Когда играют дельфины…

Ученые дельфины

За последние несколько дней у майора Страхова заметно испортилось настроение. Еще бы: главный враг, в существовании которого он был уверен с самого начала, продолжал оставаться неуловимым. Больше того, Родлинский, несомненно, успел получить указания и свернул свою работу. Регулярное наблюдение за фотографом вот уже две недели ничего не давало. Обычные встречи, обычные посещения кино и все. Под благовидным предлогом — ремонт смещения — Гришин прекратил занятия фотокружка. Юрочка Веселов присылал жизнерадостные письма с далекого завода. Страхов читал их со смешанным чувством — он немного любовался молодостью, задором, бьющими ключом в этом юнце, и в то же время осуждал его за легкомыслие, болтливость, чуть было не приведшие к разглашению важной государственной тайны. «Головотяпство со взломом, — вспомнил он полюбившееся ему выражение Ильфа и Петрова. — Кажется, и мы допустили что-то вроде этого…»

— Товарищ майор, разрешите войти.

— Да, — Страхов недовольно посмотрел на своего помощника. — Что нового, Марченко?

— Отличные новости, товарищ майор. Вчера вечером Родлинский был в библиотеке иностранной литературы. Менял книги. Он записан библиотеке. Вот копия его формуляра.

— Ну и что?

Марченко удивленно посмотрел на майора:

— Это подозрительно… Зачем фотографу знать английский язык?

— Какая, извините меня, Марченко, чушь. По-вашему, все изучающие английский язык должны быть под подозрением? Да у него в анкете написано, что он окончил краткосрочные курсы иностранных языков. И вообще изучение языка нужно всячески приветствовать. Вам первому не мешало бы заниматься им следует.

— Виноват, товарищ майор, мне некогда.

— А мне есть когда? Садитесь.

Страхов задумался. Ясно, что сейчас все внимание должно быть направлено на установление связей фотографа. А тот притаился и ждет. Ждет терпеливо, ведь ему спешить некуда. Ждет и почитывает книги…

— Что ж, Марченко, следите за библиотекой. — Страхов взял список книг, прочитана Родлинским, — Диккенс, Диккенс, Диккенс…

«Ишь, любитель классики», — подумал он…

В этот же день майор получил новое задание. При других обстоятельствах он наверное обрадовался бы этому необычному заданию. Но сейчас оно казалось ему несколько несвоевременным. Только на днях обнаружен, наконец один из возможных главарей шпионской группы — Родлинский. Майор отлично понимал, что фотограф — враг очень опытный, хитры беспощадный, готовый пойти на все, лишь замести следы. С ним нужно быть особенно осторожным и вместе с тем нельзя чрезмерно затягивать дело, ибо Родлинский располагал некоторыми секретными сведениями и мог, будучи на свободе, принести немало вреда. В такой момент Страхову не хотелось оставлять руководство оперативной группой и передавать капитану Тимофееву, но… приказ есть приказ.

Обуреваемый невеселыми мыслями, майор входил в здание штаба. Одного из моряков с которыми ему предстояло работать, — капитана второго ранга Фролова — он хорошо знал, и это упростило церемонию взаимного представления. Второй моряк — капитан-лейтенант Нестеренко — оказался, по мнению Стахова, очень симпатичным и скромным молодым человеком. Через несколько минут офицеры сидели в креслах возле открытого окна, и моряки вводили Страхова в курс дела. Фактов, которые проливали бы хоть какой-то свет на таинственного фотографа, почти не было, и все дело представлялось до крайности загадочным. Майор узнал, что эскадренный миноносец «Бодрый» специально выходил второй раз на мерную милю, чтобы обнаружить фотографа. Результаты этого выхода оказались плачевными. Эсминец, как выяснилось через несколько дней, вновь был сфотографирован, но сам ничего обнаружить не смог.

— У нас, правда, возникли некоторые подозрения, — начал капитан-лейтенант, но Фролов протестующе замахал руками.

— Что вы, что вы! Зачем говорить об этом! — сказал он. — Это же из области чистой фантастики.

— Но в чем дело? — поинтересовался Страхов.

— Видите ли, Алексей Иванович, — ответил Фролов, — дело в том, что в последний раз на «Бодром» ходил главстаршина Боровой, лучший на флоте гидроакустик. В тот момент, когда, как позже выяснилось, эсминец был сфотографирован, Боровой слышал шум резвящегося крупного дельфина. Мы выяснили, что и акустики всех трех эсминцев во время первого выхода на мерную милю тоже слышали дельфинов, ведь они производят очень характерный шум. Вместе с тем и командиры кораблей и все сигнальщики в один голос утверждают, что на поверхности моря дельфинов они не видели. Но согласитесь, Алексей Иванович, не можем же мы подозревать дельфинов! — улыбаясь, добавил Фролов.

— А почему бы и нет? — возразил Страхов.

— Не знаю, не знаю, товарищ майор. Я в этом сильно сомневаюсь. Кроме того, откуда он может взяться? Ведь нет же у него компаса и часов, чтобы к точно назначенному времени приплывать в определенное место.

— А на той шхуне не могли его доставить? — вставил капитан-лейтенант Нестеренко, до сих пор молчавший и внимательно слушавший разговор старших. — Ведь она регулярно появляется в пределах видимости.

— На шхуне? — переспросил Фролов и, помолчав минуту, неуверенно ответил: — На шхуне, пожалуй, могли… Но все равно это мало похоже на правду. Не верю я, что дельфина можно так натренировать.

— А я верю, — спокойно, но твердо ответил Нестеренко.

— Не будем спорить, товарищи, — вмешался майор Страхов. — Тем более, что другой версии у нас с вами пока нет. Не так ли?

Моряки согласились.

— В таком случае, — продолжал Страхов, — у меня есть предложение. Насколько я понимаю, никто из нас почти ничего о дельфинах не знает. Давайте побеседуем со специалистом-гидробиологом. Ведь в городе, к счастью, есть научно-исследовательская биостанция. Нет возражений? Чудесно!

На биостанцию офицеры пришли в тот же день. Помещалась она в небольшом двухэтажном домике, на самой окраине города. Перешагнув порог кабинета заведующего, гости в замешательстве остановились.

Большая светлая комната напоминала музей. На многочисленных полках и тумбочках в безукоризненном порядке выстроились сотни стеклянных банок и баночек, наполненных морской водой. В них плавали и ползали бесчисленные представители морской фауны. Здесь были всевозможные рыбы и крабы, рачки самых различных форм и расцветок и радужные раковины — жилища морских моллюсков, водяные жуки и черви. На стенах кабинета висели разнообразные сетки, сачки на длинных бамбуковых ручках, несложные приборы для взятия проб воды на разных глубинах и множество других вещей.

Но первое, что бросалось в глаза, был большой — ведер на двести — аквариум, установленный посреди комнаты на низком массивном столе. В воде, освещенной двумя электрическими лампами, среди пузырьков воздуха, серебристыми цепочками поднимающихся с песчаного дна, лениво шевелили плавниками морской кот с острым, как бритва, жалом на хвосте, плоская камбала и длинный, ощетинившийся колючками плавников морской окунь. Прилепившись к обточенному прибоем камню, распустила бледно-розовые усы-щупальцы красавица актиния, колыхалась грибовидная медуза.

Пораженные неожиданным зрелищем, офицеры не сразу заметили маленького, худощавого старичка с аккуратной седой бородкой, стоявшего возле письменного стола, заваленного грудой бумаг. Это был заведующий станцией, крупный ученый.

— Любуетесь, товарищи? — спросил он, поздоровавшись с гостями. — Понимаю, понимаю. Я уже сорок лет любуюсь всем этим. Ведь море — очень интересная штука. Особенно с точки зрения биолога. Ни в одном месте на суше вы не найдете такого необычайного разнообразия жизненных форм, как в море. То, что вы видите здесь, — ничтожная доля. Хотя должен похвастать, — профессор подошел к аквариуму и слегка постучал по толстому стеклу, — такого вы пока еще не увидите во многих наших университетах. Это опытный аквариум. За два года мы ни разу не добавляли в него морской воды. Но ведь она испаряется, скажете вы, если добавлять обычную пресную воду, все обитатели погибнут. Верно. Вода-то испаряется, но соли, растворенные в ней, остаются. Следовательно, нужно добавлять чистую дистиллированную воду. Так мы и делаем.

Профессор на мгновение умолк, потом, словно вспомнив о чем-то, виновато улыбнулся:

— Простите меня, старика. Ведь вы по делу пришли, а я начал читать лекцию по биологии. Слушаю вас.

Майор Страхов попросил ученого рассказать им о дельфинах, пояснив, не вдаваясь в детали, зачем им эти сведения понадобились.

— Мое мнение таково, — сказал наконец профессор, — дельфины, без сомнения, поддаются дрессировке, но в известных пределах. Только с очень большой натяжкой можно допустить, что это животное способно без сопровождения дрессировщика проплыть большое расстояние в определенном направлении, несколько раз обойти неизвестный предмет, — а ведь без этого нельзя сделать нескольких снимков, — и вернуться назад. Короче говоря, я считаю, что ваша версия о дрессированном дельфине, несущем автоматический фотоаппарат, мало вероятна.

Профессор неожиданно встал и снял с полки шкафа большую кожаную папку.

— Сейчас я покажу вам одну забавную вещь. Уверен, что она вас заинтересует. Дело в том, — продолжал он, развязывая шнурок, — что я регулярно вырезаю из зарубежных газет статьи, относящиеся к рыбам и различным морским животным. Вот почитайте, что писала недавно о дельфинах одна весьма солидная газета.

Профессор протянул Страхову две вырезки с жирными кричащими заголовками. Одна из них сообщала о сенсационном матче морских львов и дельфинов. Тут же был напечатан и портрет главного тренера профессора Ренуара. Вторая начиналась словами: «Адмирал Майлс говорит „О’кей!“» Это были те самые десять строк, на которых сделал карьеру пожарный репортер Гарри Коперхед…