Клуб благотворительных скелетов

Н. Марков МИРТА И СЕРАПИОН (Египетская легенда II века)

Красавица Мирта жила одиноко в своем большом, богато убранном доме, окруженном целым лесом стройных пальм, кровавых амарантов и ярких олеандров… С террасы был виден бесконечный желтый Нил, Мемфис с его дворцами, храмами и множеством белых домов, как гнезда ласточек, лепившихся один около другого, дальше громоздкие пирамиды, отдыхающие около них караваны…

Отец и мать Мирты были христиане и умерли еще тогда, когда ей было всего два года.

Она их не помнила и любила, как мать, свою старуху-кормилицу — Кробиллу, у которой на руках она выросла.

Кробилла, которая тоже крестилась, о христианстве имела самое смутное понятие. Она знала о существовании Бога и искренне удивлялась, зачем Он послал на землю Своего Сына, Которого люди распяли на кресте за то, что Он проповедовал людям любовь и сострадание… Знала она, что Его звали Иисус.

Вот и все, чему научила старая Кробилла красавицу Мирту, которая с наслаждением слушала эти нехитрые рассказы.

Нередко по вечерам, сидя на террасе и любуясь на пурпурный закат, она мечтала о Нем, горячо сожалея, что не родилась раньте, что не могла слушать Его учения и последовать за Ним.

Мирта росла и расцветала, как пышный южный цветок. Весь город говорил о ее красоте и богатстве.

Кробилла научила ее подводить брови, белить лицо, румянить щеки…

Научила носить драгоценности, душить маслами волосы, холить свое тело…

Однажды, возвращаясь с прогулки, она видела какого-то человека, лежавшего на дороге. Он едва дышал…

— Ради всего святого, — вдруг услышала она, — дай мне пить… Я умираю от жажды…

Мирта побежала к фонтану и принесла амфору ключевой холодной воды.

— Я из Александрии, — выпив воды, сказал он, — я ушел оттуда, чтобы бросить прежнюю жизнь…

— Куда же ты идешь?

— В Фивы… Там я буду вдали от друзей, от удовольствий… В одиночестве я буду каяться в своих старых грехах, просить у Бога Его милостей… Он милосерд, Он простит меня… Мне еще далеко до того оазиса, который я избрал, а я уже измучился, устал… Дорога так тяжела… Воздух раскален, как ночь, нечем дышать…

— У меня недалеко дом, — приветливо сказала ему Мирта, — иди ко мне… Ты будешь желанным гостем… Под моею кровлею ты отдохнешь, наберешься сил, а потом уже пойдешь туда, куда ты избрал…

Тихо поднялся измученный путник и пошел рядом с молодой девушкой.

Кробилла удивленно посмотрела на пришельца, потом по приказанию Мирты принесла ему есть…

Когда же зашло солнце, Мирта пошла со своим гостем на террасу.

— Здесь прохладнее, чем в комнатах, сказала она, — здесь тебе будет лучше спать…

Красота Мирты разбудила в нем заснувшие было чувства… Заговорила страсть, зажглись желания…

— Мирта, Мирта, — страстно шептал он, целуя ее вуали, трепетавшие при малейшем дуновении ветерка.

Она молчала. Он неожиданно обнял ее, прижался всем телом к ее пышной груди. Дрожь пробежала по телу Мирты. Беспомощно откинула она назад голову, крепко обвила его своими руками и вместе с ним упала на разостланные на полу ковры.

Взошло солнце.

Поднялся измученный путник, с грустью смотря на красавицу Мирту.

— Надо идти, — сказал он, — но я не могу покинуть тебя… Твои поцелуи спалили меня… Позволь остаться у тебя… Тебе я буду молиться… Тебе служить… Я буду твоим рабом… Жестоко гнать меня из этого рая в пустыню…

— Нет, иди, — отвечала она. — Бог послал меня тебе, чтобы ты мог отдохнуть на полдороге, но если я задержу тебя, это уж будет грех, за который мне придется ответить перед Ним. Повторяю: иди… иди… Только скажи мне твое имя.

— Лициас, — отвечал он, целуя край ее прозрачной одежды.

Тихой походкой тронулся он в далекий, неизвестный путь, думая о той, которую послал ему Бог, чтобы спасти жизнь.

Мирта стояла на террасе и провожала его долгим, печальным взглядом.

«Как хорошо делать добро, — думала она, — сколько радости доставила я бедному Лициасу!»

И она тотчас же решила снова пойти на ту дорогу, где вчера встретила Лициаса — там всегда ходили пилигримы, голодные и измученные, нуждавшиеся в приюте.

«Всем буду помогать, — думала она, — одних накормлю, других приласкаю… Бог наградит меня за это…»

С того дня дом Мирты стал убежищем для всех сирых и убогих. Ома выискивала бедных, несчастных, забитых судьбой и помогала им. Бежавшие от гнета рабы, больные, раненые, изгнанники встречали у нее радушный приют, и, желая угодить Богу, она ласкала их, стараясь, чтобы они под чарами ее страсти забыли свое горе и болезни…

Целых семь лет она служила милосердию, стараясь заслужить любовь Христа.

О ее благотворительности и святой жизни говорил весь Египет, и имя Мирты было так же известно, как и фараона.

О ней услышал даже Серапион, долгие годы спасавшийся в пустыне около Фив. И вот однажды, отправляясь в Мемфис, он по пути решил посетить Мирту.

Когда он вошел в ее дом, Мирте показалось, что это сам Христос.

Обрадованная, счастливая, она бросилась ему навстречу, спеша принять его как можно лучше.

— Мир тебе, моя дочь, — сказал пришелец. — Я — Серапион… Я живу в пустыне, но слышал о тебе от тех, которых ты кормила и ютила во имя Христа.

Мирта села к его ногам и радостно слушала его речи.

— Ты святая женщина, — говорил ей Серапион, — и Всевышний озаряет тебя Своим светом… Тебе уготован рай, вечное блаженство…

Мирта не знала, что отвечать, и испытывала какое-то новое чувство. Впервые в жизни ей почему-то захотелось таких ласк, какими она дарила других, ей захотелось поцелуев, наслаждения страстью… Она посмотрела на него и грустно опустила голову.

«Этот не такой, — подумала она, — ему ничего не нужно, кроме приюта… Его не надо утешать…»

— Вот, на этот раз, — вкрадчиво сказала она Серапиону, — я не могу быть такой, как всегда…

— Почему?

— Ты совсем не похож на тех, которые бывали у меня, которым я помогала… Ты мудрый, святой… Тебе не нужно женских поцелуев, не нужно моих ласк…

Серапион изумленно смотрел на нее и ничего не понимал.

— Фигами, медом и глотком кипрского вина нельзя осчастливить человека, — горячо продолжала Мирта. — Если бы я делала только это, поверь, Серапион, обо мне бы не говорили столько, ты бы не услышал про меня, и я не заслуживала бы милости Божьей…

— Но что ты делала еще? — совсем уже смущенный, спросил Серапион.

Мирта подняла на него свои прекрасные, полные страсти глаза и обожгла его пылающим взглядом.

— Я отдавалась сама, — гордо сказала она, довольная своею жертвой.

— Ты отдавалась сама, — повторил Серапион, — кому же?

— Всем несчастным, — наивно отвечала она, — кому нравилась моя красота.

— Мирта, Мирта! — с гневом воскликнул Серапион, — что сделала ты!.. Какая ты грешница!.. Величайшая преступница!.. Проклятие на твоем доме!..

Мирта не поняла, почему так прогневался на нее гость и, обиженная, горько зарыдала…

Горе сделало ее еще обольстительней, и Серапион, убоявшись искушения, поспешил покинуть дом Мирты.

Всю ночь ходил он около ее сада, молился и плакал.

«Несчастная Мирта… Заблудшая овца из стада Христова, — думал он, — да поможет ей Бог, да простит ее… Она ведь не понимает, что творит»… — и, благословив издали ее дом, он в раздумье пошел но пустынной, пыльной дороге…

Мирта, как и семь лет назад, стояла у себя на террасе и глазами, полными слез, следила за удалявшимся путником.

— Лициас и Серапион, — с грустью думала она, — оба стараются угодить Богу… Оба учат разному… Оба смущают душу… Но где же правда, где правда?..

И, горько рыдая, она упала на тот ковер, где когда-то задыхалась в сладострастном экстазе.

Париж. Музей Гиме[7]. Полутемная, строгая зала. Отдел египетских мумий.

Что это?

Мирта, Серапион.

Быть не может!

Но это так.

Их мумии нашли в Египте и привезли в Париж.

И вот она, неподвижная, лежит, быть может, в тех самых розовых вуалях, в которых две тысячи лет назад отдалась Лициасу.

Я смотрю, и мне кажется, что она повернула голову к своему соседу, Серапиону, и насмешливо говорит:

— Ну, что ж? Ты жил в пустыне, отказывал себе во всем, бежал от женских ласк… Ты проклинал меня, ты говорил, что я преступница, но я жила… Жила, как мне нравилось, упивалась ядом страсти… Теперь мы рядом… Две мумии, украшения музея… Кто же прав? Ты или я? Отвечай!..

Серапион, закованный в вериги, которыми он умерщвлял свою плоть, плотно увернутый полотном и надушенными тканями, неподвижно лежал в своем саркофаге и молчал.

Рим