Мой сын оплакивал мою смерть. Я видел, как он склоняется над гробом. Я хотел вскочить и закричать, что это неправда, что речь идет о совсем другом человеке, возможно, абсолютно похожем на меня, но я не мог ничего сделать из-за крокодила. Он затаился там, впереди, в глубоком рве, готовый проглотить меня. Я закричал что было мочи, но все, кто собрался на ночное бдение вокруг гроба, вместо того чтобы внять предостережению, смотрели на меня с упреком, возможно, потому, что я раздразнил зверя и они испугались, что он бросится на них самих. Только Клайд, один-единственный, не видел и не слышал меня. Появившийся человек из похоронного бюро с футляром в руке напоминал скрипача, однако он вытащил паяльник. Откровенно говоря, я подумал, что все кончено, меня похоронят заживо и я ничего не смогу объяснить. Стоявшие рядом пытались оттащить его — это был самый тягостный момент, — но он вцепился в гроб. Служащий начал паять крышку со стороны ног, и здесь я не выдержал: зажмурив глаза, бросился прямо в ров, не думая о неминуемой гибели. А потом я только и помню, что удар по подбородку. Словно лезвие ободрало кожу или чем-то задели зуб. Когда я почувствовал жжение от паяльника, то очнулся и все окончательно понял. Клайд был прав — я умер. Тот же зал, те же люди. И мой бедный сын там же. Паяльник шипел где-то около ноги. Служащий приподнял незакрепленный край крышки, вытащил носовой платок и вытер кровь, сочившуюся из ранки. "Так бывает, — заметил он, — это из-за паяльника".
Хорхе Алъберто Феррандо, «Частокол» (1975)