Клуб непобежденных

Глава 5 Мег

Она счастливо смеется. Почему, сама не знает...

Приехала полиция... Какая-то девушка — говорят, ее соседка по комнате — плачет...

А Мег стоит на улице, рядом с квартирой, и смотрит в темное небо, где, подобно крохотным чудесным светлячкам, мерцают звезды. Прохладный ветерок овевает ей щеки, она стоит, обхватив себя руками, и тихонько смеется, полная пьянящим, легкомысленным счастьем.

Полицейские хотят отвезти ее в больницу. Они смотрят на нее со странным выражением.

— Какая прекрасная ночь, — говорит она им. — Посмотрите, какая восхитительная ночь!

Встревоженный словами Мег офицер усаживает ее на заднее сиденье патрульной машины. Она тихонько мурлычет себе под нос. Потом дотрагивается до щеки и ощущает первый проблеск воспоминаний.

Прикосновение — легчайшее, как шепот листвы, неправдоподобно нежное. Глаза — цвета густого шоколада, взгляд — проникающий в самую глубину ее глаз. Ее сердца. Зарождение медленной, сладостной улыбки.

— Кто я? — спрашивает она сидящих впереди полицейских.

— Почему бы вам не подождать, пока мы доберемся до больницы? — отвечают они.

И она ждет, пока они доберутся до больницы. Мег чувствует себя хорошо. Она напевает какую-то мелодию, которая все крутится в голове. Мег грезит наяву о легчайших, как нежный шепот, как дуновение ветерка, прикосновениях. Она сладко дрожит в предвкушении поцелуя.

В больнице ее вталкивают в двери приемного отделения для жертв несчастных случаев, ведут в маленькую комнату для медицинских осмотров. Туда же торопливо входит медсестра, специалист по осмотру жертв сексуального насилия. Видимо, она знает этих полицейских, что весьма кстати для Мег, которая тут совсем никого не знает.

— Насколько тяжелый случай? — быстро спрашивает медсестра.

— Это мы хотим узнать у вас. Соседка по комнате пришла домой и нашла ее привязанной к кровати. Сама пострадавшая утверждает, что не помнит ровно ничего, включая собственное имя...

— Как меня зовут? — нарушает молчание Мег.

Они оставляют ее вопрос без внимания.

— Она заявляет, что свою соседку тоже не помнит, — добавляет полицейский офицер. — Вообще никого и ничего. Ее товарка дала нам контактный телефон, так что родители вот-вот будут здесь.

Медсестра, резко вздернув подбородок, указывает на Мег:

— Она была в этой самой одежде?

— Нет, подруга освободила ее от пут и одела, прежде чем позвонить нам. — В голосе полицейского слышатся досада и раздражение. — Кто-то должен, в конце концов, втолковать людям элементарные вещи. Изорванную футболку мы нашли на полу, и там же — трусики. Все это уже отправлено в лабораторию.

— Я упакую для экспертизы и эту одежду, на тот случай, если какой-то волос или волокна человеческой ткани прикасались к ее внутренней поверхности. Я помечу эти вещи как вторичный комплект. Не возражаете?

Офицер пожал плечами:

— Наше дело гонять машину. Какого черта нам до этого?

— Эй, послушайте, — снова говорит Мег, — разве нынче не чудесная ночь?

Полицейские дико смотрят на нее и переглядываются. Медсестра делает им знак удалиться и подходит к Мег. У медсестры голубые глаза. Эти глаза смотрят на нее доброжелательно, но вместе с тем проницательно и строго.

— Как тебя зовут? — спрашивает она и с характерным треском быстро натягивает перчатки.

— Не знаю. Об этом я их и спрашивала. Та девушка называла меня Мег. Возможно, я и есть Мег.

— Понимаю. А сколько тебе лет, Мег?

Над этим вопросом девушка задумывается. Какое-то число вдруг вспыхивает у нее в голове.

— Может, девятнадцать?

Медсестра кивает — очевидно, этот ответ кажется ей приемлемым.

— А какой сегодня день?

Это уже проще.

— Среда, — сразу отвечает Мег. — Одиннадцатое апреля.

— Очень хорошо, Мег. Мне только необходимо еще кое-что проверить. Я знаю, это не слишком приятно, но больно не будет. Пожалуйста, пойми: наша задача — помочь тебе. Даже если покажется, что мы задаем слишком много вопросов, поверь, мы делаем это только ради твоего блага.

Сестра подходит к ней ближе. Обтянутыми перчаткой пальцами берет Мег за запястье. В ту же секунду Мег отшатывается и в ужасе и отвращении отдергивает руку.

— Нет, — твердо говорит она и решительно трясет головой, сама не понимая почему. Ночь уже больше не кажется ей такой чудесной. — Нет, — повторяет Мег, — нет, нет.

— Твое запястье кровоточит, — терпеливо объясняет сестра. — Я просто хочу взглянуть. Понять, не нужно ли его обработать. — И опять своей перчаткой берет за руку Мег.

— Нет! — На этот раз Мег пулей соскакивает со стола. Она прижимает к груди свое окровавленное запястье, чувствуя, что сердце колотится, как кузнечный молот. Она отчаянно ищет пути к спасению. Дверь заперта. Мег захлопнута, как в мышеловке, в малюсенькой комнате для медосмотров, наедине с этой женщиной и с этими перчатками. Перчатки издают запах. Неужели женщина его не чувствует? Этот запах ужасен, ужасен.

Мег в панике озирается. Бежать некуда. Спастись невозможно. Она оседает, сжимается, скрючивается в комочек на холодном белом полу. Оберегающе обхватывает себя кровоточащими руками и непонятно почему тихо скулит.

Сестра смотрит на нее. Ее твердое лицо не меняется. Застывшее на нем выражение недоступно для понимания, но по крайней мере она больше не приближается.

— Рука болит? — вкрадчиво спрашивает медсестра.

Мег об этом не думала. Но теперь, когда женщина спросила... Девушка опускает глаза на свои запястья. Тонкие, изящные суставы опоясаны большими, громадными рубцами. Она видит свежую кровь и темно-лиловые синяки, обезображивающие нежную кожу.

— Жжет, — удивленно замечает Мег.

Медсестра приседает на корточки, и глаза их оказываются на одном уровне.

— Мег, я хочу помочь тебе. Если позволишь, я обработаю твои запястья, и тебе станет легче. Я также хочу помочь и в другом отношении. Моя задача — содействовать поимке человека, который надругался над тобой, который причинил эту жгучую боль твоим рукам. Для этого мне нужно сделать несколько снимков, а также нужно осмотреть тебя всю. Я знаю, что сейчас это не легко для тебя. Но если ты спокойно доверишься мне, обещаю, что не причиню тебе боли.

Мег медленно кивает. Она не боится эту женщину. В сущности, ей даже нравится ее строгое лицо и внимательный, непроницаемый взгляд. Эта женщина кажется сильной, уверенной и знающей; хочется ей подчиняться. Мег поднимается с пола, выпрямляется. Протягивает ей свои ободранные, стертые руки.

Но как только женщина вновь дотрагивается до Мег, вновь касается ее кожи этими затянутыми в латекс пальцами...

— Мне плохо... меня сейчас стошнит! — восклицает Мег и бежит к стоящей в углу раковине из нержавеющей стали.

Дверь открывается, потом снова закрывается — это медсестра выходит из комнаты. Мег чуть отворачивает кран. Плещет воду на лицо; то же самое она проделывала уже дважды после того, как появилась полиция, — еще один момент, вызвавший у них неодобрительное ворчание.

Рот у Мег тоже болит. Она отыскивает зеркало и долго изучает свое лицо. Углы рта слегка кровоточат. Кожа в этих местах содрана.

Мег искренне озадачена. Она роется в памяти в поисках какой-нибудь подсказки, но все, что может припомнить, — это отдаленное, размытое ощущение нежных, как лепестки, прикосновений. Сладостная, дразнящая ласка. И Мег задерживает дыхание, страстно ожидая, что он прильнет ближе, ближе...

«Поцелуй меня, пожалуйста».

Она вся дрожит. А секунду спустя, впервые за всю ночь, осознает, что ей страшно.

Из-за двери доносятся голоса. Медсестра и полицейские опять говорят о ней.

— Латекс? Она была привязана полосками латекса? Бог ты мой, господа, уж эту-то подробность вы обязаны были сообщить мне. Стоит мне только приблизиться к ней в этих перчатках, и она едва не лезет на стену. Неудивительно, что она до безумия боится их.

— Значит, вы считаете, что она была изнасилована?

— Конечно же, она была изнасилована! Вы видели ее рот? При нормальном половом акте любовник обычно не затыкает своей партнерше рот кляпом.

— Да, верно... Но вы послушайте, что она твердит — «Какая чудесная ночь!». И все время мурлычет что-то под нос и сама себе улыбается. Это-то все откуда?

— Это называется «эйфория», офицер, — приподнятое эмоциональное состояние, защитная реакция организма. Пусть даже мисс Песатуро осознанно и не помнит об изнасиловании, ее подсознание чертовски хорошо знает, что произошло, и подсказывает: надо благодарить судьбу за то, что осталась жива.

Полицейские молчат. Еще через секунду дверь резко распахивается, и медсестра снова быстро и решительно входит в комнату. Испуганный взгляд Мег прикован к рукам женщины, но на сей раз они без перчаток. Сестра открывает шкафчик, вытаскивает коробку. Протягивает Мег.

— Это подойдет?

Мег заглядывает в коробку. Там тоже лежат перчатки, но другие. Она вытаскивает одну, держит в руке. Перчатка тонкая и пахнет резиной. Судя по надписи на коробке, виниловая. Девушка опять принюхивается. Тут же в памяти всплывают образы порошка для мытья посуды, мыльной воды. И больше ничего. Ничего страшного.

Мег возвращает коробку сестре.

— Да, подойдет. — Теперь ее голос столь же серьезен.

Медсестра расстилает на полу белую пеленку. Мег становится на нее, снимает одежду, лифчик и трусы. Женщина кладет каждую вещь в отдельный маркированный мешок. Мег вытягивает руки в стороны. Сестра делает полароидные снимки ее голого тела, в том числе рта, запястий и лодыжек. Проводит гребнем по волосам на лобке. Проба отправляется в очередной пакет.

Затем Мег просят лечь на спину на стол. Ее ступни вдевают в специальные стремена. Сердце опять начинает испуганно колотиться. Мег старается не думать об этом. Она напоминает себе, что должна доверять этой женщине, поскольку произошло что-то отвратительное и страшное — пускай даже она сама не помнит ничего, кроме темно-карих глаз, сладостного любовного поцелуя.

Мег дрожит... В комнате слишком холодно. Ее пугают тампоны, которыми орудует сестра. Пугают вещи, с которыми — как они могли бы знать — она прежде не сталкивалась. Мег слишком оголена, вся напоказ, слишком беззащитна, и, даже когда наконец сестра подает ей розовую больничную рубашку, неприятное чувство все равно остается.

Имеются свидетельства вагинального проникновения, говорит ей медсестра. Следы жидкости в шейке матки. Спрашивает, принимает ли Мег противозачаточные таблетки?

Это звучит уже более привычно. Мег кивает. Однако это только начало... Ей не обязательно принимать утреннюю порцию, если только она сама не хочет, но существует риск заражения инфекционной болезнью, передаваемой половым путем. Герпесом. Гонореей. СПИДом. Ей придется сдать кровь на анализ сегодня, а также в течение последующих недель, пока сохранится возможность проявления симптомов. Так, первые признаки СПИДа могут обнаружиться в течение полугода.

Мег снова кивает. Эйфория давно прошла. Она чувствует себя усталой. Более усталой, чем когда-либо. У нее болит рот. Болят лодыжки, кисти рук. Мег сидит, плотно скрестив ноги, и где-то там, глубоко внутри, в ней тлеет смутное желание, чтобы никто и никогда больше не прикасался к ней.

Стук в дверь. В комнату просовывается голова офицера. Приехали родители Мег. А также детектив из полиции Провиденса. Оказывается, им нужно задать ей еще несколько вопросов...

— Не волнуйся, все будет в порядке, — говорит Мег медсестра.

Мег поднимает глаза, молча смотрит на женщину и наконец понимает. Понимает, что этой строгой, исполненной доброжелательной твердости женщине платят за то, чтобы она лгала... Мег была изнасилована. Она лишилась памяти и рассудка. Мег не узнает мужчину и женщину, которые, вбежав в комнату, бросаются к ней и, рыдая, повторяют ее имя.

Много чего произойдет с Мег в грядущие дни, недели, месяцы. Только вот в порядке ничего не будет. Чтобы привести все в порядок, потребуется куда более долгий срок. Всего вероятнее, на это уйдет вся жизнь.

* * *

Понедельник. Семь десять утра. Мег наконец выбралась из постели. Она неважно спала в эту ночь, хотя почему — сама толком не знает. Возможно, сегодня и знаменательный день, но, кажется, он гораздо знаменательнее для других, чем для нее. Генеральный прокурор Нед Д'Амато даже решил не вызывать Мег в суд для дачи показаний. Как без излишних церемоний, грубо-прямолинейно выразился сам Д'Амато, ну какой там от нее может быть прок, она и по сей день ничего не помнит о той ночи. В ходе перекрестного допроса защита просто сожрет ее с потрохами.

Добрая, нежная Мег. Милая, счастливая Мег, которая так ничего и не помнит.

Снизу, из кухни, доносятся приглушенные звон и громыхание кастрюль. Кажется, ее мать уже вовсю хлопочет, готовя завтрак. Потом слышится тоненький, писклявый смех, а следом — тоже тоненькое, пронзительно-требовательное: «Блинчики, блинчики!» Малышка Молли, маленькая сестренка Мег, любит вставать спозаранку: в шесть она уже всегда на ногах.

Провалы в памяти беспокоят Мег уже не так сильно. Месяца четыре назад она сделала открытие, что получит более глубинное, инстинктивное понимание вещей, если прислушается к своему внутреннему голосу. Так, например, Мег не помнила ни имени своей матери, ни ее возраста и не смогла бы составить ее словесный портрет. Но когда мать ворвалась тогда в больничную комнату и, широко раскинув руки, бросилась к ней и крепко обняла, судорожно сжимая ее дрожащие плечи, Мег сразу почувствовала, что эта женщина любит ее. Она ощутила то же самое в отношении своего отца и Молли. А когда они забрали ее домой, у Мег появилось безошибочное чувство, что она — дома, хотя и не могла бы назвать свой адрес.

Порой какие-то мелочи, незначительные детали воздействовали на память, что-то поворачивали в сознании, запускали какой-то механизм. Например, льющаяся из радиоприемника песня вдруг как-то взбалтывала, разгоняла в голове мутную пелену. Тогда Мег ощущала, что память как будто вздрагивает, порывается выйти из спячки. Что она вот-вот оживет и воплотится, как вертящееся на языке слово. Однако если Мег старалась слишком усердно, то вертящаяся где-то близко мысль почти немедленно исчезала. Тогда приходилось дожидаться, пока песня зазвучит снова, или ветерок опять донесет знакомый запах, или внезапно вернется какое-нибудь ощущение «дежа-вю».

Поэтому в последнее время она приучала себя не «стараться» слишком усердно. Мег стала больше сосредоточиваться на своем внутреннем голосе. Благодаря этому моменты половинчатой ясности задерживались, сохранялись, не рассеивались подобно клочьям сна. Мег проводила долгие периоды времени, размышляя ни о чем и обо всем сразу. Посттравматическая амнезия — это то, что позволяет уму приспособиться, примириться и совладать с реальностью, так сказали ей доктора. Форсирование приведет лишь к большей травме. Мег следовало отдыхать, хорошо питаться, привыкать к физическим нагрузкам. Другими словами, как можно лучше заботиться о себе.

Мег хорошо о себе заботилась. Пока ей все равно было нечем больше заняться.

Сейчас звук голосов слышался уже ближе, с противоположной стороны коридора. Это были приглушенные голоса — так разговаривают люди, когда горячо спорят и не хотят, чтобы их слышали. Опять ее родители. Мег и засыпала под тот же шум.

В дом зачастил ее дядя Винни. Вчера он засиделся почти до десяти часов, приглушенно и яростно толкуя о чем-то с ее отцом. Мать не одобряет эти визиты дядюшки Винни. Ей не нравится, что он приходит так часто, и явно не по душе то, о чем они беседуют с отцом.

Для самой Мег все это остается тайной за семью печатями. У дяди Винни громкий, гулкий, рокочущий смех. От него пахнет виски и застарелыми сигарами. Он почти совсем лысый, а его живот напоминает громадный, готовый взорваться бочонок. Мег он напоминает Коджака[15] пополам с Санта-Клаусом. Ну а как может не нравиться смесь Коджака с Санта-Клаусом?

Девушка подождала перед дверью своей комнаты, пока голоса родителей наконец не стихли. Молли по-прежнему оставалась внизу. Наверное, украшает пол кусочками блинчиков. Кажется, мать уже вернулась к ней. А отцу пора уходить на работу. Мег пересекла коридор незамеченной и неслышно пробралась в ванную на этом же этаже, где долго стояла под обжигающим душем.

Ей уже нужно собираться, если она хочет поспеть в «Улицу Надежды» к восьми.

Через двадцать минут Мег, в джинсах и майке с рукавами, со свежим, чисто вымытым лицом и длинными влажными темно-русыми волосами, стянутыми сзади в хвост, проворно сбежала по ступеням. К этому времени отец, видно, уже ушел на работу, что облегчило положение им обоим. Уже год отец не мог взглянуть на Мег без боли, без того, чтобы не увидеть в ней жертву насилия. А Мег видела, что он смотрит на нее, как на эту самую жертву.

С матерью было проще. Она плакала, негодовала и была чертовски счастлива в тот день, когда полиция арестовала Эдди Комо. Но самое главное счастье составляло для нее то, что Мег снова дома. Вдобавок у нее и с Молли забот полон рот, и столько всяких других хлопот на домашнем фронте. Жизнь не позволяла скучать, расслабляться и тратить время на пустяки. Жизнь шла своим чередом. К тому же она, по-видимому, лучше отца понимала, что женщины сильнее, чем кажутся на первый взгляд.

Сейчас Мег с разбегу обхватила подтянутую и стройную для своих лет мать и сжала в объятиях.

— Я ухожу, — сказала она, целуя мамулю в щеку. — Мы с Кэрол и Джиллиан встречаемся в центре. — Матери она могла сказать об этом свободно. Отец же не одобрял заседаний «Клуба». Чего ради его маленькой девочке просиживать в обществе двух женщин, которые гораздо старше ее, и калякать об изнасилованиях? Святый Боже, куда только катится мир?

Сама Мег не имела ничего против этих посиделок. Сказать по правде, она была удивлена и даже польщена тем, что Джиллиан пригласила ее присоединиться к их сообществу. В конце концов, Мег ведь ничего не знала и плохо ориентировалась в происходящем. Она не сделалась воинственной, как Джиллиан. Не съехала с катушек на манер Кэрол. Мег, как ни странно, осталась сама собой, прежней Мег. На этих сходках она рассказывала о своих родных — о людях, которых училась любить заново. Искренность поведения разительно отличала ее от Джиллиан, с холодной твердостью рассуждающей о правах жертв и прочем в том же духе, и от Кэрол, вечно сетующей на несправедливость мира, созданного мужчинами.

— Поешь блинчиков? — с надеждой спросила мать.

— Мег! — восторженно пропела Молли. — Доброе утро, Мег! — Молли у них настоящий певчий жаворонок.

Девушка отошла от матери и приблизилась к сестре, чтобы запечатлеть четыре поцелуя на перемазанном сиропом личике.

— Молли! Доброе утро, Молли! — в тон ей воскликнула она. Ее пятилетняя сестренка, маленькая, но счастливая, оплошность немолодых родителей, залилась радостным смехом.

— Ты будешь есть блины?

— Нет, я только выпью чаю.

— Нет, не чаю! Поешь со мной блинчиков.

— Не могу, опаздываю на встречу. Но днем мы еще с тобой увидимся.

Она снова поцеловала липкую щечку Молли и пощекотала малышку, а та весело завизжала и скорчилась на стуле.

— Уже уходишь? — спросила мать, все еще возясь у плиты.

— Извини, мне пора бежать. Я должна быть в «Улице Надежды» к восьми.

— Ты позвонишь мне? — Имелось в виду, если Мег что-то услышит от Неда Д'Амато о событиях в зале суда.

— Позвоню.

В крохотной кухне мать наконец оторвалась от плиты. В одной руке у нее была лопаточка, на другой — простеганная рукавица. Она посмотрела на Мег долгим взглядом.

— Я тебя люблю, — вдруг ни с того ни с сего сказала она.

— Я тоже тебя люблю.

— Ты позвонишь мне?

— Позвоню.

— Ну, тогда ладно. — Мать кивнула, снова отвернулась к плите и выложила на тарелку свежую порцию блинчиков, которые уже некому было есть. Кухня опустела.

Мег вышла на улицу. Солнце ярко сияло. Утро было, правда, холодноватым, но уже теплело, и день обещал быть жарким. Он обещал быть просто великолепным, но это ничего не значило. В конце концов, год назад тоже стояла чудесная ночь.

Мег забралась в свой припаркованный на улице маленький коричневый «ниссан». Она старалась не обращать внимания на просроченную наклейку колледжа, все еще прилепленную к стеклу. Ее отец больше не считал колледж достаточно безопасным местом для своей маленькой девочки. Будь его воля, Мег никогда больше туда не вернулась бы.

А Мег? Чего хотела сама Мег? Она была настоящий везунчик. Все ей так говорили. Детектив Фитцпатрик, Нед Д'Амато, Кэрол, даже Джиллиан. Конечно, ее изнасиловали, но только и всего. Ни сломанных костей, ни шрамов, ни заупокойных служб. Она стала первой жертвой Насильника из Колледж-Хилла, и после нее он проделывал вещи много, много хуже.

Мег завела мотор и двинулась по улице. Еще раз ощутила на себе те взгляды, которые слишком часто провожали ее в последнее время.

Нет, Мег не оглянулась.

Но зябко поежилась.

Вот уже четыре месяца... Она сама не могла бы объяснить, что происходит. Но одно было ясно. Как-то незаметно, само собой, оказалось, что милая везучая Мег больше не была одинока.