Клевые

ГЛАВА 5 ГРУСТНАЯ КОБЫЛА

Оксану так называли хахали. Эта кличка закрепилась за нею и в доме Серафимы. Поначалу баба обижалась. Но когда ее поставили перед трюмо, откомментировав внешность объективно, Оксана умолкла.

Оно и впрямь. Лицо, вытянутое в огурец, длинные крупные зубы, толстые, бесформенные губы, ноги, выросшие прямо из пупка, и руки, какими могла обнять себя, сцепив пальцы на спине.

Даже после ванной от нее за версту несло потом, терпким, тошнотворным. Да и ходила баба не как другие, а вприскочку, будто всегда была под седлом.

Недаром, увидев ее впервые, Егор обронил удивленно:

— Ну и лошадь!

Оксана, входя в дом, едва не выбивала головой дверную коробку. Рост у нее был, как у хорошей кобылы — почти два метра.

Редкие прямые волосы спадали на лоб линялой челкой, похожей на старую мочалку. И только глаза у бабы были запоминающимися

— карими, грустными, влажными.

Ей еще в детстве говорили, что она похожа на обезьяну, сбежавшую из зоопарка. Клиенты старались не оставлять ее до утра, чтобы, увидев в дневном свете ночную подружку, не возненавидеть до конца жизни весь бабий род. И не вернуться к жене окончательным импотентом.

У Оксанки был свой постоянный хахаль, который, несмотря на все недостатки, забирал кокотку, случалось, на неделю. А натешившись вдоволь, возвращал восвояси.

Это был патологоанатом, работавший в морге на окраине Москвы. Он и жил в небольшом доме рядом с моргом, неподалеку от кладбища.

Старый холостяк, он никогда не имел семьи, обходился случайными знакомствами, какие предпочитал не затягивать, чтобы не привыкнуть.

Оксанка стала исключением. И врач, не опасаясь привязанности к этой бабе, приводил ее в дом. Он был вдвое старше Оксаны.

Вот и сегодня позвонил Антонине. Сославшись на пустующий морг, пошутил, что нынче люди предпочитают уходить из жизни, минуя его. Попросил прислать к нему Грустную Лошадь, стобы хоть как-то скоротать время.

— Оксана! Твой чувак объявился! Зовет! — вышла на кухню Тонька.

Бабы сидели за столом, пили кофе. Оксанка лениво потягивала из чашки черный кофе и, услышав о клиенте, не вскочила обрадованно. Она вообще не любила торопиться. Несмотря на кобылью внешность, баба была очень медлительной и ленивой. Оттого заду бабы позавидовала бы любая лошадь.

— Оксанка! Этот твой кладбищенский чувак хоть ничего как мужик? — спросила Нинка.

— Ему не баба нужна! Он общеньем со мной дорожит! — оскалила Оксана зубы.

И Нинка, мигом отвернувшись, заметила недоверчиво:

— Так уж за одно общенье стал бы он платить! Да и о чем с тобой говорить?

— Находим общие темы, не скучаем. Было б плохо со мной, другую позвал бы.

— С ума сошла! Кто же добровольно попрется к нему на кладбище? О какой любви там говорить? Кровь в жилах стынет! — передернула плечами Нинка.

— А они любовью на кладбище занимаются! Прямо в морге! Средь дохляков! Чтоб потом этому трупному жуку работалось легче, после ухода нашей Лошади! — заметила Юлька.

Оксана даже взглядом ее не удостоила.

— А ты в морге была? — спросила Наташка.

— Конечно! Все через него пройдем. Бояться нечего! Только отсталые, недоразвитые бабенки визжат, падают в обморок при виде покойника, не думая, что и самим той участи не миновать…

— Ты своего хмыря с покойниками не путала? — рассмеялась Нинка.

— Дура! — встала баба из-за стола и пошла одеваться в свою комнату.

— Ни пуха, ни пера тебе! — пожелала Роза вслед Оксанке, громко хлопнувшей дверью.

Баба хорошо знала предстоящий маршрут. И, добравшись до нужной остановки, шла к моргу задумавшись.

Последнее время у нее было немного клиентов. И Оксанка поневоле начала задумываться над своим будущим.

Конечно, она не строила радужных планов. Баба была жесткой реалисткой и не верила в чудеса. Не думала о семье, детях. Заранее не надеясь, что какой-то ненормальный свяжет свою судьбу с ее. А потому хотела немногого. Поднабрав деньжат, уехать из Москвы в город, где ее никто не знает. Купить там комнатенку, устроиться работать в тихом месте, заплатив небольшой положняк. И, втянувшись заново в обычную лямку, порвать с днем нынешним навсегда, пока сам день сегодняшний не смял и не выкинул из жизни, как лишний человечий мусор.

— Что голову повесила, будто живьем закапываться пришла? — встретил ее Петр Иванович. Баба от неожиданности отскочила в сторону.

— Тпр-ру! — услышала хохочущее совсем рядом.

— Напугал, Петька! — упрекнула мужика незлобиво и, подойдя вплотную, прижалась к его плечу. — Соскучился? — глянула в глаза.

— Вспоминал…

— Чего ж не позвал раньше?

— Зарплату задержали. Пришлось урезать себя во всем, — сказал правду и повел в дом свою зазнобу, как называл этот человек Оксанку с первого дня знакомства.

В доме патологоанатома было по-холостяцки холодно и неуютно.

Железная койка, три старых, потертых стула, зашарпанный, громоздкий стол под красным сукном, словно взятый напрокат из музея революции, да тумбочка времен коллективизации.

Все как раньше, ничто не изменилось. Хотя работал Петр Иванович при этом морге почти двадцать лет. Все обещали ему выделить квартиру в Москве. Но… Вместо него выдавали жилье семейным врачам, у кого были дети, старые родители. И его очередь безнадежно отодвигали. Но не скандалил он. Пожимал плечами. И снова уходил в свой дом. Впрочем, он не очень печалился тому, что живет на окраине рядом с моргом в доме без удобств. Он даже привык к своему дому, какой, словно душа, состоял из единственной комнаты и был весь нараспашку.

Когда впервые привел сюда Оксану, она даже удивилась, что так убого и скудно живет врач. Потом привыкла. А может, стерпелась. Хотя не раз подозревала своего престарелого хахаля в чрезмерной скупости. Но узнав, сколько он получает в месяц, прониклась теплом к мужику, какой, отказывая себе во многом, берег деньги, чтобы оплатить свиданье с нею.

Он не делал ей подарков. Не позволяли возможности. Не поил марочными винами, не кормил деликатесами, делился с нею всем, что имел сам, хотя явно смущался скудости своего стола. И, случалось, шутил…

— Я, конечно, мог бы пожарить к твоему приходу печенку. Еще вчера она была теплой, совсем свежей. Но утром того покойника похоронили, попросив зашить все внутренности… А то бы!.. Молодой был парень. Пырнули его ножом в подъезде дома. Жил и не стало человека! А печенка была здорова!

Оксанку вначале мутило от подобных разговоров. Но Петр Иванович был патологоанатомом. Иначе шутить не умел.

— Вчера одного потрошил. Перебрал, гад. Полный желудок армянского коньяка был. Я, чтоб добро не пропало, слил его в банку. Всех рабочих кладбища опохмелил поутру. Когда узнали, где взял, головы вмиг болеть перестали. В ногах резвость появилась. Наперегонки к ограде побежали, к воротам, словно за ними тот покойник бежал, у кого коньяк забрал. Зачем он ему на том свете? Знал бы, что придешь, сберег для тебя!

Оксанка выскакивала за дверь. Ее рвало даже при мысли, что можно пить коньяк из желудка мертвеца. А Петр Иванович затаскивал в дом и, дав воды для успокоения, обещал больше не шутить столь примитивно. Но сказывалась привычка. И забыв, говорил:

— Все хотелось мне узнать, что едят крупные банкиры? Отчего они такие тучные и розовые? А не далее как три дня назад, привезли мне одного из таких. Под ним стол скрипеть стал. Я-то думал, в этом мужике ветчины с колбасами, икрой и крабами на пяток ящиков наберется! Оказалась банальная гречневая каша! Ею в Польше и в Германии свиней на сало откармливают! А у нас — банкиров! Попробовал и я! Прямо из его пуза — ложкой. Ничего, знаешь! Натуральным сливочным маслом была заправлена! — смеялся Петр Иванович.

Оксанка задыхалась от тошноты, подкатившей к горлу.

— Что с тобой? Чего так побледнела, как моя Павлина, какую позавчера забрали родственники от меня прямо в крематорий! Она решилась на минет, но по пьянке презерватив не углядела. Подавилась, задохнулась бабочка, а любовник думал, что она от восторгов зашлась! А ведь была гордостью притона! Хочешь, покажу тебе тот презерватив? Я его как сувенир на память оставил, наглядным пособием стану в борделях технику безопасности преподавать!

— Не надо! — морщилась Оксана брезгливо и пыталась завести разговор на другую тему.

Петр Иванович угощал ее дешевым вином, отварной картош'- кой, килькой в томате.

— Ешь, зазноба горемычная! Этим нынче поминают умерших!

— говорил Оксане, подав стакан, половину очищенной луковицы.

Баба ела морщась, давясь.

— Знаешь, Оксана, я в студенчестве думал, когда начну работать, заживу по-царски. Ни в чем себе не стану отказывать. Каждый день буду питаться по три раза, оденусь прилично. Но все в мечтах так и осталось. С той студенческой поры почти ничего не изменилось. Разве только годы ломать начали. Здоровье, нервы дают осечку.

— Да какие у вас заботы? Живете в одиночку! Одна печаль: как прокормиться? Ну, так раньше той проблемы не возникало! Это уж теперь…

— Не скажи! У меня одиночество лишь видимое. Здесь, в этом дому один живу. Но в пригороде живет моя родня. Старшая сестра со старой матерью. Им всегда помогать приходится, — разоткровенничался Петр Иванович.

— А что, сами, без вас они не проживут? — удивилась баба.

— Жить можно по-разному. Вот у меня помимо сестры младший брат имеется. Работает в Минске. В школе милиции преподает. Имеет двоих детей, трехкомнатную квартиру. Регулярно зарплату получает. Его жена работает. К тому же в пригороде у них участок с дачей. Тоже какой-то доход дают. А вот матери он за все годы лишь один раз со своим знакомым передал три тысячи рублей. На них уже тогда лишь три буханки хлеба купить можно было. С тех пор пять лет прошло. Не то денег, ни одного письма не написал, не позвонил ей ни разу, хотя телефоны у всех имеются. Вот и посуди сама, чем живет человек? Знаю, он ни в чем не нуждается. Всегда сыт, в достатке и в уважаньи живет. Голодна лишь совесть, если она у него еще есть. Когда-то придет и ему конец… Бог не оставит без наказанья ни одного гада. За все спросит. И главное — за мать!

— Так вы потребуйте с него!

— Что потребовать? Деньги для матери? Покуда жив я, сам прокормлю ее! А писем, сыновьего тепла силой не потребуешь, не вырвешь у зажиревшего. Я это к тому говорю тебе: не всякая сытость — в радость! Мой братец салом изнутри зарос. Такие долго не живут. От них никому нет ни тепла, ни радости. Кроме собственного пуза, ничего не знают, и дальше брюха ничего не видят.

— Вам от того не легче. Надо заставить его помогать матери.

— А я знаешь как думаю? Оттого наша милиция бессердечная, что учат ее курсантов такие, как мой братец..

— Вы ж патологоанатом! Затащите в морг! Выпотрошьте прежнее, вшейте другое, новое! Вставьте сердце! Может, его нет у него! Возьмите у какого-нибудь покойника! Или не умеете? — рассмеялась Оксана, пытаясь отвлечь человека от невеселых мыслей.

— Чужое сердце — чужих не любит.

— Трудно вам! Работаете все время с мертвецами. Каждый чьим-то родственником был, чей-то радостью. Теперь, как и рань

ше, жалеют мертвых. Когда ничего не вернуть. Вот и приходится вам выслушивать сплошные жалобы да стенанья. От живых… Потому вы всегда такой угрюмый! — пожалела Оксана врача.

— Нет. Ты не совсем права. Не каждого покойника оплакивают в морге. Случалось совсем иное, — улыбнулся уголками рта. — Недавно, с месяц назад привезли ко мне мертвого. Красивым человеком был. Года на три старше меня. Ему бы жить да жить. Вскрыл его. Интересно стало, с чего он на тот свет поторопился? Оказалось, был в гостях. Там застолье случилось. Человек попросту задохнулся. Лишь на третий день его жена объявилась. Я ей свое соболезнование выразил. А она увидела мертвого мужа и лицом просветлела. Разулыбалась и говорит: "Наконец-то сдох кобелеще! Оставил меня в покое, потаскун! У своей шлюхи навек нажрался! Так тебе и надо, гад ползучий!" Я онемел от удивления! Она даже мертвого не способна простить и пожалеть! Как же ему живому доставалось с нею? Ох и неспроста он любовницей обзавелся. Как мужик мужика я его пожалел. Верно, одни на целом свете.

— А любовница приходила?

— Она и похоронила его. Жена ушла, сказав, что этого пса в дом не возьмет. И копейки на его похороны не даст. Вишь, как судьбы ошибаются? Какую надо было взять в жены — сожительницей оказалась.

— А вы, Петенька, почему жену не заимели? — полюбопытствовала баба.

— Работа помешала! Так и не сумел настроиться на лирический мотив! Когда вокруг покойники, о жизни не думается! — признался честно.

— На своей коллеге можно было! Среди патологоанатомов немало женщин! С такою же как сам мог судьбу связать!

— Ну и что это за жизнь? Сплошные похороны! А я грустным не всегда бываю! Люблю приключенья, природу, умных, не зацикленных людей, смешные случаи…

— А они бывали у вас?

— Конечно! Еще в самом начале моей работы, когда я к моргу не успел привыкнуть, привезла милицейская машина десятка полтора людей, замерзших на улицах. Холодной выдалась та зима, вьюжной и безжалостной. Не хватило на всех столов и сложили покойников на лавки по двое, по трое. Я не стал делать вскрытие ночью по потемкам. Решил утра дождаться. Сделал только записи в журнале, какое количество принял. Розыском, установлением личностей милиция должна заниматься. Утром ко мне пришел сотрудник горот- дела. Открываю я морг. Милиционер тот вперед меня вошел. И вдруг назад попятился. Прямо на меня. А мне из-за его спины ни черта не видно. Когда заглянул сбоку, смех взял. Двое мужиков, из

привезенных ночью, сидят за столом, где я трупы вскрываю, и бухают. Уже пол-литра водки прикончили. В морге холод. Они согреться решили.

— Как? Покойники ожили? — округлились глаза Оксанки.

— Да они и не думали помирать! Их не в морг, в вытрезвитель надо было доставить. А тут под общую гребенку попали. Чуть протрезвели— дошло, что их загодя списали, поторопились. И на милиционера матом… Мол, ты что? Глаза посеял? Живого от покойника отличить не можешь. Ну тот, когда в себя пришел, извиняться стал за ошибку. Они ему остатки из мерзавчика в стакан вылили, угостить вздумали, чтобы за их новую жизнь выпил. Предложили закуску. Я глянул, и смех разобрал. Алкаши, того не зная, все утро ели то, что я выкинул из желудка мертвой бабы. А поскольку решил проверить, не отравилась ли едой, не в ведро выбросил, а в лоток для анализов. Пьяницы все это слопали по незнанию, думая, что это мое съели. И милиционеру предлагают остатки, мол, давай с нами за компанию. Я ему успел шепнуть, чем алкаши закусывали. Тот собственной рвотой чуть не захлебнулся. А пьянчуги, узнав, в чем дело, даже не дрогнули, еще и спасибо сказали бабе, с меня стали магарыч требовать за то, что от анализов пищевых масс освободили ненароком. Никто из нас не пострадал. Никого не тошнило! Я в себя не враз пришел, а они и глазом не моргнули. Всех покойников обшарили за ночь. Все карманы вывернули. У двоих водку нашли, у других забрали деньги. К тому времени, когда мы с милиционером пришли, они уже тепленькими стали. Когда я выгонял из морга их, пьянчуги требовали, чтобы их отвезли домой из бухарни- ка. Так и не поняли или не поверили, что ночь провели не в вытрезвителе. А и покойников, рядом с какими пили, сочли за алкашей! — грустно усмехнулся врач. — А еще был случай, уже совсем недавно. Женщину привезли с места происшествия. Ее ломом по голове муж огрел. С любовником застал. Она дома без сознания всю ночь лежала. Скорая не взяла. У них нынче леченье платное. Здесь — некому услуги оплатить. Мужик исчез. Родню соседи не знали. Да и женщина от мертвой мало чем отличалась. Положили ее на стол. Хотел после обеда глянуть, от чего скончалась? Когда вернулся, эта прохвостка рядом с мертвым лежит, обняла его и уговаривает повернуться к ней. Такие теперь женщины! Из них ломом прыть не выбить! Эдакая всех покойников на кладбище совратит, когда умрет.

— Вот потому, Петенька, признайтесь честно, не насмелились жениться?

— Жениться? Я бы, может, и решился. Да никто за меня не пойдет. К тому же возраст уже не тот. Ушло мое время!

Оксана смотрела на врача с сочувствием. Когда-то и его вскроет коллега на обитом железом, холодном столе. Какую причину смерти укажет? Это уже будет безразлично. Так и уйдет он из жизни необогретым, одиноким, печальным. Кто вспомнит, кто его спохватится из живых?

Баба кладет ногу на ногу. Знает, Петр Иванович никогда не затаскивал в постель сразу, сначала выговорится досыта. Видно, он тоже скучает без человеческого общенья и участия. А оно нужно каждой живой душе.

— Расскажи о себе, зазноба! Сколько мы с тобой знакомы, а я ничего о тебе не знаю, — попросил, слегка хмелея.

— Да мне и говорить не о чем. Все примитивно до банального!

— отмахнулась Оксана. Она не любила раскрывать свою душу никому. Старалась все прошлое забыть, вычеркнуть из памяти.

— А как ты стала весельем промышлять? С чего в разгул ударилась? От скуки? Иль от подружек не хотела отставать? Верно, на тряпки не хватило? А моду вашему брату всегда надо за хвост держать! — смеялся человек. И добавил тихо: — Хотя ты, как я погляжу, не такая птичка, какою хочешь представиться. Что-то сдерживает и мешает, есть внутренний стопор. А может, я напридумал?

— Все мы одинаковы. И я не лучше других! Мало чем отличаюсь…

— О-о! Женщины всегда претендуют на индивидуальность, исключительность. Это я как врач знаю! Впервые слышу, чтобы молодая особа не желала выделиться из прочих!

— Обо мне — не надо! Не стоит ворошить! Прошлое умерло, а будущего нет. День сегодняшний — короткий. О нем все известно. У вас на столе лежат те, у кого лишь тело умерло. Зато память о них живет! Добрая иль злая — неважно. Обо мне никто не вспомнит. В ночи все черным видится. Потому, не надо!

— А помнишь, как познакомились мы с тобой? На кладбище! Ты у могилы стояла! Соврала, наверное, что мать решила навестить?

— Нет! Не соврала! Там у меня взаправду мать похоронена. Она умерла, когда я в институте училась. У нее был рак желудка. Она недолго мучилась. Зато я… Да что там! Хватит о том! Все ушло! — оборвала саму себя.

— Значит, ты — москвичка? А я думал из приезжих, лимитчиков! В каком институте училась? — поинтересовался врач.

— В педагогическом. На философском. Но Сократ из меня не состоялся! После смерти матери все прахом пошло. И судьба, и учеба, — отмахнулась баба.

— Одиночество заело?

— Наоборот! Люди помешали. Их было больше, чем полагалось.

— Понятно. Дружки, подружки! Старая история…

— Их у меня не было никогда!

— Тогда кто же помешал?

— Зачем это? Давайте оставим! — устало присела на скрипучую кровать.

— Воля твоя. Я не выпытываю. Просто скажи, на каком курсе была?

— На четвертом!

— Ого! Нужна серьезная причина, чтобы решиться бросить все! Видно, опалила судьба крылышки? И кто ж виновник?

— Отец! Он привел в дом чужую женщину, даже не предупредив, не спросив моего согласия! Сразу с вещами! И это на второй день после похорон. Я глазам не поверила! Не поняла, почему, зачем она появилась у нас в квартире. А она даже не смутилась. И говорит мне: "Давай знакомиться! Я — новая жена твоего отца! Мы с ним уже пять лет знакомы. Не упрямься! Ведь жить нам придется под одной крышей! А значит, на приглядыванье времени нет." Я спросила отца: что все это значит? Он подтвердил сказанное той бабой и посоветовал не поднимать бурю в стакане. "Я люблю ее давно! И если ты станешь препятствовать, грубить или пытаться выгнать, я расстанусь с тобой. Ты уже взрослая, должна все понимать!" — сказал он мне. Я не верила ни ушам, ни глазам! А новая жена уже надела материны тапки, принялась раскладывать свои вещи, даже не стыдясь меня. Словно не она, а я пришла в эту квартиру впервые. Первый шок прошел вскоре. Я выдернула тряпки чужой бабы со всех вешалок, швырнула их за двери. Хотела и ее выкинуть из окна кухни. Вниз! Она заорала. На шум отец выскочил. Все понял. Надавал мне пощечин и велел убираться вон! Что я и сделала! На стипендию не уложилась. Да и не до учебы стало! Все опротивело! А дальше что? Когда поголодала с неделю, куда деваться? Не идти же мне на поклон к тем тварям. Выход был один. И я решилась! Теперь все кончено! — вытирала слезы, катившиеся из глаз.

— Ты после этого'не виделась с отцом?

— Нет его у меня! В тот день стала считать мертвым.

— Могилы навещают. Твой отец покуда этим не обзавелся!

— Таких на кладбище хоронить нельзя. Чтобы не сердить покойных, за оградой, как бешеных псов, оставлять надо!

— Может, случайно сталкивалась с ним где-нибудь?

— В метро однажды встретились. Нос к носу! Он хотел поговорить или спросить о чем-то. Но я прошла мимо…

— Ты номер телефона помнишь?

— Зачем он мне нужен? Лишний мусор из памяти выбрасываю.

— Мне скажи! — потребовал жестко.

— Тебе зачем? — удивилась Оксанка.

— Нужно! Убедиться хочу, что правду сказала, не придумала по ходу, не насочиняла ничего!

— Ты мне не веришь? — перехватило дыхание, глаза округлились.

— Дай телефонный номер! — грохнуло над самым ухом злое.

Оксана съежилась в комок. Назвала номер телефона. И спросила:

— Что задумал, Петя, скажи?

— Потом узнаешь! — убрал со стола бутылку вина, порывшись в тумбочке, достал банку кофе. — Похозяйничай, зазноба! По глотку надо сделать, — пытался смягчить тон.

Оксана достала плитку, поставила кофейник.

— Петя, не звоните ему!

— Кстати, как его зовут!

— У сволочей нет имен! — взялось пятнами лицо бабы.

— Скажи! Мне нужно! — взял за плечи. Притянул к себе. — Ты знаешь, от меня только на погост уходили. Их к жизни не вернуть. Так было больно, что молодые умирают. Хоть тебя… Если получится…

— Не лезь в мою судьбу! Я уже смирилась и привыкла, не вороши! Ничего невозможно выправить.

— А разве я что-то обещал? Коль он сам не искал тебя, разбудить сердце или совесть трудно будет.

— Зачем же тогда понадобился номер телефона, имя?

— Я их забыл! Как видишь, не записал. Решил проверить тебя, соврала иль нет?

— К чему проверки? Ну кто я в твоей жизни? Случайная знакомая!

— Ничего не бывает случайно. Мне с тобой интересно. Иначе после первой встречи забыл бы имя твое. Тут же уж вроде давней знакомой стала. Попривык, что греха таить, иногда даже недостает тебя, вспоминаю…

— Это ненадолго. Скоро пройдет. Таких теперь много. И моложе, интереснее меня.

— Я, Оксана, не кобель! Сегодня одна, завтра другая. В моем возрасте трудно менять привычки и привязанности. Хотя и о семье не думал. Смелости не хватало на это. Я по-своему понимаю эти отношения. Они во многом отличаются от сегодняшних…

— А как представляются?

— Прежде всего должна быть обеспечена материальная сторона жизни! Постель, интимное — уже на втором плане. Ну и обоюдная надежность! Без того семьи не создать! Да где теперь найдется человек, в каком можно быть уверенным как в самом себе?

— Это верно! Материальное не столь допекает, сколько ненадежность, — ответила Оксана, вздохнув.

— Тебе предлагали замужество? — внезапно спросил Петр Иванович.

— Уже не хотите ли вы это сделать?! — рассмеялась баба и ответила: — Такой псих еще не родился!

— Я не делаю предложение! Я просто к этому не готов. Видно,

оттого, что слишком большие требования предъявляю. И не только к себе.

— А я подумала, что осчастливишь! — умолкла на время. — Вообще, когда была на втором курсе, встречалась с одним. Он на два года был старше меня. Хороший парень. Уже к распределению готовился. Мы с ним целый год встречались. Тогда мама была жива. Я ей все рассказывала. Делилась, как с подругой. Она все понимала. И первая подметила ненадежность. Глаза мне открыла на то, на что я внимания не обращала, и посоветовала не спешить, приглядеться получше. И оказалась права.

— А что помешало? — полюбопытствовал Петр Иванович.

— Да все объяснимо и понятно. Тем более теперь, когда женятся по расчету. Это моя мама вышла замуж по любви. Нынче о том и не мечтай. Смотрят, что дадут родители за дочь в приданое. Так наши однокурсницы замуж повыскакивали. Не все, конечно! И все же женился мой друг на другой.

— Почему?

— Да потому, что ее папа — фирмач!

— А папа при чем? Не с ним жить!

— Зато он дал за свою дочь впридачу трехкомнатную квартиру, обставленную импортной мебелью, аудио и видео, двухэтажную дачу вблизи города, иномарку «Мерседес», хорошую сумму в деньгах и спокойное место работы в самой Москве! Моя семья, конечно, померкла в сравнении, — вздохнула Оксана.

— Что ж там за невеста была?

— Нормальная, симпатичная, моя ровесница. У них уже сын родился.

— А тебе как он объяснил свою женитьбу?

— Объяснять нечего. Все понятно без слов. Он пригласил меня на свадьбу. Думал, не переживу шока. А я не дрогнула!

— Приняла приглашение? — изумился человек неподдельно.

— Конечно! И пела, и плясала наравне со всеми! А что особого случилось? Хорошо, что не я его женой стала! Что не меня обсчитали на выгодность! Хотя теперь все свадьбы такие. Все так женятся! Зато и разводов нет. Ведь, если разбегутся, приданое вернуть придется. А кому охота? Вот и держатся! Даже если невмоготу под одной крышей дышать!

— О, времена! Мой круг общенья так узок, что и не слышал об этих переменах. И, говоря по совести, не смог бы так жить! Тут особую натуру иметь надо! Как жениться на приданом? В наше время сочетались по любви! И ведь это было совсем недавно! — удивлялся врач.

— Да будет, Петенька! В старое время на Руси всегда смотрели на приданое. А теперь традиции возвращают во всем. Почему в то время молодые девушки выходили замуж за дряхлых стариков?

Тоже — не по любви!

— Выходит, отсталым стал. Что-то забыл, чего-то не знаю! — сетовал врач.

— Вы — идеалист! А сейчас время реалистов! Оно не требует чувств! Расчет! И все тут! Какие сентименты? Теперь нет мужчин! Последние, как динозавры вымирают! Теперь браки по любви считают союзом двух психов! Знаете, как мужики нынче подрабатывают? На интимных вызовах!

— Об этом я в газетах читал! В объявлениях. Смеялись мы с коллегами, почитав некоторые. Вы только представьте: приходит парнишка по такому зову, а там пятидесятилетняя баба! Что он с нею будет делать? А вызов есть вызов! Хоть заройся, но обслужи! Сам бы ладно! Но вот ему как укажешь? — глянул вниз, качая головой.

— Жрать захочет, на все наплюнет! А как нам приходится? Тоже не все по кайфу, — заметила Оксана и добавила: — Мне не до смеху! Жаль мужиков и ребят. Но ведь не с жиру пошли на такое! По себе знаю! Чтоб с голоду не сдохнуть! Глянь, сколько безработных по городу! А без зарплаты сколько мучаются? Недавно соседа встретила. Мама очень уважала его. Военный. Трое детей. Тоже по интимным связям пошел. Куда деваться? Сократили человека, а дети жрать хотят… Жена поплакала и смирилась. Нет другого выхода! А выжить надо. Хотя бы детям. Сами о себе уже не думают.

— С женой он тоже за деньги спит? — усмехнулся патологоанатом.

— Когда тебе с полгода зарплату не выплатят, погляжу, как засмеешься. Хотя тут проще! Подножный корм имеешь.

— Какой? — не понял Петр Иванович.

— Где печенка иль селезенка, у иного покойника язык или рубец отрежешь! Все ж деликатесы! Не каждый родственник станет рассматривать, в целости ли труп или чего-то недостает? — усмехалась Оксана.

— Вообще, дельная подсказка! К следующему визиту специально для тебя поджарю сердце и почки! Выберу кого-нибудь пожирнее, помоложе!

— Смеешься? А тебе ведь тоже зарплату задержали! Как продержался?

— Сестра картошку привезла! Целых три мешка! Со своего участка! Лук и чеснок, капусту и морковку. Даже пару кур. Я и тянул, как мог.

— Чего же не позвонил?

— Зачем? Чем бы оплатил визит, когда у самого на курево не было!

— Подкинула б, как старому знакомому!

— Еще чего!? Стать твоим должником?

— Не все деньгами меряй! Я знаю, что такое проруха! На собственной шкуре испытала все! И голод, и предательство не со слов

известны! Да и знакомы не первый день. Зря не сказал! Я бы не промедлила.

— Сам выкручиваюсь! Мужик я или кто? Зачем на тебя свои проблемы стану вешать? У самой не меньше…

— Мои заботы мелкие! Мне не о ком печалиться и думать. А у тебя — мать… — вспомнила баба свою и в глазах сверкнули слезы.

— Знаешь, как ни странно, в этой поганой ситуации хорошо проверяются все друзья, знакомые. Кто есть кто? — задумался, вспомнил свое Петр Иванович. — В моем окружении этой проверки никто не выдержал. Все словно озверели. Ничего за душой не осталось. Будто завтра конец света! И уже ни найти, ни терять нечего… Ну а ты почему не отказывалась приходить ко мне? Ведь плачу скудно, угощаю плохо. Иль других дружков нет? — глянул испыты- вающе.

— Скажу честно — не поверишь…

— Почему, признайся, — попросил бабу.

— Меня всегда тянуло к тем, кто старше. Мои ровесники — хамло. Они видят в бабе только телку. Скорей в постель! Согнал свое, набухался и доволен! Опустошил тело. А душа всегда была холодной. Ни теплины от них не получишь. Перестаешь себя человеком чувствовать. А сексуальной машиной я никогда не была. Не дано такое. Может, не за свое взялась! Ты — необычный! Не обзываешь меня, не унижаешь. Общеньем не гнушаешься. С тобой легко и просто. Не надо прикидываться. Ты ничего не требуешь сверх меры. С тобой любая поладит.

Они расстались на следующий день, когда Петра Ивановича позвала срочно в морг старая санитарка.

Оксана, уходя, увидела, как из милицейской машины вытащили кого-то на носилках, накрытого белой простынью.

Петр Иванович попрощался с бабой кивком головы и торопливо выскочил из дома, ничего не сказав, не пообещав.

А вечером, вернувшись домой, позвонил своему давнему приятелю из горотдела милиции. Сказал, что нужно увидеться, переговорить с глазу на глаз. И чем скорее, тем лучше.

Старый приятель не задержался с визитом и через час подъехал к дому патологоанатома.

— Привет потрошителям! — поздоровался, как всегда громко. И, пройдя без приглашения к столу, спросил: — Что стряслось, Пет- руня? Иль опять покойник воскрес без моего разрешения? Иль твои жмуры в малину сбились? Может, спирт выжрали?

— Не до шуток, Юрка! Выслушай без хохм! И посоветуй! Чую, без тебя не обойтись! — не знал, как начать разговор об Оксане. — У меня есть женщина, — заговорил робко, краснея.

— У меня их два десятка! Ну, и что с того? Она живая иль покойную пользуешь? — спросил смеясь.

— Оставь шутки! Я всерьез!

— Какие шутки? Живой бабе платить приходится! А с нынешними доходами это уже роскошь! Так что ничего удивительного в моем вопросе! Сколько жена за постель требовать станет!

— А где на два десятка находишь?

— Так эти — алкашки, путанки! На халяву обхожусь! А в чем твоя проблема? — посерьезнел Юрий.

Петр Иванович рассказал об Оксане. О последнем разговоре об отце.

— Банальщина! Теперь таких полно! Ты чего хочешь?

— Помочь ей вернуться в дом, вырвать с панели. Короче, вытащить из грязи!

— Ты мозги мне не суши! Скажи честно, уж не вздумал ли жениться? Просто так только психи помогают. Я к ним себя пока не отношу!

— О женитьбе я не думал. Она много моложе меня.

— Петруня! Так что тебе от нее надо? Живет бабочка порхая! Ни руками, ни головой не работает! А дышит кучерявей, чем мы с тобой! Чего голову ломаешь? Может, ей так лучше? Если мы каждой шлюхой станем заниматься, нам штат вдесятеро увеличить придется!

— Я не обо всех, об одной просил. Не хочешь помочь, не надо! Сам что-нибудь придумаю!

— Ладно! Не дергайся! Дошло! Застряла заноза в душе? Только подумай, кто она? Не связывайся всерьез! Эти потаскухи прикидываться умеют. Насочиняют целый короб. А начинаешь вникать, там

— пшик! Сама во всем по уши виновата!

— Ты сможешь проверить! — перебил Юрия Петр Иванович.

— Ну, если просишь, узнаю, в чем дело, навещу родителя! Может, тестем твоим станет?

— Только не говори, чем она занята, я прошу тебя! Ситуация не

та!

— Ладно! Понимаю! Если что всерьез, с тебя магарыч! — записал номер телефона, имя и отчество отца Оксаны.

— За мной не заржавеет! — рассмеялся хозяин дома.

— Только чур! Угощать не тем, чем покойников обмывает тетя Дуся! Иначе, твою занозу попридержу! Не отдам на халяву! — прогремело смехом за дверью, и вскоре милицейская машина умчалась в город.

Петр Иванович понимал, что Юрию потребуется не один день, чтобы все выяснить, взвесить, чем и как сможет помочь Оксанке. И все же переживал, как тот проведет разговор? Не нарушит ли условие, не проговорится ли, чем промышляет и живет Оксана? Как можно вернуть ее в дом?

Нет, у него не было сомнений, стоило ли такое затевать? Он был уверен, что именно сейчас эта помощь необходима. Пойдет ли

впрок? Захочет, сможет ли Оксанка вернуться в дом, наладить отношения с отцом и свою жизнь? Но как иначе? Ведь каждый ее день — новые испытания. Они — не легче пережитого…

— Оксана… Если все образуется, захочет ли узнавать, здороваться с ним? Пусть не будет меж нами близости, но от общения, может, не откажется. Хоть изредка будет навещать, — думает человек, чутко вслушиваясь в шум проезжающих машин. — Авось повезет Юрке разобраться быстрее, чем я думаю, — выглядывает в окно вслед легковушке, промчавшейся на большой скорости мимо морга. Здесь не любят тормозить и останавливаться. Считая даже вид морга и кладбища дурной приметой. Хотя когда-нибудь остановка случается в жизни каждого.

От нее не спасает скорость иномарки.

Петр Иванович смотрит с грустью вслед.

Остановка случается в каждой жизни…

— Эй! Петруня! С какой бабочкой флиртуешь? Шабаш! Вылезай, приехали! Пора меру знать во всем! Отсылай свою кокотку на погост, давай о живых поговорим! — услышал за спиной патологоанатом, узнав приятеля.

Тот сел напротив и, казалось, забыл, зачем здесь появился.

— Ну и дела! Ну и жизнь пошла, Петруня! Слыхано ль такое раньше было? Иду в выходной из магазина, меня пацан за локоть

— хвать, и спрашивает, сопляк паршивый: "Эй, чувак, тебе девочка не нужна?"

— Как? Даже форма не отпугнула?

— Я в штатском был. Ну и ответил, сообразив, мол, покажи товар сначала. Этот гаденыш заволок в подвал высотки. Там такие же соплячки, как и тот малолетний сутенер. Все под кайфом, юбки до половины задницы. Считай, что голиком. И ко мне сворой кинулись, угощения потребовали, мать их за ногу! Ну, я их угостил, всех до единой! Ни одну не обошел! Они у нас и теперь отсиживаются. Родителей выдергиваем на беседу. Так они знаешь, что отвечают: "Не нам говорите, а президенту! Дети на учебники зарабатывают, как могут. В школу ходить не в чем! Жрать нечего! Зарплату восемь месяцев не дают, вот и помогают семье кормиться. Чтоб не сдохли! Не нравится род занятий? Помоги ты! Если не можешь, не лезь! Заткни свою мораль в зад!" Мне и крыть нечем! Придется всех через неделю отпустить. Знаю, припугнуть не смогу. Голод сильнее страха. Чуть осторожнее, осмотрительнее станут. Но ненадолго!

— Что с Оксанкой? Был у ее отца? — перебил Петр Иванович.

— Конечно! А иначе, на кой черт тут появился? — усмехнулся человек. И, выдержав паузу, рассказал: — Отец твоей занозы в больнице лежит. Сердце отказывает у него. Ну а новая жена не захотела за ним ухаживать. Видно, не предполагала, что жена — это и сиделка, и кормилица, и уборщица. На три дня ее хватило, даль

ше — баста! У нее от запаха лекарств аллергия. Ходить по аптекам сочла недостойным для себя. Когда узнала цены на лекарства и во что ей обойдется лечение, придумала оригинальный выход — закрыла мужика в квартире одного, сама на несколько дней смоталась. А человек беспомощный лежал. Ни встать, ни сесть… Хорошо, сослуживцы дверь взломали. Отправили в больницу. А баба явилась лишь через пять дней, уже уверенная, что мужик дуба врезал. Но дудки… Квартиру уже опечатали. Ох и хай она подняла, скажу тебе! Десяток наших сержантов переорала! Все доказывала, что она — хозяйка квартиры и никто не вправе выселить ее. Ну, тогда мы завели ее в палату к мужику — отцу твоей занозы. Я спросил его, можно ли передать ключи от квартиры той бабе? Он, бедолага, только что мудями не мотал, все остальное аж тряслось: "Нет! Не смейте! Выведите ее отсюда!" — закричал, захрипел, задергался. Я эту бабу за корму и в горотдел приволок. Там ей популярно объяснили, чем отличается любовница от жены. Пять лет крутила с ним. А став на время женой, не потянула лямку. Не по силам оказалась семейная тележка. И сразу любовь лопнула! Трещину дала до самой жопы! Времянка, скажу тебе, и есть времянка! Только зачем он ее в квартиру приволок? Я этой шалаве пригрозил, если возникать вздумает, передать ее в руки следователя за то, что умышленно подвергла опасности человеческую жизнь!

— И она поверила?

— Так я не шучу, Петруня! Эта шельма думала, что вернулась к трупу! Ну отвезла бы в крематорий, закопала бы урну на кладбище, а квартира ей осталась бы. И все имущество тоже! Жила бы, поплевывая в потолок, охмуряя лопухов! Нет, таких сучек надо в дверях щемить. Чтобы враз пополам, а говно — по сторонам! А ну повадятся стервы нашего брата охмурять!

— Откуда узнал, что она хотела?

— Сама рассказала! Я если захочу что-нибудь узнать и у булыжника, даже он обсерится! А эту лярву проще простого! Раз по рылу съездил сапогом!

— Теперь ко мне ее привез? — выглянул в окно не без опаски.

— Не трепыхайся, Петруня! Таких только из гаубицы убить можно. От нее даже пуля отвернется, ей-Богу! Она, поди ты, уже другого дурака охмуряет.

— Ты с самим говорил? Насчет Оксаны?

— Как просил, так и сделал. Спросил его: где дочь? Он зубами в подушку и взвыл не своим голосом. Мол, виноват перед девочкой, как последняя падла, и не знает, где найти, чтобы прощения попросить, уговорить вернуться домой. Я ему пообещал помочь. Но слово с него взял, если и приглядит какую бабу, все же он мужик, в дом к себе больше не притащит. И дочь не выгонит.

— Он как на это?

— Чуть не подавился воздухом! Каялся, скорее бродячим псам на растерзание отдать все мужичье, чем хоть на одну шалаву оглянуться, после случившегося быстро поумнел. Оно и немудро! Пока жена была под боком, думал, все бабы хороши! Искал-то любовницу! Поверил лопух! Знать, везло ему в жизни, не накалывали бляди!

Вот и погорел на своей доверчивости. Теперь самому себе перестанет доверять. А дочь к нему поскорее привести надо! Пусть помирятся! И этот хмырь, коли Оксанка согласится вернуться, быстро на поправку пойдет. Так твои клистоправы говорят, что ему необходим заряд положительных эмоций! Я, право, в том не силен, что это такое, но думаю, он за свое с лихвой хлебнул. Теперь ему передохнуть надо от пережитого. Но инфаркт шутка опасная. Не скоро встанет на ноги человек. Трудно одинокому выздоравливать. Лишь те, кого любят, быстро идут на поправку. Твоя заноза умеет прощать? — спросил, прищурившись лукаво.

— Да кто ее знает? Посмотрю, попробую убедить.

— Если откажется отца простить, не торопись, Петруня, с женитьбой!

— А как же магарыч? Не выгорит, тогда тебе не обломится! — рассмеялся врач.

— Хрен с ним! Несчастным не хочу видеть своего друга. Лучше холостякуй. Коль потребуется баба, я тебе десяток доставлю. От себя оторву! Из вытрезвителя!

— Иди к черту!

— Да не бойся! Я их под брандспойтом выполощу для начала! А уж потом привезу на выбор! Поверь, в бухарнике не хуже чем в притоне выбрать сможешь. И кто знаешь что хуже — панель или пьянство?

— Ну да, алкашке уже продавать нечего, она все что имела, пропила! Привозил ты в морг иных. До сих пор помнятся! — усмехнулся патологоанатом.

— Жизнь такая пошла! Сплошной беспредел! Бабе либо в петлю, либо забыться! Не всякая решится на распутство. К вину легче привыкают. Я не оправдываю, но понимаю причину!

— Их много. И причин, и несчастных. Люди уже улыбаться разучились. Нет беременных женщин. Рожать боятся! — согласился врач.

— Ты когда со своею занозой увидишься?

— Завтра, наверное…

— Вот, держи! Ключи от квартиры. Отец просил передать ей. Если согласится, позвони мне. Я пошлю, чтоб опечатанье сняли до ее прихода. Договорились?

— Спасибо, Юрка!

— Ишь! Этим не отмажешься! Я с тебя свое сорву! Чтоб свадьбу не в морге, средь покойников, а в ресторане отмечал! Секи о том, Петруня! И меня — тамадой! Хоть раз в жизни на празднике радости человечьей званным гостем буду! Не то что всегда, где ни появимся — все врассыпную! Невеста жениха до конца жизни найти не может со страху!

Петр Иванович громко рассмеялся.

— Пореже форму надевай!

— А что? Мой мундир классный! А вот что было бы, если б патологоанатомам придумали форму? Эдак черный балахон до пяток! Впереди — на всю грудь череп. Сзади скелет, отнимающий свои потроха! На голове колпак…

— Хватит, Юрка! В такой форме мне только в твоем бухарнике появляться. Через неделю все алкаши трезвенниками станут.

— Ну да! Пить станет некому! Передохнут со страха! А моя форма лишь слегка пугает! — улыбался Юрий, уходя.

Петр Иванович держал в ладони ключи от квартиры Оксаны. Он решил позвонить ей немедля. Набрал знакомый номер, попросил к телефону свою подружку.

— Узнаешь? Это снова я! Уже соскучился. Хочу встретиться! Давай с утра ко мне! Нет, печенкой угощать не стану. Обойдешься и на картошке! Ну, могу еще соленой капусты предложить. Что? Конфеты любишь? Мне некогда в магазин ходить. Да и денег в обрез, к матери на выходные поеду. Нет, я тебя не надолго зову. Этот твой визит не столько мне, сколько тебе нужен. Постарайся пораньше прийти.

Оксана обещала приехать к девяти утра. И человек, зная педантичность бабы, был спокоен: она будет вовремя.

Он встал рано. Сварил картошку, заварил чай, готовился к предстоящему разговору, в исходе какого не был уверен.

Петр Иванович понимал, что обида на отца засела слишком глубоко. И вряд ли с первого разговора удастся сгладить боль, повернуть людей друг к другу, заставить простить и понять.

Он много раз спрашивал Оксану о ней самой, о семье. Она всегда уходила от ответов. И лишь в последнюю встречу рассказала. Как воспримет его вмешательство в судьбу? Захочет ли примирения с отцом, или пошлет его? Случалось слышать от Юрия, как даже дети, убежавшие из семей, предпочли возвращению — бродяжничество. Не простили взрослой родне обычной занятости, равнодушия, надоедливых моралей, частых отказов, упреков, У Оксанки причина была серьезной. И как знать, поверит ли она в то, что случившееся не повторится?

— Привет! А вот и я! — появилась Оксана в дверях, заметив смеясь: — Уж не выдал ли премию кто-нибудь из покойников, что, не успев проститься, позвал вновь?

— Получил! Как же мне без премий жить? Вчера старика привезли уже ночью. Хотел на утро отложить вскрытие. Но бабка как

вцепилась в меня и просит: "Разрежь антихриста! Загляни, от чего кончился и бумажку дай! Чтоб в ней все прописано было. Не то сживут меня со свету родственники старого! Они еще до смерти деда болтали, что я его толкаю на погост?" А зачем? С дедом все веселей! Хоть было на кого поворчать? — не поверил старухе. Она слезами зашлась. Мол, жила с этим дедом всего две зимы. Он дом на нее оформил, все ей завещал. А детям — ничего! Родню обошел. Все потому, что в лихую минуту бросили и не помогли. Тот чуть с голода не умер. Но тут она — старуха — нашлась. Накормила, отмыла, отстирала, обогрела деда. И жили они тихо и ладно. Сами ни к кому, к ним никто не приходил. Дедок и впрямь трудягой, спокойным был. Да вдруг старшая невестка нагрянула. Вспомнила старика. Захотела сына своего — старшего внука к деду прописать! Враз не созналась. Стала увозить его к себе в гости. И там угощала деда. Тот домой еле доползал. Но уже пехом. Старуха поначалу терпела, а потом скрипеть начала, деда бранить, невестку. Мол, зачем человека губите? Родня и взвилась! Враз напомнила о себе. Стали увозить старика чуть не каждый день. Он был податливым, отходчивым мужиком. И простил родню за застольем. Оставалось немногое — переделать завещание на дом. И человек уже склонялся к тому. Даже ее, старуху, в тот вечер обругал ни за что. Пьяный был. А под утро плохо ему стало. Вызвала бабка неотложку, а она пока приехала, дед уже кончился. Даже прощенья у старухи попросить не успел. С родней не попрощался. Стали его к похоронам готовить, тут родня вороньем налетела. Давай старую во всем винить. Убийцей называть.

— Ну и сволочи! — не выдержала Оксана.

— Вскрыл я старика! К тому времени и за моргом уже толпа собралась. Вся родня примчалась. Морг в кольцо взяла, как в осаду. Орут так, что стол под покойником дрожит. Во все окна морга заглядывают. Старухе грозят.

— От чего он умер, дедок тот?

— Сердечная недостаточность! Его давняя болячка! И дело тут не в выпивках, не в бабке! У каждого человека свое время на земле определено самим Богом! Я им всем так и сказал. Ушел старик от всех разом. Надоела ему расчетливая суета родни. В какой-то момент понял, что не он сам — лачуга понадобилась. Горько стало. Осознал, что сиротой свой век коротал. И не выдержал… Людям это не дано понять… Вот только старуха! Уж не знаю, с горя или с радости поставила узелок в углу морга, попросила покойного помянуть. Я о нем не сразу вспомнил. Вчера перед уходом. Забрал его. Вот видишь, сколько тут всего! — выложил на стол жареную курицу, вареные яйца, сыр и сало. Даже бутылку водки бабка не забыла вложить.

— Ты для этого меня звал? — удивилась Оксанка.

— Нет, конечно. К тебе у меня разговор особый.

— Только разговор? Ради этого спозаранку сдернул! Я даже кофе не успела проглотить! — посетовала баба.

— Успеешь! Давай ко мне ближе, зазноба моя сонная! — притянул к себе Оксанку, прижался к ней усталым плечом.

— А знаешь, уходя от морга, родня деда примирилась с бабкой. Та согласилась прописать в доме внука старика. Выходит, не разучились люди прощать друг друга. Это хорошее качество. А ты, как считаешь? — заглянул в глаза.

— Смотря что прощать! Не все забыть можно! Кое-что до смерти в памяти останется! — дрогнула всем телом.

— Всю жизнь носить в себе злобу? Помилуй, Ксюшка, да ты половину отведенного тебе не проживешь. Сама себя на тот свет загоняешь, дурочка!

— А мне и половины много! Зачем она — жизнь, если в ней верить некому?

— Ты пыталась?

— Я же рассказывала тебе! Отец предал. Парень — тоже… — отодвинулась баба, потянулась за сигаретой.

— Парня поняла, как я слышал. И даже простила! Остается отец! Его ты считаешь негодяем!

— А кто же он по-твоему? Не только меня! Он память о матери изгадил! Изменял ей — живой. И мертвую опозорил'. Не мог года прожить вдовцом. Так все порядочные люди делают! — покатились слезы.

— Ты винишь его за распутство? А чем сама лучше? Тоже года не прошло, как на панель пошла! Институт бросила, ушла из общежития, пошла по рукам! Разве ты не опозорилась? Другого выхода не было, говоришь? Ложь все это! Могла, как другие девчонки, детей присматривать, ухаживать за стариками. В конце концов — устроиться дворником! Не захотела! На легкий хлеб пошла!

— Гад! Сволочь! Ты еще мозги сушишь. Да я всю Москву обошла! Желающих работать полно, да оплачиваемой работы не было!

— хотела вскочить, но Петр Иванович удержал.

— Не спеши убегать, зазноба! Не гордись своим нынешним! В нем черноты куда как больше, чем у родителя. Он один раз оступился, за что жестоко наказан! Ты каждый день на обе ноги хромаешь! Ему вслед только ты плюнешь! Тебе — весь город! Вот и посуди сама, кто из вас дерьмо? Ты ему простить не можешь? А тебе можно простить твое падение? — смотрел Оксанке в глаза холодно, жестоко.

— Если я такая, зачем спал со мной? Зачем зовешь? Сам лучше?

— С тобой не я один был! Половина города! Я от общего числа

— пылинка в буре!

— Чего ты хочешь от меня? Отпусти! — вырвала плечо.

— Хочу немногого! Ты знаешь, я не умею и не люблю кривить душой!

— Мне эта твоя честь ни к чему! — оборвала Оксана.

— Не скажи! Именно она диктует, сколько тебе заплатить за визит!

— Нахал! Циник!

— С кем общаюсь, таков сам!

— Иди к черту! — встала Оксана и рванулась от койки.

— Стой, дура! — поймал ее у двери. И, развернув к себе, сказал тихо: — Твой отец умирает в больнице! Один! Или ты тоже озверела и ни хрена не понимаешь?

— Умирает? — промелькнул испуг в глазах. — Откуда знаешь?

— Это неважно! Знаю! От коллег…

— Что с ним?

— Инфаркт!

— А где же его новая жена?

— Бросила! Ушла от него! Теперь уж не вернется! Он отказался от нее навсегда.

— Смотри! Мозги выкопал! Вот только опоздал.

— Почему же? Он жив! И просит тебя вернуться домой, простить его! Ключи отдал тебе. Конечно, ждет, чтобы навестила…

Оксана вышла за дверь, шатаясь. Обогнула, села на завалинку, откуда хорошо было видно кладбище. Курила. Дрожала в руке сигарета. Белый дымок, блуждая по лицу, смешивался с первой сединой. Оксанка вспомнила, как когда-то в детстве отец любил носить ее на плечах. И ей, девчонке, завидовала вся малышня. Отец водил ее на новогоднюю елку в Дом офицеров. На день рождения дарил красивые куклы и весь этот день неразлучно был с нею.

Первый велосипед он купил, когда девчонке исполнилось три года. Потом учил кататься на двухколесном. Оберегал, чтобы не упала, не разбила колени.

— Тише, дочка, не торопись! — бежал следом. А Оксанке казалось, будто у нее за спиной выросли крылья. Большие и сильные. Девчонка изо всех сил крутила педали. Отец бежал следом, зовя ее вернуться.

Она мало знала о его службе. Он никогда не говорил дома о работе, не жаловался, никого не ругал, не сетовал. А потому в семье знали лишь сослуживцев, друзей отца. Они приходили редко. Часто любили уезжать на рыбалку, охоту. Иногда месяцами его не бывало дома. Уезжал на ученья, оттуда возвращался похудевший, соскучившийся, усталый.

Он никогда не ругал и не бил Оксанку. Не отчитывал подолгу, как делали другие отцы, и все же она неосознанно побаивалась его портупеи, строгого взгляда, холодного тона. И подчинялась без пререканий.

Он никогда не болел. Оксанка не видела его валяющимся в по

стели. Даже футбол он смотрел не с дивана, а сидя в кресле, и всегда говорил, что только дряхлые, ленивые старухи любят развалиться на диване и расплываются на них тряпками. Уважающий себя человек обязан держать себя в руках. Тем более — мужчина. Он всегда был в движении. Оксанку растил, как мальчишку. Учил плавать, ходить на лыжах, бегать на коньках, играть в баскетбол и теннис.

Он не любил, не понимал классическую музыку, абстрактную живопись и сентиментальные романы. Не ходил в театры. На них не хватало времени. Из всех праздников больше всего любил Новый год, а потому в эти дни старался быть дома.

Отец никогда не ходил в гости даже к друзьям детства. Не уважал шумиху, разгульные попойки и терпеть не мог застольных песен. Пьяные голоса его коробили и он старался скорее покинуть теплую компанию.

Девчонка никогда не видела отца пьяным, не слышала перебранок с матерью. Он не ругался матом. И никого не унижал.

Возможно, мама и не догадывалась, что он изменял ей. Хотя от женщины такое не ускользнет. Может, знала, но не делала из этого трагедий? А может положилась на судьбу и молча ждала развязки?

Тогда, перед самой смертью, отец все ночи сидел у ее постели. Они тихо говорили о чем-то, и Оксанке не верилось, что мать умирает, уходит навсегда…

В тот жуткий день отец уснул у постели матери, сидя на низкой табуретке. Во сне забылся. Положил голову ей на плечо. Мать обняла за шею. Когда проснулся, не мог поднять голову. Рука жены словно приковала его. Холодная рука была безжизненна. Оксанка впервые увидела отца испуганным.

— Крепись, ты уже взрослая, — успокаивал не столько дочь, сколько самого себя.

В день похорон он не плакал. И Оксана впервые засомневалась, любил ли он мать? Та даже взрослой дочери никогда не жаловалась на отца.

Оксана смотрит на кладбище. Вот там, за оградой, влево от аллеи, всего в десятке метров — могила матери. Она часто навещала ее. Приносила цветы, подолгу сидела на голубой скамейке, рассказывая покойной о своих тяготах.

Ей казалось, что мать слышит ее и понимает.

Однажды она пришла сюда уже под вечер, когда с кладбища ушли все посетители, и сторож собирался закрыть ворота. Увидев Оксану, старик впустил ее. Она подошла к могиле и увидела совсем свежий букет цветов. Белые хризантемы стояли вплотную к памятнику и обрамляли портрет.

— Вспомнил! — шевельнулись радостное и злое чувства. Оксанка присела на скамью, поставив свой букет георгинов особняком, поодаль от хризантем. Сначала она хотела выкинуть их вместе с

банкой. Но споткнулась, упала. А когда приподнялась, чтобы встать, увидела нахмуренное лицо матери на портрете. Оксанка тогда испугалась. Вскочила и села на скамью успокоиться. Когда глянула на портрет, мать, как прежде, улыбалась ей. И не смогла выбросить букет, рука не повернулась.

Оксана спросила сторожа, не видел ли он случайно, кто приходил на могилу матери? Старик ответил сразу:

— Как не помнить? Военный навестил жену. И мне деньжат подкинул, чтобы следил, оградку подновил бы! Вот завтра с утречка покрашу. А бабка памятник помоет, сорняки вырвет. Нынче он был. Обещался в конце недели наведаться! Ты тоже сродственница покойной будешь?

— Да! Дочь! — ответила глухо. Не оглянувшись на удивленного сторожа, какой так и не понял, почему живых родственников не мирят могилы близких. — Инфаркт! — вдруг вспомнилось Оксане сказанное Петром Ивановичем. И ей стало холодно. — А что, если он умрет? Один! Эта его шлюха, выходит, бросила, ушла! Что-то не получилось у них! А может, стоит навестить его? Хотя зачем? Ведь выгнал как собачонку. Променял на потаскуху! Пусть за все получит. Узнает, что сволочью прожил! Разве это отец? Ни разу в общежитие не пришел. Не пытался найти меня. Тогда еще можно было что-то наладить. Не нашел тепла и времени, забыл меня, словно вместе с матерью похоронил, — злится Оксана. И вспоминает, что именно в тот день, когда увидела хризантемы на могиле, познакомилась с Петром. Считала его особым, не таким, как все, а он не легше прочих оказался. Ишь, как выстегал за панель! Другой выход был! Где? Попробовал бы в моей шкуре побывать, чистоплюй облезлый! Тоже мне, моралист возник! Коль я дерьмо, зачем звал и спал со мной? — злится баба.

— Ты что? Корни тут пустила или место на погосте присмотреть решила заранее? — появился внезапно Петр Иванович. И, подав руку Оксане, предложил — Давай дружить! Пошли мириться!

Оксана нехотя встала. Петр Иванович вошел в дом следом за нею.

— Прошу к столу! Сам сервировал! Ты — лентяйка сбежала от хозяйских обязанностей. А, между прочим, накрывать на стол — бабье дело! Это даже покойные алкаши знают. Чтоб в другой раз — без напоминаний! Не то накажу! — пригрозил шутя.

— Как? — усмехнулась баба, глянув искоса на постель.

— В морге закрою на всю ночь!

— Ой! Не надо! — вздрогнула баба.

— А что? У меня там неплохая компания подобралась! Один милиционер и трое фартовых. Сегодня ночью в ресторане перестрелку устроили! Всю публику до мокрых штанов довели. Распугали до обмороков. Двенадцать милиционеров засаду устроили. Всех воров

взяли. Но и своего потеряли. Нынче заглянул, смешно стало. Все рядышком, как родные, чуть не в обнимку лежат. Может, ночью на брудершафт пили! А пока были живы — в догонялки играли! Мир не брал. Думали, жизнь бесконечна!

— А тебе кого из них жаль?

— Всех! О покойниках плохо не говорят. В этом смысле мне повезло. Никого не ругаю! Пусть бы люди подольше жили. Глядишь, мне мороки меньше.

— Не только воры и милиция умирают. Моргу безработица не грозит, — усмехнулась Оксана.

— Ты тоже можешь мне помочь. Сократить загрузку! Поверь, нет радости у меня, когда вижу нового покойника…

— А я чем могу помочь? — удивилась баба.

— Иди к отцу! Навести его! Ведь родной человек! Научись прощать своих! Иначе, как жить собираешься? Чего сидишь? Бегом бежать надо! — прикрикнул Петр Иванович и назвал адрес больницы.

В приемном покое ее встретила усталая медсестра. Спросила: к кому пришла? Кем доводится больному? Велела надеть халат и повела в палату длинными коридорами.

— Сюда. Входите. Только не шуметь, не говорить громко. Не задерживаться у больного дольше десяти минут. Его нельзя расстраивать, — предупредила строго. И, указав на койку, где лежал отец, вышла из палаты.

Оксанка тихо подошла. Заглянула в бледное, осунувшееся лицо. Небритые щеки казались синими. Глаза закрыты.

— Отец! Пап! — тронула за плечо.

Человек открыл глаза. Глянул на дочь, не веря увиденному.

— Пришла! — замелькала жизнь в зрачках. Человек попытался привстать, но рухнул на подушку беспомощно. — Здравствуй, Ксюша! — выдавил сквозь боль, стыдясь собственной болезни.

Оксане стало жаль его. Она положила руку ему на плечо, спросила сочувственно:

— Тебе очень больно?

— Прости, Ксюша, если сможешь, забудь! Я очень виноват перед тобой!

— Я простила, иначе не пришла б!

— Ты у меня добрая девочка! Вся в мать. Самая лучшая на свете! — взял ее руку, поцеловал, задержав в своей руке, попросил: — Вернись домой, дочка!

— Хорошо! Сегодня же! — пообещала твердо.

— Вдруг мне не повезет, деньги возьми в секретере. Где всегда! Распоряжайся ими!

— У меня есть свои!

— Я знаю, как ты их заработала. Сосед тебя видел. Рассказал.

Обещал, как выздоровлю, показать, отвезти к тебе. Вернуть хотел. Да видишь, свалился не ко времени. Я во всем виноват! Сломал твою и свою судьбу. Хотел застрелиться. Да и тут сослуживцы, будто знали, забрали пистолет на время болезни.

— Зачем стреляться? Мы вместе станем жить, как раньше!

— А ты разрешишь мне вернуться домой? — спросил пересохшим ртом.

— Да кто ж мы друг без друга? Сироты, одиночки! Вместе — уже семья! — вспомнились слова Петра Ивановича о прощеньи, и словно камень с души слетел, исчезла тяжесть.

— Я звал тебя! Даже во сне! И ты услышала! Спасибо, что не отказалась от меня! — не отпускал руку человек.

— Я с тобой буду до самого выздоровления! — решилась Оксана.

— Не надо! Меня присматривают врачи. А вылечила ты! Если сможешь, навещай иногда! — попросил тихо.

— Пора прощаться! — услышала Оксана за спиной голос медсестры. И, наклонившись, поцеловала отца. Заметила, как у того в глазах сверкнули слезы.

— Спасибо, дочка! — услышала тихое.

Оксана, выйдя из больницы, поехала домой.

Весь день протирала пыль, мыла окна, полы, двери, чистила мебель. Проветривала квартиру, стирала, возвращая квартире былое, семейное тепло и уют, изгоняя, вытряхивая запахи чужих духов, пудры, кремов.

Она расставила мебель на прежние места, достала из кладовки запылившийся портрет матери. Протерла его и поставила на стол.

До глубокой ночи не присела, пока усталость не свалила окончательно, и Оксанка уснула в отцовском кресле.

Ранним утром ее разбудил телефонный звонок.

— Доброе утро, зазноба! — услышала знакомый голос, частый смешок. — Как настроенье?

— Погоди, дай окончательно проснусь! — огляделась Оксана вокруг и довольно улыбнулась в душе, словно вернулась в беззаботную пору юности. Вот только одна пока…

— Все в порядке! Я вернулась домой!

— Знаю! Со счастливым возвращением, Оксана! Будь счастлива!

— отчего-то медлил Петр Иванович. И вдруг спросил: — Чего же в гости не зовешь?

Оксанка растерялась.

— Мне ненадолго увидеться нужно!

— Тогда жду! — рассказала, как быстрее и легче подъехать к ней. Ждала не волнуясь, догадываясь. Видимо, предложенье хочет ей сделать.

Петр Иванович приехал вскоре.

Он неторопливо пил кофе, хвалил Оксанкин вкус и растороп

ность. О причине прихода говорить не спешил. Баба поняла его медлительность по-своему.

— Боится на отказ нарваться, хочет исподволь выведать, как к такому отнесусь? Вот чудак! Чуть приду в себя, поставлю отца на ноги и, конечно, с радостью! Мне тебя проверять не стоит. Давно знакомы.

— Ксюш, я не знаю, как сказать тебе, с чего начать? — волновался Петр Иванович.

Баба улыбалась. Обычное начало перед вопросом: хочешь стать моей женой?

Баба улыбалась. Человек мерил комнату взволнованными шагами, женщина смотрела на него с удивлением:

— Да что с тобой?

— Не со мной! Скажи, кем ты представляешь меня в своем будущем?

— Началось! — решила Оксанка. И ответила, не задумываясь:

— Тут не мое слово, за вами решение!

— Ты не совсем верно поняла меня! Я хочу остаться другом тебе! Навсегда!

— Конечно! Вот только отец поправится, — выдала себя Оксана.

— Девочка моя! — подошел вплотную, обнял Оксанку, подвел к креслу, усадив в него, сказал тихо: — Твой отец умер сегодня ночью…

— Я вчера была у него! Мы говорили с ним! Не может быть! Это ошибка? — не поверила Оксана.

— Успокойся! Я не ошибаюсь. Он у меня — в морге!

У Оксанки началась истерика. Она долго кричала, плакала, проклиная себя за все разом, виня саму себя в смерти отца.

— Тихо, Ксюша! Угомонись! Не только горе, случается, радость убивает жизнь. Не выдержало сердце. Он будто ждал твоего прощения, чтобы уйти с легкой душой, без греха и тяжести.

— Он не мог умереть! Он знал, что я жду его! Мы договорились жить, как прежде, как раньше — при маме…

— Взрослей, заноза! Крепись! И больше не медли с примирениями. Все делай вовремя. И хватит реветь! — тряхнул бабу за плечи.

— Может, это ошибка? Ведь ты не знал моего отца! — все еще тлела робкая надежда.

— Неужели ты думаешь, что я рискнул бы прийти, не убедившись? Вот его паспорт! А вот его офицерское удостоверение. Это я просил врачей не звонить тебе. Сказал, что сам сообщу. Они промолчали не случайно. Я о том узнал еще ночью.

Оксанка съежилась, ее трясло.

— Не уходите, Петя! Мне страшно одной! Я думала, что у меня семья будет! Но и отец ушел! И я опять одна! За что?! — плакала женщина от отчаянья и горя.

— Ты не одна! Я покуда живой! Собирайся! Надо оформить все документы и похоронить человека! — предложил врач.

Петр Иванович оставил Оксану у себя дома. Вместе с Юрием получил все справки для похорон. Когда все было готово, в морг пришли сослуживцы покойного. По их просьбе гроб с телом перевезли в Дом офицеров и решили устроить похороны с соответствующими почестями.

Оксана едва держалась на ногах. Вокруг суетились люди, соболезновали, о чем-то спрашивали, что-то советовали. Она смотрела на них потерянно. Молчала… И, если бы не Петр и Юрий, вряд ли выдержала Оксана внезапное потрясение.

Сотрудник горотдела милиции пришел сюда по просьбе Петра Ивановича.

Он увел Оксану на лоджию, подальше от похоронных церемоний и велел держать себя в руках.

— Ты, едрена мать, не кисни, не гробь себя на корню, не теряй товарный вид. Иначе от тебя твой потрошитель откажется. Папаню уже не воротишь! А сама глянь на кого похожа стала? Будто у меня в бухарнике без баланды целый год канала не сравши. Если я теперь тебя нашим алкашам покажу, они до конца жизни будут верить, что мертвецы у нас в ханыжнике дышат! Глянь на себя! Ни один пердун старый к тебе "на вальс" не приклеится! А ну! Подбери сопли и слюни! Собери все свои запчасти! Держись, как выродок солдатский! Чтоб отец в гробу за тебя не краснел! Человека с почестями провожают, а не сыростью на гробе. Ему не слезы, не вой, память добрая дорога! И чем дольше сохранишь ее, тем лучше! Поняла, девонька?! — шутил и отчитывал бабу одновременно. — Тебе на работу надо устроиться как можно скорее! Уходи из притона! Не позорься.

— Искала! И не нашла! Где найду теперь? Сейчас еще хуже стало!

— Я найду! И в институт свой вернешься! Договорился с ректором! Через неделю, чуть освоишься, скачи на свой факультет. Но… Смотри мне! Чтоб все чин-чинарем было! Без распутства и буханий! Иначе я с тобой разберусь! Я за тебя поручился! Потрошитель просил! Нас лажанешь, больше никто тебе не поможет! Откинешься и закопать на погосте станет некому! Доперла, бабочка!

Оксанка едва заметно кивнула.

После похорон и коротких поминок баба осталась одна в опустевшей квартире. Пока все убрала, занималась делом, была спокойна. А под утро, управившись, снова расклеилась.

Оксанка, сама того не зная, стала бояться одиночества. Она отвыкла от него. И теперь терялась, глохла от тишины, пустоты. Утром баба решила съездить к Тоньке, забрать свои вещи. Теперь ей не нужен был чужой дом.

Едва рассвело, она оделась и вышла из дома.

Антонина, увидев ее зареванную, позеленевшую, не на шутку испугалась. Но, узнав в чем дело, равнодушно отошла от бабы, не пожалев, не посочувствовав. Холодно подсчитала, сколько Оксана должна за жилье, и сказала вслед:

— Комнату за собой прибери! Нянек за тобой здесь нет!

Вернулась домой уже по потемкам, с чемоданами, сумками, едва

поместившимися в багажник такси. А в двери записка.

"Я не застал тебя, хотя приходил трижды. Ты вернулась на свою стезю! Что ж! Вольному — воля! Жаль только времени и сил, потраченных впустую! Такую, как ты, ничто не образумит и не остановит! Прощай…"

Баба рухнула на диван, взвыв от боли. Ей было обидно узнать, в чем ее заподозрили. Наревевшись вволю, набрала номер телефона Петра Ивановича, но тот либо не хотел поднимать трубку, предполагая, кто может звонить так поздно, либо уснул слишком крепко и не слышал звонка. Оксана не спала всю ночь, а утром позвонила Юрию, объяснила случившееся.

— Чего от меня хочешь? Помирить тебя с потрошителем? Да пойми, я в дела сердечные не лезу! Это — не по моей части! Я там, где беда, у тебя она миновала, коль про мужика вспомнила. Тут уж сама налаживай! Убеди, чтоб поверил! Если дорог он тебе, сама справишься! Третий, в таких делай всегда лишний! — положил трубку, не желая продолжать разговор.

Баба долго звонила патологоанатому, но бесполезно. Тот не подходил к телефону. И Оксана решилась съездить к нему.

— Петра Ивановича нет! Уехал он к своим на выходные. В пригород. А где они живут, я не знаю! — ответила старая санитарка тетя Дуся, смерив бабу недобрым взглядом и вытеснила из морга.

— Тетя Дуся! Он очень нужен мне! Я не могу без него! Помогите найти Петю! — взмолилась баба.

— Сама виновата! Терять легко, вертатъ мужика завсегда трудно! Чем подмогу, коль обидела его?

— Не виновата я! За вещами своими съездила, забрала все! Пока собирала, комнату прибрала, времени ушло немало.

— Ты эти сказки другому обскажи! На что одна поехала? Не предупредила, не сказалась заранее! Знать было что скрыть, свое на уме держала! Да не получилось! Теперь, когда не отломилось, хочешь к нашему соколику воротиться? Нет! Я на его месте не простила б! Не поверила тебе! — насупилась старуха.

Оксана постояла у двери дома, она впервые оказалась закрытой перед нею.

— Петя! Я люблю тебя! — вложила записку баба и пошла к могилам — на кладбище. Она пробыла там до вечера. А когда возвращалась, увидела, что в доме патологоанатома по-прежнему темно и пусто.

Вернувшись домой, решила сама поискать работу, позвонив по справочнику в фирмы, на биржу. Но… Были выходные дни и никто не ответил ей.

Оксанка страдала от одиночества. Целых два дня пустоты! Как пережить их?

Баба протирает книги на полках, следы пальцев с полировки шкафов. И неотступно думает о Петре, отце, обо всем, что случилось совсем недавно.

Петра Ивановича она долгое время считала обычным клиентом. Потом, общаясь с ним, стала привыкать к человеку, появилось уважение. Она незаметно для себя стала вспоминать его, когда тот не звонил, не звал к себе. Она выделяла его изо всех. Потом Оксанку потянуло к нему. Может, в том был виноват проливной холодный дождь, когда по его зову она пришла, не глядя на сырость и слякоть.

— Ксюшка! Ты все же приехала?! Ну, спасибо тебе! — взял ее за руки, заглянул в глаза улыбчиво, светло.

Сколько тепла и радости светилось в его глазах! Он радовался ей не так, как радуются потаскушке, он встретил, как друга, как любимую… А может, ошиблась и показались ей те искры в глазах, мелькавшие озорными огоньками, яркими звездочками, загоравшимися из самой души.

Они сидели перед открытой дверцей топки у горящей печки, прямо на полу. Он укрыл ее плечи пледом и долго рассказывал, как в студенчестве подрабатывал летом у лесорубов в глухой сибирской тайге.

Петр Иванович был прекрасным рассказчиком:

— Знаешь, я первое время не мог спать ночами. Все боялся чего- то. От каждого звука, шороха сразу подскакивал. Надо мною мужики смеяться стали. И все шутили, что я медведя по стойке смирно встречу. Но где там до мишки, ежа испугался, когда тот из куста выскочил, не стерпел оскорбления мочой. Я же — в палатку с воем! Мужики как увидели, кого испугался, от смеха мокрыми были. А в конце лета случилась оказия. Полез за малиной один из лесорубов, полакомиться вздумал. Там и медведь пасся. Нос к носу встретились. Зверюга сразу на дыбы. Вмиг подмял мужика. Я и сам не знаю, как это случилось! Топор у меня в руках был. Вот и бросился на медведя… Один раз топором его огрел. Оказалось — удачно. Добавлять не пришлось. Враз рухнул мордой на землю. На том конец ему пришел. Лесорубы на помощь припоздали. Им осталось вытащить мужика из-под медведя. Слава Богу, тот лишь испугом отделался. С тех пор надо мной уже не подтрунивали, хотя я не изменился. И до самого последнего дня боялся и не любил тайгу. Просто в экстремальной ситуации не растерялся. А может, именно со страху, от злости медведя убил, выместив на бедолаге все отношение к тай

ге! Мужики звали меня приезжать к ним каждый год на каникулы. Да куда там! Каждому свое… Лишь потом понял, что не я тайгу, она меня не признала. И выдавила из своей глуши навсегда. Ее, как женщину, любить надо. Без взаимности у тайги ничего не получишь…

Оксанка и теперь не могла понять, к чему рассказал он ей об этом случае? Почему так долго ждал ее ответа?

Женщина складывает в мешок старую обувь, потрепанную одежду. Собирается вынести в мусоропровод. Едва взялась за ручку двери, отпрянула в испуге от неожиданности, кто-то резко позвонил в дверь.

Оксана заглянула в глазок. На площадке темно. Кто-то выключил свет. А может, его вовсе не зажигали?

— Кто? — спросила, дрогнув голосом.

— Это я! — услышала в ответ знакомый голос и, рванув цепочку, торопливо щелкнула ключом.

— Ну, здравствуй, зазноба! — потянулись к Оксанке обветренные руки.

— Входи! Петька! Я так ждала тебя!

Он ступил через порог, пропахший снегом и холодом. Закрыл двери. И сняв с себя куртку, повесил на вешалку, туда, где обычно висела отцовская шинель.

— Своих навестил. У них все хорошо. Не стал задерживаться. Вернулся побыстрее. Оказалось, кстати. Меня ждут? — глянул в глаза женщине.

— Конечно! Прости, что не предупредила. Решила сама порвать с прошлым. Не было его. Только ты! Один у меня! И радость моя, и печаль. Не надо так жестоко наказывать. Ведь я люблю тебя!

— Не упрекай, Ксюша! Не ревнуют к тем, кого не любят, к кому безразличны! И только дорогих огорчают и радуют! Верой и сомнением. Но дело не в словах. Жизнь, как тайга. В ней не только зверье, буреломы да завалы, случается встретить и цветы…