Ключ. Холостой прогон

— Не думаю, что это слишком большая сумма, — спокойно сказала Алиса. — Вы знаете, что находится в сейфе, и наверное, согласитесь, что комиссионные в двадцать пять тысяч долларов не выходят за пределы разумного.

— Кэмбер, — сказал Энди, чеканя каждое слово. — Кэмбер, ты затеял игру не с теми людьми. Я сыт по горло пустой болтовней, не собираюсь больше выслушивать бред твоей рыжей девки…

— Как вы смеете! — возмущенно воскликнула Алиса.

— Так что решай — если ты не отдашь мне ключ, я разорву тебя на кусочки. Полгода не будешь узнавать себя в зеркале. И не захочешь смотреть на свою подстилку, когда я закончу с ней.

— Не думайте, что запугали нас! — крикнула Алиса. — Я не глупее вас, мистер Кэмбозиа. Сейчас без пяти четыре. Ключ я отдала нашим друзьям. Если до четырех часов я не позвоню им, они передадут ключ в полицию. Я не настолько наивна, чтобы хранить его дома. Если же я позвоню и скажу, чтобы они принесли ключ сюда, они тоже передадут его в полицию. Если к ним явится кто-либо, кроме меня и Джонни, или мы придем порознь, они сразу вызовут полицию. Не думайте, что я дура, мистер Кэмбозиа. А ваш средневековый кастет и консервный нож, ваши рассчитанные на детей зловещие угрозы на меня не действуют.

Впрочем, возможно, я не всё понимаю, потому что вы не в состоянии произнести на английском пяти слов подряд. Вы мне омерзительны, и, когда я сообщу мистеру Монтецу, как вы завалили дело, он вас по головке не погладит. — Она бросила взгляд на часы: — Ровно через две минуты я должна позвонить своей приятельнице. Вы хотите, чтобы я звонила? Или предпочитаете вернуться к мистеру Монтецу и сказать, что ключ пропал навсегда?

Я думал, что Энди задохнется, так надулись жилы на его горле, так прихлынула кровь к лицу, сделав его смуглую кожу ещё темнее. Его трясло, когда он сказал чуть не шепотом:

— Снимайте трубку и звоните вашим друзьям.

— Когда вы уйдете из моего дома, мистер Кэмбозиа. Вы знаете о наших условиях, а я уже вдоволь насмотрелась на вас. В вашем распоряжении минута и десять секунд.

Он поднялся, и Алиса открыла ему дверь. Когда он ушел, она заперла её на щеколду. Потом вернулась в гостиную. Я заметил, что по её телу пробежала дрожь и она как-то глупо подхихикивала. Сквозь нервный смех она сказала:

— Джонни, будь любезен, принеси мне чего-нибудь холодного. Боюсь, сейчас у меня начнется истерика. А кроме того, горло дерет словно железной щеткой — совсем пересохло.

Мы сидели в гостиной. Алиса медленными глотками отхлебывала из стакана, а я наблюдал за ней, пока она не попросила не смотреть на неё. Она и раньше говорила, что очень болезненно относится к тому, как на неё смотрят люди.

— У него, — сказала она, подразумевая Энди, — змеиные глаза. Да, он смотрит как змея, Джонни. Он именно такой жуткий тип, как ты описал. Ты видел когда-нибудь подобную голову — длинную и узкую? Между ушами совсем не остается места для мозгов, если, конечно, они не выдавлены у него в самую макушку. Ты согласен со мной?

Я молча кивнул, пристально вглядываясь в нее.

— Да, ещё о его глазах. С ними что-то неладно, Джонни. Ты не помнишь, что пишут в книгах о наркоманах? Об их глазах? Они становятся не то больше, не то меньше.

— Не глаза, а только зрачки.

— Именно их я и имею в виду.

— Они расширяются. Сколько лет мы женаты, Алиса?

— Восемь.

— Восемь лет, — задумчиво повторил я. — Срок немалый, чтобы лучше узнать свою жену.

— Джонни, мне было так страшно!

— Нет, страшно тебе не было, — сказал я. — Думаю, ты совсем не испугалась его. Он вызвал у тебя злость и раздражение.

— Он назвал меня девкой и подстилкой. Можешь представить что-либо более оскорбительное?

— Да, конечно.

— Возможно, я не так красива, как твоя «девственница»- нимфоманка…

— Я уже сказал, что она не моя.

— …тем не менее я стараюсь следить за собой и не выглядеть неряхой. Не брожу по дому в стоптанных тапочках и грязном халате, не трачу денег на салоны красоты. Своей внешностью занимаюсь сама.

— Думаю, он не имел в виду ничего оскорбительного. В его среде слова «девка», «подстилка» просто означают женщину. Это жаргон.

— Тогда американский жаргон оставляет желать лучшего.

Я покачал головой:

— Кругом какая-то нелепица. Мы сидим и обсуждаем очень важную проблему — как он тебя назвал. Как будто все другие проблемы решены.

— Частично так и есть, Джонни. По крайней мере, у нас есть несколько часов, чтобы поразмышлять о ключе.

— Размышления не приблизят нас к ответу. Где он?

— Да, и за это мы должны благодарить Бога, — согласно закивала она. — Ключ — последнее, что я хотела бы сейчас иметь при себе.

— Почему?

— Разве тебе не понятно, Джонни? Мы сказали, что готовы вернуть ключ за двадцать пять тысяч долларов. Предположим, он поймал нас на слове — я имею в виду твоего толстяка. Вот тогда бы у нас возникло безвыходное положение. Знаешь, я по-прежнему считаю, что мы должны сообщить в полицию. Прямо сейчас. Немедленно.

— Мы уже говорили об этом.

— Да, конечно, Джонни. И всё же я думаю, ты совершаешь ошибку.

— Возможно. Но скажи мне, Алиса, одну вещь. Предположим, толстяк примет наши условия и согласится заплатить двадцать пять тысяч. При этом ключ у нас имеется. Теперь предположим, что он согласился, а ключа у нас нет. Что тогда?

— Об этом я не думала, — со вздохом сказала Алиса.

Мне трудно судить об Алисе объективно, будто она не моя, а чья-то чужая жена. Женщины отличаются от мужчин тысячами существенных и менее существенных черт характера, одна из которых заключается в том, что у них нет внутреннего побуждения совершать героические поступки. Героизм обыкновенно ассоциируется с жестокими и бессмысленными убийствами, а женщины исторически устранены из этой сферы жизни и как любители, и как профессионалы — солдаты, военачальники. Именно поэтому, на мой взгляд, они спокойно относятся к понятию мужества, а когда проявление страха представляется разумным, они, не смущаясь, его проявляют. Вынужденные обнаружить смелость и изобретательность — а это, видимо, случается сплошь и рядом, — они потом ведут себя так, словно в чем-то провинились.

Однажды Алиса сказала:

— Разница между тобой и мной, Джонни, не столько в нашей прошлой жизни, сколько в наших жизненных ожиданиях. Детьми мы оба натерпелись от бедности, но я воспринимаю лишения как вполне нормальную вещь, а ты считаешь их ошибкой, как и все, что происходит с тобой в жизни.

— Хорошо, — сказал я. — Разве не пора идти за Полли?

— Мы пойдем вдвоем, Джонни. Нам лучше всё делать вместе. Я боюсь быть одна и не хочу оставлять одного тебя.

— А как же завтра? Я ведь работаю.

— О завтрашнем дне мы будем думать, когда наступит его черед. А пока нам надо держаться вместе и получше запирать дверь.

Когда мы вышли, она старательно повернула ключ в двери. Дженни Харрис выглянула из своего дома и поинтересовалась, всё ли у нас в порядке. Если у нас проблемы, она постарается нам помочь.

Алиса сказала:

— Все зависит от того, как взглянуть на вещи. Обещаю, что когда-нибудь всё тебе расскажу.

— Идете за Полли?

— Опаздываем.

Я вывел наш «форд» из гаража. До школы не меньше мили. Я поставил машину перед главным подъездом, и мы пошли за Полли. Детьми дошкольного возраста занимались две учительницы-пенсионерки — мисс Пруит и мисс Клементин, приятные пожилые леди семидесяти с лишним лет, весьма довольные тем, что имеют возможность добавить небольшую сумму к своим скромным пенсиям. Мы пришли к самому закрытию, когда в садике оставалось всего двое детей. Полли среди них не было. Мисс Клементин подошла к нам с удивленным выражением на лице:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, — ответила Алиса. — Где Полли?

— Разве она не дома, миссис Кэмбер?

— Дома? — Кровь отхлынула от лица Алисы, а меня вновь охватило чувство не поддающегося контролю страха. — Вы отпустили её домой одну?

— Конечно, нет. Вы знаете, я никогда не позволила бы себе ничего подобного, миссис Кэмбер. Но поскольку за ребенком пришла сестра мистера Кэмбера, я не видела ничего предосудительного в том, чтобы отпустить девочку с ней.

— Сестра мистера Кэмбера?

Я собирался уже громко крикнуть, что никакой сестры у меня нет, готов был разорвать на куски старую идиотку, но пальцы Алисы больно сжали мне руку.

— Какая сестра? — спросила она, изо всех сил стараясь говорить спокойно. — Как она выглядела, мисс Клементин?

Заметив выражение моего лица, мисс Клементин начала заикаться:

— Надеюсь, ничего страшного…

— У мистера Кэмбера две сестры, — сказала Алиса. — Пожалуйста, мисс Клементин, не нервничайте, но нам нужно знать, какая из сестер. Как она выглядела?

— Это была очаровательная леди, миссис Кэмбер. Иначе я не отпустила бы с ней Полли, уверяю вас.

— Как она выглядела, мисс Клементин?

— Она показалась мне изумительно красивой — черные глаза, черные волосы. И кроме того, она была так вежлива, так любезна, вы даже представить себе не можете.

И очень молода. Вы не испытываете к ней симпатии, мистер Кэмбер?

— Полли охотно пошла с ней?

— Она объяснила девочке, что вы попросили привести её домой. Да, и ещё у неё была кукла — чудесная, изумительная кукла. Когда Полли её увидела, она больше ни на что не смотрела. Надеюсь, ничего страшного не произошло?

— Ничего, — прошептала Алиса, — абсолютно ничего.

Когда мы возвращались к машине, она крепко сжимала мою руку.

7. Монтец

Мы сидели в машине. Теплое весеннее предвечернее солнце пробивалось сквозь ветви деревьев. На зеленой лужайке перед школой скакали по траве две малиновки, вдали, держась за руки, не спеша шла по улице молодая пара.

Все кругом жило вялой, апатичной жизнью нью-йоркского пригорода, хотя для меня и дома, и деревья, и сам воздух были наполнены ужасом. Мне казалось, что мир вокруг меня сошел с ума.

— Ты не понимаешь, черт побери, ты ничего не понимаешь! — сказал я, потому что чувствовал, что никто в мире не способен в такой степени, как я, понять глубины произошедшей трагедии.

— Я всё понимаю, Джонни, — холодно ответила она.

— Они забрали Полли. Похитили ее.

— Я знаю. — Она говорила каким-то мертвым голосом — не раздраженным или встревоженным, не испуганным или истеричным, а именно мертвым, безжизненным. — Я знаю это. Её забрала твоя «девственница», твоя смердящая омерзительная шлюха.

— Алиса, я не хотел ничего подобного. Разве я мог предположить, что дело завершится таким образом? Боже, да лучше я дал бы отрубить себе руки!

— Тогда от тебя было бы ещё меньше толку, чем сейчас.

— Я был не прав, — умоляющим голосом сказал я. — Все мои действия были непродуманными. Теперь я иду в полицию. Немедленно!

— Почему ты не пошел туда вчера?

Я завел машину.

— Я сделаю это сейчас.

— Нет, сейчас ты этого не сделаешь, — холодно возразила Алиса.

— Ты считаешь, что не следует туда обращаться?

— Ты ещё в состоянии соображать? Они похитили мою дочь. Она у них. Что, по-твоему, станет делать полиция? Они похитили Полли, потому что им нужен ключ, Нет, Джонни, в полицию ты не пойдешь.

— Выходит, я должен сидеть сложа руки, пока Полли у них? Как ты можешь быть такой хладнокровной?

— Сейчас я скажу тебе, какая я хладнокровная, — негромко ответила она. — Я всегда мечтала иметь детей. Много детей. Мечтала, что наш дом будет полон детьми. Но вышло по-другому. У нас один ребенок и больше детей не будет. Только Полли. Видишь, какая у меня холодная кровь, Джонни?

— Извини.

— Что толку от твоих извинений?

— Прости, но что нам делать, Алиса? Я спрашиваю лишь об одном — что делать?

— Мы поедем домой, сядем — ты и я — и всё как следует обдумаем, потому что от нашего решения зависит жизнь Полли. Я не собираюсь рыдать, Джонни, не собираюсь впадать в панику. Это не поможет ни нам, ни Полли. Я не буду ни упрекать, ни оскорблять тебя, я сказала достаточно. Начиная с этого момента все наши действия связаны с риском для жизни нашего ребенка, которого мы оба любим. Мы не имеем права на ошибку. Может быть, мы обратимся в полицию, а может, и нет. Пока не знаю. Не будем действовать опрометчиво. Что бы мы ни делали, ошибки быть не должно. Ты согласен, Джонни?

— Да, согласен.

Я завел мотор и направил машину к дому.

В гостиной она села на кушетку, подперев голову руками. Её взгляд был направлен в мою сторону, но я знал, что она не видит меня. Её открытое круглое лицо выражало душевную боль, голос срывался, когда она сказала:

— Все возвращается к ключу, Джонни.

— Мне плевать на ключ. Меня заботит только Полли.

— Нет, Джонни, нельзя ни на минуту забывать о ключе. Если бы он был у нас, мы могли бы по крайней мере торговаться.

У нас нет ничего. В этом весь ужас.

— Какой смысл размышлять о ключе?

— Смысл есть, Джонни, — повторила она. — Посмотрим на дело с другой стороны. Предположим, мы позвоним в полицию, в ФБР, как делают разумные люди в случае похищения. Затем с нами связывается Монтец.

— Пока нам никто не звонил. Ни Монтец, ни кто-то Другой.

— Они свяжутся с нами, можешь мне поверить. Не прошло и часа с момента, как они похитили Полли. Посмотрим, стоит ли звонить в полицию. Нам скажут: «Поговорите с ними, разработайте план действий». Полиция прослушает наш разговор, но Монтец ни в коем случае не допустит, чтобы они его выследили. Монтецу нужен ключ. Как нам действовать, он скажет сам. Предложит оставить ключ где-нибудь, где сможет его подобрать. Потом… Нет, всё это бессмыслица. Будь Монтец обычным уголовником… Но он дипломат. О чем может думать дипломат в подобных обстоятельствах?

— Я тоже пытаюсь понять, как он намерен действовать, — сказал я, — и в голову мне приходят самые страшные мысли. — Я посмотрел на нее.

— Кто-то из нас должен произнести это вслух, — прошептала она.

— Ты хочешь сказать — они убьют Полли?

— Да.

— Независимо от наших действий? Отдадим мы ключ или нет?

— Да, Джонни. Только на этом они не остановятся.

— На чем?

— На убийстве Полли. Ты это понимаешь?

— Нет, не понимаю! — воскликнул я.

— Джонни, дорогой, успокойся. Как бы ужасно ни было наше положение, необходимо всё взвесить. Чтобы замести следы, им надо убить не только Полли, но и нас с тобой. Они настолько запутались в преступлениях, что ещё два-три убийства для них не имеют значения. Скажи, на что они могут надеяться, если оставят нас в живых?

— Откуда им знать, что мы не обратимся в полицию?

Она покачала головой:

— Судя по твоему рассказу, мистер Монтец проницательный и находчивый человек.

Уверена, он исходит из того, что в полицию мы не обратимся. И по-прежнему считаю, что в полицию идти не следует. Иначе Полли погибнет. Он рассчитывает, что мы придем именно к такому выводу.

— Но если мы всё же обратимся в полицию?

— Ему и в этом случае придется уничтожить нас. Другого выхода у него нет. Не забывай, у него дипломатическая неприкосновенность, а кроме того, он представляет страну, которая только и ищет повода поссориться с Соединенными Штатами. Кто посмеет обвинить его в преступлении?

— Мы.

— Нет, если нас не будет в живых.

— Если все, что ты сказала, правда, они не тронут Полли, пока не получат ключ. Нет смысла убивать её — она единственный козырь в переговорах с нами.

— Да, а ключ — единственное наше оружие, и его у нас нет, — беспомощно сказала Алиса.

— Но они об этом не знают. Мы можем блефовать. Зачем сообщать им, что у нас нет ключа?

— Да, Джонни, им незачем об этом знать. Но… Телефонный звонок прервал её на полуслове.

— Я сниму трубку в спальне, — внезапно охрипшим голосом сказала она. — Крикну тебе, когда буду там. Потом снимешь трубку ты. — Она побежала в спальню, откуда вскоре раздался её голос: — Джонни!

Мы подняли трубки одновременно, с одним щелчком. С нами желал говорить Портилиус Монтец.

— Мистер Кэмбер? — спросил он мягким, как бархат, голосом.

— Слушаю.

— Приятно снова слышать вас. Всегда приятно разговаривать с цивилизованными людьми, которых встречаешь так редко, а расстаешься с чувством глубокой печали.

— Где моя дочь? — Невероятно, но мой голос был тверд, а рука, державшая трубку, не дрожала. Мой характер определенно претерпевал метаморфозы.

— Ваша дочь? Простите, но откуда мне знать?

— Не притворяйтесь идиотом, Монтец. Если с ней что-нибудь случится, я найду вас. Даже если на это уйдет вся оставшаяся жизнь, я найду вас и на краю света. Буду охотиться за вами, пока не уничтожу.

— Я потрясен, мистер Кэмбер, — сказал он. — Вы угрожаете мне, а угрозы — уголовно наказуемое преступление.

Даже если сделать скидку на склонность американцев всё драматизировать, это непозволительно. Что-то случилось с вашей дочерью?

— Вы прекрасно знаете, что с ней случилось. Ваша жена похитила ее.

— Моя жена? Вы, должно быть, сошли с ума, мистер Кэмбер. Моя супруга всё время находилась дома, и, если вы позволите себе публично выдвинуть против неё это возмутительное обвинение, пять свидетелей покажут под присягой, что она не покидала дома. Вы поражаете меня, мистер Кэмбер, ваши нелепые заявления я могу объяснить лишь вашей эмоциональной неустойчивостью.

— О нет! Так просто вам не отговориться. Если что-нибудь случится…

— Минутку, мистер Кэмбер! — раздраженно крикнул он в трубку. — Предположим, наш разговор слушает кто-то еще. Вы угрожали мне, грозились убить меня. Пытались обесчестить меня клеветническими обвинениями.

— Вас нельзя обесчестить.

— Имеется предел и у моего терпения, мистер Кэмбер. Если вас постигло горе, я готов выразить сочувствие, но не намерен выслушивать ваши бредовые заявления. Как мы поступим? Мне повесить трубку, или мы продолжим разговор в цивилизованной манере?

— Мы продолжим разговор.

— Очень хорошо. Итак, вы сказали, что вашу дочь похитили. Это ужасно. Конечно, вы поставили в известность полицию?

— Нет. Пока нет.

— А правильно ли вы поступили, мистер Кэмбер?

— В настоящее время я и моя жена полагаем, что правильно.

— Ваша жена, насколько мне известно, замечательная женщина. Она слушает наш разговор? Ведь у вас в доме два аппарата?

Наступило молчание. Пусть Алиса решит сама, сказал я себе, говорить ей или нет. Мне было трудно принять решение. Что бы я ни сказал, возвращалось ко мне бумерангом. Через этот разговор с Монтецом я пробирался как бы ощупью, спотыкаясь и набивая шишки.

Голос Алисы был отчетливым и ровным:

— Да, мистер Монтец, я слушаю.

— Я так и предполагал, миссис Кэмбер. Рад с вами познакомиться — по-настоящему рад, поверьте. Мне так много о вас рассказывали.

— Что вы предлагаете, мистер Монтец? — спросила Алиса.

— Предлагаю? Ах да, произошла ужасная вещь. Трудно представить что-либо более страшное. Человек любит ребенка. Ребенок исчезает. Если бы я только мог помочь…

— Думаю, вы в состоянии помочь, мистер Монтец, — спокойно сказала Алиса.

— Вы так думаете? Ну, тогда я обязательно помогу. Пожалуй, вы действительно поступили мудро, не обратившись в полицию. Сам бы я не стал давать подобного совета, но возможно, как родители вы совершили правильный поступок. Похищение — отвратительное, мерзкое преступление. Ничто не делает родителей более беспомощными. Я прав?

— Вы долго будете заниматься словоблудием? — сказал я. — Ради Бога, давайте перейдем к делу. Чтобы хотите?

— Только помочь вам, мистер Кэмбер.

— Джонни, — сказала Алиса, — пусть мистер Монтец выскажется. Он сказал, что хочет нам помочь. Давай послушаем его.

— Превосходно! — воскликнул Монтец. — Я снимаю перед вами шляпу, миссис Кэмбер. Искренне надеюсь, что буду иметь удовольствие встретиться с вами. Жизнь редко предоставляет нам возможность знакомства с выдающимися женщинами, а вас я безусловно отношу к данной категории. Как страстно я желаю, чтобы вас наконец покинула тревога. Разрешите сказать, что у меня надежда — не больше чем надежда или просто предчувствие, — что ваша дочь будет найдена живой и невредимой. Я буду молиться об этом.

— Спасибо, — холодно сказала Алиса. — Что же дальше?

— Вы подгоняете меня? Но что я могу сказать? Уверен, вы согласитесь отдать все, что у вас есть, в обмен на своего ребенка. Полагаю, мы в дружеских отношениях, именно поэтому предлагаю вам свою помощь. Уверен, будь у вас двадцать пять тысяч долларов, вы с радостью отдали бы их, стоило лишь похитителям потребовать. Но это огромные деньги для таких людей, как вы. Если бы у меня имелись в наличии двадцать пять тысяч долларов, я не колеблясь отдал бы их вам. Разве можно истратить деньги более благородным способом? Но, увы, в данный момент я такой возможности не имею. Десять тысяч — да. Десять тысяч долларов я смог бы для вас найти, если бы они помогли вашему горю.

При этом я бы просил за них самое минимальное обеспечение, которое для вас не представляет никакой ценности. Подумайте и позвоните мне.

— Что от нас требуется? — спросила Алиса.

— Боюсь, при данных обстоятельствах вы ничего не сможете сделать, пока с вами не свяжутся похитители. Я бы советовал дать им то, что они требуют. Безопасность ребенка прежде всего.

— Но как…

— Ребенок прежде всего.

— Монтец, — крикнул я, — мы понимаем, что все козыри в ваших руках. Но ради Бога…

— Я уже сказал, что вы всегда можете позвонить мне. До свидания, мистер Кэмбер. Миссис Кэмбер, я был чрезвычайно рад с вами побеседовать. До свидания.

Телефон замолчал.

— Мне хочется рыдать, — сказала Алиса. — Почему же я не плачу, Джонни? Что со мной происходит?

Я лишь покачал головой.

— Джонни, что делать?

— Ждать.

— Джонни, я не хочу об этом думать, но мысли не покидают меня. Она такая слабая, беззащитная, беспомощная!

Зазвонил телефон. Алиса устремилась в спальню, и мы одновременно сняли трубки. Звонила Элен Федерман из комитета родителей и преподавателей. Она сообщила, что к Крис Тенни, согласившейся устроить у себя очередной ленч для членов общества, неожиданно приехали родственники мужа. И хотя она не отказывается от обещания, если это так необходимо, ей, тем не менее, было бы удобней с кем-нибудь поменяться датами.

— Конечно, — сказала Алиса, — только сейчас я не могу продолжить разговор.

— Дорогая, вы выражаетесь загадочно.

— Ничего загадочного. Просто я ожидаю очень важного звонка.

— Так вы согласны заменить ее?

— Обещаю.

Возвратившись в гостиную, Алиса дрожала всем телом. Я подошел и обнял ее.

Телефон снова зазвонил. Это была соседка, Дженни Харрис. Она беспокоилась, всё ли у нас в порядке. Алиса заверила ее, что у нас ничего не произошло.

— Ты по-прежнему считаешь, что необходимо обратиться в полицию? — спросила она.

— Нет, — ответил я после небольшой паузы. — Нет. Мое мнение изменилось. Пожалуй, ты права.

— Ужасно, что мы так беспомощны…

Раздался очередной телефонный звонок.

— Кэмбер? — Я не сразу узнал голос. Он был твердым, ровным и холодным.

— Да, Кэмбер.

— Слушай внимательно, повторять не буду. Ты знаешь лодочную станцию на Хакенсек-Ривер?

— Я бывал там.

— Когда закончим разговор, садись в машину и отправляйся туда. Один. Хозяина зовут Маллигэн, он там обычно до шести тридцати или семи. Скажи ему, что хочешь взять напрокат лодку. С десятисильным мотором. Тебе она потребуется поздно вечером, можешь придумать любой предлог. Он станет шуметь, что не выдает лодки так поздно и что сезон ещё не начался. Дай ему двадцать пять долларов. Это компенсирует ему сверхурочные и поможет открыть сезон. Если не умеешь управлять подвесным мотором, он покажет. Даже придурок научится за три минуты. Убедись, что мотор работает, и прихвати запасную канистру. Потом привяжи лодку к причалу, отправляйся домой и жди. Около полуночи тебе позвонят и дадут конкретные указания. К этому времени ключ должен быть у тебя. Теперь слушай. Делай, как я говорю, и твой ребенок останется жив. Если попытаешься меня обмануть, тебе и твоему ребенку не поможет ни Бог, ни черт. Ты меня понял, Кэмбер?

— Да, понял.

— И давай без полиции, Кэмбер, если хочешь, чтобы девчонка осталась в живых. Когда ты уйдешь, жена останется. Если будут звонить, она не должна отвечать. Выполняй всё точно, Кэмбер. Ты понял?

— Да.

— Тогда все. — Он повесил трубку.

Когда Алиса вошла в комнату, я продолжал стоять у телефона. Она даже сумела изобразить на лице подобие улыбки.

— Сейчас я чувствую себя лучше, Джонни, — сказала она. — Хорошо, что он позвонил. Теперь мы хоть что-то знаем. Последние полчаса я думала, что умру. Но теперь мне лучше, я знаю, Полли жива.

— Молю Бога, чтобы твои слова оказались правдой. И тем не менее…

— Нет, — твердо заявила Алиса, — они не могут убить Полли. Не могут — потому что не получат ключа или не узнают, где он, пока мы не увидим Полли своими глазами. Значит, пока мы её не увидим, она будет жить.

— Если они не предложат оставить ключ в каком-нибудь условном месте. Тогда мы их можем вообще не увидеть.

— Зачем им убивать её сейчас, когда никто не помешает им сделать это позднее? Надо сохранять благоразумие и хладнокровие, потому что ставка в этой игре — жизнь нашей дочери. Ты должен следовать их инструкциям. Думаю, они наблюдают за нами.

Я начал рыться в карманах. В них было пять долларов сорок центов. В сумочке Алисы мы обнаружили ещё одиннадцать долларов и двадцать два цента.

— Мало, — сказал я. — Не знаю, согласится ли Маллигэн на двадцать пять долларов. Вдруг он потребует пятьдесят?

— Разменяй чек. Магазин Хадсона ещё открыт. Он примет чек и даст тебе наличные.

Мы прошли в кухню, где Алиса хранила чековую книжку. На нашем счету в банке лежало около двухсот долларов. Банковский счет семейства Кэмбер испытывал волнообразные колебания, пик волны приходился обычно на конец месяца.

— Выпиши чек на семьдесят пять долларов, — сказала Алиса, — думаю, такая сумма у него найдется. С тем, что у нас есть, хватит.

Я выписал чек.

— Держись спокойно и быстрее возвращайся.

— Ты не боишься остаться одна?

— Со мной ничего не случится. Я запру дверь. Я поцеловал её и вышел.

8. Ленни

Я выгнал машину на улицу. Возможно, за домом следили, однако признаков наблюдения я не заметил. Я поехал к магазину Дэйва Хадсона, стараясь не думать ни о чем, кроме того, что мне предстояло сделать.

У Дэйва Хадсона магазин скобяных изделий и спортивных товаров, который он открыл после войны. Он записался в армию добровольцем вместе с братом-близнецом, причем оба застраховались на небольшую сумму. Брата убили, и Дэйв использовал его страховку на приобретение магазина. Однако в самом Дэйве словно осталась половина человека. Он не женился, магазин его был открыт до поздней ночи, а сам он в свободное время трудился в крошечной механической мастерской, которую оборудовал в складском помещении за своей лавчонкой. Он постоянно что-то изобретал и был уверен, что в один прекрасный день станет сказочно богат. Впрочем, деньги не сделают его счастливым, говорил он, потому что тогда ему придется отказаться от магазина. Ведь миллионер не может содержать лавочку в маленьком городке.

У нас с ним установились весьма близкие отношения, потому что я научил его делать чертежи. Он всегда предлагал мне всё лучшее, что у него имелось. Дэйв был невысокого роста, с печальными голубыми глазами. Глаза как будто говорили, что Дэйв что-то забыл или потерял какую-то ценную вещь и сейчас мучительно вспоминает, что именно и где.

Было шесть вечера, когда я до него добрался. Покупателей в магазине не было, лишь хозяин склонился за прилавком над книгой. Это было «Сентиментальное путешествие» Стерна. Дэйв Хадсон окончил лишь первый курс колледжа и стремился пополнить свое образование.

Глянув на меня, он спросил:

— Что с тобой, Джонни? Что произошло?

— Ничего не произошло, — нетерпеливо ответил я. — Я тороплюсь. Ты не можешь оказать мне услугу?

— Все, что смогу.

— У меня чек на семьдесят пять долларов. Можешь дать наличные?

— Думаю, что да.

С любопытством наблюдая за мной, он достал из кармана пачку банкнот, отсчитал семь десятидолларовых и одну пятидолларовую бумажку. Я передал ему чек. Нервно оглядываясь по сторонам, я обратил внимание на ящик с пистолетами, стоявший за прилавком.

— Что это? — спросил я, указывая на ящик пальцем.

— Учебные пистолеты. Автоматические.

— Какого калибра?

— Двадцать второго.

— А другого калибра у тебя нет?

— Что с тобой, Джонни? — с некоторым недоумением спросил он. — Что тебя волнует? Это пистолеты для спортивной стрельбы, они бывают только такого калибра.

— Сколько они стоят?

— Это очень хорошие пистолеты, Джонни. В обойме двенадцать патронов. Цена пистолета тридцать восемь долларов.

— Дай мне пистолет, Дэйв. Поверь, с ним ничего не случится. Деньги я принесу завтра.

— Нет.

— Почему? Неужели мы мало знакомы, и ты не можешь доверить мне несчастные тридцать восемь долларов?

— Черт побери, Джонни, ты прекрасно понимаешь, что дело не в тридцати восьми долларах. Если тебе требуется пятьдесят или сто долларов, я всегда ссужу их. Но ты ведешь себя странно, выглядишь ещё загадочней и хочешь приобрести оружие. Оно нужно тебе не для стрельбы по мишеням.

— Откуда тебе всё известно? — крикнул я.

— А ты послушай себя. Посмотри на себя. Вон зеркало. Взгляни. Разве я могу продать тебе пистолет? Если тебе нужна помощь, Джонни, я попытаюсь тебе помочь. Наверное, у тебя что-то случилось, и я готов помочь. Но не пистолетом.

— Проклятье, Дэйв, мне нужен пистолет! Я плачу наличными. Ты обязан продать его мне. Вот деньги. — Я сунул руку в карман.

— Не болтай глупости, — невозмутимо ответил он. — Лучше познакомься с законами этого штата. Я не обязан продавать тебе пистолет и не собираюсь этого делать. Оружием ты никому ничего не докажешь, а я вижу, ты собираешься убеждать кого-то именно с помощью пистолета. Твои намерения написаны на твоем лице. Нет, Джонни, я сказал — нет! Оружие — болезнь, которой заразился весь мир.

Раскрыв книгу, он возобновил чтение, но всё его тело дрожало от горьких мыслей и слов, сказанных в мой адрес. Я был уверен, что он не видит ни одной буквы. Некоторое время я пристально смотрел на него, потом сказал:

— Что ж, спасибо за услугу.

Когда я выходил из магазина, он не поднял головы.

День заканчивался. На небе скопились груды отливавших золотом облаков, окраска которых менялась буквально на глазах с оранжевой на пурпурно-красную. День был жарким, в сводках погоды он, возможно, будет значиться как самый теплый мартовский день за многие годы. День уходил в небытие в золотом сиянии. Это был первый по-настоящему весенний день, мир просыпался, но в этом мире слышались детские рыдания. Когда я подходил к машине, слезы наполняли мои глаза. Я чувствовал себя бессильным, испуганным, полным разочарования и разбитых надежд. И тут я услышал женский голос:

— Джонни Кэмбер?

Она сидела в красном спортивном «мерседесе», припаркованном перед моим старым «фордом». Я двинулся к ней, не веря своим глазам. Открыв дверцу, она сказала:

— Садись, Джонни, присядь на минутку. И не смотри на меня так.

Розовый свет, проникавший из окна магазина, отражался на её лице, и, несмотря на обуревавшие меня совсем иные чувства, я не мог не отдавать себе отчета, что передо мной самая красивая из когда-либо виденных мною женщин. Ленни Монтец, не отрываясь, смотрела на меня широко открытыми, чистыми, невинными глазами. Передо мной было лицо святой.

— Ты грязная сука!

— Не говори так, Джонни. Садись, прошу тебя. Я постараюсь помочь тебе.

Я сел на сиденье рядом.

— Помочь мне! — сказал я. — Ты похитила моего ребенка. Как ты могла? Четырехлетнюю беззащитную крошку. Боже, как ты могла?!

— Я была вынуждена, Джонни.

— Вынуждена! Разве можно в это поверить? Как вынуждена сейчас следить за мной?

— Я была вынуждена это сделать, Джонни. Или ты бы предпочел, чтобы вместо меня он послал за твоей дочкой Энди?

— Где она? С ней всё в порядке?

— С ней ничего не случилось. Где она, я не могу сказать.

— Ничего не случилось? Ты можешь поклясться?

— Клянусь, клянусь, Джонни, встреча с тобой может стоить мне жизни. Это правда. Если Монтец узнает, что мы виделись, он убьет меня.

— Это ложь!

— Нет правда, Джонни. Верь мне.

— Где Полли?

— Боже мой, я не могу сказать, Джонни.

— Но ты знаешь?

— Нет, не знаю.

— Тогда что тебе нужно?

— Я хочу, чтобы ты выслушал меня, Джонни. Послушал хотя бы пять минут и поверил мне. Я испытываю к тебе чувство, которое никогда не испытывала к другим мужчинам.

— Мне плевать, что ты ко мне испытываешь!

— Джонни, не делай мое положение труднее, чем оно есть. Что ты знаешь о моей жизни? Ты даже представить себе её не можешь. Для тебя моя жизнь — совсем иной мир, о котором ты не имеешь понятия. Ты считаешь сейчас, что находишься в руках грязных, отвратительных вымогателей. Так вот, я в руках этих людей всю свою жизнь. А теперь Монтец. Подумай, что значит для женщины быть замужем за человеком, подобным Монтецу. Подумай, что я должна чувствовать, когда он прикасается ко мне, не для того чтобы получить удовольствие, а чтобы лишний раз напомнить, кто хозяин, а кто слуга. Не стану утверждать, что сама я образец добродетели, но что-то доброе и во мне сохранилось. Всю жизнь я мечтала быть рядом с хорошим человеком — не мерзавцем или сумасшедшим. Такой шанс появился у меня сейчас. Клянусь, что говорю правду, Джонни. Я знаю, где сейф. Мне известно, что в нем. И я знаю, где можно продать его содержимое за два миллиона долларов; два миллиона долларов, Джонни, а ключ у тебя. Два миллиона наши, Джонни, твои и мои. Наши, общие… огромные деньги…

— А моя жена? — прервал я ее.

— Твоя жена! Энди рассказал мне о твоей жене. Бесформенная чушка. Забудь о ней.

— А Полли?

— Мужчина может вынести все, Джонни. Я знаю. Ты забудешь дочку. Будешь чувствовать себя несчастным, но никто не остается несчастным долго, имея два миллиона.

— Я забуду Полли? Как это я её забуду?

— Потому что надеяться бессмысленно. Неужели ты думаешь, они вернут ребенка, чтобы она могла указать на меня пальцем? На Энди? На Монтеца? Следует быть разумным и практичным, Джонни.

— Разумным и практичным? — повторил я задумчиво. — Неужели это мир, в котором я живу?

— Скажи «да», Джонни, прошу тебя, скажи «да»!

— Я бросаю свою жену. Мою дочь убивают. Взамен я получаю два миллиона долларов и тебя. Через некоторое время я становлюсь счастливым. И ты веришь, что я способен ответить «да»? Ведь ты бы не приехала, если бы думала по-другому.

— Но ты ведь скажешь «да», Джонни?

— Кто ты? — прошептал я. — Ты, Монтец и его подручные? Неужели все остальные люди в мире подобны тебе, а я в нем всего лишь инородное тело? Глупец, беспомощный, безнадежный простак? Сидя здесь, я говорил себе, что, прежде чем выйду из машины, я убью тебя. Задушу своими собственными руками, если это поможет мне вернуть дочку. А теперь я даже не в состоянии коснуться тебя. Ты грязная сука, я не могу дотронуться до тебя!

Подавшись вперед, она плюнула мне в лицо. Я не шевельнулся, не вытер слюну. Меня переполняла мучительная боль, я чувствовал холод и скованность во всем теле.

— Проходят годы, прежде чем мужчина в Америке становится наконец взрослым, — сказал я. — Что-то похожее происходит и со мной. — Я обтер лицо и вылез из машины.

«Мерседес» рванул с места и через несколько секунд скрылся из вида.

Ведя машину от магазина Хадсона к лодочной станции на Хакенсек-Ривер, я не испытывал ничего, кроме полной опустошенности. Это была не только душевная пустота, я испытывал реальное физическое ощущение, что мое тело — скорлупа, оболочка, прикрывающая полое пространство. Мои сердце, желудок и печень исчезли, оставив после себя пустоту. Когда на землю опустилась темнота и свет фар автомобиля начал пробивать в зарослях леса туннели, через которые проходила дорога, я стал казаться себе бесконечно одиноким, лишенным связей с внешним миром человеком, прокладывающим путь через полную мрачных видений ночь.

Я вздохнул с облегчением, увидев впереди светящуюся вывеску лодочной станции. Поставив машину, я поднялся по деревянным ступеням в небольшую будку, стоявшую на конце длинного дощатого причала, метров на сорок выдававшегося в реку.

Здесь, на реке, ещё были заметны последние отблески угасавшего дня. Выше по течению, где реку пересекало шоссе, надвигавшуюся ночь разрезала бесконечная вереница автомобилей, чьи крошечные огоньки сверкали подобно хитроумным приспособлениям на детских игрушках. Автомобили издавали еле слышные, терявшиеся на расстоянии звуки, неспособные нарушить безмятежную вечернюю красоту реки. Стремительно сгущавшиеся сумерки прятали от людских глаз грязь и нефтяные отходы, составлявшие печальную славу Хакенсек-Ривер. Сумерки превращали поверхность реки в блестящее коричневое полотно, испещренное, подобно плите черного мрамора, светлыми жилами.

Река приковала мое внимание, и некоторое время я неподвижно стоял, устремив взор на водную гладь и вслушиваясь в гудки морских судов в заливе.

Меня вывели из задумчивости чьи-то шаги. Обернувшись, я увидел грузного, неуклюжего мужчину, вышедшего навстречу мне из будки.

— Какого дьявола тебе здесь надо? — спросил он грубо, но не зло. — Это частная собственность, да и сезон ещё не открылся. Люди с честными намерениями в такое время сюда не приходят. Так что тебе надо?

Мужчине было пятьдесят с хвостиком. Насколько я мог разглядеть в полутьме, у него было красное лицо, вьющиеся волосы и сплющенный нос боксера. Хотя он немного сутулился, в его плечах чувствовалась мощь. С ним мне не хотелось бы затевать ссору.

— Вы — Джек Маллигэн? — спросил я.

— Он самый.

— Меня зовут Джон Кэмбер. Я живу в Телтоне.

— Что тебе от меня нужно?

— Вы даете напрокат лодки?

— Когда наступает сезон.

— Лодка мне нужна сегодня ночью. С подвесным десятисильным мотором.

— Шутишь? — Он усмехнулся. Его белоснежные, идеальной формы вставные зубы блеснули светлой полоской. — Сейчас я их чищу и крашу, привожу в порядок. Мы открываем сезон пятнадцатого мая, режим работы — с шести до шести. И запомни, Кэмбер, я не сдаю лодки для прогулок при луне или ночной рыбалки. На реке ночью ничего интересного нет, а в районе болот река вообще исчезает.

Я не такой идиот, чтобы сдавать на ночь лодку за жалкие шесть долларов, которые беру с клиентов днем.

Болота, которые он упомянул, представляют собой обширное пространство, занимающее тысячи акров. Они начинались примерно в двух милях от места, где мы сейчас находились, там, где ручей Оверпек впадает в Хакенсек-Ривер. Оттуда болота тянутся дальше на юг до залива Ньюарк. Эта гигантская заболоченная территория, затопляемая приливными водами, находится не далее чем в четырех милях от Пятой авеню в Нью-Йорке, если двигаться по прямой. Безоблачным днем из лодки в центре болот можно видеть башню Эмпайр стейт билдинг. Однако близость к Нью-Йорку не делает это место менее заброшенным и пустынным.

Рассекаемая во всех направлениях бесчисленными ручьями, протоками, малыми речушками большая часть болот заросла камышом и густой высокой травой, что делает их практически недоступными для человека. Жидкая грязь, представляющая собой такую же ловушку, как зыбучие пески, покрыта слоем воды в несколько дюймов во время прилива и обнажена, когда вода уходит. Хотя по естественным каналам Хакенсек-Ривер протекает через всю площадь болот и далее впадает в залив Ньюарк, в основном это царство змей, водной дичи, мускусных крыс и ящериц. Пару раз я приезжал сюда на рыбалку, но рыба ловилась плохо, летний зной над мелководьем был невыносим, а пейзаж производил тягостное, безрадостное впечатление.

Мне ничего не оставалось, как согласиться с Маллигэном.

— Наверное, вы правы, — сказал я, — но лодка мне необходима.

— Для чего?

— Не могу сказать.

— У тебя неприятности? Или ты на них нарываешься?

— Неприятности, — сказал я, — и очень серьезные. Лодка мне абсолютно необходима.

— Ты не получишь ничего. Послушай, мистер, я люблю, когда клиент всем доволен, но твою просьбу выполнить не могу. Во-первых, сезон ещё не открыла во-вторых, вот-вот наступит ночь. А если ты разобьешь лодку или утопишь ее? Клиенты теряют лодки, теряют моторы, а объясняться с полицией приходится мне. Поэтому будь любезен, забудь о лодке. Кроме того, ни одна из них ещё не готова.

— Мистер Маллигэн, — сказал я, — мне нужна лодка. Не для себя. Это вопрос жизни и смерти одного человека. Я заплачу двадцать пять, пятьдесят долларов — сколько попросите.

Он в раздумье посмотрел на меня. Потом покачал головой:

— Нет, не могу, мистер Кэмбер. Пятьдесят долларов для меня большие деньги, и всё же не могу.

Он собирался отойти в сторону, но я крепко схватил его за руку и спросил:

— Вы женаты, мистер Маллигэн?

— Какое это имеет значение?

— У вас есть дети?

— Послушайте, мистер, исчезни. Я больше не желаю об этом говорить.

— Скажите только, у вас есть дети?

— Есть, — раздраженно сказал он.

— Так вот, у меня тоже есть ребенок — дочка четырех с половиной лет. Полли. Мою дочку похитили — два или три часа назад, вот почему мне требуется лодка. Это мой единственный шанс увидеть её снова. Прошу вас, не отказывайте мне. Если хотите, я стану на колени.

Некоторое время он размышлял, потом сказал:

— Давай войдем внутрь, поговорим там.

Вслед за ним я вошел в крошечную будку, в которой он хранил подвесные моторы и запчасти к ним. У стенки стоял стол, заваленный бухгалтерскими книгами и бумагами. Кивком головы пригласив меня садиться, он достал из маленького холодильника две банки с пивом и открыл их. Я отрицательно покачал головой.

— Выпей, — сказал он. — Будешь чувствовать себя лучше, если прополощешь кишки пивом.

Я рассказал ему все, ничего не утаив. Сломав однажды печать молчания, которую я и Алиса поставили на это дело, я не видел причин, почему не поделиться с ним. Маллигэн слушал, скосив на меня свои серые, с красными прожилками глаза. Его лицо оставалось непроницаемым. Когда я кончил, он кивнул и сказал:

— Да, забот у тебя предостаточно.

Я кивнул.

— Ты увяз по горло. Добропорядочный гражданин с прекрасной женой и ребенком в лапах гангстеров. Ты никогда прежде не имел с ними дела?

Я покачал головой.

— Да, конечно, вот они и издеваются над тобой. Скажи, почему ты все-таки не обратился к фараонам? Конечно, они не такие, какими их изображают в рассказах для бойскаутов, но всё же сила на их стороне.

— И Алиса, и я боимся, что Монтец убьет Полли, если мы сообщим в полицию.

— Да? Видишь ли, Кэмбер, надо смотреть правде в глаза. Твою дочку прикончат в любом случае. Для них она — главная угроза, а суд выносит одинаковые приговоры — неважно, остается жертва в живых или её убивают. Человек, которого похитили, — главный свидетель обвинения.

— Пока её не убили. Другой надежды у нас нет, мистер Маллигэн. Пока существует хотя бы один шанс из тысячи, что нам вернут её живой, мы будем делать все, что нам скажут.

— Конечно, если смотреть на вещи таким образом…

— А как ещё можно смотреть?

— Главная проблема, Кэмбер, в том, что ты честный человек в окружении жулья. А уголовники не играют по правилам, порядочность их не беспокоит. Ты любишь свою жену, своего ребенка и хочешь, чтобы другие любили тебя. Ты никого не собираешься толкать локтями и, когда включаешь телевизор, веришь, что ты прав. Потому что по телевизору показывают, как слабаки, деликатные, вежливые люди преуспевают в жизни. И ты начинаешь думать, что весь мир состоит из таких простофиль, как ты. Но мир совсем другой, и человеку приходится понять это. В жизни проигрывает слабый, а всякая мразь по большому счету оказывается на стороне победителей.

— Значит, я — проигравший?

— Да, Кэмбер, проигравший. Ты мой клиент, и я не стал бы говорить с тобой подобным образом, не знай я о твоем отчаянном положении. Ты должен понимать, что тебя ждет. Зачем нужна лодка? Они хотят, чтобы ты передал им ключ в таком месте, где они хорошо видят тебя, а ты их нет. Может быть, они даже покажут тебе дочку, возьмут её с собой в лодку. Но и девчонку, и тебя вместе с женой они всё равно прикончат. Вот почему я называю их мразью. Скажи, Кэмбер, если бы у тебя был ключ, продал бы ты его за двадцать пять кусков?

— Нет, — прошептал я.

— Почему? Ведь двадцать пять — огромные деньги.

— Они не принесут добра ни мне, ни Алисе.

— Согласен. Но ты всегда будешь среди проигравших. А в общем-то положение твое хуже некуда. Если бы у меня были мозги, я бы просто умыл руки и встал в сторонку.

— Пожалуйста, — умоляющим голосом произнес я, — мне необходима лодка.

— Конечно, она тебе необходима. А мне что, вступить в отряд бойскаутов? С тобой расправятся, и лодка будет на дне. И всё за вшивые пятьдесят долларов. Меня наказали уже однажды на пятьсот, поломали и лодки, и моторы, а я, как последний слюнявый кретин, слушаю твои сентиментальные рассказы.

— Пожалуйста… прошу вас, мистер Маллигэн. Я никогда не забуду о вашей услуге.

— Я тоже не забуду.

Я сунул руку в карман, чтобы достать деньги, и тогда он сказал:

— Послушай, если тебе некуда девать пятьдесят баксов, лучше заплати за дом. — Его голос был резким и злым. — Не пытайся купить человека вшивой полусотней. Ну а если приспичило, плати настоящую цену. Меня тошнит от таких, как ты. Если тебе до зарезу нужна лодка, я дам ее. Только верни. Мое единственное условие — верни лодку. Она будет крайней на причале, с двадцатисильным джонсоновским мотором. Ты знаешь, как обращаться с мотором Джонсона?

— Знаю, — с трудом выдавил я из себя.

— Тогда обращайся с ним аккуратно. Не буду объяснять, сколько стоят эти игрушки. Они не растут на деревьях.

Я молча кивнул. Я был уверен, что разрыдаюсь, если скажу хоть слово.

— И шевели мозгами. Если они велели подвесить десятисильный мотор, то двадцать сил дадут тебе фору. Не уверен, правда, какую, хотя она может помочь вернуть мне лодку. Я положу запасную канистру с десятью галлонами и подсоединю её шлангом к мотору. Тебе не придется заниматься дозаправкой в темноте.

Мои губы дрожали, когда я благодарил его.

— За что? — насупившись, спросил он. — За то, что я распустил слюни? Думаешь, для меня огромная радость лишиться лодки?

— За то, что вы спасли жизнь моей дочери.

Он недовольно фыркнул:

— Ради Иисуса Христа, открой глаза, Кэмбер, и взгляни наконец на жизнь трезво. Когда ты собираешься быть здесь?

— Позвольте мне заплатить хоть сколько-нибудь.

— Убирайся, пока я не передумал!

Он открыл дверь будки и, когда я отошел от неё футов на десять — двенадцать, негромко окликнул меня:

— Кэмбер!

Я повернул к нему лицо.

— Ещё одно, Кэмбер. Сегодня ночью…

— Да?

— …забудь, что ты знаком с цивилизацией. Не скули. Будь безжалостным.

Кивнув, я пошел к машине.

9. Шлакман

Алиса ждала меня. Когда я вылез из машины, она открыла дверь и бросилась мне в объятия.

— Джонни, никогда не говори, что я не люблю тебя и в тебе не нуждаюсь. Тебя не было так долго! Что-нибудь случилось?

Я поцеловал ее, и некоторое время мы стояли, прижавшись друг к другу.

— Ты достал лодку?

— Да, достал, — сказал я. — Лодку я достал.

— Слава Богу, Джонни. Знаешь, ведь ни ты, ни я сегодня ничего не ели.

— Я не голоден. Мне не хочется есть. Кто-нибудь звонил? Я имею в виду…

— Я понимаю, — сказала она. — Звонили три раза, но не те, кто нас интересует. Знаешь, люди каким-то шестым чувством понимают, что с нами что-то происходит. Именно поэтому и звонили Дженни Харрис, Фреда Гудмен и Дэйв Хадсон.

Следом за ней я прошел в кухню. Она бросила на меня вопросительный взгляд.

— Дэйв был встревожен, Джонни. — Она села за стол. В кухне стоял аромат свежесваренного кофе. — Сядь. Кофе, я думаю, ты всё же выпьешь. Почему Дэйв обеспокоен? Ведь не из-за чека?

— Нет, не из-за чека.

Я рассказал ей о пистолетах. Выслушав меня, она встала и, опершись спиной о стол, стала разглядывать меня своими широко расставленными глазами:

— Бедный Джонни!

— Мне не нужна жалость, — раздраженно ответил я.

— Что бы ты стал делать с оружием, Джонни?

— Не знаю. Я никогда не мог кого-то ненавидеть, таить злобу. Что бы со мной не происходило, я всегда винил только себя. Потом я встретил хозяина лодочной станции — Маллигэна. Я мог бы сказать себе: «Этот тип хулиган, держись от него подальше». Люди подобного склада всегда пугали меня. Конечно, мужчина никогда не скажет, что боится. Он взрослый человек, а такие малодушные признания приличны разве что мальчику. У женщин не возникает подобных проблем, им не надо притворяться героями, за которых пытаются выдать себя мужчины. Так вот, Маллигэн сказал, что мне надо научиться ненавидеть, и весь обратный путь я размышлял. «Кэмбер, — говорил я себе, — что ты за человек? У тебя отняли существо, которое ты любишь больше всего на свете, а ты напуган, полон жалости к себе и своей дочке, но ненависти к этим подонкам у тебя нет».

Минуты две она молчала, потом сказала медленно и задумчиво:

— Я понимаю тебя, Джонни. Но какая польза была бы от пистолета? Мы не можем перестать быть самими собой, что бы ни произошло с Полли. Разве мог бы ты наставить на кого-нибудь оружие и спустить курок?

Я ответил не сразу:

— Нет, не мог бы.

— Я рада, — сказала она.

— Рада, что я абсолютно беспомощен в подобных ситуациях? Что от меня нет никакой пользы?

— Рада, что ты такой, какой есть.

Потом я рассказал ей о Ленни Монтец и красном «мерседесе». Я рассказал ей все, не упустив ничего. Минуты две она молчала. То, что она потом сказала, было для меня неожиданно. Она хотела знать в точности, какие чувства я испытывал к Ленни Монтец.

— Никаких. Абсолютно никаких.

— Ты мог отвезти её в полицию. Силой, — медленно сказала она. — Мисс Клементин видела, как она забрала Полли. Ты подумал об этом, Джонни?

— Нет.

Я никогда не видел такого выражения на лице Алисы — ужас, к которому примешивалось презрение.

— Говорю тебе, такая мысль не пришла мне в голову. Боже, прости меня! Алиса, я просто не подумал, что мисс Клементин могла бы опознать ее.

— Это правда, Джонни?

Слезы разочарования, гнева и беспомощности наполнили мои глаза.

— Нет, нет, нет! Как ты можешь подозревать меня? За какое чудовище ты меня принимаешь?

— Ах, Джонни… Я просто не знаю… Не знаю, что и думать.

— Но даже если бы я заставил её поехать со мной в полицию, — умоляющим голосом сказал я, — Полли всё равно оставалась бы у них в руках.

— Джонни, неужели ты не понимаешь, что и она оказалась бы в наших руках? Задержи мы эту сучку, и у нас появился бы первый проблеск надежды, а у полиции — реальный шанс раскрыть преступление.

— Что ты пытаешься доказать? — воскликнул я. — Что я подписал смертный приговор своей дочери? Именно это ты хочешь сказать?

— Я этого не говорю, Джонни. Говоришь ты.

— У тебя нет жалости.

— Тебе не нужна жалость, — ответила Алиса.

Мы молча сидели в гостиной, поглядывая на часы и мучительно отсчитывая про себя минуты. Было уже половина восьмого, но время для нас утратило связь с реальностью. Я мог бы сказать, что прошло всего двадцать шесть часов с того момента, как человек по имени Шлакман, бывший эсэсовец и комендант концлагеря, ухватился за меня на станции метро «Индепендент», моля о помощи. Однако подобный счет вряд ли был бы правильным. Мне было тридцать пять, но если бы на чаши весов положили все прожитые мною годы и один сегодняшний день, последний перевесил бы.

Мы сидели уже двадцать минут, самые тяжелые двадцать минут в моей жизни. Самые нервные, напряженные минуты этого кошмарного дня. Я обвинял себя в том, что невольно способствовал убийству собственной дочери.

Алиса понимала мое состояние. Она не пыталась облегчить мои душевные страдания, попытки были бы бессмысленны. И не собиралась брать обратно свои обвинения. По прошествии двадцати минут она сказала простым, будничным тоном:

— Знаешь, Джонни, пока ты отсутствовал, я не переставала думать о ключе.

Я не ответил, и она продолжала:

— Думаю, я знаю, у кого он сейчас.

— Знаешь?

— Думаю, да. Конечно, я не уверена, но чем дальше я складываю одну с одной детали общей картины, тем яснее она становится.

— Так кто же его взял?

— Полли.

— Полли?

— Именно. После того как ты позвонил утром, я положила его на кухонный стол и вышла. Полли осталась в кухне. Она видела, куда я его положила. Спросила, что это такое, а когда я показала ей ключ, сказала, что он очень забавный. Я объяснила ей, что это ключ от железного ящика, где держат самые дорогие вещи, как, например, её любимые куклы. Наверное, ключ разжег её любопытство. Полли оставалась в кухне, а когда я собралась, то просто окликнула ее: «Пойдем, Полли, пойдем быстрее, не то опоздаем». Раньше такая возможность не приходила мне в голову, теперь она представляется мне правдоподобной.

— Но если она забрала его, ключ был бы у неё в руках. И ты бы его увидела. У Полли на платье нет карманов.

— На ней было серое демисезонное пальто, на котором карманы есть. В один из них она и засунула ключ.

— Если она действительно его туда спрятала, — медленно сказал я, — они к этому времени должны были его найти.

— Я тоже об этом подумала.

— А если нашли, то…

— Джонни, ведь могло случиться и так, что Полли о нем совсем забыла. О ключе её не спрашивали, а обыскивать девочку им просто не пришло в голову. И всё же они могут… О Боже, я не знаю… Я просто не знаю, Джонни.

В этот момент кто-то позвонил в заднюю дверь.

Я открыл дверь. Вернее, лишь повернул ручку, а человек, стоявший с противоположной стороны, рывком распахнул ее, вошел в кухню и сам закрыл дверь. Это был крупный экземпляр человеческой породы, один из самых широкоплечих и атлетически сложенных мужчин, которых я встречал в жизни. Он не был чрезмерно высок, хотя рост его безусловно превышал шесть футов. Меня поразили размах его плеч и толщина рук, напоминавших окорока.

У него было круглое, бледное, одутловатое лицо, маленькие голубые глазки, слегка вздернутый небольшой нос и светлые коротко стриженные волосы, напоминавшие цветом солому и торчавшие во все стороны, как солома. Его голова была небольшой, а будучи посаженной на толстую шею, казалась совсем крошечной. Рот окаймляли тонкие, как лезвие бритвы, губы. В целом он являл собой наиболее отталкивающее, омерзительное произведение природы, которое я когда-либо встречал.

Я уже получил представление о его силе. Когда он распахнул дверь, я отлетел на середину кухни, будто отброшенный ураганом. Если бы дверь ударила мне не в плечо, а в голову, мой череп раскололся бы как орех, Войдя в кухню, он несколько мгновений стоял неподвижно, глядя на меня и моргая глазами. На нем были черные твидовые брюки, желтая спортивная сорочка и водонепроницаемая куртка. Лицо покрывала щетина недельной давности.

— Кто вы? — спросил я. — И что вам нужно? В кухню вошла Алиса и встала рядом со мной.

— Ты — Кэмбер? — Низкий, хриплый, чуть гортанный голос вызвал у меня неясные ассоциации. Я слышал его раньше, но где?

— Да, я Кэмбер.

— Я — Шлакман. Ганс Шлакман. Я говорил с тобой утром по телефону. Помнишь?

— Да, — пролепетал я, тщетно пытаясь прочистить горло и придать голосу мужественную твердость. — Я помню. Ваш отец…

— Именно, — ухмыльнулся Шлакман. — Мой старик перепутал поезд с мясорубкой. Или ты его подтолкнул? — Он оглядел меня сверху вниз, потом, по-прежнему ухмыляясь, покачал головой: — Нет, ты не толкал его. Такие, как ты, никого не толкают. Ты жалкий вонючий слизняк!

— А вы кто такой? — воскликнула Алиса. — Вы не можете быть сыном того старика. Разве вы стояли бы тогда здесь, кривляясь, как обезьяна?

— Вы только послушайте! — сказал Шлакман, тыча в её сторону своей похожей на окорок рукой. — Нет, вы только послушайте! Вот что я скажу тебе, леди: если бы этот мерзавец был твоим отцом, ты тоже сейчас улыбалась бы. Старый негодяй. Хочешь, чтобы я рыдал по нему? — Говоря, он всё время перемещался по кухне, его шаги были удивительно легкими для массивной фигуры. — Нет у тебя пива, леди?

У меня пересохло горло. Значит, хочешь, чтобы я рыдал по Шлакману? Леди, если бы он избил тебя хоть раз так, как избивал меня тысячи раз, ты танцевала бы джигу на рельсах подземки. Хотя я и сам не ангел. Ну как насчет пива, леди? Есть?

Он сам открыл холодильник и достал банку пива. Я смотрел на него, словно загипнотизированный. Открыв банку, он запрокинул её в свой безгубый рот и высосал пиво до последней капли.

— Хорошо! Я тоже не ангел, но я не кончал людей в концлагерях. Старик загнулся, туда ему и дорога. А я жив, и мне нужен ключ.

— Ключ, — эхом повторил я.

— Ключ, фрайер.

На его воровской жаргон странным образом накладывался легкий акцент. Поставив пустую банку на стол, он усмехнулся, потом снова взял её в руки и без видимых усилий смял в лепешку. Ухмылка придала его одутловато-бледному лицу подобие какого-то пресмыкающегося.

— Да, он мне нужен, — сказал он. — Необходим. А вам не нужны неприятности. Почему вы не отдали ключ толстяку?

Алиса безнадежно покачала головой.

— Я не играю в карты, — сказал Шлакман, — их любит толстяк. Ты дебил, Кэмбер, и теперь твой ребенок у толстяка, а у меня будет ключ. С толстяком не шутят. Дебил! Никто не пытался снять с него двадцать пять кусков. Ха, да за такие деньги он перережет горло родной матери. Теперь у тебя не будет ни девчонки, ни ключа. Толстяк следит за дверью, потому-то я и вошел сзади. Чтоб вы сдохли, ублюдки! Ты и твоя баба! Ну, давай ключ!

— У нас его нет, — пролепетал я.

— Ты начинаешь мне нравиться. — Шлакман даже улыбнулся. — Два безмозглых дебила. Рассказывают мне сказки. — Он взял в руки пустую пивную банку, большим пальцем загнул края, потом закрутил её винтом, словно она была из теста. — Видишь? Подумай, Кэмбер, я могу так же скрутить твою руку. Отдашь ключ?

— Знаете, что я думаю? — внезапно вмешалась в разговор Алиса. — Вы и ваши бандиты ничуть не умнее нас. Думаю, что ни у одного из вас нет в голове мозгов больше чем на унцию. Ни у вас, с вашими мускулами, ни у Энди, с его кастетом, даже у толстяка, с его женой, которую можно сравнить разве что с мартовской кошкой.

Меня от вас тошнит.

Шлакман радостно загоготал.

— Кэмбер, подумай, её от нас тошнит! Сукин ты сын, её тошнит от нас! — Слова Алисы, видимо, так понравились ему, что он начал сотрясаться от хохота.

— Да, тошнит, — повторила Алиса. — От всех вас разит помойкой. Я не представляла, что на свете существуют подобные люди. Вы не способны соображать? Неужели не ясно, что мы давно отдали бы этот проклятый ключ, если бы у нас он был?

Шлакман перестал смеяться и сказал серьезно:

— Нет, леди, не ясно. Зачем вам отдавать ключ?

— Хотя бы для того, чтобы такие обезьяны, как вы, не заваливались к нам с угрозами.

— Леди, ключ — это деньги.

— Для нас он сплошные несчастья.

— Деньги, леди, деньги. — Он схватил меня за руку и крепко сжал.

Я зажмурился от боли.

— Прекратите! — закричала Алиса. — Послушайте меня!

Он отпустил меня и кивнул:

— Хорошо, леди, я слушаю.

— Вам нужен ключ?

— Да, нужен.

— Отлично. Вам необходим ключ, а нам — наш ребенок. Вы работаете на толстяка или против него?

— Я сам по себе. Ключ нужен мне для себя, а не для толстяка.

— Хорошо. Повторяю, ключа здесь нет. Да послушайте, прежде чем лезть с кулаками. Сегодня утром я положила ключ вот сюда, на кухонный стол.

Шлакман переместился ближе к столу и уставился на то место, на которое указала Алиса.

— Да, именно сюда, — повторила Алиса. — Дочку я оставила здесь, а сама пошла в спальню. Потом отвела её в школу, а когда вернулась, ключа не было. Только поэтому мы не смогли отдать его Энди, и они похитили нашего ребенка.

— А двадцать пять тысяч зелененьких, леди?

— Мы должны были что-то сказать Энди. Он мог убить нас, мы просто хотели оттянуть время.

— Чтобы выиграть несколько часов, — сказал я, — мы лгали Энди. Боже мой, как я мечтал избавиться от проклятого ключа, но он исчез. Мы не нашли его.

— Но теперь он у вас?

— Нет, — сказала Алиса, — но мы знаем, где он. Дочка забрала его с собой, он должен быть в одном из карманов её пальто. Другого места, где бы он мог находиться, мы не можем себе представить. Нам нужен только наш ребенок. Если вы найдете ребенка, у вас будет ключ.

— Нам обоим была бы от этого польза: вы получаете ключ, а мы — Полли, — добавил я.

— Думаете, я вам поверил? — презрительно сказал Шлакман. — Рассказывайте сказки кому-нибудь другому.

— Вы не можете не верить, — настойчиво повторил я. — Посмотрите на нас. Неужели мы лжем? Только взгляните на нас. Не дай Бог никому таких переживаний, какие выпали на нашу долю. Мы живем как в кошмарном сне.

— Минутку, — сказал Шлакман, разводя руками. — Одну минутку. — Видимо, он пытался переварить услышанное. Выражение «шевелить мозгами» применительно к нему имело буквальный смысл. Сжав свои и без того тонкие губы, надув щеки и скосив на нас глаза, он стал ещё сильнее напоминать ящерицу.

— В железном ящике барахла на два с лишним миллиона. Вы не отдали ключ Энди, какого же черта отдадите его мне? Вы обманываете меня, а я знаю, как обращаться с теми, кто лжет. — Он закончил монолог. Решение было принято. Он снова двинулся на меня.

— Послушайте! — закричала Алиса. — Послушайте, Шлакман, не будьте идиотом! Вы можете убить нас обоих голыми руками, а что дальше?

Шлакман нахмурился:

— Правильно, леди. Сейчас ты посмотришь, что я с ним сделаю. Тебе полезно понаблюдать.

— Остановитесь! Скажите, где наша дочь, и мы поедем туда вместе с вами. Если у Полли ключа не окажется, вы можете убить меня. Разве мы станем вас обманывать, зная, на что вы способны?

Слова Алисы заставили его вновь призадуматься:

— Вы не звонили легавым?

— Нет. Я же сказала: нам нужен только ребенок, больше ничего. Вам требуется ключ. Если вы искалечите нас, не выиграет ни одна из сторон. Разве не понятно?

Подозрительно разглядывая нас, он вновь погрузился в раздумье. Мы стояли на кухне в напряженной тишине. Потом он медленно произнес:

— Вот что, Кэмбер, и ты, леди, тоже. Вы играете в опасные игры. Когда сдаешь колоду и хочешь передернуть карту, надо помнить, с кем играешь. Мой отец Густав Шлакман не был ангелом, но толстяк хуже. Старик был подлым выродком, ему доставляло удовольствие убивать. Вот почему он пошел в СС. Там человек получал шанс пробиться. Моего старика это не интересовало, главное для него было убивать. Смерть людей доставляла ему радость. Вы поняли?

Мы оба кивнули, а Алиса добавила, что понимает.

— Хорошо, леди. Ты ловкая, голова у тебя не соломой набита. Значит, ты меня поняла?

— Я поняла, что вы имеете в виду.

— Отлично. Но толстяк хуже моего отца, много хуже. Если человек убивает ради удовольствия, я могу его понять, у людей разные хобби. Но толстяк убивает, когда ему кто-то неудобен. Вот так! — Он щелкнул пальцами. — Понятно?

Мы снова кивнули.

— Я веду с толстяком двойную игру, а это значит, что обмануть себя не позволю. Понятно?

— Вы хотите взять содержимое сейфа себе? Только себе?

— Именно, леди. Попробуйте обмануть меня, и ни Бог, ни черт вам не помогут. Я убью и вас, и девчонку. Вы мне верите?

— Я верю, — прошептала Алиса.

— Хорошо. Значит, договорились. Они приказали тебе достать лодку, Кэмбер. Ты достал ее?

— Да.

— Где?

— На лодочной станции. На Хакенсек-Ривер.

— Понятно. Револьвер у тебя есть?

Я отрицательно покачал головой.

— Слизняк, — презрительно сказал он. — Собираешься играть с шулерами, а понять не можешь, что без козырей сразу сыграешь в ящик. Ладно, будем играть бескозырку.

— И ещё одно: я еду с вами, — сказала Алиса.

— Что?

— Вы слышали — я еду с вами.

— Умолкни, леди, — сказал он. — Нам такие пончики ни к чему.

— Это мой ребенок, и я тоже еду. И послушайте, Шлакман, никогда больше так ко мне не обращайтесь.

— Как именно?

— Когда вы разговариваете со мной, называйте меня миссис Кэмбер. Не леди и не пончик. Миссис Кэмбер.

Шлакман остолбенело уставился на нее.

— Я не собираюсь падать в обморок при виде ваших мускулов, — продолжала Алиса, — и согласилась на сделку с вами, потому что люблю свою дочь и хочу, чтобы она осталась жива. Но вы должны соблюдать приличия. Иначе сделки не будет.

— Ладно, ладно, поезжайте с нами, леди. Но держите рот на замке. Бабья болтовня может свести с ума.

10. Река

Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что мы действовали без всякого плана, каждый наш шаг годился лишь для данных конкретных условий. Тем не менее во всех критических ситуациях мы поступали единственно верным образом, и наши поступки были разумными, по крайней мере в той степени, которая оставляла нам возможность дальнейших действий. А это имело первостепенное значение, поскольку мы достигли точки, где три жизни тесно переплелись друг с другом — моя, Алисы и Полли, и все эти жизни находились в такой опасности, что один неправильный шаг мог привести к общей гибели. Непрерывно импровизируя, мы как минимум достигли одной важной цели — остались в живых.

Впоследствии я неоднократно размышлял о понятии времени и пришел к выводу, что его смысловое содержание чрезвычайно субъективно. С момента, когда я встретил Шлакмана на платформе метро, и до нашего, моего и Алисы, ухода из дома вместе с его сыном прошло ровно двадцать шесть часов. Но это было хронологическое время. Субъективно я прожил за эти часы неизмеримо дольше, чем в любой вырванный из моей жизни день. За этот временной интервал я перенес малодушный страх, ни с чем не сравнимый ужас, крайнюю степень отчаяния и неизвестную мне ранее ненависть, научившись при этом — пусть ещё в недостаточной степени — владеть всеми перечисленными чувствами. В данный момент я был союзником негодяя, чей отец командовал концентрационным лагерем в гитлеровской Германии.

Я стал его союзником, отдавая себе отчет в том, что ближе к ночи он, скорей всего, уничтожит меня, а возможно, также мою жену и дочь.

Я не видел способа бороться с ним или, по крайней мере, помешать ему. И тем не менее, сознавая всё это и смирившись с реальностью, я сохранял способность действовать. Ещё двадцать четыре часа назад подобное было немыслимо для меня. Я не гордился собой и даже не слишком задумывался о своем поведении. Однако факт оставался фактом: характер Джона Кэмбера был способен к переменам.

Машина Шлакмана стояла в нескольких кварталах от нашего дома. Мы выскользнули через заднюю дверь, пробрались через живую изгородь во двор Макаулзов, чей дом примыкал к нашему с тыльной стороны, и дошли до машины Шлакмана. Мы оставили горящими все лампы в доме и ухитрились ускользнуть без особых трудностей. У Макаулзов был пудель. При виде нас он начал отчаянно лаять, но хозяева в тот вечер, видимо, отсутствовали, потому что ни одно окно в доме не открылось и никто нас не окликнул.

На машине Шлакмана мы поехали к Хакенсек-Ривер. Я спросил о его отце и двух ключах.

— Кто его преследовал? — спросил я. — Энди?

— Наверное. Ведь Энди пошел за тобой, когда ты выходил из метро.

— Почему у вашего отца было два ключа, Шлакман?

— Боже, Кэмбер, не будь таким наивным. Все предельно ясно. У него был один ключ, у толстяка — другой. Потом он выкрал у толстяка его ключ. Ублюдок собирался очистить сейф и смыться, оставив меня и Монтеца ни с чем. И это после всего того, что я сделал для старой гадины. Ты просто не поверишь. Когда мы выбрались из Германии после войны и оказались в стране Монтеца, мне было двенадцать. Думаешь, старик взял меня с собой от большой любви? Как бы не так! Он забрал и мою мать, сделав из неё проститутку, и жил на её доходы весь первый год в стране Монтеца. Но мать сказала, что не уедет из Германии без сына, только поэтому он взял меня. Потом кто-то угробил мою матушку — всадил ей нож в спину. Тогда старик нашел двух других девок. А меня заставил работать на улице — искать для них клиентов. Тогда-то я и сказал себе — придет день, и я прикончу его, но только когда у него появятся деньги, когда он будет нашпигован зелененькими.

Тогда игра будет стоить свеч. Потом он связался с толстяком, и они начали расширять дело.

— Какое дело? — спросила Алиса, стараясь придать голосу небрежную интонацию и не обнаружить охвативших её ужаса и отвращения.

— А то, которое в сейфе, леди.

— Шлакман, — сказал я. — Мы не знаем, что в сейфе.

— Что?

— Это правда. Мы не знаем.

— Да будь я проклят! — сказал Шлакман, заливаясь смехом.

— Что в сейфе? — спросила Алиса.

— Орешки, — сказал Шлакман, сотрясаясь от хохота. — Орешки.

На небе поднималась луна. Полная, словно раздувшаяся, рыжая луна больше походила на летнюю, чем на мартовскую. В будке Маллигэна свет не горел, но, верный слову, он привязал лодку к краю причала.

Поставив машину на площадке чуть выше станции, Шлакман вместе с нами спустился к причалу. Маллигэн выделил мне отличную лодку с шестнадцатифутовым алюминиевым корпусом, легкую и быструю, с мощным двадцатисильным мотором Джонсона, подвешенным на корме. В лодку были положены весла, крюк, тонкий канат, прикрепленный к кольцу на корме, а также запасная канистра бензина, подсоединенная шлангом к мотору. Хозяин станции не просто дал лодку, он тщательно продумал все мелочи. Я поблагодарил его про себя, дав себе слово отплатить за его доброту.

Когда мы стояли на причале, я спросил:

— Куда мы едем, Шлакман? Я хочу знать, где моя дочь.

— На яхте толстяка.

— Где его яхта?

— Спокойней, Кэмбер. Когда подойдет время, я покажу.

— Что у него за яхта?

— Отличная. Высшего класса. Почему она тебя интересует? Мы же договорились: ты получаешь дочку, я — ключ.

— Мне надо знать, куда я еду.

— Тебе надо знать одно — как управлять этой поганой посудиной. Знаешь, как это делается?

— Знаю.

— Так займись делом и перестань трепать языком.

— Не спорь, Джонни, — сказала Алиса. — Раз мы — связались с ним, назад дороги нет.

Приподняв руку, я посмотрел на циферблат часов в призрачном лунном свете. До десяти оставалось восемнадцать минут. Ночь была тихой и безветренной, прилив поднял уровень воды в реке, её поверхность напоминала черное стекло, испещренное оранжевыми полосками лунного света. К северу от нас вдалеке мерцали огни сотен автомобилей, мчавшихся по мосту через реку. На юге темное небо здесь и там освещалось отблесками скрытого за горизонтом гигантского города.

Шлакман устроился на носу лодки, повернувшись к нам вполоборота. Мы с Алисой сидели на корме. Когда Шлакман оттолкнулся, я потянул за шнур стартера. Мотор заработал с первой же попытки. Это был чудесный мотор, чутко откликавшийся на движение руки. Я сбросил газ, и лодка медленно двинулась вперед. Я забыл прихватить из дома фонарик и теперь проклинал свою непредусмотрительность. Тем не менее, пока на небе не было туч, а над головой светила луна, я мог обходиться без искусственного освещения. Видимость была не самой лучшей, хотя я различал очертания берегов и вовремя разглядел быки моста, когда мы подплыли к нему.

Хакенсек-Ривер — река неширокая. Она начинается с тихого ручейка в сельской местности, милях в двадцати к северу от того места, где мы сейчас находились. С холмов она стекает на равнину и почти сразу же становится подвержена влиянию приливов и отливов. На протяжении нескольких миль её извилистые берега, соединенные многочисленными мостами, сплошь застроены фабриками, извергающими в реку отравленные химикатами сточные воды. Потом река сливается с болотами — обширной территорией, по размерам не уступающей расположенному к западу от неё острову Манхэттен. В районе болот река не имеет берегов. Хотя несколько буев указывают направление фарватера, любителям лодочных прогулок приходится в основном полагаться на интуицию.

Там, где мы сейчас находились, река ещё имела четкие контуры, и я, стараясь придерживаться середины, медленно вел лодку к югу. Шлакман требовал увеличить скорость, но я, хотя и стремился всем сердцем к скорейшей развязке, сумел убедить его не устраивать шумные гонки по темной ночной реке.

— Нет смысла привлекать внимание, — сказал я. — Мотор и так громко шумит. Если добавить газу, он заревет, как самолет.

— Ты знаешь реку?

— Знаю прилично и до болот добраться сумею, — ответил я.

Мы плыли молча. Я сидел на кормовой скамье, держа руку на вибрирующем рычаге управления. Алиса устроилась справа от меня. На несколько секунд она коснулась моей руки, и я почувствовал благодарность к ней за этот жест частичного прощения. Шлакман сидел впереди нас, при лунном свете его фигура казалась особенно нелепой. Я был рад, что в темноте не было видно его лица, вызывавшего у меня омерзение.

Мосты, под которыми мы проплывали, жили своей обычной напряженной жизнью. На одних не прекращалось автомобильное движение, на других громыхали поезда, один за другим проносились грузовые составы.

Однако мы жили в собственном замкнутом мире. Все это было далеко от нас.

По мере того как мы приближались к болотам, серебристый свет луны всё сильнее разгонял темноту ночи своей призрачной иллюминацией. Когда мы достигли северного края болот, Шлакман сказал:

— Кэмбер, ты знаешь протоку, которая называется каналом Берри?

Мы находились в водном пространстве, напоминавшем залив, берега которого поросли высоким сухим камышом. К востоку от нас блестели огни автомобилей, мчавшихся по автостраде, а ещё дальше темное небо разрезала тонкая игла света — башня Эмпайр стейт билдинг.

— Днем канал Берри я сумел бы отыскать, — ответил я.

— Забудь о дне.

— Хорошо, я попробую. Сделаю все, что в моих силах.

— Он далеко отсюда?

— Не знаю точно. — Мы проплывали мимо буя, и я обратил на него внимание Шлакмана: — Взгляните, вот буй. Река протекает через болото, но берегов у неё нет. Будь сейчас время отлива, было бы проще определить, где река, а где просто заболоченное пространство.

Если мы движемся вдоль русла, до канала Берри не больше трех с половиной миль. Когда мы минуем этот заливчик, начнется узкая горловина, а за ней новый залив.

— Нам нужен канал Берри.

— Не уверен, где он, — с беспокойством в голосе повторил я. — В общем, попробуем. Их яхта стоит там?

— Если там канал Берри, — сказал Шлакман, — там и яхта.

Я добавил газу, и лодка рванулась вперед в направлении буя. Волны стремительно разбегались в стороны, превращаясь в серебрящуюся при лунном свете пену. Мы летели по поверхности залива, словно на крыльях.

— Место выглядит знакомым! — крикнул Шлакман, перекрывая рев мотора.

Хотя я сказал ему, что знаю этот заливчик, вскоре мне пришлось сбавить скорость.

— Ночью вода глубиной в один дюйм выглядит так же, как в один фут! — крикнул я. — Мы рискуем застрять в грязи. Скоро начнется отлив, и в жидком иле будет негде даже поставить ногу. Если лодка завязнет, пройдет неделя, прежде чем нас вытащат. В марте здесь никто не плавает.

— Разве нас не обнаружит полиция? — спросила Алиса.

— Каким образом? Полиция на берегу, ночью нас никто не увидит. Мы скрыты камышами. Если у полиции возникнут подозрения, они могут вызвать патрульную службу из залива Ньюарк. Однако, подумай сама, с чего они станут что-то подозревать?

Из-за рева мотора мне приходилось кричать ей в ухо, и Шлакман вскоре не выдержал:

— Кончай, Кэмбер! О чем вы договариваетесь?

Я заглушил мотор. Мы находились вблизи южной оконечности залива, и было необходимо отыскать буй, обозначавший вход в канал.

— У нас нет секретов, — сказал я.

— Тогда говори для всех. Будешь шептаться, и я разорву вас на куски.

— Как мне надоели ваши угрозы! — вздохнула Алиса. — Вы, мистер Шлакман, способны хоть немного соображать?

— Что за баба! — заорал Шлакман. — Болтает и болтает. Ещё раз говорю тебе, Кэмбер, что заткну ей пасть навсегда, если этого не сделаешь ты.

— Он псих, — прошептал я краем рта. — Не заводи его, Алиса.

— Говори громко!

— Я сказал, чтобы она замолчала. Ты ведь этого хотел?

Потом я увидел буй и показал на него пальцем:

— Нам сюда.

Мы медленно двинулись через заболоченное пространство. Оказавшись за пределами заливчика, я решил не увеличивать скорость не только потому, что не был уверен в точном местоположении канала Берри, но в основном из-за боязни пропустить яхту Монтеца. Мы ползли в темноте от буя к бую, я напряженно вглядывался в воду, боясь посадить лодку на мель.

Один раз я потерял фарватер, и нам пришлось возвращаться обратно к бую. В лабиринте болотной травы и извилистых водотоков русло канала Берри было обозначено редкими буями, не позволявшими окончательно сбиться с пути. Я несколько раз вставал во весь рост, чтобы, ориентируясь на Эмпайр стейт билдинг, определить, где восток, а где север и юг. Река полностью исчезла из поля зрения, а сам канал представлял местами всего лишь узкий проход в зарослях камыша.

Впервые после того, как началась эпопея с ключом, я совершал какие-то активные действия, не теряя головы. По мере приближения полуночи нервное напряжение во мне нарастало. Я знал, что похитители будут звонить нам домой, и не мог даже предположить, что они предпримут, когда никто не ответит. Свяжутся с теми, кто сейчас находится на яхте? Прикажут им срочно сняться с якоря и двинуться вниз по реке в залив Ньюарк? Я понимал, что Монтец не желал рисковать. Потеряв надежду заполучить ключ, он мог прикончить Полли, избавиться от тела, и тогда все обращения в полицию окажутся тщетными. Доказательств у нас не было, а Монтец обладал дипломатической неприкосновенностью, защищавшей его, как броня.

Когда Алиса поинтересовалась у Шлакмана, сколько времени ещё плыть, он ответил, чтобы она спросила меня.

— Мы ползем со скоростью пять или шесть миль в час, — сказал я. — Двигаемся не по прямой, а кругами.

— Разве нельзя поторопиться? — с мольбой в голосе обратилась она ко мне.

— Нельзя. — В моем голосе слышалось отчаяние. — Поспешность может означать конец всему.

Я снова искал буй. Вопрос заключался не просто в том, чтобы плыть на юг и не посадить лодку на мель. Если бы дело сводилось лишь к этому, я бы дал мотору полные обороты и в течение часа был в заливе Ньюарк. Мне же необходимо было найти канал и следовать только вдоль его русла. В противном случае я рисковал пройти мимо яхты Монтеца, скрытой в камышовых джунглях, и никогда не узнать, что находился рядом с ней. Прилив уже достиг своего пика. Некоторое время тысячи акров водной поверхности оставались в напряженной неподвижности, напоминая гигантский лист стекла, озаренный светом луны. Потом водная стихия, словно повернувшись на сто восемьдесят градусов, начала медленное движение вспять. Я увидел, как поплыли к югу клочья соломы и мусор, и, повернув лодку, последовал за ними. Мне повезло. Вскоре я заметил неясные очертания буя, а затем легкое движение воды, нарушавшее плавное течение отлива.

Я выключил мотор.

— В чем дело? — нетерпеливо спросил Шлакман. Эхо его гортанного голоса разнеслось в безмолвии ночи.

— Тише, — прошептал я, протягивая руку в сторону маленького водоворота.

— Что там, Джонни? — спросила Алиса.

— Там ничего нет, — чуть тише сказал Шлакман. С обеих сторон мы были закрыты плотной стеной тростника.

— Может, и не точно там, — сказал я, — но где-то совсем близко. На пути отлива есть какое-то препятствие. В этом канале есть подводное течение, Шлакман?

— Какого черта ты меня спрашиваешь? Откуда мне знать?

— Яхта может быть совсем близко, — прошептал я. — Поэтому говорите тише. Она может стоять на якоре в двадцати ярдах от нас, просто из-за камышей её не видно.

— Пожалуйста, мистер Шлакман, — умоляюще сказала Алиса, — Джонни хорошо знает этот район.

— Ладно, — хрипло прошептал он. — Как мы её отыщем?

Я протянул ему одно весло:

— Гребите с носа. Я буду работать с кормы и направлять лодку.

Мы медленно двинулись вдоль канала. Внезапно в нем открылся боковой проход. Именно там наблюдалось легкое вихревое движение воды. Проход был ориентирован точно на запад, его ширина достигала сорока футов. Примерно в восьмидесяти — девяноста ярдах впереди посреди протока стояла небольшая прогулочная яхта. При свете луны она выглядела темным пятном.

— Она? — шепотом спросил я Шлакмана.

— Похожа. Надо подплыть поближе. По размеру это их посудина.

— Кто на ней, Шлакман?

Встав на колени на дно лодки, он наклонился ко мне и хрипло прошептал:

— Может, сам толстяк. Но скорее всего только Энди, Ленни и твой ребенок. Я возьму на себя Энди, а ты займись Ленни, на случай если у неё окажется револьвер. Теперь слушай, Кэмбер. Как только ключ будет у меня, я немного позабавлюсь с Ленни. — Он облизал щель, которая у остальных людей образуется губами. — Ты понял меня? Я немного позабавлюсь. У меня так и чешутся руки добраться до этой суки. И не только руки. Я заставлю её сыграть в такие игры, в которые ей играть ещё не приходилось. Хотя опыта у неё хоть отбавляй. Так-то вот. А ты держись подальше, если не хочешь стать калекой. Ты понимаешь меня, Кэмбер?

— Он понимает, мистер Шлакман, — мягко сказала Алиса.

11. Яхта

Мы поплыли к яхте, стоявшей в протоке подобно черному немому стражу. Оттуда не доносилось ни звука, и, если бы не поблескивавшие в лунном свете полированные латунные детали, её можно было бы принять за ржавеющий остов, брошенный догнивать среди болот. Но когда, слегка изменив направление, мы оказались около яхты, я увидел великолепное быстроходное судно, о котором человек, влюбленный в море, мечтает всю жизнь.

Мы приближались осторожно, бесшумно, опуская весла в воду, чтобы лодку не сносило отливом и она могла понемногу продвигаться вперед. Её движение было настолько медленным, что для преодоления расстояния в восемьдесят — девяносто ярдов нам потребовалось не менее десяти минут.

Мы находились в самом сердце болот — диком, безмолвном, безлюдном, необозримом пространстве бесчисленных извилистых водных проток, разделенных зарослями осоки и тростника.

Временами до нас доносились негромкие всплески — это ныряли ондатры. Изредка слышались резкие взмахи крыльев испуганной дичи, перелетавшей в более безопасное место.

С каждой минутой очертания яхты увеличивались в размерах, пока наконец мы вплотную не приблизились к ней. Я мысленно спрашивал себя, каким образом Шлакман втянет на борт свое грузное тело, однако вскоре увидел, что на яхте имелись небольшая подвесная лестница и маленькая платформа для посадки пассажиров. Для такого неимоверно толстого человека, как Монтец, подобное приспособление было необходимо. Шлакман подтянул лодку к корпусу яхты, закрепив её канатом. Теперь лодка прижималась к платформе, издавая при касании негромкий металлический звук, Алиса и я переместились на нос.

— Дама остается здесь, — прошептал Шлакман. — Ты пойдешь со мной.

Алиса начала протестовать, но я проявил твердость:

— Делай, как он говорит. Жди здесь. Со мной всё будет в порядке.

Она бросила на меня пристальный взгляд, потом согласно кивнула. Шлакман начал подниматься по подвесной лестнице. Я последовал за ним. На последней ступеньке он ненадолго задержался. Я находился за его спиной, мои глаза были на уровне поручней. Передо мной была просторная палуба, на которой стояли два кресла с чехлами из узорчатого ситца и четыре массивных шезлонга. Кресла находились возле портативного бара с рюмками, стаканами и ведерком для льда. На корме стояла широкая дугообразная скамья, и я вначале не обратил внимания на лежавшего на ней человека. Потом я его заметил, решив, что он спит. Однако, когда Шлакман ступил на палубу, человек вскочил на ноги.

Это был Энди. Меня он не видел. Было темно, и верхнюю часть моего туловища скрывали поручни.

— Шлакман! — крикнул он. — Какого черта тебе здесь надо? Тебя послал Монтец? Я не слышал, как ты подплыл.

— Не слышал? — довольно ухмыльнулся Шлакман.

Воспользовавшись моментом, я перелез через перила и, сделав несколько шагов, очутился около двери в каюту. Шлакман стоял между Энди и мною и, когда я нырнул вниз, в темноту каюты, Энди громко крикнул:

— Шлакман, кого ты с собой привел?

— Кэмбера.

— Кэмбера? Ты чокнулся? Кто велел тебе привести сюда Кэмбера?

— Никто.

— Монтец знает об этом?

— Монтец не знает абсолютно ничего. Абсолютно, Энди.

— Ты спятил, Шлакман?

— Точно.

Разговор между двумя негодяями доносился до меня словно издалека. Я стоял в кромешной тьме, мое сердце колотилось, как отбойный молоток, а откуда-то из каюты слышался женский голос:

— Это ты, Энди? Я сказала, чтобы ты больше здесь не появлялся!

Раздался голос ребенка:

— Ленни! Ленни!

Потом зажглась лампа. Я увидел сидящую на диване Ленни. Не снимая руки с выключателя, она с изумлением смотрела на меня. На другом конце длинного дивана, свернувшись калачиком, лежала моя златокудрая Полли, прикрытая серым пальтишком. Спустя мгновение я держал её в своих объятиях. Все мое тело сотрясалось от беззвучных рыданий.

— Папочка, ты жмешь меня очень больно, — пожаловалась она.

Снаружи продолжали раздаваться яростные крики Энди:

— Я говорю, Шлакман, ты совсем рехнулся. У тебя в котелке не мозги, а солома!

Я говорил уже, что время словно уплотнилось. Оно стремительно неслось вперед, события перекрывали одно другое. Трясущимися руками я обшарил пальто своей дочери, но ключа не обнаружил ни в одном из карманов.

— Ключ! — услышал я требовательный оклик Шлакмана.

— Ключ! — крикнул я Ленни. — Где он? Он был у неё в кармане.

— Там его не было.

— Папочка, я хочу спать, — сказала Полли.

— Искали как следует? — спросил я у Ленни.

— Конечно. Об этом мы подумали в первую очередь.

— Кто ещё здесь?

— Никого. Только мы двое. Да снаружи ещё Шлакман. Как он сюда попал? Как ты здесь оказался? Где Монтец?

Не ответив ни на один из вопросов, я направился к двери.

Шлакман стоял в нескольких футах от входа в каюту, спиной ко мне. Энди, гибкий, как кошка, медленно двигался в его сторону. Его правая рука была продета в стальной кастет, зловеще поблескивавший в свете луны. Левая рука сжимала консервный нож. Позади него на перекладине подвесной лестницы, согнувшись и держась за поручни, стояла Алиса. В темноте были видны лишь неясные очертания её головы и плеч.

— Ну, давай, давай, Энди, — поддразнивал соперника своим гортанным голосом Шлакман. — Подойди ближе, ублюдок! Я переломаю всё до последней косточки в твоем вонючем теле.

Я видел когда-то фильм о бое мангусты с коброй. Именно так действовал Энди: вперед и моментально назад. Никогда раньше мне не приходилось видеть, чтобы человек двигался так молниеносно, каждый раз оставляя кровавый след на сопернике. Издав яростный вопль, Шлакман прыгнул на обидчика, но Энди увернулся. Теперь Шлакман стоял лицом ко мне. Его пиджак был расстегнут, сорочка разорвана, вдоль всей груди тянулась длинная темная полоса, там, где консервный нож Энди оставил глубокий след.

Не спуская глаз с Энди, Шлакман ухмыльнулся. Я называю это ухмылкой, хотя на самом деле Шлакман просто оттянул губы от зубов. Он ухмыльнулся и начал проклинать Энди, используя весь свой запас ругательств. Потом снова бросился на него, взмахнув кулаками.

Попади удар в цель, он прикончил бы Энди на месте. Человеческое тело, его кости не рассчитаны на удары, подобные тем, которые способен был наносить Шлакман. Но Энди удалось увернуться и на этот раз. Потеряв точку опоры, Шлакман рухнул на переносной бар, с которого со звоном посыпалась на палубу дорогая посуда. Когда, шатаясь, он снова принял вертикальное положение, стальной кастет обрушился на его скулу.

Рана на щеке Шлакмана оказалась настолько глубокой, что обнажилась кость. Бандит был силен как бык, но плоть его была такой же уязвимой, как и у других людей. Взвыв от боли и ярости, он в очередной раз устремился на Энди, неистово размахивая кулаками, от которых Энди уклонялся каким-то чудом. А стальной кастет и нож тем временем не прекращали свою работу. Извиваясь, как змея, отпрыгивая назад, бросаясь вперед, Энди продолжал калечить Шлакмана. Кровь обильно сочилась из его головы, стекала по шее и плечам на грудь и спину.

Кастет раздробил Шлакману рот, превратил уши в бесформенные лепехи. И всё же Энди терял скорость, его рефлексы становились замедленными. Он двигался слишком много, слишком быстро. Его нервная система была перенапряжена. В конце концов Энди не рассчитал, ему не хватило доли секунды, чтобы увернуться от кулака Шлакмана. Удар пришелся по касательной, но сила его была такова, что Энди оторвало от палубы и перебросило через стоявшее позади кресло. Отшвырнув кресло, Шлакман бросился на Энди, но тот успел отпрянуть в сторону. И всё же сил у Энди больше не оставалось. Он попытался добраться до поручней, но Шлакман, схватив его за плечо, бросил на палубу. Когда Энди поднялся на четвереньки, Шлакман обхватил его шею.

— Ну, подонок!.. — невнятно пробормотал он, рывком поднимая Энди на ноги. Рот Шлакмана заполняла кровь, и слова были едва различимы. Оторвав Энди от палубы, он стал размахивать им, как маятником. Энди ударил его в лицо кастетом, ткнул ножом, но локти Шлакмана приподнялись, мышцы рук напряглись, послышался сухой щелчок, и шея Энди переломилась. Кастет и нож выпали из бессильно повисших рук. Шлакман отпустил его, и Энди тяжелым мешком свалился на палубу.

Не помню, сколько времени продолжалась драка. Позднее Алиса утверждала, что всё заняло не больше трех-четырех минут. Мне же казалось, что длилась она бесконечно долго. Я был загипнотизирован этим жутким зрелищем, ожиданием неизбежного страшного конца. Я понимал, какая мне отводилась роль в финале. Для этого не требовалось особой прозорливости.

Я дважды оборачивался во время побоища, чтобы взглянуть на каюту. Первый раз я обратил внимание, что Ленни тоже наблюдает за дракой.

Она стояла за моей спиной, выглядывая из двери. На её лице застыло отсутствующее выражение. Позади нее, как и прежде, свернувшись калачиком, лежала на диване Полли. Закрыв лицо руками, она всхлипывала, чем-то напоминая мне котенка. Когда я обернулся во второй раз, Ленни сидела на диване, а Полли спрятала головку у неё в коленях. Ленни не смотрела на дверь. Теперь её взгляд был устремлен на противоположную стенку каюты.

Алиса тоже следила за происходящим. Стоя на верхних ступеньках лестницы, держась за поручень обеими руками, она была не в силах спуститься обратно в лодку или подняться на палубу, где вели борьбу не на жизнь, а на смерть два бандита.

Существуют вещи, которых лучше не видеть. К ним безусловно относилась и эта драка, и то, что последовало за ней. Тем не менее Алиса не покидала своего наблюдательного поста. Это обстоятельство заставило меня ещё раз задуматься о женщине, на которой я женился. Наверное, эти минуты были не самыми подходящими для размышления о своей спутнице жизни. Однако я был почти уверен, что они окажутся для меня последними. Другого времени мне отпущено не было. Мои невеселые мысли позволили мне в определенной степени забыть о том, что меня ждет. Я думал об Алисе и, признаюсь, также о женщине, на чьих коленях лежала сейчас головка моей дочери. Мысли проносились у меня в голове быстро, но не слишком отчетливо.

Я не сразу вспомнил, почему женился именно на Алисе. Потом, посредством ассоциаций, нанизанных одна на другую, как бусы на нитку, мне стало ясно, что оба мы были одиноки и отчаянно нуждались друг в друге. Я спросил себя: была ли это любовь? Нет, романтической любви, рассматриваемой многими в качестве единственной дороги к счастью, между нами не было. В действительности мое чувство нельзя было назвать счастьем в полном смысле слова, хотя оно приближалось к его подлинному значению. В нитке бус, составленных из моих воспоминаний, имелись и пропуски. Они представляли те отрезки времени, в которых Алиса просто не существовала, хотя относились они к периоду моей супружеской жизни. И было очень много коротких интервалов, где она присутствовала лишь как символ, вырезанный из бумаги силуэт.

Я никогда не понимал её полностью. Пожалуй, я лучше разбирался в предметах, по которым получал в колледже самые низкие оценки, чем в женщине, с которой прожил восемь лет.

Некоторые события её прошлой жизни стали мне известны лишь после женитьбы, но я проявлял к ним мало интереса. У меня никогда не находилось времени или желания спросить ее, о чем она мечтает. Мне было достаточно поделиться с ней своими мечтаниями и выразить сожаление, что они не воплотились в жизнь. Какие бы осложнения ни случались, страдающей стороной приходилось быть ей — терпеть мои стенания, поддерживать меня морально, ободрять, быть матерью, а не женой, пробуждать во мне честолюбие, мягко и искусно врачевать мой мозг, чтобы я был способен работать ещё один день, ещё одну неделю, ещё один месяц. И так год за годом она ухитрялась предотвращать распад моей личности.

Каких-либо аналогичных действий со своей стороны я припомнить не мог. Я был добр и порядочен по отношению к ней и полон презрения к тем мужчинам, которые дурно обращались с женами, обманывали их или помыкали ими. Алиса никогда не была для меня прислугой, она была костылем, помогавшим идти по жизни, палочкой, на которую можно опереться, или плечом, уткнувшись в которое можно выплакать горе.

За кого она вышла замуж? По всей видимости, ей было это известно. Наверное, она изучила меня достаточно хорошо, прежде чем принять решение. Так что же все-таки она увидела во мне? Что увидела во мне Ленни? Кем бы ни была Ленни, тупицей её назвать было трудно. К сильному, настоящему мужчине не обращаются с предложением бросить жену и ребенка, чтобы провести медовый месяц с привлекательной проституткой. Приличному, порядочному, честному человеку таких предложений не делают. Каких бы разочарований ни принесла Ленни её предшествующая жизнь, она безусловно развила в ней инстинкт, способность распознавать морально разложившихся, продажных людей. Наблюдая за мной во время ленча в консульстве, она, видимо, именно так и определила меня. Имел ли я моральное право утверждать, что её суждение было поспешным или ошибочным?

Итак, они знали меня, обе эти женщины. Алиса, вероятно, лучше, потому что провела со мной больше времени и наблюдала меня в различных ситуациях.

Шлакман стоял, обернувшись лицом к двери в каюту. Сын коменданта концлагеря представлял собой незабываемое зрелище. Перед нами был супермен. Его по-змеиному безгубый рот, начиненный кровью и обломками зубов, изрыгал проклятия. Он остался жить, чтобы подтвердить превосходство расы господ. Его пиджак и сорочка свисали с поясного ремня черно-красными клочьями. Брюки пропитались кровью, обильно стекавшей с глубоких порезов на теле. Он лишь отдаленно напоминал человека. В открытой ране на левой щеке белела кость. Правую щеку покрывали ссадины и кровоподтеки.

Он покачивался, но с ним ещё не было покончено. Сейчас он был опасней, чем прежде. У меня не было иллюзий относительно моих возможностей померяться с ним силами. Я дрался несколько раз, будучи ребенком, однажды в подростковом возрасте и ни разу, став взрослым. В этом отношении я не отличаюсь от миллионов других американцев мужского пола, что является своего рода парадоксом, если учесть, что любимое занятие этих же самых американцев — лицезреть, как люди колошматят друг друга на кино- и телеэкране. И тем не менее такую неприязнь к решению споров с помощью кулаков, как у моих соотечественников, трудно обнаружить в какой-либо иной стране. Некоторые находят этому феномену разные хитроумные объяснения, однако я откровенно признаю, что удар кулаком по хрупким жизненно важным частям человеческого тела является в лучшем случае недостойным, а в худшем — позорным, варварским поступком.

Я был охвачен ужасом и чувствовал себя обреченным.

— Кэмбер! — загремел голос Шлакмана. — Где ты, грязный негодяй?

Я шагнул из дверей каюты. Позади Шлакмана Алиса цеплялась в темноте за поручни. В лунном свете были различимы золотистые волосы и контуры её лица, хотя понять, что оно выражало, было трудно. Возможно, оно говорило: «Ты остался наедине с ним, Джонни. Да поможет тебе Бог! Но к этой встрече ты пришел сам». Да, я сам пришел к этой встрече. Страх начал постепенно выходить из меня.

— Взгляни на меня, Кэмбер! — Шлакман сделал жуткую попытку ухмыльнуться. — Взгляни на меня, подлый негодяй! Я заслужил этот ключ, отдай его мне.

Я молил Бога лишь об одном: чтобы мой голос оставался уверенным и спокойным.

— Ключа нет, Шлакман, — сказал я.

— Подонок! Грязная собака! Где ключ?

— Шлакман! — заорал я. — Ключа нет! Ни здесь, ни в другом месте. Его просто нет.

— Ты сказал, он у твоей дочки.

— Я лгал! Я лгал, Шлакман!

— Подлый предатель! Прочь с дороги! Я разорву твоего выродка на части, но ключ найду!

— Нет!

— Убирайся, Кэмбер!

Я налетел на него, но он отшвырнул меня в сторону небрежным движением руки. Когда он наклонился, чтобы пройти в дверь каюты, я успел вскочить на ноги и бросился ему на спину. Мои руки сомкнулись на его искалеченном лице, одной ногой мне удалось опереться о косяк двери. Другой ногой я ударил его пониже спины. Он покачнулся, некоторое время пытался сохранить равновесие, потом поскользнулся в собственной крови и упал на палубу. Я по-прежнему цеплялся за него. Пальцем я нащупал его глаз и что было сил надавил на него. Для меня больше не существовало интеллекта, страха или осторожности. Я ощущал одну всепоглощающую страсть — ненависть. Я был готов к смерти, но сначала должен был умереть другой.

Шлакман издал ужасающий вопль, когда мой палец едва не проткнул ему глазницу. Он попытался оттолкнуть меня, но я вонзился зубами в его пальцы, начал кусать их, чувствуя, как мне в рот льется чужая кровь.

И всё же он отбросил меня, как человек отбрасывает надоевшую ему кошку. Я заскользил по окровавленной палубе, задержавшись лишь у опрокинутого шезлонга. Моя рука нащупала что-то твердое и холодное. Это был кастет. Ни секунды не раздумывая, я просунул в него пальцы.

Потом я поднялся на руках и коленях, выплевывая кровь Шлакмана. Он стоял перед дверью в каюту, прижимая руку к изуродованному глазу, и издавал громкие стоны. Увидев меня, он повернулся и со звериным ревом бросился в мою сторону. Я понимал, что, стоит мне подняться во весь рост, и моя гибель неизбежна. Втянув голову в плечи, я бросился ему в ноги. Споткнувшись о меня, он рухнул в клинообразное пространство между перилами яхты и массивным шезлонгом. Несколько секунд он делал неловкие попытки освободиться, но его чудовищные силы были уже не те, что вначале, из-за нестерпимой боли, переутомления, а главное — потери крови.

Эти несколько секунд оказались решающими. Прыгнув на него, я просунул левую руку ему под подбородок, а правой, продетой в кастет, начал бить его по черепу.

В конце концов ему удалось подняться на ноги. Мои слабосильные удары не причинили ему заметного ущерба. Протянув руку, он отбросил меня в сторону. Я рухнул на палубу, ударившись головой, и несколько мгновений мое сознание было отключено. Шлакман нагнулся надо мной, зажал мне шею своими ручищами и рывком поднял на ноги.

Секунду или две я висел у него в руках, потеряв способность дышать, раскачиваясь, как тряпичная кукла. Черная, бесформенная, зияющая рана, являвшаяся когда-то его лицом, склонилась надо мной, потом его руки внезапно разжались, и я упал на палубу.

Позднее Алиса говорила мне, что в это мгновение она издала самый громкий вопль в своей жизни. Но я его не слышал. Я вообще не помню, чтобы до меня долетали какие-либо звуки. В моей памяти сохранилось лишь страшное лицо Шлакмана. В следующий момент я лежал на палубе, глядя снизу вверх на раскачивающуюся фигуру своего мучителя. Потом он как-то странно согнулся, словно кости в его коленях превратились в желе. Стоя на локтях и коленях в нескольких футах от меня, он прохрипел:

— Отдай ключ, ублюдок!

Возможно, мне лишь показалось, что он произнес эти слова. Во всяком случае они были последними в его жизни. По его телу пробежала судорога, он сделал очередную попытку подняться, потом вытянулся во весь рост и замер.

Я подполз к нему, попробовал его перевернуть, но это было за пределами моих сил. Подняв его руку, я попытался отыскать пульс — он не прощупывался. Кровь больше не циркулировала в его жилах, он был мертв.

Шлакман до сих пор является мне в кошмарных снах. Думаю, он не перестанет сниться мне до конца моих дней. Иногда я сражаюсь с ним, однако наши схватки ни разу не доходили до конца.

Я нахожу объяснение этому факту в том, что не я остановил его, победил его не я и убил его тоже не я. Шлакмана прикончил Энди. Бандит потерял слишком много крови, чтобы остаться в живых.

12. Болота

Болезненно морщась, я поднялся на ноги и встал над телом Шлакмана. Алиса выходила из каюты. Я не видел, как она туда вошла, и вообще, как и когда она перебралась с трапа на палубу. Сейчас она появилась с Полли на руках. Дочка уткнулась лицом в её грудь. Вслед за ней вышла Ленни. Остановившись у двери, она бросила взгляд на меня, потом на два распростершихся на палубе трупа.

— Они мертвы. Оба, — устало сказал я.

Алиса пристально смотрела на меня.

— Со мной всё в порядке, — сказал я.

Со мной действительно всё было в порядке, насколько это касалось моего физического состояния. Мое тело было в синяках и шрамах, руку жгло словно огнем, однако ничего более страшного со мной не произошло.

Желать лучшего оставляло мое душевное состояние. Я не видел, как Алиса появилась на палубе. Могла ли она помочь мне? Я вел отчаянную борьбу с человеком, который был способен уничтожить меня простым взмахом руки, и тот факт, что я остался в живых, был элементарным везением, объяснявшимся чрезмерной потерей крови у моего противника. Моя шея, как клещами, была зажата его чудовищно сильными руками, и я успел заглянуть в бездну бесконечности, начинающейся за порогом жизни. Наверное, именно тогда Алиса воспользовалась представившимся шансом и проскользнула мимо меня. Она стояла перед выбором — муж или ребенок, а это нелегкий выбор для любого.

Могла ли она помочь мне? Ударить Шлакмана? Сильный удар по его голове мог означать для меня жизнь или смерть. Или же, воспитанная в духе уважения к людям, она была не в состоянии ударить человека? Ленни тоже могла помочь мне. Она наблюдала за схваткой через открытую дверь каюты, но наблюдением её участие и ограничивалось. Моя жизнь для неё ценности не представляла.

Моя жена была рядом, мой ребенок у неё на руках. Мне оставалось лишь подойти и спросить: «Алиса, ты могла ударить его и, возможно, спасти мне жизнь, но ты прошла мимо, торопясь к Полли. Скажи, почему ты не помогла мне?»

Ответит ли она, что Полли нуждалась в ней сильнее? Я никогда не узнаю этого, потому что никогда не осмелюсь задать этот вопрос.

Я женился на удивительной женщине, но осознал это слишком поздно.

Ленни стояла, облокотившись о переборку каюты, Свет луны падал на её лицо, оно было спокойным и безразличным. Казалось, она стояла не на месте только что закончившейся кровавой бойни, а где-нибудь на перекрестке пустынных улиц в ожидании свидания. В руке она держала большую черную сумочку. На ней была серая юбка, в глубоком вырезе жакета проглядывала белая блузка, её черные туфли на высоком каблуке были из кожи аллигатора. На запястье поблескивал тонкий бриллиантовый браслет, а на блузке — бриллиантовая заколка.

«Бриллианты — лучшие друзья женщины», — пришла мне в голову нелепая строчка из какой-то идиотской рекламы. Потом я подумал, что эти слова больше соответствуют правде жизни, чем ангельское выражение лица Ленни, её больших черных глаз, таких невинных, лишенных даже намека на коварство или порок.

— Джонни, уходим, — сказала Алиса.

Я посмотрел на нее, потом перевел взгляд на Ленни.

— Что случилось с ключом? — спокойно и как-то печально спросила Ленни.

— Идем! — крикнула Алиса.

У меня по-прежнему перехватывало дыхание. Я должен был сделать глубокий вдох, прежде чем произнес:

— Ключ исчез.

— Исчез?

— Исчез. Пропал. У меня его нет. — Движением головы я указал на два трупа: — У них его тоже нет.

— Ключа нет, — безучастно сказала Ленни. — Оба покойники, а ключа нет.

— Джонни, может, хватит разговоров?

Я сделал шаг к Алисе. Моя одежда была пропитана подсохшей кровью. Я коснулся волос — они были в крови Шлакмана, его же кровь покрывала мои руки. Я вытер руки о штанины. У Шлакмана было большое тело. Оно содержало в себе много крови.

— Я хочу поехать с вами, — сказала Ленни. Это была не мольба или просьба, а простая констатация.

— Нет, — решительно сказала Алиса.

— Вы предпочитаете, чтобы я осталась? — по-прежнему безучастно спросила Ленни.

Она кивнула в сторону трупов: — Дело не в них. Я не боюсь остаться с ними.

— Я и не предполагала, что вы боитесь, — сказала Алиса. Её голос был таким же ровным, таким же отрешенным, как и голос Ленни. Она крепко прижимала к себе Полли, уткнувшуюся лицом ей в грудь.

— Дело в том, что с минуты на минуту здесь появится Монтец.

— Он ваш муж, — сказала Алиса.

— Вы не представляете, что он за человек, миссис Кэмбер.

— Возможно. Зато я хорошо представляю, кем являетесь вы.

— Наверное, вы необыкновенно умная женщина, миссис Кэмбер, — задумчиво сказала Ленни. — Потому что сама я не знаю, что я за человек. Пусть меня накажет Бог, если я лгу.

— Значит, пришло время узнать о себе побольше, миссис Монтец, — сказала Алиса.

— Я боюсь его, миссис Кэмбер. Когда он узнает о ключе, о том, что вы забрали ребенка, он впадет в неистовство. Он убьет меня.

— Неужели?

— Да. Он не похож ни на кого из ваших знакомых, миссис Кэмбер. Что касается женщин, то они его совершенно не интересуют. Меня он убьет лишь для того, чтобы поднять настроение.

— Вы похитили моего ребенка. А теперь стоите передо мной и умоляете о помощи.

— Я не умоляю о помощи, — ответила Ленни. — На моем месте вы вели бы себя так же.

— Я никогда не окажусь на вашем месте.

— Не окажетесь? Кто знает. Полли жива и невредима. У вас есть дочь, у меня нет никого. Какая вам разница, если я поеду с вами? Другой возможности выбраться отсюда у меня нет. Даю вам слово, что оставлю вас при первой возможности.

— Ваше слово!

— Это все, что у меня есть. Если подумать, то у всех живущих на земле это единственное, что нельзя отнять.

Полли подняла голову:

— Пожалуйста, мамочка, пусть Ленни поедет с нами.

Несколько мгновений Алиса колебалась. Потом, кивнув головой, молча подошла к борту яхты. Я предложил ей подержать Полли, пока она будет спускаться.

— Мне не нужна помощь, — коротко бросила она.

Вместе с Полли Алиса сошла в лодку. Ленни последовала за ней. Я шел последним. Страх покинул меня, и я довольно равнодушно обвел взглядом жуткую картину, которую представляла собой палуба. В этот момент я мало чем отличался от Алисы и Ленни. Наверное, отпущенную нам природой долю переживаний мы сполна использовали в течение предыдущих часов.

Я прошел в каюту, отыскал полотенце и стер все отпечатки пальцев, которые могли оставить я сам или Алиса. Отпечатки Ленни были предметом её собственных забот. Кроме того, я был не в состоянии пройтись полотенцем по всей яхте. Я обтер деревянные панели двери, к которым я или Алиса могли прикоснуться, а также тот участок поручней, близ которого мы находились. Алиса окликнула меня. Я вытер руки полотенцем, удалив с них подсыхающую кровь, и вышел из каюты.

Женщины ждали меня в лодке. Алиса — дочку она по-прежнему держала на руках — устроилась на среднем сиденье, повернувшись лицом к корме, Ленни сидела на носу, глядя вперед.

— Что ты там делал? — сердито спросила Алиса, — Надо быть ненормальным, чтобы задерживаться здесь. Ты ведь прекрасно это понимаешь, Джонни.

— Я сделал то, что было необходимо.

— Спускайся быстрее.

Я продолжал стоять на палубе, прислушиваясь к медленно нараставшему гулу. Женщины тоже услышали его. Наверное, он был слышен уже некоторое время, но мы не придавали ему значения. Это было не слабое потрескивание подвесного мотора, напоминающее работающую газонокосилку, а глубокое, мощное, чуть приглушенное рычание двигателя скоростного катера.

Я снял канат с крюка, ступил в лодку и оттолкнулся. Затем, взяв в руки весло, начал изо всех сил грести прочь от яхты в направлении зарослей камыша, которые как две стены стояли по обе стороны протоки.

— Что ты делаешь? — требовательным тоном спросила Алиса. — Почему не запустишь мотор, Джонни?

Я протянул руку в направлении протоки, где уже видны были неясные очертания приближавшегося катера. От его носа, словно два белых рога, расходились пенящиеся струи.

— Мимо него нам не проскользнуть, а что находится к западу от нас, мне неизвестно. Ты видишь сама, здесь лабиринт каналов, проток и островков из донного ила.

Ночью во время отлива район болот — смертельная западня. Это Монтец, Ленни?

— По звуку — он.

— Катер?

— Думаю, да.

— Он вооружен?

— У него при себе люгер. Берет всегда, когда отправляется куда-нибудь на катере.

Мы уже почти достигли камышей. Веслом я измерял глубину воды. До дна было около двух футов. Я прекратил замеры, когда лодка вошла в заросли высокой сухой болотной травы.

— Он умеет пользоваться оружием, — сказала Ленни. — Монтец — классный стрелок.

Я поднес палец к губам. Монтец заглушил двигатель, и сейчас небольшой катер, видимо, подплывал к яхте. Ночью при безветрии даже шепот отчетливо разносится по поверхности воды, а мы находились не более чем в тридцати ярдах от яхты. Мы не видели Монтеца, но звук тяжелых ударов катера о борт яхты доносился до нас так явственно, словно мы были на палубе.

Потом послышался крик Монтеца:

— Эй вы, там! Спускайтесь, и побыстрее!

С минуту он ждал ответа. Не дождавшись, крикнул что-то на своем языке. Я разобрал только имя Ленни.

Затем мы услышали, как он поднимается по подвесной лестнице. Перебросив свое грузное тело через поручни, он оказался на палубе, теперь я видел его макушку.