегате — единственном корабле такой величины, которым располагает Португалия здесь, на Востоке, насколько мне известно. Мы тогда заметили, что он не мог отвести глаз от Лайцзе-лу.

— Да при свете дня ему дашь все сорок пять, в два раза больше, чем ей, — заметила Сара. — Он невежествен, толст, за столом ведет себя, как свинья. Более того, я наслышана, — впрочем, я уверена, что и вы знаете — о грубости и жестокости, с которой он управляет в Макао.

— Я не обращаю внимания на слухи, — расстроенным голосом ответил Чжао. — Я знаю доподлинно, что дон Мануэль один из первых дворян Португалии, а по линии сестры имеет родственные связи с королевской семьей. Он владеет, по меньшей мере, полудюжиной огромных замков и непомерно богат. К тому же он холостяк.

— У которого во дворце в Макао полдюжины любовниц из Кантона, — с презрением заметила Сара. — Даже если бы сегодня мы вдруг узнали о смерти Джонатана Рейкхелла, несомненно вы могли бы найти более достойного мужа для Лайцзе-лу, нежели маркиз де Брага!

— Благодаря ее родословной и отчасти тому, как ты и я ее воспитали, Сара, все далеко не так просто. Благодаря мне и покойной матери, она принадлежит к сословию мандаринов. Только члены императорской семьи и ученые, посвятившие себя целиком академической деятельности и давшие обет безбрачия, составляют высший класс мандаринов. Среди них нет никого, кого можно было бы выбрать, я попросту потеряю лицо, если выдам дочь за человека более низкого происхождения. Это одна из причин, в силу которой я не высказывал открытого недовольства, когда она и Джонатан решили пожениться. Кроме того, и ты и я — хорошо это или плохо — познакомили ее с многочисленными сторонами европейской жизни. К тому же она слишком умна и образована и должна жить более интересно, чем довольствоваться положением любовницы какого-нибудь провинциального сановника.

— И не пытайтесь меня убеждать, что ее ждет лучшая доля с этим португальцем! О, судя по тому, как она все воспринимает, она не будет счастлива ни с кем, кроме Джонатана Рейкхелла.

Чжао знал, что Сара права, и потому ретировался, отгородившись стеной высокомерия.

— На протяжении тысячелетий, — заявил он, — китайских дочерей выдавали за мужей, которых им выбирали отцы. Их личный выбор играет гораздо меньшее значение, чем общественное положение. Многие из них даже в глаза не видели своих мужей вплоть до самой помолвки. Я один ответствен определить, что лучше для Лайцзе-лу.

Именно в тот момент, когда Саре Эплгейт казалось, что она начинала понимать Сун Чжао, различия во взрастивших их культурах вставали между ними подобно мощной стене, делая невозможным общение.

Чжао вымыл руки и сполоснул рот из кувшина с ароматизированной водой, в которой плавали лепестки роз. Затем позвонил в серебряный колокольчик в форме лягушки, рукоятка которого была из нефрита, и поднялся со своего места.

Через мгновение появились с носилками восемь носильщиков в пурпурной униформе дома Сун. За ними следовал широкоплечий Кай — мажордом, облаченный в черные одежды, на поясе которого висел изогнутый обоюдоострый меч. Лезвие меча, узкое около рукоятки, постепенно расширялось к вершине. Эфес украшали казавшиеся лишенными всякого значения символы. Лишь немногие избранные знали, что архаичные существа, изображенные на твердой поверхности дерева, указывали, что Кай принадлежит к тайному братству — Обществу Быков. Будучи мощной патриотической организацией, общество выступало за процветание Срединного Царства и для достижения своих целей прибегало к любым, в том числе и противозаконным, средствам.

У Сары Эплгейт не было возможности поговорить с Каем с глазу на глаз, но она пристально посмотрела на него.

Кай сразу же понял: Лайцзе-лу, которой оба они были беззаветно преданы, возможно, грозят неприятности. В ответ он едва заметно кивнул.

Обращаясь к гувернантке, Чжао вынес свой окончательный вердикт:

— Запрещаю тебе даже намекать дочери о нашем разговоре, — приказал он, усаживаясь на носилки.

Подобно многим, кто жил на холме и владел прекрасными поместьями, Сун Чжао считал унизительным для человека своего положения добираться пешком через город до своей конторы на берегу реки. Когда носильщики спустились к подножию холма, им пришлось прокладывать путь сквозь массу людей. Улочки Кантона были узкими, по обе стороны большинства из них стояли маленькие домики из глины, камня и бетона. Жилища жались друг к другу, нередко целое семейство ютилось в одной единственной комнате, во многих домах отсутствовали удобства. Печную трубу обычно заменяло простое отверстие в крыше; канавы, вырытые, как правило, позади каждого небольшого строения, использовались как мусорные ямы, куда сваливали все подряд, в том числе и экскременты. Женщины предпринимали героические усилия содержать семейство в чистоте, но выстиранную одежду для просушки приходилось раскладывать на покатых черепичных крышах. Детям негде было играть, кроме как на улицах; стаями шныряли голодные собаки, а многие хозяева держали кошек, чтобы хоть как-то уменьшить численность крыс и мышей. Большей частью дети бегали голыми или в каких-то лохмотьях, игравших роль набедренной повязки.

Площади, где размещались величественные храмы и различные правительственные здания, были просто огромными, вокруг большинства из них росли деревья ли-чжи, считавшиеся священными. Однако и здесь повсюду сновали люди. Танцоры, жонглеры, певцы выступали под открытым небом в надежде заработать хоть несколько монет, а тем временем торговцы предлагали поджаренные орешки, кусочки мяса, нанизанные на небольшие шампуры, или же кусочки хлеба, вымоченные в разбавленном водой молоке буйволицы, а затем поджаренные. Многоликая толпа переполняла открытое пространство, а улицы с гадателями и предсказателями судьбы были запружены настолько, что по ним вообще невозможно было пробраться.

Императорские солдаты, в форме грязно-желтого цвета, со старинными, заряжающимися со стороны дула мушкетами на плечах прогуливались группами по три-четыре человека. Толпа расступалась перед ними. Кай, шедший впереди носилок, прокладывал дорогу, мастерски и без остановки вращая над головой своим огромным мечом.

В отличие от большинства вельмож, Сун Чжао не зажимал нос надушенным платком. Он знал этих людей и, несмотря на разницу в финансовом положении, считал себя одним из них. Запахи человеческого бытия — пота, жарящихся каштанов, лука, чеснока, трав, применяемых как приправа к мясу, которое готовилось на небольших дровяных печах, некоторые из них стояли тут же под открытым небом непосредственно перед убогими домишками — являли собой самую суть Срединного Царства. Преданный подданный императора, разделявший его цели, Сун Чжао презирал тех иностранцев, которые пытались использовать в своих целях неграмотных, трудолюбивых и терпеливых людей, живших надеждой на лучшее будущее. Еще сильнее ненавидел он тех, кто закупал опиум в Индии, и вероломных китайцев, плативших за него серебром. Наркотик, к которому организм привыкал настолько, что не мог более без него обходиться, нес угрозу всему укладу жизни, столь дорогому ему, поэтому Чжао полностью соглашался с наместником, своим другом, что подобную торговлю следует в корне пресечь. Но их мнения существенно расходились относительно путей достижения этого. Наместник намеревался безжалостно карать поставщиков зелья, в то время как Сун Чжао предпочитал проявить в отношении них сдержанность. Эти поставщики, в значительной своей массе, были иностранцами, людьми, чьи военные корабли и пушки превосходили вооружение китайцев, поэтому он предлагал сосредоточить усилия на контрабандистах-китайцах, а также на тех, кто сбывал наркотики беднякам, отбирая у них последние крохи. Проблема может быть решена, если Лин Цзи-сюй не зайдет слишком далеко и не начнет устраивать суды и расправляться с англичанами и французами. Если это произойдет, — а эти «заморские дьяволы» крайне болезненно воспринимают убийства и притеснения своих сограждан, — в этом случае предугадать дальнейшее развитие событий будет попросту невозможно. Необходимо еще раз встретиться с наместником и попросить его, на этот раз гораздо настойчивее прежнего, не озлоблять европейские правительства.

Сидя в носилках, Сун Чжао размышлял, что произошло бы, пойди он сейчас до своей конторы пешком. Наверняка не успел бы и глазом моргнуть, как уже украли бы кошелек и срезали серебряные пуговицы. Не исключено, что можно было лишиться заодно и какой-нибудь части платья, сшитого из дорогого шелка. Несомненно люди, населявшие Кантон, не были преступниками по натуре, однако, пропасть, разделяющая богатых от бедных, столь велика, что обездоленный и голодный люд просто не в силах противостоять искушению.

Носильщики достигли Ворот петиций — похожей на пагоду каменной арки, украшенной драконами — символами императорской власти, и стилизованными хризантемами, которые также считались императорским цветком вот уже двести лет, на протяжении которых маньчжурские завоеватели удерживали власть в Срединном Царстве. Командир первой сотни, несшей охрану ворот, выхватил меч из ножен, он и его солдаты, взяв мушкеты на караул и застыв как изваяния, приветствовали Сун Чжао.

Сун Чжао, польщенный оказанным вниманием, удовлетворенно кивнул, затем сошел с носилок, радуясь возможности размять затекшие ноги, и пошел, минуя помещения иностранных концессий, в свою контору. Ни один из иностранцев, глядя на этого человека средних лет, облаченного в халат из черного шелка, маленькую без полей шляпу и плетеные шлепанцы, не догадывался бы, что это один из влиятельнейших подданных императора Даогуана.

Контора Сун Чжао располагалась на втором этаже самого крупного из трех его складов и почти в точности копировала его домашний рабочий кабинет. Густой ворсистый ковер с изображением символов инь и ян устилал пол, между окнами вились экзотические растения, однако остальные стены кабинета оставались голыми, потому что он пожелал, чтобы ничто не отвлекало его от работы. Убранство кабинета составляли четыре очень больших подушки, на каждой из которых лежало по несколько подушечек меньшего размера. По обе стороны от той, которой пользовался сам Чжао, стояли два больших рабочих стола, каждую ножку которых украшали множество мифологических фигурок. На обоих столах лежали бумаги.

Еще раз протерев очки, Чжао взял со стола ежедневный список товаров, проданных иностранцам, и тех, что были у них закуплены. Как он и предполагал, самые крупные сделки заключены с компанией «Рейкхелл и Бойнтон», клипер которой в настоящий момент стоял на якоре у американского причала.

Нахмурив брови, Чжао выглянул в окно посмотреть на элегантный корабль. Он знал, что это чудо спроектировал и построил Джонатан Рейкхелл. Где-то внутри поднималась тревога. Чжао с искренней симпатией относился к Джонатану, которого после первых колебаний он все-таки согласился видеть мужем своей дочери. Лайцзе-лу была его единственным ребенком, и хотя ей и не грозили финансовые трудности, будущее дочери составляло главную заботу отца.

Совершенно очевидно, что нельзя до бесконечности ждать возвращения Джонатана в Китай. Чжао настроился предоставить молодому американцу еще шесть месяцев, и если он по истечении этого срока не явится за своей невестой, придется искать для нее другую партию.

В кабинет вошел служащий и сообщил о приходе маркиза де Брага. Чжао поднялся, чтобы приветствовать гостя.

Дон Мануэль Себастьян, следуя португальскому обычаю, предстал облаченным в одежды, которые в других частях Европы считались модными приблизительно полвека назад. Его массивное тело казалось втиснутым в костюм, а облегающие панталоны до колен еще сильнее подчеркивали полноту. Расшитый фрак изобиловал золотыми пуговицами, на башмаках поблескивали золотые пряжки. Ему явно нравилось золото: на одной руке маркиза красовался огромный перстень с печаткой, на другой — два перстня с драгоценными камнями. Двойной подбородок и мешки под глазами свидетельствовали о пристрастии к обильной пище и возлияниям. Однако его острый взгляд не упускал ни одной детали, поэтому было совершенно очевидно, что генерал-губернатор Макао далеко не дурак.

Оба обменялись поклонами, и Чжао, достаточно хорошо изучивший обычаи Запада, протянул руку для пожатия, прежде чем пригласить гостя на подушки. Пока они обменивались любезностями, слуга принес сосуд с чаем. Это был не обычный, а совершенно особенный чай. Чай, который могли позволить себе только очень состоятельные люди. Напиток почти не имел цвета и, налитый в просвечивающие фарфоровые чашки, сильно походил на обыкновенную горячую воду. Но вкус и аромат этого чая были поистине необыкновенными. Половина всего урожая этого чая поступала в императорское хранилище и предназначалась исключительно для императора и членов императорской семьи в Пекине. Чжао угощал этим напитком только самых важных из своих гостей.

Наконец дон Мануэль, изъяснявшийся на мандаринском наречии с сильным акцентом, перешел к предмету своего визита.

— Надеюсь, — заявил он, — мне скоро дадут визу на посещение Кантона, поскольку я горю желанием посетить с визитом ваш дом.

— А, — только и произнес Сун Чжао, не выражая своего отношения.

— Мне посчастливилось быть представленным вашей дочери на приеме по случаю дня рождения королевы Виктории, — торжественно проговорил португалец, облизывая толстые губы. — И, не сомневаюсь — для вас это не секрет, красота ее поистине несравненна.

— Подобные отзывы я слышал от многих ее поклонников.

Чжао сложил руки на животе. Со скрещенными ногами он напоминал каменное изваяние Будды.

— Удивительно, что она до сих пор не замужем. Надо полагать, ее руки добивается множество претендентов.

— Да, немало, — согласился Чжао, добавляя затем с едва уловимой улыбкой, — но я пошел навстречу ее пожеланию оставаться пока одной. Кроме того, как Ваше Превосходительство несомненно понимает, далеко не просто найти ей подходящую пару. Я не допущу союза с охотником за деньгами, а ведь далеко непросто найти мужа равного ей по благородству происхождения.

— Есть ли надежда, — спросил генерал-губернатор, — что вы позволите ей выйти замуж за человека другой расы?

Сун Чжао не видел причин кривить душой.

— Все целиком зависит от конкретного человека, — честно признался он и подумал о Джонатане Рейкхелле.

— В таком случае позвольте мне представиться в качестве претендента на ее руку. — Вздохнувший с облегчением дон Мануэль становился самоувереннее. — Мои предки занимали высокое положение среди знати моей страны на протяжении восьмисот лет, что, как я понимаю, по вашим меркам, составляет небольшой срок. Знаю, вы состоятельный человек, но отнюдь не хвастаюсь, заявляя, что я намного богаче вас. В Европе найдется не более дюжины человек, чьи состояния сравнимы с моим.

Китаец нетерпеливо кивнул, он уже справился о положении дел маркиза.

— Став моей супругой, ваша дочь займет второе место, пропустив вперед лишь членов королевской семьи моей страны. Я предоставлю ей право переделать по своему желанию все мои многочисленные дома. Я также хочу пообещать, что, когда я оставлю мой нынешний пост и вернусь в Португалию, то буду регулярно привозить ее в Кантон. И, вполне естественно, мой дорогой Сун, вы всегда будете желанным гостем в наших домах. Более того, у нее будут одежды и драгоценности, достойные ее высокого положения, а слуг, готовых исполнить все ее желания гораздо больше, чем теперь.

— Вы щедры, — согласился Чжао. — А что скажете вы по поводу приданого?

Дон Мануэль успокаивающе улыбнулся. Он спланировал свое сватовство с большой хитростью, и вот теперь ему представилась возможность разыграть свою самую сильную карту.

— Я не прошу приданого, — вкрадчиво проговорил он, — мне незачем владеть большим, чем я уже владею. Такого сокровища, как рука вашей дочери, мне будет более чем достаточно.

Этот жест был настолько щедрым, что произвел впечатление на Чжао. Как он хорошо знал по опыту своего общения с европейцами, обычаи Востока и Запада сильно разнились и совпадали в исключительно редких случаях. Но так уж случилось, что традиция давать приданое за дочь оказалась общей для обоих миров. Счастье Лайцзе-лу играло для отца первостепенную роль, но, разумеется, ни один деловой человек не смог бы оставить без внимания тот факт, что в результате соглашения с португальским вельможей, он сохранял бы многие тысячи серебряных юаней. Вне всякого сомнения это обстоятельство делало предложение маркиза еще более привлекательным.

— Вы отказываетесь от приданого? — Чжао хотел еще раз убедиться, что правильно понял столь необычные условия.

Уже поздравляя себя с удачей, генерал-губернатор Макао улыбнулся.

— С удовольствием, — ответил он.

Хотя Лайцзе-лу считала себя глубоко преданной Джонатану Рейкхеллу, подобное предложение следовало серьезно взвесить.

— Буду с вами откровенен, — сказал Чжао. — Моя дочь питает глубокую привязанность к другому человеку, хотя и не видела его уже долгое время. Но она поступит так, как я прикажу ей поступить, это естественно. Однако мне больше по душе, если бы она согласилась на брак с вами по своей собственной воле.

— Разумеется, я полностью разделяю ваше желание, — дон Мануэль решил до конца воспользоваться ситуацией. — Пригласите молодую леди приехать в Макао. Вы будете моими гостями, и надеюсь, она благосклонно отнесется к нашему союзу после того, как получит возможность познакомиться со мной ближе.

Он казался столь же мудрым, сколь состоятельным и влиятельным. Так что вырос в глазах Чжао.

— Принимаю ваше приглашение с большим удовольствием, — ответил Чжао.

Решив, что девушка уже принадлежит ему, дон Мануэль позволил себе широко улыбнуться.

Однако Сун Чжао, знавший свою дочь, не разделял оптимизма собеседника. Долгая, трудная борьба предстояла впереди, прежде чем она согласится отказаться от Джонатана Рейкхелла и выйти за незнакомого ей человека.

Макао не походил ни на одно из мест, в которых довелось побывать Лайцзе-лу. Ее отец решил совершить путешествие по суше небольшими переездами, и все ее окружение, включавшее Сару Эплгейт, Кая и двадцать вооруженных до зубов слуг, добрались до места в два дня. Достигнув крошечной португальской колонии на побережье Южно-Китайского моря, они очутились в совершенно ином мире.

Если говорить точно, они по-прежнему оставались на территории Срединного Царства, потому что Португалия ежегодно платила императорской казне Китая за использование территории, а с торговых кораблей из Европы портовой таможней императора взималась пошлина. В то же время португальцы жили в Макао уже на протяжении трехсот лет, и эта своеобразная оккупация создала совершенно уникальную атмосферу. Здесь, на этом пятачке, Восток и Запад встретились в прямом понимании этого слова и перемешались.

Огромная церковь с крестом, венчающим высоко вознесенный купол, стояла напротив через улицу от еще более грандиозной пагоды, в которой свои религиозные обряды совершали китайцы. Дома с покатыми крышами, с балконами, украшенные резными орнаментами, соответствовавшими тысячелетним стандартам Срединного Царства, соседствовали с европейскими жилищами, окна которых отличались гораздо меньшими размерами, а похожей на коробки форме явно не доставало изящества линий, что с точки зрения китайцев являлось самым главным. Только цвета европейских домов от пастельно-голубого и зеленого до желтого и оранжевого делали их привлекательными. Дороги вымощены, так же как и протянувшаяся на полторы мили набережная, где любили прогуливаться жители Макао.

Люди, гулявшие вдоль набережной, главным образом женщины, вызывали интерес у Лайцзе-лу, не видевшей до этого ни одной европейской женщины, кроме мисс Сары. Жара и влажность в Макао затрудняли дыхание, поэтому дамы облачались в соответствующие свободные платья до лодыжек из легкого шелка и хлопка. У большинства были огромные шляпы с загнутыми полями, по цветовой гамме соответствовавшие платьям, и все без исключения с зонтиками, чтобы защитить свою нежную бледную кожу от горячих лучей субтропического солнца.

Лайцзе-лу внимательно изучала дам, понимая, что ей предстоит общение с подобным обществом после того, как она станет женой Джонатана и уедет с ним в далекие Соединенные Штаты. Очень немногие из них выглядели привлекательно, она будет продолжать носить китайские наряды, даже после отъезда в Америку.

На дорогах разъезжали западные экипажи, некоторые были запряжены парой или четверкой лошадей, и девушке пришлось признаться самой себе, что эти средства передвижения выглядели более комфортабельными, чем носилки, в которых ей приходилось передвигаться. У каждого европейца независимо от его национальности, — а здесь обитали представители многих национальностей, — сбоку висел меч или шпага. Также было удивительно видеть облаченных в дорогие наряды европейских женщин приблизительно ее возраста, прогуливавшихся в сопровождении своих спутников и не сопровождаемых вооруженной охраной.

Многие из европейских домов выделялись своими размерами, но разбитые около них сады были маленькими, а цветы росли в беспорядке. Очевидно иностранцам недоставало чувства порядка, гармонии и умения подбирать сочетания тонов, что придавало особую прелесть каждому китайскому саду.

В дальнем конце набережной возвышался уродливый каменный форт, ощерившийся пушками значительно превосходившими те, что находились на вооружении императорской армии и флота. Позади этого сооружения виднелось огромное бесформенное здание из камня и дерева, выкрашенное в ослепительно белый цвет, а присутствие португальских солдат, обливавшихся потом в униформе из плотной шерсти и вооруженных современными мушкетами, подсказало девушке, что это и был дворец генерал-губернатора. Лайцзе-лу невольно вспомнила многочисленные прекрасные строения Запретного города в Пекине, где проживал император Даогуан и его семья, и покачала головой. У европейцев отсутствовало представление о красоте.

Однако она не расстраивалась из-за того, что поехала в Макао, эта поездка должна помочь ей подготовиться к той жизни, которая ожидает ее в Америке вместе с Джонатаном. Если быть правдивой до конца, когда отец сообщил, что им предстоит нанести визит генерал-губернатору Макао, она не могла возразить. После всех лет подчинения было бы грубейшим неуважением, поступи она иначе, чем смиренно поклониться в знак повиновения его желаниям.

Однако визит в Макао вовсе не означал, что она выйдет замуж за маркиза де Брага. На каком основании сможет она отказать, если отец будет настаивать, предстояло еще придумать.

При появлении Суна и прибывших с ним, солдаты отдали честь, взяв ружья на караул. Ворота уродливого дворца распахнулись, несколько европейских дам, прогуливавшихся по дорожке, которая вела к парадному входу, не скрывая явного любопытства, разглядывали вновь прибывших и в особенности молодую китаянку, носилки которой внесли внутрь вслед за носилками отца. Ни один из хорошо воспитанных китайцев не стал бы пялиться столь неприлично, — и снова удивилась Лайцзе-лу.

Слуги-китайцы, облаченные в западноевропейские фраки, бриджи, белые чулки и башмаки с блестящими застежками, выглядели очень странно. Дверь распахнулась, и сам дон Мануэль Себастьян вышел на крыльцо встречать своих гостей. Он сильно потел и вытирал раскрасневшееся лицо огромным шелковым носовым платком.

После обмена приветствиями с Сун Чжао, генерал-губернатор настоял на том, чтобы собственноручно помочь Лайцзе-лу опуститься с носилок. Его прикосновение оказалось холодным и липким, и только прежние длительные тренировки по овладению строжайшей самодисциплиной позволили девушке скрыть свое негодование и отвращение, когда он, согнувшись в поклоне, поцеловал ей руку.

— Добро пожаловать в мой дом, — пригласил он.

Судя по тому, что ей удалось разглядеть, пока они шли по коридорам, она сделала вывод, что дворец плохо проветривается, в нем царил полумрак и он был буквально переполнен еще более уродливой западной мебелью. Она никогда не смогла бы жить в таком доме.

Лайцзе-лу вздохнула с облегчением, когда вместе с Сарой наконец попала в отведенные для них комнаты, приняла ванну и переоделась. Ей стало еще лучше, когда она увидела, что две служанки, наполнявшие ванну горячей водой, оказались китаянками.

Обе говорили на кантонском диалекте. Одна из них сказала:

— Вы первая китайская леди, которую когда-либо принимали в этом доме.

У Лайцзе-лу обострилось чувство неуверенности в собственной безопасности. Однако, пока она одевалась в облегающий чонсам с серебряным шитьем, ей кое-как удалось побороть свое беспокойство. Затем она нанесла едва заметные серебристые штрихи на веки, надела изящные серьги, опускавшиеся почти до самых плеч.

Вошла Сара Эплгейт, и даже Лайцзе-лу, не имевшая понятия о европейской моде, догадалась, что надетое на Саре платье с высоким воротом и длинными рукавами из черной тафты было старомодным и тесным.

Сара, обычно, нисколько не беспокоилась по поводу собственной внешности.

— Ты выглядишь, как всегда, великолепно, — проговорила она, — но не считай это оправданием для плохих манер.

Лайцзе-лу не могла удержаться от смеха.

— Я действительно предупреждаю тебя, дорогая.

Хотя между собой они, как правило, беседовали по-английски, на этот раз воспитательница обратилась к ней на мандаринском наречии, к которому она прибегала всякий раз, когда читала нотации.

— Сегодня вечером тебе предстоит встретиться с женами и дочерьми португальцев, англичан и французов. Они будут подмечать все, что ты говоришь и делаешь.

— Разве во время обеда мы будем пользоваться ножами, вилками и ложками вместо привычных палочек? — спросила девушка простодушным тоном.

— Будем. Я уже разузнала об этом у служанок.

— Ты же научила меня пользоваться ими еще много лет назад, и с тех пор я многократно тренировалась. Не волнуйся, мое поведение за европейским столом будет идеальным.

— Я вовсе не об этом хотела тебе сказать, и ты отлично знаешь, — заявила Сара, и голос ее внезапно сделался скрипучим. — Я испугалась, что ты ударишь генерал-губернатора по лицу, когда он целовал тебе руку. Или, по крайней мере, вытрешь руку о платье. А это непростительно!

— Он похож на жабу, — ответила Лайцзе-лу с самым невинным видом. — И, — добавила она, — прикосновение у него точно такое же, как у жабы.

— Много лет назад я застала тебя в саду, когда ты играла с жабой, и чувствовала себя обязанной отшлепать тебя, — Сара смягчилась, когда на нее накатывала волна симпатии к девушке. — Мне тоже не нравится маркиз де Брага, и ты это знаешь. Однако среди знати каждой европейской нации есть дюжины незамужних вельможных дев, каждая из которых с радостью стала бы его женой.

— Я с радостью уступаю его им, — глаза Лайцзе-лу сделались тверже.

— Умоляю, не капризничай. Много раз я говорила с твоим отцом. Он заявил, что лучшее, чего он может добиться для тебя дома — это устроить брак с Шан-Вэем, младшим кузеном императора Даогуана.

Услышав это, девушка застыла пораженная.

— Шан-Вэй болен «болезнью Запада», и каждый об этом знает. Император и его сестра вот уже многие годы пытаются найти кого-нибудь, кто бы согласился пойти за него, и никак не могут!

— Верно, Шан-Вэй слишком много пьет, — ответила Сара, — обычно люди императорской крови должны жениться на принцессах. Император и его сестра в отчаянии. Каковы бы ни были причины, но они верят, что красота и ум жены положительно подействуют на Шан-Вэя, и были бы счастливы женить его на тебе, чтобы ты его переделала.

— Лучше я покончу с собой, чем выйду за него замуж!

— Твой отец не собирается отдавать тебя за него, поэтому нечего драматизировать. Он, однако, напомнил мне, что маркиз де Брага принадлежит к высшей знати своей страны, и потому является подходящей парой для мандарина третьего класса. Кроме того, у него огромное состояние.

Лайцзе-лу перешла на английский.

— Отцу хорошо известно, так же как и тебе, Сара, что я обещала выйти за Джонатана. Мой отец согласился.

— Два года — долгий срок для ожидания. Джонатан не только не приехал, но за все это время ты не получила от него ни одного письма. А это уж и вовсе непростительно, согласна?

— Каковы бы ни были причины, я ему верю!

— Знаю, ты все еще любишь его, и от всего сердца я желаю, чтобы он приехал за тобой. Однако я предупреждаю тебя, терпение твоего отца на исходе. И он не станет ждать слишком долго.

Девушка вызывающе подняла голову, глаза сверкали, но она отлично понимала, что лучше промолчать.

— Не стоит заставлять ждать нашего хозяина, — проговорила Сара, выводя свою подопечную из комнаты и направляясь вместе с ней вниз по широким мраморным ступеням лестницы в картинную галерею, располагавшуюся этажом ниже. Она исполнила свои обязанности согласно пожеланиям Чжао, но все равно ей было очень жаль эту девушку, сердце которой разорвется от боли, когда она наконец поймет, что Джонатан никогда не вернется в Китай и не назовет ее своей невестой.

Царственно восхитительная, Лайцзе-лу произвела сенсацию, когда спустилась к гостям. Довольный дон Мануэль представил ее своим многочисленным гостям — знати из Португалии, Британии и Франции, военным офицерам и богатым торговцам, которые присутствовали со своими женами. Здесь собрались сливки Макао, хотя девушка не имела об этом ни малейшего представления.

Она выжидала, ведя беседы только на наречии мандаринов до тех пор, пока генерал-губернатор не сопроводил ее до обеденного стола и не посадил по правую руку от себя. Затем она улыбнулась седовласой жене генерал-майора британской армии. У той было морщинистое лицо, и она явно не одобряла Лайцзе-лу.

— Леди Уильямсон, — проговорила Лайцзе-лу на своем английском с легким американским акцентом, — надеюсь вам нравится жить у нас в стране?

На мгновение все, кто мог слышать, смолкли от потрясения, поняв, что она говорит по-английски.

Не дав жене генерала времени для ответа, Лайцзе-лу повторила то же самое по-французски, обращаясь к жене дипломата из Парижа.

Дон Мануэль был восхищен и сиял, глядя на девушку.

К этому времени леди Уильямсон обрела способность говорить.

— Сожалею, что не имею разрешения на посещение вашей страны. Как вам должно быть известно, ваш император не допускает иностранцев в Китай.

— О, но Макао составляет часть Срединного Царства, — мягко ответила Лайцзе-лу. — Несомненно, вы заметили, что флаг Срединного Царства развевается рядом с португальским. И, как я понимаю, из пятидесяти тысяч, проживающих в Макао, европейцы составляют менее пяти тысяч.

Дон Мануэль довольно рассмеялся.

— Совершенно верно, мисс Сун, очень разумное замечание, вы удивительно наблюдательны.

Атмосфера немного разрядилась, и хотя дамы по-прежнему не испытывали сердечности, правила хорошего тона вынуждали их включить блистательную дочь Сун Чжао в свою беседу. После обеда, когда женщины удалились, а мужчины остались выпить портвейна, атмосфера вновь накалилась. Однако Лайцзе-лу продолжала первой заводить беседу то с одной, то с другой дамой, так что некоторые из них, восхищенные ее смелостью и умом, потеплели по отношению к ней.

Когда к дамам присоединились мужчины, она увлеченно беседовала с женой британского коммодора об искусстве периода династии Мин. Дон Мануэль сразу же предложил Лайцзе-лу показать свой сад. Отказаться не было никакой возможности, и, когда он взял ее под руку, она с трудом поборола почти инстинктивное желание отстраниться.

— Садоводство — одно из моих хобби, — пояснил он, когда они проходили сквозь распахнутые французские двери. — Эти розы вырастил я сам.

Лайцзе-лу взглянула на несколько недокормленных розовых кустов и вспомнила о своем домашнем саде, расцвеченном многоцветием цветов.

— Очень симпатичные, — пробормотала она.

Между тем он рассказал ей о хризантемах, которые посадил. По неизвестной ему причине они поблекли и увяли.

Лайцзе-лу могла бы рассказать, что только членам императорской семьи и тем, кому император предоставил право, разрешалось выращивать хризантемы — императорские цветы. Богиня урожая, согласно древней легенде, не только убивала цветы, посаженные посторонними, нарушавшими обычаи, но и налагала наказание на них самих. Однако гораздо легче было просто кивнуть и отделаться банальной вежливой фразой.

Лайцзе-лу не только надоело застолье, у нее разболелась голова, что она отнесла на счет духоты, висевшей в обеденном зале, и обильного европейского обеда, достойного вкуса Гаргантюа. Обед начался с большой порции рыбы, обильно политой маслом, затем перешли к обильному супу с мясом и овощами, рыбным блюдам, блюдам из птицы, многочисленным переваренным овощам, все перебивающим сластями, наконец, многочисленным сырам. Девушка брала маленькие порции и едва пробовала, но все равно чувствовала, что переела. От одной мысли о необходимости есть подобную пищу ежедневно ей хотелось плакать.

Не подозревая о ее недовольстве, дон Мануэль беззаботно болтал и, когда они вернулись в картинную галерею, казался довольным собой.

Некоторые гости в значительном количестве потребляли ликер, ничего подобного Лайцзе-лу никогда не видела, когда собирались друзья ее отца. Кое-кто из жен гостей маркиза решил, что пришло время забирать своих мужей домой, поэтому Лайцзе-лу воспользовалась их отъездом в качестве предлога и удалилась в отведенные ей комнаты.

Она уже успела переодеться в шелковый халат персикового цвета, перехваченный на поясе широкой лентой, когда появилась Сара Эплгейт.

— Сегодня вечером ты держалась неплохо, — сказала она. — Отец гордится тобой.

— Благодаря вам обоим у меня хорошие манеры. Мне доставило бы огромное удовольствие подвергнуть кое-кого из этих женщин пытке под названием «Тысяча нежностей», — проговорила Лайцзе-лу, передернув плечами. — Можешь ли ты себе представить, насколько ужасно было бы стать маркизой де Брага и регулярно встречаться со всеми этими людьми? Это был бы настоящий кошмар.

Сара отлично понимала, что именно она имела в виду, и внутренне соглашалась. Тем не менее она заставила себя сказать:

— Уверена, ты сможешь выбирать друзей по своему усмотрению.

— Жена коммодора королевского флота — никак не вспомню как ее зовут — изучала искусство династии Мин, поэтому у нас с ней было хоть что-то общее. Из других ни одна ничего не знала о Срединном Царстве и его жителях, более того, это их нисколько не интересовало. Они здесь потому, что их мужья зарабатывают огромные состояния за счет нашего бедного и трудолюбивого народа. Я никогда не смогу подружиться с такими женщинами! — спокойно, но твердо произнесла Лайцзе-лу.

— Цель этой поездки — дать тебе возможность поближе познакомиться с маркизом де Брага, — грубовато-прямолинейно выложила Сара.

— Я уже достаточно хорошо его изучила, спасибо. Он не только невзрачный, но еще и ужасная зануда.

— К концу нашего пребывания, в этом я уверена, он официально попросит твоей руки.

— Отец не заставит меня выйти за него замуж.

Воспитательница, знавшая и любившая Лайцзе-лу с раннего детства, приблизилась и положила руку на ее плечо.

— Чжао часто не обращал внимания на твои шалости, девочка, — проговорила она. — Время от времени я обвиняла его в том, что он тебя балует, с чем он с готовностью соглашался. Но не заблуждайся, что тебе удастся сделать по-своему и на этот раз. Ты должна выйти замуж, а в Китае очень мало тех, на ком можно остановить выбор.

— Джонатан более, чем избранник. Джонатан…

— …за многие тысячи миль отсюда, на другой половине земного шара! — перебила ее пожилая женщина. — Ему следовало бы вернуться год назад, но у него даже не хватило вежливости написать письмо с объяснением задержки. Все, что мы знаем, это то, что передал нам Чарльз Бойнтон, что он постоянно думает о тебе и вернется сразу же, как только сможет. Не очень-то это много.

— Меня это устраивает, — произнесла Лайцзе-лу с глубоким убеждением.

— Что ж, а вот твоего отца — нет. Он и так проявил завидное терпение, но чувствует, что дольше ждать не может!

В последний день визита в Макао дон Мануэль, как и предсказывала Сара Эплгейт, обратился к Сун Чжао с официальной просьбой руки его дочери.

Китайский коммерсант понимал, что дочь станет противиться, и что, вероятно, потребуется определенное время, чтобы заставить ее понять, что отец лучше знает, что ей во благо.

— Как только мы вернемся домой, я поговорю с ней, — пообещал он, — а затем, не откладывая, сообщу вам письмом.

Вельможа пристально посмотрел на него.

Чжао знал, что за любезным фасадом скрывался потенциально опасный противник. Маркиз де Брага привык получать все, чего хотел. Хотя Чжао первоначально решил дать Джонатану Рейкхеллу еще шесть месяцев срока, теперь он видел необходимость действовать без промедления.

— Договоримся так, дон Мануэль. Я представлю ваше предложение в благоприятном виде и всячески поддержу его.

Быстрая улыбка вновь промелькнула на лице португальского вельможи.

— В таком случае я в неоплатном долгу перед вами до конца своих дней, сэр.

Вне всякого сомнения он считал, что заполучил себе невесту, но Чжао далеко не разделял подобного убеждения. Он не обмолвился ни единым словом об официальном предложении ни Лайцзе-лу, ни Саре.

Дочь, как он заметил, вздохнула с облегчением, когда они пересекли границу Макао.

Глубоко обеспокоенный, Чжао размышлял над тем, каким образом лучше коснуться этой темы. В большинстве случаев они с Лайцзе-лу изъяснялись, прибегая к намекам и тонким подходам, но на этот раз он решил поговорить с ней напрямик.

Он дождался, когда они вернулись домой и подкрепились легким супом из куриного бульона, перьев зеленого лука и тонко нарезанной лапши, за которым последовали креветки с каштанами и стручковым горохом. Затем, бросив быстрый взгляд на Сару, он сказал:

— Дочь, дон Мануэль Себастьян просит тебя выйти за него замуж.

Лайцзе-лу ничего не ответила, и выражение ее лица говорило, что эта новость ничуть не удивила ее.

Сара заметила, как напряглась спина девушки.

— Я сказал, что поговорю с тобой и немедленно сообщу ему ответ.

Лайцзе-лу продолжала хранить молчание.

— Я обращусь к наместнику за разрешением выдать тебя за иностранца, — продолжил Чжао. — Уверен, мне он его предоставит.

Чуть заметная улыбка появилась в уголках полных губ девушки.

— Принцесса Ань Мень, сестра императора Даогуана, моя хорошая подруга, — произнесла она, наконец открыв рот. — Если я напишу ей письмо с подробным разъяснением всех обстоятельств, не сомневаюсь, она сумеет отменить это разрешение.

«Так вот, значит, на что она рассчитывает», — подумал он и сердито взглянул на нее, хотя не мог не восхищаться ее умом. Ань Мень, бывшая близкой поверенной в делах своего всемогущего брата, отдавала всю свою жизнь улучшению положения женщин в Срединном Царстве. Она души не чаяла в Лайцзе-лу, и не было никакого сомнения в том, что Ань Мень поддержит любую просьбу девушки. Поэтому, заключил для себя Чжао, настало время проявить всю свою твердость.

— Ты воспитана на традициях нашего народа, — сказал он. — Также как в свое время я подчинился воле моего отца, несмотря на то, что считал свой путь более правильным, чем его, точно также ты подчинишься моей воле. Я хочу, чтобы ты стала женой маркиза де Брага. Ты поступишь так, как тебе велят.

Не говоря ни слова, Лайцзе-лу поднялась с места и направилась по дорожке в сторону своего домика.

Чжао посмотрел на Сару.

— Ну? — спросил он.

— Вы предъявили ей свой ультиматум, — ответила она, — но у нее сильная воля. Не раз я была свидетельницей, как она силой своего ума заставляла многих поступать по-своему. Включая и вас, Чжао. Не могу предсказать, подчинится она вашей воле или нет. Единственное знаю наверняка, что ни титул дона Мануэля, ни его состояние не произвели на нее ни малейшего впечатления. Она о нем крайне невысокого мнения.

Чжао сидел стиснув кулаки, выдав таким необычным для него жестом, обуревавшие его чувства.

— Она поступит так, как я приказал, — чеканя слова произнес он.

Лайцзе-лу услышала последние слова отца, когда открывала дверь. Пройдя в гостиную, она бросилась на подушки. Глядя на золотое кольцо, подаренное ей Джонатаном, Лайцзе-лу повернула его на пальце. Она не снимала кольца с правой руки с того самого дня, как он собственноручно надел его ей на палец. Она знала, что когда выйдет за него замуж, то переместит его с правой руки на четвертый палец левой, согласно обычаям, принятым на Западе.

Поддавшись внезапному порыву неповиновения, Лайцзе-лу сняла кольцо и надела его на левую руку. Почти сразу же в пальце возникло покалывание, это ощущение быстро распространилось, захватив локоть, верхнюю часть руки и плечо. Даже представители высших классов Китая не были свободны от суеверий, поэтому первой же мыслью, пришедшей в голову Лайцзе-лу, было то, что Джонатан передал ей таким образом, что все обстоит хорошо и он приедет за ней.

Затем она встряхнула рукой и странное ощущение исчезло. Оно длилось не более одной-двух секунд, поэтому Лайцзе-лу не была уверена в том, что произошло нечто необычное.

Глубоко обеспокоенная, она разделась и легла в постель. Долгое время ей никак не удавалось заснуть. Однако здравый смысл подсказывал, что одной ей этой проблемы не осилить. Утром она спросит совета у Сары, а если потребуется, пойдет к отцу, смиряя гордыню, будет умолять его не заставлять ее выходить за маркиза де Брага. В конце концов она задремала и провалилась в сон.

Лайцзе-лу так много думала о Джонатане, что вполне естественно, он явился к ней во сне. Внезапно он появился перед ней, сурово-прекрасный и загорелый. Ей отчетливо послышался его глубокий резонирующий голос, произнесший:

— Жди меня, ненаглядная. Я готовлюсь в путь, и когда увижу тебя, объясню причины своей задержки, которых нельзя было избежать. Жди меня!

Постепенно образ исчез, растворившись в темноте.

Лайцзе-лу проснулась в холодном поту и весь остаток ночи не могла сомкнуть глаз. Теперь она знала, что делать.

Отец и Сара уже сидели за столом и ели свой обычный скромный завтрак из вареной рыбы с рисом, когда она присоединилась к ним.

Они выслушали ее сон, ни один из них не перебил рассказа. Сун Чжао, сам не был свободен от суеверий, хотя ни за что не согласился бы признать это, а Сара Эплгейт прожила в Китае достаточно долго, чтобы перенять некоторые из национальных поверий.

Взяв палочки для еды и фарфоровую чашку, Лайцзе-лу заметила, что золотое кольцо все еще на четвертом пальце левой руки, поэтому она рассказала отцу и гувернантке о странном покалывающем ощущении, появившемся, когда она сняла кольцо с правой руки.

Чжао снял очки, протер стекла — явный признак того, что ему было не по себе.

— Мой сон сбудется, — сказала Лайцзе-лу. — Джонатан приедет за мной.

Некоторое время отец сидел молча, размышляя. Выражение его лица не позволяло сказать, что происходило у него в голове.

— Очень хорошо, — произнес он наконец. — Я сообщу дону Мануэлю, что не смогу дать ему никакого ответа до истечения шести месяцев. Начиная с сегодняшнего дня шесть месяцев я буду ждать возвращения Джонатана. Если за это время он не появится, ты станешь маркизой де Брага. Таково мое окончательное слово.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пронизывающий ветер продувал насквозь верфь «Рейкхелл и Бойнтон», расположенную в Нью-Лондоне в штате Коннектикут, но Джонатан Рейкхелл не чувствовал холода. Он стоял на палубе нового великолепного клипера, на борту которого красовалось название «Лайцзе-лу», с волнением наблюдая, как рабочие наносили последние штрихи, завершая отделку корабля. Через две недели корабль будет готов отправиться в свое первое плавание. Водоизмещение достигало почти двух тысяч тонн, судно превосходило все клиперы, построенные им прежде. Этим быстроходным кораблям предстояло сделать решительный революционный прорыв в мировой торговле.

Остов корпуса был низким и вытянутым, с креном в сторону кормы. У судна был острый скошенный вперед форштевень, утяжеленная корма, нависавшая над водой, в результате чего нос задирался вверх, уменьшая таким образом контакт корпуса с водой. Борта сделаны из дуба, скрепленного медными стяжками, нос обшит дорогой импортной красной медью, палуба с комингсами из красного дерева, привезенного из Гондураса. Поручни, трапы, световые люки, отделаны тем же деревом, а для защиты от пиратов, нападавших на торговые корабли на Востоке, корабль нес шестнадцать бронзовых пушек. В отличие от обыкновенных парусных судов, продиравшихся сквозь волны, клипер рассекал их как нож, что позволяло судну при попутном ветре сохранять скорость по крайней мере в двадцать узлов.

С каким нетерпением Джонатан ожидал дня отплытия! Когда он вернулся домой после временного пребывания на Востоке, намереваясь сразу же вернуться к Лайцзе-лу, он был потрясен, узнав, что один неблагоразумный поступок обязывал его понести страшное наказание. Луиза Грейвс, близкая соседка их семьи, за время его длительного отсутствия родила ему сына, назвав мальчугана Джулианом. Честь вынудила его вступить в брак с Луизой, к которой он не испытывал ни малейшей любви.

Теперь ее не стало — она погибла, упав с мостков, неподалеку от строящегося нового клипера. Джонатан не знал, была ли ее смерть несчастным случаем или же самоубийством и, вероятно, никогда не узнает. То, чего Джонатану не дано узнать никогда, заключалось в том, что преисполненный амбициями Брэкфорд Уокер, муж его сестры Джудит, был повинен в ее смерти. Ревниво восприняв решение главы компании — Джеримайи Рейкхелла сделать Джонатана полноправным компаньоном и предоставить ему полную свободу строить клиперы по своему усмотрению, Брэкфорд тайно отправился к Луизе и рассказал ей о страстной любви Джонатана к китайской девушке.

Вне всякого сомнения любовь занимала первостепенное место в мыслях молодого кораблестроителя и морского капитана. Груз прибудет через несколько дней, он доберет последних матросов в новую команду и через несколько дней отплывет в Кантон, где женится на Лайцзе-лу. Перспектива встречи наполняла его душу радостью, и он постоянно прикасался к подаренному ею медальону. Джонатан носил его на шее на цепочке и в предвкушении встречи с возлюбленной испытывал волнение от прикосновения к коже полированного нефрита. На медальоне выгравировано изображение Древа жизни, три его ветви означали здоровье, мудрость и честь. Тот, кто обладал этими тремя качествами, более ни в чем не нуждался.

Однако не время грезить наяву; слишком много предстояло еще довести до конца, поэтому Джонатан, подзывая первого помощника, крикнул:

— Мистер Эллисон!

Преждевременно поседевший Хомер Эллисон, которому не хватало до сорока нескольких лет, поспешил к Джонатану. Несмотря на то, что у него было удостоверение морского капитана, он был рад возможности поступить в команду помощником капитана после долгого периода пребывания на земле. Эллисон страдал от пьянства, но вот уже год как не прикасался к виски и был чрезмерно признателен Джонатану за предоставленный шанс вновь вернуться к любимому морскому ремеслу.

— Сэр? — спросил он, приближаясь.

— Присмотри за рабочими, которые отделывают пассажирские каюты, будь добр.

На этом необыкновенном клипере имелось несколько кают для пассажиров, поскольку Джонатан был убежден, что многие путешественники захотят воспользоваться преимуществами высокой скорости, которую развивали клиперы.

— Мне нужно на берег.

— Вы вернетесь обратно сегодня?

— Боюсь, нет. В сутках слишком мало часов.

Эллисон усмехнулся.

— Не подумал об этом, сэр. Поскольку мне нечем заняться, побуду здесь, пока рабочие не закончат.

— Буду весьма признателен, Хомер.

Джонатан ступил на пристань, к которой был пришвартован корабль, отошел на небольшое расстояние, затем вновь остановился. Сегодня утром привезли парусную оснастку клипера, более тридцати тысяч квадратных метров парусины, и теперь ее тщательно осматривали.

Три человека склонились над парусиной, расстеленной на причале. Илайджа Уилбор, второй помощник, молодой сорви-голова с рыжими волосами и веснушками на лице, отправится в свой первый поход. Джонатан выбрал Уилбора, потому что он обладал природным чутьем, помогавшим ему удерживать лихой корабль на максимальной скорости при благоприятном ветре.

Оливер — боцман, один из немногочисленных негров во флоте «Рейкхелл и Бойнтон» — занимал должность старшины. Бывший некогда рабом, возврату которого в Южную Каролину помешал Джонатан, он отплатил долг капитану тем, что спас ему жизнь во время первого похода на Восток. Они отлично понимали друг друга, и утвердительный кивок Оливера означал, что в парусине не обнаружено никаких изъянов. Третьим в трио был ветеран парусного дела, более двадцати лет работавший в компании. Он также выглядел вполне удовлетворенным.

— Все в порядке, капитан, — заверил Илайджа Уилбор. — Сам вид этих парусов заставляет меня думать, что мы уже в пути.

— К сожалению, несмотря на мое желание, так скоро нам не отплыть, — ответил Джонатан.

Быстрыми шагами он пересек рабочий двор и подошел к скромному белому дощатому зданию, где размещалась администрация. Шагая через две ступени, он поднялся на второй этаж. Не задерживаясь в своем заваленном бумагами кабинете, он сразу же прошел в угловой кабинет отца.

Со стены просторной комнаты на него смотрели портреты Рейкхеллов — его отца, деда и прадеда. С седеющими висками, красноватым и продолговатым лицом, Джеримайя Рейкхелл сильно походил на своих предков.

Джеримайя оторвался от только что полученных сведений по европейской торговле, присланных зятем и деловым партнером в Лондоне, сэром Аланом Бойнтоном.

— Уже пора идти?

Отец и сын почти всегда с работы и на работу ходили вместе.

— Нет, сегодня я ухожу немного раньше. Но мне хотелось бы обсудить с тобой один вопрос, папа.

Пожилой человек жестом пригласил сына сесть.

— Меня волнует судьба Джулиана, пока я буду в отъезде.

Джеримайя усмехнулся.

— Домашние и я, надеюсь, управимся, — ответил он.

— Не сомневаюсь, но это было бы несправедливо по отношению к тебе. Или к Джулиану, который в свои два с половиной года требует большого внимания.

Джеримайя хорошо знал своего сына и понимал, что у него уже есть план.

— Как тебе хорошо известно, папа, Чарльз Бойнтон оставил своего маленького Дэвида с Руфью Баркер.

Кузен Джонатана, ближайший друг и теперь младший компаньон компании, имел сына от китайской девушки; Элис Вонг пожертвовала ради него своей жизнью, и Бойнтон после гибели Элис привез Дэвида в Нью-Лондон, оставив его здесь на попечении молодой вдовы, набираясь тем временем храбрости сообщить своим родителям в Англии, что он отец ребенка, в жилах которого течет и китайская кровь.

— Уж не собираешься ли ты оставить Джулиана с Руфью, Джонни?

— Не совсем. Если она захочет, мне хотелось бы, чтобы она переехала с Дэвидом и его няней Ву-лин к нам в дом. Я бы ей платил, естественно, и, уверен, она сумеет правильно воспользоваться деньгами. Она могла бы экономить на питании. У нас в доме достаточно места, и они не будут мешать или беспокоить тебя. Более того, Руфь избавит тебя и домашних от ежедневной заботы о Джулиане.

— Весьма благоразумно с твоей стороны.

Джеримайя взвешивал предложение.

— Есть еще один аспект, который мне нравится, — добавил Джонатан. — Джулиану и Дэвиду пойдет на пользу, если часть своего детства они проведут вместе. К тому же Ву-лин только начинает учить английский, поэтому с Дэвидом она говорит по-китайски. Вместе с ним начнет понимать китайский язык и Джулиан.

Чарльз взял Ву-лин присматривать за своим сыном, потому что она младшая сестра умершей Элис Вонг.

Джеримайя откинулся на спинку кресла, внимательно посмотрел на сына и затем совершенно буднично спросил:

— Зачем Джулиану следует знать китайский? Как я понимаю, благодаря твоим усилиям торговля с Дальним Востоком быстро развивается, но к тому времени, когда Джулиан возьмет на себя управление компанией, он сможет нанять множество помощников, которые будут говорить и по-китайски, и по-английски.

Джонатан подумал, что отец догадывается об истинной причине, влекущей в Китай его самого, и решил, что лучше открыть правду сейчас, всю до конца, чем ждать кануна отплытия, как он первоначально собирался сделать.

— Тебе известно из моих отчетов, что одной из главных причин моего финансового успеха в Китае стало то, что я провел год на службе у Сун Чжао. Его дочь Лайцзе-лу и я полюбили друг друга.

— И ее именем ты назвал свой новый клипер?

— Да. Когда я вернулся домой и узнал, что Луиза родила Джулиана, я вынужден был жениться на ней. Но клипер предназначался Лайцзе-лу. Я собирался подарить ей этот корабль, поскольку, как тебе хорошо известно, я выстроил его на свои средства. Теперь, если Лайцзе-лу все еще ждет меня, я хочу подарить ей клипер в качестве свадебного подарка.

— Думаешь все это время она ждала тебя?

— Мне осталось одно — ждать и молиться.

— Ее отец согласен выдать дочь за человека с Запада?

Джонатану пришлось быть честным до конца.

— Сначала он не хотел, но затем понял, что мы искренни и очень любим друг друга, и в конце концов дал согласие. Надеюсь, ты поступишь также.

— А если нет?

— В таком случае, — твердо ответил Джонатан, — свою долю в компании «Рейкхелл и Бойнтон» я передам по доверенности Джулиану, а сам создам свою собственную компанию.

— Если бы ты пошел на меньшее, я бы расстроился, — ответил Джеримайя, широко улыбаясь. — Я научился полагаться на твой здравый смысл. Уверен, и ты, и молодая леди понимаете, что у вас обоих возникнут проблемы, когда ты привезешь жену-китаянку в такой провинциальный город, как этот.

— Я уже много думал об этом, папа. Благодаря усилиям гувернантки-англичанки, Лайцзе-лу говорит на отличном английском языке, и она очарует всех в Нью-Лондоне.

Он понимал, что родители умершей жены вряд ли его одобрят, но их отношение его мало волновало.

— Между прочим, — продолжал Джонатан, — мне кажется ты был знаком с ее гувернанткой Сарой Эплгейт. Когда я был в Кантоне, она говорила, что знала нашу семью.

— Сара Эплгейт! — Джеримайя глубоко задумался. — Да, я ее знаю. Так вот значит что стало с Сарой Эплгейт — гувернантка в Китае.

— Да, и в таком случае тебе, вероятно, следует знать, что она замечательная женщина. Она предана Лайцзе-лу как мать. Ей придется несладко, когда Лайцзе-лу отправится вместе со мной.

— Уверен, ты поступишь так, как лучше для девушки и для Джулиана, — сказал Джеримайя.

— Я никогда еще никого не любил, и она тоже. И я знаю, что это так.

— Я буду рад приветствовать ее здесь, да будет тебе это известно, — Джеримайя встал и пожал сыну руку. — Тем временем договорись с Руфью, если она согласна. Позови ее и Дэвида сегодня к ужину. Ву-лин тоже. Джулиан не единственный в семье, кому не мешает знать китайский язык.

Покидая двор вразвалку походкой моряка, и потом, шагая по дороге к дому Руфи, Джонатан размышлял над тем, как ему повезло, что у него такой отец как Джеримайя Рейкхелл. Джеримайя не стыдил и не критиковал Джонатана за неблагоразумный поступок в отношении Луизы до поездки на Восток, не осуждал за то, что он влюбился там в Лайцзе-лу, и выразил готовность принять китаянку в качестве невестки. Отец действительно был добрым и щедрым человеком.

Несмотря на холодный день, Дэвид и Ву-лин гуляли во дворе скромного дома Баркеров. Девушка, которой не было двадцати, раскачивала маленького мальчугана на качелях, устроенных на мощной ветке дерева. Ву-лин приветствовала Джонатана на своем родном кантонском диалекте.

Он ответил ей на ее языке, немного поболтал с нею, как делал это всегда, чтобы хоть так немного улучшить знание китайского. Когда Чарльз привез ее в Нью-Лондон, она была костлявой девчонкой, теперь она начала поправляться и все больше походила на Элис, с которой Джонатан познакомился через Чарльза. Если он не ошибается скоро она станет красавицей.

Ву-лин помогла Дэвиду спуститься на землю, и тот бегом бросился к Джонатану, обрадованный его приходу.

Разобрав одно или два слова в бормотании двухлетнего малыша, Джонатан подхватил его на руки и поднял вверх.

— Я обязательно покачаю тебя до отъезда, — пообещал он.

Затем отдышался перед предстоящим разговором с Руфью. Ее отец — отошедший от дел и живший теперь вместе с сыном на Юге — на протяжении многих лет был главным плотником на верфи Рейкхеллов, поэтому Джонатан знал ее давно, однако никак не мог понять, отчего возникало ощущение неловкости, когда он оказывался рядом с ней. Может быть потому, что она была единственной близкой подругой Луизы, от которой у нее не было секретов. Может быть, из-за Эдмунда Баркера, его второго помощника, сокурсника по Йельскому университету, которого во время шторма смыло волной за борт. Может быть потому, что ему казалось, будто Руфь всегда внутренне напрягалась в его присутствии, однако он считал, что это ничто иное, как плод его воображения.

Руфь увидела Джонатана в окно и, слегка подкрасив губы, поспешила к двери. На губах застыла приветственная улыбка.

Джонатан снял свою высокую с широкими полями шляпу и легонько поцеловал ее в щеку.

Руфь надеялась, что он не заметит, как на этот миг у нее перехватило дыхание, и продолжала улыбаться, пока вела его в скромную гостиную.

— Сегодня ты рано с верфи, — заметила она.

«Она все замечает», — подумал он.

— Это потому, что я хочу серьезно поговорить с тобой.

Она вновь затаила дыхание, затем нашла предлог и отправилась на кухню за чайником с чаем, что дало ей шанс прийти в себя. Никто не свете не знал, что с самых юных лет она безумно любила Джонатана, и что замуж за Эдмунда — святая ему память — она вышла только лишь потому, что Джонатан был недоступен. Было бы иллюзией надеяться, что теперь, став вдовцом, он сделает ей предложение.

Джонатан, потягивая дымящийся чай, в деталях изложил Руфи свой план.

— Тебе не нужно будет тратиться на проживание, — заключил он. — А я с удовольствием платил бы тебе по пятьдесят долларов в месяц. Более того, дела на верфи расширяются настолько быстро, что мы собираемся пригласить корабельных мастеров и плотников из Массачусетса и Род-Айленда. Так что ты без труда сможешь сдать свой дом, по меньшей мере, долларов за двадцать пять в месяц. Что вместе с деньгами, которые ты получаешь от Чарльза за Дэвида, плюс пенсия от компании Рейкхеллов за мужа, позволит тебе откладывать ежемесячно приличную сумму.

Чувства переполняли Руфь. Живя в доме Джонатана и ухаживая за его ребенком, она будет ближе к Джонатану и, возможно, тогда, вернувшись с Востока, он увидит ее в ином, совершенно другом свете.

— Не побеспокою ли я твоего отца?

— Вовсе нет. Это человек устоявшихся привычек. Он читает газеты за завтраком, а потом отправляется в док. Когда возвращается, полчаса играет с Джулианом, затем после ужина отправляется в библиотеку, где читает, пока не придет пора ложиться спать.

— В самом деле я не буду мешать? И Ву-лин, ее также примут у тебя в доме?

— Только между нами, домашние слуги отлично со всем справляются, но мисс Нен в этом месяце собирается оставить работу. Отцу потребуется новая экономка, ею как раз ты и станешь. Что касается Ву-лин, то он будет рад ее присутствию. Как раз сегодня, — добавил Джонатан со смешком, — он сообщил мне, что собирается изучать китайский.

— В таком случае я с большим удовольствием принимаю твое предложение, — с чувством собственного достоинства заявила Руфь.

— Возможно ты передумаешь, когда Джулиан начнет вредничать и оказывать влияние на Дэвида.

— Я с ними справлюсь.

— Уверен, что справишься, именно поэтому я смогу спокойно уехать. Приходи сегодня ужинать и пригласи с собой Ву-лин и Дэвида. Я покажу тебе дом, а позднее за ужином отец и я ответим на вопросы, которые у тебя могут возникнуть.

— Как скоро ты хочешь, чтобы я переехала?

— На следующей неделе. Надеюсь мне удастся отплыть недели через две, а тебе наверное захочется приступить к обязанностям до моего отъезда.

Все вместе они отправились в дом Рейкхеллов на Пикуот-авеню. Джонатан нес Дэвида на руках и настаивал, чтобы Ву-лин шла рядом, а не позади них. Он следил, чтобы девушка участвовала в разговоре, объясняя на ее родном языке то, чего она не понимала по-английски.

Ву-лин благоговела перед этим богатым, сильным мужчиной, который, как и его кузен, Чарльз Бойнтон, отказывался обращать внимание на сословные различия и обращался с ней как с равной. Теперь она знала, что истории, слышанные ею в Кантоне про «заморских дьяволов», чересчур преувеличены. Чарльз и Джонатан, будь они китайцами, были бы мандаринами, но они не позволяли ей приветствовать себя низкими поклонами. Ву-лин нравилось жить в Америке и она надеялась, что когда Чарльз возьмет Дэвида в Лондон, захватив с собой и ее, Англия ей тоже придется по вкусу.

Дом Рейкхеллов вызывал трепет у Руфи Баркер, хотя она часто приводила сюда Дэвида поиграть с Джулианом. Мебель была довольно простой, основной акцент делался на практическую сторону, а не на моду. Большинство столов и стульев были изготовлены из клена, в изобилии растущего в Новой Англии; ковры, покрывавшие деревянные полы, были изготовлены в Массачусетсе, даже шторы на окнах были шерстяные, а не шелковые. Никто из посторонних, оказавшись в этом доме, никогда бы не подумал, что семейство Рейкхеллов на протяжении многих поколений входило в число самых состоятельных жителей Коннектикута.

Необычность дома состояла в том, что главная гостиная располагалась в задней его части, также как и главные спальни, расположенные на втором и третьем этажах, а не в передней части, выходившей на Пикуот авеню. Причина выяснялась сразу же, как только человек входил в гостиную. Окна большего, чем обычно размера, выходили на широкое устье реки Темза, впадавшей в пролив Лонг-Айленд; а в ясный день в морской бинокль удавалось разглядеть Рыбачий остров и даже мыс Монтаук на оконечности острова Лонг-Айленд. На протяжении поколений Рейкхеллы наблюдали, как их корабли выходили в Атлантический океан, направляясь и возвращаясь то с Британских островов, то из Европы, то из Америки, а в последние годы — с Дальнего Востока.

От одной мысли стать женой Джонатана, у Руфи начинала кружиться голова. Иногда она спрашивала себя, увлеклась бы она так Джонатаном, будь он не Рейкхеллом, а кем-нибудь другим. Но она старательно гнала прочь эту мысль, убеждая себя в том, что задавать себе подобный вопрос нечестно. Руфь знала цену деньгам. Если быть честной, она никогда не знала роскоши, но в то же время и не могла отделить Джонатана от причитающегося ему наследства.

Сидя за обеденным столом между отцом и сыном, наслаждаясь простыми, но обильными блюдами: кукурузной похлебкой, жареными моллюсками, тушеным мясом с овощами — она не могла сдержаться и грезила наяву. Впервые появилась призрачная вероятность, что мечта всей ее жизни может воплотиться в реальность.

Брэкфорд Уокер мерил шагами свой рабочий кабинет в компании «Рейкхелл и Бойнтон», проклиная собственную невезучесть. Что бы он ни делал, он всегда оказывался на шаг позади Рейкхеллов. Брэкфорд был высок ростом, но не такой высокий, как отец его жены, Рейкхелл старший, и этот проклятый Джонатан также возвышался над ним. Оба Рейкхелла оставались худощавыми, несмотря на то, что любили хорошо поесть, тогда как у него в сорок лет уже начал расти животик, волосы заметно поредели, в то время как Рейкхеллы, поколение за поколением, не имели ни малейшего понятия, что такое лысина.

Если уж быть до конца справедливым, то жаловаться ему на судьбу не стоило. Через свою жену Джудит, через унаследованную ею долю в капитале, Брэкфорд контролировал десять процентов капитала компании «Рейкхелл и Бойнтон». Еще пять процентов принадлежали лично ему, к тому же он входил в совет директоров. Брэкфорд руководил работой старого подразделения компании и верфи — той самой, где строились бриги и другие стандартные корабли, которые несомненно будут пользоваться спросом, когда мода на клиперы Джонатана пройдет.

И все же он не мог отрицать того факта, что Джонатан уже перегнал его в продвижении по иерархической лестнице в компании и теперь являлся полноценным компаньоном. Джонатан и Чарльз Бойнтон стояли на прямой, ведущей вверх, и с неумолимой неизбежностью им предстояло сменить своих отцов на постах руководителей-партнеров соответственно в американском и английском отделениях компании. Брэкфорд понимал, что не стоит питать иллюзий, ему не подняться выше того места, которое он занимает сегодня, сколько бы он для этого ни работал.

Попытки Брэкфорда сорвать строительство первого клипера Джонатана — «Летучего дракона» — не только с позором провалились, но более того, Джеримайя Рейкхелл, узнав о его действиях, предупредил, что даже семейные узы не спасут его впредь, если он опять начнет ставить палки в колеса.

Брэкфорд подумал, что судьба наконец-то переменила свое к нему отношение, когда Джудит поведала ему о том, что по секрету узнала от своего брата. О том, что тот влюблен в китайскую девушку. Естественно, Брэкфорд сразу же сообщил об этом Луизе, предварительно взяв с нее клятву хранить молчание, и был уже уверен, что она закатит скандал, который погубит Джонатана. Рейкхеллы всегда вели себя так, словно были защищены от ударов судьбы, но в семье ощущалось сильное присутствие пуританизма, и Джонатана скорее всего убрали бы, если бы его отец и сэр Алан Бойнтон узнали правду о его делах на Востоке.

Но вздорная, независимая Луиза не только ничего никому не сказала, но вместо этого покончила с собой. У Брэкфорда не было сомнений, что она намеренно бросилась в море. Однако винить себя в ее смерти он отказывался. Ведь он лишь хотел помочь ей, и не его вина, что она оказалась слишком слабой, чтобы выдержать удар, нанесенный разоблаченной неверностью ее мужа.

«Какая польза оглядываться назад», — подумал Брэкфорд. Его шансы испортить дела Джонатану сильно уменьшились, однако одна карта все же осталась, и он решил попробовать разыграть ее. Пригладив волосы и поправив галстук, надев шляпу и легкое пальто на шелковой подкладке, он вышел из конторы и направился вдоль доков, вытянувшихся по берегу Темзы, пока не дошел до стоянки нового клипера «Лайцзе-лу». Странное имя для корабля.

Уже спустилась темнота. С ее наступлением рабочие, готовившие корабль к отплытию в Китай, спускались на берег, на ходу надевая пальто и неся в руках пустые сетки для завтрака.

Брэкфорд стоял на дальнем конце дока, где его почти не было видно, и ждал.

Первый помощник Хомер Эллисон передал надзор за кораблем вахтенному, надел свой бушлат и тоже сошел на берег.

Брэкфорд тотчас окликнул его:

— Хомер! Вот кого я мечтал увидеть!

В прежние годы Хомер плавал на нескольких кораблях, построенных Брэкфордом, и тоже был рад встрече.

— Как поживаешь?

— Отлично, спасибо. Рад, что ты снова в команде, снова в компании, и скоро обратно в море.

— Да, давно я там был в последний раз, — ответил Хомер. — Но, черт меня подери, сам виноват, что проторчал на берегу так долго.

Брэкфорд не обратил внимания на самоуничижительное признание.

— Ты куда?

— Я живу в небольшом пансионе, на Бэнк-стрит. — Хомер решил не упоминать, что когда его пьянство стало невыносимым, жена ушла от него и сумела добиться законного расторжения брака.

— Мне в том же направлении. Когда отплываете?

— Корабль почти готов, сегодня начали загружать груз.

— Снова хлопко-прядильные ткацкие станки, которые Джонатан закупил в Массачусетсе?

— Да. Слышал, они на них заработали кучу денег, когда китайцы увидели, что эти станки лучше их старомодных станков. Мы также берем с собой груз медицинских порошков и эликсиров. Места они почти не занимают, а в Китае, где нет западных лекарств, на них большой спрос.

Брэкфорду пришлось признать скрепя сердце, что Джонатан — ушлый делец. Однако он ничего не сказал вслух. Молча они дошли до Бэнк-стрит — улицы, протянувшейся вдоль берега, на которой располагалась большая часть таверн и борделей, посещаемых матросами. Брэкфорд надвинул шляпу на глаза, когда они приблизились к небольшому заведению, в котором, как он знал, ему всегда предоставят укромную кабинку в дальнем конце зала.

— Позволь пригласить тебя скромно отметить твою удачу, — предложил Брэкфорд, останавливаясь перед входом в таверну.

Хомер Эллисон колебался, не желая обидеть отказом мужа дочери Джеримайи Рейкхелла. Предложение Брэкфорда немало удивило его, поскольку он слыл скрягой и очень редко демонстрировал радушное отношение к кому-либо.

— Пошли, — настойчиво сказал Брэкфорд, подхватывая Хомера под руку.

Хозяин таверны сразу же узнал клиента, но не подал вида, и учтиво провел спутников в отдельную кабинку, где их не могли видеть посетители, сидевшие в баре.

— Пожалуй, выпью стопочку рома из Вест-Индии, — проговорил Брэкфорд, — со стаканчиком воды. А ты?

Хомер улыбнулся и посмотрел на хозяина таверны.

— А мне чая или кофе, что у вас есть, — заказал он.

— Выпей со мной как положено, — сказал Брэкфорд.

Хомер отрицательно покачал головой.

— Вот уже год, как я не прикасался ни к рому, ни к виски. Вообще больше не пью, даже ни вина, ни пива.

— Одна маленькая стопочка рома тебе не повредит, — сказал Брэкфорд.

Хомер натянуто улыбнулся.

— Тогда со мной будет кончено. Стоит мне только вновь попробовать, тогда заведусь и уж не знаю, когда остановлюсь. Я слишком долго провалялся в грязи и вовсе не собираюсь падать в нее снова.

Брэкфорд подмигнул хозяину таверны.

— Принеси ему порцию рома и кофе, раз он так хочет. Если я не смогу убедить его выпить — выпью сам.

— Я не хотел обидеть, — начал оправдываться Хомер, когда хозяин таверны удалился. — Но урок я усвоил твердо. Во всяком случае, спасибо за предложение.

Разговор стал каким-то бессвязным, пока не принесли заказанное. Хомер тщательно размешивал сахар в чашке черного кофе, а Брэкфорд поднял свой бокал.

— Счастливого плавания!

Он немного отпил и добавил:

— Давай, присоединяйся ко мне.

Хомер пристально посмотрел на него, впервые отдавая себе отчет, что тот вел себя до странности настойчиво.

— Я же сказал, не могу пить, — коротко отрезал он.

Брэкфорд оставался радушным, словно не замечал раздражения спутника.

— Ладно, поставлю бокал вот тут, если вдруг передумаешь, — проговорил он, пододвигая бокал ближе к собеседнику.

Хомер больше не стал протестовать, поэтому ничего не ответил, но глаза его сузились. С какой стати родственник Джеримайи Рейкхелла желает ему зла? Этого он никак не мог понять.

Оставив ром нетронутым, Хомер выпил вторую чашку кофе, и вскоре после этого они разошлись каждый в свою сторону. По дороге домой помощник заглянул в небольшой бар, где заказал мяса, и продолжал раздумывать над странной встречей. Внезапно ему в голову пришло наиболее вероятное объяснение.

Возможно Брэкфорд Уокер хотел использовать его в качестве орудия, чтобы создать проблемы Джонатану Рейкхеллу. Первый помощник капитана, который пьет втайне от всех, может причинить непоправимый вред в долгом путешествии. Эта мысль была настолько неприятна, что Хомер попытался отогнать ее прочь, но она продолжала свербить в мозгу.

Возможно ему никогда не удастся выяснить подлинных мотивов Уокера, но он был уверен в одном: никогда впредь не поверит он этому человеку.

Руфь Баркер быстро перебралась в огромный дом Рейкхеллов, и ее надежда выйти замуж за Джонатана крепла день ото дня. Она встречалась с ним за завтраком, в обед, за ужином и также всякий раз, когда он проводил время с Джулианом и Дэвидом, а происходило это ежедневно и не менее, чем по часу. Джонатан всякий раз удивлялся и его умиляло, когда Дэвид называл ее мамой. Вскоре Руфь почувствовала, что недалеко время, когда и Джулиан начнет обращаться к ней точно также. Может быть ребенок заронит эту мысль в голову отцу.

Однажды, за неделю до намечавшегося отплытия Джонатана в Китай, возвратился клипер компании «Рейкхелл и Бойнтон», затративший на путешествие от Кантона до Нью-Лондона сто два дня, всего лишь на сорок восемь часов больше рекорда, установленного Джонатаном на «Летучем драконе». Капитан корабля, Сэмюель Грин, в тот же день был приглашен на ужин в дом Рейкхеллов, поскольку Джонатан горел нетерпением услышать новости из Китая.

Седовласый капитан приехал как раз в тот момент, когда Джонатан закончил играть с ребятами. Дети уже поужинали, и Руфь готовила их ко сну.

— Нет, мама, — сказал Дэвид, впервые отчетливо выговаривая слова.

Джулиан, который был на год старше своего кузена, гораздо лучше справлялся с английским.

— Мы еще поиграем, мама.

Джонатан улыбнулся, но не сделал ни малейшей попытки поправить ребенка.

— Делайте так, как вам велят делать, — сказал он, подхватывая их обоих и передавая Руфи.

— Справишься сразу с двумя драчунами?

Покрасневшая и взволнованная, она смогла лишь вымолвить:

— Конечно.

Спускаясь вниз по лестнице, она нежно прижала малышей и проговорила:

— Вы мои хорошие мальчики, такие хорошие маленькие джентльмены.

Сверху до нее донесся одобрительный смешок Джонатана. Похоже, предпринятая ею кампания развивалась гораздо успешнее, чем она смела надеяться.

К тому времени, когда Руфь вернулась в гостиную, заглянув сначала на кухню посмотреть, как шли дела у повара, Сэмюель Грин и Джеримайя Рейкхелл потягивали виски с водой, тогда как Джонатан, как всегда, отдал предпочтение бокалу белого сухого вина, импортируемого из Испании.

Руфь была просто поражена, когда он поднялся с места, наполнил еще один бокал вина и вручил ей. Он обращался с ней так, словно она была его женой!

— Я провел всего лишь одну неделю в Вампу, выгрузив пряности, полученные от Толстого Голландца из Джакарты, и взял на борт груз, приготовленный для меня Сун Чжао, — рассказывал Сэмюель Грин. — Так что у меня не было времени, чтобы узнать все местные новости. Я оставил днем в вашем офисе список привезенных товаров.

— Я уже просмотрел его, — ответил Джонатан. — Чай, шелк и фарфор. Завтра мы вместе внимательно посмотрим его еще раз.

Голос Джонатана звучал слишком обыденно, когда он спросил:

— А как тебе сам Сун Чжао, Сэмюель?

— Сотрудничество с ним очень ценно, должен я вам сказать! «Рейкхелл и Бойнтон» — его излюбленные торговые партнеры. Пара американских компаний, большинство британских и французских занимаются контрабандой опиума, и Сун не намерен вести с ними никаких дел. Ненависть его к торговцам опиумом столь же яростна, как и у наместника Гуандуна, Лин Цзи-сюя.

Джонатан отлично знал отношение Чжао к опиуму.

— Как его здоровье?

— Я видел его впервые и мне показалось, что с ним все в порядке. Он обеспокоен, как и все. Все в поселении считают, что наместник излишне жестко и слишком быстро решил положить конец торговле опиумом. Некоторые из торговцев, к примеру, Оуэн Брюс — просто взбешены.

— Брюс — один из отъявленных мерзавцев, поэтому вполне естественно, что он расстроен.

— Но это не мешает ему оставаться подданным королевы Виктории, и тоже можно сказать о дюжине других, кто вывозит опиум из Индии.

Руфь не смогла удержаться и вмешалась в разговор.

— Как же им удается провезти контрабанду?

— Кантон распложен в семидесяти пяти милях от моря, — пояснил Джонатан. — Иностранные корабли поднимаются вверх от дельты Жемчужной реки, а там — множество островов с бесчисленным количеством укромных мест, небольших заливчиков и бухточек по обоим берегам реки. Более укромного места для местных контрабандистов и не сыскать.

— Значит они китайцы?

— Почти все без исключения. Иностранные торговцы бросают якорь на очень короткое время, на час или два. Контрабандисты подплывают к ним на больших джонках, или же к кораблю устремляется целый флот крохотных сампанов. В них перегружают опиум, который обычно прячут в корзинах для чая. Серебро переходит из рук в руки, на этом операция заканчивается.

— Наместник, — добавил Сэмюель, — настроен предать смерти каждого контрабандиста-китайца. Он начинает прижимать и иностранцев, в особенности тех, кто осмеливается использовать свои фактории для тайного хранения опиума. Именно тут и кроется главная опасность. У адмирала Эликзандера в дельте реки недалеко от Вампу стоит мощная королевская эскадра, и если Лин Цзи-сюй начнет арестовывать и карать британских подданных, то тогда черт знает что начнется, прошу прощения, мадам.

Джонатан задумался над словами капитана.

— Британское правительство испытывает давление со стороны своих торговцев, которые зарабатывают огромные состояния на торговле опиумом. Однако британцы не единственные, у кого неплохо идет торговля этим зельем.

— Воистину так, — со вздохом произнес Джеримайя. — Я знаю несколько торговых компаний в Массачусетсе и Род-Айленде, которые давят на президента Америки Ван Бурена, чтобы тот направил несколько военных кораблей в Кантон защитить их интересы в торговле опиумом. Французы, голландцы, датчане и все остальные, — точно также давят на свои правительства.

— Суть проблемы в том, — сказал Джонатан, — что Китай почти полностью изолирован от внешнего мира. Император и его советники не понимают действий Запада и не собираются учиться, и в то же время нам здесь, на Западе, нужно очень много узнать о китайцах. Кроме Вампу и Макао, Китай все еще закрыт для иностранцев. Лишь немногим из нас время от времени дается право посетить Кантон, и, если верить слухам, часть миссионеров все-таки проникла в страну и находится в ней нелегально. Однако в действительности Китай очень закрытое общество, да к тому же неохотно покупает западные товары. Стоит ли тут удивляться, что некоторые западные торговцы принялись за прибыльную торговлю опиумом?

— Что же будет в Китае? — спросила Руфь, широко раскрыв глаза.

— Один Всевышний может ответить на этот вопрос, — сказал Джонатан. — Сэр Уильям Эликзандер — прекрасный джентльмен. Дядя Алан знает его гораздо лучше, чем Чарльз или я; однако лишь на основе собственного общения с ним могу совершенно однозначно заявить, что это культурный и сострадательный человек. Тем не менее, он обязан выполнять приказы. Если британские подданные подвергаются притеснениям и насилию, если их калечат и тем более убивают, то он будет обязан нанести ответный удар.

Когда убирали похлебку из моллюсков и ставили на стол большие блюда с меч-рыбой, которая предшествовала мясу, Джонатан повернулся к Сэмюелю и спросил:

— Что нового в Макао?

— Очень мало. Португальцы стараются не обижать китайцев, и наоборот. — Сэмюель улыбнулся. — Ходит слух, правда, я его не разделяю и может быть не стоит говорить.

— В нашем деле всякий слух может оказаться полезным, — заметил Джеримайя.

Сын кивком согласился с точкой зрения отца.

— Итак, — заявил капитан. — У Сун Чжао есть дочь, настоящая красавица.

Джонатан почувствовал, как его охватило волнение при упоминании о Лайцзе-лу. Он надеялся, что голос не выдаст всей глубины переживаемых им чувств, когда сказал:

— Я слышал о ней.

Что-то в этих словах заставило Руфь быстро взглянуть на Джонатана, но его лицо осталось непроницаемым.

— Я видел ее всего лишь раз, она так прекрасна, что я чуть не лишился чувств. Я выходил со склада ее отца, когда она подходила под охраной самого высокого и самого здорового китайца из всех когда-либо виденных мною. У него был меч, похожий на турецкий ятаган, который и поднять-то не всякому по силе, не то чтобы им сражаться.

Джонатан с облегчением улыбнулся. Если Лайцзе-лу продолжала оставаться под охраной Кая, то о ее благополучии можно было не волноваться. Кай был мастером древних боевых искусств Китая и даже научил Джонатана многим приемам.

— Доводилось ли тебе встречаться с маркизом де Брага, португальским генерал-губернатором Макао, Джонатан? — поинтересовался Сэмюель.

— Нет, но премного о нем наслышан. Он невообразимо богат, и, говорят, содержит целый табун европейских и китайских наложниц. У него диктаторские замашки, и он жестоко наказывает всякого, кто не подчиняется и даже пытается оспорить его эдикты.

— Вот, вот, — подтвердил Сэмюель. — Ходят слухи, об этом я узнал буквально накануне отплытия, — а большинство американцев и англичан в Вампу расценивают это как факт — этот дон Себастьян хочет жениться на дочери Сун Чжао.

Несмотря на постоянный загар, Джонатан побледнел.

— Это невозможно, — пробормотал он.

Не подозревая, что бередит больную рану в сердце Джонатана, Сэмюель Грин усмехнулся:

— Согласно другому слуху, император и его семья рассматривают ее как невесту для некоего Шан-Вэя, молодого кузена императора. Говорят, будто он много пьет, что довольно большая редкость в Китае, насколько я понимаю. Ради самой девушки, надеюсь, этого не случится. Как тебе хорошо известно, малейшее пожелание императора является законом, и ни один китаец не в состоянии отвергнуть подобное предложение.

Обычно Джонатан умел контролировать и скрывать свои чувства, но тут руки его задрожали, и он перестал есть.

Капитан продолжал болтать, с наслаждением пересказывая слухи.

— Постоянные жители поселения близ Кантона делают ставки на португальца. Дело осложняет то, что, как говорят, дочь Суна в кого-то влюблена. Никто не знает кто он, китаец или иностранец, но все сходятся во мнении: какова бы ни были причина — его нет в Кантоне. Во всяком случае все это происходило около трех месяцев назад; на момент моего отплытия ее отец, как говорят, дал ей шесть месяцев сроку выйти замуж за этого человека. Если она не обвенчается с ним к концу полугодового срока, и если не вмешается император, он отдаст ее за маркиза де Брага.

Джеримайя понял причину страданий сына и молча разделял его чувства. Руфь понимала лишь одно: Джонатан был очевидно расстроен.

Сэмюель пожал плечами.

— Что бы ни произошло, это не отразится на наших торговых отношениях с Сун Чжао.

— Мог бы ты сказать поточнее, — хрипло спросил Джонатан, — откуда все эти слухи?

Сэмюель, удивленный его настойчивостью, ответил:

— Не могу назвать тебе ни одного конкретного человека. Американские и британские представители, их помощники, кое-кто из капитанов, занимающихся торговлей на Востоке и постоянно проживающих в кантонском поселении — похоже все знают об этом. Пока я был там, эта тема была главной из всех местных пересудов. Может быть оттого, что сама девушка так прекрасна.

Тонкая полоска морщин обозначилась около губ Джонатана.

Сэмюель повернулся к Руфи и пояснил:

— Иностранцы, приезжающие в Кантон, фактически лишены возможности общаться с дочерью Суна. Здоровенный телохранитель оторвет голову каждому, кто попытается приблизиться к ней. Но она настолько красива, что мужчины влюбляются в нее с первого взгляда, даже увидев ее на расстоянии.

Внезапно Руфь озарило, почему Джонатан не находит себе места. Очевидно и он влюбился в прекрасную китаянку.

Пить кофе все перешли в гостиную. Джонатан замкнулся, судя по всему, глубоко задумался. После отъезда Сэмюеля Грина, проводив гостя до дверей, он вернулся в гостиную и обратился к отцу:

— Завтра утром я не смогу позавтракать с тобой, папа, — сказал он. — Я с раннего утра отправлюсь в док.

— Я так и думал.

Джеримайя поднялся с места, пожелал спокойной ночи Руфи, затем, помедлив некоторое время в дверях, добавил:

— Обязательно скажи, если тебе потребуется какая-либо помощь от меня, чтобы ускорить отплытие, Джонни.

Джонатан стал расхаживать по комнате, как обычно поступал в состоянии глубокого волнения.

Здравый смысл подсказывал Руфи Баркер, что ей следует удалиться, но она испытывала сильное желание узнать обо всем подробнее. Возможно она ошибалась, лелея всю жизнь мечту, что в один прекрасный день Джонатан женится на ней. И вот теперь, когда, кажется, он вновь может ускользнуть от нее, она решила сражаться за свое счастье. И хотя Руфь не отличалась храбростью, она сказала себе, что обязана дать ему понять, что он ей дорог.

Джонатан прекратил мерить комнату шагами и остановился перед нею.

— Я надеялся побыть дома подольше, хотел помочь тебе освоиться с повседневной рутиной. Надеюсь, тебе не станет слишком трудно из-за того, что я отправлюсь на Восток раньше, чем намечал.

— Уверена, что справлюсь с любыми проблемами, которые могут возникнуть, и можешь не беспокоиться о Джулиане.

Она помолчала, задерживая дыхание, затем с трудом произнесла:

— Мне будет очень не хватать тебя, Джонни.

Ее голос заставил его взглянуть на нее пристальнее, а выражение ее глаз досказало то, чего она не решалась выразить словами. Неожиданное открытие поразило его, а так как он меньше всего на свете хотел причинять ей боль, то он опустился в кресло напротив и сказал:

— Выпьем еще по чашечке кофе, давай?

— Чайник холодный. Пойду принесу горячий кофе.

Сердце Руфи бешено колотилось, она быстро вышла из комнаты.

Вернувшись, Руфь увидела, что Джонатан сидел и торопливо делал пометки на листке бумаги. Она уже успела справиться с охватившим ее волнением.

Джонатан отложил бумагу в сторону, поблагодарил за кофе и мягко сказал:

— Мы с тобой давно знаем друг друга.

— Да, очень давно, — согласилась Руфь.

Как живо помнила она, как по субботам, еще очень юной девушкой, носила отцу обед в док, с надеждой увидеть Джонатана и перекинуться с ним несколькими словами.

— Ты была подругой Луизы, ее единственной подругой, — продолжил он. — Точно также мы с Эдмундом были почти братьями. Когда его не стало, ты сделалась для меня еще ближе.

Хотя мозг Джонатана неотступно возвращался к неотложным делам, связанным с подготовкой К отплытию, он понимал, что должен сосредоточиться на этой деликатной ситуации.

— При обычных обстоятельствах вполне возможно мы с тобой в какой-то момент в будущем могли бы пожениться.

Руфь храбро ответила взглядом на его взгляд, каким-то чудом сумела собраться с силами и спросила:

— Но теперь обстоятельства необычные?

— Ты слышала, что рассказывал Сэмюель Грин за столом, — произнес Джонатан, — поэтому, возможно, догадалась об остальном.

Не доверяя своему голосу, Руфь молча кивнула.

— Я полюбил Лайцзе-лу, когда находился на Востоке и работал у ее отца. Она тоже полюбила меня. Может быть, ты уже слышала от Луизы то, о чем я хочу рассказать тебе. Луиза и я, мы… поступили неблагоразумно. Накануне моего отплытия в Китай. Джулиан родился, когда я был в Китае. Мы с Луизой поженились тайно в тот же день, когда я вернулся домой. Ради нее и ради Джулиана наши семьи договорились сделать вид, будто бы мы поженились до моего отплытия.

— Я знала, — просто ответила Руфь.

— Я ни разу не писал Лайцзе-лу, потому что не знал как объяснить ей то, что произошло. Теперь я должен успеть добраться до Кантона за три месяца. Учитывая то, что рассказал Сэмюель про срок, установленный ее отцом, а это, как я опасаюсь, так и есть.

Руфь попыталась ухватиться за тонкую соломинку надежды.

— Что будет, если ты опоздаешь и найдешь, что она уже замужем?

— Не могу этого допустить, — сумрачно ответил Джонатан. — Мой новый клипер самый быстроходный из всех когда-либо построенных кораблей, надеюсь, мне удастся домчаться до Кантона вовремя. Понимаешь, несмотря на нашу долгую разлуку, я уверен, что Лайцзе-лу все еще любит меня так же, как я люблю ее.

Джонатан резко встал, приблизился к Руфи и взял ее за плечи.

— Ты замечательная женщина, Руфь, и я желаю тебе самого настоящего счастья, такого, о каком только можно молить Всевышнего.

Затем он быстро вышел из комнаты.

Долгое время Руфь сидела неподвижно. Затем собрала на поднос пустые чашки и отнесла их на кухню. Понимая, что ей не уснуть, осталась на кухне и долгое время тщательно мыла и вытирала чашки, блюдца и чайник. Наконец поняла, что не может оставаться здесь до бесконечности, взяла керосиновую лампу и пошла наверх.

Поднявшись к себе в комнату, Руфь решив уйти из дома, присела у окна, глядя на черное ночное море, которое отняло у нее мужа и теперь не хотело отпускать человека, которого она любила.

Послышался стук в дверь, и в комнату проскользнула Ву-лин, глаза которой излучали заботу и сострадание.

— Мисс Руфь грустит, — проговорила она, намеренно по-английски, поскольку Руфь проводила с ней много времени, стараясь научиться этому языку.

Опустив голову, Руфь промолчала.

Юная китаянка приблизилась, опустилась подле нее на колени, затем обняла.

— Мужчина, которого любит мисс Руфь, любит другую, — сказала Ву-лин.

Поразительно, чтобы кто-то в столь юном возрасте обладал такой проницательностью. Руфь даже подумала, не наделена ли девушка природной мудростью.

— Неужели мои чувства были столь очевидны?

Ву-лин покачала головой.

— Кроме меня никто не замечал, но я видела. Мисс Руфь была так добра и так внимательна ко мне. Я заметила. Я видела, как она любит мистера Джонатана. Но мистер Джонатан любит другую.

Глядя в пытливые глаза девушки, Руфь обняла ее, затем вымученно улыбнулась.

— Никто еще не умер из-за разбитого сердца. Эта болезнь доставляет неудобства, но она не смертельна.

Ву-лин порывисто и легко поднялась с пола, придвинула керосиновую лампу и поставила маленький столик между собой и Руфью.

Руфь почти физически ощутила возбуждение, охватившее девушку, и с любопытством посмотрела на нее.

Опустив руку в карман своего нового, сшитого на западный манер халата, Ву-лин тихонько рассмеялась, достав пучок гладких палочек, перевязанных шелковой тесемкой.

Взяв палочки из рук девушки, Руфь увидела, что они раскрашены во все цвета радуги.

Ву-лин улыбнулась, затем сделалась очень серьезной.

— Моя бабушка, прабабушка Дэвида, обучила меня древнему искусству определения будущего по палочкам. Эти палочки я привезла с собой из Срединного Царства.

Руфь не была настроена играть в предсказание судьбы и демонстративно положила палочки на стол. Но китаянка проигнорировала ее отказ. Она осторожно развязала тесемку и, протянув пучок, проговорила:

— Мисс Руфь, закройте глаза и выберите одну палочку.

Не желая огорчать девушку, Руфь сделала, как просили, и, когда открыла глаза, увидела, что выбрала палочку бледно-розового цвета.

— Положите ее на стол и выберете еще одну, — скомандовала Ву-лин.

В конце концов Руфь выбрала из пучка шесть палочек, в том числе самую темную и самую светлую. Только сейчас ей пришло в голову, что они сделаны из слоновой кости, и, очевидно, являлись в такой бедной семье, как у Ву-лин, большой ценностью. Юная китаянка перегнулась через стол, в ее глазах застыло серьезное выражение, быстрыми движениями она складывала полдюжины палочек в различные фигуры, внимательно их рассматривая, затем вновь собирая их вместе и перемешивая.

Руфь, несмотря на сердечные раны, с изумлением наблюдала за ее действиями, полагая, что та старается подобрать гармоничные сочетания цветов.

Наконец Ву-лин подняла голову, глаза ее сияли.

— Скоро печаль, съедающая сердце мисс Руфь, пройдет, как усыхает зернышко риса под горячими лучами летнего солнца.

Руфь готова была поклясться, что не считала себя суеверной, но заявление китаянки, произнесенное необыкновенно торжественным тоном, заинтересовало ее.

— Скоро в жизни мисс Руфь появится новая любовь, — объявила Ву-лин.

Не желая обидеть девушку, Руфь сдержала улыбку, но нотки недоверия все же прокрались в голос, когда она сказала:

— Неужели, Ву-лин! Хочешь сказать, что я влюблюсь в кого-то другого?

Девушка собрала палочки из слоновой кости в пучок и аккуратно перевязала их шелковой тесемкой. Она ответила на кантонском наречии, а затем повторила свои слова по-английски:

— Любовь имеет множество лиц.

Эти слова она произнесла загадочно и многозначительно, словно пророк, и прежде чем Руфь успела задать ей еще вопрос, выскользнула из комнаты.

Джонатан и оба его помощника лихорадочно работали, чтобы подготовить «Лайцзе-лу» к дальнему плаванию на Восток.

Груз из легких ткацких станков, пользовавшихся в Китае большим спросом, аккуратно сложили в трюме. На борт грузили запасы соленой рыбы и вяленого мяса, на рынках Нью-Лондона и в его окрестностях закупали лимоны и грейпфруты, позволяющие избежать цинги — ужаса моряков. Парусных дел мастер следил как складывали запасные паруса; лекарства, упакованные в ящики, расставили в просторной каюте капитана; птицу и живность, которую предстояло зарезать и съесть во время плавания, разместили в специальном загоне на палубе.

Первый помощник, Хомер Эллисон, и второй помощник Илайджа Уилбор — оба холостяки — поднялись на борт судна за ночь до отплытия. Боцман Оливер и другие неженатые матросы также последовали их примеру. Срочно набрали дополнительных матросов с тем, чтобы на борту было две команды, которые могли бы обеспечить безостановочное круглосуточное движение. Команда клипера состояла из трех офицеров и пятидесяти матросов. Никогда прежде ни на одном из кораблей этого класса, в создании и строительстве которых Джонатан играл первую скрипку, не было столь многочисленного экипажа, а его капитан так решительно не стремился достичь Кантона в максимально короткое время. Было темно, когда семейные члены экипажа приехали на причал в сопровождении своих жен и детей, пожелавших проводить их в дальнее плавание. Члены семьи Рейкхеллов прибыли в двух экипажах незадолго до первых лучей зари; морской сундук Джонатана отнесли в его каюту вместе с книгами и несколькими банками варенья и другими деликатесами, предназначенными лично для него.

Джеримайя Рейкхелл следом за сыном сошел с первого экипажа, маленький Джулиан без посторонней помощи спрыгнул на землю. Дэвид попытался последовать примеру кузена, но высота была большой, и он колебался, когда Руфь Баркер, выходившая последней, подхватила его и поставила на землю. Во втором экипаже, приехала сестра Джонатана — Джудит Рейкхелл Уокер, двое ее детей и Ву-лин. Брэкфорда Уокера нигде не было видно, а озабоченная Джудит не могла объяснить отсутствие мужа.

Джонатан почувствовал облегчение от того, что муж сестры не присутствовал при проводах. Ненависть Брэкфорда к нему проступала столь явно, что окажись он здесь, каждый в этой небольшой компании чувствовал бы себя неловко.

Обычно отплытие главного корабля компании «Рейкхелл и Бойнтон», отправлявшегося в почти полукругосветное путешествие, сопровождалось торжественными проводами. Рабочие доков, служащие контор, плотники, корабельные мастера, строившие клипер, собирались пожелать судну хорошей скорости. Оркестр играл веселые мелодии, а сотни жителей Нью-Лондона приходили на причал поучаствовать в празднестве.

Но это отплытие не было обычным. «Лайцзе-лу» отправлялась ранним утром, когда в большинстве жители города еще не проснулись. Торопясь в путь, Джонатан отказался от церемоний. Он взял у Ву-лин письмо, адресованное в Кантон ее бабушке — единственной родственнице, оставшейся в живых — и пообещал не только доставить адресату, но и прочитать ей написанное.

Обняв племянника и племянницу, Джонатан повернулся поцеловать сестру.

— Хорошей погоды и попутного ветра, Джонни, — пожелала Джудит, — желаю тебе добраться до Кантона вовремя.

Руфь сделала шаг вперед.

— Передай это от меня Лайцзе-лу, пожалуйста, — сказала она и, открыв маленькую книгу, показала ему засушенный цветок розы, заложенный между страницами.

Он взял книгу и легонько поцеловал ее в щеку.

— Для меня этот подарок значит больше, чем ты думаешь, — произнес он. — Лайцзе-лу так же будет его беречь.

Джеримайя Рейкхелл прощался недолго. Отец и сын многое могли сказать друг другу, но они так хорошо знали друг друга, что слова были бы совершенно излишни.

— Ты отплываешь с хорошим ветром, Джонни, — сказал отец, пожимая руку сыну.

— Да, сэр.

Джонатан улыбнулся ему, поглубже натянул треугольную шляпу на голову и, зажав подмышкой книгу с заложенной между страниц розой, широкими шагами пошел по пирсу.

Серебряный свисток Оливера приветственно возвестил о появлении капитана на борту.

Джонатан прошел в капитанскую рубку, где его поджидали оба помощника. Хомер Эллисон не терял времени и уже поставил топовые и джибсовые паруса. Хомер и Илайджа обменялись приветствиями с капитаном.

— Первую вахту я понесу сам, джентльмены, — сказал им Джонатан и приказал Оливеру свистать отплытие.

На реке не было кораблей, когда клипер медленно двинулся по течению. Джонатан решил отплыть не прибегая к помощи паровых толкачей, которые в последнее время часто применялись в бухте. День разгорался, корабль встал под ветер, условия для плавания — идеальные.

— Ослабляй, ставь все паруса! — скомандовал Джонатан. — Поднять паруса!

Матросы, заняв свои места, принялись за работу.

Команды последовали в более быстром темпе.

— Ставь марсовый! Главные топовые паруса! Держи круче к ветру! Ставь топовые и основные! Вяжи!

Хлопая, пока не наполнились ветром, огромные паруса взвились над стройными линиями клипера.

Берег поплыл в сторону под углом в двадцать градусов и клипер «Лайцзе-лу», набирая скорость, устремился в сторону залива Лонг-Айленд. Судну предстояло проследовать дальше мимо мыса Монтаук — восточной оконечности Лонг-Айленда — в открытую Атлантику, затем повернуть на юг вдоль береговой линии Соединенных Штатов в Карибское море, преодолев первые мили долгого путешествия.

Клипер начал слегка подпрыгивать и покачиваться как пробка, совершая движения, знакомые каждому мореплавателю. Зеленые воды расступались, пузырящаяся белая пена разбивалась о крутые борта, белые паруса реяли над кораблем. Вдыхая запах соленого морского воздуха, который он так любил, Джонатан знал, что лег на курс.

— Я в пути, Лайцзе-лу, — беззвучно произнес он. — Жди меня, моя единственная любовь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Чарльз Бойнтон стоял около окна своего офиса на лондонской верфи компании «Рейкхелл и Бойнтон» на южном берегу великой реки Темза и смотрел на дома, скучившиеся на противоположном берегу.

На год моложе своего кузена Джонатана, почти такой же высокий и стройный, Чарльз считался одним из наиболее красивых и лихих молодых людей Англии. И, судя по заявлениям молодых леди, чьи чары не оказали на него воздействия, слишком хорошо знал силу своего магнетизма. Он с готовностью допускал, что был о себе высокого мнения, но сегодня эту высокую оценку он заслуживал.

Покачиваясь на волнах, у причала стоял один из новейших клиперов компании «Рейкхелл и Бойнтон», названный «Элизабет», в честь приемной сестры Чарльза. Очень жаль, что сама Элизабет Бойнтон в данный момент находилась во Франции, в школе; он знал, что она разделила бы переполнявшее его чувство радости.

Итак, он совершил невозможное, благодаря сложившимся у них с Джонатаном дружеским отношениям с Толстым Голландцем, самым хитрым из международных торговцев, избравшим в качестве своей штаб-квартиры Джакарту — столицу Нидерландской Ост-Индии на острове Ява. Уже сегодня до захода солнца каждый банкир и торговец Лондона назовет содеянное им гениальной операцией.

Чарльз поправил манжеты тонкой фланелевой рубашки, накинул сшитое по заказу шерстяное пальто, осмотрел свои кожаные башмаки ручной работы, чтобы убедиться еще раз, что они как обычно сияют. Куда бы он сегодня ни отправился, он несомненно станет центром внимания.

Раздался стук в дверь, и отцовский клерк по личным поручениям показался в дверном проеме.

— Если позволите, мистер Чарльз, — произнес он. — Сэр Алан хотел бы вас видеть сразу же, как только у вас появится такая возможность.

— Готов прямо сейчас, спасибо, — ответил с улыбкой Чарльз и направился по коридору принимать поздравления отца.

Некоторые из конкурентов сэра Алана Бойнтона, очевидно завидуя его выдающемуся успеху, прозвали его Буддой. Прозвище вряд ли можно назвать справедливым, хотя он и был весьма округлых форм; а редеющая линия волос, отступающих к макушке, заспанные глаза и привычка складывать руки на солидном животе усиливали сходство. Однако мягкости, присущей Будде, не было и в помине в агрессивном и жестком характере сэра Алана.

Глядя как сын входит в его просторный кабинет, где на угловом столике стояли около дюжины моделей кораблей компании «Рейкхелл и Бойнтон», приписанных к Лондону, сэр Алан жестом показал на стул.

— Присаживайся.

Заметив, что отец не улыбался, Чарльз сел.

— Надеюсь, ты свободен, чтобы сегодня вместе со мной поехать на ланч в клуб, — произнес сэр Алан.

Чарльз планировал отпраздновать свой триумф, нанеся дневной визит одной маленькой брюнетке, к которой он испытывал мимолетное увлечение, однако приглашение отца, поступавшее крайне редко, было равнозначно приказу, так что брюнетке придется подождать.

— С большим удовольствием, сэр, — ответил он.

Сэр Алан пробормотал:

— Ты выглядишь сегодня довольным собой.

Чарльз сдержал себя. Он рассчитывал услышать поздравления, и их отсутствие раздосадовало его.

— У меня есть все основания быть довольным. На случай, если ты еще не знаешь, отец, сегодня рано утром «Элизабет» пришла из Джакарты с трюмами, полными черного перца. Черного перца, сэр! Более дорогого, чем золото или поставленный вне закона опиум, который наши конкуренты сбывают в Китай. В Великобритании, Европе и Соединенных Штатах Америки все только и мечтают о черном перце. Перец поступает только из Нидерландской Ост-Индии, весь, до самого последнего зернышка. И вот, впервые, за более чем двести лет, монополия Нидерландов подорвана. Впервые, но, уверяю вас, не в последний раз.

Веки старика опустились, верный признак того, что он обеспокоен.

Досада сына стала более очевидной.

— Даже продав его на пятнадцать процентов ниже, чем голландцы продают нашим оптовикам, мы сколотим кругленькое состояние на этом грузе.

— Я отлично знаю положение вещей — сухо проговорил сэр Алан. — Меня только что посетил лорд Трамбалл из министерства иностранных дел. Сегодня утром, когда он прибыл на работу, его уже поджидал нидерландский посланник, который вручил ему ноту протеста.

Чарльз громко рассмеялся и потер ладони.

— Правительство ее Величества, — сурово проговорил его отец, — официально просит нас раскрыть, где и как мы получили этот груз.

— Правительство ее Величества может катиться ко всем чертям, — заявил Чарльз. — Ни капитан «Элизабет», ни я — единственные два человека в Лондоне, кто знает откуда этот перец — никогда не поделимся этой информацией ни с министерством иностранных дел, ни с кем другим. Мы не сомневались, что Нидерланды поднимут шум.

— Лорд Трамбалл ожидает, что ты ему позвонишь сегодня, — сказал сэр Алан.

— С большим удовольствием, сэр. Но про перец ничего ему не скажу. Мы не нарушили ни одного закона.

— Разумеется, Чарльз. Но министерство иностранных дел озабочено.

— Королева Виктория платит своим чиновникам достаточно жалования, чтобы компенсировать задетые чувства, отец. Уверяю тебя, моя позиция непреклонна. Может быть меня вынудят напомнить лорду Трамбаллу, что компании, покупающие опиум в Индии и доставляющие его контрабандным путем в Китай, нарушают законы этой страны. Но раз в Лондоне нет посла китайского императора, то министерство иностранных дел предпочитает закрывать глаза на грязные дела торговцев опиумом. Королевский флот Великобритании держит эскадру близь Вампу, и буквально на днях мы окажемся вовлеченными в войну с Китаем из-за этого опиумного дела!

— Я предпочел бы оставить этот вопрос до тех пор, пока мы не отправимся в клуб на ланч, — проговорил отец. — Ты уверен, что ничего не расскажешь о своем поставщике черного перца министерству иностранных дел?

— Только дураки в чем-то абсолютно уверены, сэр, но в этом случае я совершенно уверен.

Довольный смех, зародившийся где-то в недрах обширного живота сэр Алана, пробился наружу.

— Должен признать, Чарльз, ты стал, как никто, сдержанным и трезвомыслящим в делах.

Чарльз догадался, что этот прозрачный комплимент станет единственным признанием, которое он услышит от отца, но и этого ему было вполне достаточно.

— Говорят, я весь в тебя.

Сэр Алан вновь хмыкнул.

— Должен признаться, мне доставило удовольствие одно из замечаний, высказанных в наш адрес, которое пересказали мне позавчера в клубе. «Старший — настоящий пират, а младший — головорез». Как тебе нравится?

— Я польщен, — ответил Чарльз, вставая.

— Приходи сюда через час, — сказал отец. — А тем временем, может быть, тебе имеет смысл предупредить капитана «Элизабет», что к нему начнут приставать, чтобы заставить его проговориться.

— Я уже принял меры предосторожности, и можешь быть абсолютно уверен в нем. Я напомнил ему, что его доля — и это распространяется на следующие поставки перца — составляет одну восьмую от общего дохода. После нескольких рейсов он сможет спокойно удалиться от дел до конца своей жизни.

Чарльз направился обратно в свой офис.

Сэр Алан покачал головой. Чарльз сильно возмужал за время, прошедшее с момента, когда вместе с Джонатаном они совершили свою первую поездку в Китай, так что теперь было совершенно несправедливо относиться к нему, как к мальчишке. Он стал грамотным бизнесменом и знающим моряком, способным в случае нужды встать на капитанский мостик. Поэтому он вполне заслуживает уважительного обращения, даже несмотря на то, что продолжает вести дикую, неправедную светскую жизнь, валяясь в постелях самых дорогих проституток и, по случаю, напиваясь сверх меры, что, несомненно, вредит его здоровью. Что ж, может быть за ланчем удастся достичь взаимопонимания. Именно поэтому сэр Алан пригласил сына в клуб.

В полдень они вышли из конторы и сели в новый экипаж сэра Алана, на дверце которого красовался фамильный герб баронета. Кучер, ловко справляясь с дорожным движением, быстро перевез их через Лондонский мост, а затем по Флит-стрит и Стрэнд домчал до клуба.

Клуб джентльменов, занимавший несколько тесных, как кроличьи клетки, комнат, заставленных мебелью, являлся одним из старейших заведений подобного рода. Пока отец с сыном проходили к напоминавшему пещеру обеденному залу, самому большому помещению в здании, расположенном неподалеку от дворца Св. Джеймса, господа, увлеченные беседой, прерывали свои разговоры и с любопытством глядели на них. Другие, сидевшие в многочисленных креслах и наслаждавшиеся бокалом вина и чтением прессы, разглядывали их поверх газет.

— Вижу, новость о твоем удачном походе уже всем известна, — пробормотал сэр Алан.

Чарльз кивнул и гордо вскинул голову. Этим моментом следовало насладиться.

Отец подвел Чарльза к небольшому столику на двоих в углу зала — признак для посетителей клуба, что они намерены поговорить с глазу на глаз и не хотят, чтобы им мешали.

Сэр Алан продемонстрировал, что ему не чуждо чувство юмора, когда предложил:

— Полагаю, вполне уместным начать трапезу с двух стопочек голландского джина.

Потягивая напитки, они обсуждали семейные дела.

— Буквально перед нашим уходом из конторы я получил известие от матери, — сказал сэр Алан. — Сегодня утром приехала Элизабет из Франции.

Чарльз знал, что приезда сестры ждали не раньше следующей недели.

— Надеюсь, у нее все в порядке.

— Представляешь, она была одной из главных зачинщиц, убедивших директрису отпустить на каникулы девушек из Англии на несколько дней раньше. — Покачивая головой и посмеиваясь, пожилой джентльмен добавил: — Можно подумать, что она урожденная Бойнтон. У нее моя жесткая хватка, а умение вести дела, как у Джессики Рейкхелл. Она такая же неисправимая как и ты, Чарльз. Да пожалеет Господь того, кто женится на ней!

— Воистину, ее избранник должен быть настоящим мужчиной.

— Жена также передает, что пришло письмо от дяди Джеримайи. Джонатан отплыл в Китай на своем новом клипере.

Чарльзу показалось, будто его тело пронзил разряд электрического тока. Изо всех членов английской ветви фамилии, он единственный знал о романе Джонатана с Лайцзе-лу и предпочитал молчать, ради блага своего кузена. Зная пренебрежительное отношение своего отца к представителям всех других рас, он счел разумным предоставить своему дяде возможность сообщить родителям об этой новости.

Сэр Алан заказал по бокалу шипучего вина, вскоре подали первое блюдо — сырых устриц. Через некоторое время отец, который, казалось, целиком сосредоточился на еде, негромко и спокойно произнес:

— Есть еще одно дело, которое мне хотелось бы обсудить с тобой. Тебе известно, что матери, имеющие на выданье дочерей, смотрят на тебя как на завидную добычу. Их интерес к тебе удвоится, когда они узнают про твою операцию с черным перцем.

Чарльз сразу же насторожился. Ни одна из молодых леди Лондона не захочет идти за него, когда узнает, что у него есть сын, на одну четверть китаец. К тому же его не интересовали эти молодые леди на выданье, так как он был вполне решительно настроен привезти Дэвида в Лондон при первой же возможности и открыто воспитывать как своего сына и наследника. Леди его круга были столь же близоруко предубежденными, как и его отец.

— В добавлении к тому, что ты получишь по наследству, как мой основной наследник, — проговорил отец, — ты добился замечательных успехов самостоятельно. Вот почему дядя Джеримайя и я с удовольствием приняли тебя младшим партнером в компанию. Имеешь ли ты представление о своем совокупном финансовом положении?

— Я как-то не думал об этом, — ответил молодой человек, — я был слишком занят, расширяя доверенный мне участок дела.

— Что же, ты пока еще не миллионер, но весьма не далек от этого. Все это вместе взятое делает тебя весьма привлекательной мишенью. Буквально вчера отец леди Рэчел Хьюберт довольно откровенно намекнул мне, что не возражал бы против твоего брака с его дочерью.

Чарльз состроил гримасу. Леди Рэчел была миленькой и жизнерадостной, но отличалась поразительным снобизмом. Ее жизненные интересы сводились исключительно к активности в собственном, ограниченном светском кружке.

— Можешь не воротить от нее нос, — произнес сэр Алан слегка раздражаясь, несмотря на решимость оставаться спокойным. — Тебе известно, что ее отец граф.

— Мне наплевать, будь он хоть герцогом. Нет, спасибо.

— Ладно, хорошо, — отец предпринял еще одну попытку. — Полагаю ты достаточно хорошо знаком с Маргарет, дочерью сэра Роберта Спенсера. Сэр Роберт владеет крупнейшим пакгаузом в Лондоне, понимаешь, поэтому исключительно с чисто деловой точки зрения ваш союз был бы вполне естественным.

— Дела не так уж важны в таких вопросах.

Маргарет Спенсер, у Чарльза имелись на то обширные личные основания знать, с энтузиазмом завязывала связи с мужчинами, привлекавшими ее.

Отец не собирался сдаваться, и в его голосе появились хриплые жесткие нотки, когда он проговорил:

— В таком случае, кто лучше, чем Диана Льюис. Она довольно симпатичная, не так ли?

Без всякого энтузиазма Чарльз кивнул.

Тем не менее сэр Алан настойчиво продолжал:

— Ее мать одна из ближайших подруг твоей матери. Социальное положение фамилии безупречно. А прядильные фабрики Филиппа Льюиса приносят примерно такой же доход, что и у меня. Союз получился бы довольно прочным.

Чарльз никогда не забудет долгий и яростный спор с Дианой год назад, когда она страстно отстаивала необходимость сохранения рабства в западных колониях Великобритании и в Соединенных Штатах. Он мог представить себе, как она отреагирует, узнав о перспективе воспитания приемного сыра евроазиатского происхождения.

— Мы с Дианой знаем друг друга большую часть нашей сознательной жизни, это верно, — сказал он, — но у нас с ней мало общего.

Раздражение отца заметно уменьшилось, когда подали главное блюдо, оно дало временную передышку. Глядя на бифштекс, и пудинг из печени, он сказал:

— Боже мой, припоминаю, сегодня за завтраком твоя мать кажется сказала, что на ужин у нас будет это же самое блюдо.

Сын напряг память.

— Не помню наверняка, но кажется она сказала именно это.

— Впрочем, не важно.

Впервые за все время, проведенное за столом, Чарльз полностью согласился с отцом, на что указывало его безразличное пожатие плечами. Мужчины в этой семье отдавали пальму первенства другим, гораздо более важным вещам, нежели тому, что они едят — правда до тех лишь пор, пока питались хорошо.

Сэр Алан вернулся к трапезе, затем, сделав паузу, пригубил сухое красное вино.

— Я не пытаюсь загнать тебя в угол или навязать тебе свою волю, мой мальчик. Ты уже достаточно взрослый и достаточно ответственный, чтобы жить как тебе заблагорассудится. Но дело в том, что твоя мать и я считаем, что пришло время остепениться и завести детей. Тебе нужен сын или двое, чтобы было кому унаследовать после тебя компанию. Наше расширяющееся дело настоятельно требует этого.

Чарльзу страстно хотелось рассказать ему, что у него уже есть сын, и, что письма Руфи Баркер говорят, что мальчик исключительно умен. Но понимал, что произойдет катастрофа, если он сообщит об этом слишком рано. Отца нужно подготовить к этой новости, значит придется сначала поговорить с матерью и искать ее помощи.

— Позволь подумать над твоим советом, — ответил Чарльз, уклоняясь таким образом от неизбежной развязки и коря самого себя за недостаток смелости. — То, что ты предлагаешь, благоразумно и требует серьезного размышления.

Сэр Алан был доволен. Он опасался, что сын отвергнет идею брака, и потому намеренно выбрал клуб, как место для разговора с наследником, поскольку был уверен, что здесь Чарльз будет сдерживать свой норов. Джессика также будет довольна, что Чарльз, по крайней мере, задумается над возможностью завести жену. Его оптимизм окреп, и на последнее блюдо вместо сладкого он заказал острую закуску, которую оба они очень любили.

Ничто не мешало затронуть еще один деликатный вопрос, и сэр Алан сделал пробный шаг.

— Есть еще один вопрос, который мне хотелось бы обсудить с тобой. Ряд наших директоров, включая лорда Байтса и мистера Симпсона, начинают волноваться. Они видят, какие огромные доходы получают наши конкуренты от торговли опиумом, и давят на меня, вынуждая последовать по этому пути. Подумываю обсудить этот вопрос с Джеримайей, чтобы выяснить, не собирается ли он заняться торговлей опиумом.

Чарльз напрягся.

— Ты же знаешь, дядя Джеримайя говорил, что не участвует в этом грязном бизнесе; не будем участвовать в нем и мы с Джонатаном. Я видел, что делает опиум с этими бедолагами, которые пристрастились к нему. Могу уверить тебя, что если опиум ввезут в нашу страну, то и здесь скоро возникнет общественное движение, которое добьется, что торговлю им объявят вне закона, как это уже сделали в Китае.

Сэр Алан снисходительно улыбнулся.

— Сама природа британского характера сдерживает людей от употребления этого зелья. Китайцы слабы и, следовательно, им не хватает моральной силы противостоять искушению.

Сын знал, что отец искренне верил в то, что говорил.

— Позволь возразить тебе. То, что ты говоришь, чепуха. Опиум — исключительно мощный наркотик, и национальный характер здесь ни при чем. В Макао немало англичан, пристрастившихся к опиуму, которые стали развалинами в облике человека. Вид их столь же печален, как и у несчастных китайцев, пытающихся в опиуме найти выход от ужасающей нищеты.

— Ты совершил два долгих путешествия на Восток, я же там не был. Поэтому я не могу оспаривать твои наблюдения, — сэр Алан решил спрятаться за помпезностью речи. — Я просто стараюсь сохранить перспективу как деловой человек. Занятая тобой позиция лишает компанию «Рейкхелл и Бойнтон» огромных прибылей, а держатели наших акций вправе требовать, чтобы мы занимались всякой доходной торговлей.

— Наши доходы от торговли перцем, груз которого доставлен сегодня, должны заставить их замолчать.

— На какое-то время, возможно, но вскоре они вновь начнут стучаться в мою дверь.

— Пусть стучат! Я не угрожаю тебе, отец. Я просто констатирую факт, что в тот день, когда компания «Рейкхелл и Бойнтон» начнет торговать опиумом, Джонатан и я покинем компанию и создадим собственную. Таково наше отношение к торговле опиумом.

В тот день Чарльз надолго задержался в порту, потому что хотел сам проследить за выгрузкой и складированием столь ценного товара, как черный перец. Отец уехал домой гораздо раньше. К тому времени, как он в экипаже, принадлежавшем компании, отправился в фамильный дом Бойнтонов, спустились сумерки. Все дома походили друг на друга, каждый имел три или четыре этажа, был выкрашен в белый цвет, вход украшен красивыми греческими колоннами.

— Сэр Алан и леди Бойнтон в гостиной на втором этаже, мистер Чарльз, — сообщил мажордом.

Догадываясь, что родители наверное уже заканчивают свой предобеденный стаканчик вина, Чарльз бегом, через две ступеньки помчался наверх.

Когда он вошел в комнату, высокая девушка с длинными белокурыми волосами и голубыми глазами, пытливо устремленными на него, поднялась со своего места.

— Я уж было подумала, что ты вообще решил не приходить, потому что я приехала, — сказала Элизабет Бойнтон.

Чарльз поцеловал сестру, затем, удерживая на расстоянии вытянутой руки, стал внимательно разглядывать ее.

— О, мы повзрослели, не так ли? Одеты по последней французской моде. Появляется то, что обещает стать совершенной фигурой, при условии, разумеется, что кое-кому придется умерить свой аппетит в отношении шоколада. Мне кажется, я вижу следы губной помады и той черной туши, как бы там ее ни называли, на твоих ресницах.

— Не дразни ее, Чарльз, — проговорила Джессика Бойнтон.

— Пусть болтает, мама, — ответила Элизабет, демонстрируя приобретенную сдержанность. — Ты же знаешь, я бы расстроилась, если бы он не поддразнивал меня.

— Сдаюсь, — сказал Чарльз, наливая себе бокал сухого вина из хрустального графинчика.

Джессика Бойнтон поочередно глядела на детей и явно гордилась обоими: приемной дочерью в равной степени, что и рожденным ею сыном. Джессика отличалась резкими чертами лица, характерными для семейства Рейкхеллов, и угловатой фигурой, что также было семейной чертой, однако это отнюдь не означало недостатка женственности.

Несмотря на свойственный ей прямой и откровенный подход к жизни, она, когда нужно, могла быть мягкой, и ей доставляло явное удовольствие находиться в обществе своих детей.

— Не засиживайся со своим бокалом, Чарльз. Сегодня вечером у отца встреча, поэтому через несколько мгновений садимся за стол.

— Не переживай за меня, мама, — ответил Чарльз, — поставлю свой бокал рядом на столе.

Он повернулся к сестре.

— Ты действительно расцвела во Франции, крошка.

— Я собиралась поздравить тебя с грузом перца, о котором мне сегодня рассказал папа, — ответила Элизабет. — Но если будешь продолжать поглаживать меня по головке, то я не стану обращать на тебя внимания. Навсегда.

— Браво, — воскликнул сэр Алан. — Лишь те женщины смогут управиться с Чарльзом, которым удастся поставить его на подобающее место.

Вошел мажордом и объявил, что обед подан, вся семья поднялась и двинулась в обеденный зал.

Чарльз отметил про себя, что Элизабет лишь прикоснулась к баранине и ячменному супу, но не подшучивал над ней по этому поводу. Приятно было видеть, что она действительно повзрослела, и у нее хватало здравого смысла избегать обилия жирной пищи.

— Как я понимаю, сегодня вы получили письмо от дядя Джеримайи, где он пишет, что Джонатан отплыл в Китай на «Лайцзе-лу». Что там еще? — спросил Чарльз у матери.

— Джеримайя пишет, что Руфь Баркер, вдова твоего бывшего помощника, переехала в дом Рейкхеллов присматривать за Джулианом в отсутствие отца, — ответила Джессика.

Это означало, что Дэвид также переехал к Рейкхеллам. Чарльз был очень доволен. Он знал, что скоро получит письмо от Руфи.

— О, Боже мой, — проговорила Элизабет.

Родители и брат посмотрели на нее.

— Я совсем не помню Руфь Баркер. Она красивая, Чарльз? Она очаровательная, яркая? Надеюсь, что нет!

— Ей присущи все эти качества, — заметил Чарльз, — но какое это имеет значение, крошка?

— Я больше не дитя, — сурово проговорила Элизабет. — А ты совершенный глупец. Джонатан теперь вдовец, и это делает его весьма уязвимым, особенно если у него в доме живет молодая привлекательная вдова.

Сэр Алан и Джессика обменялись быстрыми взглядами.

— Я так надеялась, — проговорила Джессика, — что повзрослев ты перерастешь свое увлечение Джонатаном.

— Никогда, мама, — быстро ответила девушка. — Мне было семь или восемь лет, когда я решила, что в один прекрасный день выйду за него замуж. Ничто и никогда не заставит меня переменить мое решение. Помните, ведь он мне не кровный родственник. Когда он женился, я была в полном отчаянии, и если он женится на этой Баркер, или на ком-нибудь другом, прежде чем я достаточно повзрослею, я насыплю отравы ей в суп!

Сэр Алан от души рассмеялся. Однако Джессика не удивилась. В ее годы в девушках еще только пробуждался интерес к мальчикам, их сверстникам.

Чарльз, знавший истинную цель поездки кузена, промолчал, сосредоточив все внимание на супе.

Девушка оказалась достаточно проницательной, чтобы заподозрить, что за его молчанием кроется какая-то причина.

— «Лайцзе-лу» — странное название для клипера, — заметила она. — Наверное, это китайский девиз или имя. Что оно означает?

Чарльз очень осторожно подбирал слова для ответа:

— Уверен, когда придет время, Джонатан даст исчерпывающие объяснения.

Разговор прервали появившиеся служанки, которые принесли бифштекс и пудинг из печени, отец и сын обменялись виноватыми улыбками.

— Вы оба просто невыносимы. Значит именно это блюдо вы заказали себе на ланч сегодня в клубе?

— Не помню, мама, — ответил Чарльз, — мы обсуждали такие серьезные вопросы, что не обратили внимания на еду.

— Совершенно верно, — добавил отец. — Среди всего прочего, дорогая, мы говорили о надеждах, которые мы с тобой питаем по поводу скорейшей женитьбы Чарльза.

— Ха! — воскликнула Элизабет. — Да какая же девушка в здравом уме пойдет за него?

— Самое большее, о чем я сейчас сожалею, — сказал, обращаясь к ней, Чарльз, — так это о том, что свой новый клипер я назвал твоим именем. Ты не заслуживаешь этой чести.

Сэр Алан нахмурился. Помня об обещании Чарльза подумать о женитьбе, ему отнюдь не хотелось, чтобы в результате дурацкого спора с Элизабет он передумал. Потому он вмешался в их перестрелку колкими любезностями и быстро переменил тему.

— Мы также обсуждали очень серьезную проблему в связи с требованием директоров нашей компании заняться торговлей опиумом. Я сказал Чарльзу, что собираюсь обсудить этот вопрос с Джеримайей.

Сидевшие за столом повернулись к нему с полным вниманием.

— Я же заявил отцу со всей определенностью, — сказал Чарльз, с лица которого сошла улыбка, — что Джонни и я покинем компанию «Рейкхелл и Бойнтон», если хоть один из кораблей нашего флота контрабандным путем доставит опиум в Китай, и создадим собственное дело вместо того, чтобы возить опиум на наших клиперах.

Элизабет посмотрела на брата с искренним восхищением.

— Очень благородно с твоей стороны, Чарльз. Всякий, кто попытается ввести опиум в Китай, объявляется вне закона.

— Нет нужды прибегать к таким жертвам ни тебе, ни Джонатану, Чарльз, — сказала Джессика. — Если возникнет необходимость, потрачу все свои деньги до последнего пенни, чтобы выкупить доли каждого директора, который попытается принудить компанию «Рейкхелл и Бойнтон» заняться отвратительным опиумным бизнесом!

В последнее время ее отношение к опиуму изменилось, и она более не считала, что сын занимает идеалистическую позицию. Торговля опиумом аморальна, и Джессика была уверена, что ее брат, Джеримайя, считает точно так же.

Сэр Алан получил четкое представление относительно точек зрения членов своей семьи. Совесть Джессики Рейкхелл оказала влияние на ее отношение к этому вопросу. Она столь же идеалистична, как Джеримайя и Джонатан. Вероятно, бесполезно спорить с ее братом, оставалось надеяться, что с течением времени в их восприятии наступит перелом. Тем временем, дополнительный груз черного перца из Нидерландской Ост-Индии должен убедить директоров приглушить свои требования.

Трапезу завершал пирог с изюмом, поданный в глубокой тарелке. Сэр Алан не задержался за столом с бокалом привычного портвейна и с вестиндской сигарой, поспешил на встречу. Джессика с детьми вернулись в гостиную. Чарльз, захватив с собой бокал портвейна и, получив разрешение матери курить, раскурил одну из небольших сигар с обрезанными концами, которые ему очень нравились.

— Даже не говори, что ты действительно намерен весь вечер провести дома, — сказала Элизабет, обращаясь к брату.

— Как ни странно, но это так, — ответил он. — В честь твоего возвращения домой!

— Спасибо, — поблагодарила она с искренностью в голосе. — Но не делай этого исключительно ради меня. Через несколько минут я отправлюсь спать.

— Неужели? Не говори мне, будто жизнь во французской школе привила тебе эту мудрую привычку.

— В спальнях, — ответила Элизабет, — мы шептались ночи напролет, решая все проблемы мироздания. Особенно те их них, которые касались мужчин. Однако ночь, когда мы пересекали Ла-Манш, оказалась просто ужасной. Море штормило, и я, член семьи моряков, измучилась от приступов морской болезни.

— Даже опытные моряки порой чувствуют себя неважно, — сказал ей Чарльз. — Иногда такое случается с Джонатаном и со мной.

— С Джонатаном никогда! — воскликнула Элизабет.

Чарльз оставил ее замечание без внимания.

— Командующий нашей эскадрой в Китае, адмирал сэр Уильям Эликзандер рассказывал мне во время моей последней поездки в Вампу, что его укачивает, когда он оказывается на море после длительного пребывания на берегу.

— В таком случае, я в выдающейся компании, и потому не стану презирать себя, — девушка подошла к матери и поцеловала ее. — Прошу прощения, но страшно хочу спать. Спокойной ночи, мама, и того же желаю тебе, дорогой братец.

Когда она вышла из комнаты, Чарльз улыбнулся.

— Поразительно, знаешь, она действительно взрослеет. Когда она перерастет эту чепуху относительно Джонни, станет настоящей разрушительницей мужских сердец.

— О, она скоро позабудет о нем, — беззаботно ответила Джессика, — сразу же, как только встретит юношу, который возбудит в ней интерес. Теперь, что касается тебя, Чарльз. Нет никакой нужды составлять мне компанию, и если у тебя есть планы на вечер, не меняй их. Я собиралась почитать новую книгу Генри Лонгфелло «Гиперион», первый его роман в прозе, я просто в восторге.

— Крайне не хочется прерывать твое чтение, мама, но мне нужен твой совет и помощь.

С подобной просьбой Чарльз не обращался к ней с того самого времени, как перестал быть подростком, то есть более десяти лет. Поэтому, удивленно подняв брови, она тихо произнесла:

— Позволь мне взять вышивку, и тогда поговорим.

Когда через несколько минут Джессика вернулась в гостиную с пяльцами, нитками и иглами, то заметила, что он вновь наполнил бокал портвейном.

Чарльз испытывал некоторую нервозность.

— Уверен, отец уже рассказал тебе о нашем с ним разговоре за ланчем, — начал он. — Я также уверен, что вы обсудили подходящих для меня невест. Диана, Маргарет и так далее.

Джессика кивнула. Судя по всему, то, что рассказал ей Алан, соответствовало действительности: Чарльз серьезно отнесся к предложению жениться.

— Я поняла, что ни одна из этих девушек тебя не устраивает.

Чарльз откашлялся.

— Дело не в этом, по правде говоря. Хочу поведать тебе маленькую историю, мама. Подлинную историю. Когда Джонни и я в первый раз отправились в Китай, у меня завязались отношения с самой дорогой местной куртизанкой. Ее отец был английским матросом, а мать — китаянкой. Звали ее Элис Вонг.

Мать попыталась говорить спокойно.

— Понимаю, тебе нужно иногда поразвлечься, но это не имеет никакого отношения к браку.

— Если бы она была жива, то я сильно бы подумал на этот счет, но к несчастью ее нет. Она пожертвовала своей жизнью, чтобы спасти меня во время моей второй поездки в Китай.

— Боже мой, — мать слушала очень внимательно, догадываясь, что сын испытывает сильнейшее напряжение.

— Вскоре после ее смерти я узнал во время того же второго плавания, что Элис родила сына. Моего сына.

Мать судорожно глотнула воздух, затем, собрав силы, совладала с собой.

— Она назвала его Дэвидом, потому что учила псалмы. Он жил в типичном кантонском районе с бабушкой и младшей сестрой Элис Ву-лин. Я привез Дэвида в Нью-Лондон вместе с Ву-лин в качестве няньки. Руфь Баркер взяла на себя заботу о них, я плачу ей. Уверен, что они переехали в дом дяди Джеримайи, когда Руфь перебралась туда, чтобы присматривать за Джулианом на время отсутствия Джонни.

— Ты только подумай, — это все, что Джессика смогла сказать. Затем, подумав, добавила: — Джеримайя даже словом мне не обмолвился. А я-то считала, что он искренен со своей единственной сестрой!

— Дядя Джеримайя очень осторожен. Но дело не в этом. Дэвид — мой сын, мама. Я усыновил его, как того требует закон, и крестил в Нью-Лондоне, и теперь я отец моего сына. Мне хочется, чтобы ты и отец признали его. Я горжусь им также, как я горд моими отношениями с его матерью.

Некоторое время Джессика молчала.

— Даже если бы от упреков был хоть какой-то толк, Чарльз, я не стала бы досаждать тебе. Что сделано, то сделано. Я не знала той девушки, поэтому вынуждена полагаться на твое мнение, и если ты говоришь, что она человек с характером, то для меня этого более чем достаточно. Что касается твоего сына, разумеется, ты хочешь, чтобы он был с тобой!

— Ты отдаешь себе отчет в том, что на четверть он китаец, мама?

Джессика взглянула на сына горящим взглядом.

— Если ты думаешь, будто это имеет хоть какое-то значение, то ты совсем не знаешь меня, Чарльз. Ты говоришь о моем внуке!

— Не думаю, чтобы у отца были столь же широкие взгляды.

Ее улыбка погасла.

— Да, тут ты прав.

— Я страдаю от разлуки со своим сыном, мама. Безумно страдаю. «Элизабет» отплывает в Нью-Лондон через неделю с обычным грузом на борту, сразу же как ее корпус очистят от ракушек, подремонтируют и просмолят. Я тоже намерен отправиться в путь. Собираюсь привезти с собой в Лондон Дэвида и Ву-лин.

— Я с радостью приму их в этом доме, — проговорила она.

— А отец?

— Я… я не знаю.

— Мы с отцом, как тебе хорошо известно, ссорились постоянно и по любому поводу. Старый и молодой лев недолюбливали один другого, поэтому я не осмелился рассказать ему о Дэвиде. Он бы взорвался, я бы ответил ему тем же, и прежде чем мы смогли бы поладить, между нами пролегла бы вечная трещина раздора.

— Поэтому ты хочешь, Чарльз, чтобы я сообщила ему о Дэвиде?

— Мне страшно не хочется возлагать на тебя это бремя, мама.

— Вряд ли это бремя. Разумеется, я ему расскажу. Я единственный человек, который умеет ладить с твоим отцом. И то не всегда. Но не берусь гарантировать, что добьюсь от него признания Дэвида.

— Если придется, — проговорил Чарльз, — буду вынужден купить собственный дом и жить там со своим сыном.

— Кто станет за ним присматривать?

— Ву-лин, разумеется.

Джессика неодобрительно покачала головой.

— Несовершеннолетняя девочка из Китая, совершающая свою первую поездку в Англию? Ты не реалист, Чарльз.

— Тогда я найму гувернантку, экономку, повара. Уверен, ты понимаешь, я же могу позволить себе завести собственный дом.

— Разумеется, но это нехорошо, когда здесь столько пустых комнат. Более того, — добавила она, — так ты лишишь меня возможности ежедневного общения с внуком.

— Мне гораздо приятнее привезти Дэвида и Ву-лин сюда, мама. При условии, что отец примет сложившееся положение вещей.

Джессика вздохнула, какое-то время молчала.

— Позволь и мне быть с тобой такой же откровенной, как и ты со мной. Твой отец с большей легкостью примирился бы с твоим положением, так же как и все здесь, будь у тебя жена, Чарльз. Кто-нибудь, кто мог бы быть матерью твоему сыну и наставницей для девочки-китаянки. Как я понимаю, она почти того же возраста, что и твоя сестра.

— Приблизительно того же.

— Жизнь в школе во Франции помогает Элизабет взрослеть, но я не могу представить себе, как можно возложить на нее полную ответственность за воспитание ребенка. Сомневаюсь, что и твоя Ву-лин справится с такой нелегкой ношей. Ей самой нужен кто-то, кто мог бы подсказать и помочь. Естественно, я с удовольствием взялась бы за это сама, но, похоже, слишком стара. Для этой работы нужна гораздо более молодая женщина.

— Вынужден согласиться с тобой, мама. Однако проблема представляется неразрешимой. Отец назвал мне список молодых девушек, которые, с вашей точки зрения, могли бы подойти на роль жены. Но, боюсь, ни одна из них не захочет признать приемного сына, к тому же на одну четверть китайца, и тебе это хорошо известно. Высший свет этой страны настолько изолирован от остального мира, что к нему принадлежат самые худшие снобы из всех, что есть на земле. Не потерплю, если моя жена втайне станет питать презрение к моему сыну или относиться к нему свысока!

— Боюсь, ты прав. И согласна, что положение серьезное. Но факт остается фактом, тебе будет гораздо легче, если у Дэвида появится мать, а у Ву-лин взрослая сестра.

Чарльз уныло улыбнулся.

— Мне еще не доводилось совершать чудес, однако обещаю сделать все, что в моих силах, мама.

— Это все, о чем я тебя прошу. После твоего отплытия, пока ты будешь находиться на пути в Америку, я сообщу эту новость отцу. Пусть Всемогущий Бог защитит нас!

Чарльз вполне мог бы взять на себя командование «Элизабет», однако предпочел оставить эту роль капитану, который водил клипер в Джакарту и обратно. Поездка продолжительностью около трех недель позволит ему разобраться с огромным количеством бумаг, что менее всего привлекало его из всех прочих обязанностей. Вследствие этого он отправился пассажиром. Море неодолимо влекло Чарльза к себе. В первые дни он по несколько часов проводил на капитанском мостике, отправляясь туда всякий раз, когда портилась погода. Такова была его привилегия как владельца корабля, но он понимал, что поступает несправедливо по отношению к капитану, на котором лежала вся мера ответственности за корабль. Поэтому Чарльз поборол свое естественное желание и большую часть времени проводил в своей каюте, а когда выходил на палубу, то ограничивался прогулками. Избегая капитанского мостика, он не выставил на посмешище себя и никоим образом не умалял авторитет капитана.

На двадцатый день пути клипер, целый и невредимый как все клиперы, построенные Джонатаном, обогнул мыс Монтаук и вскоре после этого достиг доков компании «Рейкхелл и Бойнтон». Минутами позже Чарльз, войдя в главное здание конторы, прошел прямо в кабинет дяди.

Джеримайя Рейкхелл вскочил, увидев своего стройного, загорелого племянника, стоявшего в дверях.

— Господи Боже мой, Чарльз! — воскликнул он. — Знал, что «Элизабет» должна вот-вот появиться, но никак не ожидал, что ты окажешься на борту!

— Я решил приехать, когда наш корабль вернулся из Джакарты, поэтому у меня не было времени сообщить о приезде, дядя Джеримайя.

Они крепко пожали друг другу руки. Чарльз извлек из кармана письма, написанные его родителями.

— Я приехал обсудить как следует, чтобы большее число клиперов могло подключиться к торговле черным перцем и специями, которую мы ведем с Толстым Голландцем. Но самое главное — я приехал ради Дэвида. Как он тут?

— Преуспевает. Руфь творит чудеса, а Ву-лин ей здорово помогает. — Джеримайя пригласил племянника сесть. — Ты рассказал Алану и Джессике о Дэвиде?

— Мать знает. И согласна принять его.

— Разумеется. А как насчет отца?

— Мать обещала поговорить с ним, пока я буду здесь.

Джеримайя кивнул, но воздержался от комментариев, затем посмотрел на корабельные часы, стоявшие на камине.

— Дэвид и Джулиан должно быть уже проснулись после дневного сна. Так что, давай, отправляйся-ка прямо домой, у нас с тобой еще будет предостаточно времени поговорить о семье и делах попозже. Твой сундук и другой груз я пришлю, когда его спустят на берег.

Признательный за понимание, Чарльз попрощался и вышел, направившись пешком по знакомой набережной к дому Рейкхеллов.

Служанка, открывшая дверь на стук, удивилась, увидев его, но он приложил палец к губам, и она, заговорщически улыбаясь, указала ему наверх.

Руфь сидела в кресле-качалке, выглядела она привлекательно, ее темные волосы волнами спускались ниже плеч. Чарльз не заметил, что на ней было старое платье. Ее руки обнимали Дэвида и Джулиана, сидевших у нее на коленях, внимательно слушавших рассказ, который она им читала. Оба мальчика выросли с того времени, когда он видел их в последний раз, и сердце его сильно забилось при виде собственного сына. Ву-лин сидела за маленьким столиком и делала письменные упражнения по английскому языку по книге.

Не двигаясь и не издавая ни звука, Чарльз стоял в дверях.

Наконец Дэвид, почувствовал на себе взгляд, поднял голову и увидел отца, которого мгновенно узнал.

— Папа! Папа! — воскликнул он, указывая на Чарльза, соскакивая на пол и устремляясь к нему с быстротой, на какую только были способны его маленькие ножки.

Чарльз подхватил сына, поднял вверх и стиснул в своих медвежьих объятиях.

В детской поднялся страшный шум. Джулиан что-то кричал, одновременно с ним радостная, но нерешительная Ву-лин также заговорила невнятно, смешивая китайские и английские слова. Прошло несколько мгновений, прежде чем Руфь, которая вскочила с места, смогла протянуть руку для приветствия и широко улыбаясь произнести:

— Добро пожаловать в Америку, Чарльз.

Он пожал ей руку и легонько поцеловал в щеку.

— Я так счастлив, что оказался здесь, ты даже представить себе не можешь.

— Мама, — сказал Дэвид после того, как отец отпустил руку Руфи.

Итак, его сын называет ее мамой.

— Мама, — повторил и Джулиан, подходя к ней и хватаясь за ее руку.

Он, также называл ее мамой. Это может вызвать осложнения, если поездка Джонатана за Лайцзе-лу увенчается успехом.

— Похоже, я появился не совсем вовремя, — проговорил Чарльз.

Руфь тщетно пыталась привести в порядок волосы и заложить их за уши.

— Ну что ты, — проговорила она, решительно добавляя: — Больше никаких рассказов, мальчики, до тех пор, пока не ляжите спать. Твой папа проделал длинный путь, чтобы увидеться с тобой, Дэвид.

Плотный карапуз, все еще продолжавший сидеть на руках у отца, с восхищением посмотрел на него.

— Корабль! Корабль!

— Да, на корабле. Папа приплыл на корабле — на клипере. Скажи, клипер, Дэви, клипер.

Мальчик, торжественно глядя на отца, повторил это нелегкое слово, и Чарльз громко рассмеялся. Итак, Дэвид уже начал получать знания о клиперах.

— Мой папа уплыл на клипере, — заявил Джулиан, уже достаточно большой, чтобы говорить связными предложениями. — Клипер — мачты — паруса, — продолжал он, демонстрируя свой растущий словарный запас.

Чарльз отметил, что морская терминология в устах ребенка звучала точно. Он наклонился и свободной рукой потрепал Джулиана по голове.

— Вы, дети, будете строить самые быстроходные корабли на свете, может быть, они будут даже быстрее тех, на которых плаваем сейчас мы.

— Надеюсь ты не против, что я переехала сюда, — беспокойно сказала Руфь. — Мне показалось так будет лучше для обоих ребят, поэтому, когда Джонатан предложил, я сразу же согласилась.

— Лучше и придумать трудно, — успокоил ее Чарльз.

Ву-лин также очень хотелось, чтобы он обратил на нее внимание, поэтому Чарльз повернулся к ней и сказал на кантонском наречии:

— Когда я уезжал, ты выглядела совсем как ребенок. Теперь ты настоящая девушка.

Он заметил, что она все больше походила на Элис Вонг.

Девушка решила ответить ему по-английски и с гордостью проговорила:

— Я повзрослела и скоро стану женщиной.

— Вы только послушайте! Руфь, ты уже научила ее говорить по-английски!

— Нет, что ты, я всего лишь помогала ей, а в остальном это целиком заслуга самой Ву-лин. Она очень прилежная ученица.

— Мама читает нам книги, — сказал Джулиан. — Мама учит нас читать.

Руфь, улыбаясь, проговорила:

— Я читала им, как ты наверное догадался, о кораблях.

Огромные темные глаза Дэвида не отрывались от отца, когда следом за кузеном он начал повторять:

— Мама читает, мама читает.

Взрыв смеха Чарльза смешался с восхищенными возгласами, довольным хихиканьем и криками обоих малышей.

Руфь, воспользовавшись тем, что они занялись друг другом, покинула комнату, прошла к себе и привела в порядок волосы, надела другое, более привлекательное платье, немного освежила помаду на губах. Чарльзу незачем видеть ее неряшливо одетой.

Вскоре из дока пришел посыльный, который принес Руфи записку от Джеримайи. В ней предлагалось, если она сочтет удобным, пригласить семью Уокеров на сегодняшний ужин в связи с приездом Чарльза.

Подготовка к ужину, до которого осталось совсем мало времени, целиком поглотила Руфь, и она не виделась с Чарльзом и детьми до самого вечера.

— Сейчас Ву-лин устроит вам ванную, — сказала она. — Больше никаких игр.

Дэвид и Джулиан, воображавшие, что они управляют клипером, спокойно отправились вместе с Ву-лин.

Чарльз удивился тому, с какой легкостью Руфь управлялась с обоими малышами, даже не повышая голоса.

— Можешь побыть с ними, когда они будут ужинать, — предложила ему Руфь, — но сперва не хочешь ли выпить стаканчик вина.

— С удовольствием, но при условии, что ты присоединишься ко мне.

Она колебалась, не зная, как реагировать на приглашение.

Чарльз взял ее за руку, настаивая, чтобы она пошла с ним. Вместе они прошли в уютный кабинет Джеримайи. Там Чарльз налил ей бокал сухого испанского вина, а себе налил некрепкий шотландский виски и разбавил его водой.

— Ты сотворила чудо с Дэвидом, — сказал он, поднимая бокал. — За твое здоровье, Руфь.

— Я тут ни при чем, — ответила она. — Он такой замечательный, что невозможно его не любить. У него такой быстрый, легко схватывающий ум! Он такой же умный, как и Джулиан, это лучший комплимент, который я могу сказать в его адрес.

Глаза Чарльза сузились, мозг лихорадочно работал. Многие годы он воспринимал ее лишь как подругу Луизы, затем — как жену Эдмунда, но никогда не отдавал себе отчета, что Руфь на самом деле очень привлекательная женщина.

— Ты слишком скромна, — заметил Чарльз.

Ей стало не по себе, и она переменила тему.

— Как долго ты пробудешь здесь?

— Зависит от обстоятельств, — загадочно ответил он, — поговорим об это завтра, когда стихнет волнение от моего приезда.

Ву-лин позвала их, когда дети были вымыты и готовы к ужину. Руфь и Чарльз присоединились к ним. Чарльз с удовольствием наблюдал, как его сын самостоятельно, с аппетитом ел ложкой.

— Он ест почти столько же, сколько и я, — заметил Чарльз.

Руфь рассмеялась.

— Он обожает завтрак, обед и ужин, а также может съесть столько в перерывах между ними, сколько в него войдет. Мне кажется, растущий ребенок должен есть столько, сколько ему хочется, раз он чувствует себя отлично.

Чарльза поразила уверенность Руфи. «Она ведет себя как прирожденная мать, — подумал он. — Жаль, что у нее нет собственных детей из-за преждевременной гибели Эдмунда в море».

После ужина обоих малышей уложили в постель и, по настоянию Чарльза, Ву-лин пошла вместе с ним и Руфью в гостиную. Несколькими мгновениями позже приехала Джудит Уокер со своими детьми, юной Джуди и Брэдом, а вслед за ними с верфи вернулся Джеримайя Рейкхелл.

Не хватало лишь Брэкфорда Уокера, он появился буквально за несколько минут до того, как все собирались перейти в обеденный зал. Глаза его были красными, от него сильно попахивало виски, он очень сдержанно приветствовал молодого англичанина.

Присутствие Брэкфорда сильно изменило атмосферу. Джудит, которая по мнению Чарльза была какой-то напряженной, замкнулась в себе, словно забралась в раковину, сделалась молчаливой и отвечала лишь тогда, когда обращались непосредственно к ней. Дети также притихли в присутствии отца, и хотя они с жадностью ели, демонстрируя аппетит, но не участвовали в беседе взрослых. Даже Ву-лин, всегда оживленная, сидела притихшая, осознавая презрительное к себе отношение Уокера как к представительнице другой расы.

В основном разговор вели Джеримайя и Чарльз. Обед был типичным для Нью-Лондона и состоял из моллюсков под паром, похлебки из моллюсков, вареных омаров, вареной кукурузы в початках и молодого картофеля в мундире. Говорили о роли новых клиперов в мировой торговле. Поразительная скорость этих замечательных судов изменила и существенно увеличила объемы торговли между странами. Поэтому Джеримайя с радостью согласился, когда Чарльз сказал:

— Клипер делает мир меньше, еще теснее связывая друг с другом людей различных наций. Я с удовлетворением сознаю, что помогаю странам Запада знакомиться с товарами из Китая, Индии, Ост-Индии точно также, как мы делаем доступными для них товары нашего производства. В этом есть нечто большее, чем просто выгода.

Брэкфорд Уокер высокомерно посмотрел на Чарльза.

— Я уже устал от постоянных разговоров о чудесах этих клиперов. Бриги и шхуны составляют становой хребет торгового флота западного мира вот уже на протяжении многих поколений. Им они и останутся для многих поколений потомков. Они — душа и сердце нашей компании, точно так же как и всякой другой компании Соединенных Штатов, Британии, Франции, Нидерландов — любой страны, ведущей торговлю в крупных масштабах.

Прежде чем Джеримайя и Чарльз смогли ответить, в разговор вмешалась Руфь.

— Вы ошибаетесь, мистер Уокер, — спокойно заметила она.

Ее неожиданное вмешательство в разговор поразило Чарльза, который посмотрел на нее с восхищением.

Уокер, взглянув на молодую вдову, спросил:

— Что вы-то об этом знаете?

— Мой отец сорок лет проработал главным плотником на верфи компании «Рейкхелл и Бойнтон», участвовал в кораблестроительной программе Америки, — ответила она спокойно, но твердо. — Он руководил строительством большинства ваших бригов и шхун. В какой-то момент он не хотел иметь ничего общего со строительством клиперов. Но во время последнего приезда сюда, — он отошел от дел и теперь живет у моей сестры в Южной Каролине, — осмотрев «Лайцзе-лу» и несколько других клиперов, построенных Джонатаном, сказал, что мечтает помолодеть лет, эдак, на двадцать. Теперь он считает, что клипер — это корабль сегодняшнего и завтрашнего дня. Я того же мнения.

Уокер ехидно рассмеялся.

— Я не нуждаюсь в советах старого плотника, как мне вести дела.

Подобное оскорбительное заявление было совершенно неуместным, и Чарльз начал беспокоиться за Руфь, но молодая вдова оказалась в состоянии постоять за себя.

— Я также не полагаюсь исключительно на слова отца. Но я полностью согласна с Чарльзом и Джонатаном. К тому же я достаточно прожила в этом доме, чтобы услышать различные цифры, и мне известно, что вклад клиперов в доходы компании довольно значителен.

«Она совершенно права», — подумал Чарльз и про себя поздравил ее.

Джудит бросила на мужа предостерегающий взгляд, умоляя его оставить эту тему.

Однако Уокер уже распалился. Подразделение компании, которым управлял он, утрачивало свое былое величие. Джонатан и Чарльз оттесняли его на задний план. Он ничуть не сомневался, что через некоторое время они сменят своих отцов и встанут во главе компании, тогда как он останется там же, где и сейчас.

— Клиперы — не что иное, как мимолетное увлечение, это все из-за скорости, — проговорил он, — их трюмы малы и приспособлены лишь для ограниченной категории товаров.

Руфь, которая тоже возбудилась, заметила, мягко улыбаясь:

«Лайцзе-лу» перевозит столько же тонн груза, сколько любой из бригов или шхун.

— Да, действительно, — подтвердил Чарльз.

Здесь, за столом, к своему изумлению он видел перед собой молодую женщину, которая не только разбиралась в кораблестроении, но и не боялась высказать свое мнение. Он смотрел на нее с возрастающим уважением.

Джеримайя Рейкхелл решил, что спор чересчур затянулся, и к облегчению Джудит, сменил тему разговора, прежде чем Уокер успел окончательно разозлиться.

Обед заканчивали тортом с густым шоколадом, и Чарльз, знавший, что Руфь одновременно вела и хозяйственные дела дома, сказал, обращаясь к ней:

— Не похоже, чтобы какао-бобы, из которых приготовлен этот шоколад, были привезены из стран Карибского бассейна. Шоколад слишком темен.

— Ты прав, — ответила она, улыбнувшись. — Это какао привезли из Джакарты с грузом, полученным от твоего друга, которого вы с Джонатаном называете Толстым Голландцем. Он настолько лучше карибского, что я наказала поварам пользоваться только им.

— Он просто уникален, — похвалил Чарльз. — Для этого шоколада наверняка найдется неограниченный рынок.

Уязвленный Уокер настолько разобиделся, что настоял, чтобы его семья отправилась домой сразу же после ужина и кофе в гостиной.

— Выбери время и заходи к нам завтра, посидим и поговорим, — пригласила Джудит кузена, когда они прощались перед отъездом.

Чарльз старался придумать, как бы выкроить время в своем рабочем расписании завтрашнего дня.

— Несомненно приду. Только вот в первой половине дня не получится, потому что я и Джеримайя должны быть на верфи.

— Лучше ты приходи к нам днем на обед, Джуди, — немного подумав, предложила Руфь. — Дети твои будут еще в школе, Дэвид и Джулиан к этому времени уже поедят и лягут спать, они обычно спят днем пару часов, так что у вас с Чарльзом будет возможность спокойно пообщаться.

«Она улаживает подобные проблемы с поразительной легкостью», — подумал Чарльз.

В тот вечер Джеримайя дольше обычного задержался в гостиной, слушая рассказы Чарльза о делах семьи Бойнтон, и в конце концов стал то и дело зевать. Ву-лин первой отправилась в свою комнату, и вскоре вслед за ней последовал спать и Джеримайя, оставив Руфь и Чарльза в гостиной.

— Тебе нужно немного отдохнуть с дороги, времени для разговоров будет довольно и завтра, — проговорила молодая вдова. — Мне хочется рассказать тебе буквально все про Дэвида, про то как он растет.

— Расскажи сейчас, — попросил Чарльз и, наполнив свой бокал бренди, предложил и ей.

Руфь кивнула и принялась рассказывать об успехах его сына, останавливаясь буквально на всем, начиная с физического состояния и до быстрого умственного развития.

Ее умение оперировать фактами, яркость и непринужденность ее рассказа поразили Чарльза в неменьшей степени, чем сами факты. Эдмунду Баркеру повезло, и Чарльз не мог не придти к мысли о том, что при надлежащем наряде и косметике Руфь могла бы быть настоящей красавицей. В то же время ей чего-то не хватало, и в конце концов он решил, что Эдмунд, скромный и сдержанный по натуре, возможно так никогда и не смог пробудить в ней женщину. Несмотря на то, что Руфь пробыла замужем больше года, Чарльзу показалось, что она вряд ли знала, что такое страсть. Выйди она за подходящего мужчину, она непременно бы расцвела.

Позднее, в тот же вечер, после того как они закончили разговор и разошлись, Чарльз никак не мог уснуть. Совет матери, что будучи женатым человеком он сможет добиться большего признания для Дэвида, глубоко запал ему в сердце. Внезапно он поймал себя на том, что размышляет о Руфи. Хотя она была дочерью бедного плотника, тем не менее отличалась сильным духом и характером.

Маленький Дэвид так льнул к ней, было совершенно очевидно, что он ее обожал, наверняка будет лучше, если она продолжит его воспитание.

Его самого влекло к ней физически. Кроме того, он восхищался ее знанием корабельного дела — качеством, которое он всегда уважал в своей матери. Молодые девушки, которых он знал в Лондоне, были совершенно безразличны к занятиям мужей. Их интересовало исключительно их социальное положение, Руфь же могла бы стать настоящим партнером, как его мать.

Зная, что иногда он действовал импульсивно, причиняя тем самым немало забот и себе и другим, Чарльз дал себе слово не поступать слишком поспешно. Он останется в Америке не на неделю, как планировал раньше, а дольше. С приближением теплой погоды клиперы компании «Рейкхелл и Бойнтон» регулярно, с интервалом в неделю, станут курсировать между Америкой и Англией, поэтому он вполне может отпустить «Элизабет», не нарушая расписания, и вернуться домой позже.

Тем временем он постарается завоевать расположение Руфи Баркер. Он решил действовать исподволь, осторожно, потому что не хотел причинить ей боль в случае, если бы в итоге пришел к выводу о нежелательности брака с ней.

Чарльз был вынужден признать, что не любил ее и не знал, может ли вообще когда-либо полюбить, впрочем он до сих пор по-настоящему не любил ни одной женщины. Возможно, он был слишком эгоистичен, чтобы отдаться страсти полностью и безоговорочно. С другой стороны, Руфь обладала множеством достоинств и таким количеством приятных черт характера, что он надеялся научиться любить ее. По правде говоря, Чарльз чувствовал в себе уверенность затмить ее своим великолепием настолько, что она падет к его ногам.

Ее привязанность к Дэвиду была настоящей и глубокой. Чарльз не сомневался, что у Руфи с его матерью установятся хорошие отношения, потому что во многом они походили друг на друга. Что же касается реакции отца, то тут он не мог сказать ровным счетом ничего определенного, точно так же, как он не имел ни малейшего понятия, признает ли отец Дэвида своим внуком.

Большую часть ночи Чарльз не сомкнул глаз, и когда наконец лег на кровать, сразу же уснул. В предстоящие дни он продумает и взвесит каждый аспект возможного будущего союза с Руфью.

В течение следующих нескольких недель Чарльз проводил с сыном все время, которое мог уделить без ущерба для деловых встреч и других забот на верфи. Постепенно вместе он и дядя Джеримайя составили новое расписание движения клиперов по всему миру, включив в него и два новых судна, строительство которых подходило к концу. Чарльз устраивал так, что в часы, которые он проводил с Дэвидом, Руфь постоянно находилась поблизости. Каждый вечер после ужина некоторое время они проводили вместе.

Ву-лин, несмотря на молодость, в отличие от Руфи оказалась довольно осведомленной в сердечных делах и первой почувствовала присутствие скрытых течений во внешне обыденных отношениях, между Чарльзом и весьма особенной гувернанткой, работающей по найму.

— Мои палочки из слоновой кости сказали правду, — как-то раз, хихикнув, заявила она.

Руфь также заметила внимание со стороны Чарльза, но отказывалась придавать этому значение.

— Скоро мистер Чарльз попросит вас выйти за него замуж, — сказала китаянка, напустив на себя при этом торжественный вид.

— Думаю, что нет, — Руфь считала крайне маловероятным, что Чарльз влюбился в нее.

— Вот увидите, — уверенным тоном настаивала Ву-лин. — Не удивляйтесь, когда он заговорит об этом. И, пожалуйста, мисс Руфь, если вы отправитесь с ним в Англию, возьмите с собой меня.

— Куда бы я ни поехала, ты поедешь со мной, — ответила Руфь, тронутая до глубины души тем, что взрослеющая девушка нуждалась в ее помощи.

В тот же вечер после долгой и особенно живой беседы с Чарльзом в гостиной Рейкхелла, Руфь попыталась разобраться в складывающейся ситуации. Медленно раздеваясь, она подумала, что не знает, как к ней относится Чарльз. Однако в данный момент ее гораздо в большей степени интересовало ее собственное к нему отношение.

Во-первых, и это самое главное, она не была влюблена в него, она вообще сомневалась, что способна полюбить кого-либо кроме Джонатана, теперь уже навсегда потерянного для нее. С другой стороны, Чарльз красив, ослепителен, обладает привлекательной внешностью, и ее тянуло к нему. Была ли эта тяга обусловлена родственным сходством с Джонатаном, как внешним, так и по характеру — этого Руфь так и не могла понять. Проверить же, что там, в глубине, она не имела возможности; однако ей достаточно было того, что каждое мгновение, проведенное с Чарльзом, было приятным само по себе. Она не могла обвинить себя хотя бы в самом легком флирте с ним.

Ей льстил интерес, который он проявлял к ней, и она достаточно трезво смотрела на жизнь, чтобы понимать, что брак с ним имеет множество преимуществ. Она бедна, и до переезда в дом Рейкхеллов ей приходилось бороться за существование на ту небольшую пенсию, которую она получала от компании за погибшего мужа, а также на те деньги, которые получала за воспитание Дэвида. Чарльз же был сказочно богат и с каждым месяцем становился все богаче. Если она станет его женой, то заботы о деньгах и хлебе насущном для нее кончатся навсегда. Наконец настанет день, когда он унаследует от отца титул баронета, и хотя социальные амбиции Руфи отличались крайней умеренностью, тем не менее она не отрицала, что не возражает, чтобы о ней говорили как о леди Бойнтон.

Руфь доводилось встречаться с родителями Чарльза во время их многократных приездов в Новую Англию, и поэтому не без оснований полагала, что сможет поладить с его матерью. Джессика вышла из семьи Рейкхеллов, в конце концов, поэтому не задирала нос и отличалась реалистичным, исключавшим глупости, подходом к жизни. Сэр Алан, с другой стороны, представлял для нее что-то вроде загадки, она никогда не могла сообразить, что он скажет в следующий момент, поэтому Руфи было трудно беседовать с ним.

Вне всякого сомнения, как жена Чарльза, она справится со всеми домашними обязанностями, а вот примут ли ее в свой круг в Англии его друзья-аристократы, этого она никак не могла предсказать. Руфь ничего не знала о высшем классе Англии, поэтому присущая ей прагматическая жилка заставила Руфь отложить этот вопрос в сторону и не ломать зря голову над проблемами, о которых у нее не было определенного представления.

Возможно наиболее по-настоящему важной причиной, побуждавшей Руфь принять предложение Чарльза, являлось ее отношение к Дэвиду, которое в случае брака приобретало прочную и постоянную основу. Она любила малыша, который называл ее мамой и очень нуждался в ней, для нее же сама мысль о разлуке с ребенком была нестерпимой.

«Может быть большая ошибка, — думала Руфь, — так полагаться на мнение Ву-лин». Здравый смысл советовал прекратить строить воздушные замки и воспринимать каждый день, проведенный с Чарльзом, таким как он есть и не пытаться заглянуть в будущее.

Однажды, недели три спустя после приезда в Новую Англию, Чарльз пригласил Руфь поужинать в ресторане «Вотэфрант» — единственном, который в Нью-Лондоне посещали состоятельные люди.

— Разумеется, мы дождемся, пока Дэвид и Джулиан отправятся спать, — заверил ее Чарльз.

Интуиция подсказывала Руфи, что в этот вечер Чарльз сделает ей предложение; внезапно нахлынувшее воспоминание о Джонатане заставило ее заколебаться и спешно искать причину для отказа.

— Нехорошо оставлять мистера Рейкхелла, — вымолвила Руфь.

Глядя на нее, Чарльз улыбнулся.

— Ошибаешься, дядя Джеримайя занят подготовкой ежегодного доклада для американских акционеров, так что он обрадуется возможности провести вечер за работой. Я уже поговорил с ним на эту тему, и он сказал, что наш выход будет удобен для всех.

— О… — Ее лишили оснований для оправданного возражения, и теперь было нелюбезно отказываться.

В этот вечер она надела темное платье из тафты со скромным вырезом и широкой юбкой, которое не надевала с того самого вечера, когда Эдмунд не вернулся домой из плавания. Ву-лин настояла на том, чтобы та подкрасила губы помадой. Затем юная девушка принялась за дело и наложила тени вокруг глаз, отчего они стали выглядеть просто огромными.

Даже Дэвид заметил перемены во внешности Руфи, когда он и Джулиан увидели ее за ужином.

— Мама красивая, — громогласно заявил он.

Чарльз одобрительно кивнул.

— Ты прав, сынок, и ты очень наблюдательный. Она действительно очень красивая.

Руфь почувствовала, как под тонким слоем рисовой пудры у нее начало гореть лицо.

Чарльз повез Руфь в ресторан в экипаже Рейкхеллов. Только раз в своей жизни ей довелось побывать в этом ресторане и теперь она была полна решимости не упустить ни малейшей мелочи. Однако блюда, которые, как она полагала, должны были быть самыми лучшими среди всех подобных заведений от Нью-Хейвена до Провиденса, показались ей совершенно безвкусными.

Чарльз изо всех сил старался произвести впечатление на Руфь, веселил ее анекдотами про Толстого Голландца и других странных людей, с которыми ему доводилось встречаться во время своих плаваний. И лишь перед самым уходом из ресторана он тихо произнес:

— Я собираюсь вернуться в Англию в ближайшем будущем.

Руфь невольно подумала, уж не подвела ли ее интуиция относительно предложения о женитьбе. Может быть, пригласив на этот неожиданный ужин, Чарльз хотел отблагодарить ее за все, что она сделала для Дэвида.

Всю дорогу домой в экипаже она молчала, и едва заметно кивнула, когда Чарльз предложил прогуляться по берегу Темзы. Вечер выдался теплым, поэтому Руфь сняла накидку из темной шерстяной ткани, которую Чарльз галантно взял у нее из рук и понес сам. Когда они подошли к огромному плоскому валуну, Чарльз помог ей сесть и устроился возле нее. Луна в три четверти сияла на усеянном звездами небе, отбрасывая серебряное отражение на поверхность воды, создавая романтическое настроение. Руфь ненавидела себя за то, что именно в эти мгновения вспомнила о том, что и Джонатан вместе с Луизой был на этом же берегу в ночь, приведшую к рождению Джулиана.

Без всякого вступления Чарльз подробно рассказал Руфи о своих отношениях с Элис Вонг, о том, как пожертвовав своей жизнью, она спасла его от нападения неизвестных бандитов и как потом он узнал, что у него есть сын, который живет с бабушкой Элис и ее двоюродной сестрой в крошечном домике в Кантоне.

— Я привез Дэвида и Ву-лин с собой, а остальное тебе известно, — сказал Чарльз.

Глубоко потрясенная рассказом Чарльза, Руфь смогла лишь спросить:

— Для чего ты рассказал мне все это?

— Потому что хочу, чтобы ты знала, — тихо проговорил он. — Теперь я скажу тебе остальное. Я хочу забрать Дэвида и Ву-лин с собой в Лондон.

Руфь не могла скрыть охватившего ее волнения, Чарльз нежно взял ее за руку. Она хотела было отстранить руку, но присущая ей природная интуиция остановила ее.

— Мне очень хочется, чтобы ты поехала с нами, — проговорил он.

— Уверена, в Англии найдется немало опытных гувернанток, — ответила Руфь, — кроме того, Джонатан оставил мне на попечение Джулиана.

— Мы возьмем Джулиана с собой погостить. Джонатан вернется не раньше, чем через полгода и, если повезет, привезет с собой Лайцзе-лу — свою невесту.

Руфь почувствовала, как у нее защемило сердце.

— Я уже поговорил с дядей, и он не против. Что же касается гувернантки… для тебя я имел в виду другую роль.

Руфь сидела не двигаясь.

— Многие годы я восхищался тобой, еще задолго до того, как ты вышла за Эдмунда. Я радовался за него и одновременно завидовал, — Чарльз говорил быстро и напористо, — я стоял рядом, когда злополучная волна смыла его за борт. И это одна из причин, почему я чувствую себя в ответе за тебя. Но не это главное. Лишь вернувшись в Англию я понял, насколько ты мне не безразлична, Руфь. Я приехал сюда не только для того, чтобы увидеть сына, но чтобы убедиться в своих чувствах к тебе.

Чарльз знал, что несколько приукрашивает истинное положение вещей, но женщина имеет право ждать романтических признаний, когда мужчина делает предложение.

Руфь заметила, что Чарльз продолжал с силой сжимать ей руку.

— Признаю, я знал многих женщин, может быть даже слишком многих, — проговорил он, — но никогда, никого до этого момента я не просил стать моей женой. Поэтому прости, если я неумело выразился. Могу добавить лишь то, что я полюбил тебя. Итак, согласна ли ты стать моей женой?

Предсказание Ву-лин сбылось! Руфь колебалась.

— Я — я не знаю, что сказать… Я… ты мне нравишься. Но я… я не уверена, что люблю тебя.

Произнося эти слова, она не могла не вспомнить чувств, которые наполняли ее душу при воспоминании о Джонатане.

— Уверен, что смогу разбудить твою любовь, — сказал Чарльз. — С удовольствием иду на этот риск.

Руфь вновь заколебалась, затем, как говорится, кинулась с головой в омут.

— Я… я хочу рискнуть, тоже. Я принимаю твое предложение, Чарльз.

Не теряя ни одного мгновения, он крепко обнял ее и поцеловал. Его поцелуй был столь же страстным, сколь искушенным. Никогда прежде Руфь не доводилось испытывать ничего подобного, с трудом ей удалось сохранить контроль над собой. Когда наконец Чарльз ослабил свои объятия, Руфь судорожно глотала воздух и от волнения едва вымолвила:

— Постараюсь быть хорошей женой, Чарльз, и хорошей матерью для Дэвида.

— Ты — это все, о чем только могу мечтать, — ответил он.

Заметив, что она с трудом приходила в себя после поцелуя, Чарльз понял, что одержал еще одну, может быть величайшую, победу в своей жизни.

В тот же вечер они поведали эту новость Джеримайе. Он обрадовался.

— Вы достойны друг друга, — сказал он, целуя Руфь. — Добро пожаловать в нашу семью. Как я полагаю, брачную церемонию вы совершите в Англии.

— Мне хотелось бы выйти замуж здесь, — сказала Руфь, — чтобы отец, сестра и ее семья могли приехать на церемонию из Южной Каролины.

Чарльз смолчал о том, что это он повлиял на решение Руфи, чтобы поставить свою семью перед свершившимся фактом.

— Направим посыльного в Южную — Каролину на одном из наших малых клиперов с предписанием доставить сюда родственников Руфи. Тогда через две недели вы сможете сыграть свадьбу и в тот же день отплыть в Англию на нашем клипере «Зеленая лягушка».

Следующие две недели Руфь вертелась как белка в колесе. Она не помнила, чтобы хоть раз в жизни у нее было столько дел и забот. Чарльз купил ей кольцо с огромным бриллиантом — первую настоящую драгоценность и оплатил новый гардероб. Он сопровождал Руфь покупать ткани, следил, чтобы она брала только самые лучшие сатин и шелк. Он то и дело давал указания портнихе, чьи скромные запросы были под стать запросам Руфи.

— В Лондоне, — разъяснил Чарльз будущей невесте, — увидишь сама, что ни одна молодая женщина не появится в обществе в вечернем платье с длинными рукавами и высоким воротом, или в простой юбке. Этот гардероб только на первое время. В Лондоне мы зайдем к моему знакомому модельеру, затем отправимся в Париж и там уже нанесем последние штрихи.

Руфь была просто ошеломлена, но сумела сохранить присущее ей равновесие. Желание Руфи совершить церемонию бракосочетания в очень узком кругу родных и близких знакомых в церкви Св. Джеймса, как то приличествует вдове, было уважено. На свадьбу она решила надеть юбку из шелка персикового оттенка и подчеркивающий ее приталенный жакет, который она потом намеревалась носить на корабле. В качестве уступки Чарльзу она надела шляпку с перьями.

Среди немногих приглашенных на свадьбу были и родители умершей Луизы Грейвс Рейкхелл. Однако после трагической гибели дочери, в которой они обвиняли Джонатана, их отношения с Джеримайей были натянутыми. Они редко видели Джулиана, своего внука, хотя дом их находился напротив дома Рейкхеллов через Пикуот-авеню. Короткая и сухая записка, полученная от них, извещала, что доктор и миссис Грейвс не смогут присутствовать на свадьбе.

Отец Руфи, все еще крепкий, несмотря на преклонные годы, и сестра с мужем приехали за несколько дней до свадьбы. Они внимательно приглядывались к Чарльзу, но он сумел настолько очаровать их, что получил полное одобрение.

Церемония прошла в традиционно американском стиле. Одна из бывших одноклассниц Руфи играла роль подружки невесты, дядя Джеримайя гордо стоял рядом с племянником-женихом, Ву-лин плакала от радости и изо всех сил пыталась уследить за Дэвидом и Джулианом. Однако эта задача явно превышала ее возможности, поэтому Джудит Уокер пришла ей на помощь. Вдвоем они пресекли попытки двух маленьких сорванцов вмешаться в ход свадебной церемонии.

Прием организовали на лужайке позади дома Рейкхеллов. Брэкфорд Уокер перебрал лишнего и затем, к стыду своей супруги, стал требовать, чтобы его семья раньше времени отправилась домой. Кроме этого никакие другие инциденты не омрачили торжества.

Багаж отплывающих молодоженов был предварительно упакован и доставлен на борт клипера. За час до назначенного срока отплытия «Зеленой лягушки» свадебная процессия направилась на верфь «Рейкхелл и Бойнтон». Все поочередно поцеловали на прощание невесту и двух малышей. Джеримайя вручил Чарльзу письма для его родителей и несколько пухлых пакетов с деловыми бумагами для отца.

Затем, обняв Руфь за плечи, сказал:

— Желаю тебе такого же счастья, как своей невестке.

Руфь поблагодарила его, стараясь избавиться от мысли, что она все еще продолжала мечтать стать женой Джонатана.

— Как только узнаем о возвращении Джонатана, сразу же привезем Джулиана домой, — пообещала она.

Чарльз подхватил Дэвида и Джулиана, посадил их на плечи и следом за молодой женой поднялся на корабль. Молодоженам предстояло разделить единственную пассажирскую каюту на судне, водоизмещением в 900 тонн, которая по размерам не уступала каюте капитана. Оба помощника капитана уступили свою каюту Ву-лин и двум малышам, которых вдвоем устроили на одной койке.

Небольшая группа отплывавших стояла на палубе «Зеленой лягушки», наблюдая как паровой буксир медленно отвел клипер от пирса, как взвились и наполнились ветром паруса, как судно с нарастающей скоростью начало удаляться от берега. Руфь и Чарльз, крепко держа за руки Дэвида и Джулиана, терпеливо объясняли им значение каждого маневра судна. Дети внимательно слушали и, что могли, запоминали. Джулиан, уже неоднократно плававший с отцом, понимал гораздо больше, и Чарльз надеялся, что и в его сыне также зародится любовь к морю.

По мере того как клипер, разрезая волны, вышел в открытый Атлантический океан, как волны стали выше, а морской запах усилился и судно закачалось в волнах будто пробка, Чарльза поразила мысль, которая до этого не приходила в голову.

— Надеюсь, ты неплохой матрос, — проговорил он, опасаясь как бы морская болезнь не испортила невесте свадебного путешествия.

Руфь рассмеялась.

— Не бойся. Хоть это и мое первое плавание на клипере, которое мне уже нравится, но я дочь корабельного плотника и ходила в море гораздо больше раз, чем могу вспомнить. Какой бы суровой ни оказалась погода, каждая минута путешествия доставит мне радость.

Чарльз обнял ее, не обращая внимания на близость нескольких членов команды корабля. Он выбрал себе достойную спутницу.

Ву-лин познакомили с премудростями корабельной кухни, и она освоила их настолько быстро, что в первый же день приготовила легкий ужин себе, Джулиану и Дэвиду. Время от времени она с опаской поглядывала на корзины с песком, поставленные на случай, если на камбузе вдруг вспыхнет пожар, но в основном девушка демонстрировала свою природную способность с легкостью и быстро приноравливаться к окружающим обстоятельствам.

Руфь рассказала малышам сказку на ночь, которую те от нее ожидали, и они уснули, убаюканные мягким поскрипыванием и покачиванием корабля, звуком волн, разрезаемых форштевнем и ударявших в корпус корабля, свистом ветра в вантах. Затем невеста, жених и Ву-лин спустились в офицерскую кают-компанию на ужин в обществе капитана и второго помощника, первый помощник нес вахту.

Капитан извлек бутылку вина, припасенную для такого случая. Молодой второй помощник то и дело поглядывал на Ву-лин, но говорил мало, а девушка, заметившая его интерес, также впала в стыдливую застенчивость. Руфь, собрав все свое умение, умудрялась беседовать с Чарльзом и капитаном так, словно уже многие годы была женой владельца корабля.

Вскоре после ужина Ву-лин удалилась в свою каюту, а Чарльз с Руфью отправились на корму. Его рука обнимала ее за плечи. Они смотрели на след, оставляемый клипером на воде, на редкие облака, плывущие по небу, и наблюдали за отражением на воде почти полной, блекнущей луны.

— Прислушайся, — счастливым голосом произнес Чарльз, — слышишь?

Руфь напряженно прислушалась, ей казалось, что тишина поглотила все звуки.

— Ничего не слышу, — ответила она.

Он рассмеялся.

— Песнь ветра в канатах. Плеск воды о корпус судна.

Меняющаяся мелодия скрипов, издаваемых корабельными частями. Это то, что мы с Джонни всегда называли музыкой моря. Как долго бы я ни жил на этом свете, каким бы богатым ни стал, я не смогу последовать примеру моего отца и не стану проводить все больше времени на берегу, если, конечно, меня не прикуют цепью к моему столу. Что-то внутри меня требует время от времени отправляться в море, чтобы восстановить свою душу.

Руфь знала, что Джонатан чувствовал и размышлял точно так же. Она понимала, что он и его кузен более похожи друг на друга, нежели она полагала до сих пор. К черту Джонатана! Не время думать о нем сейчас.

— Пойдем, — коротко сказал Чарльз и повел ее в отведенную для них каюту.

Руфь знала, что ее ждет, но в то же время испытывала странную тревогу, что было нелепым. Она не была невинной девственницей, прежде она была замужней женщиной, отправлявшейся в постель со своим первым мужем почти каждую ночь, когда тот находился на берегу.

Однако в глубине души Руфь осознала истинную причину своей тревоги. Всякий раз, занимаясь любовью с Эдмундом, она представляла, что это не он, а Джонатан. Она опасалась, что вновь окажется под влиянием тех же иллюзий. Этого она не должна была допустить. Чтобы оставаться в здравом уме и чтобы брак ее был прочным.

Чарльз зажег две дорогих, бездымных тонких французских свечи, в их свете исчезли темные тени, затем закрыл и задраил дверь. Повернувшись к своей невесте, он начал раздевать ее, не торопясь, сопровождая это умелыми ласками.

Руфь, слегка дрожа, отдалась его воле, заклиная, чтобы перед ней не возник образ Джонатана.

Когда она была обнажена, Чарльз быстро снял свою одежду и принялся страстно целовать Руфь. Затем он поднял ее на руки и опустил на широкую постель. Он точно знал, что делать. Его ласки становились все настойчивее.

Непроизвольно извиваясь от его прикосновений, Руфь ощущала лишь одно, что ее возбуждение достигло почти самого придела желания, которого она прежде не испытывала. Она страстно желала его. Но жених не спешил, его руки продолжали свободно скользить, как бы знакомясь с каждой частью ее тела. Ее вожделение стремительно возрастало, становясь невыносимым.

Чарльз почувствовал, когда Руфи это стало невыносимо, и тогда он обнял ее, нежно и одновременно страстно. Никогда не испытывала она такого экстаза, ее томление усиливалось от того, что Руфь сознавала, что с нею был Чарльз, а не Джонатан. И Чарльз не дал ей возможности увлечь себя фантазиями.

Его настойчивость становилась все яростнее и неожиданно она почувствовала облегчение, которого она никогда не испытывала с Эдмундом, Чарльз быстро соединился с ней и, казалось, целую вечность они двигались в согласии, тихо обнимаясь, постепенно успокаиваясь и медленно уплывая в легкий сон.

Руфь не замечала течения времени. Внезапно она проснулась. Она знала лишь одно — ей хотелось еще любви и ласки Чарльза. Он лежал рядом и ровно дышал, глаза его были закрыты. На этот раз она взяла инициативу в свои руки, не испытывая при этом стыда или вины. Вскоре Чарльз проснулся и мгновенно ответил на ласки, откликнувшись на ее страсть равной страстью. К глубокому своему удивлению Руфь снова испытала поразившее ее в первый раз неслыханное облегчение, получив на этот раз даже большее удовольствие.

Чарльз довольно долго менял догоревшие свечи, а когда вернулся, то едва оказавшись в объятиях Руфи, глубоко уснул.

Прижавшись к нему всем телом, Руфь внезапно обнаружила, что с затаенной надеждой мечтает, чтобы Дэвид и Джулиан поспали утром подольше, чтобы они с Чарльзом могли предаться еще раз любви до того, как они поднимутся. Улыбаясь и рискуя рассмеяться, она упрекнула себя: «Я, оказывается, распутница с ненасытной жаждой секса. Надо же, и никогда не догадывалась об этом». Затем, глубоко вздохнув, подумала, что хотя ее новый муж во многих отношениях и остается для нее чужим, он великолепный любовник. Уставшей, но довольной, ей хотелось громко кричать, что наконец-то Чарльз излечил ее от навязчивого стремления к Джонатану. На это, по крайней мере, она надеялась.