Клевета

5

Через две недели они вышли в море из портсмунской гавани на трех кораблях, вместе с командой и капитанами реквизированных Джоном Гонтским у их бывших владельцев. Дело было по тем временам обычное, обсуждению не подлежавшее, и купцам ничего не оставалось, кроме того, как выделить их принцу на столько времени, насколько он сочтет нужным.

Магдален была крайне возбуждена. Держась за поручни, она стояла на палубе судна «Элизабет» и смотрела, как караван из трех кораблей борется с отливом и берет курс на Кале. С носового кубрика капитан отдавал указания на языке, который внимательно прислушивающейся девушке показался абракадаброй, и тем не менее корабли развернулись веером в спокойных водах Солента, свежий бриз наполнил паруса и плавание началось. Дружина и лошади с конюхами расположились на двух других судах; лорд де Жерве и его собственная свита, а также двадцать рыцарей-вассалов плыли на «Элизабет». Дракон дома де Жерве трепетал на топе мачты рядом с розой Ланкастеров.

К поручням подошел Гай и, заразившись настроением Магдален, с наслаждением глядел на чаек, круживших возле корабля, вдыхал соленый запах прибоя и всем телом ощущал мягкий подъем и мягкий спуск корабля на спокойных лазурно-зеленых волнах Солента. Он чувствовал себя обескураженным тем, как Магдален восприняла весть об исчезновении Эдмунда. Она со спокойной уверенностью заявила, что не верит в гибель мужа, а потому не собирается убиваться по этому поводу, но в создавшейся ситуации будет вести себя сообразно долгу. Гай же не понимал, как ему вести себя в такой ситуации, думал, думал и в конечном итоге решил, что лучше не спорить с ней. Настанет время, и с фактами придется считаться.

После случившегося на турнире он, однако, отметил, что в отношениях между ними наметилась дистанция. Если бы он мог держаться с ней, как раньше, относиться к ней так же легко и добродушно, как взрослый к ребенку, все было бы просто и ясно. Но, как раньше, теперь не получалось. Магдален де Бресс уже не ребенок, и он осознавал силу ее женственности и с замешательством и с трепетом ловил на себе пристальный взгляд ее ясных серых глаз, так смело изучавших его.

Сейчас же ему казалось, что свежесть морского воздуха, столь живительная после лондонской влажной духоты, как будто легче дышалось и он был способен на то, на что до сих пор не осмеливался. Гай положил руку ей на плечо, и она взглянула на него с улыбкой.

— Боже, как чудесно! Как легко дышится!

Совпадение их ощущений было настолько полным, что он звонко рассмеялся.

— Смотри, это остров Уайт, — он указал на сливавшиеся с волнами очертания земли на горизонте. — Сегодня после полудня мы пройдем Нилд Рокс. Эти скалы повидали много кораблекрушений на своем веку.

— Но вряд ли нам стоим их особо бояться, — сказала Магдален, безуспешно пытаясь скрыть тревогу в голосе. Чем дольше наслаждалась она свежим воздухом и необычностью открывшегося ей зрелища, тем сильнее ей почему-то начинало казаться, что Бог создал человека не для того, чтобы тот путешествовал по воде. — Погода обещает быть хорошей, не правда ли?

Гай взглянул на небо, затянутое дымкой; солнце светило сквозь нее, как фонарь сквозь тонкое полотно.

— Не просто хорошей, а отличной, — подбодрил он ее. — Но в любом случае лучше пройти Нилд Рокс засветло и быть очень осторожными в открытом море.

Магдален, доверчиво выслушав его заверения, протянула руку де Жерве и увлекла его за собой. Чтобы пассажиры могли наслаждаться морским воздухом, у входа в каюты под полосатым тентом было сооружено какое-то подобие навеса; там же сидел менестрель и бренчал на лютне жалобную мелодию.

Особых дел, кроме как дышать морским воздухом, совершать приятные прогулки по палубе, то есть бить баклуши, не было. Обед, поданный ближе к полудню, состоял из запеченной оленины, гусятины свежего белого хлеба и бульона из собранных в самый канун отъезда в полях за Портсмунтом грибов. Поскольку в море им предстояло находиться не более трех дней, самое большое неудобство, с которым они могли столкнуться — зачерствевший белый хлеб. Магдален выглядела довольной. Она потягивала вино из высокой оловянной чаши, подставив закрытые глаза свету; тепло касалось век и сквозь них сочился розовый свет. Музыкант продолжал медленно перебирать струны лютни, и Магдален погрузилась в сладкую дрему, а потом уснула.

Когда она проснулась, дул свежий бриз и лорда де Жерве больше не было рядом. Почувствовав озноб, она села.

— Эрин, принеси мне плащ, что-то сильно похолодало.

Эрин спустилась в тесную каюту, отведенную для Магдален и двух ее служанок. В кованых сундуках хранились одежда, фарфор, стекло и домашнее белье из приданого Магдален. Прямо на полу были расстелены два соломенных тюфяка для прислуги, для Магдален же была приготовлена постель на деревянной полке, вделанной в переборку под крошечным бортовым иллюминатором.

Отыскав подбитый мехом плащ, Эрин вынесла его на палубу и укутала госпожу. Вскоре появился лорд де Жерве. Он встал около палубных поручней, и с каждым взлетом и падением корпуса корабля, рассекавшего пенистые гребни волн, складка между его бровей становилась все более резкой: небо приняло оранжево-розоватый оттенок.

— Кажется, происходит что-то скверное? — Магдален остановилась рядом с ним, кутаясь в плащ. — Что же?

— Ничего, — ответил он просто, не желая ее волновать. — Смотри, мы проходим Нилд Рокс.

Магдален взглянула налево и увидела вздымающиеся из волнующегося моря зубчатые башни на самой дальней оконечности острова Уайт. Ее била мелкая дрожь, и бессознательно сунув руку в карман плаща, она начала перебирать пальцами четки, пока губы ее шевелились в беззвучной молитве. Там, где скалы соприкасались с водой, она заметила вскипающие буруны; их вид наводил на мысль о преисподней и вечных муках, которые ожидают там не успевших раскаяться грешников.

Наконец скалы оказались позади; вместе с ними для кораблей исчезло естественное укрытие от ветров. Море впереди оказалось совсем другим: скорее серым, чем сине-зеленым, и волнение здесь было гораздо более заметным. Магдален вдруг почувствовала, что зря съела пирог с олениной.

— Пойду-ка я, пожалуй, в каюту.

Гай только кивнул головой. По всему было ясно, что с погодой происходит что-то неладное. Де Жерве прошел в носовой кубрик к капитану и рулевому, и взгляд его застыл на большом, растянутом, как барабан, квадратном парусе, с силой влекущем корабль через серые волны. Пальцы рулевого, сжимавшего штурвал, побелели от усилия.

— Что происходит? — спросил Гай.

Капитан покачал головой.

— Надвигается шторм, милорд. Это все, что я могу сказать. Мне приходилось плавать в шторм, но такого сильного еще не встречал — он движется прямо на нас. Еще час назад не было и намека на непогоду, а сейчас… То, что вы видите — это лишь слабое шевеление воздуха по сравнению с тем, что ждет нас впереди.

— Почему же мы не повернем обратно? — Гай услышал панические нотки в голосе корабельщика и через плечо взглянул на успокаивающе близкую громаду острова Уайт.

— Против нас прилив и ветер, милорд. Нам ни за что не обогнуть Нилд Рокс. Выбора нет, остается плыть как можно дальше в открытое море, затем брать рифы и пережидать шторм, надеясь, что нас не снесет на скалы. — Капитан резко повернулся и крикнул матросам, чтобы те задраивали люки. — Вам лучше спуститься вниз, милорд.

Гай еще немного постоял у поручней, наблюдая, как два других судна совершают те же маневры, что и «Элизабет». Ветер крепчал, волны изо всех сил били о борт, а брызги теперь скорее походили на ледяной душ, нежели на освежающее покрапывание. Еще минута — и стало темно, как ночью, хотя было всего лишь пять часов пополудни.

— Милорд, вам лучше спуститься вниз!

Настойчивый крик капитана потонул во внезапном порыве ветра. Море впереди забурлило, и волны, образовав воронку, и, с силой подняв судно, бросили его вперед, а потом вниз. У самого носа корабля, который теперь показался Гаю сделанным из легкой соломки, разверзлась серо-зеленая пропасть, «Элизабет» врезался в отвесную стену воды, и водопад обрушился на палубу, сбив Гая с ног. Ему удалось уцепиться за палубные поручни и повиснуть на них, пока вода не стекла с палубы. Но впереди уже надвигалась следующая водяная стена, и Гай со всех ног бросился к люку сходного трапа, сообразив, что на палубе проку от него никакого, а вот он рискует быть смытым за борт. Сквозь яростный вой ветра и рев воды он расслышат ржание и топот лошадей на соседнем судне: животные в панике стучали копытами по деревянным перегородкам. Но тут же эти звуки унесла буря.

Внизу ураганный вой ветра и грохот моря были чуть тише, но зато здесь царила абсолютная темнота; зажечь свечу в каюте судна, было просто невозможно. Вокруг он мог слышать крики, вопли и стоны — матросы и пассажиры взывали ко всем святым и молили ниспослать им избавление. Гай кое-как доковылял до своей каюты и упал на койку, сообразив, что только лежа ничком можно защитить себя от ушибов. Удивляясь самому себе, он понял, что легко переносит качку, хотя через тонкую перегородку мог слышать, как выворачивает наизнанку пассажиров-мужчин, как дико стонут, исходя рвотой, его сквайр и слуга. Примерно через час, когда буря еще бушевала, но крики вокруг стали слабее, отчасти — от изнеможения, но скорее — от отчаяния, он сполз с койки и пошатываясь направился в каюту Магдален.

Там, подождав, пока глаза привыкнут к темноте, он разглядел извивающиеся на полу тела, услышав их призывы к милосердию и мольбы об избавлении. Магдален лежала на своей полке, и оттуда не доносилось ни звука.

Спотыкаясь на опрокинутые вещи и тревожно прислушиваясь к позывам собственного желудка, он прошел к ней. В это мгновение корабль подняло вверх, и Гай рухнул на колени, успев ухватиться за край полки, на которой лежала Магдален. Гай увидел ее: вцепившуюся в деревянную миску как в спасательный круг. Глаза девушки были пусты и безжизненны.

Он дотронулся до ее щеки. Кожа была холодной и влажной, но в ответ на его прикосновения Магдален встрепенулась.

— Я истекаю кровью, — еле слышно пробормотала она. Слабое тело ее дергалось в конвульсиях, хотя рвота, видимо, уже не шла.

Какое-то время до Гая не доходил смысл сказанного ею, но когда она слегка сдвинулась к стенке, он увидел на простыне огромное липкое пятно. В памяти тут же возникла Гвендолин, и Гая охватил ужас. Он обернулся было к двум женщинам на полу, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять: толку от них никакого. Обе служанки сами были еле живы, и им сейчас явно не до госпожи.

— Я истекаю кровью, — повторила Магдален. — Этому не будет конца.

Гай метнулся к груде сундуков, лихорадочно открыл крышку и начал перерывать. Только в третьем сундуке он наконец обнаружил простыни и, схватив их, вернулся к койке. Осторожно приподняв Магдален, он как мог перевязал ее, чувствуя, что руки стали липкими от крови.

— Неужели это ребенок? — прошептала она.

— Наверное, — сказал он мягко. — Постарайся лежать как можно спокойнее.

Он приподнял ей голову и подставил миску, но ее желудок был уже пуст, и Магдален, дергаясь всем телом, упала на койку. А корабль все швыряло из стороны в сторону.

У нее свело сильной судорогой желудок, и на лбу выступил пот.

— Я умираю.

— Ты не умрешь! — почти выкрикнул он, пытаясь заглушить одолевавший его ужас. — Я тебе помогу, и все будет хорошо.

— Не покидай меня! — она отыскала его руку, и голос ее сорвался при мысли, что она вновь останется одна в кромешной темноте, истекающая кровью, с выворачивающимся наружу желудком, причиной чего была не одна только качка. — Не покидай меня! — умоляюще повторила она.

— Только на минуту, — пообещал он и с усилием встал на ноги.

Он отсутствовал не более пяти минут, но вернувшись, застал ее плачущей от боли и ужаса, что тело ей не повинуется.

— Выпей немного вот этого, — он отвинтил крышку фляги и приложил горлышко к ее губам. Почувствовав резкий, неприятный запах, она отвернулась, но Гай настаивал, и Магдален приоткрыла губы. Огненная жидкость обожгла гортань и, спустившись в пустой желудок, разлилась там, как расплавленный свинец.

— Еще! — потребовал он. — Она снова глотнула. Наконец, ее измученное тело становилось все менее болезненным, и на Магдален навалился сон.

Гай не отходил он нее всю ночь. Она то засыпала, то просыпалась, а он менял ей промокшие простыни и полотенца, вливал ей в рот спирт всякий раз, когда ее начинал одолевать очередной приступ морской болезни. Гай не имел представления, опасен или нет крепкий спирт в таких дозах и при таком состоянии, но ему было ясно одно: если она так мучается, некогда думать о последствиях.

К рассвету шторм все-таки выдохся. Матросы с величайшим трудом взяли рифы, судно повернуло нос к ветру, и теперь можно было перевести дух после ночного сумасшествия. Гай безжалостно растолкал Эрин и Марджери, впавших в тяжкое забытье. Те, шатаясь, с бледными лицами, с ужасом посмотрели на свою госпожу, вытянувшуюся, как мертвец, на испачканных кровью простынях.

— Воды, милорд, — хрипло сказала Эрин. — Нам нужна горячая вода!

— Сейчас вы ее получите, — Гай оставил каюту и вышел на палубу, с наслаждением вдыхая чистый морской воздух. Это было прямо-таки счастьем — глоток свежего воздуха. Капитан подсчитывал ночной ущерб; к его величайшему удивлению, были сломаны всего два рангоута. На сочувствие пассажирам у него не хватало времени, поэтому коку было приказано растопить в кубрике жаровню, а Гай дал распоряжение своему смертельно бледному слуге дождаться, пока согреется вода и затем отнести ее в каюту леди Магдален. Гай сел под тент на палубе, чтобы прийти в себя и привести в порядок свои расшатанные нервы.

Примерно через час его вывел из полудремы чей-то тихий голос. Обернувшись, он увидел Эрин, все еще бледную и дрожащую после пережитого кошмара.

— Ну? — Этот короткий возглас звучал сурово, почти грубо: Гай был на взводе и уже не мог себя сдержать.

— У миледи выкидыш, милорд, — сказала Эрин.

— Я опасался худшего. Как себя чувствует леди Магдален?

— Кровотечение замедлилось, милорд, и я не сомневаюсь, что она выздоровеет. Но она очень слаба.

Золотистое сияние вплелось в серый свет утра, море бездумно-летаргически плескалось после прошедшего шторма. Потеря ребенка — серьезный удар по планам Ланкастера. Однако в тот момент Гаю де Жерве было не до этих планов.

— Сейчас спущусь вниз и посмотрю, как она.

Магдален лежала в полотняной сорочке на чистых простынях, ее бледное лицо почти сливалось с подушкой, но дыхание стало ровным. Он встал над ней, заслонив собой мертвенно-серый свет, сочившийся из иллюминатора, и она открыла глаза.

— Милорд?

— Да, это я, — он взял ее руку. — Скоро тебе полегчает, девочка моя. Все это такая ерунда!

Ее пальцы слабо сжали его ладонь. После ужасных событий этой ночи между ними возникла какая-то новая тесная связь, но смысла ее Магдален пока что не понимала.

— Боюсь, что герцог сочтет это вовсе не ерундой, — прошептала она, голосом, осипнувшим от криков и стонов. — Этот ребенок должен был закрепить права Плантагенетов на земли де Брессов.

— Эти права и без того достаточно крепкие, — пожал плечами де Жерве. — Ты полноправная наследница земель своего мужа, — и ты из рода Плантагенетов.

— Да, наверное, вы правы, милорд, — ее глаза закрылись. Магдален слишком долго пришлось привыкать к мысли о рождении ребенка, но сейчас она испытывала не более чем разочарование. В конце концов… выкидыш — дело обычное. — Такое чувство, будто я не спала целую вечность.

— Тогда спи, — он наклонился и губами коснулся ее лба. Кожа была по-прежнему холодной, но уже не липкой, и он облегченно вздохнул. Потеряв Гвендолин, он не мог лишиться теперь и ее. Мысль эта явилась непроизвольно.

На шестой день плавания, в полдень, небольшая флотилия медленно вошла в гавань Кале. Гай отправил на берег своего оруженосца, чтобы тот подыскал жилье, а сам занялся тем, что попытался выяснить ущерб, нанесенный штормом. В результате паники, охватившей обезумевших лошадей, пять из них переломали себе ноги. Два конюха получили повреждения при попытке обуздать животных. Весь экипаж и пассажиры были изнурены после десяти часов сильнейшей морской болезни. Сходить с такой командой на берег казалось весьма рискованно.

Вернулся оруженосец. Он сообщил, что самое ближайшее место, где могли бы принять всех приплывших, — аббатство Сент-Омер, расположенное в двадцати милях.

Гай нахмурился; они не успеют преодолеть такое расстояние до наступления темноты. Правда, Магдален полностью пришла в себя. Выкидыш произошел в самом начале беременности, а потому не сопровождался осложнениями, а молодость и крепкий организм позволили девушке быстро восстановить силы. Но после той штормовой ночи она еще ни разу не выходила из своей каюты, и в любом случае Гаю не хотелось утомлять ее столь дальней поездкой по плохо мощеным дорогам в шаткой повозке.

— Прихвати с собой служанок леди Магдален и отправляйся на самый большой из здешних постоялых дворов, — приказал он оруженосцу. — Снимите для леди отдельную комнату, и пусть служанки хорошенько ее приготовят; у них должны быть с собой белье и портьеры. Потом отыщешь жилье для меня — все равно какое.

Остальные должны были позаботиться о себе сами. Они могли снять жилье у местных жителей — с согласия или без него, а кто не хотел, мог разбить палатки на побережье.

Спустившись вниз, он обнаружил, что Магдален сидит на койке совершенно одетая. Она расчесывала волосы, но, когда он вошел, отложила гребень в сторону. Улыбка осветила ее лицо.

— Мы покидаем этот гадкий корабль? Надеюсь, мне никогда больше не придется плавать по морю?

— Боюсь, что придется, — улыбнулся в ответ Гай. Они не задавали друг другу вопросов; новые отношения, возникшие между ними, не требовали никаких вопросов. — Поднимись, я отнесу тебя на палубу.

Он поднял ее, руки девушки просто и естественно обвились вокруг его шеи, а голова легла ему на плечо.

— Я, разумеется, могла бы и сама прогуляться, но так мне гораздо приятнее.

В голосе ее звучали кокетливость, а в глазах, направленных на него, плясали огоньки. Гай почувствовал, как по его телу пробежала сладостная дрожь, но, сдержав себя, он сурово сказал:

— Магдален, меня совершенно не интересует, что тебе приятно, а что нет.

— А мне кажется, интересует, — тихо сказала она, и нежность ее голоса подействовала на Гая пьяняще и отравляюще одновременно. Прежде чем он успел что-либо сказать, она крепко схватила его голову и страстно приникла к его губам. Исчезло все, осталась теплая влага ее рта, округлость тела, грудь, прижавшаяся к нему. Ее губы имели медовый привкус, от кожи шел сладкий запах парного молока, тело было младенчески мягким и нежным, но в нем пульсировала страсть пробудившейся женственности.

Пожалуй, он позволил этому мгновению затянуться, заняв подчиненную роль в странном и волнующем союзе, сложившемся между ними. Она увлекала его в опасную близость, это был поцелуй, в котором человек тонет, и не имевший ничего общего с теми поцелуями, которые Гай получал от других женщин.

И все же он отшвырнул ее на полку, как прокаженную.

— Ради Христа, Магдален! Какой дьявол вселился в тебя? — он провел рукой по волосам, потом невольно дотронулся до своих подрагивающих губ. Ты же не свободная женщина. Неужели ты способна совершить прелюбодеяние? Это же смертный грех.

— Я люблю тебя, — сказала она просто. — И не считаю, что это грешно. Очень давно, сразу после того, как умерла леди Гвендолин, я сказала тебе, что никогда не выйду замуж за Эдмунда, но ты не пожелал этого слушать.

— Остановись! — его голос дрожал от страха — от страха не совладать со своими прорвавшимися наружу желаниями. — То, что ты говоришь, — безумно. Ты не в своем уме!

Она упрямо покачала головой.

— Вовсе нет. Мне неизвестно, что стряслось с Эдмундом, но не сомневаюсь, если бы он был рядом, я смогла бы сделать так, чтобы он понял меня.

Гай пристально посмотрел на нее. На какое-то мгновение он начал верить, что она и в самом деле сошла с ума.

— Твой муж мертв, — сказал он наконец.

Она посмотрела исподлобья:

— Если ты веришь в это, то мне непонятны твои страхи. В таком случае я ведь свободна! Но Эдмунд жив, я в этом уверена.

Гай, хмуро развернувшись, вышел прочь из каюты, яростно хлопнув дверью. Его гнев был направлен скорее на себя самого, чем на Магдален. Она действовала под влиянием порыва, который он мог бы предугадать или, по крайней мере, остановить. Но он растерялся, он не нашел в себе ни воли, ни сил, чтобы пресечь на корню все ее попытки увлечь его в водоворот страсти. И теперь он отчетливо и не без горечи сознавал, что вынужден будет держаться подальше от нее.

Оруженосец Гая, крепкий, дюжий молодец, вынес Магдален на палубу и уложил в паланкин. По палубе прогуливались служанки. Магдален заметила в отдалении Гая, отдававшего распоряжения парламентским приставам; он так и не взглянул в ее сторону.

В гостинице «Золотой петух» ее уложили в постель в отдельной комнате, окна которой выходили на базарную площадь. На соломенном матрасе квадратной постели уже были постелены белоснежные льняные простыни из сундука с приданым, окна занавешены темно-красными портьерами, почти не пропускавшими света. Пол Марджери, поругавшись с местной прислугой, подмела сама, так что все было бы отлично, если бы не шум и крики — бич постоялого двора.

Комната располагалась прямо над залом для гостей, и через щели рассохшегося пола до Магдален долетали крики и смех, громкое пение. С площади в свою очередь проникал уличный шум: грохот обитых железом колес по булыжной мостовой, крики уличных торговцев, брань поссорившихся по пьяному делу матросов. И кроме того, постоялый двор располагался вплотную к собору, и когда колокола сзывали прихожан на службу, у Магдален голова лопалась от этого трезвона. И еще… жутко разило рыбой!

Магдален послала Эрин, чтобы та попросила лорда де Жерве навестить ее, однако служанка вернулась с ответом, что милорд очень занят. Впрочем, о любых своих пожеланиях она может известить через служанку.

Магдален начала кусать ногти от досады.

— Коли так, пойди к милорду, Эрин, и спроси, долго ли он намерен оставаться в этом месте, поскольку у меня голова вот-вот лопнет от колокольного звона.

Гаю тоже не очень-то нравилось в тесной и грязной мансарде, где по углам сновали тараканы и большие бочки у противоположной стены воняли рыбьим жиром. Тем не менее он был не в настроении трогаться с места до завтрашнего утра, и нетерпеливость Магдален не могла поколебать его решения. Довольно резким тоном он попросил Эрин передать хозяйке, что если той мешает шум, пусть она заткнет себе чем-нибудь уши и ждет до следующего дня.

Получив такой отеческий совет, Магдален присвистнула от возмущения и объявила о своем намерении встать.

— Боже, миледи, но это же совершенная глупость! — запротестовала Эрин. — Вы же еще слабы, как новорожденный ягненок.

— Ерунда! У меня достаточно сил, и будет еще больше, если я сумею сбросить с себя хандру. Помоги надеть платье, я сама найду милорда. Если он не желает прийти ко мне, то я сама пойду к нему!

Однако, встав с кровати, она с огорчением поняла, что ноги у нее подкашиваются. Она постояла минуту, держась за косяк двери, затем решительно шагнула в коридор. Шаткая деревянная лестница вела в зал для гостей, и Магдален, подобрав юбки и осторожно ступая, сошла вниз.

Здесь было полно народа, в воздухе висел тяжелый запах пота и несвежего пива, перебивавший даже рыбную вонь. На мгновение ей стало плохо, но, преодолев дурноту, она ринулась сквозь толпу на улицу. Со слов Эрин она знала, что лорд де Жерве ушел со слугой по делу, и если она подождет милорда на улице, на свежем воздухе и на солнышке, то наверняка его поймает при возвращении.

С некоторым облегчением Магдален уселась на лавку у стены постоялого двора и на минуту прикрыла глаза.

— Простите за дерзость, но здесь не место для леди!

Незнакомый голос заставил ее вздрогнуть. Она увидела перед собой мужчину средних лет, судя по одежде — рыцаря. Первая мысль, которая пришла ей в голову — она его уже где-то видела раньше, вернее, ей знакомы эти глаза — серые, как и у нее. Лицо незнакомца было худым и заостренным книзу, нос крупный, выдающийся вперед, зато тонкие губы делали едва заметным рот этого человека. Впрочем, сама по себе внешность не вызывала в ней особого интереса, дело было в другом: хотя рыцарь был сама любезность и ослепительно улыбался, от него исходило ощущение угрозы.

— Сэр, — брови Магдален надменно приподнялись с чисто плантагенетовским высокомерием.

— Сьёр Шарль д'Ориак, миледи де Бресс. — Он низко поклонился и, взяв ее руку, поднес к своим губам. — Еще раз простите меня за вмешательство в ваши личные дела, но городская улица и в самом деле неподходящее место для одинокой леди. Если вы позволите мне составить вам компанию, то буквально в двух шагах отсюда расположен садик, где вы могли бы насладиться солнцем, не опасаясь, что к вам кто-то привяжется.

— До сих пор, однако, кроме вас, никто ко мне не привязывался! — ответила она резко, раздраженная, помимо неловкости, самой возможностью такого предположения.

Глаза д'Ориака потемнели, и ощущение исходящей от него угрозы стало совершенно явственным. Магдален похолодела, хотя бояться не было, безусловно, никаких оснований: она сидела в двух шагах от дверей постоялого двора, и раздававшийся там гвалт казался лучшей гарантией ее безопасности.

— И все же, заверяю вас, я всего лишь хочу услужить вам, — сказал д'Ориак, мягко положив свою руку на ее ладонь. — Умоляю вас, позвольте показать вам садик. Кроме монахов, там нет ни души. Он принадлежит пресвитерии, но вам с радостью предоставят там уединение.

«Почему же, — спрашивала она себя, — при всем том, что его слова вполне разумные, а сам он явно принадлежит к дворянскому сословию, я не верю не единому его слову?» Почувствовав, как его пальцы властно сжались вокруг ее запястья, Магдален не на шутку испугалась. Но, Боже! Какое счастье! — в дальнем конце площади она заметила лорда де Жерве, возвращавшегося в сопровождении слуги. Вырвав руку, она опрометью бросилась ему навстречу с криком: «Милорд де Жерве!»

Шарль д'Ориак, быстро оглянувшись и не произнеся ни слова, торопливо зашагал прочь.

Гай поспешил к ней.

— Что ты здесь делаешь?

— Я хотела поговорить с тобой, — сказала она запыхавшись. — Ты ко мне не шел, что мне оставалось еще делать?

Гай нахмурился и отослал слугу.

— Что за человек только что был с тобой?

— По-моему, очень нехороший человек. Кажется, он назвал себя сьёром д'Ориаком, и, хотя я ему не представилась, он знает мое имя.

— Это как раз неудивительно. Кале — маленький городишко, и здесь каждый все обо всех знает. Однако тебе не следует выходить в город одной.

— Он сказал то же самое, и настаивал, чтобы я пошла с ним в сад пресвитерии, где могла бы наслаждаться солнцем, не опасаясь посторонних. — Она вздрогнула. — Не понимаю, отчего, но он так испугал меня.

— Чем? — Ее тревога передалась Гаю.

— Мне показалось, что он хочет заставить меня пойти с ним, — сказала она, медленно подбирая слова.

— То есть хочет похитить тебя?

— Наверное, это звучит глупо, но именно так мне и показалось. Еще мне показалось, что я его узнала… что-то вроде воспоминания… — Она замолкла и пожала плечами. — Я не могу подобрать нужные слова.

Гай помрачнел еще больше. Для него было загадкой, какую угрозу мог представлять французский дворянин для знатной леди, которую он, тем более, признал. Иное дело, если бы он принял ее за горожанку, которая пришла к постоялому двору, чтобы явно и неприкрыто предлагать там свои услуги. Здесь можно было бы ждать с его стороны непристойной шутки. Наконец, Кале находился под протекторатом Англии, и добрая половина горожан видела, что эта леди сошла с английского судна с развевающимся на его мачте штандартом Ланкастеров. Ни один француз не рискнул бы вести себя неучтиво по отношению к такой даме… Разве что… Но нет, маловероятно, чтобы Боргары успели перенести свое вероломство на французскую территорию.

— Возвращайся обратно в свои покои, — сказал он. — Теперь надеюсь, тебе понятно, что улица — неподходящее место для девушки вроде тебя.

— А ты не придешь ко мне? Я в самом деле с ума схожу от скуки и не могу больше находиться в постели. А может быть, немного пройдемся? — она улыбнулась, с надеждой глядя на него.

Де Жерве почувствовал, что у него уходит почва из-под ног.

— Я совершенно не расположен расхаживать с тобой. Иди на постоялый двор. Завтра мы отправляемся, и тебе надо хоть немного выспаться.

У нее с лица сбежал румянец и губы задрожали, как в тот далекий день, когда он наказал ее за обиду, нанесенную леди Гвендолин. Как и тогда, она показалась ему похожей на раненого олененка. Резко отвернувшись, она, не проронив ни слова, ушла.

С колокольни звонили к вечерне, но шум в общем зале не смолкал. Эрин принесла хозяйке ужин: миноги и пирог с угрем.

— Почему не мясо? — спросила Магдален, с трудом приподнявшись на подушке. — Меня уже тошнит от запаха рыбы.

— Но пирог очень вкусный, миледи, — промурлыкала Эрин. — И потом, если вы не будете есть, вы не восстановите своих сил.

Магдален уткнулась головой в подушки и закрыла глаза.

Через час площадь огласили звуки музыки и громкий смех.

— О, миледи, это менестрели, — воскликнула Эрин, высунувшись их окна. — И актеры тут.

— Да, и смотрите, там вот труппа спятивших танцоров, — встряла в разговор Марджери, перегнувшись через подоконник так далеко, что Эрин пришлось схватить ее за перевязь фартука. — Я их уже видела в Линкольне. Они танцуют так, потому что одержимые. Вы только поглядите на них, миледи.

Магдален тяжело вздохнула. Сумасшедшие танцоры не вызывали у нее никакого энтузиазма. Все еще болела голова, но не это было причиной глубокого уныния.

— Спуститесь вниз и поглядите, если вам так интересно.

— Но мы не может оставить вас одну, миледи, — возразила Эрин, но глаза у нее загорелись. — А почему бы вам тоже не пойти?

Магдален отрицательно покачала головой.

— Нет, я не расположена смотреть на них, но вы можете пойти вдвоем. Ночью вы мне не нужны.

Поотнекиваясь для порядка, Эрин и Марджери через пять минут накинули плащи с капюшонами и кинулись на улицу, где все громче становились крики, визги и иные звуки веселья. У Магдален возникло ощущение, что кричат прямо ей в ухо. Натянув простыню на голову, она зарылась лицом в подушку.

Должно быть, она заснула, потому что, открыв глаза, обнаружила, что комната погружена во мрак. Шум на площади не смолкал, и оттуда сквозь шторы пробивался свет факелов. Она не понимала, что заставило ее проснуться, но сердце почему-то колотилось и во рту пересохло. И тут она с содроганием увидела, как по стене метнулась громадная тень, похожая на гигантскую летучую мышь, и ей стало понятно, что шестое чувство вновь помогло ей ощутить опасность. Что-то темное бросилось на нее, и в воздухе блеснул кинжал или нож.

Магдален откатилась в сторону, и в тот же миг нож распорол подушку. Крик застрял у нее в горле. Она сползла на пол, но человек в капюшоне, обежав кровать, снова надвигался на нее. На этот раз ей удалось закричать, но голос ее потонул в шуме, доносившемся с площади. Стянув с кровати простыню, Магдален швырнула ее в нападавшего. Рука с ножом запуталась в полотне, и убийца грязно выругался. Она снова закричала и кинулась к двери. Пальцы, потные и скользкие от ужаса, нащупали щеколду. На дверь набежала тень — неизвестный был уже у нее за спиной. Ей удалось броситься на пол и тем избежать удара, и в этот момент дверь распахнулась.

Все дальнейшее происходило как в тумане. Магдален, сжавшись в комок, замерла у стены, пока Гай де Жерве, обезумев от ярости, пытался схватить незнакомца. Через мгновение в руках у Гая осталась коричневая монашеская ряса, а человек в подштанниках и рубашке выпрыгнул из окна и растворился в ночи.

— За что он хотел убить меня? — задыхаясь от рыданий, она бросилась к Гаю. Он прижимал ее, что-то ласково бормоча на ухо, пока она не перестала дрожать.

— По-моему, никто не слышал моих криков, — с трудом выговорила она. — На улице было так шумно.

— Я случайно проходил мимо двери, — сказал он. — Но тоже ничего не слышал.

Она снова задрожала, и он внезапно ощутил ее почти неприкрытую наготу, шелковистую округлость ее тела под руками, колыхание прижатой к нему груди. Гай отстранился, но она лишь прижалась к нему еще теснее.

— Не отпускай меня. Мне так холодно и страшно.

Он вновь оказался бессилен. Пришлось опять обнять ее.

— Где твои служанки, свет мой? — он хмуро оглядел пустую комнату.

— Я разрешила сходить им на базарную площадь, посмотреть на артистов, — сказала сна, прижимаясь все ближе, ощущая, как тепло ее коже от прикосновения его рук: что-то почувствовала она еще — восходящее откуда-то из глубин покалывание.

— Ничего глупее нельзя было придумать! Они не имели права покидать тебя.

Слова эти прозвучали, однако, не столь грозно, как ему хотелось бы. Сквозь рубашку он ощутил прикосновение ее сосков, и тело его взволновалось. Превозмогая желание, он отпрянул от нее и поднял с пола упавшую простыню.

— Обернись, тебе будет не так холодно.

Она взяла простыню, но явно неохотно.

— Я бы предпочла твое тело вместо этой тряпки.

Он беспомощно посмотрел на нее, не находя слов, которые спасли бы его и ее от гибели в трясине бесчестья.

— Ты толкаешь себя и меня на смертный грех, — сказал он, но в его голосе не было уверенности. И дальше не замечать овладевавшую им страсть становилось просто невозможно, но до тех пор, пока Джон Гонтский не объявит официально о вдовстве своей дочери, всякая уступка чувствам в его глазах являлась ничем иным, как супружеской неверностью. Правда, его знакомые мужчины не сочли бы это за большой грех, но только не Гай.

— Я люблю тебя, — проговорила она. — И не сомневаюсь, что ты меня тоже любишь.

Конечно же, он любил ее, сперва, не осознавая этого, затем — не решаясь себе в этом признаться. Но это ничего не меняло. Не ответив ни слова, он подошел к окну и посмотрел на то, что происходило во дворе. Там уже кипела пьяная драка, сцепившиеся в мертвой хватке тела скатились в канаву, а женщины, не успевшие или не пожелавшие спрятаться в надежное место, визжали, и трудно было определить, отчего больше — от страха или от удовольствия. Гай подумал, от служанок-потаскушек из свиты Магдален толку не было и не будет, дай Бог, если они не заработают за время их поездки круглый живот.

Магдален подошла и остановилась рядом — теперь уже закутанная в простыню. Положив свою руку на его ладонь, она спросила:

— Почему меня пытаются убить?

— В такие ночи разгула и пьянства грабителям, убийцам и разбойникам раздолье, — сказал он, не желая по-прежнему посвящать ее в обстоятельства интриги, разыгрывавшейся вокруг нее, и не решаясь доверить ей свою догадку о том, что ночное нападение не было случайностью. Она не нашлась, что сказать в ответ, а он, нахмурившись, поднял с пола монашескую рясу, поднес ее к свету, лившемуся из окна и внимательно осмотрел, но ничего интересного не заметил: обычное облачение слуги божьего, без каких-либо признаков, по которым можно было бы установить ее владельца.

— Я распоряжусь выставить у твоих дверей караульного, — сказал он. — Осмелюсь предположить, что тебе еще долго придется ждать возвращения служанок.

— Не оставляй меня одну, — попросила она, и в голосе ее был испуг. — Он может вернуться, как только ты выйдешь.

Гай стоял в нерешительности. Его готовность к сопротивлению совершенно улетучилась, тем более что грохот спотыкающихся сапог в коридоре и долетавшие пьяные возгласы придавали убедительность опасениям Магдален.

— Воля твоя, я остаюсь до возвращения служанок, но тебе придется лечь в постель.

Как бы в чем-то сомневаясь, она с минуту внимательно вглядывалась в его лицо, затем повернулась к кровати, медленно размотала простыню и, словно бы в раздумье, одним коленом встала на матрас. Он задохнулся, осознавая весь смысл этого вызывающего приглашения, хотя обстановка в гостинице и за окном меньше всего располагала к тому, чего она хотела.

— Веди себя пристойно, — сказал он почти грубо и подошел к кровати. — Ложись немедленно.

Он притворно сурово шлепнул ее, и она прыгнула под покрывало.

— Тебе только бы портить настроение другим, — она была обижена.

— Я уже сказал, что не играю в эти игры, — заявил он.

— Да, разумеется, — Магдален закрыла глаза и натянула покрывало до подбородка. — Спокойной ночи, милорд.

Гай постоял с минуту, глядя на нее сверху вниз и не в силах сдержать улыбки. Пусть он сбит с толку, но не станет действовать ей во вред. Гай присел на подоконник и стал смотреть в окно. Шум на площади стих, остатки гулявших либо разбрелись по переулкам, либо забылись в тяжелом сне прямо на земле и в сточных канавах. Имеет ли какое-то отношение к ночному нападению сьёр д'Ориак? Кто он вообще такой? «За время поездки надо будет навести справки, — решил Гай. — Поручу это Оливье, он уроженец Прованса и самый умный из слуг, способный без мыла влезть в…» Гай усмехнулся.

Марджери и Эрин появились заполночь, растрепанные, с раскрасневшимися лицами, невнятно бормочущие что-то себе под нос. При виде лорда де Жерве, восседающего на подоконнике, они открыли рот и застыли в дверях, предчувствуя неминуемую головомойку.

— Миледи сказала, что мы можем уйти погулять, — наконец выговорила Эрин.

— И она разрешила вам шататься где-то всю ночь и вернуться домой в совершенно непотребном виде? — язвительным шепотом спросил Гай. — Пока вы горланили и развратничали неизвестно где, миледи подверглась страшной опасности. Радуйтесь, что на этот раз я не прикажу высечь вас за вашу халатность и беспутное поведение!

Он шагнул к двери.

— На заре мы двинемся в путь. С первым лучом солнца вы и миледи должны быть готовы.

Однако на заре стало очевидно, что собрать людей из свиты и дружины просто невозможно. Те немногие, кого удалось отыскать, лыка не вязали после ночных возлияний, и из всего отряда лишь два человека поутру не жаловались на головную боль — сам де Жерве и Магдален. Даже слуга Гая с величайшим трудом улавливал смысл приказаний хозяина, и отправлять его вперед, на разведку было все равно, что посылать за смертью. Пришлось примириться с мыслью, что придется еще на сутки задержаться в этом вредном для здоровья и нравственности портовом городке. Однако их пребывание в Кале затянулось. Двоих людей из свиты де Жерве разобиженные горожане обвинили в воровстве, и целых два дня ушло на судебное разбирательство. Гай был чрезвычайно раздражен, но не рискнул отмахнуться от недовольства проживающих в городе французов: и без того здесь накопилось немалое недовольство зависимостью от английской короны.

Протестов Магдален по поводу задержки в городе и затянувшегося пребывания на постоялом дворе с его вечным шумом, грязью и вонью удалось избежать, позволив ей прогуливаться по городу в сопровождении двух оруженосцев и служанок. Со стороны такая предосторожность могла показаться излишней, но после ночного происшествия Магдален приняла эти меры защиты с искренней благодарностью. Когда она бродила по оживленному порту, любуясь его пестрыми красками, разноязыкой речью, и вдыхая невероятные и неведомые ей запахи, она становилась веселей и к ней возвращались силы.

В конце концов на третий день они тронулись в путь. Магдален и служанки разместились в закрытой повозке, где обложенная подушками скамейка сидения была лишь слабой защитой от тряски и болтанки, неизбежной на ухабистой дороге. Вся процессия имела торжественный и грозный вид; по ходу марша герольд сигналом рожка возвещал о каждом препятствии, встречавшемся на пути, после чего в воздух вздымались штандарты Ланкастеров и де Жерве. У встречных создавалось впечатление, что на них движется грозное воинство, и местные жители, привыкшие к бродившим по стране отрядам, промышлявшим разбоем и мародерством, забивались в дома и дрожали от страха, пока воины не проходили мимо.

Они увидели крыши аббатства Сент-Омер в тот момент, когда колокола возвестили о вечерней службе. Они подъехали к сторожке у ворот, но уже издалека Гаю показалось, что в монастыре что-то неладно. Наверняка их приближение было замечено издалека, и они надеялись, что сейчас один из монахов-госпитальеров выйдет им навстречу, чтобы провести внутрь монастыря и показать гостевые комнаты. Но каменные ворота были наглухо закрыты, а смотровое окошко — зарешечено. По приказу Гая слуга позвонил в колокольчик перед воротами — внутри аббатства прокатилось эхо, странное, глухое, будто монастырь вымер.

Минут через десять наконец послышались шаркающие шаги, и решетка, соскользнув вниз, открылась. На них глядело морщинистое лицо с выцветшими грустными глазами под белым апостольником и черным башлыком.

— Едва ли я чем-нибудь смогу вам помочь, друзья мои, — сообщила привратница, явно не собиравшаяся открывать калитку.

— Но как же так?! — воскликнул Гай. — Мы хотели бы попросить славных сестер аббатства предоставить нам кров. Среди нас есть женщины.

— За этими стенами чума, — просто сказала сестра.

Гай непроизвольно отпрянул, губы его сами зашептали молитву, прося покровительства у Святой Катерины — его заступницы. Великий мор прошел по всей Европе лет сорок назад, но чума оставалась бичом Божьим, бедствием, от которого не было защиты и спасения. Она одинаково поражала и богача и бедняка, лорда и крестьянина, не раз становилась проклятием и для слуг Господних.

— Да смилостивится Господь над вами, сестра, и над всеми в этой обители! — с чувством сказал он. Решетка опустилась, и рыцарь вернулся к своим спутникам, стоявшим чуть в отдалении. Мальчишка-слуга шел следом, время от времени заглядывая в глаза хозяину.

— Милорд, а мы случаем не заразились?

Гай покачал головой.

— Нет, мальчуган. Мы же не заходили за ворота.

— Что случилось, милорд? Почему они отказываются принять нас? — Магдален, с облегчением выпрыгнув из повозки, потянулась.

— В аббатстве чума, — сказал он. — На эту ночь придется искать убежище в самом городе.

Однако, когда через час они подъехали к стенам Сент-Онера, то увидели запертые ворота, а за ними стражника, одновременно напуганного и сурового: напуганного воинственным видом прибывших, а сурового потому, что им все равно некуда было деваться и они так или иначе зависели от него.

— Повсюду чума, — сказал он. — Нам приказано не пропускать в город ни одного приезжего.

Гай не мог не признать разумности действий городской коммуны: изоляция — со всеми вытекающими из этого неудобствами — была единственным способом спасти себя от чумы. Если бы Гай захотел, он со своими людьми смог бы взять ворота штурмом, но, во-первых ни он, ни его сеньер не находились в состоянии войны с жителями Сент-Онера, а во-вторых, он не горел желанием провести ночь в обществе новоприобретенных врагов.

Магдален опротивела поездка в повозке, кроме того, ей хотелось есть. Девушка решительно слезла на землю.

— Сэр, если у вас есть палатки, почему нам не разбить по-солдатски лагерь? — она жестом указала на равнинный пейзаж вокруг себя. — Здесь в нашем распоряжении чудесная река, дров сколько угодно.

— Мы могли бы так поступить, — медленно ответил он, — но едва ли такое жилище приличествует леди де Бресс.

— Леди де Бресс полагает, что приличествует, — безапелляционно заявила она. — Ничего более приятного, по-моему, нельзя придумать. Тем более вечер сегодня просто восхитительный!

Вечер и вправду был чудесный, воздух — свеж и ароматен, как вино; пахло базиликом и шалфеем, которыми зарос берег. Повара, похлопотав, могли бы приготовить ужин на жаровнях, предусмотрительно уложенных в повозки, для ночлега имелось достаточно палаток.

— Как давно я мечтала о таком вечере! — воскликнула Магдален радостно.

Гай засмеялся, но при виде чувственного отблеска в ее озорных глазах, при виде приоткрывшегося в улыбке страстного ротика и белых зубов, нетерпеливо прикусивших нижнюю губу, его пронзило желание, подобного которому он никогда дотоле не испытывал. Гаю стало трудно дышать.

— Пресвятая Богородица, Магдален; что за чары ты на меня насылаешь? — горячо зашептал он. — Ты и в самом деле дочь своей матери.

— Своей матери? — серые глаза расширились от удивления. — А что ты знаешь о моей матери?

— То, что она околдовывала всех мужчин, вокруг нее, — и взгляд его внезапно затуманился. — То, что она ввергала их в безумие силой своей неземной красоты и…

Он резко остановился, осознав, что он говорит и кому. «И силой своего вероломства», — чуть было не сказал он, но разве можно было поверять такие вещи этой юной, невинной девушке, еще не осознавшей всей силы своих чар.

Никто до сего дня не говорил с Магдален о матери, более того, она даже не знала ее имени, поэтому теперь, захваченная жаром его слов, она решила, что настал момент хоть что-нибудь выяснить.

— Не понимаю, — произнесла она робко. — Разве плохо, что я в чем-то похожа на свою мать?

Лицо Гая приняло сосредоточенное выражение.

— На всех нас лежит печать нашего происхождения, — ответил он отрывисто. — Благодаря этому мы поступаем так, а не иначе. У тебя рот Джона Гонтского, а отсюда — его высокомерие и решительность, но кое-что есть и от твоей матери.

С этими словами он отвернулся от нее и пошел обсудить с вассалами, что им делать завтра.

Магдален бродила вдоль берега, переполненная странным, непонятным ей волнением. Иногда ей начинало казаться, что она стоит на пороге осуществления своих надежд. Может быть, в ней говорил голос матери, пробившийся к ней из прошлого, подобно кинжалу, пронзающему воск.

На пригорке над рекой были разбиты палатки, и вскоре воздух наполнился густым ароматом жареных оленьих окороков и половинок бараньих туш, взятых из тех запасов, что они везли из Англии. За цепью палаток на подмостках установили длинный стол, и вся компания уселась на дощатые скамейки; к этому времени на небе уже загорелась первая вечерняя звезда. Пиршество проходило по церемониалу, принятому в поместье де Жерве в Хэмптоне. Рыцарям прислуживали их слуги, другие слуги носили от жаровен к столу тарелки, полные мяса; зажженные факелы и менестрели своим пением еще сильнее заставили Магдален ощутить настроение сумерек.

Тем не менее Магдален ухватила большой ковш и обильно полила мясным соусом ломоть хлеба. Проголодавшаяся, она на мгновение забыла, что есть следует медленно и красиво, и запихала кусок в рот целиком, после чего сняла с пояса набедренный нож, усыпанный драгоценными камнями по рукоятке, и начала торопливо резать кусок мяса, лежавший перед ней.

— Ни разу в жизни не чувствовала себя такой голодной, — по секрету призналась она Гаю, виновато вытирая носовым платком жирные пальцы. — Дело, наверное, в том, что мы сегодня не обедали.

— Голод не тетка, — изрек тот и отпил из кубка с вином, поданного ему слугой. — Однако мне приятно видеть тебя выздоровевшей.

— Да, я вполне здорова, — в тон Гаю ответила она, — и завтра намереваюсь ехать верхом. — Тряска в повозке — это невыносимо. Совершенно скотский способ путешествовать.

Гай засмеялся.

— Я ничего не имею против. Но если ты и вправду намерена ехать верхом, не худо было бы тебе отдохнуть.

— Как ты думаешь, здесь могут быть волки? — внезапно спросила Магдален; до нее вдруг дошло, что за магическим кругом огня затаилась темная долина.

— Вероятно, да. Но они боятся огня, а кроме того, на ночь мы выставим караулы.

Магдален передернула плечами.

— Я охотнее встретилась бы еще раз с этим монахом-убийцей, чем с волками.

Он пристально посмотрел на нее.

— Не нагоняй на себя лишних страхов, ты в полной безопасности.

— Тебе не кажется, однако, странным, что уже второй раз на меня совершают покушение: сперва эти разбойники около Вестминстера, затем этот неизвестный на постоялом дворе?

— Что делать, сейчас времена беззакония и смуты. В Вестминстере мы ехали слишком поздно и без надлежащей охраны, так что, можно сказать, сами накликали на себя беду. А ночь на постоялом дворе… — Гай пожал плечами. — Весь город пьянствовал и буйствовал, как же тут разбойнику и насильнику не воспользоваться благоприятной возможностью?

Она кивнула, катая пальцем хлебный мякиш.

— Но ведь и с Эдмундом что-то случилось…

— Эдмунд, как тебе известно, заехал в лес, где живут самые отпетые разбойники.

— Да, это сущая правда, — она ладошкой прикрыла зевок.

— Пойдем, я отведу тебя в палатку; твои служанки уже ждут тебя там, — он поднялся из-за стола. — Для троих палатка маловата, но они могут поспать и снаружи.

Магдален засмеялась:

— А ты не боишься, что они снова будут приставать к мужчинам? — она окинула взглядом бодрствующий бивуак, вооруженных воинов, сидящих у жаровен и костров, чистящих оружие, жующих, передающих друг другу фляги с пивом и медом. Сейчас все казалось мирным и спокойным, но что будет, когда огни погаснут?

— Сомневаюсь, чтобы они осмелились на это, — усмехнулся Гай, с неприязнью вспоминая их поведение в ночь покушения.

Магдален кивнула и доверительно положила свою руку в его ладонь. Он остолбенел, хотел выдернуть руку, но потом уступил. Со стороны это был невинный и естественный жест, если бы не ее маленький пальчик, выводивший крошечные круги на его сомкнутой ладони. Его тайные, чувственные движения намекали на влажность и тепло, на отверстые уста и упоение ласки. Гай пристально взглянул на нее, увидел обращенное к нему чуть запрокинутое, зовущее лицо и почувствовал, как его снова затягивает в опасный и сладостный водоворот, в центре которого — она с ее колдовской способностью сбивать с толку и заставлять подчиняться ее желаниям. Откуда она научилась таким вещам? Они находились в невероятном противоречии с ее наивностью. А впрочем, почему он считает ее невинным младенцем? Она предельно ясно показала, что ей нужно от него, и знала, что он хочет того же. Такая ясность целей и такая последовательность в их осуществлении — разве это черта невинности? В конце концов женщины — сосуд зла, а Магдален, как говаривал Джон Гонтский, с рождения несет на себе печать зла и порока. Стало быть, она опасна вдвойне.

Они уже были в палатке, и, снова взглянув на него, Магдален засмеялась низким, чувственным смехом. Гай вдруг понял, что стоит на краю пропасти, уклоняясь от ответа, просто пытается выиграть время. Он резко вырвал руку и вышел, пожелав ей на ходу спокойной ночи.

Палатка оказалась не просто маленькой, а крохотной, в нее с трудом влез соломенный тюфяк. Спать раздевшись, как обычно, было слишком холодно, и Магдален залезла под меховое одеяло прямо в сорочке, и лежа слушала, как засыпает лагерь. Залаяла бродячая собака, на ее лай из города отозвались другие. У Магдален побежали по спине мурашки. Что-то похожее на призыв, что-то дикое, исходящее из самых недр, было в этих звуках. Ее всю охватило волнение, порыв, не терпящий отлагательства и, несмотря на свежесть ночи, Магдален бросило в жар.

Она знала, что ей нужно, она понимала, что время пришло, хотя сознание никак не могло найти оправдания ее намерениям.

Еще плотнее завернувшись в меховое одеяло, Магдален подползла к выходу из палатки. Часовой дремал на своем посту, а с земли доносился храп Эрин и Марджери. Подобно привидению, она выскользнула наружу и выпрямилась; темный мех и темные волосы позволяли быть незаметной во мраке. Где-то сзади тускло мелькали далекие огни. Несколько факелов в руках расставленных в поле вокруг лагеря часовых казались горящими глазами каких-то зверей. Внутри цепи из этих огоньков шевелились и время от времени ржали лошади, привязанные к кольям; в остальном же в лагере царили спокойствие и безмолвие.

Флаг де Жерве, чуть колышимый слабым ветерком, реял над палаткой. Магдален бесшумно ступала по земле, окутанная тьмой, чувствуя босыми ногами колючую траву, мокрую от ночной росы. Никто ее не увидел. Только полусонный слуга одного из рыцарей, объевшийся зелеными яблоками, сорванными по дороге в каком-то фруктовом саду, и теперь мучившийся животом, заметил девушку, но решил, что перед ним фантастическое видение, и потому лишь прошептал молитву, прося Святого Христофора защитить его от дьявольского наваждения.

Гай не спал. В палатке тускло горел фонарь, а в голове благородного лорда проносился вихрь грез, и тело томилось страстным желанием. Он всегда считал себя целомудренным мужчиной. Он хранил верность Гвендолин, исключая, разумеется, то время, когда он воевал и когда перенапряжение сил, пролитая кровь и чувство смертельной опасности принуждали его дать выход вожделению, но это было для него чем-то вроде вскрытия нарыва — чтобы накопившийся гной не осквернил тело и душу. Так же примерно обстояло дело после смерти Гвендолин — серьезного влечения к какой-либо женщине ему не довелось испытать.

Но так было до сих пор. Теперь же его всего захватило необузданное плотское желание, могучая и трепетная одновременно одержимость тела. Но было в этом и что-то большее. Если бы речь шла лишь о зове плоти, он бы постарался дать ему выход где-нибудь в другом месте или силой разума переключить себя на что-то другое. Но сейчас он видел перед собой только Магдален и воочию ощущал, как его оплетает паутина женских чар. Она была, как и мать, живая, надменная и решительная, искренне преданная человеку или цели, к которым стремилась, и смесь этих качеств вызывала в Гае трепет наслаждения.

И он уловил ее запах, запах парного молока и меда, а потом узнал тень, проскользнувшую в его палатку. И фатальная неизбежность того, что должно произойти, вытеснила из его сознания громко протестующий голос самоотречения во имя верности.

Скинув с себя меховую накидку, она нырнула к нему под покрывало.

— Мне страшно спать одной, когда вокруг собаки, волки и монахи с ножами!

— Почему же ты не позвала служанок? — высвободив из-под нее приготовленное на случай тревоги копье, он пододвинул его к себе.

— Звала, но почему-то никто не пришел, — совершенно обнаженная она вытянулась рядом с ним.

— Мадам, я ни капельки не сомневаюсь, что вы лжете!

— Совершенно верно, — согласилась она, губами и кончиком языка пролагая дорожку от подбородка к уголкам его рта. — Но что остается делать?

Он притянул ее к себе и крепко прижал, согревая. Затем отбросил одеяло в сторону, подставляя ее наготу под свет фонаря. Тело девушки засияло слабым молочным блеском: холмики грудей с синими прожилками, тонкий изгиб бедер, его ладонь легла ей на колено и отвела ногу чуть в сторону. Магдален вздрогнула, почувствовав, что она распахнута для его горячей, пылкой ласки. Ее губы припали к темной впадине под ключицей, язык смаковал сладко-соленый привкус его кожи. Он чуть приподнялся, и она перестала ощущать границы своего тела, как бы не существующего отдельно от любимого, и когда после бесконечного растворения он отдалился от нее, Магдален охватило чувство безвозвратной потери, на глаза навернулись слезы, руки сжались вокруг него, как бы пытаясь вновь связать его с собой.

Гай чутко почувствовал ее настроение, и обхватил ее своими могучими руками, откинувшись рядом на постель. Она тихонько плакала, уткнувшись ему в плечо, обвивая его своим теплым телом, и он с неожиданной остротой ощутил хрупкость и беззащитность девушки, только сейчас так поразившей его силой и необузданностью своей страсти.

Она так и заснула, с невысохшими слезами на ресницах. Он лежал, слушая вольную и страстную соловьиную песнь, на рассвете — у любви не было границ и не было препятствий для всепоглощающей радости.