Клевета

3

Наблюдая за сражением, леди Магдален де Бресс еще раз пришла к выводу, что рыцарский турнир — это довольно глупое времяпрепровождение, когда леденящие кровь крики и свирепая, но почти всегда безвредная потасовка вооруженных мужчин чередуются со скучными и длинными геральдическими церемониями. Ребенком она жаждала увидеть хотя бы один такой турнир, но теперь, возможно, под влиянием скептицизма, приобретенного с годами, она никак не могла взять в голову, зачем это мужчинам в жаркий августовский полдень обряжаться в тяжелые латы, скакать по грязной, пыльной арене, сотрясать воздух воинственными криками, шпынять друг друга копьями или лупить плашмя мечом, пока один из них не свалится с лошади на арену, сразу став похожим на куколку бабочки чудовищных размеров.

Но все эти еретические соображения приходилось держать при себе. В битком набитых рядах вокруг арены волнение и щекочущий нервы страх были почти осязаемы, у зрителей от переживаний даже выступал пот на лбу — а, может, это от августовской жары, да еще от пышных платьев и меховых накидок. Но соображения удобства отодвигались на второй план, когда требовалось прилюдно подтвердить свое высокое положение и богатство. Магдален чувствовала, что ей становится дурно; струйки пота стекали по плечам и груди, и она потихоньку, чтобы никто не заметил, отлепляла платье от тела, тем самым чуть-чуть проветривая кожу.

Леди справа, вознося руки, громко умоляла всех святых сохранить ее мужа целым и невредимым, потом начинала бормотать молитвы, независимо от того участвовал муж в поединке или нет. При всяком скрежете стали или особенно яростном крике голос у нее срывался, но через секунду она возобновляла свое занятие с удвоенной энергией. Пыль, поднятая копытами лошадей во время поединка, была такой густой, что нельзя было толком разобрать, что, собственно, происходит на арене, хотя Магдален сидела на передней скамье ложи Ланкастера. Король сегодня по каким-то причинам отсутствовал, и руководство турниром лежало на его царственном брате. Над пурпурным навесом ложи развевался штандарт Плантагенетов с французской лилией на резном стуле с пурпурными драпировками, украшенными красной розой в центре покрытого бархатом помоста, впереди остальных. Сегодня он пребывал в мрачном расположении духа и явно тяготился ролью зрителя и арбитра. Его жена Констанца молча сидела рядом. Она нервничала, но по опыту знала, что лучше не трогать мужа.

На большой помост в сопровождении герольдов и помощников вышли маршалы. Магдален нагнулась вперед, чтобы лучше слышать. Сейчас должны были объявить о ее муже — собственно, ради этого она и присутствовала на турнире. Пыль от предыдущей схватки медленно оседала, прислуга бегала по арене с ведрами, окропляя землю. Наконец взревели рога, и герольд объявил о сражении один на один между сьёром Эдмундом де Брессом и сьёром Жилем де Ламбером.

Рыцари на мощных боевых конях въехали на арену с противоположных ее концов, но вместо того чтобы остановиться и ждать сигнала о начале поединка, они проскакали к ложе Ланкастера. Там они подняли забрала и в один голос заявили:

— Ваша светлость, мы просим разрешить нам сражаться всерьез.

С соседних скамей люди даже привстали, они вытягивали головы, прислушивались, и спрашивали друг у друга в чем дело. Крестьяне и слуги полезли на ограждения. Предвкушавшие начало поединка, они возбужденно переговаривались.

Магдален, прекрасно сознававшая, что для такой необычной просьбы должна быть и необычная причина, вдруг ощутила на себе пристальный взгляд мужа. Он защищал ее цвета, на шлеме у него был накручен связанный ею шарф из серебряных тонких нитей. И сейчас Эдмунд, не отрываясь смотрел прямо на нее. Ничего не понимая, она поглядела на Джона Гонтского — герцог был явно недоволен.

— Правила этого турнира предусматривают только сражение ради потехи. У вас что, ссора какая-то, если вы решили устроить смертоубийство под знаменами дружбы?

— Такова наша просьба, ваша светлость, — упрямо повторил Эдмунд.

— Уймитесь, горячие головы! — Гай де Жерве появился рядом с Джоном Гонтским в серебристо-голубом плаще поверх доспехов, но без шлема. Он уже принимал участие в одном из утренних сражений и до финальной схватки выступать не собирался.

Герцог и де Жерве о чем-то тихо говорили. Магдален привстала, пытаясь услышать хоть что-нибудь. Ничего не понимающая, она старалась не смотреть на Эдмунда. Она отвела взгляд и стала рассматривать рыцарские шатры за ограждениями, вспоминая уроки геральдики, полученные в доме де Жерве, чтобы по развевающимся вымпелам распознать, кто и откуда прибыл.

Между тем два юных рыцаря сидели на лошадях, серьезные и непреклонные, с нетерпением ожидая ответа на свою просьбу.

Лорды и леди — вассалы герцога — окружавшие Магдален, бросали на жену де Бресса взгляды, исполненные любопытства. После введения в королевский двор под эгидой Ланкастеров и недавнего триумфального возвращения ее супруга из Франции она стала предметом всеобщих пересудов и — в немалой степени — зависти. Еще бы! Ее муж молод и знатен, он отличился в ходе недавней военной кампании в Пикардии, а главное, лорд де Бресс — владелец богатейшего лена. Этой парочке явно улыбнулась фортуна, и было совершенно непонятно, зачем сьёру де Брессу понадобилось ставить на карту свою жизнь.

Джон Гонтский тем временем, повернув голову, слушал де Жерве и посматривал при этом на дочь. Глаза его холодно вспыхивали. Наконец, что-то ответив де Жерве, он положил руки на подлокотники кресла, и наклонившись вперед, сказал:

— Правила этого турнира разрешают сражаться только ради потехи, и вам придется придерживаться правил.

Всем стало ясно, что разговор окончен, и рыцари, опустив забрала, разъехались в разные концы арены. Зрители, большинство были заинтригованы происходящим, радостно взволнованные, с нетерпением ожидали чего-то необычного.

— Именем Господа и Святого Георгия — вперед!

Гай де Жерве, стоя возле своего сюзерена, с тревогой наблюдал, как маршалы отдают команду, а всадники устремляются друг к другу, громыхая железными доспехами. Высокие седла и длинные стремена позволяли им буквально стоять на могучих спинах лошадей, выбирая наиболее удачный момент для удара копьем. И вот соперники столкнулись, тупые — в соответствии с правилами — копья тут же сломались. Разъехавшись, они сразу же вернулись на исходные позиции и получили от оруженосцев новые копья. При повторном столкновении копья вновь скользнули по щитам и опять сломались, а лошади, подняв копытами комья земли, разминулись. Зрители заулюлюкали. Это было плохое сражение — плохое потому, что его участники совершенно не собирались развлекать зрителей, демонстрировать мастерство владения оружием и технику боя, а с нескрываемым ожесточением кидались друг на друга.

Гай нахмурился и взгляд его перебежал на сжатую, как пружина, фигурку Магдален. Та пристально следила за происходящим, и на лице у нее была написана решимость во что бы то ни стало разобраться, что кроется за этой вспышкой первобытной свирепости. За годы, прошедшие со времени замужества, она выросла как молодое деревце, и теперь была девушкой с высокой, немного тонкой, но стройной фигурой. Вырез платья из розового дамаста приоткрывал взгляду мягкую ложбинку между грудей, длинную, гордо поднятую шею. Роскошные каштановые волосы были спрятаны под серебристый чепчик и удерживались платиновым ободком, инкрустированным жемчугом. Унизанные перстнями тонкие пальцы теребили сейчас рубиновую пряжку пояса, выдавая внутреннее волнение. «Вряд ли она знает о причине ссоры между Эдмундом и сьёром де Ламбером. И лучше бы ей и дальше не знать об этом», — подумал Гай.

Магдален почувствовала на себе его взгляд — она всегда каким-то шестым чувством ощущала присутствие Гая. Обернувшись, она улыбнулась и кивком головы пригласила его занять место рядом. «Рот, как у отца, — полный и страстный,» — в который уже раз подумал Гай, и засомневался, стоит ли ему принять ее приглашение и подойти. Ей безусловно хотелось знать, что происходит, и это желание было понятно и простительно, но Гай не чувствовал себя достаточно изобретательным, чтобы прямо здесь, на глазах у множества любопытствующих, придумать и изложить приемлемую и правдоподобную версию ссоры. Поэтому Гай отрицательно покачал головой. На лице Магдален промелькнуло разочарование, и даже, как ему показалось, досада. «Этого следовало ожидать, — подумал Гай. — Упрямство ребенка за эти годы переросло в надменность и решительность — фамильные качества Плантагенетов — а против этих качеств нет противоядия.»

Девушка между тем поднялась и, повернувшись спиной к арене, начала пробираться по ряду, толкая тесно прижавшихся друг к другу зрителей. Ее провожал удивленный шепот неодобрения: никто не мог понять, как можно покинуть зрительское место, когда на арене сражается твой муж — тем более, если он защищает твои цвета.

— Что еще? — недовольно спросил герцог, когда она приблизилась к его креслу. — Вы предпочитаете стоять спиной к арене, на которой сражается ваш муж, мадам?

Она низко присела.

— Я бы хотела поговорить с лордом де Жерве, милорд. Мне показалось, ему известно о причинах, по которым мой муж настаивал на том, чтобы правила сражения были изменены.

— Об этом вы сможете спросить у своего мужа, мадам, — скрипучим голосом произнес герцог. — Он объяснит вам, если сочтет нужным.

В этот момент толпа взревела, но Магдален только медленно повернула голову. Сьёр де Ламбер, сбитый с лошади, лежал в пыли, пытаясь подняться. Его оруженосец уже бежал к нему, чтобы оказать помощь. Пора было прозвучать сигналу об окончании боя, но Эдмунд спешился, вынул меч, и стал ждать, пока его соперник встанет на ноги.

— Господи Иисусе! — пробормотал герцог. — Он решил во что бы то ни стало сражаться до конца. Необходимо положить предел этой дурацкой игре, а де Бресса придется отлучить от моего двора на месяц-другой.

В это время второй рыцарь сумел подняться и тоже извлек меч из ножен. Теперь они стояли лицом друг к другу в окружении беснующейся толпы — публика наконец сообразила, что дело обещает быть нешуточным, и ждала продолжения.

— Прикажите развести их, милорд, — шепнул Гай на ухо герцогу, так, чтобы не услышала Магдален. — Пусть все останутся при убеждении, что двум молодым людям просто кровь ударила в голову. А после этого накажите Эдмунда под тем предлогом, что нарушение правил на поле сражения недопустимо.

— Леди, прошу вас немедленно вернуться на свое место, — с плохо скрываемым раздражением сказал герцог Магдален, все еще стоявшей перед ним с выражением вопроса на лице. — Ваше присутствие все равно не поможет делу, и кроме того, вы загораживаете мне обзор.

— Прошу прощения, сэр.

Человек, которого Магдален в душе все еще отказывалась признать своим отцом, ни разу за все время не нашел для нее хотя бы одного приветливого слова, и она уже привыкла не рассчитывать на что-то большее, чем холодная любезность. Впрочем, она его не любила, как и он ее, а потому перестала даже интересоваться причинами такого нерасположения к себе. Взглянув на Гая и заметив, что он отвел глаза в сторону, Магдален вернулась на свое место.

Двое на арене бились со всем ожесточением юности и в то же время с мастерством, накопленным за годы тренировок и боевых сражений. От ударов мечом плашмя по железным доспехам, грохот разносился по всей арене, тем более что злоба, с которой дрались рыцари, сделала эти удары еще более тяжелыми. Магдален хотелось зажать уши, но она продолжала следить, как Эдмунд теснит противника к краю арены. Де Ламбер должен был вот-вот коснуться спиной ограды, и тогда он оказывался проигравшим. Эдмунд дрался из последних сил, нанося двуручным мечом удар за ударом, и не обращая внимания на обрушившийся на него меч противника. В конце концов, запнувшись о камень, сьёр де Ламбер упал спиной на ограду.

Народ взвыл, когда, воздев к небу руки, де Ламбер запросил пощады.

Только сейчас Магдален расслабилась и с удивлением осознала в каком напряжении она все это время находилась. Плечи ныли, на ладони отпечатались следы от перстней с пальцев другой руки — так сильно она их сжимала. Но тут вновь начался церемониал с участием маршалов и герольдов, и она опять села. Эдмунд же подошел к ложе и, подняв забрало, стал на колено перед герцогом, ожидая от своего сеньора поздравлений за отлично проведенный бой.

Но ответом было лишь ледяное молчание. Лихорадочный румянец на щеках юноши сменила тусклая бледность, а в его глазах засверкали искры ярости, которая только что помогла ему одержать победу, а теперь, перед лицом публичного оскорбления, вспыхнула вновь.

Де Жерве и Магдален одновременно осознали опасность момента. В приступе бешенства, еще не отошедший от горячки боя, молодой человек способен был забыть, где он и кто перед ним.

— Милорд… милорд… — ясно и звонко прозвучал голос Магдален, нарушая тягостное, угрожающее молчание. Эдмунд перевел свои безумные глаза с герцога на жену. Она поднялась, вынимая розу из большой вазы, стоявшей неподалеку.

— Вы отлично защищали на поле сражения мои цвета, милорд, — она с улыбкой перегнулась через ограду и бросила цветок. — Это от меня, но я тоже требую подарка в ответ.

Эдмунд машинально поймал цветок на лету, и только сейчас до него внезапно дошло, что он был на краю беды.

— Ваше требование справедливо, леди, но чем я могу вам служить? — и он наклонил голову в знак признательности.

— Один поцелуй, сэр, всего один поцелуй, — отозвалась она. Смех одобрения пробежал по рядам при виде такой галантной сцены. Все сразу же забыли о неприятном впечатлении от только что закончившегося боя.

Эдмунд прошел вверх по ступеням.

— Что же, леди, я счастлив, что могу услужить вам.

Перегнувшись через заграждение, он неожиданно подхватил ее на руки, и, перенеся через ограду, поставил на землю рядом с собой. После этого он поцеловал ее в губы с юношеской страстью и азартом, вызвав овации зрителей и румянец на щеках Магдален.

— Фи, милорд! — сказала она. — Как же я теперь вернусь на свое место?

К ограде подошел улыбающийся Гай.

— Передай мне леди, Эдмунд, и проблема решена.

И Магдален опять на мгновение оторвалась от земли; поставив ее на ноги, Гай одобрительно сказал вполголоса:

— Ты все отлично сделала, Магдален.

Глаза ее засияли от радости: ведь единственный человек, чьим мнением она дорожила, похвалил ее.

— Не заслужила ли я за это еще одного поцелуя, милорд? — шепотом спросила она, глядя на арену.

Улыбка на лице Гая угасла.

— О, да, конечно, миледи, — ответил он скучным голосом, и церемонно приложил ее руку к своим губам. Затем, отвернувшись от Магдален, он извинился перед герцогом и покинул ложу.

Он шел к палаткам, расположенным за ареной, намереваясь серьезно поговорить со своим бывшим подопечным, но никак не мог забыть тихий вопрос Магдален и ее сияющие глаза. Он помнил о страстном признании девочки-подростка, сделанном в незапамятное время, после смерти Гвендолин, но никогда не придавал ему особого значения, списывая это на игру детского воображения и путаницу, в которой Магдален тогда оказалась. Но теперь в нем шевельнулось беспокойство. Требование, так мягко минуту назад предъявленное ею, не было больше капризом маленькой девочки, мечтающей о конфете или серебряном пенни. В голосе Магдален звучала неприкрытая чувственность, а ее тело уже не было телом ребенка, точно так же, как речь и поведение. Да что там говорить, он первым узнал, что Эдмунд сделал из ребенка женщину.

А Магдален сидела на своем прежнем месте, пряча под деланной улыбкой растерянность. К счастью, никто из посторонних не заметил ее замешательства, и уж конечно, не мог догадаться о его причинах. Этот диалог между нею и де Жерве не предназначался для чужих ушей. Она была подавлена, понимая, что вела себя неправильно: ведь у нее есть законный муж и она венчанная жена другого человека — сьёра Эдмунда де Бресса.

В тот год Гай и Эдмунд прибыли в замок Беллер в начале января, выслав вперед себя вестника, чтобы он предупредил об их скором появлении. Магдален ждала их на крепостной стене, кутаясь в меховой плащ с башлыком, и всматриваясь вдаль. Вот и остались за спиной тоскливые годы глухого уединения, когда о дочери герцога Ланкастерского забыли, казалось, все на свете. Один-единственный раз герцог прислал дочери весточку, где сообщал о победах Эдмунда в Пикардии, о вступлении ее мужа во владение его французским леном и поздравлял ее с таким поворотом событий. О Гае не было сказано ни слова, за все эти годы она не получила ни единой весточки о нем — до вчерашнего дня, когда прискакавший герольд сообщил, что лорд де Жерве сопровождает ее мужа, возвращающегося с победой и намерением воссоединиться наконец с женой.

Стоя за зубцами крепостной стены, она без конца вглядывалась в бесконечную белую равнину, пока в глазах не начало рябить. Дозорные со смотровых башен все равно бы заметили приближение гостей раньше ее, и звон колокола известил бы ее об этом событии, в каком бы уголке замка она ни находилась. Но она продолжала стоять, и свирепая метель забивала ей снегом глаза.

С восточной башни вдруг донесся пронзительный звон колокола; и через мгновение она и сама заметила слабое движение там, где небо сходилось с землей. Во дворе затрубил рог, послышался топот ног, цокот копыт, бряцание доспехов. Она перегнулась через парапет и увидела лорда Беллера, взбирающегося на коня. Как был в простом, но добротном шерстяном плаще — он помчался навстречу гостям, чтобы лично приветствовать их.

Магдален спустилась со стены, быстро миновала двор и через арку побежала к наружному выступу, мимо лачуги Сумасшедшей Дженнет. Старуха все еще жила здесь; хотя стены и крыша зияли провалами и вид у жилища был просто жалкий. Но, как и прежде, из дымохода валил дым, и в окне можно было разглядеть тусклое мерцание сальной свечи.

Времени, чтобы зайти к старухе у Магдален не было, и все же какая-то неведомая сила понесла ее туда. Отодвинув подвешенную на входе шкуру-полог, она ступила внутрь. Магдален время от времени навещала старуху, принося с собой что-нибудь съестное, иногда ей даже удавалось заставить ленивых замковых слуг сменить колдунье прогнивший камыш на крыше, но сейчас зловоние показалось ей таким нестерпимым, что пришлось зажать нос.

— Дженнет? — какое-то время Магдален ничего не могла разглядеть в темноте, но потом увидела, как на соломенном тюфяке что-то шевелится, — тебе плохо, Дженнет?

Узловатая рука вывалилась из-под грязного обрывка одеяла.

— Приведи мне капеллана, дитя мое. Кажется, сегодня пришло время и мне сойти в могилу, — старческий голос был скрипуч как несмазанные колеса. — Я хочу исповедаться.

Магдален всмотрелась в высохшее, сморщенное лицо. Она не представляла, сколько лет Сумасшедшей Дженнет, да та и сама едва ли знала это. Но сколько Магдален себя помнила, старуха все время занимала эту лачугу в углу внешнего двора, и всегда выглядела одинаково.

— Через час приедет мой муж, — услышала старуха голос девушки. — А с ним еще один человек. Ты можешь погадать мне, Дженнет, в последний раз погадать.

— Дай руку, — голос колдуньи прозвучал неожиданно живо — странно сочетался он с беззубым ртом старухи, чья голова с жидкими прядями седых и грязных волос и запавшими глазами больше походила на череп.

Магдален, секунду поколебавшись, подала ей руку. Скрюченная клешня схватила ее за запястье и перевернула руку ладонью вверх.

— Подними повыше свечу, я плохо вижу, — Магдален взяла с пола вонючую сальную свечу и посветила себе на ладонь. На минуту в холодном воздухе хижины повисла тишина, затем Дженнет вновь обессиленно упала на солому.

— Любовь, — шептала она, задыхаясь и кашляя, — любовь, много любви, любви мужчин, любовь и кровь на твоих руках, дочь Изольды.

— Откуда тебе известно имя моей матери? — холодея от ужаса, спросила Магдален. Ей самой ничего не было известно о матери, и уж точно никто в замке, кроме лорда Беллера, не знал ее имени.

— Пришли мне священника. Я хочу получить отпущение грехов.

Магдален еще немного подождала, надеясь, что Дженнет хотя бы немного разъяснит свои загадочные слова. Но тут до нее донесся пронзительный сигнал рога, возвестивший о прибытии мужа.

— Я скажу отцу Клементу, — обещала она старухе и вышла.

Выскочив наружу, она поспешила в донжон.

— А, вот и ты! — леди Элинор, раскрасневшаяся от хлопот и морозца, спускалась навстречу ей по лестнице. — Я с ног сбилась, разыскивая тебя.

Она спрятала выскользнувшую прядь волос под чепец: быть растрепанной леди Элинор не позволяла себе никогда.

— Я-то надеялась, что ты уже распорядилась положить в зале свежий тростник, но прихожу в зал и что же я вижу? Ничего не сделано, а с минуту на минуту уже прибудут гости.

— Прошу прощения, мадам, — Магдален посмотрела под ноги. — Я и в самом деле не подумала об этом. Но подстилка вообще-то еще вполне свежая, ей от силы будет три недели.

— Может быть, может быть, — пробормотала Элинор. — Но мне не хотелось бы оказаться недостаточно внимательной по отношению к гостям. Ты все приготовила в комнате мужа? Я распорядилась подготовить комнату лорду де Жерве и общую спальню для рыцарей и свиты, но заботиться об удобствах твоего мужа — твоя обязанность, как мне кажется.

— Да, мадам, совершенно верно, и я все это сделала, — сказала Магдален, откидывая башлык и открывая взору леди Элинор роскошные темные кольца волос, скрепленных изящным серебряным ободом. — Камин растоплен и греется вода, простыни и покрывала выстираны и заново расстелены, пол подметен.

— А одета ты достойно? — близоруко щурясь, спросила леди Элинор. Она была сейчас очень возбуждена. Она и представления не имела, как должна устраиваться свадьба, что вполне естественно для старой девы, но тем не менее ей хотелось, чтобы все прошло как нельзя лучше. Приезд жениха, разделенного с невестой на несколько лет войной, она рассматривала всего лишь как продолжение семейной жизни двух давным-давно обвенчанных супругов.

В ответ на ее вопрос Магдален сбросила плащ и осталась в платье из бирюзового шелка и в кремовой шапочке из парчи, отделанной королевским горностаем — знак принадлежности к королевской фамилии.

— Такой наряд подойдет, мадам?

— О да, конечно! — Леди Элинор выглядела удовлетворенной. Раз Магдален с такой охотой взяла на себя ответственность за самую щекотливую часть приготовлений, все должно пройти как нельзя лучше. — Мне придется отправиться на кухню. Что-то там не так с жареными лебедями, то ли поваренок не смазал маслом вертел, то ли они подгорели. Так что будь готова встретить гостей во дворе.

Магдален улыбнулась, глядя, как леди, которую она еще не так давно называла тетей, поспешила на кухню. Странно, что эти двое, столь властно и безапелляционно распоряжавшиеся ею в детстве, теперь оказались такими обычными людьми со своими недостатками и слабостями, маленькими пороками и добродетелями. Подозвав одного из слуг, Магдален распорядилась вызвать Сумасшедшей Дженнет капеллана, а затем поспешила к дверям большого зала, через которые прорывался ветер, разнося по полу тростник и раздувая дым из камина по всему помещению. Если ветер не изменит направления до вечера, то пиршество может быть основательно испорчено.

У подъемного моста вновь протрубил рог, и сердце ее бешено застучало. Через дальнюю арку она видела плац, на который въезжали три колонны всадников. На ветру реяли штандарты Ланкастеров, де Жерве и де Брессов. Во главе отряда скакал лорд Беллер с двумя почетными гостями.

Магдален по лестнице спустилась во двор, мимо пронеслись пажи с приветственными кубками в руках. Стоя на нижней ступеньке марша, она глядела, как вручались кубки и гости осушали их содержимое.

Эдмунд де Бресс был совершенно не похож на того мальчика, которого она запомнила, мальчика, который рвал ей на рассвете ноготки и целовал на празднике Мая. Он был теперь худ и жилист, лицо загорело, рот и подбородок были твердо вырезаны — как у взрослого мужчины, привыкшего командовать. Рыцарские шпоры и ремень, большой меч на поясе — все это необыкновенно шло ему.

Но глаза ее уже искали Гая. Тот почти не изменился, только волосы сейчас были коротко острижены. Голубые глаза, мощный торс, ослепительная улыбка — он смеялся над какой-то шуткой лорда Беллера — все было до боли знакомо. Следов горя, обрушившегося на него в последние дни пребывания Магдален в Хэмптоне, она в его лице сейчас не обнаружила.

Теперь пришел ее черед. Магдален подошла к лошади Эдмунда и взялась за стремена.

— Добро пожаловать, милорд, спасибо Господу за ваше благополучное возвращение и удачу в вашем предприятии.

Он взглянул на нее сверху вниз, тоже, казалось, отыскивая следы времени на ее лице.

— Благодарю, леди, — сказал он, и спешившись передал поводья оруженосцу, стоявшему тут же. Затем де Бресс поднес руку Магдален к губам.

— Помилуй, Эдмунд, разве так приветствуют жену! — Гай, спрыгнув с лошади, подошел к ним. Разве такой поцелуй ей нужен!

Взяв ее за голову, он поцеловал невестку в лоб.

— Извини его, душа моя, мы слишком много времени провели в обществе воинов, и несколько поотвыкли от хороших манер.

Он говорил чуть подразнивая, но ласково, как это умел только он один. Магдален на секунду растерялась: она так ждала его, а он не удосужился даже заметить, что она уже не маленькая девочка, а взрослая, красивая девушка. Неужели нужно разговаривать с ней все в той же манере?

Высокомерно кивнув Гаю, она вновь повернулась к мужу.

— Прошу в замок, милорд. — Она повела их по лестнице к входу в большой зал.

Гай шел сзади, уязвленный и озадаченный. Он так обрадовался, увидев ее, а встретил холодное высокомерие Плантагенетов! За последние годы у него было мало времени и поводов, чтобы вспоминать о ней. Кампания в Пикардии оказалась на редкость ожесточенной, и победа досталась очень нелегко. Встреча в Британии и многочисленные визиты оказались едва ли не более утомительными. Но, освободившись на время от своего основного ремесла — войны, Гай посчитал необходимым закончить дело, которое до известной степени считал своим долгом, — соединить руки двух своих бывших подопечных. И вот дочь Джона Гонтского встречает его так, будто он ей чужой. Гай прошел в зал, и тут его вниманием целиком завладела хлопотливая леди Элинор, которая была очень рада гостям — так редко кто-либо посещал их! — и считавшая своей обязанностью развлечь их светской беседой.

Эдмунд продолжал стоять бок о бок с Магдален, осушая один кубок за другим, храня неловкое молчание и злясь на себя, что не сумел как полагается приветствовать ее. Впрочем, она была его женой, а не какой-то там леди, за которой еще надо ухаживать и ухаживать. И не стоило Гаю де Жерве встревать со своими нравоучениями. Эдмунд был очень взволнован: ведь именно сегодня он наконец будет обладать женой, а это, считал он, последний шаг на пути превращения юноши в истинного мужчину, шлюхи тут в счет не идут. Волнение, смешавшись с досадой на себя и Гая де Жерве, вылилось в то, что он пил и пил, стараясь в вине, извлеченном из подвалов лорда Беллера, утопить свое раздражение.

Вино действительно развязало язык, а досада уступила место страстному желанию. Неожиданно, передав пустой кубок стоявшему рядом пажу, Эдмунд обратился к леди Элинор:

— Извините, миледи, но я бы хотел на время уединиться в своей комнате, чтобы переодеться и выйти к вам в более достойном виде.

— Да, разумеется, — заволновалась леди Элинор. — Я вас сейчас провожу.

— Меня проводит жена, — заявил он, и щеки его вспыхнули. — Это дело жены — провожать мужа в его комнату.

Магдален побледнела, затем покраснела, почувствовав, что сейчас на нее устремлены все взоры.

Чтобы скрыть собственное волнение, Гай де Жерве повернулся к камину и погладил огромного пестрого пса, который сразу стал ластиться к нему. Эдмунду следовало бы вести себя более деликатно, но что делать — он молод, хотя во Франции держался храбро и мужественно и не боялся померяться силой с кем бы то ни было. Теперь же молодых стоило оставить одних, чтобы они могли выяснить отношения и договориться о правилах совместной жизни — как это когда-то сделали Гай и Гвендолин. И все же Гай продолжал грустно смотреть в огонь и ласкать пса. Магдален, сделав чопорный реверанс, направилась под руку с мужем из зала. Оруженосец Эдмунда двинулся было за ними, но хозяин отмахнулся от него — скорее нервно, чем сердито — и парень застыл на первой ступеньке лестницы.

Магдален и Эдмунд поднялись вверх по лестнице к гостевой комнате на третьем этаже. Лорд де Жерве, как то приличествует титулу и возрасту, был определен в первую из комнат, и Магдален прошла мимо массивной дубовой двери в угловую комнату в конце коридора.

— Прошу, милорд, — она открыла дверь и отступила в сторону, пропуская его. — Надеюсь, вам здесь понравится.

— Закрой дверь, — сказал Эдмунд сипло.

Сердце Магдален бешено застучало. Закрыв дверь, она подошла к столику у очага. — Позвольте налить вам вина?

— Да, спасибо, — он взял чашу, отпил и приставил ее к губам Магдален. — Выпьешь со мной?

Магдален для приличия смочила губы, затем отвернулась и нашла воды из кувшина в медный таз. — Не желает ли милорд умыться?

Голос у нее стал низким, глухим, неузнаваемо изменившимся от волнения. Эдмунд снял шлем и швырнул его на подоконник.

— Помоги снять кольчугу.

Не прожив вместе и дня, они все же были супружеской парой, и каждый знал свои обязанности. Тело ее господина, сражавшегося за ее безопасность и благополучие, было предметом ее заботы. Она помогла Эдмунду стащить кольчугу, стеганую кожаную фуфайку, холщевую рубашку, башмаки и плотно облегающие ноги штаны. После этого она обмакнула в теплую воду кусок материи и застыла в нерешительности. Теперь полагалось обтереть тело мужа, но как это делается, она не представляла, а потому протянула влажную тряпку Эдмунду. Он, тоже нерешительно, взял ее и тщательно обтерся. Магдален подала полотенце. Оба были немы от крайнего смущения, впервые участвуя в подобном ритуале.

Нельзя сказать, что вид обнаженного мужского тела был для Магдален вновинку. В жаркие дни солдаты из гарнизона купались прямо голышом в речке у боковых ворот или просто обливались водой прямо на дворе. В этот двор девочке, конечно, ходить было запрещено, но кто может удержать скучающего в одиночестве ребенка? А в Хэмптоне она не единожды видела в соседней деревне дурачка Джека — тот ходил голый, похожий на стриженую овцу, и никому не приходило в голову сделать ему замечание. Но близость обнаженного тела Эдмунда в уединении этой маленькой комнаты совершенно парализовала ее, и она только старалась не смотреть на него. И все же она не могла не заметить его крепкого телосложения, юношеской гибкости, мускулов, вздувшихся на руках и ногах.

Все время, прошедшее со дня венчания, Эдмунд вел жизнь воина. Ему приходилось спать в канавах и в стогу, в замках и аббатствах, изнеможение порой сваливало его с ног прямо в воротах захваченного города, и он погружался в глубокий сон посреди раздетых трупов, горящих зданий, воплей насилуемых и стонов раненых. Он видел, как людей забивают насмерть дубиной и закалывают мечом, и убивал и закалывал. Он сражался один на один с противником, подчас не имея в руках ничего, кроме ножа, он познал вкус крови и хмельную радость побед. Ему доводилось быть свидетелем пыток, безжалостной резни, неправедного суда, хладнокровных экзекуций, и все это он воспринимал как неизбежную сторону своего ремесла, ибо ему от рождения суждено было оставаться воином, до тех пор пока Бог бережет его.

У него было много женщин за это время, по большей части — шлюх. Исключая одну… Но об этом он старался не вспоминать. Он уже покаялся, исполнил епитимью и получил отпущение грехов, так что можно не волноваться. Но он совершенно не имел представления, как следует вести себя с девственницей и знатной леди, а потому испытывал неудобства в обществе этой изящной, гибкой и молчаливой девушки. Ее присутствие заставляло его трепетать, а все потому, думал он, что это — его жена. Жены не шлюхи, и их уступчивость господину — совсем иное, чем уступчивость, купленная лестью или за звонкую монету.

Отвернувшись от него, Магдален чрезмерно аккуратно сложила полотенце, тем самым как бы подчеркивая, что ее обязанности теперь исчерпаны…

— Магдален!

Голос позади ее был хрипл, но страстен, рука, положенная на плечо — тверда. Он повернул ее к себе, и в глазах, ярко-голубых, как у дяди, она прочла ярость страсти, и задрожала, как котенок, до срока оторванный от живота матери-кошки. Перед лицом этой необузданной силы, перед натиском могучего тела воина она ощутила себя безнадежно хрупкой. Она вспомнила, как обращался с леди Гвендолин Гай де Жерве: мягкие речи, нежные прикосновения и легкие поцелуи. Откуда ей было знать о годах страстной любви между Гвендолин и ее мужем, когда оба были по-юношески здоровы и полны сил, и в бесконечных слияниях могучее тело Гая изливало свою страсть в нежное и хрупкое тело Гвендолин? Магдален ничего этого знать не могла, но ей так хотелось увидеть хоть каплю нежности в глазах этого незнакомого и пока что чужого мужчины!

Эдмунд же, дернув, привлек ее к себе, одной рукой обхватил ее талию, а другой резко поднял ее лицо к своему рту. Она ощутила вкус вина на его ищущем языке. Он прижал ее так сильно, что груди стало больно. Магдален уже не боялась. Безразличие и усталость заменили ей все чувства. Нет смысла противиться тому, что с ней должно произойти в ближайшие несколько минут. Однажды ведь это случается с любой женщиной, если только она не решит постричься в монахини или остаться, как леди Элинор, старой девой, содержанкой у своего брата или иного родственника.

Она упала на кровать, придавленная его телом, и ощутила, как его рука под платьем судорожно стискивает ее бедра. Она чуть приподнялась, пытаясь подобрать сбившуюся юбку и с ненавистью ожидая конца этого кошмара, хотя, наверное, эта рука и этот человек вовсе не хотят сделать ей больно.

Просто он не умел по-другому. Ему и в голову не приходило, что с ней надо обращаться не так, как с прочими женщинами, с которыми он имел дело. Он не знал, что можно иначе.

Когда все кончилось, он откатился от нее и мгновенно провалился в тяжелый сон — естественное для молодого человека следствие недельного путешествия верхом, сегодняшнего чрезмерного возлияния и усталости от совокупления.

Магдален с легким стоном вытянула ноющее тело и устремила взор в потолок. Свечи не были зажжены, и зимний полумрак оживляли только красноватые отсветы горящего камина. Платье задралось, и жесткий валик из юбок резал поясницу. Магдален наконец нашла в себе силы, осторожно выбралась из постели и расправила юбки. На простыни, где она только что лежала, осталось яркое красное пятно. «По крайней мере он получит неопровержимое доказательство невинности жены,» — подумала она, направляясь к двери и морщась от боли при каждом шаге. Тихо отдернув щеколду, она выбралась в коридор и со вздохом облегчения закрыла за собой дверь. И тут обида, жалость к себе, какая-то безысходность затопили ее сердце, и слезы неудержимо хлынули из глаз. Прижавшись к каменной стене, она опустилась на пол, и зарыдала.

Гай де Жерве поднимался по лестнице, хорошо зная дорогу к своей комнате еще по прошлому визиту. Он уже собирался открыть дверь, как вдруг услышат всхлипывания. Он оглянулся и тут заметил в конце коридора маленькую фигурку, белый чепец и горностаевая накидка сверкали в свете факела. На миг ему показалось, что это брошенная на пол сломанная кукла, но тут же понял, что это Магдален. Он быстро зашагал, почти побежал к ней, но Магдален уже отпрянула от стены, медленно встала и двинулась к лестнице.

— Магдален! — он поймал ее руку, когда она попыталась отстранить его и пройти мимо. — Что с тобой, Магдален? Что произошло?

Она отрицательно покачала опущенной головой, не поднимая заплаканных глаз.

— Ничего особенного, милорд. Я пойду в свою комнату, если вы позволите, — она медленно высвободила руку.

На секунду он задержал в своей ладони ее хрупкие пальчики, пытаясь заглянуть ей в глаза, хотя все итак было ясно. Случилось то, о чем он заставлял себя не думать, когда Магдален с тоской в глазах, но решительно вышла из зала вместе со своим супругом.

Теперь Гай, провожая ее взглядом, увидел на накидке ярко-красное пятно. С губ у него слетело проклятье в адрес Эдмунда де Бресса, но тут же Гай раскаялся. Эдмунду никто не объяснил, как ведут себя с молодой женой, и в этом виноват прежде всего сам де Жерве. Хотя излишняя чувствительность — обуза для воина, и было бы странно развивать в молодом человеке, которому до конца жизни придется глядеть смерти в лицо. «Нет, все уладится естественным путем. Перемелется, мука будет. Так было и у нас с Гвендолин,» — решил Гай и пошел в отведенные ему покои.

Магдален добралась до комнаты, которую все еще делила с теткой, и стала сдирать с себя измятую одежду.

— Приготовь мне вымыться, Эрин, — коротко приказала она служанке.

— Да, миледи, — присела в реверансе Эрин. — Но сперва я, с вашего разрешения, помогу вам раздеться.

— Да, будь добра. — Магдален прекратила борьбу с кружевами и крючками, предоставив все проворным пальцам служанки.

— О, миледи, у вас кровь на накидке! — с досадой воскликнула Эрин. — А ведь до месячных еще далеко.

— Вот именно, что далеко, — вяло сказала Магдален. — Унеси платье и накидку и застирай их до блеска. Было бы очень жалко лишиться такого красивого наряда, надев его всего лишь в третий раз.

Эрин прикусила язык и воздержалась от дальнейших замечаний. Она сама уже не раз побывала в объятиях здоровяка-конюха, слуги сэра Беллера, и уж конечно, быстро сообразила, почему у госпожи запачкана накидка. Супруг, победоносно вернувшийся с войны, одержал еще одну победу — о чем тут еще спрашивать?

Магдален вымылась перед камином, и горячая вода размягчила ее тупо ноющее тело. Кровотечение остановилось, так что речь шла не более чем об обычных последствиях, сопровождающих утрату невинности. Только почему-то ей показалось, что Эдмунд де Бресс, в общем-то, так и не овладевал ею, так и не познал ее толком.

Поглощенная этой мыслью, она дала Эрин обтереть себя и выбрала для праздничного пира платье из золотистого бархата и парчовую накидку, подбитую мехом. Герцог Ланкастер щедро одарил дочь приданым после свадьбы — этого нельзя было отрицать. Вот только поводов надевать наряды за все это время так и не представилось.

Затянув платье и спрятав волосы под изящный чепчик, она решительно направилась в спальню Эдмунда. Тот еще спал, когда она вошла, но, когда дверь, хлопнув, закрылась, зашевелился.

— Милорд, давно пора вставать и одеваться на пир, — она подошла к кровати, голос ее звучал холодно и строго.

Эдмунд застонал — голова гудела с похмелья. Протерев глаза, он глянул на девичью фигурку у кровати, и все вспомнил. Он потянулся к ней, собираясь вновь затащить ее в кровать, но она резко оттолкнула его руку.

— Милорд, я только что вымылась и оделась на пир, и дважды не собираюсь этого делать. Вам позвать оруженосца?

Эдмунд сел и тут заметил пятна крови на простыне. Почесав в затылке, он посмотрел на Магдален.

— Этого следовало ожидать, — сказала она сухо. — Так бывает, когда девушка лишается невинности.

— Да, я знаю, — он нетерпеливо приподнялся в постели. — Иди ко мне, я хочу еще, дорогая.

Она отодвинулась.

— У меня после вас рана, и надо подождать, пока она заживет.

Эдмунд выглядел испуганным.

— Рана? Но мне никто никогда ни о чем таком не говорил.

— Значит, вам просто не приходилось иметь дела с девственницами, — все так же сухо возразила она. — Я позову оруженосца.

— Мне бы хотелось, чтобы ты спала со мной в этой комнате, — сказал он нерешительно, чувствуя, что робеет от ее холодной официальности. — Но я заметил, что твоих вещей здесь нет.

— Как будет угодно милорду, — ответила она, и скользнула к двери. — Я вернусь, когда вы оденетесь, и мы спустимся в зал.

Этой ночью и все последующие она спала рядом с мужем в их супружеской постели.

Магдален ерзала по бархату скамьи, измученная жарким августовским солнцем. Выходка мужа очень занимала и беспокоила ее. С того январского дня в замке Беллер его страсть только росла и стала в последнее время похожа на наваждение. Он по-прежнему был необуздан и неразборчив в выборе момента для ее удовлетворения. Хотя его страсть не воспламеняла Магдален, она и не была ей отвратительна. Эдмунд был ее мужем, и не только не хуже других, но даже и лучше многих, если внимательно присмотреться к окружающим. И хотя занятия любовью не доставляли Магдален особого удовольствия, Эдмунд во всяком случае стал гораздо осторожнее и старался не причинять ей невзначай боли. «Но, — подумала она, — при всей горячности и необузданности в спальне, в делах, касающихся рыцарской чести и воинского долга, Эдмунд всегда остается трезв, хладнокровен и крайне редко выходит из себя. Так что же могло случиться теперь?»

Ее взгляд блуждал по арене, где все было подготовлено для финальной схватки. Все рыцари, участвующие в сражениях первых двух дней, могли принять участие в этом турнире, подключившись к одной из двух команд. В течение всего дня она надеялась, что Гай де Жерве попросит у нее разрешения защищать ее цвета, и для такого случая держала в рукаве шелковый платок. Но после всего что произошло, она уже не сомневалась, что на такую просьбу со стороны Гая рассчитывать не приходится.

В палатке Эдмунда Гай задумчиво глядел на молодого человека.

— С чего тебе вздумалось вести себя столь опрометчиво?

Эдмунд сжал губы.

— Это был вопрос чести, сэр, — его оруженосец тем временем втирал масло в правую, рабочую руку, пострадавшую от яростных ударов мечом во время поединка. Он поиграл мышцами: надо было восстановить их подвижность к началу боя.

— Объясни! — сказал Гай с внезапно прорвавшимся раздражением, для которого были все основания. Жиль де Ламбер через жену приходился свойственником семейству де Боргаров, и именно об этом Гай шептал Джону Гонтскому. Уж не хотел ли этот рыцарь специально затеять ссору с мужем дочери Ланкастера?

Эдмунд помрачнел, злясь на этот вопрос, но отмолчаться было невозможно. Герцог Ланкастерский — его сюзерен, а Гай де Жерве — не только полномочный представитель герцога, но и его, Эдмунда, опекун в течение многих лет. Обругав оруженосца — что для него было совершенно свойственно, Эдмунд выгнал его из палатки.

— Сьёр де Ламбер заявил мне, что де Брессы породнились с выродком, — выпалил он, задыхаясь. — Тем самым задел честь и мою, и моей жены.

Гай кивнул. Именно это он и предполагал. Длинная тень де Боргаров наконец-то настигла и их.

— Что же ты ему ответил? — спросил он спокойно.

Эдмунд вновь закипел от ярости:

— Я заявил, что он лжец. После этого оставалось только решить спор при помощи оружия.

Все так: и сражение это должно было завершиться смертью или увечьем одного из бойцов. Де Жерве нахмурился. Эдмунд показал, что он сильнее и искуснее, но преимущество не было подавляющим. Если бы им разрешили сражаться без правил, кто знает, чей меч оказался бы более удачливым? И тогда… тогда Англия и Франция были бы вновь ввергнуты в кровавую пучину войны.

В это мгновение в палатку ворвался паж из свиты Ланкастера.

— Сьёр де Бресс? — спросил он, отвесив поклон.

— Что еще? — Эдмунд насупил брови от такой бесцеремонности.

— Я по поручению его светлости герцога Ланкастерского, — сказал паж.

Гай догадывался, что за известие принес посланник Джона Гонтского, и приготовился к бурной сцене.

— Его светлость запретил сьёру Эдмунду де Брессу принимать участие в последнем сражении, — объявил паж. — А также запрещает присутствовать за трапезой в главном зале Савойского дворца в течение трех дней.

Эдмунд побледнел. Паж, выполнив поручение, отступил на шаг и снова поклонился.

— Я ни за что не соглашусь с этим! — взорвался Эдмунд.

— Не будь дураком больше, чем ты есть, — посоветовал Гай. — Это более чем легкое наказание за твое непослушание во время турнира. И, вообще, не принимай все это близко к сердцу.

Когда Гай с пажом вышли из палатки, взбешенный Эдмунд взревел. На чем свет стоит понося своего оруженосца, он чуть было не ударил его, когда тот, не на шутку перепуганный, вбежал в палатку.

— Помоги мне! — заорал Эдмунд, указывая на кольчугу.

— Но… заключительное сражение, милорд, — запинаясь, пробормотал изумленный оруженосец. — Оно начнется через какую-нибудь четверть часа.

— Оно начнется без меня! — прошипел де Бресс, все еще белый от злобы и унижения. Как он объяснит свое отсутствие на ристалище жене? Та наблюдает за боем и ждет своего рыцаря, предвкушая, как будет им гордиться по окончании турнира. Но затем она узнает… Все узнают о том, что он наказан, и тогда… как же тогда она устыдится его!

Теперь щеки его побагровели от гнева.

— Коня! — приказал он отрывисто, застегивая плащ, накинутый поверх кожаной безрукавки. Раз ему запрещено принимать участие в заключительной схватке, он покидает турнир!

— Мне следовать за вами, милорд? — спросил оруженосец.

— Нет, я еду один, — и Эдмунд пришпорил лошадь. Она стрелой помчалась прочь от арены, заполненной скрежетом и звоном стали и криками толпы. Эдмунду хотелось как можно скорее покинуть место своего позора.

В ту же секунду два человека в коричневых куртках с кинжалами за поясом и увесистыми дубинками в руках отделились от массивного ствола букового дерева, что росло позади палатки де Бресса, вскочили на лошадей которые были привязаны всего в нескольких ярдах и помчались вслед за Эдмундом. Тот несся в направлении леса. Он был слишком подавлен, чтобы думать об опасности, поджидавшей его в лесу, в этом прибежище всякого сброда: беглых вилланов, мелких воришек и беззастенчивых убийц и прочего люда, которым кишела тогда вся страна. Только в лесу он услышал, как трещат ветки за его спиной, сзади кто-то ехал. Им овладело беспокойство, и с широкой протоптанной дорожки, покрытой пятнами солнечного света, он свернул на узенькую тропинку, которая вела в чашу. И тут же справа из-за дерева на него налетел всадник, и ударом кинжала рассек его кожаную куртку. Эдмунд, мысленно проклинал себя за то, что не надел кольчуги, выхватил меч, и парировав второй удар, сбросил убийцу с лошади. Но в то же мгновение из-за куста выскочил второй — конь де Бресса рухнул, с перерезанными сухожилиями. Эдмунд едва успел соскочить. Бандиты — один с кинжалом, другой с огромной палицей — кинулись на него. Не успев отбить очередной удар, Эдмунд пошатнулся, кровь залила глаза. Из груди у него вырвался хриплый вздох, и он понял, что проиграл. Прижавшись к стволу, он из последних сил отбивал удары суковатой палицы, пока меч не выпал из рук и густая тьма не заволокла глаза.

Магдален тщетно высматривала на арене черно-золотой плащ мужа с вышитым соколом — фамильным гербом де Брессов — на спине. Его нигде не было. Зато она увидела серебристо-голубой плащ де Жерве, и тотчас же забыла об отсутствии мужа, всецело поглощенная переживаниями за Гая. Несмотря на ее уничижительные оценки рыцарских турниров вообще, она сейчас следила за турниром внимательно и осталась необыкновенно довольной, когда к концу схватки Гай оказался одним из немногих рыцарей, кто продолжал восседать на коне.

Перегнувшись через ограду, она бурно хлопала в ладоши, всячески стараясь привлечь его взгляд. Когда Гай поскакал к герцогу, чтобы выразить свое почтение, Магдален торопливо выдернула вторую розу из вазы, собираясь кинуть ему цветок, но в спешке уколола палец, так что шип попал под ноготь. Вскрикнув, она попыталась вытащить шип, и момент был упущен. Гай уже получил поздравления от своего сеньора, и теперь дамы из ложи одаривали его улыбками и цветами. Роза выпала из рук Магдален, когда она увидела, что внимание рыцаря явно приковано к одной из них. Из-под опущенных ресниц Магдален украдкой наблюдала, как изящно обменивались любезностями Гай де Жерве и леди Мод Уазефорд. Мод ненамного старше Магдален, но уже успела овдоветь. Герцогиня Констанция, благосклонно улыбаясь, смотрела на Гая и Мод, и Магдален поняла, что тут дело не обошлось без участия герцогини. Она взирала на обеих женщин почти с ненавистью.

Гай заметил недовольную гримасу на ее лице, но приписал это отсутствию на арене Эдмунда. Для леди, чей супруг по непонятной для нее причине не принимал участия в турнире, успех другого едва ли мог быть приятен. Однако сообщать ей о решении герцога раньше, чем Эдмунд сочтет это необходимым, было не в правилах де Жерве. В конце концов муж сам должен поставить в известность свою жену. Успокоив себя такой мыслью, Гай поскакал к своему шатру, чтобы снять тяжелые доспехи.

Магдален же ждала мужа, с которым собиралась ехать в Савойский дворец. Турнир проходил на полях Вестминстера, и толпа народа быстро редела — все спешили добраться до дома пока не стемнело. Герцогиня, решив, что Магдален дожидается мужа, уехала вместе со свитой герцога и теми дамами, чьи рыцари не принимали участия в турнире.

А Магдален все ждала и ждала. Два оруженосца из ее свиты старались не показывать ей своего волнения, хотя тени от кустов и деревьев становились все длиннее, а за частоколом людей уже почти не осталось.

В конце концов терпение ее лопнуло, и она послала одного из оруженосцев в шатер мужа, а сама осталась в ложе, беспредельно возмущенная такой невежливостью со стороны супруга-рыцаря.

Оруженосец с удивлением обнаружил, что палатка де Бресса пуста. Вокруг царила суматоха — слуги разбирали шатры, сворачивали штандарты, складывали все это на повозки. Самих же участников сражения уже не было. Оруженосец призадумался. В его обязанности входило сопровождать леди в отсутствие лорда. За самовольное отбытие вместе с госпожой ему бы не поздоровилось — господин его был короток на расправу, но в то же время его долг подсказывал ему, что леди нужно доставить домой, пока не стало совсем темно. И тут парнишка увидел милорда де Жерве, выходящего с кубком в руке из шатра, и страшно обрадовался: этот господин был патроном де Бресса и мог дать совет, что делать в такой ситуации.

Де Жерве, выслушав сбивчивый рассказ парнишки, покачал головой и приказал ему сообщить леди Магдален, чтобы она ждала в ложе, пока он за ней не придет. Допив вино, Гай передал кубок своему оруженосцу и двинулся к ложе герцога. Ему было яснее ясного, что Эдмунд в порыве уязвленной гордости ускакал куда глаза глядят, и забыл обо всем на свете, в том числе и о жене. Поступок совершенно понятный для юноши, который считает себя несправедливо обиженным. Но что-то насторожило Гая: такое поведение не очень характерно для Эдмунда — все-таки де Жерве дал хорошую школу своему племяннику.

Гай нашел Магдален в состоянии крайнего гнева, который она, проявляя редкое чувство сарказма и своеобразного черного юмора, тут же излила на него, будто именно он был во всем виноват.

Гай терпеливо дождался, пока иссякнет поток ее филиппик, и спокойно заметил:

— Если вы все сказали, мадам, то я предложил бы вам тронуться в путь. Темнеет.

— Но где же Эдмунд? — спросила она, чуть остыв от его тона. — Не понимаю, как он мог так поступить?

Гаю пришлось поведать ей о наказании Ланкастера.

— Ваш муж сильно расстроен, мадам. Неудивительно, что в таком состоянии он забыл обо всем на свете.

— Ничего, пусть еще хоть раз попробует позабыть обо мне! — мрачно пообещала Магдален, когда де Жерве подсаживал ее на лошадь. — И если ему запрещено спускаться в главный зал, то мне — нет. Так что я присутствую на ужине, а где будет ужинать он, меня не касается.

— Жене лорда не стоит так себя вести, — заметил Гай, но в голосе его она не услышала упрека. Эдмунд, безусловно, поступал некрасиво, а потому имело смысл немного его проучить.

— Почему он хотел сражаться со сьёром де Ламбером до конца? — спросила она вдруг, когда в сопровождении двух своих пажей и оруженосца Гая они выехали на дорогу.

Гай пожал плечами.

— Юношеская ссора, которой совсем не место на подобном турнире. Их обоих необходимо было поставить на место.

— Но де Ламберу разрешили участвовать дальше в турнире. — Ее гнев утих, однако теперь она переживала за Эдмунда, с которым обошлись явно несправедливо.

— Разрешили, — согласился ее спутник. — Если вам интересно почему, можете спросить об этом у герцога, что до меня, то я не рискую пускаться в объяснения.

Утолил ли он ее любопытство? А если да, то до какой степени? Остается надеяться, что Эдмунд, перебесившись, придумает какую-нибудь убедительную историю на тот случай, если она пожелает выяснить у него обстоятельства ссоры. Де Бресс был теперь также посвящен в тайну ее рождения, но если бы она узнала об этом и о том, что Эдмунд уязвлен самой мыслью о незаконности ее рождения, это нанесло бы величайший удар по ее самолюбию.

Они уже достигли того места, где дорога круто поворачивала влево. Обочина здесь поросла лавром и ежевикой, и пряный запах лавра висел в вечернем воздухе, смешиваясь с испарениями согретой за день земли.

И вдруг как из-под земли перед ними выросли шестеро дюжих молодцев в кожаных куртках, домотканых штанах и крестьянских башмаках. Вооруженные ножами, дубинками, разбойники кинулись на всадников, явно намереваясь перерезать животным сухожилия. Гай и его оруженосец, вооруженные мечами и кинжалами, тут же ринулись в бой. Но бедные пажи, у которых были только кинжалы, с трудом уклонялись от убийственных ударов тяжелыми дубинками. Мальчишки лишь отгоняли разбойников от себя, стараясь, чтобы их не стащили на землю. Гай хладнокровно орудовал мечом, успев отметить про себя, что нападавшие ведут себя странно, — они пытаются вывести из строя лошадей, а не поразить всадников. Гай был уверен в победе. Хотя разбойников было шестеро, а их четверо, тем не менее эти четверо обучены военному делу, а двое из них — Гай и его оруженосец — вооружены мечами. Такой исход был почти наверняка равнозначен для нападавших самоубийству, и действия их вновь показались Гаю непонятными.

Одна из лошадей с шумным ржанием упала, но Дик, так звали пажа, успел соскочить с нее, угрожающе размахивая кинжалом. Секундой позже тяжелая дубина с хрустом опустилась на запястье мальчишки. Дик закричал, и тут же голова его противника разлетелась как ореховая скорлупа на две части под ударом меча де Жерве.

Магдален, стараясь сдержать испуганно дергавшуюся лошадь, лихорадочно соображала, что ей делать. У нее был с собой лишь маленький, украшенный драгоценными камнями кинжал, но как его можно употребить, когда противник стоит на земле, она не представляла. Разбойники, казалось, не замечали ее, как вдруг один из них бешеным прыжком вскочил на лошадь сзади нее. Злобно выругавшись, он одной рукой обхватил Магдален, а другой хлестал кобылу веткой ежевики. Животное стремглав понеслось по дороге.

Так вот ради чего все это было задумано! Вот почему разбойники стремились перерезать именно лошадей — без них спутники Магдален не смогли бы прийти ей на помощь! Вероятно, этому сброду очень хорошо заплатили, если они рискнули напасть на противника, прекрасно понимая, что кому-то из них неизбежно придется сложить голову в этой схватке.

Мгновение потребовалось Гаю, чтобы понять все это, и столько же, чтобы разъяриться на самого себя. Уж кому-кому, а ему-то следовало быть начеку. Де Боргары еще днем показали, что у них длинные руки, и следовало проявить большую осторожность. Де Жерве развернулся, чтобы пуститься в погоню, но тут один из нападавших уцепился за поводья и начал хлестать лошадь колючей веткой. Животное ржало от страха и боли, а драгоценные секунды летели.

Тем временем Магдален, ошеломленная происшедшим и окаменевшая от страха, не дыша, замерла в седле, с отвращением ощущая горячее, потное тело бандита позади себя; тот крепко держал девушку, пытаясь одновременно вырвать у нее из рук поводья. Лошадь Магдален была резвой, не то что ее прежняя кобыла по кличке Озорница, и Магдален с ужасом подумала, что через несколько минут их уже никто не сможет догнать и никто не придет ей на помощь.

В порыве отчаяния, придавшего ей силу, она ударила что есть мочи локтем под ребро разбойнику и, со злобным удовлетворением услышав его короткое шипение, поняла, что хватка его явно ослабела. Тогда Магдален повторила удар, целясь в живот, и когда он охнул и на секунду выпустил ее, она плохо соображая, что и зачем делает, оттолкнулась от стремян, подпрыгнула, ухватилась за ветку дерева и повисла на ней. Лошадь промчалась вперед, но ее седок, придя в себя, натянул поводья. «Сейчас он вернется и схватит меня», — решила Магдален и, спрыгнув на землю, кинулась в чащу. Но она увидела Гая: он спешил ей на помощь. Шея его коня была сильно изранена, удила — в пене, глаза — навыкате. Гай несся прямо навстречу бандиту. Тот же слишком поздно заметил поднятый меч Гая. У него не осталось времени даже на молитву. Последнее, что он успел увидеть в этой жизни, это ярко-голубые глаза, рукоятка меча, сжатая двумя руками и сверкающее лезвие. Мгновением позже голова бандита летела в кусты.

Магдален все еще стояла на обочине. Ей казалось, что весь мир заполнили умирающие люди и лошади. Но ей потребовалось лишь несколько минут, чтобы очнуться и понять: все люди из ее свиты живы. Только упавшая лошадь безуспешно пыталась подняться с земли, а у ствола дерева, привалившись к нему, постанывал, держась за сломанное запястье, паж.

Подъехал Гай, засовывая в ножны окровавленный меч. Он спешился.

— У тебя на редкость сообразительная головка, милая моя, — улыбаясь сказал он. — Но теперь можешь успокоиться — с этими все кончено.

Судорожно всхлипывая, она бросилась ему на грудь. Сразу же почувствовав жар ее тела, его гибкость и податливость, Гай попытался отстраниться, но Магдален, цепляясь за него, дрожала как осиновый лист, и он уступил. Его руки сомкнулись у нее за спиной, и рыдания девушки мало-помалу начали стихать.

— Пойдем, у нас нет времени на слезы, Магдален, — сказал он, приходя в себя и все-таки отталкивая девушку. — Ты замечательно себя вела, но нужно торопиться в Савойю. Дику необходима помощь врача.

Взяв свою лошадь под уздцы, он подвел ее к двум другим уцелевшим лошадям. Нагнувшись к пажу, Гай приветливо потрепал раненого мальчика по щеке, потом перевязал ему руку платком и помог взобраться на лошадь впереди оруженосца. Магдален надо было сходить за своей кобылой, стоявшей в стороне, но при мысли об обезглавленном трупе ей стало дурно. Гай, казалось, понял ее состояние и сам отправился за лошадью.

— Ты в состоянии ехать сама? — спросил он минутой позже, когда все были готовы к отъезду. Голос его был так спокоен и мягок будто совершенно ничего не случилось.

Магдален задумалась. Если она скажет нет, Гай посадит ее впереди себя. Но она чувствовала, что ему этого не хочется — и знала почему.

— Да, вполне, милорд, — гордо вскинув голову, ответила она.

Ее тон был таким церемонным, что на какой-то момент Гай готов был презреть все условности, усадить ее на свою лошадь, как часто делал это в прежние времена их простых и естественных отношений — взрослого и ребенка. Но те времена давно прошли, и Магдален ныне казалась ему воплощением искушения. Он не знал, когда и как это случилось, и надо было с этим считаться.

— Поистине вы храбры, как все Плантагенеты, Магдален Ланкастерская, — холодно объявил он и помог ей сесть на лошадь.

Магдален такой комплимент не показался достаточным вознаграждением. Но дело было не в том: в те секунды, когда она пробыла в объятиях Гая, Магдален отчетливо понимала, что жаждет близости с ним. Но сейчас приходилось довольствоваться хотя бы тем, что он рядом, и она произнесла в ответ какую-то любезность.