Когда наступает время. Книга 1.

Annotation

Когда наступает время. (Исторический роман по А. Македонскому). Книга 1. (https://ficbook.net/readfic/3604725)

Направленность: Слэш

Автор: general root (https://ficbook.net/authors/1013726)

Фэндом: Ориджиналы

Рейтинг: PG-13

Размер: 166 страниц

Кол-во частей:16

Статус: завершён

Метки: Смерть основных персонажей, Ангст, Драма, Исторические эпохи

Описание:

Александр - величайший из воинов древности. Харизма, военный гений, преданность идее затмевают его ошибки и неудачи. Я изучала его на протяжении многих лет и могу предложить вам свое видение истории его жизни и смерти.

Примечания:

Ав­тор вы­ража­ет ог­ромную бла­годар­ность CoLandrish за по­мощь в ра­боте над грам­ма­тикой.

Посвящение:

Моему другу, трагически погибшему 14.07.15 Захарову Темке.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора / переводчика

Сузы (стр 1-8)

Сузы (стр 9 - 17)

Сузы (стр 18-28)

Сузы (стр 29-45).

Смерть Гефестиона.

К Вавилону.

Анаксарх.

Погребальный костер.

Когда наступает время.

Гидасп.

Антипатр.

Пердикка.

Десять талантов.

Архелай, сын Менида.

Птолемей.

Сантария.

Сузы (стр 1-8)

(Эта часть немного трудна для чтения, но без ввода реальных исторических лиц и их описания невозможен ни один исторический роман. Если вам все же хочется знать, как разовьются события, наберитесь немного терпения.)

Сузы.

* * *

- Там в Вавилоне… А ведь это был ты.

* * *

Птолемей тяжело поднялся по ступеням и остановился в проеме арки. Дорога по пустыне, столь долгая, утомила старика, и теперь он наслаждался тенью. Он миновал просторные светлые коридоры галерей и вошел в зал в дальнем углу дворца. Македонец не был здесь долгое время, и заскучавшие воспоминания все разом опрокинулись на него, путаясь и вытесняя друг друга. Мальчик с дощечкой на перевязи и свитком чистого папируса, следовавший за стариком повсюду, был готов в тот же миг записать все, что скажет фараон. Он уже открыл баночку с чернилами из сока каракатицы, что висела на поясе, как вдруг Птолемей улыбнулся и сказал:

- Иди, дружок. Сегодня мне нечего сказать тебе. Может быть, позже, а пока дай старику остаться наедине со своими мыслями.

Раб поклонился, так и не выпуская изо рта тростникового пера.

- Пусть принесут неразбавленного вина! - крикнул Птолемей вдогонку.

Оставшись наедине с прошлым, Птолемей медленно прошелся по залу и остановился возле стойки с доспехами. Старая, испытанная в битвах, изломанная мечами в сражениях кираса почетно отдыхала здесь вот уже почти сорок лет. Рисунок на плотно склеенных между собой льняных пластинах истерся и выцвел, но тесненая огранка все еще величественно сияла золотым орнаментом. Птолемей коснулся рукой султана из конских волос на блестящем начищенном шлеме. Жесткие волоски кольнули ладонь, упруго сопротивляясь. Сколько лет минуло, а воспоминания живы! Он вдруг подумал о Македонии, и легкая зябь тронула уставшее сердце. Если раньше он верил, что, может быть, еще увидит ее, то теперь понял, что не увидит уже никогда. Врата открыты. Осталось лишь перешагнуть черту, чтобы стать прошлым.

Птолемей еще раз погладил султан, постоял немного и тяжело опустился в кресло. Голова коснулась спинки, и он, наконец, почувствовал облегчение. Вот и вся жизнь. Пронеслась, разрывая целые государства… Она летела, перекраивая мир, убивая, правя, чтобы теперь еле теплиться в изношенном теле. Все, кого он знал, дерзкие, бесстрашные, великие ушли уже давно еще молодыми, еще полными амбиций и страстей, а он зацепился и продолжал жить. Сражался, повелевал, правил. Кто он? Многоумный Одиссей?! Ха! Улисс, обманувший время?! Царь?! Фараон?! Сотер-спаситель(1)?! Птолемей, сын Лага, македонец по крови?! Да. И по духу тоже.

Птолемей устало закрыл глаза. Скупая слеза соскользнула, спряталась в изгибе морщин, чтобы незаметно добраться до поседевшей бороды и затеряться среди волосков. Перед глазами, сквозь блуждающие волны неясно проявилось лицо Филиппа, кристаллизуясь и обретая очертания. Зевс! Громовержец, покрытый кучерявой порослью, словно катафрактарий(2) чешуей, окруженный стойким ореолом смешанных воедино запахов крепкого вина и мощного перетружденного тела. Филипп второй, царь Македонии. Бесцеремонно взойдя на трон, он был уже настоявшимся перебродившим вином, что тут же мощно излилось пенной лавиной. Сжав отсталую полунищую страну в мощный кулак, он заставил ее разогнуться и выплеснуть волю далеко за свои пределы. Словно дремучий полудикий варвар поднялась Македония, жестоко и нагло выказывая свои амбиции. Перепуганные фракийцы, недоумевающие иллирийцы, растерянные греки не успели понять, как и когда Филипп жестко преклонил их, сломал и воссел Зевсом повелевать. Он, как сосуд, смог вместить в себе бурлящую смесь противоречий. Являясь жестоким и бесстрашным воином, он в тоже время слыл тонким дипломатом и интриганом. Ненавидя женщин, он одновременно обожал их. Беря жен по любви, он никогда не выпускал из мыслей дальновидного расчета, даже более дальновидного, чем возможно было рассчитывать. Устраивая великолепные пиры, он не гнушался после напиться с солдатней. Беседуя с философами о возвышенном, Филипп обожал при этом самые грубые и низкие армейские скабрезности. Противоречия и железная воля сплавлялись в нем воедино, изливаясь мощным селевым потоком.

Обладая нюхом лисицы, македонец с детства видел в юном Птолемее благодатную глину и с малолетства лепил из него будущего стратега. Спешно выданная за Лага мать Птолемея, скрылась в родовом дворце и тихо угасла там в молчании и скорби от позора. Лаг, будучи уже немолодым человеком старательно обходил стороной разговоры о том, что взял в жены девицу с ребенком во чреве. Поговаривали, однако, что сам Филипп приложил к этому руку… ну, не руку, конечно. «Отец дал тебе имя! – частенько грохотал Филипп, гладя по загривку коренастого мальчишку. – Я же дал тебе кровь, а кровь от крови не отступится никогда»! И, как назло, словно в упрек позору матери, Птолемей совсем не походил на Лага. Широкий в кости, плотный и тяжелый, умный и настырный, он был детской копией самого Филиппа. Отдавая Антипатру подросшего мальчишку, Филипп рассмеялся: «Обломай у этого куста ненужные сучки! Хочу, чтоб в единый ствол пошел! И давай, не рассусоливай, вырасти мне достойную опору»! Птолемей почему-то вспомнил, как невольно отшатнулся, увидев впервые, как спружинили ноги царского коня, когда Филипп весом каменной глыбы взгромоздился ему на спину. Он жил неистово, несся, словно необузданный жеребец, и комья из-под копыт его жизни летели камнепадом на всех, ломая, калеча и убивая тех, кто не сумел увернуться. Да и умер македонский царь так же внезапно, как и жил. Стоял, приветствуя подданных, раскрыв объятья своей славе, как вдруг покосился и рухнул навзничь. Небесная твердь словно опрокинулась с высоты, сковав оцепенением все живое. Никто и не заметил сразу, как мгновением раньше подступил к нему телохранитель по имени Павсаний, перебросился парой слов с царем, а после быстро пошел прочь. Опомнились, бросились преследовать убийцу, когда тот уже вскочил на коня. Мощный жеребец власти потерял наездника, а обуздать такую зверюгу в тот момент не решился никто, и тогда случилось то, что… На опустевшем постаменте власти случился сын Филиппа Александр. Бойся, мир! Стенай, ибо к власти пришел тот, кто изменит все!

Птолемей задумался. Власть пожирает людей. Жажда обладания ею столь велика, что, не упившись кровью, утолить невозможно. Три мощных столпа, три атланта держали ее, и она незыблемой платформой покоилась на их плечах. И теперь со смертью Филиппа эта глыба медленно клонилась, сполна черпая краями взбродившую ненависть покореных. Два Филипповых стратега, два бывалых, переваливших шестидесятилетний рубеж титана, два мудрых полководца, Антипатр и Парменион, подобно ощетинившимся львам, что скалятся, вцепившись в землю мощными лапами, защищая детеныша, восстали, готовые растерзать любого, кто решит покуситься на установленный ими порядок. За грозным ревом бывалых вожаков никто не расслышал писка котенка. Никто так и не смог понять, как и когда он поднялся зверем, возвышаясь над обломками Фив и оторвав от добычи окровавленную морду, вдруг жестко и громогласно прорычал: «Я – царь Македонии Александр»! Две крови, две неуемные силы, что соединились в нем, смешались и выплеснулись редкостным сплавом мужества и безрассудства. Два полубога, два легендарных героя, Ахиллес и Геракл, давших ему кровь, могли теперь узреть сквозь пелену истории, как высится в Александре живое воплощение их славы.

Птолемей вздрогнул и открыл глаза. В зале было тихо, и он невольно усмехнулся, когда мысли его обратились к древним мифам. Хирон. Старый мудрый кентавр! Кому, как не ему должен был отдать на воспитание сына царь мирмидонцев Пелей? Кто, как не он мог взрастить в маленьком Ахиллесе величайшего из воинов? Кто же еще, выкармливая мальчика сырыми медвежьими печенками, мог впрыснуть в него столь необузданную жажду крови и подвигов? Посев этих генов, дремавший почти два тысячелетия, проклюнулся и взвился мощным, взбродившим в безумном угаре урожаем. Потомок величайшего из воинов, кровь от крови легендарного мирмидонца, сын Филиппа, Александр. Узри теперь, Ахиллес, свою славу, пережившую века!(3)

Филипп тоже нашел своего кентавра(4) . Мощный, тяжелый, сбитый, словно каменный исполин, покрытый опалено-рыжей шерстью, Леонид, взрастил из ростка царского семени совместно с сорняками разного происхождения достойный любования урожай. Более старшему поколению: Птолемею, Клиту Черному, Филоте, Пердикке, ну, и другим оставалось только удивляться, как уверенно и нагло поднимается с Александром вся эта поросль.

Птолемей подумал про старых друзей. Они были столь разные, что с трудом можно найти в них черты, сходные хотя бы отдаленно.

Филота, сын Пармениона. Пожалуй, самый противоречивый человек из всех сверстников. Утонченный, мягкий, почти изящный в мать, с аккуратными чертами лица, он становился жестким в отца, когда этого требовали обстоятельства. Спокойный, рассудительный характер позволял ему легко манипулировать людьми и обстоятельствами, а пронзительный ум и железная воля сделали его великолепным полководцем. Многие завидовали его успехам, относя их скорее к связям его отца, но Филота лишь посмеивался над этим. Доживи он до старости, скорее всего он смог бы превзойти славу отца, но… Филоту обожали воины и друзья, он снискал уважение среди военачальников и пользовался головокружительным успехом у женщин. Отдав под его командование половину войска, Александр со временем ужаснулся, сколь великая сила может в любой момент обернуться против него самого. Столь обожаемый воинами в начале персидского похода Александр со смертью Филоты впервые увидел, что уже не столь любим своим войском. Царю стоило немалых усилий удержать армию в повиновении, а назревавший бунт чуть не расколол войско в горах Арахозии. Пожалуй, только удаленность от дома и нескончаемость тяжелейших стычек с местным населением позволили Александру удержать власть. Однако, почва доверия царю треснула, постепенно переходя с этого момента в каньон глубочайших противоречий. И тут Александр понял, что боится Филоту. Казнь Филоты ужаснула войско, последовали бунты, что наложило на характер царя тяжелые отметины, которые со временем переросли в бесконечное раздражение.

Птолемей горько усмехнулся. Он так и не простил Александру смерти друга. Его нелюбовь к фавориту Александра Гефестиону в свете этих событий почти переросла в скрытую ненависть. Он вдруг вспомнил, как усердствовал сын Аминты, выстраивая для Филоты обвинения в заговоре, как горячо произнес речь Александр, поверивший в реальность притянутой угрозы, и как поначалу молчал Филота, неготовый ко всему этому. Птолемей вспомнил, как ужаснулся впервые, увидев в глазах Александра гневный огонь безумства, когда тот не внял просьбам прекратить пытки Филоты. Как бы там ни было, Филота погиб зря, потянув следом клубок серьезнейших проблем. В тылу еще оставался отец Филоты Парменион, пока ничего не знающий о смерти последнего сына. Александр испугался первый раз в жизни. Парменион. Он мужественно пережил смерть своих сыновей, послуживших возвышению славы царя.

Смерть Пармениона последовала почти сразу. Александр боялся. Боялся, что Парменион, в чьем управлении находилась Мидия, не простит этого, и армия Александра окажется в Арахозии отрезанной от снабжения и в условиях круговой войны. Старому вояке повезло больше. Он так и не успел ничего понять, когда предательская рука вонзила нож в его ребра. Александр сполна воздал ему, отплатив за все заслуги столь чудовищным предательством. «Таков был конец Пармениона, славного как на войне, так и в мирное время. У него было много удач без царя, царю же без него не удалось совершить ни одного великого дела».(5) Обстановка накалилась, и уже каждый видел связь этих двух смертей. Дух армии пошатнулся.

Птолемея передернуло. Он вновь, как наяву, видел окровавленный мешок в руках Полидаманта. Старик помнил каждый жест: как тот развязывает тугой узел, переворачивает мешок, поднимает, встряхивает, и по полу к ногам Александра катится голова Пармениона. Царь же носком сапога останавливает ее и поворачивает, чтобы лучше рассмотреть лицо. Оно спокойно. Полуоткрытые глаза хранят застывший мудрый взгляд. Они смотрят мягко, почти с отцовской любовью. Взглянув в них, Александр отскакивает с криком: «Уберите это»!

Птолемей подумал, что Парменион, пожалуй, единственный из всех мог открыто угрожать царю, то ли в силу собственного бесстрашия, то ли в силу закаленного возраста, не опасаясь нисколько, что когда-нибудь Александр не стерпит этого. Забыв, кто в младенчестве качал его на руках, Александр ни на мгновение не дрогнул, вынося старику приговор, и тем самым переступил черту, за которой терпел больше неудачи, чем славные победы. Согдиана и Бактрия так никогда и не смирились с волей царя, а Индия сразу же забыла о нем, как только он покинул ее пределы. Слава Александра меркла. Он изменился. Власть сожрала его душу. Захватывая все большие пространства, Александр оторвался от своих корней. Становилось очевидным, что уже не он завоевывает Восток, а Восток завоевывает его. Трещина противоречий царя и его командиров превратилась в глубокую пропасть, и уже казалось, он не слышит их с другого края. Оставались еще те, кто мог лавировать между взрывами волн его настроения, но были и те, кто уже до крайности пресытились этим.

Клит Черный. Высокий, основательный, нахрапистый, с густой гривой жестких черных волос, толстокожий и бесцеремонный. Птолемей всегда думал, что боги создавали его, выстругивая неточеными тупыми орудиями. Высказываясь так, словно рубил с плеча, Клит напрочь был лишен дипломатичности и расчетливости. Ошалелый вояка и драчун, словно ищущий неприятностей, Клит с детства нравился Птолемею. Его сестра Лаодоника поощряла дружбу брата и сына Лага, считая, что Птолемей положительно влияет на взбалмошность Клита, хотя уже в юношеском возрасте в любовных похождениях Птолемей оказался куда более рисковым, чем Клит. Филипп тоже любил черноволосого парня за самоотверженную преданность и храбрость, и он быстро продвигался по службе, вскоре став телохранителем царя. Со смертью Филиппа Клит безоговорочно отдался служению его сыну, и все пошло своим чередом. В сражении на Гранике он едва успел спасти Александру жизнь, но с тех пор что-то надломилось в их отношениях. Уже в Месопотамии телохранитель все чаще позволял себе критику в отношении царя, и чем дальше продвигалось войско, тем глубже становились их противоречия. После смерти Пармениона Клит едва мог сдерживаться, и Александр решил отдалить его от себя, отдав в управление Согдиану. Вояка Клит! Можно ли было оскорбить тебя более?! Можно ли было еще больше уязвить рвущуюся гордость?! Величие и самоуверенность Александра возрастали все более. Македонцы изнемогали, растворяясь среди варваров, которых все ближе допускал к себе царь. Лесть застлала его ум, любое несогласие теперь вызывало в нем приступы болезненного гнева. На самом краю света, в Маракандах в пьяном угаре Александр убил Клита… Бесстрашный Клит! Твою прямоту в итоге увенчала столь глупая смерть, чтобы после опорочить и доброе имя!

Птолемей вздрогнул, словно ощутил его боль. Видения… Старик плыл по ним и словно видел со стороны. Он видел все, удачи, ошибки, только ничего не мог изменить. Гибли его соратники, а Александр продолжал идти на восток.

Наступила очередь Каллисфена. Ученик Аристотеля, его племянник, до мозга костей эллин, философ, ученый. Гордец, презиравший варваров, сам ставший варваром в глазах Александра. Его твердость была столь велика, что он один прямо мог сказать царю то, о чем другие боялись даже думать. Уже в Бактрии Александр окончательно уверился в том, что свободолюбие и упорная приверженность Каллисфена эллинским традициям пагубно отражается на настроениях воинов и приближенных царя. Открыто и жестоко осуждая желание Александра ввести праскинезу(6) , грек высмеял и его мечту стать богом, чего последний уже стерпеть не мог. «Никакой скороспелый плод не бывает долговечным… Я не стыжусь своей родины и не желаю учиться у побежденных тому, как мне почитать царя. Выходит, они победители, раз мы принимаем от них законы, как нам жить».(7) Казалось, Каллисфен унаследовал судьбу Филоты. Он тоже был обвинен в заговоре против Александра, пленен и подвергнут пыткам.

Дух войска окончательно пал. Оно безропотно тащилось за царем в Индию, боясь признаться, что им управляет сумасшедший. Александр же шел дальше и дальше. Его мечта завоевать мир уже становилась болезненным бредом. Наконец, собрав последние силы, войско взбунтовалось на Гифасисе. Все те, кто пешком прошли за царем Фракию, Малую Азию, Египет, Месопотамию, земли скифов, перевалы Гиндукуша и вступили в индийские пределы, окончательно поняли, что Александр не намерен возвращаться назад. Болезни и ржа выкашивали людей и разъедали металл, и измотанное войско решило, наконец, положить предел безумствам царя. Кен, старый испытанный полководец, великий миротворец, умевший держать стойкое равновесие в любых спорах, большой, уютный человек с мягким бархатистым голосом. Он спокойно и уверенно отделился от бушующей толпы и подошел к помосту, на котором стоял задыхающийся от гнева Александр. Кен снял шлем и поклонился.(8) Македонец говорил спокойно, немногословно, но твердо. Стояла оглушающая тишина, и слова Кена звучали так, что царь растерялся, не в силах противостоять. Александр смотрел на полководца и видел лишь одно: этот человек сейчас вмещал в себе чаяния всех, от командиров до последних пехотинцев, и чаяния эти сильно отличались от амбициозных планов его самого. Александр сдался, повернул обратно, но не смирился. Слишком сильный удар был нанесен по его тщеславию. Прошло немного времени, и Кен внезапно умер. И хотя войску было объявлено о его болезни, каждый понимал, что это не так.

Ряды полководцев редели, и мысль о том, кто же следующий, неотступно преследовала каждого. Те, что еще не попали под подозрение, вели себя осторожнее. Всем было очевидно, что Александр теперь следует лишь за порывами собственного гнева, и в этот момент никакие доводы, насколько убедительно они не выглядели, ничего не значат для него.

А вот и Кратер. Птолемей закрыл глаза, словно мог так лучше разглядеть друга. После того, как Александр взял штурмом согдийскую скалу, Птолемей невольно сравнивал Кратера именно с ней. Высокий, плотный, с головы до ног покрытый лесом кучерявой растительности, с широким, резко очерченным волевым ртом и живыми, глубоко посаженными глазами. Македонец выглядел простаком, хотя внутри был далеко не так однозначен. Он был неразговорчив, не отличался перепадами настроения и никогда не делал необдуманных поступков. После смерти Филоты войско недоумевало, почему Александр отдал не своему любимцу Гефестиону, а именно Кратеру в управление половину войска, что раньше была под началом сына Пармениона. Гефестион бесновался, а Кратер лишь посмеивался в густые усы. Он навоевался сполна, пресытившись персидским походом, и давно был не прочь остановиться. Впрочем, случай вскоре подвернулся. Кратер покинул Александра, возглавив возвращение ветеранов в Македонию и имея указ царя сместить Антипатра, что до сих пор оставался там регентом. Положение фалангарха вполне соответствовало этому назначению, и Кратер уже чувствовал запах спокойной сытой старости. Прочные границы Македонии, ее положение на мировой арене позволили стране внутри вернуться к привычному размеренному укладу жизни, и военачальник в мечтах наслаждался этим. Птолемей вдруг вспомнил, как обнял друга в последний раз. Он улыбался, хлопал того по широкой спине и просил прихватить вина, если случится так, что соскучившись через сотню лет тот решит навестить его. Кратер улыбнулся в ответ и так стиснул Птолемея в объятьях, что Лагид почти услышал треск собственных костей.

Пердикка. Птолемей досадно сжал губы. Пожалуй, он больше всех был привязан к рыжеволосому, богато сдобренному веснушками весельчаку. Пердикка обладал открытым жизнерадостным характером, выплескивающимся наружу бесконечными шутками. Известный выпивоха, которого могла свалить с ног разве что добрая пара кратеров с вином, уже давно стал любимцем всех. Пердикка умел дружить, причем делал это искренне. Зная множество чужих тайн, он умудрялся не делать их достоянием других. К легкому характеру сполна прилагалась отменная доблесть и ясный ум. Многие считали его успешным во всех отношениях, и посмеивались, говоря, что он родился в обертке из удачи. Пердикка искренне увлекся идеей Александра о завоевании ойкумены и долгое время наслаждался самим процессом. Перед азиатским походом видя, что Александр раздает свои земли, он воскликнул: «Что ж ты оставляешь для себя, Александр»?! И царь ответил ему тогда: «Надежды». Даже в самые трудные минуты надежда никогда не покидала Пердикку, и в последний момент, на самом краю гибели удача все же склонялась перед ним. Женщины тоже обожали македонца, и если он говорил им, что серьезно влюблен, то в тот момент именно так и чувствовал. Ненадолго, правда. Пердикка был честен от природы. Он никогда не вмешивался ни в какие сговоры и не влезал в сомнительные отношения. Глубоко веря в оправданность действий царя, Пердикка оставался верен ему вплоть до самой его кончины. Находясь на смертном одре, Александр отдал македонцу перстень-печать, полагая, видимо, что никто лучше не распорядится сиротеющей властью. Однако, регентство при слабоумном преемнике царя не принесло Пердикке счастья. Удача ему изменила, и вскоре отношения между ним и военачальниками начали портиться, перерастая в непримиримую вражду. Птолемей вспомнил, какую великую печаль испытал, получив известие о смерти Пердикки, когда в бесконечных стычках и войнах диадохи делили империю Александра. Старик был благодарен судьбе, что кончина друга не легла на его руки, хотя последний и выступил против него и Египта, в котором Птолемея уже почитали, как фараона. Когда армия Пердикки вплотную подступила к Пелусию, потерпев там ошеломляющее поражение, среди воинов начались волнения. Сподвижники Пердикки, Пифон, Селевк и Антигон узрели в македонце корень зла и убили того, составив отвратительный заговор.

Судьбы и лица бывших сподвижников медленно проплывали перед взором Птолемея. Теперь он думал о них спокойно, отвлеченно, словно наблюдал со стороны, безучастный к прошлому. Он уже давно дал оценку каждому. Воспоминания об их жизнях аккуратно уложились в его голове, словно свитки в Александрийской библиотеке. И теперь он осторожно разворачивал ветхие пергаменты, читая полуистлевшие истории.

Птолемей подумал о Кассандре. Он с детства не любил сына Антипатра, впрочем, Кассандр умудрялся вызывать подобные ощущения почти у всех. Он отличался раздражительностью, невоздержанностью в суждениях и кичливостью. Невозможность занять подле Александра достойное место, соизмеримое с положением его отца, заставляла Кассандра лезть из кожи вон. Нежная дружба царевича с сыном Аминты Гефестионом толковалась Антипатридом лишь извращенными пристрастиями самого Александра. Отец готовил сына к блестящей карьере, в то время как сам Кассандр полагал, что это должно принадлежать ему по праву родства. Не проявляя радения ни в чем, Кассандр всякий раз удивлялся тому, что Александр не считает его достойным своего расположения, предпочитая низшего по происхождению Гефестиона. Хотя надо признать, одной из выдающихся особенностей Кассандра была отличная память. В нужный момент он мог вспомнить что-то, о чем мгновением раньше не имел представления просто потому, что это не было нужным. В силу этого он никогда не забывал обиды, даже самые мелочные и не брезговал отомстить по прошествии достаточного времени. В общем, Кассандр ненавидел всех, искренне полагая, что проблемы происходят из-за всеобщей зависти к нему. Даже во время персидского возвышения Александра сын Антипатра позволял себе посмеиваться над царем, считая его победы легкими и полностью подготовленными усопшим царем Филиппом. Посылая Александру подкрепления, Кассандр кичился своей ролью, заявляя, что с таким обеспечением даже самый заурядный полководец легко покорил бы весь мир. Но особую ненависть, неприкрытую, бурлящую, сжирающую изнутри Антипатрид питал к Гефестиону, окончательно захлебнувшись в ней, когда Александр отдал в жены Гефестиону Дрипетиду, младшую дочь Дария и сестру своей жены Статиры, узаконив тем самым права последнего на трон в случае своей смерти. Пережить столь блестящий взлет сына обедневшего аристократа Кассандр так и не смог до конца своих дней. Даже спустя четверть века после смерти Гефестиона, будучи человеком достаточно преклонного возраста, мучаясь корчами на смертном одре, Кассандр не перестал проклинать врага.

Гефестион. Вот уж самое непонятное явление во всем этом сплаве человеческих отношений. Думая об отношениях царя и его фаворита, Птолемей каждый раз ловил себя на мысли, что не понимает до конца их всепронизывающей дружбы и любви. Познакомившись еще в детстве, они столкнулись подобно выплескам расплавленной магмы, перемешались и затвердели, так и оставшись один в другом. Более непохожую друг на друга пару людей сложно даже представить, но именно эта непохожесть дала тот сплав, сделав его вымеренным и гармоничным. Они действительно нежно любили друг друга, пронеся это сквозь все радости и невзгоды до последнего вздоха каждого. Гефестион, пожалуй, единственный человек в огромной расползшейся по миру империи, который не боялся вести себя с царем так, как не посмел бы никто другой. Сын Аминты не отличался военной прозорливостью, являясь весьма посредственным полководцем, зато ему не было равных в логистике. Он кропотливо отшлифовывал алмаз гения Александра, доводя до элегантности его начинания. Итак, нежная дружба, зародившаяся в детстве, со временем переросла в отношения более глубокие. Надо признаться, что Гефестион был необыкновенно красив. Легкие черты лица, утонченная кость, темные волосы и светлые, цвета опаленного серебра глаза… «Породистый щенок»! – как-то воскликнул Филипп, вцепившись в подбородок юнца и рассматривая того. Всю оставшуюся жизнь, глядя на Гефестиона, Птолемей всякий раз вспоминал эту фразу. С детства избалованный вниманием Аминторид был, тем не менее, очень обидчив и капризен, что только усугубилось с годами. Внимание царевича никогда не льстило ему, не только потому, что Гефестион был уверен в себе, но и потому что сам нежно и трепетно был привязан к Александру. Александр, в свою очередь, не обращал внимания на капризы друга, любя и принимая того, каковым он и был. Если бы того позволяли законы, царь, наверное, воссел бы на трон совместно с Гефестионом. Возвышение Аминторида было головокружительным. Царь во всеуслышание признавал его равным себе. «Он тоже Александр», - нисколько не сомневаясь, заявил Александр, когда плененные мать и жена персидского владыки пали к ногам Гефестиона, ошибочно приняв его за Александра. Даже теперь Птолемей не мог однозначно сказать, как относился к Гефестиону. Старался его не цеплять, не более того, хотя чувствовал со стороны Гефестиона уважение, что было довольно редким его проявлением. «Тоже Александра» побаивались, но не из-за каких-то черт его характера, а, в общем, руководствуясь простым принципом: не наступишь на баранью лепешку, не надо будет отмывать сандалий.

Птолемей улыбнулся. Принципы принципами, но Гефестион был весомой силой. От этого никуда не денешься. Казалось, Александр неуязвим: несгибаемая воля, живучий организм, пронзительный дальновидный ум. Воскресший мирмидонец, защищенный богами! Но и у него была ахиллесова пята(9) – Гефестион. Однажды случился день, когда Гефестион взял, да и умер. За этим событием последовало крушение самого Александра столь огромное, что даже развал персидской империи казался не столь ошеломляющим. Гомеровские события вновь повторились с той только разницей, что под боком Александра не оказалось Трои, но это не помешало ему выплеснуть всю свою ярость и отчаяние на коссеев, к несчастью, живших поблизости. Пьяный от горя и вина, царь вырезал поголовно все племя, упившись кровью до одури. Как и Ахиллес, который ненадолго пережил своего возлюбленного друга Патрокла и погиб в великом Илионе, так и Александр, прожив меньше года со смерти Гефестиона, скончался в великом Вавилоне…

Воспоминания понеслись перед глазами Птолемея, путаясь и меняясь местами. Жизнь, долгая и непростая, обрушилась мощным потоком и поволокла, словно легкую щепку, топя в своем бурлящем потоке. Теперь он видел все отдаленно, как актерское представление, в котором никогда не участвовал сам. Жизнь кололась на две части, разделенные жесткой явной границей - до смерти Александра и после, и лишь одно незыблемой паутиной связывало их. Войны. Бесконечные, постоянные и тяжелые.

Обеспокоенные долгим отсутствием старого монарха, слуги решились заглянуть в оружейную. Птолемей сидел в кресле, безучастно глядя на барельеф напротив.

- Великий фараон, - осмелился обратиться к нему слуга, но Птолемей не ответил.

Он не шелохнулся даже тогда, когда его позвали во второй раз, продолжая сидеть, величественно расправив плечи. Рабы послали за дворцовым лекарем, так и не решившись потревожить задумчивость повелителя. Издалека увидев облачение фараона, лекарь замешкался, уже догадываясь, что произошло что-то непоправимое. Голову Птолемея покрывал старый шлем с конским султаном. Из-под кирасы, застегнутой по всем армейским законам аккуратными складками по ногам ниспадала белоснежная юбка-схенти. На коленях, чуть вынутый из ножен, лежал меч с дорогой тесненой рукоятью. Лицо старика выглядело умиротворенным и просветленным, и лишь извилистая дорожка от скатившейся слезы еще не успела испариться с безжизненного лица.

(1) - Птолеме́й I Соте́р — царь Египта, правил в 323 — 283 годах до н. э. Родоначальник династии Птолемеев. Птолемей (имя следует производить от «polemos» — «война»: оно означает «воинственный»), прозванный впоследствии за оказание помощи родосцам Сотером .

(2) - Катафрактарий (от др.-греч. κατάφρακτος — покрытый бронёй) — тяжёлый кавалерист. Как правило термин катафракты применяют к парфянской коннице, тогда как катафрактарии - к аналогичным римским и византийским родам ударной кавалерии.

(3) - По легендам Александр считается по материнской линии потомком знаменитого мирмидонца Ахиллеса, а по отцовской – потомком самого Геракла.

(4) - В легендах говорится, что Ахиллеса воспитывал кентавр Хирон, который кормил младенца сырыми печенками медведей, чтобы воспитать в нем злость и воинственность.

(5), (7) - К. К. Руф «История Александра Македонского».

(6) - Проскинеза (греч. προσκύνησις) — поклон до земли (с последующим целованием ноги); форма приветствия царя, принятая в Древней Персии.

(8) - Обычная форма приветствия царя.

(9) - Ахилле́сова пята́ — послегомеровский миф (переданный римским писателем Гигином), повествующий о том, как мать Ахилла (Ахиллеса), Фетида, захотела сделать тело своего сына неуязвимым. Для этого она окунула его в священную реку Стикс. Но, окуная младенца в воду, мать держала его за пятку, и пятка осталась единственным уязвимым местом Ахилла.

Сузы (стр 9 - 17)

Значительно повеселевшее войско стояло лагерем вокруг Суз. После индийской кампании и чудовищного перехода через пески Гедроссии богатые города Персиды и Сузианы казались подарком богов. Сузы, никогда не попадавшие в военные передряги, стонали, взбаламученные кипящей смесью человеческих масс, веселья и пьяного угара. Шум пронизывал город, лишенный обводной стены насквозь. Великолепный дворец царской резиденции словно разрывало изнутри и, казалось, стены из обожженного кирпича вот-вот рухнут, не выдержав шквала веселья. Оставив позади Пасаргады и Персеполь, войско все еще не могло успокоиться, празднуя возвращение из похода, но это только на первый взгляд. Каждый, кому посчастливилось вернуться из похода, праздновал, по меньшей мере, возвращение из Аидова царства. И хотя уже давно стало очевидно, что покорение Индии было бессмысленным предприятием, зря унесшим столько жизней, те, что уцелели, радовались просто потому, что все еще живы. Особого богатства они не накопили, растеряли по дороге все, что награбили, но это уже не имело значения. Жизнь – вот, что стало дороже всех сокровищ мира.

Александр пребывал в отменном настроении. Новые грандиозные планы снова занимали все его мысли. Войско вновь благоволило царю, позабыв прошлые обиды. Александр карал нерадивых наместников, производил новые назначения, и государство вновь ощутило жесткость власти. По случаю возвращения войска со всех подчиненных территорий съезжались люди выказать царю свое почтение и понять, что ждать в будущем. Планы были очерчены: навести порядок в государстве, укрепить надлежащую власть и после двигаться дальше.

Кассандр быстрыми нервными шагами направлялся к покоям Птолемея. Он негодовал, и от этого лицо его покрылось красными пятнами. Натолкнувшись на мальчишку-стража у дверей друга, он отшвырнул того в сторону.

— Чего развалился?! — прошипел военачальник. — Не видишь, посреди чьей дороги стоишь?!

Македонец не успел еще ворваться в зал, как увидел Птолемея, полулежащего в кресле.

— Ты создаешь такой грохот, словно пентера, севшая на рифы, — спокойно произнес сын Лага, продолжая покачивать свесившейся с подлокотника ногой.

— Слушай, Птолемей, я уже не знаю, что и думать! Похоже, он окончательно рассудок потерял!

Птолемей встал, обнял товарища за плечи и дружелюбно, но в тоже время достаточно жестко усадил в свое кресло. Кассандр попытался немедленно встать, но Лагид, повелительно надавливая ладонью на его колено, прошептал в самое ухо:

— Т-ш-ш. Не шуми. Нельзя. Я тебя и так слышу.

Кассандр еще раз попытался встать, но Птолемей и в этот раз удержал его.

— Если ты хотел, чтобы тебя слышали все, не стоило так далеко ходить. Мог бы просто крикнуть из того конца коридора.

— Послушай, Птолемей…

— Я именно этим и занимаюсь. Успокойся. Тихо.

Кассандр грудью подался к другу.

— Александр тронулся рассудком, — прохрипел он в ухо друга.

— Боги! Какая свежая мысль! Что на этот раз?

— Он решил нас окончательно уничтожить. То ли в Гедроссии с ним что произошло, то ли… Он хочет жениться.

— Тьфу ты! Я уж думал, чего похуже. И кто же избранница?

— Статира(1). Решил семена сеять в персидскую почву. Она созрела, того и гляди, лопнет.

— Слава богам! Ты так орал, что можно было думать, ты скажешь, что это Багой.

— Честное слово, и то было бы лучше.

— Лучше?! Тогда страшно предположить, что может быть хуже, — Птолемей неопределенно повел плечами.

— Хуже то, что его Эги(2) переехали сюда. Мало нам Роксаны(3), как теперь это. Можно подумать, у нас мало баб, чтоб он собирал их по всему свету! Мы-то думали, что завоевываем все это для себя, а оказалось, они завоевали нас нашими же руками. Завтра он окончательно сотрет Македонию, бросив ее под ноги варварам.

— Ты все еще удивлен? Посмотри хотя бы на его одеяния. Удивительно, как он до сих пор не запутался в этих тряпках, - Птолемей удрученно потер шею.

— Прав был Аристотель. Восток изощрен и опасен. Сладко укачивает, впрыскивая яд. Александр сам где-то подхватил заразу и теперь решил заразить всех. Остался ли хоть кто-то, способный противостоять ему завтра на военном совете?

— Ты хотел сказать свадебном?

Кассандр замолчал так резко, словно что-то острое срезало его голос. Птолемей хотел улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Буквально завтра, Птолемей, он объявит о своем желании жениться во всеуслышание, и тогда его безумие уже невозможно будет скрыть. Ну, ладно, если бы он решил сойти с ума один, но он же хочет, чтобы и мы уподобились ему.

— В смысле?

— Раздаст нам по жене-варварке и будет ждать приплода. Мне, Птолемей, семени не жаль. Мало ли я его ронял повсюду, но вот только вряд ли я смогу после признать своим наследником полукровку. Эллинам конец, как только эта саранча накроет Грецию и Македонию. Они ж плодятся, как мухи в навозе. Неужели же он не понимает этого?

— Что ты хочешь, чтобы я тебе ответил?

— Я хочу, — прошептал Кассандр, — чтобы ты сказал, что делать будем. Как нам не допустить это массовое помешательство?

— Женитьба — дело хорошее, но не в масштабах сумасшествия. Здесь ты прав.

Птолемей принялся ходить по залу, а Кассандр лишь молча следовал за ним взглядом.

— Интересное дело, — задумчиво произнес Птолемей, продолжая размышлять. — Его что, Роксана перестала удовлетворять? — и тут же ответил сам себе: «Не думаю».

Кассандр нервно откинулся на спинку кресла.

— Это всё, что должно свалиться на нас завтра? — вдруг как-то загадочно спросил Птолемей, поглаживая кучерявящуюся бороду.

— Этого мало?! — почти вскрикнул Антипатрид.

— Да нет. Более чем достаточно. Однако все не так плохо, как ты думаешь.

— А что тогда должно произойти, чтобы стало плохо?!

— Погоди…Кассандр, погоди. Давай выпей вина, только помолчи немного. Сейчас я тебе все объясню.

Птолемей медленно ходил по залу, попеременно поглаживая то подбородок, то широкую основательную шею.

— Роксана бесится, — наконец, не выдержал Кассандр.

Птолемей резко остановился.

— Она уже знает? Что ж, хорошо. Меньше сюрпризов.

— О том, что она знает, уже вся Персия знает. Она шипит и бросается на все, что движется, брызжа ядом. Не знаю, что с ней будет, когда завтра на вечернем совете Александр изложит нам свой план.

Птолемей продолжал мерить шагами расстояния, повторяя несколько раз одну и ту же фразу: «Очень… очень хорошо».

— Роксана, говоришь, бесится? Чу′дно. При умном подходе все разрешится, как бы само собой. Надо бы повидать царицу. Ничего личного. Чисто дружеский визит.

Кассандр опешил.

— Что ты задумал, Птолемей?

— Ничего особенного. Ровным счетом ничего из того, что бы я уже не делал раньше. Что-то давно я не сопровождал Роксану в конных прогулках. Должно быть, ей не помешает развеяться. Ее можно понять. Александр ущемил ее гордость. Бедняжка. Понятно, что она негодует. Нежный понимающий друг вдали от родины ей сейчас как нельзя кстати. Нет лучшего оружия, чем уязвленная женщина, а уязвленная царица горячих кровей — идеальное оружие.

Кассандр замер молча, потом, проглатывая ком, медленно кивнул. За это время он успел удивиться, восхититься и даже испугаться. Птолемей — опасный человек. И очень умный. Кто знает, что может произойти, если дружба между ними случайно даст трещину. Птолемей никогда не принимал скоропалительных решений, и Антипатрид хорошо знал об этом.

— Ну, Птолемей! Не зря тебя зовут многоумный Улисс.

Роксана в бактрийском платье для верховой езды выглядела настоящей скифской царицей. Великолепный гнедой конь мидийских кровей, достаточно высокий для своей породы, сиял на солнце начищенной шкурой. Царица сидела верхом, закинув стопы на спину лошади, горделиво выпрямив спину и вскинув голову. Появление Птолемея нисколько не удручило, а напротив даже обрадовало женщину. Македонец славился искусным наездником, и Роксане нравилось иногда посоревноваться с ним в скачках. Сорокалетний гетайр проявлял к ней дружеские чувства и, не будь Роксана столь высокого положения, она, пожалуй, даже могла бы увлечься им. Она считала Птолемея образованным и знающим человеком, и часто с присущим ее восточному темпераменту воодушевлением вела с ним беседы. Александр был непротив, радуясь, что стремление жены к познанию его культуры не требует от него усилий. Говоря на греческом и македонском уже достаточно хорошо, но, все же делая ошибки, Роксана всякий раз с благодарностью принимала поправки македонца. Птолемей, в свою очередь, питал к ней менее дружеские чувства, что предпочитал тщательно скрывать. Однако, он отдавал царице должное в стремлении к знаниям. Он внутренне улыбался, слушая, как царица рассуждает о политике. Она неплохо в ней разбиралась, но ей никак не удавалось толковать ее с позиции эллинов. Она попросту считала их недальновидными. Как ни старалась Роксана постичь кулуары чужой народной души, македонцы и греки оставались для нее скорее варварами, нежели наоборот. Александр так же не избежал аналогичной оценки в глазах жены. Несмотря на юный возраст, а Роксане еще не было и двадцати, она сгорала страстным желанием править, но… Гефестион! Вездесущий Гефестион! Ей казалось, он был везде, но особое обстоятельство, любовная связь ее мужа с фаворитом, не давала ей покоя. Она ненавидела Гефестиона за все сразу и за это отдельно. Визиты Александра в покои царицы не изобиловали регулярностью, гарем не помнил, когда видел его в последний раз, а вот Гефестиону было чем похваляться.

Степь распахнула объятья, приветствуя царицу теплым, настоянным на травах воздухом. Роксана гикнула, хлестнула коня по крупу и понеслась вперед без оглядки. Казалось, еще немного, и конь с наездницей взлетит, предаваясь радости полета. Растерявшийся немного Птолемей мчался следом, не в силах догнать соперников. Отставшая свита уже едва могла различить беглецов о клубах взметнувшейся пыли. Вдруг Роксана натянула поводья, конь вздыбился, оседая на задние ноги и перебирая в воздухе копытами, а потом опустился и замер, как вкопанный.

— Моя царица еще столь юна и уже столь опытна в скачках! — воскликнул Птолемей, поравнявшись с Роксаной.

— Старейшины сажают нас на коней еще задолго до того, как мы научимся ходить, — ответила женщина и задумалась. Улыбка ее поблекла, а после и вовсе соскользнула с лица. — Так редко удается вдохнуть свободу.

— Впереди Вавилон. Он и вовсе поглотит ее.

— Не хочу. Александр говорит, что оставит нас там, когда двинется с войском дальше. Гаремная жизнь так скучна…

— Кого «нас»? — не понял македонец. — Он же давно отослал туда гарем.

— Я не о наложницах. Я о женах.

— Ты уже знаешь, — погрустнел Птолемей.

— После смерти сына он не балует меня визитами. Я — словно изгой при дворе. Последнее время Александр все чаще появляется пьяным и почти сразу засыпает, а после винит меня, что я никак не рожу сына. Останься мы в Бактрии, я давно наложила бы на себя руки. Он так и остался варваром. Такой позор для царя путаться с мужчиной! И унизительно для меня!

Роксана осеклась, и Птолемею ничего не осталось, как сделать вид, что он не расслышал.

— Ты о Гефестионе? — Птолемей незаметно и хищно улыбнулся, понимая, что разговор повернул в нужную сторону.

— Будь он проклят!

— О-о-о! Гефестион — это отдельная история. — Он слишком дорог царю. Проклятья на него не действуют.

Женщина взглянула на военачальника из-под высоких бровей хищным испытывающим взглядом.

— Ты, — продолжил Лагид, — единственно наша царица. Все войско скорбело в Индии, когда несчастье настигло тебя смертью вашего ребенка.

— Истинной царицей станет та, что первая родит ему сына, а Гефестион продолжает красть мои ночи.

— Так было всегда, и так всегда и будет. Надо отдать Гефестиону должное. Он умеет управлять Александром.

— Если б только Александром! — в сердцах воскликнула Роксана. — Он уже правит государством!

— Ну, Александр сам возвел его в чин, соразмерный его амбициям, а женитьба узаконит Гефестиона в правах. Родство по крови. Нам остается только принять и смириться с этим, — взгляд Птолемея облизнула довольная улыбка.

— Смириться с тем, что он почти присвоил себе власть?! О чем ты говоришь, Птолемей?! Почему никто не противостоит этому?! Ты говоришь, что я — твоя единственная царица и спокойно допускаешь все это?!

— А что я могу сделать? Убить его, что ли?

— Убить!

— Роксана, что ты говоришь?! Я — личный телохранитель царя! Я даже чихнуть не могу в уединении! Гефестион недосягаем!

Птолемей сделал небольшую паузу, выжидая, не последует ли какая-нибудь реакция царицы, но она оставалась напряженно неподвижной.

— У Гефестиона много врагов. Насколько я знаю, он досаждает не только тебе. Так что, если однажды его отравят, или с ним случится еще что-нибудь, я не удивлюсь.

— А я буду только рада.

— Помилуй, царица! Я этого не слышал! — лукаво заметил Птолемей.

Уже во дворце собеседники столкнулись с хилиархом.

— Моя царица, — Гефестион поклонился, приветствуя Роксану. — И тебе здравия, Птолемей.

Взгляд женщины потяжелел. Сын Аминты находился в редком для себя расположении духа.

— Как прогулка? — беззаботно поинтересовался Гефестион.

— Отлично, — Птолемей ответил просто, без единой эмоции. — А ты что сияешь, как начищенная кираса? Кто так поднял тебе настроение?

— Александр вылезал из купальни, наступил на халат и свалился в воду. Пажи бросились его вылавливать, а он скользкий, — Гефестион залился смехом. — Они его и так и сяк, и никак. Возились-возились, пока Александр их за собой не утянул, а один… Он глазенки вытаращил и орет, что тонет! А там воды по колено! Ха-ха!

— Распните мальчишку! — в негодовании крикнула царица. — Где это видано, чтобы раб при царе голос подавал!

— Где видано — не знаю. Только царь хохотал, как сумасшедший и денег мальчишке дал за то, что тот развеселил его. Ой! Вы бы видели это!

Гефестион пошел прочь веселой подпрыгивающей походкой, а Роксана повернулась к Птолемею. Слезы топили зрачки, словно изливались в прозрачную емкость.

— Царь позволяет столь великое неуважение к себе! Что говорить обо мне? Пока он жив…

Наверное, Птолемей обнял бы ее, но сдержался и лишь произнес:

— Пойдем, царица. Я провожу тебя в покои.

Тяжелая дверь шумно захлопнулась, и почти сразу Птолемей услышал, как захрустела подающая мебель, и взвизгнули металлические чаши, рассыпавшиеся на каменном полу. Вулкан негодования, кипевший внутри бактрийки, выплескивался наружу хаосом. Македонец улыбнулся, прикусил нижнюю губу, стараясь скрыть свое удовольствие. «Ай, да Птолемей! Ох, и молодец! — думал он. — Не тот хороший врач, что лечит больного из последних сил, а тот, что заставляет его самого бороться за свою жизнь. До чего ж она, все же, хороша! Чего Александру еще нужно? Горячая… Хищная… Теперь крови захочет. Упьется, аж вся морда в кровище будет. Царственный хищник мышами питаться не станет. Ему благородную жертву подавай».

Дежурный вытянулся при появлении Гефестиона.

— Хилиарх, — выпалил он, слегка загораживая вход в покои. — Там тебя… царица ожидает.

Гефестион не сразу сообразил, о ком идет речь.

— Кто ожидает?

— Царица Роксана, — слегка смутился юноша, испугавшись, что нарушил что-то при докладе.

Гефестион на мгновение поднял голову, закатив глаза.

— Боги! Только этого не доставало!

Он открыл дверь и вошел. Беззаботная улыбка уже царствовала на его лице. Роксана сидела в кресле, опершись подбородком о ладонь.

— Чем обязан столь огромному счастью видеть тебя, царица? — начал он явно без восторга в голосе, но все же приветливо.

— Мне надо поговорить с тобой, — голос Роксаны дрогнул и сорвался.

— А я-то уж подумал, ты от скуки зашла поболтать.

Царица цыкнула, чтобы служанки, сопровождавшие ее, покинули зал.

— Не знал, что Александр позволяет тебе шататься по покоям своих друзей.

— Перестань, Гефестион. Я сама решаю, где находиться.

— Итак. Чем обязан?

— Я пришла поговорить с тобой о ребенке…

— О ребенке? Это интересно. О чьем ребенке? Или ты …

— О будущем ребенке.

— Во как! А я тут при чем? Я что-то никак не возьму в толк. По-моему, тебе с этим вопросом следует обратиться к Александру.

— Давай договоримся, Гефестион, — тон Роксаны не терпел возражений, — я буду говорить, а ты потрудишься меня слушать.

— Я весь во внимании.

Он уселся в кресло, театрально заняв позу слушателя.

— Так вот, — Роксана поднялась, медленно подошла к окну и резко развернулась. — Я терплю твое присутствие вот уже пять лет.

Гефестион вопросительно поднял брови.

— Разве? Мне казалось, это я терплю тебя уже пять лет. Видимо, я ошибался. Бывает.

— Для тебя не секрет, что мой с Александром сын умер, и с тех пор боги не дают мне дитя. Но я думаю, что все было бы по-другому, если бы не ты. Визиты царя в мои покои могли быть более частыми, если бы он не проводил столько времени с тобой. И даже тогда, когда он приходит, я вновь должна делить его, потому, что твое имя не сходит с его уст. Я уже давно поняла, что ты гениален во всем. Ты — великолепный друг, великолепный логист, великолепный советник. Ты — его гордость. По всей видимости, ты еще и прекрасный любовник. Разве не так?

— Не знаю. Спроси Александра, — усмешка, замаскированная под улыбку, скользнула по губам Гефестиона.

— Мне нечего спрашивать. Я хочу спросить о другом, и спросить именно тебя. Ты можешь все. Но разве в это «все» входит рождение ребенка? Разве ты можешь дать ему наследника? Я — царица мира! И я приказываю тебе, оставь его в покое!

Гефестион медлил с ответом.

— Послушай, Роксана. Вернемся немного назад. Это я уже столько времени терплю твои постоянные истерики и ненависть. Государство, царицей которого ты себя называешь, завоевано не тобой. Я шел с Александром от самой Македонии, воевал, голодал, мерз. Я прикрывал ему спину, чтобы в битвах он мог не оглядываться назад. Причем тут ты? Если ты не можешь родить ему ребенка, вини себя. Барсина(4), плодородная в своем чреве, родила сына, хотя ее время было куда более коротким. Если надо, Александр признает ее сына Геракла своим наследником и передаст ему власть. Кроме того, для тебя не секрет, что царь берет вторую жену, по крови более царственную, чем ты. Прими это уже, наконец, и смирись.

Роксана не сдержалась, сорвалась с места и замахнулась, но Гефестион перехватил ее руку.

— Остынь, царица. Мне хватает истерик Олимпиады, чтобы я терпел это еще и от тебя. Смирись, наконец. Твоя красота и ум лишь приложение к расчету. Ты умна, но, видимо, ненастолько, раз пришла. Ваш брак лишь политика. Я бы сильно удивился, будь оно не так. А влюбленность… Кто угодно, но только не он. Чего душой кривить? Согдиана и Бактрия измучили его своими стычками. А так? Спокойствие. Разве будет твой отец расшатывать царство собственной дочери? Ты хоть на мгновение подумай.

— Замолчи, Гефестион! — Роксана стиснула кулаки, потом в ярости скинула со стола вазу. — Как смеешь ты так разговаривать со мной?! Я твоя царица!

— Я вне этих условностей. Ты пришла ко мне приказывать. Но разве в этом дело? Ты до сих пор так и не поняла, что такому человеку, как Александр, нужна великая женщина. Такая, чтобы завоевывать ее всякий раз. Чтобы ходить по краю обрыва, готовому низвергнуться с него от страсти. А ты словно срезанный цветок. Нет в тебе столько величия и дерзости, чтобы удержать его. Так что приказывай, не приказывай…

— А в тебе есть?!

— Выходит, что да, раз ты пришла ко мне просить…

— Просить?! Я не привыкла просить! Я привыкла повелевать!

— Чу′дно! — Гефестион развел руки. — Выйди за дверь и повелевай, сколько тебе влезет!

— Ты будешь наказан, Гефестион!

— Не уверен, Роксана. Я вне законов.

Гефестион подошел к столику и потянулся за кубком. Он увидел искаженное лицо женщины на полированном боку вазы с изображением Ахиллеса. Увидел, и как ее рука метнулась за спину, что-то пряча там. Герой-мирмидонец на крутобедрой вазе прикрывался своим знаменитым щитом, готовый нанести удар врагу. Щит Ахиллеса…Он спас Александра, спасет сейчас и его Патрокла.

— Нет смысла, Роксана, — вдруг сказал Гефестион, не поворачиваясь, — просить меня. Это не поможет. Хочу дать тебе совет. Лучше пойди к Багою. На самом деле Александр не так много времени проводит со мной. Уж кто и преуспел в любовных утехах, так это этот бесполый кастрат. Он лучше подскажет тебе, как увлечь царя. Он уже до такой степени обнаглел, что царь чуть ли не прилюдно трахает его.

Гефестион обернулся, подошел вплотную и заглянул Роксане в глаза. Там в глубоких черных колодцах бурлила вскипевшая лава негодования. Еще мгновение, и она выплеснулась бы наружу, но жесткая хватка Гефестиона сомкнулась на запястье женщины. Она взвизгнула.

— Тш-ш-ш, — прошептал македонец, приблизившись к уху царицы. — Зачем столько шума? Брось. Ты — дитя подлого народа. Я был готов.

Звон лезвия о пол отозвался многоголосым эхом.

— Тебе пора идти, — сладко произнес Гефестион, — ты слишком надолго задержалась здесь. Это уже становится неприличным для замужней женщины.

Его губы растянулись в дерзкую улыбку. Еще мгновение он смотрел в черную бездонность ее глаз, а потом запечатлел на губах недолгий, но страстный поцелуй.

— Как ты смеешь?!

Но Гефестион приложил к губам палец, запечатывая жестом произошедшее.

— Смею. Иди, Роксана. Я тебя больше не задерживаю.

Потом помолчал мгновение и произнес:

— В глазах змеи перед броском больше сострадания, чем сейчас в твоих, царица.

— Ты пожалеешь обо всем, Гефестион.

— Знаешь, — Аминтор развалился в кресле, всем видом показывая, что не собирается провожать Роксану, — у меня бы жалости не осталось, если бы я жалел всякий раз, когда мне угрожали.

Царица уже коснулась кованой ручки двери, когда Гефестион окликнул ее. Роксана обернулась так резко, что казалось, ее взгляд рассек пространство заостренным лезвием.

— Я пришлю к тебе Александра, — сказал македонец, словно между прочим, отхлебывая из кубка вино. — Сегодня. Жди.

— Это уже слишком!

— А разве не за этим ты пришла?

Дверь захлопнулась с таким грохотом, что Аминторид невольно вздрогнул.

«Нет, — подумал он, — одной Олимпиады точно было мало, чтобы боги послали мне вторую».

— Что случилось? — спросил Александр, даже не поднимая головы от бумаг.

— С чего ты взял? — удивленно спросил Гефестион, придерживая дверь. — Ты даже не обернулся.

— А надо? Наверное, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не ошибаться.

Гефестион обошел стол и сел напротив царя, бесцеремонно положив скрещенные ноги на столешницу поверх бумаг.

— Эвмен(5) очень бы удивился, узнай он, как ты относишься к его трудам.

— Переделает. Не сомневаюсь, что он запросит у тебя бо′льшую сумму, чем потребуется на свадьбу. В последнее время у него обострение аппетита.

— Приходится мириться с тем, что он насчитал. Я просил тебя посмотреть, но ведь ты же все время занят.

— А чего смотреть? Талантом больше, талантом меньше, какая разница!

— Ты не потрудишься убрать со стола ноги?

— Знаешь, Александр, лучше видеть мои ноги, чем мой труп. В последнее время ты так увлекся думами о свадьбе, что совсем забыл о проблемах государства.

— Ты это о чем?

— О бунтах.

— О каких еще бунтах? У нас все тихо.

— У нас? У вас, может, и тихо, а вот у нас…

— Гефестион, что случилось?

— Да так. Ничего особенного. Просто Бактрия взбунтовалась.

— Что ты несешь? Только вчера я получил оттуда известие, что там, как никогда спокойно.

Гефестион выудил нож и швырнул его на стол. Александр недоуменно посмотрел на друга.

— Что это?

— Это? Нож. Что же еще!

— Зачем он мне?

— А разве ты не узнаешь его?

Царь поднял нож, пристально разглядывая со всех сторон.

— Ну же, Александр, напрягись! Ты не можешь не узнать!

— Не могу вспомнить, где видел его. Гефестион, не морочь мне голову. Откуда он у тебя?

— Принесли.

— Кто?

— Наша бактрийская царица. Она тут заходила ко мне…

— Роксана? — Александр даже приподнялся от удивления. — Заходила к тебе? Что ей было нужно?

— Сущий пустяк. Тебя. Но при этом она чуть не убила меня.

Царь еще раз внимательно посмотрел на нож. Только сейчас он действительно вспомнил его. Это был небольшой кинжал с ручкой в виде вцепившегося друг в друга леопардов. Александр вскочил.

— Тихо. Тихо. Не горячись, — осадил его Аминторид.

— Что значит «чуть не убила»?

— Если так дело дальше пойдет, она перережет полдворца со мной во главе.

— Ты в своем уме, Гефестион?!

— Александр, она бесится. Ты когда последний раз был у нее?

— Пару дней назад.

— Пару дней назад? Если я не ошибаюсь, а я не ошибаюсь, это было дней десять назад.

Аминтор снял со стола ноги, позволяя Александру встать. Он видел, как гнев разжег на лице царя багровеющие очаги.

— Этого следовало ожидать. Чего ты хотел от львицы, самец которой заглядывает в ее логово не чаще пары раз в месяц. Она боится, что после женитьбы, ты вообще забудешь дорогу в ее постель.

— Она должна понимать, что помимо нее у меня еще есть государство, дела… Гарем, наконец.

— Ну, с гаремом ты погорячился, мой друг. В последнее время я бываю там чаще, чем ты. Я, конечно, мог бы помочь тебе и с царицей, но это будет уж слишком. Позволь, я дам тебе один совет. Либо отошли ее подальше, но это опасно, либо уж как-нибудь утоли ее жажду. Думаю, не мне объяснять, что восстание в Бактрии и Согдиане…

— Я сейчас же пойду к ней.

— Мудрое решение. Надеюсь, ты займешься там делом, и у меня хоть на время перестанет болеть голова хотя бы по этому поводу. Ради такого твоего решения, я заставлю себя разобраться в этих диких каракулях Эвмена. И, прошу, сделай одолжение. Ну, в общем, ты сам соскучился.

— Александр, — начал Гефестион, как только царь открыл глаза. – Я, конечно, все понимаю, но вот не решаюсь тебя спросить. А что ты тут делаешь?

Александр откинул покрывало и резко сел на кровати.

— Не понял? — спросил он, склонив голову к плечу.

— Как ты тут оказался? Я послал тебя решать государственные дела.

— Неужели? А я их уже решил и пришел взглянуть, как ты разбираешься с тем, что я тебе поручил.

— А где царица? — как-то невпопад спросил Гефестион.

— А ты что хотел, чтобы она с нами третья прилегла?

— А почему ты не остался?

— Ты в своем уме? Если тебе моя жизнь недорога, так и скажи. Лучше ответь, ты посмотрел расчеты?

— Александр, — лениво потянул Гефестион. — Я смотрел…

— Вижу. Все по полу валяется. Тебе так виднее было? Скажем так, сверху масштабнее выглядит?

— Н-да-а.

— Мне все понятно, кроме одного, а что ты здесь делаешь?

— Александр, я так старательно смотрел в бумаги. До изнеможения…

— Ах ты, врун несчастный!

В несколько прыжков Александр перескочил через кровать, опрокинул Гефестиона и навалился сверху, чтобы задать ему дружескую трепку. В этот момент дверь отворилась, и дверной проем рамой окантовал стройную фигуру Роксаны. Друзья перестали бороться и замерли, уставившись в ее сторону. Царица постояла несколько мгновений, поджала губы и, ничего не сказав, быстро ушла. Македонцы посмотрели друг на друга, как-то разом пожали плечами и закатились, корчась от хохота.

Александр ушел. Гефестион какое-то время пытался вникнуть в подсчеты Эвмена, потом одним жестом смахнул бумаги со стола.

«Провались оно все! — оскалился он. — Я не для того столько лет шлялся по Азии, чтобы теперь экономить каждый халк. Лучше не буду ни есть, ни пить на этой свадьбе, если это удовлетворит его жадность. Зануда Эвмен! Обезьяна напишет ровнее!» Гефестион с разбегу запрыгнул на ложе, сладко потянулся, обнимая подушку. «Багой! Тьфу, проклятый! Отмыть бы его. Весь дворец этими растираниями провонял. Как только Александр его терпит»?

— Гефестион? — невольно прошептал Багой, не сразу разглядев в полутьме македонца. — А где …

Перс осекся, поздно сообразив, что сказал лишнее.

— Я тоже Александр, — ответил Гефестион, переворачиваясь на спину. — Ты пришел станцевать мне перед сном?

— Как прикажешь.

— Как прикажу? Давай, позвени своими побрякушками. Глядишь, может, я и усну поглубже. А лучше, пошел вон! И перестань, наконец, втирать в себя эту вонь, а то я не могу избавиться от ощущения, что ты спишь со мной в одной постели, — брезгливо заключил Аминторид.

(1) - Дочь покоренного Александром персидского царя Дария Третьего Кодомана.

(2) - Эги – столица Македонии времен Филиппа и Александра.

(3)- Роксана – дочь правителя Бактрии, взятая Александром в жены. Это обстоятельство вызвало бурное негодование македонского войска, усмотревшего в этом оскорбление существующих македонских ценностей

(4) Барсина – вдова персидского военачальника Мемнона, впоследствии любовница Александра, родившая ему первенца Геракла

(5) Сподвижник Александра, ставший впоследствии его казначеем

Сузы (стр 18-28)

Гефестион открыл глаза. В комнате темно, и лишь тусклый светильник отнимал у темноты узкий клочок света над столом. Глубокая ночь заполнила собой каждый уголок, обвилась вокруг предметов, словно прятала их от посторонних любопытных глаз. Царь сидел за столом и что-то писал. Длинные волосы, свернутые в жгут, непослушно выбились из-под узла, свисая прядями на лицо. Обмакивая в чернила стилос, Александр вдруг замирал, о чем-то сосредоточенно думая.

«Не может отдыхать, пока все не сделает», - подумал Гефестион, повернулся, подмяв под щеку подушку. «Вот она, империя. Его тень и кусочек света. Он завоевывал ее в сражениях, чтобы потом продолжить бороться с ней на бумаге». Сквозь слипающиеся веки Гефестион смотрел, как царь раз за разом убирал прядь за ухо, а она вновь и вновь упрямо падала ему на лицо. «Царь Мира и мир царя, выхваченный из времени этим блеклым светом…». Александр встал, потянулся, поглаживая уставшую поясницу, сделал пару шагов и остановился. Он стоял к Гефестиону спиной, сомкнув руки на шее. Сошедшиеся лопатки, кисти с рельефной сеткой вен, плотно сдвинутые ягодицы, сильные ноги… Сын Аминты любовался своим царем. Нет, Аполлон не так красив, Арес не так храбр, а Афина не так мудра. Воплощенный в человеческое тело бог. Александр обернулся и направился к ложу. Гефестион закрыл глаза, оставив открытой только душу. Он чувствовал, что друг наклонился, рассматривая, спит ли он, потом аккуратно, чтобы не побеспокоить, накрыл одеялом его плечи. И ушел. Опять ушел в свой мир. Дряхлый огонек лениво потрескивал в плошке, совершенно безучастный к тому, что мир меняется здесь и сейчас, а завтра уже не будет прежним.

Гефестион смотрел на Александра из-под прищуренных век, и вскоре Вавилон, Гедроссия, блеск Персеполя смешались в его сознании, увлекая в какую-то сладкую даль, где шуршит листьями старый платан, а цветы так сильно пахнут по утрам. Где ветром летит молодой резвый Буцефал, и Александр смеется, открытый миру и будущему.

Гефестион проснулся от того, что спина раскаленно ныла, и жар этот пылал уже внутри него. Он хотел повернуться, но понял, что сзади, зарывшись лицом ему в волосы и забросив на него ногу, спит Александр. Был уже почти полдень. Обнаглевшее солнце зависло в проеме окна, бесцеремонно запуская лучи между сплетенными телами. Гефестион поднялся и подошел к столу. План будущей грандиозной свадьбы лежал перед ним, деталями размазанный по несметному количеству листов.

При всей скромности жизни Александр обожал купаться в лучах собственной славы. Окутанный золотом этих лучей, смешанных с пурпуром заката, царь предстал перед войском. Старые вояки, мальчики с бархатом на щеках, женщины, дети смотрели на своего царя. Он, подобный богу, взирал с высокого помоста на подданных СЕБЕ. Разноцветная толпа шуршала под ним, словно прибрежная галька, теребимая неугомонным прибоем. Наконец, Александр поднял руку, потом вытянул вперед, желая передать свою божественную волю земным существам. Шепот стих, откатившись вдаль, подобно кругам от брошенного в воду камня.

- Друзья мои! – начал Александр восторженно. – Я не называю вас подданными, хотя я и царь над вами, ибо вы – мои друзья! Многих из вас я знал еще ребенком. Иных вижу впервые, но, тем не менее, всех считаю именно друзьями! Оглядываясь назад сквозь время и расстояния, я скажу вам так: я счастливейший из царей, ибо народ мой любит меня! Я счастливейший из военачальников, ибо войско мое не покинуло меня! Я счастливейший из смертных, ибо мой божественный отец признал во мне сына!

Толпа взвыла. Александр стоял молча, взирая сверху, как тысячи рук в едином порыве взметнулись к нему.

- Слава Александру! Слава нашему царю! – нескончаемым эхом прокатилось по толпе.

- Мы прошли долгий путь от Македонии почти до края ойкумен! Раньше вы были скотоводами, пасшими тощий скот на лысых склонах, а теперь стали хозяевами этого мира! Жившие доселе в жалких лачугах, ныне вы покорители величайших городов. Великолепный Вавилон преклонял перед вами колени, богатейшие Сузы открыли вам свои сокровищницы! Сам Царь Четырех Сторон Света (1) бежал, как последний изгнанник, убоявшись имени вашего! Вы нажили богатство в боях и на маршах, прижили детей. Границы величайшей империи, созданной вами, невозможно объять взглядом или как-либо измерить! Наша культура пролилась в самые дальние и неразвитые уголки мира. Вы построили города, дороги, заложили верфи, чтобы самые разрозненные сатрапии могли торговать друг с другом, обогащаясь совместно! И теперь я скажу то, для чего собрал вас сегодня. Наше государство должно быть укреплено, как на границах, так и в сердце своем, ибо создано оно вами и вам же служить и дано! Посмотрите, други мои, как многонационально стало наше войско за время великого похода. Где лучше будет жить детям вашим?! В Македонии или Греции, где не знают многие из них языков этих или здесь, на широких просторах?! Возьмите здесь земли и женщин местных. Народите новых граждан, что сочтут земли эти родиной своей. И мне, царю вашему, радостно будет сознавать, что живете вы в достатке и удовольствии, достойно вознагражденные за тяжкие труды! Только что я свершил правосудие над всеми нерадивыми сатрапами, что в мое отсутствие решили творить везде тяжелые беспорядки! Наказания были жестокими, чтобы другие не узрели возможности нарождать смуту и беззакония в великом нашем государстве!..

Последуйте примеру повелителя вашего, ибо не секрет, что жена моя Роксана – дитя бактров, одного из народов империи нашей. И вот я хочу сообщить вам, что сам я решил взять вторую жену, царевну Статиру, старшую дочь покойного ныне царя Дария. Все вы знаете, что Дарий бросил семью и позорно бежал, когда мы были еще у реки Пинар. Я считаю своим долгом вернуть ей то, что отнял у нее ее собственный отец, а именно - персидский трон! Моему другу, вашему хилиарху Гефестиону, сыну Аминты я по праву отдаю руку второй дочери Дария – Дрипетиды! Кратеру - руку Амастиды, дочери Оксиафра! Пердикке - руку Атропаты! Птолемею Лагу - руку дочери Артабаза Артакамы! Руку сестры ее Артопиды – Эвмену! Руку дочери родосца Ментора – Неарху! Селевку - руку дочери Спитамена Согдийского!..

Александр еще долго перечислял по именам будущие супружеские пары.

- Те девушки, что не имеют приданного, ибо отцы их погибли или уже умерли, получат его от меня, ибо я считаю себя обязанным заботится о них. Также все молодожены и женившиеся ранее получат щедрые подарки…

Царь не успел еще закончить фразы, как окончание ее утонуло в едином крике радости. Люди подбрасывали вверх все, что могли, шумели и плакали от радости.

- Ты чуешь, - Кассандр довольно растянулся напротив Птолемея, бросив на стол меч и вальяжно откинувшись в кресле, - он даже не рискнул предложить мне поучаствовать в этом театре.

- Твоя любовь к варварам известна всем. Он просто сохранил жизнь одной из них.

- Смейся-смейся, Птолемей. Я посмеюсь над тобой попозже. Сегодня я отбываю в Македонию. Мне лично вся эта разномастная агора под навесом нужна, как телеге пятое колесо. Все это напоминает массовое помешательство. Десять тысяч человек тронулись рассудком, ведомые развратником и выжившим из ума пьяницей. Тоже мне великий царь! Потерял сам себя в этом своем величии.

- Да-а-а, запустилось нешуточное дело. Бактрийский скорпион машет хвостом, готовый жалить всех направо и налево

- Надеюсь, твои игры с ним не закончатся несчастьем.

- Закончатся, – помолчав немного, произнес Птолемей. – Для тех, кто лишил его покоя.

- О-о-о, а ты страшный человек. Не уж-то не пожалеешь брата?

Птолемей не ответил.

- Вот женюсь, - Лагид, как бы невзначай, перешел на другую тему, - и отвалю в отпуск в Египет. Дети там, наверное, уже выросли, да и по Таис соскучился.

- Слушай, Птолемей, а почему ты на ней не женился?

- Почему? Персеполь. Александр до сих пор не может простить. Слава богам, что мы на сей раз недолго там задержались, а то я уж думал, он меня к Аиду спихнет. Все ходил вокруг развалин, цокал языком и во всем Таис винил. Забыл, наверное, что сам настолько пьян был, что не мог произнести слово длиннее двух звуков, что б их местами не попутать. Хорошо еще, что Таис сейчас далеко. Я в Мемфисе дом купил, чтобы она и дети кров над головой имели, а не болтались по миру за призрачными тенями.

- Ох, и хитер же ты. Тихонечко все обставил.

- А то! Я не для того десять лет по миру болтался, в битвах опасностям подставлялся, чтобы все, что нажил по примеру царя пустить по ветру. Ему все едино, что пожитки, что дворцы. Да и это влюбленное стадо ликовало на пепелище своих побед, когда костер пожрал все, что они полмира на горбах своих тащили. Войско, обрюхаченное обозами, как баба на сносях, уже не могло перевалиться через горы. А он возьми и предложи им все лишнее сжечь. Только они когда жгли, позабыли, что у него самого нелишнего аж на десяти тысячах волов еле вывезли. У Гарпала мозги вскипели все это пересчитывать и переписывать. Что я, по-твоему, совсем из ума выжил такие глупости вместе с Александром делать? Я уже за середину жизни перевалил, чтобы позаботиться о том, где свои старые кости приткнуть, когда приспичит.

- Я тебя понимаю. Если бы не Македония, я сам бы, наверное, на Египет глаз положил.

- Думаю, - продолжал Птолемей, словно и не слышал слов Кассандра, - чтобы Гектор хлопнул Патрокла(2) - недолго осталось, а там, глядишь, и Ахиллесу дни сочтены.

- Да-а-а, Птолемей, ты не только страшный человек, но еще и кровожадный. Сколько не грей змею…

- Змея, мой друг, кусает аккуратно. Незаметно, но очень действенно.

- Не хотел бы я быть твоим врагом.

- Не хочешь, значит, не будешь. Нам с тобой делить нечего, да, и ссориться не резон. Кратер уже во сне слюни пускает, как заменит Антипатра в Македонии…

- Этому не бывать!

- А раз не бывать, значит, нам с тобой дружить надобно.

Птолемей протянул Кассандру кубок с вином.

- Разве не так?

- Все верно, Птолемей.

* * *

Сузы. Александр с удовольствием наблюдал из окна, как внизу растягивают огромный рыжий купол, поднимая его на резных шестах. Влекомые хваткими руками строителей, под солнцем горделиво расправлялись фигуры греческих богов и героев, вновь свершающих свои подвиги на оранжевом полотне шатра. Коротконогие скифские лошади соперничали в силе с тросами и ветром. Вокруг площадки в несколько кругов стояли повозки, тяжело груженные деревянными заготовками для столов и скамей. Казалось, со всего света сюда стекались люди. Это были плотники, повара, танцоры, портные и скорняки. Артисты, риторы, гимнасты были приглашены развлекать толпу на самой грандиозной свадьбе, какую только возможно себе представить.

- Ну что, царь мира, царствуешь по-царски? – спросил Гефестион, обняв Александра за плечи.

- Помнишь, там, на Пинаре, когда мы вошли в шатер Дария?..

- Ты сказал: «Вот, что значит, быть царем».

- И я помню.

- Теперь-то ты знаешь, что это значит?

- Я-то знаю. Дарий не знал. Все его золото лежало бесполезной кучей хлама. Он так и не смог им распорядиться.

- А ты можешь?

- А ты сомневаешься? Старому дряхлеющему государству достался старик-правитель, который так и не смог встряхнуть его сердце и пустить в жилы новую кровь. Я создам новый народ, который, как цемент, соединит нас. Греки, македонцы, персы, мидяне и скифы... Мы пойдем в Аравию, на Карфаген, затем сразимся с римлянами, не опасаясь за свои тылы. А после, когда подрастут новые граждане нашего великого государства, мы покорим северных варваров.

- Ты, мой друг, явно стремишься состязаться с Кроном. Он создал то, что ты непременно должен себе подчинить или уничтожить. А если не успеешь?

- Мои сыновья и твои. После свадьбы ты не только останешься мне другом и братом по духу, но станешь родней по крови. В венах наших детей будет течь одна кровь. Та, что дается царям. А если все же я не успею, разве ты не закончишь то, что я начал? Если к тому моменту дети будут еще малы, ты по праву займешь мой трон и станешь царем. Так что подумай, может быть, тебе выгоднее даже убить меня?

- Отличная мысль! Я подумаю.

Александр повернулся и заглянул Гефестиону в глаза.

- Не думай! Соглашайся. К трону прилагается еще гарем и куча царственных жен.

- Александр, ты шутишь, в самом деле? Я столько не смогу.

- Сможешь. Ты точно сможешь.

- Уверен?

- Уверен!

- Ну что ж. Давай попробуем?

- Давай. Постой, что значит «давай»? Я еще не умер.

- А раз не умер, то и не болтай пустого. Оставь себе свой гарем, жен и живи. Ага?

- Ладно уж. Поживу еще, а то жаль на тебя все это взваливать.

- Хотя, - шепнул Гефестион возле самого уха друга, - мне, наверное, с ними всеми будет проще, чем с тобой одним.

Подмигнул, отвернулся и весело пошел прочь.

Вечером, когда осела дневная жара, Гефестион почувствовал, как кто-то теребит его за плечо.

- Вставай, лежебока, - Александр открыто улыбался, и улыбка его светилась словно всплеск солнца на сияющем начищенном щите.

- А? Что? Я что, задремал?

- Задремал?! Да ты продрых весь день. И не стыдно?

- Как весь день?

- Я кучу дел переделал, пока ты чуть, как ты говоришь, дремал. Давай, вставай. Я уже не могу больше терпеть. Я должен тебе что-то показать.

- Слушай, давай завтра? У меня веки тяжелее грозового неба.

- Я могу их подержать, - говоря, Александр пальцами раскрыл Гефестиону глаза. – Так лучше?

- Отстань. Неужели это не может подождать до завтра?

- Может, но я хочу сегодня. Сейчас.

Гефестион поднялся и сел на кровати.

- Боги! Не знаю, что должно было произойти, чтобы ты так надо мной издевался.

- Пойдем! Пойдем! Тебе понравится!

Александр нетерпеливо останавливался и оглядывался, ожидая пока Гефестион догонит его. Они вошли в свадебный шатер. Несмотря на опускающуюся ночь, работа внутри кипела. Пахло свежепиленным обожженным деревом. Отсвет от веселых светильников игриво плескался на позолоченных узорах колонн. Возле стен устанавливали специально изготовленные и раскрашенные к празднику фигуры богов, по одной стороне шатра - греческих, напротив - персидских, мидийских и других. Великолепные ковры с замысловатыми пестрыми орнаментами украшали стены. Пурпурные занавеси, пронизанные золотом, обрамляли ковры. Длинные столы располагались вдоль стен. Кресла с высокими спинками, соединенные парами, уже были расставлены возле столов. В центре достраивали помост для выступления риторов, певцов и магов. Оставалось только обтянуть его алой материей, драпированной и сколотой гирляндами из золотых виноградных лоз.

- Как тебе это? – спросил Александр, любуясь украшением.

- Было бы лучше, если б я увидел это завтра. Это то, ради чего я так мучаюсь?

- Нет. Но разве не здорово? Знаешь, что я придумал?

- Александр, я не умею читать мысли. Запомни это, наконец.

- Здесь столько звеньев гирлянд, сколько у нас супружеских пар. После окончания праздника все молодожены получат в подарок по одной. Кстати, и ты, и я тоже. А воинам я дарую еще и чаши.

- Премного благодарен. Просто готов целовать тебе ноги.

- Знаешь это для чего?

- Сейчас брошу все и отгадаю, - скептицизм Гефестиона неумолимо лез по крутому склону вверх.

- Да ты просто неблагодарная скотина! – воскликнул Александр.

- Я думал, что ты понял это еще в детстве.

- Нет, не понял! Ты все время это скрывал!

- В таком случае поздравляю тебя с открытием. Гарпал там не удавился, отвешивая золото для подарков?

- С Гарпалом у меня будет отдельный разговор. Он и здесь урвал себе кусок.

- Какая новость! Странно, что он не потонул с твоим добром по дороге в Грецию?

- Я уже распорядился, чтобы его приволокли из Афин. Увижу, подвешу за короткую ногу.

- Ладно, перестань. Он повисит так, а потом ты его опять пожалеешь. Как в прошлый раз.

- Представляешь, кубки весят меньше, чем я заказывал чеканщикам. Я не поленился и взвесил.

- Что ты говоришь! – воскликнул Гефестион с сарказмом. - Ты же оплатил все долги своего войска, а Гарпал к раздаче опоздал. Вот и решил, видно, сам из казны на свои нужды отвесить.

- Он, по-моему, до сих пор мнит себя Гефестом и рискует сам решать, сколько будут весить чаши.

- Если бы ты меня послушал, когда он удрал в первый раз, сейчас бы не удивлялся. Но ведь ты же сердобольный. Как же! Друг детства! Всех пожалел! А я?!

- Ладно. Брось. Ему и так несладко жилось с его хромотой!

- Несладко жилось?! Всем бы так несладко было, никто бы на войну не пошел. Зато, не берусь спорить, где ему слаще: здесь в Вавилоне было или нынче в Афинах.

- Ты просто недолюбливаешь его с детства за его ущербность.

- Верно. Но не за хромоту ног, а за хромоту души.

- Ладно. Оставим Гарпала на время. Я о другом…

- Это еще не все?! – взмолился Гефестион. – Александр, за что ты меня так ненавидишь?

- За что ненавижу? За что же я тебя ненавижу? – Александр задумался.

- Вот видишь, ничего сказать не можешь. Все верно. Я идеален.

- Идеален, говоришь? За это я тебя и ненавижу.

- Потому и спать мне не даешь? Я прилег перед тяжелой работой, а ты…

Александр вскинул брови, но так и не нашел слов ответить.

- Ну да, - не дожидаясь, продолжил Гефестион. – Вот женюсь и…

- Действительно, работа предстоит тяжелая.

- Ты же сам сказал, что я должен будущих царей наделать.

- Ну, тебе не привыкать. Кстати, мне тут смотритель гарема доложил, что наложницы плодиться вздумали. Это твоих рук дело?

Гефестион улыбнулся словно кот, сожравший скифос(3) сметаны.

- Ну, что не рук, это точно. А, кроме того, ты забыл, что ли, как сам просил сделать что-нибудь с гаремом, когда он взбунтовался? Я, собственно, это и сделал.

- Исчерпывающий ответ. Оставим гарем. Лучше посмотри, зачем я тебя позвал.

Александр рванул ткань, скрывающую некий предмет. Гефестион невольно зажмурился, когда отсвет огней вспыхнул множеством ярких искр на золотом троне. Новый трон был высоким, и выглядел очень изящным. Две пантеры растянулись от ножек к подлокотникам. Еще две грациозно сидели по двум сторонам, словно ластясь к ярко-красному атласу спинки, склонив друг к другу головы, над которыми возвышалась звезда Агреадов. В центр ее был помещен выполненный в миниатюре щит Ахиллеса. Блики на атласном сиденье передразнивали свое отражение на спинке.

- Ну? – нетерпеливо спросил Александр.

- Что, ну? Каков правитель, таков и трон.

- И это все, что ты можешь сказать?

- А почему возле трона только два кресла для будущих цариц? Ты же, кажется, передумал брать третью жену?

- Почему передумал? Жен много не бывает, - а потом помолчал и улыбнулся, - особенно, если ни одна из них не нужна. Не дави мне на голову. Кресел и должно быть два. Одно для Статиры, другое для Паристатиды.

- А Роксана?

- Ты в своем уме, друг мой!? Ты хочешь, чтобы праздник был испорчен. Пусть остается в своих покоях. Я по горло сыт ею. Это не жена, это гремучая змея. Каждый раз засыпая с нею рядом, я не могу быть уверен, что утром проснусь. Кроме того, ты забыл, что ли, что произошло с тобой? В последнее время я и так захожу к ней чаще обычного. Должен же я хоть когда-то от нее отдыхать. Да, кстати, я все хочу тебя спросить, а ты не хочешь взять вторую жену?

- Александр, мне и первой-то не надо. Даже одна жена – это утомительно. Кроме того, я женат на твоей империи…

- Зря ты. Она красавица.

- Кто? Империя? Шучу. Если бы я женился на всех красавицах, что делили со мной ложе, я бы уже давно кончился. А потом, у меня разве есть на это возможность? В последнее время создается впечатление, что мы с тобой, как два пастуха, выпасаем огромное стадо на полях твоей империи. Ты со своей подозрительностью уже дошел до того, что охрана, которую ты ко мне приставил, чуть ли не спит со мной в одной кровати. Ну, есть же в нашем государстве главный евнух, главный врач, еще кто-нибудь главный. Я предлагаю считать меня главным мальчиком на побегушках. Ты хоть раз посчитал, сколько раз за день зовешь меня? Гефестион, побеги построй мосты! Гефестион, мне нужен новый город! И быстро! Гефестион, избавь меня от Филоты! Гефестион, усмири непокорных на правом … нет, на левом… нет, на обоих берегах Инда! Я уже как тот шестирукий бог Шива. Только я еще и шестиногий и шестиголовый. Мне бы еще хобот и хвост. Тебе принадлежит мир, а мне принадлежат проблемы твоего мира. Я уже могу спокойно спать только, когда падаю в беспамятстве от вина, потому, что только тогда я не думаю обо всем этом.

- Что ты раскряхтелся, как старик? Ты же знаешь, я только тебе доверяю и больше никому.

- Знаю и …

- Что «и»?

- И буду делать это для тебя и дальше, - Гефестион обреченно взмахнул руками. – Разве у меня хоть раз был иной выбор?

- Я дал тебе все, что мог! Твое положение недосягаемо! Я сделал тебя хилиархом, дал титул, который никто не сможет унаследовать! Ты - начальник царской гвардии, моя правая рука и доверенное лицо! Твои приказы не обсуждаются и подлежат немедленному исполнению! Выше тебя только боги! Ты – второе «я» в государстве, и первый человек для меня!..

- Александр, я сейчас разрыдаюсь, - лицо Гефестиона приобрело выражение детского умиления. - Я знаю тебя почти тридцать лет, чтобы уже, наконец, догадаться, что значу для тебя что-то.

- Ты прав. Ты столько сделал для меня, чтобы отказать сейчас в такой малости? Скажи, ведь трон хорош, да? Представь, как я буду на нем сидеть!

- Я не перестаю тебе удивляться! Всю империю словно штормит. Фурункулы прорываются то в одной, то в другой сатрапии. Фракия взбунтовалась и высасывает у Антипатра силы, Персида вообще не ожидала твоего возвращения и теперь опять валяется в обмороке. Афины лезут в конфликт, а тебя больше всего интересует, нравится ли мне трон?

- Давай по порядку. Антипатр пусть сам разбирается с этими рыжими бестиями. Куда он смотрел, коли у него под боком они столь осмелели!? Персида сейчас успокоится. Певкест будет великолепным сатрапом, именно таким, как мне бы и хотелось. Что касается Афин, у них есть еще немного времени, чтобы выдать Гарпала или его голову. Пусть сами выберут свое будущее. Если Фивы их ничему умному не научили, придется это сделать еще раз. Как видишь, все проблемы решены.

- Неужели, после того, что ты перечислил, тебя волнует, нравится ли мне трон? Боги! Избавь меня от ответа!

Гефестион пристально посмотрел в глаза Александра, молча повернулся и быстро пошел прочь.

- А трон действительно хорош! – крикнул он от самого выхода, даже не замедлив шага и не обернувшись.

- Ну что за скверный характер?! Заставляет меня все это терпеть! И терплю же! - воскликнул Александр, обреченно махнул рукой и отправился искать распорядителем праздника Харета.

* * *

- Ты опять цеплял Евмена(4)? – разочарованно спросил Александр, откидываясь в кресле и занимая позу ожидающего слушателя.

- Уже донесли, - заключил Гефестион, явно показывая, что не собирается больше давать никаких объяснений.

- Скажи, у нас в государстве есть хоть один человек, с которым бы ты умудрился не поссориться?

- Есть, - резко ответил Аминтор.

- Я даже догадываюсь, кто он. Это ты сам.

- Рад твоему ясновидению.

- Посмотри, ты даже со мной пытаешься поссориться. Это нормально?

- Нормально. Разве ты чем-то отличаешься от других?

- Ну, как тебе сказать. Мне до сих пор казалось, что я…

- Ну, да. Забыл! Ты – сын бога! – тон Гефестиона рассек бархатную истому вечера.

- К чему ты это клонишь?

- К тому, что перед тем, как портить мне и без того гадкое настроение, ты бы на себя посмотрел, Амоново(5) потомство!

Александр резко поднялся. По его лицу растекались, сливаясь, красные пятна. Негодование закипало внутри, заставляя чаще дышать.

- В последнее время ты столько пьешь, что у тебя теряются границы дозволенного.

- Помилуй! Какие границы, Александр?! А, кроме того, знаешь, лучше в пьянстве потерять границы, чем друзей и дворцы

Александр хотел что-то сказать, но подступивший к горлу ком не давал ему произнести ни звука.

- Разве не так? – Гефестион продолжал пытать свою жертву. – И ты, и я, оба об этом знаем. Ты зря начал этот разговор, Александр.

- Ты, наверное, не знаешь, но мне каждый день приходится разбирать по нескольку жалоб на тебя.

- Ты на то и царь, чтобы жалобы разбирать. Интересно, Пердикка уже прибегал к тебе?

- Нет. Но я знаю, что ты постоянно цепляешь и его. Зачем ты лезешь в первую гипархию? Она уже не твоя!

- Представь! Скучаю! – зло перебил Гефестион.

- Пердикка великолепный военачальник. Неужели ты думаешь, что дела у него пойдут хуже, чем у тебя? Или ты уже сейчас можешь указать на его ошибки в управлении?

- Пусть управляет, как хочет! Мне нет до этого дела! Но только после моих стычек с друзьями-гетайрами все остаются живы, не то, что после твоей нежной дружбы.

- Остынь, Гефестион, пока дело не дошло до беды.

- Что, боишься грохнуть меня, как Клита? Или случайно найти скончавшимся от внезапной болезни, как Кена? Я даже знаю, что ты после этого будешь делать.

- Смерть Клита была роковой ошибкой!

- Ошибкой?! Чьей?! Твоей?! Его?! Кто из вас ошибся?! Он, что напомнил тебе про заслуги Филиппа?! Или ты, что так странно заставил о них молчать?! А Кен? Такой спокойный и справедливый. И как только его так угораздило! Ведь там, на Гифасисе он не побоялся тебя остановить, огласив тебе волю твоих же воинов! Он тоже ошибся!?

- Кен умер от индийской чумы!

- А почему она коснулась только его? Странная какая-то чума. Ты не находишь? Не стоит продолжать, Александр. И ты, и я, оба знаем правильный ответ.

Сквозь все жесты Гефестиона сквозило раздражение. Александр, хоть и негодовал, не мог не отметить, что все же дерзость друга вызывала в нем скользящие штришки восхищения.

- Что ты имеешь ввиду?

- То, что шепотом имеют ввиду воины у тебя за спиной.

- Хорошо. А почему же ты тогда обходишь стороной Филоту? Разве не ты так хотел его смерти? Разве не ты так помог ему в этом?

- Я помог тебе! Он был опасен для тебя!

- Или для тебя? Признайся хотя бы самому себе, Гефестион. Ты просто не мог ему простить того, чего не было у тебя. Любви его воинов. Ты лез из кожи вон, а они продолжали любить не тебя! Его!

- Кому нужна любовь сброда? Пожалуй, только тебе и ему.

- Сброда, говоришь?! А ты не забыл между делом, что этот сброд дал тебе все, что у тебя есть?! Славу и богатство! Или ты полагаешь, что нажил все это один?!

- Зачем же один?! С твоей божественной помощью! Когда спишь в одной постели с богом, становишься сверхчеловеком!

Гефестион в гневе швырнул об пол кубок, который до этого нервно вертел в руках.

- Видишь, - Александр вплотную подошел к другу, - я прав. Ты до сих пор не можешь этого забыть.

- Смотри, как интересно ты теперь выворачиваешься, Александр! Ты уже не помнишь свои опасения, что у тебя за спиной Парменион с золотом и большим контингентом пехоты, а сбоку Филота с половиной войска! Да! Я не любил Филоту! Это не секрет ни для кого! Он первым выказал мне свое презрение! В детстве. Кто виноват, что ты выбрал меня, и я, а не Филота стал твоим другом, хотя теперь я уже сомневаюсь в правильности этого. Я смог дать тебе только себя самого! Жаль Филоту! Я бы уже, наверное, уступил ему свое место подле тебя. Думаю, с ним бы ты достиг большего! Он, несомненно, дал бы тебе больше покоя, чем я! Но, может быть, еще не поздно, и кто-то другой…

- Посмотри, что ты делаешь! – крикнул Александр, уже не желая сдерживать себя. - Ты готов броситься и разорвать меня лишь бы быть правым в споре! Я ссорюсь с тобой почти каждый день!

- Ничего удивительного! С кем тебе еще ссориться, после того как ты выкосил половину государства?!

Александр уловил в голосе Гефестиона знакомые, чуть проскользнувшие нотки удовлетворения. Гефестион знал, как тонко и больно нанести удар.

- Единственный, кому, по-моему, еще ни разу не досталось от тебя, это Птолемей, - опустив ответ, начал царь.

- Птолемей - изрядная сволочь. Он такой скользкий, словно рыба, которую пытаешься поймать замасленными руками. Ты зря так доверяешь ему, Александр. Этот многоумный Одиссей своего никогда не упустит. Он уже приглядел себе кусочек твоей империи, и ты не успеешь ахнуть, как он его откусит.

- Ну, вот. Теперь ты взялся за Птолемея. Я не хочу говорить о нем. За все эти годы я получал от него только помощь. Во всяком случае, он разумнее нас с тобой вместе взятых.

- Слушай, Александр! Я просто в восторге от твоих слов! После почти тридцати лет дружбы я хочу тебя спросить. А зачем я тебе нужен? Ведь от меня одни только проблемы, да и умом я не вышел, как ты только что заметил. Я тут изо всех сил упираюсь ногами, руками, рогами, копытами и зубами, чтобы твоя империя не рухнула тебе же на голову, а выясняется, что есть тот, кто может все это сделать без таких усилий? Ну, о ком еще ты мне напомнишь?

- Я даже и не знаю, что тебе сказать. Все уже включены в твой список недругов. Смотри, ваши отношения с Кратером известны! С Кассандром тоже! Парменион, Филота, Клит уже не смогут быть объектами твоего интереса. Кен умер до того, как ты нашел повод для ссор. Гарпал далеко. Ах, да. Роксана. Вашу нежную привязанность друг к другу скрыть сложно. Чуть не забыл про Багоя. Кто остается? Леоннат, Неарх? Птолемей ходит по краю обрыва, еле балансируя в твоих глазах.

- Всех перебрал? А чего ж себя в этот список не включил?

- У меня с тобой отдельные отношения. И к тому же я - царь.

Александр не успел пожалеть о своих словах, как новая волна негодования обрушилась на его голову.

- Царь, говоришь?! Это ты к чему?! Опять напоминаешь мне о моем месте? Думаешь, это твой щит, и я побоюсь ударить в него?! Я помню, помню об этом. Не волнуйся. Я – второй Александр! Тень Александра! Тень от тени Александра! Мне позволено все! Но до того момента, пока ты не пожелаешь все изменить. Но посмотри на себя, мой царь! Твоя аретэ(6) , переросшая в гибрис(7), смешаны воедино и приправлены деспотизмом, истерией и пьянством! Божественная плоть, страдающая земными пороками! Великий Александр! Великая империя! Только кто, подобно бешеной собаке, все это время носился вокруг тебя, воплощая твою всемогущую власть в ее материальное проявление? Конечно тот, кто ниже, ибо его мать угораздило не выйти замуж за Филиппа! Тот, кто с детства всегда был рядом! Тот, кто в Индии получил от тебя достойную плату за все это, когда все войско слышало слова твоей благодарности, что без тебя я - ничто! Только ты почему-то помалкивал о том, что ты - царь, когда барахтался подо мной, кусая зубами покрывала! Или когда гадил под себя и блевал мне в ладони в Маракандах! Или когда я подкладывал под тебя ночной горшок у маллов! Ты разве не был тогда царем?!

Гефестион швырнул в Александра яблоком, но царь увернулся, и оно разбилось о стену.

- Мне плевать, что ты царь! После всех ссор ты первым приползаешь ко мне! А знаешь почему?! Потому, что это ты без меня - никто!

Гефестион рванул дверь и выскочил из зала со словами:

- Подумай над тем, что я тебе сказал, царь!

Александр бездействовал какое-то время, а потом вдруг нервно вскочил и принялся ходить по залу, пока не поскользнулся на разбросанных кусках яблока.

- Гефестион! Видят боги! Беды не миновать! Я однажды убью тебя! – Александр почти подавился гневом, а потом вдруг сник. - Не убью. Не смогу. Ты знаешь это. Я бессилен. Ничего не могу с тобой сделать, неблагодарная помесь Ареса(8) с Эротом(9)!

Александр в ярости принялся топтать остатки яблока. Кусочки вылетали из-под сандалий россыпью сочных брызг, вызывая в царе все и новые новые приступы гнева.

- Багой! Багой! Где тебя носит, непотребный евнух?!

Александр не помня себя, дергал за кольцо колокольчика, пока он не сорвался с крючка и не покатился, взвизгивая металлическими нотами. Багой появился в покоях, кланяясь и едва сдерживая срывающееся дыхание.

- Багой! Ответь мне, почему я должен ждать тебя вечность?! Когда не нужно, ты липнешь ко мне, а когда необходимо, тебя с факелами средь белого дня не сыщешь?

Александр устало упал в кресло.

- Прости меня, мой повелитель. Я просто старался не попадаться хилиарху на глаза. Весь дворец уже знает, что он в плохом настроении.

- Он что, - Александр заинтересованно посмотрел на перса, - опять что-то разбил?

- Он, - Багой лукаво и оттого как-то виновато улыбнулся, - чуть не сжег весь дворец, повелитель. Упала светильня, и угли попали на занавеси. Слуги едва успели потушить.

Багой видел, что его слова доставили царю удовольствие.

- Желает ли мой повелитель, чтобы я спел или станцевал для него? – голос перса воровато проникал в самые дальние уголки души Александра. – Мой царь выглядит уставшим и расстроенным.

- Пожалуй, ты единственный, кто не доставляет мне хлопот.

- Я создан, чтобы приносить тебе удовольствие, мой царь.

Багой поклонился, сладко прикрыв веки.

- Да, станцуй мне, дружок. Тот танец с дождем.

- Дай мне мгновение, чтобы взять необходимое, и ты насладишься танцем, повелитель. Я знаю, как Аль-Скандер(10) его любит.

Вскоре Багой появился в голубых полупрозрачных шароварах. Тугой золоченый пояс скрывал только пах и часть ягодиц, спадая к коленям утяжеленными концами. Нити с бусинами, прикрепленные к поясу загадочно позвякивали. На голове Багой нес небольшую плетеную корзину, доверху наполненную такими же бусинами.

Александр смотрел, как перс начал танец. Его руки с тонкими пальцами взлетали и опускались так плавно, словно в них вовсе не было костей. Бусины на нитях ритмично звякали в такт отточенным движениям, шуршали словно дождь, колышущий листву. Бедра Багоя дрожали, двигаясь попеременно то вверх, то вниз. В нем сейчас жила какая-то неведомая сила, владеющая телом и заставляющая его выгибаться и извиваться. Он поднимал руки вверх, словно звал ветер, выхватывал из корзинки горсть бусин и разжимал пальцы. Бусины с шумом скатывались по его телу, вспыхивали пойманными бликами светильников. Багой останавливался, чтобы было слышно, как стихает дождь, потом вновь начинал двигаться. Он кружил по залу, вновь останавливался и вновь кружил. Александр столько раз видел этот танец, но всякий раз смотрел заворожено. Перс замер, потом легко качнул бедрами, вновь замер, плавно поднимая руки. Вдруг его тело закружилось, словно вытягиваясь вверх. Корзинка словно взлетела вверх и вдруг опрокинулась. Бусины потекли сверкающим потоком, и вдруг все стихло. И лишь через мгновение одна… вторая… третья… звякнули об пол, словно последние сорвавшиеся с небес капли.

Багой взглянул на царя. В глазах Александра стояли слезы. Перс поклонился.

- Как можешь ты так двигаться? – спросил Александр, жестом подзывая танцора.

- Любовь к тебе, повелитель, подсказывает мне.

Александр снял с пальца кольцо.

- Возьми. Ссоры с Гефестионом отнимают у меня силы...

- Ты любишь его, мой царь, а, значит, простишь.

- Почему ты так говоришь?

- Он был рожден, чтобы ты любил его, а он хранил тебя.

- Откуда тебе это знать?

- Ахурамазда… Великий повелитель небес, которого вы называете Зевсом… Я знаю.

1 - Титул Александра после завоевания Персии.

2 - Имеется ввиду, изложенная в Илиаде история гибели от руки троянского царевича Гектора друга Ахиллеса Патрокла.

3 - Древнегреческая чаша для питья с двумя ручками.

4 - Эвмен – полководец и личный секретарь Александра.

5 - В Египте жрецы признали Александра фараоном. Фараоны считались детьми Амона, всемогущего бога небес.

6 - Арете – философский древнегреческий термин, означающий доблесть, совершенство и тд.

7 - Гибрис – термин, характеризующий непомерную гордыню, самоуверенность и тд.

8 - Арес – древнегреческий бог войны.

9 - Эрот – древнегреческий бог любви и плотского наслаждения.

10 - Аль-Скандир – коверкая имя Александра, в Персии его называли Аль-Скандир или Искандер (Двурогий Искандер).

Сузы (стр 29-45).

Александр застал Гефестиона в банях. Шустрый раб колдовал над ним, растирая маслами распластанную раскрасневшуюся спину. Гефестион безучастно смотрел на танцовщиц, кружащихся перед ним. Хилиарх даже не шевельнулся, когда подошел царь.

- Вот видишь? Как я и говорил, ты сам пришел.

- Что ты здесь делаешь? – спросил Александр и сам удивился нелепости вопроса.

- Готовлюсь к воспроизводству граждан твоего государства.

- Тебе удобно говорить со мной вот так, повернувшись ко мне задницей?

- Если тебя что-то смущает, обойди и встань спереди.

Александр сделал жест, чтобы все покинули помещение. Рабы поклонились и быстро исчезли.

- Я хочу поговорить с тобой, - вновь начал Александр.

- Ты последнее время только и делаешь, что говоришь со мной, - ответил Гефестион, переворачиваясь и приподнимаясь на локтях. Царь увидел уродливую паутину шрамов.

- Скажи мне, что с тобой происходит?

- Я устал. У меня болит все. Шкура, внутренности, мозги. Словно баллиста буксовала на мне, беспрерывно метая снаряды.

- Вижу, - тихо сказал Александр, рассматривая темные круги под глазами друга.

- Твое безумие не проходит для меня даром. Все эти предприятия сродни смертному приговору, который ты сам себе назначил, а последнее почти добило и тебя, и меня. Ты потерял в Гедросии(1) больше половины войска. Во имя чего? Два месяца не от тебя, не от Неарха не было известий. Я потерял столько людей в надежде найти ваши следы, но пустыня не давала ответов, пожирая всех. Ты, наверное, забыл, как в детстве говорил мне, что цель оправдывает любое безрассудство. Но какова цель? Доказать, что ты превзошел Семирамиду(2)? Но кому доказать? Себе? Мне? Семирамиде? Отправляясь в Гедросию, ты подверг опасности не только себя, но и всю империю. Твои сатрапы похоронили тебя еще в Индии. Безнаказанность и произвол царят повсюду. Ты свершил, вроде бы, праведную месть, умертвив виновных, но сколько их осталось? А ведь каждый ждет, что ты сгинешь в очередной Гедросии, как бы она не называлась. Александр, ойкумена, безусловно, конечна, но не для одного человека, будь он хоть сын бога, хоть сам бог. Разве герои, о которых мы слышали с детства, объяли необъятное? Нет. А где они? Их уже нет. Я думаю, им не легче, что теперь они живут лишь в мифах легендах. Тесей, Геракл, Ахиллес…

- Вижу, с тобой творится что-то совсем неладное. С чего ты вдруг решил пинать меня Гедросией?

- Творится, Александр. Зачем нам все эти прекрасные дворцы, раз мы не жили и, похоже, так и не поживем в них? Ты не просто воин. Ты - царь, а царю, как и любому из них нужен дом.

- Наш дом – Вавилон, Гефестион!

- Вавилон, говоришь? Нет, Александр. Ты заскочишь туда ненадолго, словно это дорожный пост. Отдохнешь немного, смахнешь пыль, перекусишь что-нибудь и помчишься дальше в Аравию, на Карфаген, Сицилию. Ты - как осенний лист, который не знает покоя, гонимый порывами ветра. Верно, в детстве мы с тобой мечтали завоевать весь мир, но мы не знали тогда, каков он. Я уже не уверен, что он нужен нам целиком.

Гефестион замолчал, устало поднялся и сел, спустив ноги. Александр стоял напротив, не зная, что ответить.

- Ты решил устроить свадьбу, - помолчав, продолжил Гефестион. – Хорошо. Я согласен. Раз ты считаешь, что это нужно, я не спорю. Только объясни мне, зачем? Как ты думаешь жить? Будешь таскать их по свету, чтобы твои, да и мои наследники так не и узнали, что это значит, жить по-царски? Боюсь, если ты не передумаешь, они не увидят ни Вавилона, ни Пеллы, ни Афин. Вечные скитальцы.

- Хочешь, я позову к тебе Критобула? Мне кажется, тебе нужен врач.

- Не нужен.

- Что тогда?

- Я хочу вспомнить, как пахнет трава, как шелестит старый платан, что знал все наши секреты. Я хочу, чтобы мир вновь лежал передо мной, и я не знал, чего он стоит. Я хочу вновь увидеть, как дрожат твои ресницы, когда с них срываются капли дождя, и в глазах светятся звезды, такие же, как на ночном небе.

- А разве сейчас ты не можешь видеть?

- Нет. Сейчас в них вспыхивает только гнев, а глаза блестят разве что во время попоек.

Гефестион отвернулся и замер, прижав к плечу подбородок.

- Хочешь, - тихо сказал Александр, - после свадьбы я отпущу тебя в Македонию, чтобы ты отдохнул?

- Наверное, я - единственный, кто не сможет этого сделать, как бы мне не хотелось.

- Почему? Что за причина?

- Моя причина всегда одна и та же. Ты.

Александр сел с другой стороны скамьи, прислонившись спиной к другу.

- Может то, что я пришел тебе сказать, немного порадует тебя. Прибыли наши будущие жены. Не хочешь взглянуть на Дрипетиду? Она сильно повзрослела за эти годы. Была совсем девчонка, а превратилась в красивую женщину.

- У меня вся жизнь впереди. Еще насмотрюсь.

- Если бы не ты, - Александр пытался возродить в друге желание жить, - я бы сам женился на всех дочерях Дария.

- Еще не поздно все изменить.

- Обувщик Главк просит принять его, хилиарх, - доложил молоденький паж, скромно ожидая дальнейших распоряжений.

- Я иду. Пусть ждет меня в покоях.

- Я провожу, - мальчик, кланяясь, попятился.

- Он и сам дорогу знает.

- Хоть что-то тебя еще интересует, - выдохнул с облегчением царь. – Хорошо, что я не убил его в еще в Мидии.

- У него хорошие руки, а воин из него некудышний. Пусть каждый делает то, что ему предназначено. Забудь о том, что я тебе наговорил, Александр. Мы с тобой еще повоюем. А твоя походная палатка намного уютнее дворцов. Ты прав.

Гефестион обернул вокруг бедер полотенце и зашлепал прочь босыми ступнями.

«Жить будет», - подумал Александр, довольно поглаживая шею.

- Гефестион, вставай!

Александр сонно пихал друга в бок локтем.

- Отстань, - нехотя отмахиваясь, промямлил Гефестион. – Ты когда-нибудь дашь мне покой или нет?

- Вставай! Кончилась твоя холостая жизнь! Следующей ночью ты будешь уже женат!

- Тем более. Не порть сладость последних мгновений.

- Я все равно не отстану от тебя.

- Слушай, а почему бы тебе не пристать к Пердикке или Евмену? В конце концов, у тебя есть Багой. Причем здесь я?

- Притом, что сегодня я спал с тобой.

- Если бы я знал, что ты так будешь мне досаждать, я бы не пришел. И, вообще, я что-то не припомню, чтобы...

- Будет странно, если ты хоть что-нибудь припомнишь. Ты опять так напился, разве что не хрюкал.

- Ну, не хрюкал же. Значит, все нормально.

Гефестион с трудом преодолел сопротивление век.

- Стоило все это завоевать, чтобы взамен окончательно потерять покой? Дай воды. Умираю.

- Вот и хорошо. Встань и возьми сам.

- Нет. Только не это. Лучше умереть прямо сейчас. А ты жесток. Будешь так стоять и смотреть на мучения своего боевого товарища.

- Сейчас я быстро избавлю тебя от них.

С этими словами Александр схватил кратер с водой и выплеснул в лицо другу. Гефестион вскочил, но тут же вновь упал на подушки.

- Все. Я не могу жениться, Александр. Ты залил мое будущее супружеское ложе. Мне некуда привести молодую жену.

- Если проблема только в этом, думаю, я как-нибудь с ней справлюсь. К тому же, если мне не изменяет память, а она мне точно не изменяет, это мое ложе.

- Разве? – Гефестион попытался шевельнуть заплывшими извилинами, но не сильно в этом преуспел. – Ах, да! Кажется, ты прав, но если вспомнить, что я – «тоже Александр», то несомненно прав я. Короче, не хочу в этом разбираться!

Александр стоял и смотрел, как испаряются капли, исчезая с разгоряченной кожи Гефестиона. Он лежал еще какое-то время словно мертвый, потом приоткрыл один глаз. Царь протянул ему руку.

- Интересно, - задумчиво произнес Гефестион, потирая занемевшую поясницу, - а когда я буду ублажать свою жену, ты также будешь врываться?

- Нет, через раз.

- Александр, решено! Я женюсь. Ты уговорил меня. Может, хоть тогда я, наконец отдохну. От тебя.

- Вот и славно, но все же напоминаю тебе, что это царские покои, а к самому себе я могу ворваться, когда заблагорассудится.

Клонящееся солнце окрасило в рыжий взбитые облака. Темные фигуры богов и героев на таком же рыжем куполе, подсвеченные снизу горящими светильниками, казались парящими в невесомости. Вокруг шатра бесконечными рядами тянулись длинные столы со скамьями. Десять тысяч македонцев: и молодоженов, и тех, у кого уже подрастали дети, готовились вместе с Александром отметить величайшую свадьбу, какую только видело человечество, узаконив свои браки с восточными женами. Царь был необыкновенно щедр, одарив каждую невесту достойным приданным. Виночерпии снимали с телег несметное количество амфор с вином, только что прибывшим из Сирии и Каппадокии. Мясники рубили сотни туш, которые тут же растаскивали повара, ловко нанизывая на вертела. Огромные тяжелые круги сыра, завернутого в грубую ткань, теснились на столах. Множество кратеров поблескивали масленичными бархатными оливками. Всюду пахло благовониями, жарящимся мясом и специями. Из разных сатрапий все еще прибывали обозы с диковинными фруктами, вяленой рыбой и засоленными морскими богатствами. Всюду, заполонив собой огромную равнину, располагались палатки для разного творческого народа. Царь с удовольствием наблюдал с балкона, как то тут, то там сновала долговязая фигура Харета, суетящегося в последние мгновения перед торжеством. Царю даже казалось, что он слышит сквозь весь этот шум его повизгивающий голос. Александр невольно вздрогнул, когда вдруг закричала женщина, решившая внезапно рожать. Он не спускал с нее глаз, пока ее не подхватили и не понесли в ближайшую палатку. Царь кликнул пажа, дал ему золотой и велел отнести роженице в подарок за новорожденного. Вскоре пришло известие, что новоявленный воин империи возвестил миру о своем появлении басистым требовательным криком.

Александр чувствовал себя счастливым. Сейчас его империя не помнила о распрях, соединившись здесь воедино. Царь уже побывал в банях, и его тело, пропитанное душистыми маслами, было легким и гибким. Волосы, уложенные в крутые локоны, опускались на плечи. Он был абсолютно наг. Легкий ветерок касался его тела, а после, словно смутившись, улетал прочь.

Александр почему-то подумал про Аристотеля. Мысль о его недавнем письме возникла в голове подобно грозовой туче, что внезапно появляется на безоблачном небе. В письме, написанном в довольно грубой форме, философ не только отказывался приехать на свадьбу, но даже упрекал Александра. Грек писал, что недопустимо для властителя, завоевавшего почти весь варварский мир, опускаться так низко, чтобы брать в жены неотесанную полудикую женщину. Александр невольно улыбнулся, вспомнив, как Аристотель, выписывая по мозаичному полу почти совершенные круги, отшвырнул в сторону попавшийся под ногу камешек, монотонно талдыча юному царю о превосходстве его происхождения. «Мир, мой мальчик, - говорил Аристотель, хищно разглядывая оголившееся бедро подростка, - безусловно населен множеством различных народов, но сколько бы их ни было, они не вправе считать себя совершенными. Вот возьмем, как наглядную модель мира, обычный муравейник. Множество мелких тварей кишат в нем, но управляет ими всеми небольшая элита во главе с царицей. Так и у людей. Есть богоизбранный народ, созданный нести в мир культуру и знание, полученные им от богов. Ты никогда не думал, почему боги поселились на Олимпе? Потому что взирающим с его высот отрадно видеть высочайшую человеческую культуру с совершенными городами, искусством, культом тела и знания, а не с замасленными темными шалашами и грязными шкурами, заменяющими одежду. Ярчайшим примером человеческого расслоения являются фракийцы. Находясь так близко к истинному совершенству, эти рыжие полуварвары так и остаются в своем полудиком существовании. Они навсегда останутся разбойниками, грабящими караваны, потому что высший уровень их развития достигнут и без должного вливания, вряд ли, может быть преодолен. Можно построить им города, проложить оросительные каналы, дать письмо и театр, но как только перестать все это поддерживать, все вернется к непробудному варварству. Природа все равно возьмет свое. Это - как невозделанное заброшенное поле, на котором некогда зрел великолепный урожай, а после вновь вырос бурьян…»

В этот момент Александр подумал о матери. Олимпиада происходила родом из Иллирии, а чем, собственно, иллирийцы превосходили тех же фракийцев, Александр тогда не понимал. Только миновав отроческий возраст, юноша понял, что Аристотель кривил душой, сознательно обходя родовую принадлежность царицы. Философ вообще не считал женщин каким-то значимым явлением в жизни и, тем более, в политике. Именно поэтому, поняв природу связи Александра с Гефестионом, Аристотель всячески поощрял в том царевича.

Следуя своим размышлениям, македонец подумал о Гефестионе. А ведь он не видел его с самого утра. Терзаясь неясностью, Александр отправился в покои друга. Он застал того за курением. Смуглый раб возился с курительной лампой, а Гефестион, совершенно обнаженный, полулежал в кресле, скрестив ноги на невысокой скамеечке.

- Потакаешь сладострастию тела?

- Помогаю душе покинуть уставшую плоть.

- Уставшую плоть, - повторил царь, с упреком понижая голос. – А ты случайно не забыл, что сегодня назначена свадебная церемония?

- Помилуй, Александр. Еще утром я решил, что непременно женюсь с удовольствием. А теперь хочу жениться еще и налегке, отбросив все терзания и сомнения, что преследуют меня и днем, и ночью.

- И что, помогает?

- Летаю, как птица.

- Великолепно, Гефестион. Не потеряй дорогу назад.

- Иди ко мне, - позвал Аминторид. – Сделай пару вдохов, и ты поймешь меня.

- Нет уж. Кто-то из нас двоих должен остаться на земле. Поскольку это не ты, то, стало быть, остаюсь я.

- Как знаешь.

Александр ничего не ответил, пряча обиду в глубине сердца.

- Не волнуйся, мой царь, я всегда найду дорогу к тебе! – крикнул ему вслед Гефестион.

***

- Все уже собрались, - доложил старший караула. – Ждут только тебя.

- Гефестион там? – недоверчиво спросил царь.