Семидесятые года прошлого века. Группа с палатками выехала накануне, а мы застряли в небольшом городишке, опоздав на единственный автобус, отправлявшийся с самого утра. Переночевать в кассовом зале автобусной станции нам не позволили, сославшись на то, что в нём нет ни стульев, ни лавок и на ночь он запирается. – Так заприте и нас! – соглашались мы. – Нам ничего не надо кроме сухого места на полу, чтобы постелить спальники. – Вас вдвоём?! – как-то странно удивлялись женщины. – Ну заприте её одну, а я переночую на улице! – по-рыцарски соглашался Игорь, хотя для нас не было никакой разницы. Нас связывали чисто дружеские отношения и мне даже в голову не приходило, что кто-то может подумать иначе. В то время для меня это было равносильно оскорблению.
– Не переживай! – сказал Игорь, когда мы снова оказались на улице. – При въезде в город я видел большой парк. Там мы и переночуем, надо только дождаться темноты. Идти ночью по тёмным, неосвещённым улочкам было не слишком приятно. Несколько раз мы заблудились, но в конце концов вышли к нескончаемо длинной ограде на каменном основании. Она всё тянулась и тянулась, заставив нас вспомнить известную поговорку: «Что это за забор, если в нём нет дыры». Обнаружив выломанный прут, мы спокойно перелезли на другую сторону. Правда рюкзаки протискиваться никак не хотели, пришлось их распотрошить. Упаковав всё обратно, мы хотели отойти подальше от ограды, но под ногами что-то громко хрустело, в слабом лунном свете поблёскивали толстые, стелющиеся по земле, стебли и единственное, что пришло нам в голову – бахча! Не рискуя нарваться на сторожа, мы расстелили спальники там, где стояли и тут же заснули. Разбудили меня громкие шаги. Сердце зашлось страхом: сторож и не один! Я взглянула на Игоря, он сидел поверх спальника, приложив палец к губам, а потом вдруг вскочил и побежал. От неожиданности я по началу растерялась, а потом решила, что он отвлекает внимание на себя, чтобы дать мне возможность незаметно смыться, скатала его спальник и начала скатывать свой… И в этот момент появился Игорь, с ежихой и тремя симпатичными ежатами. Ежей мы почти сразу отпустили. А проснувшись на рассвете, обнаружили, что заночевали в зарослях лопуха, второе название которого – репейник – вполне оправдывалось прилепившимися к одежде и намертво запутавшимися в волосах округлыми корзинками растения.
Моя мама очень любила черёмуху. Я несла цветы в дом осторожно, оставив их по началу за порогом, боясь, чтобы они не спровоцировали у неё приступ астмы. Но мама очень обрадовалась букету, обнимала ветки, с удовольствием вдыхая их аромат, и попросила поставить его на табурет у изголовья кровати. Ближе к вечеру она попросила переместить черёмуху на подоконник, пожаловавшись: «Слишком резкий запах», потом перенести его на кухню: «У меня от них голова разболелась», и к ночи букет уже стоял на балконе, дверь на который была плотно закрыта.
Я бы и не вспомнила эту историю, если бы супруг не подарил мне шикарный букет изумительных лилий. Огромные цветки розовато-лилово-пурпурных оттенков, со светлыми переходами к основанию лепестков, оттеняемыми черными бархатистыми лодочками тычиночных пыльников и блестящим рыльцем пестика на длинных зеленовато-жёлтых стебельках, привели меня в такой восторг, что я целый день не могла отвести взгляд от букета, постоянно принюхиваясь к нежному, чуть горьковатому аромату… аж до самого вечера…
Львов. Вторая половина прошлого века. Возле Жовтневого проезда нас останавливает семейная пара средних лет. Ломая язык и подсказывая друг другу, они пытаются сформулировать вопрос. Я внимательно вслушиваюсь, но приятельница перебивает их:
– Говорите по-польски! Я понимаю.
– Proszę pani, potrzebujemy sklepu dla dzieci, – обрадовались они, вздохнув с облегчением.
И что вы думаете последовало дальше?! – Никогда не догадаетесь. Моя спутница, на русско-украинском суржике, стала путанно рассказывать им, что детские склепы могут быть на Лычаковском кладбище. Надо было видеть их растерянные лица. Преодолевая желание расхохотаться, я объяснила ей, что склеп – это не только форма надгробия, но ещё и магазин, и что они ищут магазин с детскими товарами, а им – где эти магазины находятся – пришлось уже рисовать, поскольку польского языка я не знаю. И вскоре сама попалась на созвучности слов с несхожим значением.
Сокурсница дала номер моего телефона своим знакомым, а меня попросила забрать их из гостиницы, покормить и договориться о встрече на следующий день. Вопреки её уверениям, позвонивший в воскресение мужчина не говорил ни по-русски, ни по-украински, только по-польски. Из диалога я поняла, что они будут ждать меня у входа гостиницы «Львов», его верхняя одежда гранатового цвета и без пуговиц.
После долгого рыскания в поисках бордового свитера мне всё-таки хватило ума подойти к регистратору и попросить перевести услышанную по телефону фразу. Оказалось, что гранатовый – это тёмно-синий, а то, что я приняла за «без пуговиц» было «без рукавов».
А потом, за обедом, уже у меня дома, мы договаривались с его мамой о встрече:
– Jutro – говорила дама.
– Вечером, – уточняла я, – с восьми утра до шести вечера я на работе.
– Сегодня? – переспрашивала дама по-польски.
– Нет, сокурсница просила завтра.
Дама соглашалась, но опять твердила «jutro». Мы наверно минут пятнадцать пели каждый свою арию, пока сквозь дырку, которую просверлило её «ютро» в моём мозгу не начали прокрадываться смутные догадки, что если гранатовый это не свекольный, а сливовый, то может и «ютро» это не утро… И когда я начала выяснять обозначения времени суток, у её сына, которому видимо порядком поднадоел этот спектакль, вдруг прорезался русский язык: «Jutro – это завтра по-вашему».
Мы мило попрощались в центре города, куда я их проводила, ничем не выдав своего разочарования и сожаления, что согласилась им помочь.
– Почему ты ушла?
– Странно, что ты спрашиваешь об этом через столько лет.
– Тогда мне казалось, что всё очевидно.
– И что же изменилось?
– Следы прошлого, сквозь опыт годов, уже не так однозначны. Мне надо знать, что именно произошло тогда, в чём я был неправ. Но отчего ты смеёшься?
– Смешно задавать бессмысленные вопросы. Всё, что тогда произошло, давно не имеет никакого значения, затерявшись во времени. И ты и я уже совсем другие люди, живущие в других обстоятельствах и другими интересами.
– Ты, возможно. А у меня личная жизнь так и не складывается, я не понимаю почему.
– Раздели листок бумаги по вертикали, с одной стороны запиши, что ты считаешь допустимым для себя, а с другой – что ты требуешь от женщины, а потом поменяй вас местами. И если ты будешь честен с собой, то ни мой и ничей другой ответ тебе не понадобится.
– Ты что насмехаешься?! Как я могу поменять себя и женщину местами?! Я – мужчина! У меня должна быть свобода и я не должен ни перед кем отчитываться. А ты как была дура, так и осталась.
– Говори по-русски! Я понимаю! У меня приятельница русская была, из Узбекистана.
– Это же надо!
– Почему говоришь «это жена, да», я же сказал – приятельница, а жена у меня из Квебека.
– Бери туфли, хорошие!
– Спасибо! Дай я померяю!
– Зачем мерять?! Туфли хорошие! Для тебя!
– Без примерки не возьму!
– На, меряй!
– Дай мне больший размер!
– Большего нет! Это хорошие туфли, ты их одела! Бери!
– Спасибо! Они мне не подходят, тесные!
– Почему?! Туфли хорошие! Это у тебя нога нехорошая.
– Нога хорошая, но стала сильно отекать после перелома. Поэтому и нужен больший размер.
– Большего нет! Бери эти! Нога нехорошая, а туфли хорошие – сама сказала! Почему не берёшь?!
– Полежи с дедушкой, он сам заснуть не может, а ему надо поспать, иначе он будет плохо себя чувствовать.
Правнук крутится, крутится на постели, а потом говорит: «Дедушка, если ты не можешь сам заснуть, я пойду позову бабушку, пусть она с тобой полежит, а я пока поиграюсь».
Правнук чертит палочкой по песку:
– Бабушка! Смотри, что я написал!
– А что ты написал?
– Не знаю! Я же читать не умею!
Магазин в Тель-Авиве:
– Дайте мне 100 грамм «Российского» сыра.
– Какого именно?
– А чем они отличаются?
– Этот – литовский, а этот без холестерина.
Тель-Авив. Пассажирский автобус, в первом ряду от тротуара, начинает движение на зелёный сигнал светофора. Неожиданно, со второго ряда, вырывается автомобиль и проскакивает перед автобусом в правый поворот. Ошарашенный водитель автобуса резко тормозит и потом долго не может прийти в себя, повторяя одну фразу: «Мазэ?! Мильхама?!»[4]
Игры склероза
Вы никогда не пробовали послюнить палец, чтобы перелистнуть страницу книги в компьютере?
– Я попробовала, только потом долго смотрела на экран, не понимая зачем я это сделала:
Дочитала до конца страницы и послюнила палец… взглянула на экран монитора, рассмеялась, и перешла на следующую страничку курсором.
В магазине новая продавец. Очень вежливая:
– Возьмите пожалуйста! – подаёт мне взвешенные и упакованные колбаски.
– Спасибо, но Вы мне не то дали, – читаю кассовую наклейку на пакете, – я просила по 35 шекелей за килограмм, а здесь стоимость почти в два раза выше.
– Всё правильно я Вам дала! Они так стоят!
– Но здесь написано иначе, – тычу пальцем в витрину.
– Это другие! – в её голосе нарастает раздражение. – Вы что не видите, что они разные!?
– Посмотрите на ценники, – игнорирую интонации собеседницы, – Вы взвесили «Одесские», при том что я заказывала «Домашние».
– Я хотела Вам показать, что правильно выбила цену!
– Не надо мне ничего показывать, просто дайте мне то, что я заказала.
– Но у них действительно такая цена! Я Вас не обманываю!
– Хватит рассказывать сказки! – делаю серьёзное лицо и повышаю голос. – Прочитайте собственные ценники и взвесьте мне «Домашние»!
– Я никого не обманывала, это их цена, они так стоят… – бурчит продавец с удивлением разглядывая ценники, а затем взвешивая и упаковывая "Домашние колбаски", – возьмите пожалуйста!
– Вот теперь действительно "спасибо"! – улыбаюсь и иду к кассе под её бурчание, едва сдерживая иррациональное желание высказать всё, что я думаю по этому поводу, прекрасно понимая, что легче верблюда просунуть через игольное ушко, чем заставить её признать свою неправоту. Да и зачем оно мне?!
Получив назад свои деньги, плюс к полагающейся сдаче, мы возвратили продавцу ошибочно отданную купюру, более чем в два раза превосходящую стоимость покупки. Находящиеся рядом с ним хозяева магазина долго разглядывали её, думая, что мы обнаружили фальшивку. Стоящий в очереди мужчина ещё раз объяснил им ситуацию, добавив, что они должны сказать нам «спасибо», что так поступили бы только очень немногие, а он и вообще видит такое впервые в жизни. Спасибо нам произнесли. Но продавца мы, против своей воли, не выручили, а подвели. Больше он там на кассе не работал.
В самолёте супруг хочет сидеть у иллюминатора, а я – у прохода. Используя весь свой скудный языковой запас, остатки университетского обучения начала второй половины прошлого века, объясняю ситуацию молодому немцу – третьему пассажиру нашего ряда. Четыре часа лёту. С большим трудом отвечаю на его вопросы – откуда… куда… с какой целью… Наконец он заснул, но тут начали разносить напитки. Долго колебалась, но всё-таки разбудила его словами: «Дринк, мистер» – по-немецки так и не вспомнила.
Аэробус коснулся полосы и стал останавливаться.
– Извините, – сказал немец на чистом русском языке с лёгким акцентом, – мне надо достать сумку.
– Так Вы говорите по-русски?! – изумилась я вставая и освобождая ему проход.
– Очень совсем немножко, – улыбнулся он, – у меня подруга русская… – и, после короткой паузы: «Была».
Сижу на автобусной остановке и наблюдаю, как молодая дама, после каждого телодвижения, тщательно заправляет футболку в бедровки, а слева остаются снаружи два белых ярлыка. Хотела предложить ей помощь и хорошо, что не успела. Подошёл автобус. Поднявшись на ступеньку, она опять поправила одежду и потянула за бирки, проверяя торчат ли они.
На металлической скамье автобусной остановки, разложив по обе стороны от себя сумки, сумочки, пакеты и пакетики, сидит дама. Из-под чёрного берета со стразами, кокетливо выбиваются локоны крашенных волос, не прикрывая массивных золотых серёжек. Поверх вишнёвой велюровой кофты, с длинными рукавами и огромными розовыми цветами, несколько тяжёлых золотых цепочек и браслетов. Чёрная кружевная юбка слегка поддёрнута, открывая штанины брюк, заправленные в сапожки. Дама сосредоточенно ковыряет в носу, украшенным тремя кольцами и наращенным живописным маникюром, пальцем, не обращая внимания на стоящих рядом людей.
Небольшой мальчуган, лет пяти, всем своим видом показывает, что он хочет сесть, тянется к беременной матери на руки, похныкивает, приседает, тоскливо смотрит на скамейку … Мать уговаривает его, что он молодец, сильный… надо ещё чуть-чуть подождать и приедет автобус.
И вдруг малыш, подойдя почти вплотную к сидящей даме и глядя ей в лицо, громко заявляет на всю остановку: «А мне мама пальчиком в носу ковырять не разрешает. Когда я стану такой старый как ты, я тебе тоже не разрешу!»
Все так и покатились со смеху! Трудно сказать, то ли обращение ребёнка задело что-то в её Душе, то ли из-за всеобщего внимания, но дама быстренько переставила свои вещи на землю, собрав, что смогла в одну сумку и подвинулась на край лавки.
Автобус останавливается на очередной остановке. Находящаяся на ней женщина с двумя детьми, один из которых в коляске, взявшись за поручень, спрашивает водителя о необходимой ей улице. Водитель называет ей номер автобуса, едущего на эту улицу и пытается закрыть дверь. Но женщина не отступает, задавая всё новые и новые вопросы, а затем подсаживает в автобус ребёнка и ввозит в него коляску, оплачивая проезд. Но я туда не еду, – удивляется водитель ей в спину. Пока она движется по автобусу, выбирая место, пассажиры, наперебой, на трёх языках, объясняют какие маршруты идут в необходимом ей направлении. Достаточно! – резко обрывает она хор сочувствующих голосов. – Я знаю, куда я еду!
Захожу в рейсовый автобус. На переднем сидении, предназначенном для пожилых людей и инвалидов, сидят двое подростков. Смотрю на них. Они встают и уходят вглубь салона. Говорю «Спасибо!» и усаживаюсь.
– Как это они уступили Вам место? – удивляется, сидящий по другую сторону прохода, немолодой мужчина. – Перед тем как вы вошли, возле них несколько остановок простояла старуха, они и не подумали встать.
Наклоняю по птичьи голову и устремляю на него полуулыбчивый-полунасмешливый взгляд.
– Вы хотите пересесть сюда?! – забеспокоился собеседник.
– Нет! – успокаиваю я его, улыбаясь. – Просто продемонстрировала Вам как они уступили мне место.
– Вы экстрасенс?! – не унимается он.
– Ну что Вы… – улыбаюсь, – с чего вдруг?
– Я бы хотел познакомиться с Вами, у Вас найдётся пару минут выпить со мной чашечку кофе?
– Запросто! – уже откровенно смеюсь… – Но мне надо выйти на этой остановке.
– Идёмте! – пытается взять меня под руку мужчина, как только мы выходим из автобуса.
– Секундочку, – уворачиваюсь я от его руки, – сейчас муж подойдёт, он через вторую площадку вышел.
– Как муж?! Какой муж?! Ваш муж?! – наконец соображает, ошарашенный незнакомец и удаляется, даже не пожелав мне доброго дня.
В автобусе, на единственном свободном месте, стоит пакет, сидящей рядом молодой бледнолицей и белокурой женщины. Под моим настойчивым взглядом она забирает его, недовольно сообщая своему собеседнику, что ей теперь неудобно сидеть с покупками на коленях, которые приходится поддерживать и она не может нормально посмотреть картинки в телефоне.
– Так поставьте его на пол между нами, – предлагаю я.
Она вздрагивает, как от удара тока, по всему похоже, что недавно в стране и ещё не может отличать сабров, израильтян по рождению, от других слоёв населения, а потому и не ожидала, что я заговорю по-русски.
– Тут же столько народу проходит! – голос уверенный, даже слегка с нажимом. – Я не хочу ставить его на пол.
Сидящая напротив пожилая семейная пара чуть заметно улыбается, видимо тоже русскоговорящие. Через несколько остановок они выходят и моя соседка кладёт на освободившиеся места свои вещи и… ноги (!).
Кто бы что ни говорил, но порция кофе на столовую ложку воды, запиваемая чистой водой и та же порция на стакан воды – это всё то же количество ингредиента для организма. Только если в первом случае, в каждом глотке ощущается аромат и вкус напитка, благодаря воде, промывающей рецепторы ротовой полости и готовящей их к восприятию следующего глотка кофе, то во-втором ты пьёшь «люру» (бурду), как выражались во Львове. Правда, стоит заметить, что «умельцы» способны превратить в пойло напиток любой концентрации, поэтому, при возможности, пью кофе не там, где ближе к месту дислокации, а там, где ближе к натуральным, не пережаренным и не разбавленным фусами, сортам.
В этот раз я устроилась на высокий табурет в небольшом специализированном магазинчике на рынке «Кармель», наполненном терпким ароматом, тёкшим двумя аппетитными струйками от жаровни и кофемолки. Мне хотелось попробовать что-то новое, крепкое, но с кислинкой арабики. Из посетителей была только одна дама, которая с интересом разглядывала, уставленные банками, полки. Я предложила ей сделать покупку, но она только отмахнулась: «Ещё нет». Мы долго общались с продавцом, выясняя, что именно я буду пить. Когда он принёс мне капельку кофе, на дне стопочки и воду, дама села на стоявший чуть в отдалении стул и стала с интересом наблюдать, как я чуть потягиваю кофе, запивая его водой.
– Что Вы будете заказывать? – спросил её продавец.
– Мне то же, что и ей! – небрежно кивнула дама в мою сторону.
Получив свою порцию, она с удивлением повертела в руках маленький стаканчик и, сделав глоток не меньше чем наполовину содержимого, возмущённо воскликнула: «Это же невозможно пить! Сделайте мне нормальный кофе в большом стакане!». А затем повернулась ко мне: «Как Вы можете пить такое?! Вы знаете, что это вредно?!». Я засмеялась и попробовала изложить ей свои доводы, приведённые в начале этого повествования. Но разве станет слушать вас человек, который стопроцентно уверен, во-первых, в своей правоте, а во-вторых, что это вы виноваты в том, что она «чуть не умерла» от глотка кофе, она же не могла знать, что он такой горький.
Одеваюсь в кабинете физиотерапевта и не могу найти один носок.
– Посмотри в обуви! – говорит врач.
– С чего это ему быть там! – думаю я про себя, но послушно проверяю кроссовки.
– Посмотри в своём рюкзачке! – продолжает врач.
– Ещё где?! – смеюсь я про себя, но послушно смотрю.
– Посмотри в карманах!.. – сыпет врач смешными идеями.
И тут я вспоминаю, что она открывала тумбочку, на которой, за неимением в кабинете другого места, лежала моя одежда.
– Давай глянем в тумбочке! – предлагаю я врачу.
– Что вдруг?! – громко удивляется она.
– Ты её открывала.
– Я доставала из неё перчатки.
– И могла сбросить туда мой носок.
– Зачем мне нужен в тумбочке твой носок?!
– Случайно.
– Вот! Смотри! Здесь ничего нет! – говорит она с нажимом, после ещё нескольких соответствующих вопросов и ответов, открывая ящик и застывает как загипнотизированная, широко раскрыв глаза: поверх всяческих проводков, насадок и другой мелочёвки, раскрывшись во всей своей чёрной красе, расположился вожделенный предмет нашего поиска.
– Носок! Носок! – с трудом выговаривает она, сквозь приступы смеха.
– А ты говорила… – не отстаю я, смеясь вместе с ней.
Вечер пятницы. Солнце уже не палит прямыми лучами, но ещё не скрылось, высвечиваясь золотом из-за зарослей кариссы. Я вынесла пятнадцать двухлитровых бутылок с водой и поливаю клумбу: миниатюрное лимонное деревцо, красные жгучие перчики, неожиданно вымахавшие почти на два метра, разросшийся циперус, подсолнухи, зефирантес и ещё с десяток растений.
– Что ты делаешь?! – возмущается дама из соседнего дома, останавливаясь возле меня и удерживая на поводке маленькую собачку.
– Поливаю, – наивно отвечаю я, не врубившись в вопрос, видит же что делаю. Впрочем, здесь люди иногда так странно начинают разговор, чтобы зацепить и затянуть в беседу, что я уже перестала удивляться.
– Но сейчас же нельзя поливать! – продолжает она, делая ударение на слове «нельзя».
– Почему? – удивляюсь я, пытаясь аккуратно разогнуть разболевшуюся спину.
– Ты что не еврейка?!
– Еврейка! – всё ещё не понимая к чему она ведёт и думая о жаре, нехватке пресной воды и пересыхающем Кинерете, отвечаю я. – Это уже использованная вода, оставшаяся от умывания и мытья посуды, мы её не выливаем вон, а собираем для полива.
– Уже наступил шабат, – перебивает она моё пылкое объяснение о происхождении воды, – евреи в шабат не работают, это грех.
Я смеюсь от неожиданности, оказывается всё так просто. И тут же перехожу в атаку:
– Во-первых, твоя собака только что напугала детей.
– Так они бегали. Ты же знаешь, что собака всегда гонится за теми, кто бежит. Родители должны учить детей, что при чужой собаке нельзя бегать.
– На то они и дети, чтобы бегать, играть в мяч, скакать… Это не их родители, а ты должна научить свою собаку не обращать внимание на происходящее вокруг, без твоего приказа.
– Но как я её научу?!
– Если ты еврейка, то должна знать, что иудаизм запрещает держать собак, которые бросаются на людей или пугают их лаем. Кстати, я видела недавно ночью, как она лаяла на кого-то.
– Это она на кошку.
– Значит она ещё и кошек пугает. Это немилосердно по отношению к ним и тоже по мнению многих раввинов попадает под запрет.
– Но что же мне теперь делать, она же у нас, как член семьи, не выбрасывать же мне её на улицу.
– И это тоже категорически запрещено!
– Правда?
– Конечно правда! Тебе что муж не объяснял?
– Но откуда ты всё знаешь?
– Я – еврейка! – добиваю её последним аргументом. – И, в отличие от тебя, знаю, что шабат наступает после захода солнца с появлением первой звезды. А кроме того, я смотрела в интернете, шабат зайдёт ровно через 17 минут. Так что прости, мне надо закончить.
Женщина быстро подбирает своего «домашнего волкодава» на руки и удаляется, бормоча на ходу: «Я тебе просто сказала… Я думала ты не знаешь… Почему ты обижаешься и не хочешь со мной поговорить… Я же тебе просто сказала…»
Когда мы начали ездить в Израиле на природу, первое, что бросилось в глаза – отношение к детям. Сабры, евреи рождённые на своей земле, стараются проводить со своими детьми, как можно больше времени. Дети редко бегают у них предоставленные самим себе, как это происходит в других семьях. Они вместе играют, мастерят, фотографируют, вместе кушают… Я ни разу не слышала, чтобы кто-то из сабров сказал своему ребёнку – ты мешаешь, или – иди поиграй сам. Возможно поэтому они так уверенны здесь в своей защищённости.
В апреле, когда мы знакомились с археологическими достопримечательностями парка Адулам, расположенного в Иудейской равнине, поперёк одной из узких дорожек, между стенами скальных пород, разлёгся ребёнок, выражая протест против долгого хождения, в том числе – по многочисленным холмам и каменным ступеням.
Его отец, ушедший немного вперёд, в надежде, что сын побоится остаться один и побежит за ним следом, обернулся и увидев какую пробку сотворило дитя, смеясь, поднял ребёнка за ножки и перекинув себе на плечи, освободил проход. Довольный малыш обхватил его ручонками за голову и обернулся, улыбаясь идущим вслед людям, как бы говоря – вот видите, я же знал, что всё выйдет классно!
И вспомнился аналогичный случай, который мы засняли в Германии, в Саду Роз города Бамберг, с одним отличием – ребёнок не рискнул лечь на дорожке, хоть там они были значительно шире и хорошо просматривались, он выражал свой протест лёжа под скамьёй. Я не знаю из какой страны был этот мальчик, там было много туристов, но доверия к взрослым он явно не испытывал.
– Простите, здесь можно сесть?
– Да! Пожалуйста! – отвечаю нависшему надо мной незнакомому мужчине.
Погружённая в свои мысли, медленно потягиваю густой горький эспрессо, запивая маленькими глоточками горячей воды, и не сразу понимаю, что настойчиво звучащая во вне фраза обращена ко мне.
– Что Вам заказать? Я буду завтракать, составьте мне компанию.
– Что вдруг?! – неосмотрительно удивляюсь я неожиданному предложению.
– Я возьму Вам что-нибудь лёгкое! – не отстаёт мужчина.
– Не желая ввязываться в диалог, отрицательно мотаю головой, слегка прищёлкнув языком.
– У Вас есть внуки? – невпопад спрашивает он.
– И внуки, и правнуки и муж! – перебираюсь за другой столик, в надежде спокойно допить кофе. Но не тут-то было. «Она же сама разрешила присесть к ней!» – разразился монологом мужчина, в поисках сочувствия окружающих, честя женскую алогичность, жадность, коварство и непоследовательность. Никто из немногочисленных посетителей кафе не проявил ни малейшего интереса к происходящему, но хрупкое равновесие кофейной магии, на маленьком островке за цветочными вазонами, посреди рёва и галдежа магистральной улицы, было окончательно разрушено.
И вдруг всплыло воспоминание. Рига. Кофейня. Полупустой зал. За наш столик, поздоровавшись, спросил разрешение сесть молодой человек. Нам стало интересно – с кем он хочет познакомиться: со мной или с супругой брата, я была моложе, она – презентабельней. А парень молча прочитал газету, выпил кофе и, пожелав нам доброго дня, растворился в сутолоке улиц.
Как я теперь понимала его – непрочитанный знак, поданный мне почти полстолетия тому.
Москва. 1961 год. На улице меня догоняет парень с виду похожий на вьетнамца и цепляет за рукав, пытаясь остановить:
– Я тебя любить.
– Что вот так сходу, только подойдя? И почему Вы мне тыкаете?
– Мне учительница сказал, что русский девушка знакомил, потому легче русский учить.
– Я не хочу с Вами знакомиться, – выдёргиваю руку и поворачиваюсь уйти.
– Ты меня не любить?! Ты не хороший девушка! Дружба народов так не учит[5].
Тель-Авив. 2019 год. Сижу на скамейке возле автобусной остановки, жду супруга. Рядом садится мужчина:
– Ты куда едешь?
Не реагирую. Стоит хоть слово сказать, вопросы посыплются как из рога изобилия: откуда приехала, когда, с кем живёшь, муж, дети… и так без конца, пока не подойдёт кто-то из его (её) знакомых, или автобус, отвернутся не извинившись и не попрощавшись, а встретив следующий раз и не узнают.
Но мужчине скучно и он продолжает расспросы, а я продолжаю молчать. С другой стороны от меня села женщина и они начали общаться между собой на фарси, вплетая русские слова и фразы, по обрывкам которых было понятно, что разговор идёт обо мне. А потом она спросила меня:
– 72 автобус прошёл?
– Минут десять назад, – говорю ей, глядя на часы.
– А 126?
– Не было.
– А так ты ждёшь 126 автобус, – обрадованно вступает в разговор мужчина, – ты куда едешь в Ришон-ле-Цион?
Отрицательно качаю головой, но тут в разговор опять вступает соседка по лавочке слева:
– Ты какой автобус ждёшь?
– Никакой, – отвечаю, – но видя её недоумённый взгляд, поясняю: «Я жду мужа».
– Бат зона[6], – отзывается справа мужчина.
И мне вдруг вспомнился московский эпизод, про который я уже давным-давно забыла, и так захотелось ему сказать: «Дружба народов так не учит», но я только рассмеялась.
Женщина стала что-то быстро говорить ему на фарси, поглядывая на меня и несколько раз произнеся слово «муж». Мужик быстро взглянул на меня, поднялся и ретировался в тень за остановкой. Я так и не поняла – она объяснила ему, что замужняя дама не должна общаться с незнакомыми мужчинами, или что ожидание мужа не совсем то, что он подумал.
Под оком съёмной конурки, на клочке утрамбованной машинами, мотоциклами и десятками ног, ссохшейся, как камень, под низким израильским солнцем, вонючей от собачьих фекалий и мочи, глинисто-песчаной почвы, вырастили мы клумбочку. По ней ездили, её ломали и обрывали, в ней выгуливали собак… и хотя многие растения не сохранились, но мы выстояли, и она и сейчас радует нас прекрасными цветами, чудными запахами и небольшими, очень вкусными, лимончиками. Когда в первые годы расцветали наши подсолнухи, все вокруг удивлялись, многие спрашивали, что это за цветы, устраивали под ними фотосессии, показывали детям откуда берутся семечки. Правда это не мешало ни ломать, ни воровать их, как и другие наши растения. Больше всего пострадала никотиана, которую мы регулярно обрезали и тем не менее она поднялась до середины второго этажа. Тоненький стволик с гибкими хрупкими веточками, усыпанными изящными, длинными, с короткой юбочкой на конце, жёлтыми цветами. Ей просто подорвали корни, постоянно опираясь на неё рукой, останавливаясь поговорить на выходе из подъезда. Пропал и базилик, выросший почти до двух метров, с густыми сиреневыми соцветиями на концах многочисленных веточек. Выходцы из Средней Азии, преимущественно населяющие этот район, искренне недоумевали, почему мы недовольны, когда они его обламывают. Разве он наш? Он же растёт! Ну и что, что мы его посадили и поливаем… Они же не просто так срывают, а добавляют его в пищу…
Некоторые советовали нам построить высокий забор, но нам так хотелось, чтобы было не только приятно, но и красиво. Поэтому у нас только маленький бордюрчик, супруг подвязывает и обрезает растения, убирает часть сорняков, поливает… а я собираю улиток, чищу клумбу и заметаю прилегающую территорию от сыплющихся – с соседних пустошей, бугенвиллеи (оплетающей высокий глухой забор, загораживающий кусок двора стоящего напротив дома), стоящего неподалёку большущего дерева – листьев, шелухи, веточек, прочего растительного мусора, а из окон и рук – бытовых отходов и многочисленных окурков.
Реакция у людей, на подметание мной тротуаров разная. Одни хвалят, другие говорят, что этим должна заниматься не я, а мэрия, но больше всего понравилась возмутившаяся дама, напомнившая мне два аналогичных случая, в другой стране и иной ситуации.
Первый случай, когда в кафе самообслуживания я ходила между стойкой раздачи и сидящей за столиком мамой, сначала выясняя, что есть в меню и чего ей хочется, а затем принося еду. Мужчины, разместившиеся рядом, возмутились: «Девушка! Подойдите уже к нам! Сколько можно обслуживать один и тот же столик!..». Как же они были смущены и извинялись, когда я к ним подошла.
Второй – когда от тоски двухсуточной поездки, не найдя проводников, я разыскала веник и подмела ужасно грязное купе, в середине вагона поезда Львов-Ленинград. Совок я не обнаружила, а оставлять мусор в коридоре было неудобно. Вышедшая из соседних дверей дама, никак не хотела поверить, что я не проводник, видя, как я мету мусор в сторону тамбура.
Что произошло дальше сейчас и здесь, возле клумбы, полагаю вы уже догадались. И отвечаю на незаданный вами вопрос: нет, заметать остальные части тротуара возле соседних домов я не стала, даже под угрозой дамы, обещавшей позвонить в городское управление и пожаловаться, что я отказалась убирать под её окнами.
Район, где снимали квартиру, наводнили нелегалы, в основном молодые парни. Во дворе-колодце, меж двух пятиэтажных домов, потекли трубы возле счётчиков воды из-за прикованных к ним цепями ворованных велосипедов, валяются шприцы и презервативы, происходят постоянные разборки, драки, с попыткой сорвать и использовать в качестве орудия газовые баллоны… На соседних улицах грабежи. Одну пенсионерку, ворвавшись в квартиру, убили, другую, семидесяти лет, изнасиловали…
И опять-таки повторюсь, что когда говорят – никто не пострадал, или – пострадало столько-то человек – это не так. Мы все, жители того района, были заложниками и пострадавшими. Происходящее давило на психику, меняло жизнь и отношение к окружающей действительности.
Везде что-то происходит – пожимали плечами жители других районов, не понимая наших проблем. Конечно, везде что-то происходит, но одно дело, когда в массу рыб заплывает хищник и совсем другое, когда косяк хищников движется сквозь косяк рыбы.
Я бы возможно тоже не поняла этого, если бы не собственное неадекватное поведение.
Хожу по парку, фотографирую цветочки. Вдруг вижу, боковым зрением, ко мне, наперерез через клумбы и дорожки, направляется габаритный молодой человек цвета зрелого тмина. Убираю фотоаппарат в рюкзак и группируюсь, хоть и понятно, что если что – это не спасёт. Он останавливается за несколько шагов от меня, здоровается и протягивает веточку пахучей герани: "Не подскажешь, что за растение? Многие другие здесь узнал, а этого никогда не видел" …
Рано утром надо пройти узким проулком между глухими каменными заборами в два человеческих роста. Перед поворотом в него, меня перегоняет худосочный парень, цвета конского каштана, и медленно идёт впереди, приостанавливаясь и оглядываясь. Думаю: "Ни фига, так просто я не сдамся!" и поднимаю с дороги каменюку. Он ещё раз обернулся и… дал стрекача. Я ещё никогда не видела, чтобы так улепётывали. Представляю, что он рассказывал после этого своим знакомым: «Иду утром, оглядываюсь, друга жду. Только вошёл в узкий пустынный проулок, как какая-то местная ненормальная бабка, схватила с дороги камень и за мной…»
– Пане, як та рослина зветься?
– Který? To? – показывает на куст с большими белыми граммофонами.
– Ні, ота, поцяткована.
– Nevím.
– А та на яку ви вказали?
– Taky nevím, paní.
– Вы понимаете по-русски?
– Да!
– Подскажите, что можно посмотреть здесь, недалеко от города?
– Это вам надо в Прагу, я там не знаю.
– Нет в Праге мы были, здесь, вокруг Марианске Лазне…
– Ну так есть троллейбус.
– И что можно посмотреть с троллейбуса?
– Здесь, внизу, спуститесь, троллейбус.
Сижу напротив магазина в ожидании супруга. Рядом останавливается дама, бросая красноречивые взгляды на меня и правую сторону скамьи. Не понимаю, что ей надо, все лавочки пустые, да и справа от меня достаточно места ещё для двоих, но всё же сдвигаюсь к левому краю. Дама отворачивается и идёт дальше.
Лифт в санатории. Заходя все здороваются, выходя – прощаются. Основной язык – чешский, реже – немецкий и словацкий. Я тоже со всеми здороваюсь и прощаюсь на чешском или немецком, тут же вызывая вопрос: откуда мы. В зависимости от ситуации и настроения, называю то Израиль, то Западную Украину, и то и другое – релевантно. И из одной и из другой страны мы здесь единственные. Мои познания иностранных языков весьма ограничены, общаемся на всех языках одновременно + жестикуляция и мимика. Старшее поколение ещё отрывочно помнит русский. Мы с супругом, между собой, чаще общаемся на украинском, да и с чехами на нём легче объяснятся, особенно понимая польский. Точно также происходил и следующий диалог, но для удобства чтения подаю его на русском языке.
– Что это за язык? – спросил невысокий полный, слегка лысоватый, мужчина, услышав наш с супругом диалог.
– Украинский.
– Вы из Украины? Откуда?
– Со Львова. А Вы что бывали в Украине?
– Во Львове было много жидов… – его дальнейшую фразу я не разобрала, но по интонации и любопытствующим взглядам присутствующих поняла, что он сказал какую-то гадость.
– Да! – ответила я и тыкнула себя в грудь: «Вот я – жидовка со Львова!»
Все рассмеялись, а мужчина покраснел и вышел из лифта на ближайшем этаже.
Самое удивительное, что в лифте было всего шесть человек, вместе с нами, но после этого случая, в санатории, со мной стали здороваться даже те, кто раньше этого не делал.
Во время пребывания в Чехии, супруг хотел приобрести новую катушку для спиннинга. В Моравской здравнице Лугачовице товаров для рыбаков не было и мы поехали в город Угерски-Брод, предварительно узнав, что магазин находится на улице Vlčnovská 2344, через мост от вокзала по направлению к супермаркету «Кауфланд».
Супермаркет хорошо виден ещё сверху, с моста, но ни одной таблички с названием улиц мы не обнаружили. От проходящих мужчин услышали только короткое: «nevím!» – не знаю. Прохожих не было и когда из-за угла появились две дамы, я бросилась им наперерез, хотя супруг и пытался меня урезонить: «Откуда они могут знать?! Они что на рыбалку ходят?! Мужики не знают, а ты хочешь баб спрашивать».
Тем не менее, дамы внимательно выслушали моё объяснение, подкреплённое пантомимой рыбной ловли … и заговорили между собой. Я уловила словосочетание «рыбарски потребы» и обрадовалась:
– Йо, йо! Рыбарски потребы!
Дамы объяснили, что это далеко, лучше ехать автобусом.
– Вот, нам дали с компьютера, – показываю распечатку с адресом, – но мы не можем найти улицу.
– Вы на ней находитесь, – сказала старшая дама, – возможно она длится и туда… и начала медленно и детально объяснять дорогу. В то время как младшая ушла вперёд по улице.
Как же я была неправа решив, что ей просто не хватило терпения. Через несколько минут она вернулась и сообщила, что магазин находится в двадцати метрах за поворотом. Мы поблагодарили, попрощались и с удивлением увидели, что дамы вернулись назад, к переходу, и пошли к супермаркету.
Не знаю кого там любят или не любят чехи, но эта встреча ещё раз убедила меня, что люди везде одинаковы, во всех странах, и все разные.
Если вы ждёте прохода на фуникулёр, отступив на четверть метра, а только что пришедшая молодая пара быстро вклинивается, в момент открытия, между вами и входом – это Чехия.
Если вы объясняете очереди, что вам только спросить и
– на вас недоумённо смотрят, но ничего не говорят – это Израиль;
– ещё и соглашаются – это выходцы из СССР;
– начинают ругаться и возмущаться – выходцы из России, или вы в Чехии;
– говорят, что им тоже только спросить – вы в Украине.
Если вы фотографируете и
– люди останавливаются, чтобы вам не мешать – это Германия или Израиль;
– идут между вами и объектом съёмки, не обращая на вас внимания – Чехия, Болгария, или Украина, а также Израиль или любая другая страна, наводнённая туристами.
– при этом ещё и ругаются – Польша;
– становятся перед объективом, предлагая что-либо купить – Италия.
Если водитель ведёт автобус
– молча, ни на что не отвлекаясь – это Италия;
– бросает короткие реплики пассажирам – Украина или Болгария;
– пьёт кофе, ест бутерброды, разговаривает по телефону или с пассажирами, жестикулируя обоими руками, а на светофорах читает газету или разгадывает кроссворд – это Израиль.
Если к собирающемуся отъехать от остановки автобусу бежит человек с пакетами в обоих руках, разговаривая по телефону, прижатому ухом к плечу, а пассажиры дружно требуют, чтобы водитель его подождал – это Израиль.
Если, уезжая с пикника на природе люди складывают мусор в пакеты и кладут в предназначенные для него места или забирают с собой в машину, а в городе мусорят себе под ноги – это Израиль.
Если
– горожане одеты днём, как на деловые приёмы или на банкет – это Украина или Польша;
– вы встретили на улице мужчину в пиджаке, трусах и шлёпках на босу ногу или девушку в меховой безрукавке, трусиках и сапогах с открытой поясницей, животом и голыми ногами вы в Израиле.
Если в автобусе молодые люди
– вам сразу уступили место – это Украина;
– после непродолжительного стояния рядом – это Израиль;
– вас не замечают вообще – это Польша или русские в Израиле.
Если на сложном перекрёстке трёх и более направлений с пешеходными переходами, при отключившихся светофорах машины пропускают друг друга и пешеходов, не образуя пробок – это Израиль.
Если в магазине, банке, гостинице, учреждениях… вы вынуждены ожидать пока сотрудники наедятся, накурятся, выпьют кофе, наговорятся между собой и по телефону перед тем, как вас обслужить – сложно сказать, где именно вы в данный момент находитесь.
Если вы имеете возможность вести эти наблюдения, значит в вашей жизни не всё так плохо.
Скажите, что лучше: говорить правду или лгать?! Конечно правду, – ответите вы мне и солжёте, как часто это делаете в реальной жизни. А вот сказки бывает попадаются и правдивые. К примеру, «Морозко».
Оставим в стороне нравственность старика, предпочетшего мир с супругой – жизни родной дочери, и обратимся к образу самой девушки: «и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела ещё до свету…» – чистый идеал!
Но читаем дальше:
«Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает… «Тепло ли тебе, девица?» – задаёт ей вопрос Морозко. «Тепло, Морозушко, тепло, батюшка» – льстиво врёт ему в глаза дедова дочка. Он её дальше морозит, а она упрямо своё твердит, не уступает: «Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит: Ой, тепло, голубчик Морозушко! Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами».
И знал же что врёт, да видно нравилось ему, что льстит и не перечит.
А старухина дочь бесхитростной была, подлизываться да врать не умела. И на вопрос: «Тепло ли тебе, девица?» честно ответила: «Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко…». И сколько он её ни морозил, так и не смогла понять, что добивался он от неё не правды, а лести да лжи. За что и поплатилась.
Скажете – это сказка?! А разве не то же самое происходит в жизни?! И разе не «дедову дочку», врушку и притворщицу, учите вы своих детей считать положительным персонажем?!
Встать! Суд идёт! Слушается дело об убийстве, нанесении повреждений и морального ущерба семи, из двух сотен, мирных манифестантов гражданином Н. и членами его семьи.
– Обвиняемые, что Вы можете сказать в свою защиту.
– Они напали на нас.
– Отклоняется. Подобная формулировка неприемлема. Это была мирная демонстрация протеста.
– Как же мирная, когда они пытались прорваться на нашу территорию, забрасывали нас камнями и бутылками с зажигательной смесью, сожгли наш сад и продуктовые запасы.
– В данном суде пострадавшими являются они, а не вы. Поэтому суд не станет рассматривать дело с подобных позиций. Вы должны признать свою вину и выплатить пострадавшим компенсации.
– Но мы на них не нападали, это они разрушили часть наших ограждений, побили стёкла в строениях, устроили пожары.
– Однако вы живы, а четверо из них мертвы.
– Но один умер сам, оттого, что надышался палённой резиной, которую они же и подожгли, чтобы подобраться к забору.
– Если бы вы дали им беспрепятственно преодолеть ограду, они бы остались живы.
– Но тогда они бы убили нас. Двое из убитых перелезли через забор и напали на нас с ножами.
– Вы сами сейчас признали, что применили неадекватную защиту. У них были только ножи и камни, а вы использовали огнестрельное оружие.
– Но их было несколько сотен, а нас всего трое, мы защищали свой дом и своих детей.
– Пострадавшие утверждают, что этот дом находится на их территории, на что у них имеются документы.
– Но Вы же сами говорили, что установить подлинность этих документов не представляется возможным.
– Это не имеет значения!
– Но наша семья живёт здесь уже четвёртое поколение и у нас имеются вполне официальные документы на этот участок и дом.
– Это тоже не имеет никакого значения, поскольку суд отклонил ваши документы от рассмотрения.
– Но Ваша честь…
– Обвиняемая сторона лишается слова за неуважение к суду.
Скажете таких судов не бывает?!
«Согласно основной версии … этноним украинец и название Украины этимологически связаны с древнерусским словом оукраина («пограничье», «окраинная земля»)». Украинцы – Википедия.
Очень удобно, так много буковок совпадает, прямо как в словах рожь и рожа.
Следуя этому принципу, можно сделать другое предположение, а именно, что украинцы – это те, которые выкапывали свои криницы, в отличие от других, не делавших этого, и жили у криницы, то есть оседло у своих криниц, у криницы = украинцы.
Продолжая в том же духе, приходим к выводу, что россияне, это те которые ушли по росам, рассеялись между другими народами – рассеянные = россияне.
Кому не нравится, может подобрать другие слова с такими же буковками и запустить в Интернет. И знаете, что смешно, или печально, – найдётся множество людей, которые поверят и будут затем бить себя кулаком в грудь и возглашать: «Я сам читал!»