Клевые

ГЛАВА 9 КУКУШКА

Райку привели в дом к Серафиме уже под вечер две подружки.

Подвыпившую, пропахшую луком, усадили на стул, потребовав молчания, пригрозив, если отворит пасть, своими руками утопить в канаве. И стали слезно просить за девку, взять в дом на проживание.

— Она тихая, спокойная. Только вот у нее жизнь не удалась…

Райка кивала взлохмаченной головой так, что обесцвеченные под цвет соломы волосы отлетали от ушей сальными косицами. Девка молча соглашалась с каждым сказанным словом. Она очень любила, когда все вокруг жалели и сочувствовали ей. Когда переставали обращать внимание на ее персону, она встревала в разговор и несла такую глупость, что окружающие уже не удивлялись невезению девки, а лишь отплевывались, матеря тупую собеседницу.

Райку все считали набитой дурой, но она искренне сомневалась в правдивости такой оценки, всегда старалась доказать обратное всем. Вот и теперь, когда подруги, расхваливая Райку, просили не обращать внимания на ее замкнутость, молчаливость, Райку, как всегда, прорвало:

— То правда! Бывает целыми днями на меня находит. Молчу, если за весь день ни глотка водяры не хлебнула. А когда глотку промочу, ну тогда, едрена мать, выдаю все разом! С авансом на год вперед! — созналась девка.

Она тут же получила тугую пощечину от подруги и злую угрозу — дать пинка от самого порога. Райка враз умолкла.

Обе подруги пообещали Антонине не спускать глаз с Райки, следить за каждым ее шагом и, приучив к порядку, заведенному в доме, держать девку в ежовых рукавицах.

На том они и порешили.

Райку вытряхнули из замызганного плаща, заставили разуться и погнали в ванну, подталкивая пинками и подзатыльниками, не давая остановиться, оглядеться и подумать.

— Давай, шустри!

— Да я в прошлом месяце мылась. Чего гоните? Еще чистая совсем. Глянь, вон кофта совсем как новая! — оттянула воротник, пропахший потом, какой-то едкой вонью.

В ванной ее продержали три часа, заставив не только помыться, почистить зубы, а и постирать белье, одежду до безукоризненности. Из ванной она вышла в халате, в тапках, с накрученными волосами, собранными в замысловатую прическу. Подруги и впрямь поусердствовали над нею, подкрасили брови, ресницы, глаза и губы. И теперь новая квартирантка преобразилась.

Она не узнавала саму себя. На руках — маникюр, на ногах — педикюр, на лице — макияж, всех этих названий не удержала ее маленькая голова. Она очень возмущалась, зачем ей надевать тапки, если ей сделан педикюр, каким нестерпимо хотелось похвастать перед всеми обитателями дома. А потому, выйдя на кухню, увидела скопление баб, первым делом сбросила с ног тапки и, вытянув их до середины кухни, спросила:

— Ну как вам мой мардияж? Мне его с самого детства делали. С пеленок! Вот только лак бледный! Я люблю яркий! Чтоб за километр было видно — культурная женщина тащится! Благородная! Такую к плите ставить просто грех!

Бабы, переглянувшись, усмехались молча, ничего не ответили. Поняли Райку без дальнейших разговоров. Но та зашлась.

— А чего это вы хихикаете? Иль никогда не видели и не знаете, как положено женщине следить за собой! Чего у вас ногти обычные? — вылетело из головы нужное слово.

Но ей снова никто не ответил. Бабы накрывали на стол, готовились к ужину.

— А что жрать дадите? Я уже за столом! Или не видите? Значит, мне пора подать! — получила тугую оплеуху от подоспевшей подруги, заставившей незамедлительно помогать девкам резать хлеб, разложить ложки, вилки, ножи, тарелки, салатницы.

Райка протирала все это чистым полотенцем, не понимая, зачем ее заставляют делать дурную работу? К чему чистую, сухую посуду, вместо того чтобы положить в нее жратву, заставляют протирать до блеска.

Райка не решалась спросить об этом вслух. Она воспринимала все по-своему.

Райка целыми днями не бывала в доме. Возвращалась под утро, случалось, не ночевала по нескольку дней и, приезжая на такси, усталая, как выжатый лимон, заваливалась в постель на сутки. Потом снова уходила.

Кто она? Что за горе привело ее на панель, знали только две подружки, предпочитавшие не говорить о Райке ничего. Да и знали ль они истину?

Для этой бабы Антонина не искала клиентов и ни к кому не отправляла девку, боясь опорочить себя и репутацию своего заведения. Собственно, Райка и не нуждалась ни в чьей помощи. Она была неразборчива и неприхотлива во всем. Легко забывала обидные слова и прозвища, грубые замечания и откровенные насмешки. Ни с кем, кроме двух приятельниц, не пыталась сдружиться. Казалось, ее не одолевали заботы и проблемы, и она была вполне довольна своей жизнью.

Собственно, в доме Серафимы никого-не тянуло на общение с Райкой. И две подружки никогда не скучали и не вспоминали о Райке, когда той подолгу не было дома.

Прошло полгода с того дня, как девка поселилась здесь. Но о ней никто ничего не знал. Егор почти не видел бабу. Серафима лишь изредка сталкивалась с нею на кухне. И, с трудом вспомнив, молча кормила бабу.

Райка, усвоив порядок дома, не нуждалась в помощи подруг. Старалась реже находиться в доме Серафимы.

Но однажды поздним вечером старуха, прибрав на кухне, пошла в ванную. Дверь оказалась закрытой. И бабке послышался сдавленный плач, словно кто-то усиленно сдерживает рвущиеся наружу рыдания.

Старуха постучалась. Послышался шум воды, короткое плескание, а вскоре двери в ванной открыла Райка.

— Ты чего это тут закрылась?

— Да вот привела себя в порядок! — ответила та, вытирая лицо.

— А ревела почему? Что случилось?

Райка растерялась от прямого вопроса. И ответила, угнув голову:

— Да так… Мелкие неприятности…

— Я смогу помочь? — спросила старуха.

— Не знаю. Хотела с подругами поговорить, а их теперь нет. Может, что-нибудь подсказали б, — вхлипнула баба.

— Иди в свою комнату. Мы с Тоней сейчас придем к тебе. Если не я, то дочка постарается помочь. Она — умница. А ты перестань реветь, успокойся! Я сейчас позову Тоню.

Вскоре Серафима с Антониной вошли в комнату, где Райка жила вместе с подругами. Теперь она была одна и ждала прихода хозяев.

— Что стряслось?! — спросила Тонька, едва прикрыв двери.

— Беременной стала! — заревела Райка.

— Сделай аборт! — посоветовала Антонина.

— Срок большой. Не берутся. Двадцать недель! Только искусственные роды…

— Ив чем проблема? — не поняла Тоня.

— А в том, что за это бабки большие нужны. У меня столько нет.

— Почему родить не хочешь? — встряла Серафима.

Райка, шмыгнув носом, глянула на старуху исподлобья:

— И так троих родила. Куда еще?

— У тебя трое детей? — не поверила Антонина в услышанное.

— А что я могла сделать? Трое! Куда этого дену? Мне с теми мороки хватило.

— Где ж они, твои дети? — ахнула старуха.

— Небось родителям подкинула? — прищурилась Тонька.

— Как бы не так! Не всем, как тебе везет! Моя мать едва узнала, что я беременная, враз за бутылку ухватилась! Не думай, что решила обмыть радость! Вино уже выжрала. Бутылкой башку хотела раскроить. Я вовремя увернулась. Иначе проломила б черепушку. Она — крутая! Я ее с час за руки держала, пока не протрезвела. А когда соображать стала, пообещалась найти клиента на товар.

— На какой товар? — не поняла старуха.

— Да вы что? Не проснулись? Ну на ребенка — покупателя! Есть такие семьи, где жена иль муж не способны детей иметь. А хотят. Но без огласки. Чтоб никто вокруг и сам ребенок не знал, что он не родной. Таких всегда хватало. Они все делают тайно. Платят деньги той, какая родила. Забирают ребенка, расстаются навсегда.

— Не пойму, а чего в детдоме не взять?

— Там уже большие дети. Помнить будут, что это не родные родители. Да и соседи, родня проговорятся. Здесь же — совсем крохотный. Таких в детдомах не бывает. Их выращивают в доме малютки, а уж потом отдают в детдом.

— Чего ж ты в роддоме не оставила? — не поняла Антонина.

— Чудная! Пусть я дура! Зато у меня мать умная! Нашла поку

пателей! Едва родила, его тут же забрали из-под меня и увезли! Куда-то за границу. Я даже в лицо не успела запомнить. Не дали разглядеть, хоть на кого похожий! Отдали баксы и прощай…

— Чего ж себе не оставили? Иль не жаль? — удивилась Тоня.

— Во чудная! Зачем он мне? Его ж кормить, растить надо! Сколько пеленок, одежды покупать пришлось бы! А сколько сил отнял бы! Тут же сбыли за тыщу баксов и гужевали с мамашей целый месяц!

— Сколько лет тебе тогда было?

— Четырнадцать! Теперь до вас дошло, почему я не могла себе оставить его? Мамаша так и заявила, что у меня еще полгорода в транде пищит. Успею сопляками обзавестись. Сама покуда зеленая, не жила, ничего не видела. На чью шею повешу?

— А от кого ты его заимела в таком возрасте? — удивилась Серафима.

— Это дело нехитрое. Сама точно не знаю! Может, от Толяна или от Юрки. Хотя… И с Генкой была! Разве разберешься! Там фонариком не посветишь. А сопляк был слишком мал. Не мог сказать, кто его на свет произвел.

— Выходит, ты уже давно по рукам пошла? — спросила Тонька.

— Что? По рукам? Да все девки теперь как сорвались! Этим кормятся! Чего толку дарма ее беречь! Пусть содержит! — отмахнулась Райка.

— А двое других детей? Ты их тоже продала? — поинтересовалась бабка.

— Вторую — девку, иностранцы не купили. Пришлось ее северянам загнать за деревянные. Мамаша чуть со свету не сжила. Девка родилась убогой. Еле сбыла ее. А третьего — сама не знала как завелся. Видать «скафандр» слетел у кого-то из дружков. По бухой и подзалетела. А сопляк родился аж на пять кило. Чуть не сдохла, пока родила. Баксам не обрадовалась. Целый месяц в себя приходила. Мать сказала, чтоб завязала я свое хозяйство на морской узел. Потому как приварок расходы не покрыл. На таблетки, уколы больше половины ушло. Я уж так стереглась, чтоб не залететь. И на тебе, как назло.

— Чего ж с мамашей не живешь? — удивилась Тонька.

— Во чудная! Да я с ней давно не кентуюсь!

— Почему?

— Бухает она. И дружки, когда под кайфом, нас с ней путают. Ко мне прикипают, хмыри облезлые! Она злится! Потому что потом алкаши не ее, меня водярой поят. А ее гонят от стола.

— А кто твой отец?

— Э-э, нашли о чем спросить. Мне мамаша каждый день про него рассказывает басни. И всякий раз про нового. Уже восемь их насчитала. Один — кочегар. Второй — машинист из метро, третий

— строитель. Еще шофер такси, потом электрик — дядя Вася, сантехник — Гриша, продавец из овощного — Николай, а последний

— участковый милиционер. Но, по-моему, она забыла девятого, основного виновника моего появления. Уж если честно, то на такую, как я, половинки мужика хватило б с головой. Либо сделал какой- нибудь замухрышка, либо в перерыв меня состряпали, наспех. Оттого в башке не удержалось, кто моим родителем стал. Мамаша хвалится, что все ей носили бутылки с шоколадкой, про любовь брехали. А вот меня признать своею никто не захотел.

— А мамаша давно пьет?

— Сколько ее помню. Я когда соображать стала? Когда под столом ползала и из бутылок остатки допивала. Мамаша меня выволокла за ногу, когда засекла на этом, да так отдубасила!

— Конечно, кому охота, чтоб ребенок с малолетства алкоголем увлекался? — одобрила Серафима.

— Хрен там! Она колотила и приговаривала: "Я тебе, сучка, покажу, как у меня опохмелку из зубов рвать!" Но отучать она и не думала. Случалось, расщедрится. Сама поднесет стакан. И говорит при том: "Помни, двухстволка, доброту мою…"

— Так всю жизнь она пила? — пожалела Райку Серафима.

— Ну иногда ее забирали в вытрезвитель. Там никто не угостит,

— умолкла Райка.

— А теперь опять к ней пойдешь, просить, чтоб нашла клиента?

— Теперь не могу. Погрызлись мы с ней из-за Сашки. Я с ним с самого детства по подвалам трахалась! Правда, ей про то не сознавалась. Тут же он зашел за мной, получку обмыть, мамаша его и пригрела. Затащила к себе в постель бухого. А когда я пришла и увидела их голыми, она мне ответила, что я у нее десяток дружков увела. Она лишь одного. Мол, злиться не на что. Да и делить нечего. Протрезвеет — к тебе переползет! Я не уступила своего. И набила ей морду. Она меня за это выгнала и не велела приходить.

— Ты любишь Сашку? — поняла Тоня.

— Как и всех. Он угощал хорошо. И вообще, прикольный чувак. С ним не скучно. Видать, перебухал, что на старую метелку полез.

— Если ты к ней не пойдешь, придется рожать ребенка. Или…

— Я уже два раза искусственные роды пережила. Врачи в последний момент сказали, что больше я не выдержу. В организме непорядок. Плохо кровь сворачивается, могу помереть, — расквасила губы Райка, готовясь заплакать.

— Послушай, девонька, мы тебя и ребенка принять не сможем. Здесь за ним смотреть некому. Это ты и сама должна понимать. Так что надо тебе хоршенько подумать над своим будущим и что-то решить! Время идет! — предупредила Тонька, указав на живот.

— А может, твоя мамаша одумалась? Ты когда была у нее в последний раз?

— В тот день, когда к вам перешла. С того дня с нею не виделась.

— А где живет она?

— В бараке. На Гагарина! Там все бывшие лимитчики. И моя такая же!

— Навестила бы ты ее, девочка моя! Какая ни на есть — мать она тебе! Может, за ум взялась? Помиритесь! Родишь для себя! И ей внучку или внука! Заживете спокойно. Хватит тебе в кукушках вековать да детей для чужих рожать за деньги. Придет и твое времечко, хватишься, рада будешь всех деток вернуть к себе. Да поздно. Годочки катятся. О старости думают с младости. Вон мамаша твоя родила тебя! Не продала! В роддоме не оставила! Как могла растила. Себе на старость…

— Да уж куда там! В лотерею я ее выиграла! Уж лучше б продала кому-нибудь. Иностранцу например. Зато бы жила теперь на широкую ногу. Не думая ни о чем! Может, она и хотела загнать, да не купили как дефективную. Вон у меня никто девку брать не захотел. Не для себя и я рожала… А она, видать, до самых схваток не врубилась, что случилось…

— Грешно это — детей за деньги отдавать! — поморщилась Серафима.

— Кто про то дознается? Не только моя мамаша, другие тоже так делали, — оправдывалась Райка.

— Хорошо! Мы тебе ничего не можем посоветовать. Но что сама надумала? — сдвинула брови Антонина.

— Да что я сама могу? Ничего не знаю. Совсем запуталась… Хоть удавись, — хлюпала носом Райка.

— Где выход? Ты хоть где-нибудь работала? Имеешь специальность?

— Ну что вы, когда? Я ж все рассказала про себя. Всю правду! С мамкой жила. Бичевали вместе! Ну алкашничали. Кто возьмет нас на работу, если по всему городу, едва назову адрес, все хохочут, мол, из бухарника!

— А мать?

— Она оттуда же! Раньше работала. Давно. Когда только приехала в Москву. Три года на стройке подсобной рабочей вкалывала. Зато ей дали комнатуху в бараке. До того в общаге жила. А как переселилась, там пошло и поехало. Уже ни до чего. Со стройки выперли. Она не жалеет. Заработков едва хватало на чай с хлебом. А выматывалась за день так, что чуть живая возвращалась.

— А теперь разве лучше? — насупилась Серафима.

— Оно не лучше, зато не обидно. Хоть ни на кого горб дарма не гнула!

— Тогда у нее оставалось главное — имя! — выпрямилась Серафима.

— Какое? Всех лимитчиц в городе обзывали. Виноватых и чистых. Никто не разбирался. У них одно на всех было имя. Ладно, когда запила, хоть не обидно стало. А до того? И я… Покуда там жила, из грязи не выбралась бы никогда!

— А ты пробовала? — суровела старуха.

— Зряшная затея! И к чему? Как вылезу из болота? Вон девки умнее и красивее, а выше хрена не ускакали. Вместе со мной козлов клеют! За всякого чумарика зубами держатся! Лишь бы заплатил или угостил на худой конец! — отвернулась Райка.

— Но как думаешь выйти из положения? — поинтересовалась Антонина настырно.

— Сама не знаю. Всегда она обо мне пеклась, теперь я — о ней!

— похлопала себя баба ниже живота. И, помолчав, продолжила: — Вот придут подруги, с ними посоветуюсь. Они подскажут, как мне дальше быть.

— Образумиться пора, коль дите под сердцем носишь. Твое оно! В награду от судьбы! Рада будешь потом родить, да короток век бабий! И силы наши — малые! Остепенись. Еще не поздно! Вернись к матери! Возьми в руки ее и саму себя! Стань человеком! Найди в себе силы, отстой своего ребенка. Защити его! Кто знает, может эта ошибка радостью тебе обернется! — увещевала Серафима девку, но та иронично скривилась, слушала вполуха.

Антонине некогда было сидеть с бабой. И она, оставив мать с Раисой наедине, вышла из комнаты, постаравшись поскорее забыть о чужой неприятности.

Серафима, оставшись наедине с бабой, чувствовала себя раскованнее:

— Многие люди ошибаются. Жизнь — это постоянный экзамен. И кто-то проваливается, уходит в отсев, другие — выживают и остаются людьми. Мне так хочется, чтобы ты выстояла, поднялась из своих горестей. Почему-то верится, что сможешь.

— Я — дура! Потому не сумею!

— Дуракам всегда везет. У них особое, свое счастье. Ан и настоящий дурак никогда в том не признается…

— Мамаша меня с детства так называла. Я привыкла и поверила в это! — призналась Райка простодушно.

— А хорошее, доброе за нею помнишь? — спросила Серафима.

Баба посерьезнела.

— Вот эту память почаще буди в душе, — посоветовала Серафима уходя, поняв, что Райка найдет выход из своей беды, ничего дурного не утворит над собой.

Баба, едва за старухой закрылась дверь, легла на койку. Но уснуть не удавалось. В голову лезла всякая чертовщина, а память выталкивала наружу давно забытое.

И снова всплыл тот день, когда она — Райка впервые возненавидела всех жильцов барака, где жила она с матерью много лет.

В тот день лимитчикам выдали получку, и все жильцы барака мигом оживились. Кто-то чистил на кухне селедку, нарезался хлеб, другие поторопились за вином в ближайший ларек. Мать тогда не пила. И с получки принесла Райке кулек печенья. Она запретила выходить в коридор и наглухо закрыла дверь.

Соседи в складчину собирались обмыть получку. Звали мать, уговаривая из-за двери скинуться "по рваному". Мать, прикладывая палец к губам, велела Райке молчать.

— Открой! Знаем, дома сидишь! Чего заперлась? Брезгуешь нами?

— Ишь, гордячка! От людей рыло воротит! Строит из себя чистую! Дура! Выйди, послушай, что про тебя говорят? Хуже нас склоняют!

— Давай, мужики, приобщим соседку к нашей компании! Все ж в одной бригаде работаем, вместе в бараке живем. Она ж, дикарка, уже позабыла, что такое мужик и для чего он нужен бабе!

— Давай ее оприходуем — замолотили в дверь кулаками.

Мать заметно побледнела. Выглянула в окно. Оно выходило на

обрыв — в овраг, залитый до краев грязной, холодной водой. Баба оглянулась на Райку, та поняла, сжалась в комок от страха.

— Отвори! Не то вышибем дверь! — доносились голоса из коридора.

Райка, не выдержав, заплакала от страха.

— Слышь! Ее соплячка воет! — рассмеялась хрипло какая-то соседка. И подзадорила: — Да что вы? Не мужики? Докажите этой недотроге, что она ничем не лучше нас! И пусть не зазнается! Девку ей не ветром надуло! Подсобите вспомнить, как ночи надо проводить. Не свечкой пользоваться, а мужика звать.

— Подналяжем, мужики! — подошел к двери грузчик Костя. Налег. Дверь затрещала и, не выдержав напора, резко распахнулась, впустив в комнату свору полупьяных мужиков.

— Вот она, красуля наша! А ну давай сюда! Зачем скучать, когда в доме полно мужиков! — рванулся к матери первым Костя-грузчик.

Баба кинулась к окну. Но он поймал. Разорвал на ней кофту. Мать успела влепить ему пощечину. Это взбесило мужика.

— Ты, сука, еще в рыло лезешь? Я с тобой культурно хотел! А ты так?! — рванул бабу с пола, швырнул на кровать, мигом сорвал одежду и крикнул: — Эй, мужики! Затвори двери! Я ей покажу сейчас, кто она и кто мы! — забрался в постель в сапогах.

Мать кричала, ругалась под громкий хохот соседей.

— Костя! Достань до горла, чтоб заглохла!

— Ишь, сучит костылями, лярва! Соскучилась по мужику! Давай, Костя, не оплошай!

— Иль придержать? — навалился на руки и ноги бабы. Та взвыла нечеловечески.

— Ну так-то оно лучше! — хохотнул грузчик и запыхтел. Райка боялась вылезти из-под койки. Мать насиловали всем бараком, не давая встать, опомниться. Потом, когда желающих не стало, а баба не смогла встать с постели, ей влили в горло бутылку водки и гогоча посоветовали отдохнуть до завтра.

Мать хотела ночью влезть в петлю. Но Райка заорала. На ее крик прибежали соседи, сорвали петлю, сшибли бабу с табуретом на пол. Пригрозили пустить в клочья саму и Райку, если вздумает что-нибудь отчебучить.

Мать утром еле встала с постели. Впервые не спецовку, платье надела. Увидев это, соседи всполошились, вошли в комнату гурьбой.

— К лягавым навострилась, лярва?! Заявить на нас вздумала? Так знай — тебе это даром не сойдет. Из-под земли достанем саму и твою дебилку! Обоих уделаем насмерть! Если даже нас сгребут, будет кому с тем управиться. А потом барак подпалим. Устроим так, что ты, дохлая, сама останешься виноватой во всем! Допри, дура! Не ерепенься! Тебе же лучше! Дыши тихо, как все! — заставили переодеться в комбинезон. Увели на работу. А вечером усадили за общий стол.

Теперь ночами к ним в комнату заходили мужики. Ночевали по очереди. Утром бабы ругались с матерью. Грозили ошпарить кипятком. Но вечером, напившись, мирились, забывали обиды, и все повторялось сначала.

Вскоре мать перестала покупать Райке пряники. Попойки с общей кухни перешли в их комнату. Райка поначалу играла бутылками, потом стала допивать остатки вина, водки, пива.

Сколько лет ей было тогда, она не помнит. Но она еще не ходила в школу. Ее позвали играть в прятки соседские дети. Они всегда пользовались моментом, когда взрослые жители барака — их отцы и матери — уходили на работу, либо валялись пьяные под столами, в коридоре или где-нибудь на полу. В такие часы оживала детвора. Никто не даст пинка или оплеуху за то, чтоб не мотался под нога- ми, никто не обругает, не запретит доесть оставшуюся закуску. И, пошарив по карманам пьяных, выгрести всю мелочь, купить на нее жратвы и курева на всех.

Райке это нравилось. Она добросовестно выскребала деньги и у матери, и у соседей. Вместе с девчонками и мальчишками торопливо уплетала хлеб и колбасу, картошку и селедку научилась есть нечищенными. Курила вместе с пацанами папиросы и сигареты. А когда с ног сваливались свои сандали, носила чьи-нибудь тапки или ботинки. Мать совсем перестала обращать внимание на Райку. И когда та просила купить куклу, грубо отдергивала девчонку от прилавка. Потом даже била за любую просьбу. Случалось, запускала в нее пустой бутылкой. О куклах и других игрушках пришлось забыть.

Еще не так давно мать покупала Райке с получки булки, обсыпанные сахарной пудрой. Теперь о них не говори. Мать принималась кричать так, что в ушах звенело. Девчонка в один из дней поняла, что ее детство ушло навсегда и безвозвратно.

— Райка! Пошли играть в прятки! — позвал девчонку, как обычно, сын Кости-грузчика. Он был на два года старше Райки, и, заведя на чердак, достал из-под кучи старого хлама полбутылки вина, несколько кусков колбасы.

— Давай играть во взрослых! — предложил девчонке.

— А чем мы хуже? — согласилась быстро.

На чердак один за другим влезли все ребятишки барака. Кто-то принес надопитое пиво, кусок хлеба, луковицу, кусок селедки, даже сыра уцелевшие ломтики появились на старой газете.

Вся добыча была мигом проглочена.

— Давайте, как большие, в пап и мам играть. Чур, я с Райкой!

— ухватил ее за руку, потащил в темный угол чердака, куда не доставал дневной свет.

— Ложись и снимай с себя все!

Райка послушалась. Она увидела, что и другие девчонки не теряют времени даром. Но кому-то из мальчишек не хватило пары. Он злился. Ему велели подождать. Вскоре Райка играла в маму со всеми мальчишками барака.

Вначале ей просто нравилось это занятие, а потом стала требовать угощенья, как мать. С пустыми руками к себе не подпускала. Ее примеру последовали остальные девчонки барака. И теперь детвора стала во всем подражать взрослым.

Продала Райкина мать кофтенку жене Кости-грузчика, а сын уже эту кофту Райке в подарок принес, в уплату за всю предстоящую неделю. Жена грузчика, увидев проделку сына, лишь рассмеялась на весь коридор:

— Весь в отца пошел, барбос!

Другой принес колготки совсем новые. И тоже мать не разозлилась:

— Уже в кобеля растет!

Райку со школы встречали сворой. Но она умудрялась снять навар со своих одноклассников во время перемен. Иногда убегала с уроков с двумя или тремя мальчишками. С одним за поющую зажигалку всю неделю бегала за мастерские. Со вторым — за часы целый месяц отрабатывала. С третьего — кейс потребовала. Потом и на более крупное перешла — на фирменные спортивные костюмы, свитера, кроссовки, дорогие меховые шапки.

Конечно, ее примеру последовали и другие девчонки. Скоро ей стало тесно в своем классе и она перекинулась на ребят постарше. Там уже пошли в ход деньги.

Райка не отдавала их матери. Сама научилась тратить быстро.

На еду и барахло, на курево и выпивку. Уже с пятого класса содержала саму себя и ничего не просила у матери.

Ей уже не нужны стали куклы. В карманах всегда имелась жвачка, сигареты, презервативы.

Мать, перепутавшая с похмелья свою одежду с Райкиной, залезла в карман — найти мелочь хоть на кружку пива — и нашла в кармане дочери полную горсть денег.

Смекнула, как та заработала их, чем промышляет нынче. Но не расстроилась, не ругала Райку. Вздохнула понятливо. И, отстегнув молча на бутылку, поплелась в киоск. Вернувшись, разбудила дочь.

— Давай выпьем! — предложила коротко. И, оглядев полуголую, словно впервые увидев, сказала: — А ты почти взрослая! Когда успела вырасти, что я и не заметила!

Райка оделась. Мать подошла поближе.

— Откуда у тебя этот костюм? А свитер? Где ты все взяла?

Райка молча усмехалась.

— Вон оно как? Дошло! Сама зарабатывать научилась. Выходит, проглядела я тебя, прозевала! Ну и ладно! Все равно ничем помочь не смогу. Такая теперь житуха проклятая! Сколько ни работай, кроме спасибо — ни хрена… Нет получки! Не дают! Так все соседи говорят! Мне хоть не обидно — не работаю! А они?! — рассмеялась сипло. — Все они дураки и болваны! Сами на халяву спину гнут, а ко мне с наваром! Со стройки мешок цемента сопрут, загонят за бытылку, а уже с нею — ко мне! Рассуди, кто умней и правильнее живет? Выпила из горла глоток водки и оживилась. — Вот и ты у меня умная! Знаешь, что всегда в цене. И этот товар всегда при тебе! Его воровать или одалживать не надо. Зато одета, обута и пузо сыто! Что толку с нынешних институтов? Одна морока! Вон Костя вчера хвалился, его сын учится в техникуме на прораба! Дурак и он, и сын! Уже неделю без хлеба сидят! А получку уже три месяца не дают! Доживет ли его сын до диплома? Кому он нужен, если пацан сдохнет с голоду? Зато грамотным помрет.

— Хватит Сашку полоскать! — вступилась Райка за старого дружка.

— А я не про Сашку! Костя — дурак! Он сыну мозги не вправил! А хоть бы и Сашка! Не лучше! Рогами уже шевелить должен! Уже яйцы по коленам стучат, он мозги не заимел! Нынче кому нужно образование? Теперь девки — в шлюхи! Мужики — в воры! Иного ходу нет! Или в бомжи уйти! Но и там все в куче!

— Да тихо ты! Не кричи! — осекала Райка мать. Но та уже допивала водку из своего стакана и остановить ее было трудно:

— Вот ты! Я ж не подсказывала! Сама додумалась, как прожить легче. И я рядом с тобой продержусь!

Райка помнила, как однажды к ним в комнатенку заявился разгневанный папаша одного из дружков. Тот пацан все лето таскался

с девчонкой по кустам парка. И лишь осенью рассчитался норковой шапкой. Она оказалась отцовской. Видно, хорошо поприжал сына, что тот признался во всем и рассказал, где живет подружка. Родитель вздумал забрать свою шапку, пригрозив милицией, оглаской, позором. Но не учел, на кого нарвался. У Райки к тому времени уже был хороший опыт, взятый из жизни барака. Она, едва узнав, зачем тут объявился этот мужик, подняла такой хай и крик, что жильцы со всех камор мигом оказались в их комнате и, защитив Райку, избили гостя до полусмерти, выкинули на снег без пуховки и шарфа. А через день в их барак пожаловала милиция.

Полным нарядом заявились. С дубинками, на воронке. Ох и досталось лимитчикам в тот день. Никого не обошла вниманием милиция. Всех пошерстила. Особо — Райку. Ее не просто измолотили. Ее швыряли по углам, выбивая из головы то, чего там никогда не водилось. Ее пропустили через конвейер. Но и это не испугало. Она и больше пропускала за день.

Правда, урок для себя извлекла — не путаться впредь с ментовскими сынками…

Шапку у нее, конечно, забрали. Но… Ни милиция, ни даже сама Райка не предполагала последствий этой внезапной разборки. Райка к тому времени подцепила гонорею. От кого — сама не знала. Но половина милиционеров и сама девка попали к венерологу.

Райку измучили уколами. Целых полгода нашпиговывали лекарствами. Она много раз пыталась убежать, но ее ловили, возвращали в палату, кололи вновь. Выпустили уже летом, надавав кучу советов, рекомендаций, о каких забыла, едва вышла за ворота.

Мать встретила ее радостным пьяным воплем:

— А я думала, что ты сдохла!

В тот же день, наплевав на все увещевания и предупреждения врачей, баба напилась до одури, вспомнив многомесячное воздержание.

Милиция теперь навещала ее каждую неделю. Требовали, чтобы устроилась на работу. Райка обещала, но даже не думала о том. Почти год следила милиция за жильцами барака, а потом, заметив, что Райка беременна, оставили всех в покое, решив, что возьмется за ум с появлением ребенка, и перестали навещать.

— Кто пузо набил? — приметила мать живот дочери, когда до родов оставался всего лишь месяц.

— А я почем знаю! Я со всеми трахалась, кто платит! — ответила Райка честно. И, получив оплеуху, завалилась в постель. Ревела до ночи, пока мать пила с соседями. Она вернулась почти в полночь. Подошла.

— Чего воешь? Не хнычь, дура! Завтра все уладим! — пообещала коротко. И, вернувшись на другой день, велела рожать.

Не для себя. О том не могло быть и речи. Этого ребенка не хотел никто.

— Сама зеленая! Оттого и поверили, что по глупости, по ошибке все стряслось! А нам-то что? Баксы на стол и прощевайте! — радовалась мать.

Становиться бабкой она не хотела.

Райка и сама не рвалась в матери. Она была довольна своею жизнью и ничего не хотела в ней менять.

Та, первая беременность стала для нее внезапной бедой, снегом средь лета. Она выбила из привычной колеи. И Райка весь последний месяц была вынуждена просидеть дома, в бараке без приработка, выслушивая соседские дрязги, упреки матери, что она, родная дочь, совсем не заботится о ней.

Пока были деньги, мать пила каждый день. И все, что дала Райка, вскоре растаяло. Мать стала несносной, как все алкоголики, какие лишь из стесненных обстоятельств вынуждены оставаться трезвыми. Она отвыкла жить без выпивки. Хмельной голод раздражал. Мать придиралась к Райке по всякой мелочи, набрасывалась с бранью совсем без причин. Она никак не могла дождаться, когда дочь родит.

Райка вспоминает, как готовили ее к предстоящим родам жильцы барака. Надавали кучу советов.

— Ты, как схватки начнутся, дербалызни бутылку водяры и в отруб! Ни хрена ни почувствуешь! А, кроме этого, еще бутылку водки меж ног поставь. Дите увидит ее и как пробка выскочит на свет. Чтоб враз свое появление обмыть. Нынче сопляки ушлые! Сразу знают, что в этой жизни им нужно!

Райка, едва начались схватки, выпила бутылку водки прямо из горла, как ей и советовали. Но схватки не прекратились, не стихли, а вскоре лишь усилились. Мать вызвала «неотложку». Врачи, приехавшие за роженицей, ругали за грязь, за пьянку, за то, что Райка едва держалась на ногах и ни на один из вопросов не могла дать вразумительный ответ.

И все же ее забрали в родильный дом, где заставили помыться, сделали бабе клизму, провели в палату.

Райка корчилась, кричала от раздирающей боли, ругая врачей за клизму и мытье, заставившие протрезветь.

Двое суток каталась от боли по койке.

— Ничего, родимая! Матерью всегда нелегко становиться. Чем больнее рожаем, тем дороже ребенок! — успокаивала девку пожилая санитарка.

— Да провались он пропадом, этот ребенок! Глаза б мои его не видели! Вконец измучил! Хоть бы не сдохнуть! — заорала баба в ответ.

Когда оглянулась, рядом никого не было. Ни санитарка, ни роженицы из палаты больше не подошли к Райке, ни с чем не обраща

лись, не разговаривали, не сочувствовали, не жалели бабу, словно ее здесь и не было.

Лишь на третий день увели в родильный зал. Там уложили на стол.

— Тужься! Дыши глубже! — командовала строгая акушерка, глядя на бабу сквозь очки. Она и приняла ребенка на свои руки. — Эх, бабонька! Такого сына лишаетесь! Красавец-малыш! Загляденье! Умный парень вырастет! Не в мать! Хотя… Может, в чужой семье ему больше повезет! — говорила строго, взвешивая, измеряя, пеленая малыша, прочищая ему нос и рот.

Райка услышала его первый крик. Она привстала, чтобы хоть мельком увидеть.

Успела заметить русую головенку, спокойное, розовое личико, маленькие ручонки. Весь он был похож на живую куклу.

— Куда? Ложись! Нечего подскакивать, не на кого смотреть! За ним уже приехали родители. Им его отдадим. Ты же сама отказалась от него, еще не родив. Он теперь в Америке будет жить! Там и не узнает, кто он на самом деле, — обронила акушерка и, передав спеленутого малыша медсестре, велела ей отнести новорожденного в детскую палату. А Райку уже на следующий день выгнали из роддома.

Она ехала в метро опустошенная, усталая. Нет, она ни на миг не пожалела о случившемся. Ей был безразличен нежданный малыш. Она даже не попыталась взглянуть еще раз, запомнить его.

Мать тащила ее за рукав скорее домой. Ведь в Райкином кармане лежали деньги за рожденного мальчонку. На них можно было купить много выпивки и закуски. Пить днем и ночью. Не тянуть по глотку, а сразу из горла и до дна. Так, чтобы согрело всю душу и помогло впасть в зыбкое забытье.

Ей не терпелось скорее добраться до ларька, там отовариться с запасом.

Райка пила вместе с матерью. Сколько дней гужевали, баба не помнила. Очнулась от шума в комнате. Галдели соседи, набившиеся в камору. Не сразу дошло, что с матерью плохо. Перебрала. Не рассчитала силы. И теперь ее приводили в чувство всем бараком.

Мать лежала на грязном полу. Синюшное лицо опухло до неузнаваемости. Волосы спутались, слиплись. Губы почернели.

— Райка, слышь, помираю! Хана мне! — едва разодрав рот, обратилась к дочери. — Крышка мне! И ты сдохнешь скоро! Нет нам просвета! Нет счастья!..

Но к вечеру пришла в себя. Впервые за несколько месяцев умылась. И, сев на край постели дочери, заговорила неузнаваемо осипшим голосом:

— Я уже все — пропащая! Не поднимусь. Вконец испортилась. Только могила выправит. Тебе еще можно встать! Уходи от меня

насовсем! Из барака! Иначе скоро на погосте окажешься! А тебе еще рано! Не жила! Ничего не видела! Не любила! И тебя никто не любит! Смой всю грязь с себя! Сумей! Иначе сгинешь! Это говорю тебе покуда трезвая! Не опоздай жить! Сдохнуть всегда успеешь! Я не думала, что у нас с тобой такая корявая судьба будет! Все в ней изгажено! А мечталось совсем о другом! Я виновата за детство твое! Но теперь ты взрослая! Сыщи мозги! Уходи! Забудь меня!

Райка никогда раньше не слышала от матери таких слов и немало удивилась.

— А как жить иначе? Как очиститься? Если хотела б, не получилось бы! Вон и ты сломалась не с добра! Ну куда денусь!

— Захочешь жить — вырвешься из болота!

— Как?

— Сначала сбеги из барака! Потом оглядись! Ведь живут вокруг другие люди! Не все воруют, простикуют и пьют! Живут иначе.

— Ты тоже жила иначе! Надрывалась на стройке! А что имела за это?

— Мало получала. Это верно! Но было то, что не оценишь деньгами. Было свое счастье. Тяжкое, но имелось. Я к чему-то стремилась, строила планы, чего-то хотела. Теперь ничего, кроме бутылки. Тогда я была матерью! Теперь — алкашкой стала. Тогда я могла вернуться в деревню. К своим! Нынче о том даже думать нельзя. Я никому не нужна! Даже тебе. А все оттого, что вместо светлой судьбы оставлю в наследство горе и обиды. Выберешься из них? Только сильные это сумеют.

Райка не восприняла всерьез этот разговор. И, едва встав на ноги, вернулась на панель, даже не попытавшись изменить свою жизнь.

Мать не упрекала. Она снова запила.

Сколько времени прошло с того дня, как она решила всерьез покинуть барак? Да и то не своею волей. Даже по самой глубокой пьянке она никогда на поднимала руку на мать. Здесь же не удержалась, влепила пощечину за Сашку.

Мать не ожидала такого. И, несмотря на выпитое, враз протрезвела, побледнела, как мел. И указала на дверь;

— Вон отсюда! Чтоб ноги твоей здесь не было никогда! Забудь порог! И даже на могилу ко мне не приходи! Не прощу!

Райка не заставила повторять и через считанные минуты ушла из барака молча, не обронив ни слова, ни с кем не прощаясь.

О матери она вспоминала лишь в первый месяц. Тогда она по привычке шла к знакомой станции метро, но тут же спохватывалась, меняла маршрут. И ругала собственную забывчивость.

Может, она и не вспомнила о матери, если б не беременность и не Серафима, настоятельно советовавшая вернуться к матери или хотя бы навестить ее.

С Серафимой считались в доме все, даже подруги Райки. Нередко советовались, избегая откровенных разговоров с резкой, прямолинейной Антониной. Бабку считали мудрой, душевной. И Райка поневоле задумалась над советом старухи.

Баба уже несколько раз обращалась к частным гинекологам с просьбой прервать беременность. Те поначалу соглашались. Но, взяв анализы, тут же отказывались. И не слушали слезных просьб, не хотели никаких денег.

— Я за вас не хочу поплатиться репутацией и оказаться на скамье подсудимых. Тут не просто риск. Реальная опасность! Ее не избежать. Вы не выдержите!

— Но ведь я дважды прерывала беременность искусственно! И ничего!

— Это и сказалось! Наступил предел! Организм не выдержит. У вас нет шансов выжить!

Райка пыталась обратиться к абормахерам. Но и те, прощупав живот, качали головами и отказывали.

— Рожай! — советовали в один голос.

Легко сказать, а как родить, куда деваться с ребенком? Да и не хотелось связывать руки в неполных девятнадцать лет.

— Успею, если надумаю! С этим спешить не следует, — говорила сама себе, вглядываясь в темноту комнаты.

— Нет! Надо навестить мамашу! Уж та что-нибудь придумает!

— решила Райка и, помня, что трезвой мать можно увидеть только ранним утром, едва проснувшись, заспешила в метро.

В бараке за все время отсутствия ничего не изменилось. Та же свора грязных ребятишек носилась вокруг, грозя всякому незванно- му гостю расшибить голову бутылкой. Те же запахи неслись из коридора, каждой комнаты.

Взрослых нигде не было видно. Куда все подевались, детвора не знала.

Райка подошла к двери матери. Сюда ей запретили входить. Но, может, забылась обида? Дернула дверь, вошла в камору.

Мать стояла у корыта, стирала. В комнате было непривычно убрано. Да и сама — причесана, подвязана платком.

— Заявилась? Не запылилась? — сказала вместо приветствия и добавила: — Где носило? Тебя весь барак и я разыскиваем уже второй месяц.

— Соскучилась? — удивилась Райка.

— Еще чего? Ишь, размечталась! Тут вот какое дело выгорает, наш барак сносить собрались. Подчистую. Хотят на этом месте высотку строить. А нас переселить в новый дом. Со всеми условиями. С туалетом и ванной на каждую семью. Ну и всех уже переписали. Если мы вдвоем, обещали дать однокомнатную, потому что мы — однополые с тобой. А если ты сумеешь зацепить хахаля, то и двухкомнатная выгорит.

— Не надо никого цеплять. Я беременна!

У матери из рук выпала мокрая юбка.

— Опять? — но тут же сообразила и сказала спокойно: — Это нам теперь на руку! Смотри, не скинь. Справку возьми у врачей, скажи, что рожать будешь.

— Когда сносить собираются? — перебила Райка нетерпеливо.

— Через полтора месяца. В том доме, куда нас собираются поселить, уже малярка началась. На переезд дают неделю.

— А где тот новый дом?

— В Строгино. На метро до станции Щукинской, а там автобусы ходят.

— Далековато. Считай, окраина города!

— Зато здесь — на окраине судьбы живем. В змеюшнике! Ко мне когда из мэрии пришли, чтоб в список внести, так и предупредили: если в другой раз к их приходу не приберусь, не дадут квартиру, а отправят на высылку — на принудительное леченье до конца жизни. И я никогда не выйду из-за решетки.

— На это лечение принудительно не посылают! — не поверила Раиса.

— То было раньше! Теперь Москву решили очистить от всякого сброда. От бомжей и алкашей, от воров и проституток. До всех доберутся. Раньше, сама знаешь, как бухали в бараке! Теперь всяк день лягавый патруль навещает нас. В каждую комнату нос суют. Чуть не нюхают. Вишь, все на работе! А почему? Пригрозили, что тунеядцам квартиры не дадут! И заставили вкалывать!

— Но ты ж не работаешь!

— Я — на лечении. Еще две недели мой курс продлится. Если сорвусь и выпью, обещают вшить в пузо какую-то ампулу. Она за первый же глоток водки убьет меня насмерть. Так и предупредил нарколог, мол, нам дешевле один раз всех алкашей перехоронить, чем много лет мучиться! И тоже навещает барак каждую неделю.

— Выходит, скучно у вас стало?

— И не говори! Раньше все в одной постели спали! Кто от кого родил, не знали. Все ели за одним столом. Детей растили вместе. Теперь все по своим клетухам сидят. Тихо. Друг к другу не ходим. Боимся! Без бутылки чего соваться? А принеси — любой взашей выставит. Никто не хочет лишаться возможности переселения в новый дом. Уж там мы свое наверстаем!

— Ты-то как выдерживаешь? — удивилась Райка.

— Поначалу невмоготу было. Спать не могла. Все болело, пропал сон, аппетит. Нервы в струну. Но теперь легче.

— А живешь на что?

— Кое-как перебиваюсь. Даже побираюсь в метро. Но мне мало подавали. Чаще ругали. Мол, молодая, ступай работать. Куда пойду? Кто возьмет меня? А вот тебе надо что-то найти! Иначе менты прикапываться станут. Им только дай повод.

— Лихо тебя наполохали! Теперь по городу полно путанок. Ни одну не забрали в лягашку! Не имеют права! У нас свобода! И на профессию тоже! А может, я всю жизнь хочу быть путанкой! Кто запретит? Это мое право! Я не ворую, не убиваю, не граблю! А собой распоряжаюсь, как хочу! Кто меня выселит за это? Пусть попробуют! Да я любого… — вздрогнула от внезапного стука в дверь.

На пороге стоял участковый.

— Сама объявилась? Или знакомые передали, чтобы пришла? — усмехнулся, глянув на Райку.

— Сама пришла! А что? Или по мне соскучился?

— Боже упаси! Никто даже вспоминать не хочет! Я ведь к чему! Тебе надо пойти в мэрию с заявлением, что иной жилой площади, кроме как у матери, нигде не имеешь и просишь включить в список жильцов!

— Я еще и беременна!

— Ну тем более справками запасись. И хорошо бы на работу устроиться, чтобы у мэрии все сомнения отпали.

— Да кто меня возьмет с таким пузом?

— Я попытаюсь помочь. Ведь нынче по уходу за ребенком можешь два года сидеть дома! И деньги получать! Понимаешь? Если образумишься, может еще замуж выйдешь!

Увидев, что обе женщины трезвые, участковый вскоре ушел. А мать, закончив стирку, села напротив.

— А что, Райка! Рожай! Два года — большое дело! Палец о палец не бей, а деньги будут идти. Да еще пособие, как одиночке! Вырастишь незаметно для себя. Да и я, пока жива, помогу!

— Ты что? Свихнулась? Только мне и не хватает обрасти этими гнидами! Всю жизнь на них потратить, чтобы в старости одной жить! Ну уж нет!

— Дура! Тут все от тебя! Как вырастишь, то и получишь взамен.

— Не хочу!

— Молчи! Нам от него теперь никак нельзя избавляться! Двухкомнатную квартиру получим на троих! Она тебе на всю жизнь! И ребенку места хватит!

— Вырастим? А на что?

— Найдет участковый, раз обещал! А ты время не теряй! Завтра же стань на учет, возьми справку в поликлинике, все остальное сама сделаю! — уговаривала мать, успокаивала Райку, как когда-то в детстве.

Райка поначалу не могла слышать о том, чтобы растить ребенка самой. Она боялась связать себе руки. Но мать убедила.

— Не ты его, она нас прокормит. А главное, квартиру получим путевую.

И уже через неделю Райка встала на учет в женской консультации. Взяла справку, побывала во всех инстанциях. Ее и будущего

малыша внесли в список жильцов нового дома. А к концу недели участковый, как и обещал, рассказал, какую работу может предложить.

— Есть несколько вариантов. Нужны работницы в отделение связи — на сортировку почты. Можно на хлебокомбинат — в цех готовой продукции. На конфетную фабрику — в упаковочный цех. Но всюду плохо с зарплатой. Задерживают ее. Есть дорожная служба. Это от мэрии. Но зарплата маленькая. Есть один вариант — в метро уборщицей. На новую станцию. Как раз людей набирают. Если хочешь, могу посодействовать, чтобы взяли контролером или дежурной на эскалаторной линии. Зарплата невысокая. Но и работа — не бей лежачего. Включила эскалаторы и сиди всю смену на заднице. А в метро куча льгот для работников. Проезд, кроме как в такси, во всех видах городского транспорта — бесплатный. За квартиру лишь пятьдесят процентов оплаты. За свет тоже…

— Согласна она! Давай ее в метро! И меня туда же воткни! — обрадовалась мать.

— А как там с получкой? Вовремя дают?

— Это же метро! Если там задержат зарплату и рабочие забастуют, город сразу задохнется! На подземке многое держится. Она — самая доходная! Без нее Москве не обойтись. К тому же там контролеры дежурят по графику. С шести утра до часу ночи отсидела в будке, потом трое суток дома отдыхай!

— Вот это здорово! — понравилось Райке условие.

— Но запомни! Ни капли спиртного в рот! Ни одного прогула! Ни в коем случае не опаздывать на смену! И никаких шашней! Только при этих условиях я могу хлопотать о тебе! — предупредил участковый.

— И меня тоже туда устрой! — просила мать, умоляюще сложив на груди руки.

Через несколько дней Райка вместе с матерью вышли на работу.

Райка впервые надела форму и вошла в стеклянную будку так, словно провела в ней половину жизни.

Работа и впрямь была не пыльной. Смотри, как люди спускаются либо поднимаются на эскалаторе. Следи, чтобы никто не упал на выходе, в случае малейшего сбоя вызови вовремя ремонтников, следи за чистотой эскалатора. На случай драки — вызови милицию. Если кто-то забудет вещи — сдай дежурной по станции. Следи за порядком во время работы эскалатора.

Райка быстро усвоила все требования. Самым тяжелым оказалось невысказанное — не уснуть во время работы.

Монотонный людской поток, равномерное движение эскалаторов вскоре стали действовать усыпляюще. Райка едва сдерживала себя, чтобы не уснуть. Ей приходилось часто выходить из будки. И вот так однажды столкнулась лицом к лицу с Антониной.

Баба удивленно отшатнулась.

— Ты здесь работаешь? Как тебя взяли? И ребенка носишь? — приметила округлившийся живот.

— К матери вернулась. Примирились мы с ней! Решила родить. А на работу участковый помог устроиться. Теперь я над всеми пассажирами — начальник! — ответила заносчиво.

— Ну да! Это самое подходящее место для тебя! В перерыве подработать сможешь, не отходя далеко! — усмехнулась Антонина недоверчиво.

— С этим я завязала! Гляди, сколько лягавых вокруг! Чуть что, тут же выпрут!

— Выходит, ты их первыми обслуживаешь? Вне очереди?

Райка поняла намек, ее разозлило недоверие, ударившее по самолюбию.

— Я свой хлеб зарабатываю чисто! — ответила, покраснев.

— Посмотрим, надолго ли тебя хватит? — рассмеялась Антонина и ушла.

А у Райки до конца смены было испорчено настроение.

В бараке уже на второй день узнали, что Райка и мать устроились в метро. Никто не высмеял их. Не подначивал. Все жильцы молча радовались — будет у кого одолжить деньжат на случай нехватки. Обмыть новую жизнь не предлагали. Знали, не согласятся бабы. Но пуще их отказа боялись милиции, неусыпно следившей за каждым. Опасались неприятностей для себя. Вон засек патруль каменщика Володьку. Тот вечером после работы выпил бутылку вина. Ну и повздорил с женой. Надавал по морде. Баба в крик. Володьку забрали в вытрезвитель. А на следующий день взяли в бригаду другого каменщика. Володька остался без работы. Жена через пару недель из дома выгнала. И скатился мужик в бомжи…

Второй каменщик, Витька Лавров, не увидел за спиной участкового. Взял в ларьке бутылку водки. Ох и пожалел о своей неосмотрительности. Чуть из списка жильцов не вылетел. Жена на колени упала перед начальником милиции, умоляя за мужа. Лавров с тех пор с работы другой дорогой возвращался, чтоб не видеть ларек, а главное — участкового.

Райка тоже нелегко свыкалась с новой жизнью. Но понимала — любой шаг в сторону может закончиться для нее крушением. Мать, быстро втянувшаяся в работу, не заговаривала о выпивке, хотя мучительно боролась со жгучим желанием сделать глоток-другой. Но… Один из ее экспериментов закончился плохо. Выпила стакан пива. Не поверила наркологу, что может умереть от безобидной дозы. А через минуту скрутило Дарью в крутой штопор. Да так, что небо показалось с овчинку. Судорогами свело весь желудок. Тошнота помутила разум. Бабу рвало так, что казалось вот-вот кишки поползут изо рта. Слабость и боль парализовали все тело. Дарья

упала на пол, не в силах позвать на помощь соседей. Райка в тот день была на работе.

Дарья промучилась до полуночи. Кое-как вскарабкалась на постель, уснула лишь под утро. Но и последующие дни ходила, как во сне. Она дала себе зарок — завязать с выпивкой навсегда.

Она стала придирчивой, угрюмой. И часто шпыняла Райку, запоздало прививая той хозяйские навыки.

Свою первую зарплату они получили в тот день, когда всем жильцам барака были выданы ордера на квартиры в новом доме, и представители мэрии предупредили, чтобы в течение недели все жильцы покинули барак.

Райка вместе с матерью собрались к переезду за один вечер. Договорились с Костей — грузчиком, с водителем грузовика. И уже на следующий день, закинув в кузов узлы, старую, убогую мебель, посуду и подсадив Дарью в кузов, Райка оглянулась на барак. Они выезжали из него первыми.

Райка оглядела покосившуюся крышу, темные бока барака, жильцов, сиротливо стоявших у окон, притихшую детвору, только теперь осознавшую, что вскоре им придется разлучиться. Ведь жителей барака расселили по разным подъездам высотки. А это значит, что встречаться они будут крайне редко.

Кто-то из окна прощально помахал рукой. Райка тоже. Что-то защемило в глубине души. Ведь в этом бараке прошло детство. Здесь она выросла. И, как бы ни было плохо, привыкла к этим условиям, к людям. Как приживутся все на новом месте? Будет ли оно своим, родным кровом? Принесет ли радость и покой семьям? Все это ждали, надеялись…

— Поехали! — влезла Райка в кабину. И уже через полчаса машина остановилась у нового дома. Все вещи были вскоре подняты на грузовом лифте к самой двери квартиры. Райка первой вошла в нее и растерялась. Она обошла комнаты, кухню. Заглянула в ванную. Радостная улыбка не сходила с лица. Нет, она не в гостях, она

— у себя дома. И все равно не верилось.

— Счастливым будет твой малыш! Вон как ему повезло! С самого начала! Не в бараке станет жить! В квартире! Да еще в какой! — ходила мать по комнатам, выглядывала с лоджии вниз. Там тоже строились дома. Много. У одних был заложен фундамент, у других стены поднялись больше чем наполовину.

— Здесь будет целый городок! Так из мэрии говорили. Постро- ют магазин, детсад, школу. Может, метро подведут, — мечтала Райка.

— А я буду водить нашего малыша гулять во двор!

— Да хватит тебе о нем! Не зуди! Надоело! — оборвала Райка раздраженно. Ее злило каждое напоминание о ребенке, причинявшем кучу неудобств. Бабу мучил токсикоз. Ее часто рвало от запа

хов подгоревшей еды, какие раньше вообще не замечала. Постоянно изжога доводила до того, что баба боялась подумать о еде. Частые рвоты, головокружение и слабость валили с ног. Райка ненавидела саму себя за неповоротливость. Она ужасалась, как обезобразила ее эта беременность. Лицо стало похожим на лепешку, губы растолстели. Нос распух. Все тело, словно на дрожжах, плыло из одежды, не влезая, не втискиваясь в прежнее.

Дарья шила Райке халаты. Широченные, теплые. И уговаривала носить.

Райка успокаивала себя тем, что это состояние не вечное, скоро закончится. И все же ругала собственную неосторожность, из-за какой забеременела, а теперь будет вынуждена рожать.

— Счастливая ты, Райка! — завидовали ей бабы на работе.

— Квартиру получила новую! Ребенка родишь! Есть кому помочь вынянчить его. И главное, при этом осталась свободной! Никакой засранец мужик тебе не указ! Не облает, воротившись пьяным, не потребует жратву, не надо стирать и гладить для всякого обормота. Вдвоем с матерью незаметно поставите на ноги ребенка и — порядок! Что еще нужно от этой жизни?

Райка, слушая их, не слышала. Молча кивала головой, думая о своем.

— Вот бы теперь самое время пожить для себя! Так нет! Угораздило забрюхатеть…

Дарья уже купила материал на пеленки. И в свободное время оверлочила их, складывала в шифоньер на отдельную полку. Распашонки и чепчики, пинетки и ползунки, одеяла и пододеяльники, подгузники и клеенки накупила впрок заранее. А в тот день, когда Райка пошла в декретный отпуск, Дарья даже прослезилась. Присела рядом с Райкой, обняла:

— Вот и спасибо ему, малышу нашему, что заставил нас жить иначе. У меня теперь хоть смысл появился, для чего я белый свет копчу? Не впустую! Скоро нужна стану. Авось и я услышу, как меня родной бабкой назовет. Разве мечтала о таком еще год назад? Думала, так и сдохну пьяной где-нибудь в канаве иль в вытрезвителе. Но судьба пожалела. Теперь и мне есть для кого жить. А уж я о нашем малыше позабочусь. Ни в чем отказа знать не будет! Никому не дам в обиду!

— Давно ли такой стала? С чего вдруг в бабки навострилась? — не верила дочь в искренность сказанного.

— Все просто. Тепла хочу! Хочу, чтобы малыш любил меня. Ведь ничего такого в жизни не имела. А вот родится, и будет мне кого любить. И я стану нужной! Это не сразу, такое с гадами приходит. И поверь, если б не этот малыш, впустую прошла бы и твоя жизнь. Теперь уж нет! Матерью скоро станешь!

— А разве не хочешь загнать его кому-нибудь за башли?

— Нет! Своя старость за плечами стоит. Недолго ждать осталось. Она за всякую ошибку спросит. Нельзя человеку в жизни сиротой оставаться. Кто-то должен душу согреть.

— Чего ж враз, когда я пришла и сказала про беременность, ты испугалась?

— Я не очень верила, что останешься со мной в бараке! Да и образумиться нелегко. Все обдумала.

— А чего раньше на это не шла?

— Раньше мы с тобой бухали! Теперь завязано. Малыша ждем. Он нас из пропасти вытащил. Обоих!

Райка усмехнулась недоверчиво.

Она и теперь с завистью оглядывалась на веселых путанок, одетых модно, вызывающе, крикливо накрашенных, в компании беспечных парней; они не пересчитывали в карманах мелочь, курили самые дорогие сигареты. Их карманы были забиты до отказа самыми ароматными жвачками. Им не надо было спешить спозаранку на работу в любую погоду. Они жили, порхая мотыльками, вольные, как снежинки, они ни о чем не заботились. Их ничто не угнетало. Они каждый день имели хорошие деньги и легко тратили их, не боясь завтрашнего дня.

Все это имела Райка, но потеряла. Теперь она училась не только считать, но и беречь всякую копейку, обсчитывая расходы на будущее, какое виделось тягостным, безрадостным и скучным.

Она заранее ненавидела свой завтрашний день, пропахший мокрыми пеленками, детским криком, бессонными ночами. Дни без радостей и просветов потянутся однообразно. Сколько она выдержит? Да и вынесет ли вообще это наказание за пьяную неосмотрительность?

Райка оглядывает себя в трюмо, морщится, зло сплевывает.

Она много раз пыталась сыскать в глубине своей души хоть крупицу тепла к тому, кого должна произвести на свет и не находила ни малейшей искры, ни отклика, словно тело с разумом жили врозь, навсегда поссорившись друг с другом.

Она поделилась этим с матерью:

— Наверно, я не буду его любить. Ведь даже не знаю, кто отец ему.

— Это пройдет, как только родишь! После первого кормления самым родным человеком на всем белом свете станет. А об отце не вспоминай. Какая разница — кто он? Это твой ребенок! Ты его выносишь и родишь. В нем твоя кровь. Сколько баб разводятся с мужьями? Не по одному, по двое, а то и по трое детей остаются с матерями. И ничего! Сколько кобелей убежали из семей! Одни к сучкам, другие — воли захотели. Заботы задавили. А бабы и без их помощи детей вырастили! Еще и лучше, спокойнее. Чем ты хуже?

Райка со злостью задвигает в угол купленную матерью детскую кровать.

— Ты чего бесишься? Что на тебя нашло? — посуровела Дарья.

— Опять всю ночь изжога мучила! Не могла уснуть!

— Волосы у ребенка растут. Обычное дело! У всех это бывает. Потерпи, немного осталось. Родится, все неприятности скоро забудешь.

— Как бы не так! — молча злится Райка, вспоминая, как ее, беременную, перестали узнавать бывшие дружки. Обходили уже в метро, словно незнакомую. А с ребенком и вовсе никому не нужна. Осмеют, если окликну, — думает баба, вздыхая горько. И чувствует, как шевелится ребенок в животе.

— Наверное, мальчонка! Вон живот какой острый! — замечает Дарья, тихо улыбаясь.

Теперь она, возвращаясь с работы, всегда спрашивает, как чувствует себя дочь? Ела ли она? Нет ли болей внизу живота? Не болит ли спина?

— Мне до родов еще две недели. Чего торопишь меня?

— Девчонки на две недели раньше на свет появляются. А мальчишки — наоборот! Ты сама кого хочешь? — спросила тихо.

— Никого! — выдохнула грубо.

Плечи Дарьи сразу опустились устало.

— Неужель ты сердце пропила ненароком? — горестно охнула мать, с укором оглядев Райку.

— Сама виновата! Себя спроси за все! Что видела, живя с тобой? Да ничего! А и теперь какая это радость? Будь ты иной, может со мною такого не случилось, — укорила запоздало.

Дарья плакала всю ночь.

— Не простит! Таила в себе зло! И высказала, не сдержалась! Я

— плоха! Но речь теперь не обо мне. О собственном ребенке. Он не в ответе за барак, за нас! Ему жить надо! А как? Если она его и теперь не хочет и не любит, не ждет! Причем здесь я? Ведь не заставлю! Если нет сердца, свое не вставишь! Чего же ждать самой, если родное дитя в наказание! Господи! Сохрани теплинку малую! Пусть родится счастливым! Дай светлую судьбу, и образумь дочь! — просит Дарья Бога впервые в жизни.

Райка теперь не выходила из квартиры никуда. Стеснялась своего вида. Не хотела, чтобы даже соседи по площадке увидели ее с таким громадным животом. Она целыми днями лежала либо сидела у окна, то скучала, то злилась.

Со времени переезда в новую квартиру никто их не навестил, не пришел в гости. Даже бывшие соседи по бараку будто выбросили их из памяти, ни разу не позвонили в дверь, хотя уже никто не мог помешать их общению.

Райка с Дарьей иногда видели в окно, как бывшие барачные соседи вместе идут на работу. По слухам знали, что им повезло работать на строительстве дома вместе с болгарами. Те взялись постро

ить высотный жилой дом с нуля под ключи по чешскому проекту за полгода и привлекли в подсобные рабочие бригаду лимитчиков.

Конечно, они получали гораздо меньше болгарских строителей, но намного больше чем в других — своих бригадах, выполняющих такой же заказ. Квартиры в этом доме стоили очень дорого, и купить их могли лишь удачливые коммерсанты, воры, банковские воротилы.

Но бригаду лимитчиков не интересовала дальнейшая судьба дома. Она исправно получала зарплату, без задержек и занижения расценок. Что будет после выполнения этого заказа, не знал никто. Продлит ли контракт заказчик, пошлет на другой объект? Или, поблагодарив за сотрудничество, попрощается навсегда?

Чтобы не случилось последнего, в бригаде завели строгий сухой закон. На работу никто не опаздывал. О перекурах не вспоминали. Из бригады отсеяли лентяев и алкашей. И Дарья даже не осмелилась попросить бригадира взять ее на объект. Знала, что откажет. И с завистью смотрела вслед тем, с кем жила под одной крышей.

Вот так вечером Дарья с Райкой сидели на кухне, когда к ним кто-то позвонил в дверь. Обеим не поверилось. За три месяца, какие они здесь прожили, никто не пришел, словно боялись люди переступить порог квартиры. И вдруг кто-то насмелился. Дарья заспешила к двери, открыла. В прихожую с веселым смехом и щебетом впорхнули обе Райкины подружки. Приехали навестить, выкроили полчаса и теперь говорили без умолку:

— Ой! Да ты совсем непохожа на себя! Была такая стройная, подвижная! Теперь, как гора! Скорее бы вернулась в норму! Мужики о тебе спрашивают. У нас новые чуваки завелись! Прикольные! Башляют клево!

— Вы еще у Серафимы живете? — поинтересовалась Райка.

— Пока там! Но на горизонте кое-что маячит. В содержанки предлагают. Снять на год-другой. Там, если повезет, и дальше можно! — выкладывали на стол шоколад, жвачки, сигареты.

Они обошли комнаты, лоджию, заглянули в каждый угол, восторгались. И вдруг увидели детскую кровать, онемело уставились на нее.

— Тебе это зачем? Ты что? Решила себе оставить бэби?

Райка промолчала, поджав губы.

— Не дури! Ну на кой тебе сдалась эта обуза? Надеть на себя цепь еще успеешь! Поживи для себя! Тебе надо встряхнуться! Глянь, у тебя ни хрена нет! Ни кайфовой мебели, ни посуды! Ни башлей! Совсем дошла, опустилась! Что тебе метро? Там ты только на хлеб заработаешь! Но сухая корка горло рвет. Не то ребенка, себя не прокормишь!

— Мамаша уперлась! Родить заставляет, в бабки захотелось ей вдруг! — отмахнулась Райка.

Подруги прикрыли двери на кухне.

— Сама не будь дурой! Мать бесится от старости, тебе о своем будущем надо позаботиться! Ну скажи, зачем обуза?

Дарья сидела в спальне, обвязывала крючком детский чепчик и ничего не слышала, решила не мешать дочери пообщаться с подругами, каких давно не видела.

А они приглушенно переговаривались, спорили, что-то доказывали Райке. Та сначала отмалчивалась. Потом о чем-то спросила и взвизгнула от радости.

Подруги, поговорив, попили кофе, пообещали навестить вскоре и заговорщицки подморгнув, ушли. Райка после их визита совсем умолкла. На мать не смотрела. Ничего не рассказала, о чем говорила с подругами. При напоминании о ребенке криво усмехалась. А через два дня у нее начались схватки.

Вскоре ее увезли в родильный дом, и Дарья долго не хотела уходить, все ждала, кого произведет на свет ее дочь. Внука или внучку родит?

Она слышала стоны и крики рожениц. Ей казалось, что это кричит Райка. Та никогда не умела терпеть боль молча, стиснув зубы.

— Потерпи, моя девочка! Это проходит и забывается. Плохо, что ты так и не придумала имя дитю! Но ничего, я подскажу! Если девочка родится, назовем Катенькой! Так твою бабку звали. Хорошей женщиной была. Ну а мальчика — Юркой! Или Сережей! Как самой нравится.

— Идите домой, бабуля! Она еще не скоро родит! — сжалилась над Дарьей медсестра.

И женщина, вернувшись, решила убрать в квартире, подготовить ее к появлению малыша.

Райка не кричала. Она лежала, уставясь в потолок сухими глазами. Тихий стон изредка срывался с губ. Баба сжимала пальцы в кулаки и терпела изо всех сил, пытаясь отвлечь саму себя в коротких перерывах между схватками.

В памяти мелькали лица. Многие. Улыбчивые и пьяные, злые и потные, бледные и раскрасневшиеся.

Любила ли она хоть кого-нибудь из них? Райка помнит, как три года назад безнадежно влюбилась в студента, в тихого, застенчивого парня, случайно попавшего в веселую компанию. Он еще не знал женщин и краснел от смелых намеков. Не знал, как вести себя, путанок он называл на вы, что всех смешило. Райка стала в его жизни первой женщиной. Он, единственный изо всех прежних, не был грубым. Внимательный, ласковый, ни одним словом не обидел, не обозвал. Лишь краснел от смелости Райки. Иначе так и не стал бы мужчиной. Он стеснялся всех. И Райке стал бесконечно дорог своей неопытностью, неловкостью. Она вцепилась в него руками и ногами. Она два дня ходила за ним верной тенью. А когда проснулась на третье утро, студент уже исчез. Он больше не появился. Она за все годы нигде, ни разу не встречала его. Он словно приснился.

— Эх, если бы я училась вместе с ним, уж не выпустила б из рук. Обязательно окрутила б его! И как это я проспала такого чувака!

— ругала себя Райка и тогда, и теперь. — Как его звали? Игорем! Так он сам представился, знакомясь с нею. Почему запомнился? Наверное, оттого, что не был похож на всех других…

Райка тяжело дышит. Новая схватка, более сильная, чем прежние, разрывает болью все тело. Баба хватает зубами подушку. Ее трясет, как в ознобе.

— Доктор! У женщины воды отходят! — услышала Райка голос медсестры совсем рядом и даже не поняла, что это к ней позвали врача.

— Сейчас, сейчас! — услышала голос. И торопливые шаги приблизились.

— Успокойтесь, мамаша! Оставьте подушку! Расслабьтесь. Дышите ровнее. Позвольте мне осмотреть вас! — наклонился врач к Райке. Та, увидев его, вжалась в постель. Узнала. И, не поверив глазам, спросила тихо:

— Игорь?

Врач глянул в лицо роженицы быстрым, скользящим взглядом. Не узнал, а может, не захотел вспоминать ту мимолетную шалость. И, обратившись к медсестре, сказал коротко:

— На стол!

Райку быстро переложили с кровати в каталку и повезли в родильный зал. Баба не успела опомниться, как ее положили на стол.

— Игорь Павлович! Скорее! — услышала Райка. И увидела врача уже в маске, торопливо надевавшего перчатки.

— Спокойно! Сейчас будем рожать! — сказал тихо, уверенно. А Райке было и смешно, и стыдно. Она хотела что-то ответить, но адская боль выбила из памяти все слова.

— Тужьтесь, мамаша! Давайте, тужьтесь, иначе погибнет малыш! — услышала баба и постаралась так, что и лицо, и халат врача забрызгала. Ребенок выскочил на руки доктора.

— Ну и торопыга! — услышала Райка укор то ли в свой, то ли в адрес ребенка.

— Мальчик! Сын у вас родился! А кого хотели? — поинтересовался врач, улыбаясь глазами.

Райка ничего не ответила, лишь взглядом сказала:

— Тебя!

Гинеколог, густо покраснев, отвернулся, отошел к другой роженица, не оглянувшись на Райку, и старался не смотреть в ее сторону. Он вспомнил…

Райку вскоре увезли из родильного зала в белую, сверкающую чистотой палату.

— Отдыхайте, мамаша! Скоро принесем вам сына на первое кормление! — предупредила медсестра.

— Не надо! Я не буду его кормить!

— Как так? Почему? — удивились вокруг санитарки.

— Не хочу!

— Своего сына? А зачем родила? — не понимали женщины.

— Видно, нагуляла иль с мужем разошлась! Теперь вот злится.

— Ничего. Помиритесь! В семье всякое бывает. И мы со своими гавкаемся! А потом прощаем их! Куда деваться? Пройдет и у тебя! Отдохни, успокойся! Малыш хороший! Как кукла! На загляденье! Без единой патологии! Такое нынче — редкость! Поспи пару часов. Одумайся! — уговаривали бабу.

Райка и впрямь вскоре уснула.

Очнулась от осторожного прикосновения к руке.

— Это я, Раиса, не пугайся. Поговорить хочу, пока мы в палате одни. Мамаши на обеде. Я слышал, что ты не хочешь кормить ребенка. Почему? — смотрел в упор Игорь.

— Это мое дело. Вот если бы он был от тебя, может, и подумала и оставила б себе!

— Ты хочешь оставить его в роддоме, у нас, отказаться от него?

— Нашел дуру! Я не всегда такая! На халяву подарки не делаю, просто, за здорово живешь, не отдам! Я его целых девять месяцев вынашивала!

— Не понял! Ты что задумала?

— Это мое дело! Тебя не касается…

— Ладно! Но покуда ребенок у нас, мы отвечаем за твое и его здоровье. А значит, ты должна кормить сына!

— Я никому ничего не должна! И ему тоже!

— Ты знаешь, я очень порадовался, увидев тебя беременной. Узнал сразу. Подумал, что ты навсегда ушла с панели, решившись стать матерью. А значит, и я мужчиной стал не с потаскухой, а с нормальным человеком, с сильной женщиной, сумевшей взять себя в руки.

— Уйди! Не трепись впустую! Все вы только на словах хорошие. Какая тебе разница, в кого нужду справил? Это было очень давно!

— Как хочешь! — резко встал Игорь, потеряв всякое желание убеждать мимолетную подругу молодости.

Райка уже вечером получила передачу с яблоками от матери. В пакете нашла записку. Мать поздравляла, писала, что ждет ее домой вместе с Юркой.

А чуть позже ее позвали к телефону.

— Вас просят! — позвала медсестра.

Райка сразу узнала голоса подруг:

— Родила? Все благополучно? Уже на ногах? Ребенок нормальный? Не урод? Вот и хорошо! Мы все разузнали. Как и договорились. Там его возьмут! Домой не повезешь, сразу из роддома поедем. Все быстро делается. У твоего бэби возьмут кровь на анализ. Если все в порядке, тут же деньги на бочку и уходи. Тебе еще спасибо скажут. Там нуждаются в детских донорских органах. В ту клинику часто привозят детей. Кому лечить, кому избавиться от сопляков надо.

Райка договорилась, что подруги, узнав, когда ее выпишут, приедут за нею, постаравшись опередить мать. Те обещали. И, обманув Дарью, забрали Райку из роддома сами, приехав за нею на такси. И, назвав водителю маршрут, заговорили с бабой:

— Вот теперь ты красавица! Будто на курорте побывала! Смотри, какое лицо стало чистое, румяное! От чуваков отбою не будет! Эх, заживешь шикарно!

Таксист, затормозив, остановилося у клиники. Подружки вошли первыми, вскоре позвав Райку.

— Давай бэби! Анализ нужен! — взяли из рук тихо спящего малыша, передали в руки хмурого человека. Тот понес ребенка, и малыш, проснувшись, закричал жалобно, просяче.

Райка заткнула уши, чтобы не слышать его голос.

— Ты выйди! Подожди во дворе, на лавке, — вывела наружу одна из подруг. И осталась с нею. Но вскоре их позвали.

Райка подписала какую-то ведомость. Ей выдали деньги. Много. Баба даже не поверила. Это было куда как больше, чем она предполагала.

— Все! Вы свободны! — услышала тихое.

И вместе с подругами вышла из клиники.

— Ты поезжай домой. Обрадуй мать. А мы через недельку заглянем к тебе. Как раз молоко перегореть успеет. Ох и бухнем!

Райка позвонила в дверь резко. Мать, открыв, изумленно уставилась на дочь:

— Ты? А где Юрка? Мне сказали твои девки, что только завтра тебя выпишут. Я все собрала, приготовила…

— И зря! Не надо! Ему уже ничего не нужно! — ответила зло.

— Как? Что с Юркой?

— Я сдала его! В доноры!

— Что?! Своими руками? Ты? За что?! — пошла шатаясь в комнату, словно ослепла. — Эх ты, кукушка! Зачем сама живешь? — хотела добавить что-то, но схватилась за сердце, мешком рухнула на пол.

Райка не предполагала, не поняла, что случилось с матерью. Не имеющей сердца не понять этой боли. Она пролежала на полу до вечера. А утром умерла, так и не придя в сознание.

— Вот дура! И с чего это ее шибануло? При таких башлях… Видно, вправду состарилась раньше времени, сошла с ума! — сказала Райка подругам, уезжая с кладбища…