Книга сновидений (антология)

Джованни Папини Последний визит Бледного кабальеро (перевод Т. Ветровой)

Все называли его Черным кабальеро, настоящего его имени не знал никто. После его внезапного исчезновения от него и следа никакого не осталось, кроме разве что воспоминания о его улыбке и портрета работы Себастьяна дель Пиомбо, на котором был изображен мужчина, кутающийся в меховую накидку, с бессильно свисающей, будто во сне, рукой в перчатке. Тем, кто испытывал к нему чувство симпатии (в числе этих немногих был и я), запомнились также его бледная, с оттенком желтизны, прозрачная кожа, легкая, женственная походка и затуманенный взор.

По правде говоря, от него исходил ужас. Его присутствие придавало фантастическую окраску самым простым вещам: стоило его руке коснуться любой вещи, и та, казалось, тут же переходила в мир сновидений… Никто его не расспрашивал ни о его недуге, ни о причине небрежного отношения к своему здоровью. Он постоянно пребывал в движении — и днем и ночью. Никто не знал, где его дом, никто не знал ни его родителей, ни братьев. Однажды он появился в городе, а спустя несколько лет также неожиданно исчез.

Накануне исчезновения, когда только-только светало, он вошел в мою комнату проститься. Я ощутил мягкость его перчатки у себя на лбу и увидел его улыбку, скорее похожую на воспоминание об улыбке, взор его блуждал более обыкновенного. Было видно, что он провел бессонную ночь, нетерпеливо ожидая зари: руки его дрожали, а все тело, казалось, было охвачено жаром.

Я поинтересовался, не мучает ли его сегодня, более чем всегда, болезнь.

— Вы, как и все другие, полагаете, что я болен? А почему не сказать, что я сам и есть болезнь? У меня нет ничего, лично мне принадлежащего, даже болезни, напротив, существует некто, кому принадлежу я сам.

Будучи привычным к его странным речам, я промолчал. Он подошел к моей кровати и снова коснулся перчаткой моего лба. — Не похоже, чтобы у Вас был жар, Вы совершенно здоровы и спокойны. Возможно, это Вас напугает, но я скажу, кто я. И, наверное, уже никогда не смогу этого повторить. Он сел на стул и продолжал, чуть повысив голос:

— Я не настоящий человек, из плоти и крови. Я всего-навсего образ из сна. Один из персонажей Шекспира восклицает, словно обо мне, трагически точно: я сделан из той же субстанции, что и сны! И это действительно так, потому что есть некто, кому я снюсь; есть некто, кто засыпает и погружается в сновидения, и он заставляет меня действовать, жить, двигаться, — и в этот самый момент он видит во сне, что я все это говорю. Впервые появившись в его сновидении, я обрел жизнь: я гость его долгих ночных фантазий, таких интенсивных, что они позволяют видеть меня и тем, кто проснулся. Но мир бодрствующих — не мой мир. Моя истинная жизнь — та, что происходит в душе моего спящего создателя. Я вовсе не прибегаю к загадкам и символам — я говорю правду. Быть действующим лицом сновидения — не самое страшное. Есть поэты, которые говорят, что человеческая жизнь — это тень сна, и есть философы, которые утверждают, что реальность — это галлюцинация. Но кто же тот, кому я снюсь? Кто тот, что заставляет меня появляться, а просыпаясь, стирает мой образ? Сколько раз я думал о своем спящем хозяине!.. Этот вопрос преследует меня с той минуты, как я осознал, из какой материи я сотворен. Поймите, как важна для меня эта проблема. Персонажи снов вольны в своих желаниях, есть и у меня одна мечта. Вначале меня страшила мысль разбудить его, то есть уничтожить себя. И я вел себя добродетельно. До той поры, пока не устал от унизительности этого представления и со всей страстью возжелал того, чего раньше боялся: разбудить его. Сам я не склонен к преступлению, но неужели тот, кто видит меня во сне, не пугается видений, заставляющих содрогаться других людей? Наслаждается ли он ужасными образами или не придает им никакого значения? Я все твержу ему, что я сон, и хочу, чтобы ему снилось то, что снится. Разве нет людей, которые просыпаются, когда понимают, что им привиделся сон? Когда же, ну когда я добьюсь желаемого?

Бледный кабальеро отшатнулся, резко вскинув левую руку в перчатке, возможно, в предчувствии чего-то ужасного.

— Вы думаете, я лгу? Почему я не могу исчезнуть? Утешьте меня, скажите хоть что-нибудь, имейте жалость к скучному призраку… Но я не нашелся, что сказать. Он протянул мне руку. Казалось, он стал выше ростом, чем обычно, а кожа его была до того прозрачна, что почти просвечивала насквозь. Он что-то тихо произнес, вышел из моей комнаты, и с тех пор его мог видеть лишь один человек, некто.

Джованни Папины, "Трагическая повседневность" (1906)