Когда наступает время. Книга 1.

— Вижу, план готов! — воскликнул Пердикка, на всякий случай отведя коня немного в сторону. — Показать Пуа… Пау… Паураве (4), что мы идиоты непуганые!

Гефестион бросился к другу, вцепился в ногу и узду, рванул, повалив и лошадь и наездника. Перепуганный конь вскочил, зафырчал и отпрыгнул, обрушив на головы друзей тяжелые брызги жижи.

— Теперь уж точно у этой Пуаравы сомнений не останется!

Время шло. Муссоны щедро одаривали землю ливнями. Они начинались внезапно и также внезапно затихали. Солнце появлялось ненадолго, но тут же исчезало, затопленное мутной стеной дождя. Казалось, наверху, глубоко в небесах шла беспрерывная возня, словно кто-то тащил огромные чаны воды, опрокидывал на головы и вновь уползал, уступая дорогу следующим. То ли они не могли разойтись на узкой тропе и, протискиваясь друг мимо друга, грохотали опустевшими посудинами, то ли волокли наполненные на плечах и, добравшись, швыряли их о небесную твердь, неизвестно, но раскаты пугали даже привычных к таким излияниям слонов. Они беспокоились, ревели, вознося к небу мощные носы.

Александр отправлял не первую группу исследовать берег вверх и вниз по течению, но каждый раз слышал один и тот же доклад — река непроходима. Вот уже который день царь сидел в кресле, опершись подбородком о кулак, неподвижно глядя на противоположный берег. План почти созрел, и Александр обдумывал детали. От него не ускользнуло беспокойство Пора при виде снующих взад-вперед македонских отрядов. Он повторял эти перемещения, тут же рассылая по тому берегу свои подразделения.

— Интересно, — словно сам себе вслух произнес царь. — Очень интересно.

— А? Что? — встрепенулся дремавший рядом Гефестион. — Ты что-то сказал?

— Очень интересно, — загадочно повторил Александр. — Я бы даже сказал, крайне интересно.

— Ты о чем?

— Он играет на моих условиях и даже не догадывается, как мне это на руку.

— Александр, — часто моргая, промямлил Гефестион, — мои мозги настолько размокли, что я не могу их мгновенно отжать, чтобы оставшееся могло воспринять твои мысли.

— Посмотри, Гефестион. Что он сейчас делает?

— Размазывается по берегу.

— Точно. Размазывается. А почему?

— Не доверяет тебе.

— Верно. И правильно делает, что не доверяет, потому что, я его и так, и так обману. Птолемей отправился вниз по течению с приличными силами. Что в этот момент думает Пор? Он думает, что Птолемей может в любой момент переправиться, и отрезает ему путь, но…

Александр в упор посмотрел на Гефестиона.

— Что «но»?

— Но он забывает, что я-то сижу на месте, не говоря уже о том, что ты дрыхнешь рядом. Он что думает, я собираюсь руководить сражением, не отрываясь от кресла?

— Александр…

Гефестион наклонился к царю, схватив его за руку.

— Рад, — довольно произнес царь, — что мне не надо объяснять тебе все это долго и нудно. Я тут заприметил одного мальчонку. Очень толковый. Думаю послать его обучаться на инженера. Завтра на рассвете возьмешь народу, мальчишку и прогуляешься вверх по течению. Там есть одно место. Посмотрите, потом скажете, что вы об этом думаете.

— Александр, — тон Гефестиона понизился. — Ты что, решил меня списать или, что хуже, перестал доверять?

— Странно. Я уж думал, после всех перечислений, ты не побрезгуешь обвинить меня еще и в том, что я посылаю тебя с молокососом. И кстати…

Александр отвернулся, уставившись на противоположный берег.

— Он хорош собой. Да, и слеплен ладно.

Гефестион помрачнел. Александр помолчал какое-то время, поднялся, обошел кресло друга и шепнул, наклонившись к самому уху:

— Я люблю иногда позлить тебя. Попытайся посмотреть глубже и сможешь разглядеть много интересного. Например, что я уже предпочитаю зрелых мужчин. Вернее одного из них, и что некому глупому ревнивцу я даю мальчишку исключительно для военно-стратегических целей. Он может на глаз определять расстояния на местности с точностью до трети плефра (5) без единого инструмента. Время, которое высвободится у капризного сына одного почтенного македонца, царь найдет, куда употребить по своему усмотрению.

— Исчерпывающее объяснение, — Гефестион улыбнулся краешком губ.

— Рад, когда бываю правильно понят, — царь тоже улыбнулся.

— Ну? — не отводя от чертежа глаз, спросил Александр. — Разве я был неправ? Смотри-ка, как точно он все рассчитал! Смышленый ведь!

— Да. И собой хорош и слеплен ладно, — поддел его Гефестион.

Александр резко выпрямился.

— Не горячись, Александр, — Пердикка присел на край стола. — Гефестион еле переварил Эксцепина (6), а ты старое вино встряхнул. Вот оно и пузырится.

— Пусть пузырится. Главное, чтобы брызгами всех не окатило, — зло заметил Эвмен.

— Не переживай, дружище, — Кратер похлопал Эвмена по плечу. — Твоя броня — что шкура у крокодила!

— Не дай я слово Александру не приближаться к тебе, — огрызнулся Гефестион, — я бы объяснил, что почем.

Александр оторвался от чертежа и оглядел друзей.

— Я смотрю, — опередил его Птолемей, — вы готовите Пору чудесный подарок, решив поубивать друг друга еще до сражения.

— Мудрый Уллис (7)! — воскликнул Пердикка. — Мы так тщательно скрывали это, но ты все же разгадал наш план!

В этот момент дозорный доложил, что молодой человек по имени Терей прибыл по приказу царя. Юноша вошел и поклонился.

— А что, — Кратер обмерил вошедшего взглядом, — и впрямь ладно скроен и собой хорош.

Терей не понял, о чем речь, но на всякий случай покраснел.

— Так что, дружок, — Александр сделал приглашающий жест, — озвучишь нам еще разок свои расчеты?

Юноша робко подошел к столу.

— Смелее! — подбадривал его Александр.

Окончив говорить, Терей разогнулся и замер. Он был напряжен, словно ждал приговора.

— Твой отец? — спросил царь, напрягая брови.

— Нелей, родом из Иллирии.

— Он жив еще?

Юноша кивнул.

— Слава богам, мой царь.

— Сегодня же прикажу вознаградить его за чудесного сына.

Терей хотел опуститься на колено, чтобы поцеловать руку царю, но Александр остановил его.

— Еще и умен, — он взглянул на Гефестиона, — и славно воспитан.

Несколько таксисов гиспаспистов (8) и педзетайров (9) выдвинулись из лагеря вниз по течению реки. Заметив движение, Пор выслал параллельно им подразделения лучников в сопровождении квадриг.

— Даже неинтересно, — заметил Александр, покачиваясь на задних ножках плетенного походного кресла. — Все предсказуемо. Что скажешь, Гефестион?

Сын Аминты ответил не сразу, стараясь проглотить студнеобразное содержимое игольчатого плода, коим только что набил рот.

— Как ты можешь это есть? — царь перекривился. — В нем не больше вкуса, чем в отваре из соломы.

— Не узнаю тебя. Ты задумал сражение, а сам сдался скуке. Пор предсказуем, личи безвкусно! — Гефестион наигранно передразнил царя.

— После Гавгамелл разочарование постигает меня все больше и больше. Где битвы, о которых я грезил?! Чем дальше мы продвигаемся, тем в большую мышиную возню впутываемся. Боги потешаются надо мной, не давая ни одного достойного противника.

— Еще скажи, что ты, как ворон, питаешься остывшей свернувшейся кровью, вместо того, чтобы рвать трепещущую добычу.

Царь неспешно встал и потянулся.

— Так и есть. Я голоден! Бесконечно голоден! Мой конь стар. Я уже не так молод. Мечом скоро будет невозможно кусок сыра отрезать.

— Я понял, — перебил Гефестион. — Все плохо. Слава богам, хоть одно хорошо!

Александр вопросительно взглянул на друга.

— Да, да! — кивнул Аминторид. — Одно хорошо. Меня нет в этом списке.

— Ах, ты! — Александр набросился на Гефестиона. — И ты надо мной смеешься?!

Македонец не успел защититься, и Александр ловко пригнул его голову к коленям.

— Ну-у-у! — протянул сын Аминты. — Ты победил! Или считаешь меня недостойным противником?

— А ты сдаешься?

— Я?! Сдаюсь?! Тебе?! Не-е-ет!

Гефестион извернулся, и Александр едва удержался на ногах, чтобы не оказаться распластанным в грязи.

— Я возьму реванш! — откидывая волосы с лица, улыбнулся царь.

— Я жду с самого детства, — лукаво произнес Гефестион.

— Разве этого никогда не было?! — царь рванулся к другу.

— Этого?! Ах, да! Было. Припоминаю, —, а после, отступив на несколько шагов, подмигнул и добавил, — когда я позволял тебе.

* * *

— Хорош! — воскликнул Александр, поднимаясь навстречу смущенному Атталу (10). – Нет! Определенно хорош! Неужто, я так же красив?!

Молодой человек растерянно топтался на месте. Он немного сутулился, будто царский плащ давил на плечи. Александр оглядывал его со всех сторон словно не человека, а лошадь, которую собирался купить. Птолемей почесал кончик носа, пряча в кулаке усмешку, и искоса взглянул на Гефестиона.

— Ничего. Ничего, дружок, — царь довольно похлопал Аттала по плечу. — Распрями-ка спину. Понимаю, царская власть — нелегкая штука. Ты хоть раз видел, чтобы я так гнулся?

Птолемей хихикнул, не сводя глаз с сына Аминты.

— Не-е-ет, — проблеял новоиспеченный царь. — Не видел.

— Вот и я не хочу.

— Ну и как тебе такой Александр? — Птолемей слегка поддел Гефестиона плечом.

Понимая издевку Лагида, Гефестион не растерялся:

— Я бы поближе присмотрелся, а тебе с утра бы рассказал, коли не сегодняшнее развлечение.

— Как ты думаешь, — продолжал Александр, — что подумает Пор, заметив, как меня перекривило?

— Не знаю, — совсем раскрасневшись, признался Аттал.

— Как же так?! Коли ты теперь Александр, то и мыслить должен по-царски! Так что ты уж как-нибудь поусердствуй, дружок. Если инды учуят подвох, так и мое предприятие будет обречено.

Александр похлопал Аттала по плечу и быстро направился к выходу. Он казался совсем мальчишкой в хитоне и доспехах простого конника, легкой походкой направляющегося в занимательное путешествие. Гефестион тайно улыбнулся, отметив про себя, что лоск царской осанки не скрыть ничем. Даже в лохмотьях последнего пьянчужки Александр все равно выглядел бы царем, ибо дух этот лучился изнутри него.

Небо, словно не желало пробуждаться, кутаясь в одеяло взбродивших туч. Солнце пыталось протиснуться сквозь эти нагромождения, но всякий раз пряталось, убоявшись недовольного бурчания в высоте. Проходили мгновения, и светило вновь протягивало к земле редкие вороватые лучи, но тут же одергивало их, чуть заслышав грозный рык. Насытившись вдоволь чрезмерной наглостью солнца, небо разразилось грохотом. Словно высекая искры, рухнули огромные металлические чаны, и свысока опрокинулись мутные разогретые потоки.

— Зевс с нами! — возбужденно воскликнул Александр.

— Даже слишком, — скептически пробурчал Гефестион.

— Поистине божественный подарок! Разве нет?!

— Да-а-а. Слишком божественный.

Царь приказал двигаться спешенными, чтобы сохранить силы обезумевшим от страха лошадям. Люди молча тянули поводья. Стиснув зубы, они даже не роптали, сгорбившись под тяжестью страха и усталости.

— Ты потеряешь войско, если не откажешься от этого предприятия! — крикнул Гефестион так, чтобы Александр смог расслышать слова.

— Я потеряю войско, если послушаю тебя! Не становись Парменионом! Ты, как никто другой, должен верить мне!

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь!

Ночь тяжело сползла в грозовую темноту. Кромешная размокшая мгла осела непроходимыми дебрями. Александр едва мог различить тщедушный, словно бьющийся в конвульсиях огонек в светильнике впереди идущего проводника. Маленький навес, сооруженный над пламенем, уже не спасал его от косых водных струй, и огонек недовольно шипел и метался, словно старался не замочиться и не погибнуть в безжалостной воде.

— Уже близко! — раздался из темноты голос проводника. — Вижу слабый огонь!

— В такую погоду не то, чтобы войско, собаку на улицу выгнать жаль! — усмехнулся Гефестион.

— Если у собаки хороший нюх, ее и гнать не надо! Сама побежит!

— Кусок аппетитный! Не подавиться бы!

Завидев Александра, люди, что возились с растворенными в полумгле судами, возликовали.

— Умно! — радостно воскликнул Пердикка, осматривая высокую изгородь, возведенную из натянутых шкур. Внутри изгороди между собранными лодками теплились небогатые костры. Хищные блики лизали крутые борта, словно воодушевленные близким походом.

— Отдохнешь? — Леонат обнял Александра.

— Спасибо, дружище, но рассвет не за горами.

— Тут словно горы за горами, не то, чтобы рассвет, — широко и добродушно улыбнулся Леонат. — Съешь хотя бы кусок сыра.

— Что толку? Лошадь вытрясет его из меня. Ты — хороший человек, Леонат. Если можно было бы избрать бога доброты, я отдал бы этот титул тебе. А где Терей? — озираясь в поисках юноши, спросил Александр. — Я просил тебя не спускать с него глаз и беречь пуще самого себя.

— Я и… А вот и он. Ты зря упрекал меня, Александр.

Царь спешился.

— Мой царь, — Терей поклонился.

— Твой. Твой. — Александр добродушно похлопал юношу по плечу.

— Александр, — Терей нерешительно топтался на месте. — Я хочу еще раз просить тебя…

— Если думаешь, что победы куются в битвах, — перебил царь, — ты сильно ошибаешься. Мы завоевали Азию на маршах и во многом — благодаря инженерам. Каждый инженер может быть воином, но не каждый воин инженером. Если завтра я не одержу победу, значит, ты зря старался.

— Нянчится, как с дитем, — пробубнил себе под нос Птолемей. — Разве, что сиськой не кормит. Еще немного, и я сравню себя с собачьим дерьмом.

— Ты — умный, Птолемей. Не уж-то равняешь себя с сопляком? Или, не приведи боги, тебя в детстве нянька не докормила?

— Ладно, будешь теперь в моем мозгу дырку ковырять. Ты, Эвмен, тоже в последнее время частенько скрипеть начал.

— Ну, знаешь! Я никак не рассчитывал на такие длительные и увлекательные развлечения!

— Так и я не рассчитывал! Мне, думаешь, у Таис под боком плохо лежалось?! Этого сражения нам уже не миновать. Ну, а дальше можем не пойти.

— Согласен. Поворачивать пора. Но, думаю, — Эвмен улыбнулся, — не стоит сообщать об этом Александру. Сейчас индов пораскидаем, а там дело за долгим не станет.

Переправа оказалась сложной. Даже в самых безрадостных предположениях никто не ожидал столь великих бедствий. Бурный поток голодным псом набрасывался на легкие суденышки, стараясь увлечь их, чтобы после поглотить, затеряв среди мутных вод. Лошади неистово ржали, брыкались, опрокидывая людей за борт. Очень скоро переправа превратилась в борьбу за выживание. Выбрав жертву, река подхватывала ее и несла, довольно клокоча, пока не проглатывала целиком. Противоположный берег казался горизонтом, ускользающим все дальше и дальше. Отчаяние людей сменилось упорством, неистовой слепой жаждой жизни, и Гидасп смирился. Казалось, подобно дикому жеребцу, впервые попавшему под наездника, он усмирялся, ближе к берегу становясь покладистым, лишь кое-где исходясь пеной, срывающейся с дрожащих губ.

Разбуженный рассвет лениво продирал размокшие глаза, стараясь рассмотреть людей, барахтающихся в прибрежной сосущей жиже. Армия победителей выглядела жалко, и день медлил явить ее миру.

Осадив коня, Терей взобрался на его спину и подпрыгнул, уцепившись за сук. Он проворно взбирался на дерево, не обращая внимания на кровящие царапины от сломавшихся ветвей. Там, вдалеке, отделенное бурыми водами, собиралось войско Александра. Терей видел, как с другой стороны, преодолевая хлипкую грязь, отделившись от расположения индов, в сторону Александра понеслись квадриги. Их было много. Очень. Наверное, сто единиц. За ними густели пешие подразделения. Юноша искал глазами царя. Волнение нарастало. Не может быть, чтобы Александра не было в первых рядах! Терей едва не свалился с ветки, балансируя на самом краю, словно мог этим приблизить поле боя. Наконец, среди строящихся конных ил юноша разглядел алый султан, что развивался над шлемом царя.

Радость Терея пролилась слезами, соскользнула с перепачканного лица. Значит, он жив! Он вновь ведет свое войско!

«Слава тебе, Александр!» — что было сил, закричал юноша, словно царь мог услышать его.

Тем временем порядок индийских квадриг нарушился. Они оказались слишком тяжелыми для размокшей земли. Колеса вязли в глине, лошади бесновались, опрокидывая колесницы. Часть из них полетела в реку, увлекая за собой и возниц, и животных. Юноша не спускал глаз с перемещений дахов и скифов. Они строились в свой, определенный порядок. Агема (11) Александра и первые илы (12) достраивались, уже начав наступление. Терею показалось, что он видит, как в нескольких стадиях Пор поднимается на спину своего слона. Дождь неожиданно стих. Небо съежилось и застыло. На какие-то мгновения повисла густая тишина, но в тот же миг лязг схлестнувшегося оружия пронзил ее, многократно преломляясь в размокшем воздухе. Армии смешались. Терей уже не мог различать людей в кипящем месиве. Сердце билось в груди, ударяясь с такой силой, что, казалось, огромный барабан созывает военный сбор.

Замутненное солнце поднималось все выше, словно старалось убраться подальше от бурлящего жерла битвы. Время шло. Армии топтались на месте. Месиво уже поглотило опрокинутые колесницы. Закончившая переправу пехота сомкнутым строем почти подошла к Александру с тыла, когда индусы, бросив большую часть колесниц, обратились в бегство. Преследования не было, и неприятельский фронт, словно волна, лизнувшая берег, отступал в глубину.

Терей вновь увидел алый султан. Нетерпеливый конь вился под царем, перенося то к левому, то к правому флангу. Александр готовил решающее наступление.

Тем временем, подобно надвигающейся стене, Пор двинул свои войска. Огромные туши слонов, громоподобно трубя, неуклюже выдвинулись вперед. Казалось, им вторили сотни барабанов. Терей соскользнул с дерева и, что было сил, бросился к лагерю. Он должен был видеть все своими глазами! Юноша взобрался на самую верхушку разлапистого дерева и замер. Александр наступал. Еще намного, и он затеряется среди огромных туш. Юноша различал сквозь спутанное месиво, как царская конница помчалась к правому флангу неприятеля, но вдруг развернулась и полетела к противоположному. Алый султан был подобен флагу, что горделиво реет на флагштоке. Сзади, следуя за царем, другая часть конницы уже стремилась к правому крылу неприятеля. Лучники индов старались остановить наступление, упираясь ногами в каркасы огромных луков, но стрелы не достигали цели. Стрелки падали, вновь вскакивали, вновь упирались, но скользкая почва делала их усилия тщетными. Стрелы вяло летели врассыпную. Конница царя уже готовилась зажать в огромные клещи оба фланга, пехота наступала по центру. Пор неизбежно должен был попасть в окружение. Армии вновь смешались. Видя окружение, раджа приказал гнать слонов против конницы Александра. Малоподвижные животные сбились в кучу, оголив центральный фронт, однако упорство индов не позволяло завершить битву, и она разливалась в огромное кровавое месиво.

Терей видел, как валились раненные слоны, катаясь по земле и хороня под собой массы людей. Другие, растревоженные воем умирающих собратьев, словно сходили с ума и, потеряв возниц, метались в этом своем безумстве, круша без разбору все подряд. Разрозненные группы неприятеля, потеряв над собой единое командование, сражались, как придется, но неистово и упорно. Самая многочисленная группа, под руководством Пора упорно продолжала наступать, тесня Александра по центру. Слоны, которых стеной гнали впереди, сеяли ужас и панику. Терей до крови прокусил губу, видя, как дрогнула и подалась назад пехота Александра. Юноше показалось, что прошли считанные мгновения, когда словно щит перед отступающими пехотинцами возникли легковооруженные отряды агриан и фракийцев. Прекрасные воины! Они славились своей подвижностью и мастерством в перестрелке. Царь редко позволял им вести рукопашный бой, но в завязывании битвы, перемещении и преследовании продроме (13) не было равных. Потоки стрел прокосили ряды возниц, серьезно ранив слонов. Уловив момент, македонцы мгновенно устремились в нападение.

Фортуна, капризная и непостоянная, словно забавлялась с чашами весов, неустанно подкидывая камушки то на одну, то на вторую чашу. Утомленный день пополз на убыль, не спеша мрачнея вдалеке. Александр осадил коня, изумленный тем, что увидел. Неподалеку многократно раненный великолепный слон опускался на колени, бережно спуская хоботом окровавленное поникшее тело раджи.

Уже после, сидя у костра, Терей без устали просил рассказать еще и еще раз об этих мгновениях. Бывалые ветераны, восхищенные мужеством и благородством обоих владык, не стесняясь отблесков слез, теряющихся в глубоких бороздах-морщинах их суровых лиц, вновь и вновь повторяли, как Александр приказал снять доспехи с неподвижного тела. Истекающий кровью слон, собирая последние силы, старался защитить господина, пытаясь поднять его на свою спину. Растратив остатки сил, он накрыл Пота хоботом и замер. Александр распорядился похоронить поверженного врага со всеми надлежащими почестями по всем правилам и воспеть ему посмертную славу, но Пор, словно услышав его слова, открыл глаза.

— «Какое безумие побудило тебя, злополучный, испытывать свою судьбу на войне, раз ты знал славу моих деяний? (14)

А тот ответил:

— Поскольку ты спрашиваешь, я отвечу тебе свободно, как ты задал вопрос, Я считал, что нет никого сильнее меня: ведь я знал свои силы, а твоих еще не испытал; исход войны доказал, что ты сильнее меня. Но, тем не менее, я счастлив, что оказываюсь вторым после тебя».

— Что, по твоему мнению, следует делать победителю? — спросил Александр, а Пор ответил:

— «То, что подсказывает тебе тот день, в который ты испытал непрочность счастья».

— Как ты хочешь, чтобы я обращался с тобой? (15)

И инд сказал спокойно и твердо:

— По-царски.

— Не скажешь ли ты еще чего?

— В словах «по-царски» заключено все.

Восхищенный столь великой силой духа, позже покидая владения инда, Александр не только оставил Пору трон и царство, но и подарил огромную область, что только что завоевал.

Ночь уже завладела миром, раскинув великолепные крылья, когда суда по одному причалили к берегу, рассекая носами хлюпающую глину. По шуршащей взволнованной толпе прокатился единый вздох, когда стало видно, что царское кресло пустует. Факелы освещали палубу, но Александра на ней не было. Люди взволнованно переглянулись, словно могли увидеть ответ в глазах друг друга.

— Александр?! Что с царем?! — сыпались бесконечные вопросы, но ответы уставших воинов не гасили напряжения. Птолемей сошел с корабля и поднял руку.

— Не смотря на великую победу, — начал он, с каждым словом добавляя голосу трагизма, — одержанную Александром над грозным противником, царь изволит пребывать в скорби по тем, кто не дожил до конца битвы. Он оплакивает погибших и раненых и собирается принести жертвы богам, как только ступит на берег. Его верный боевой друг, что пронес Александра сквозь все битвы, дорогой его сердцу конь по имени Буцефал (16) тоже серьезно ранен, и царь просит сказать, что как только передаст Буцефала на попечение лекарей, с удовольствием разделит с вами радость победы! А пока готовьтесь к веселью! Вы все, и кто бился сегодня, и кто остался на берегу — армия победителей! Я горжусь вами!

— Ну, ты умеешь все правильно вывернуть, — бросил Птолемею проходящий мимо Эвмен.

— Я сказал то, чего они ждали. Сейчас все разойдутся, и Александр сможет вдоволь рыдать над стариком Буцефалом.

— Хорошая коняга. Жаль его. Давно ему пора на покой.

Едва сбросив тяжелые размокшие доспехи, Гефестион отправился в царский шатер. Александр сидел, развалившись в кресле, в полном боевом вооружении. Лишь передняя часть кирасы, освобожденная от застежек, флагом торчала вперед.

— Ты, словно не рад победе, — то ли спросил, то ли сказал Гефестион, присаживаясь на подлокотник.

— Я и рад, и нет, — устало ответил царь.

— Буцефал?

— Старик вновь спас мою шкуру, — голос Александра дрогнул. — Я не готов…

Гефестион не позволил ему договорить:

— Помнишь, когда мы подходили к Арбелам, — на плечо царя опустилась участливая ладонь, — один человек рассказывал, почему они так называются?

Царь не ответил. Он сидел с закрытыми глазами, вслушиваясь в спокойный, немного хрипловатый после битвы голос друга.

— Некий древний царь, — начал Гефестион, — по имени Дарий, спасался на верблюде, проиграв сражение. Животное тащило на горбе не только своего повелителя, но воду и еду для обоих. Оказавшись в одной деревне, Дарий понял, что погоня миновала. Верблюд ослаб, ноги кровоточили, и он не мог уже двигаться дальше. Тогда Дарий призвал все население и повелел построить для животного дом, лечить и ухаживать за ним и, если животное оправится, благодарности царя не будет предела. Сколько еще жил верблюд в довольствии и уходе, а вместе с ним и все жители деревни неизвестно, но с тех пор жалкое поселение превратилось в город и до сих пор так и называется «Арбелы», дом верблюда.

— Тогда я возведу город.

— Не гневи богов, Александр. Они дали сегодня великую победу, потому что тебе нет равных. Ты — величайший из людей, и твой конь достоин тебя. Я знаю, что ты чувствуешь, но, — Гефестион сделал паузу, — и воины достойны тебя. То, что они сделали, они сделали для тебя, и ты не можешь позволить себе показать, что их деяния меркнут перед твоей скорбью о ранах Буцефала. Многие из них сегодня потеряли больше, и ты должен разделить с ними и горечь, и радость. После я приду, и мы вместе будем плакать и молиться о его выздоровлении.

— В следующих сражениях я больше никогда не позволю себе сесть на него.

Александр улыбнулся сквозь слезы.

— Все верно. Кто владеет собой, владеет миром.

(1) Дактиль — длина, равная приблизительно 2м сантиметрам.

(2) Пор — индийский раджа, с армией которого Александр бился в своем четвертом и последнем крупномасштабном сражении, одержав трудную, но блестящую победу.

(3) Пердикка намекает на исторически известный греческий священный отряд, состоявший из любовных пар. Священный отряд считался непобедимым, пока не пал полностью в сражении с Александром за греческий город Фивы.

(4) Паурава — более полное имя пенджабского раджи Пора.

(5) Плефр — расстояние, равное приблизительно 30 метрам.

(6) Эксципин – К. К. Руф упоминает молодого человека, внешне напоминающего Гефестиона, и приближенного царем в Бактрии.

(7) Уллис — санскритское имя Одиссея.

(8) Гипасписты — среднетяжелые пешие подразделения, использовались для ведения мобильного боя

(9) Педзетайры- подразделения тяжеловооруженной пехоты, составляли основную ударную силу македонской армии (фалангу).

(10) Аттал — «Так как Аттал был одних с ним лет и был похож на царя лицом и фигурой, особенно, если смотреть на него издали. Александр одел его в царский наряд, чтобы создать видимость того, что сам царь находится на берегу и не помышляет о переправе». К. К. Руф «История Александра Македонского».

(11) Агема — тяжеловооруженная конная ила под управлением самого царя, включала в себя наиболее приближенных к царю гетайров.

(12) Ила — конный отряд, насчитывающий 200 всадников.

(13) Продрома — легковооруженная конница, использовалась в основном в завязывании военных действий, молниеносной атаке и преследовании противника.

(14), (15) Плутарх «Александр».

(16) Буцефал — конь Александра, который прошел с ним все его сражения.

Антипатр.

Солнце устало тяготело к земле. Антипатр откинул голову на спинку резного кресла фригийской работы. Рука с резким изломом проступивших вен опустилась на колено. Свиток, что он держал, скрутился, обхватывая кисть, словно цеплялся, стараясь не соскользнуть на пол. Долгий выдох зацепил в груди какую-то струну, и она всхлипнула, карябая тишину расстроенным дребезжанием. Солнечные лучи возились на испещренной бороздами щеке, словно играли в прятки, то скрываясь в гуще выцветающей бороды, то пытаясь проникнуть сквозь изгородь полуопущенных ресниц. Одинокая капля выскользнула из-под век, блеснула на скуле, заманивая игривые лучи, и затерялась в дебрях кудряшек. Солнце ушло за угол, уступая место легкой тени, но Антипатр оставался неподвижным. Мысли его постепенно пришли в порядок. Событие, которое должно было изменить всю жизнь, случилось, но он не чувствовал облегчения. Все, что казалось простым; все, чего он так жаждал последние годы, теперь давило тяжелым предчувствием.

Почти каждый день Антипатр получал вести из Вавилона. Александр умирал. Уже не оставалось сомнений, что это произойдет. Необъяснимая горечь пропитала тело старого стратега, и он почувствовал, что внутри стало как-то пусто. Мир вокруг погружался в сон, но разве готов он к завтрашнему дню? Пока Александр еще жив, миром правит скорбь. А после? Что после? Огромная империя без власти, без царя, на пороге водопада, куда ее уже неизбежно затягивает.

Вести приходят с опозданием. А что, если царя уже нет, и волна взорвавшейся войны еще не докатилась до Пеллы?

— Стратег, — нерешительно позвал юноша, тоненькой тенью прижимаясь к массивной двери.

Антипатр не шевельнулся, лишь всхлипнул в знак того, что слышит.

— Позволь, я зажгу светильники. В зале уже темно, — вкрадчиво продолжил юноша.

— Оставь тот, что принес, — глухо произнес старик. — Распорядись, чтобы меня не беспокоили.

Юноша поклонился, воткнул факел в скобу на стене и, не решаясь повернуться спиной, попятился к выходу. Словно легкий поцелуй щелкнула дверь, и тишина вновь заполнила зал.

Антипатр думал об Александре. Он никак не мог собрать мысли в единый образ. Воспоминания плавились, сливались в пеструю круговерть, искажались, преломляясь одно в другом.

- Богиня! — звал откуда-то издалека детский голос. — Выслушай нас! Мы принесли печальную весть!

Высокая стройная женщина в желто-молочном пеплосе (1) лишь на мгновение повернула голову. Щеки пылали нездоровым багряным румянцем, в глазах бешено прыгали рыжие отблески светильников, зрачки сливались с радужками, чернея изнутри бездонными тоннелями. Богиня взглянула недобро, почти зловеще.

— Я занята! — твердо, почти гневно произнесла женщина.

— Артемида (2), — почти шепотом проблеял мальчик, но тут же осекся, отступая назад. — Горит твой любимый храм в Эфесе. Прости.

Он бы, наверное, упал, но трепетно складывающиеся за спиной дрожащие крылья позволили ему устоять.

Крик, почти вой за занавесью рассек тишину. Женщина резко отвернулась и поспешила вглубь залы, пока складки палантина над ложем не поглотили ее фигуру. Крики и стенания слышались все чаще, порой становясь почти рычанием, пока, наконец, все не затихло. Тишина остро отражала малейшие шорохи.

— Пусть сгорят хоть все мои храмы! — раздался взволнованный голос. — Мне нет до них дела, ибо я вижу, что рождается бог!

Сразу, почти догоняя последний звук ее голоса, послышался младенческий плач, требовательный и настойчивый.

— Пусть Филипп возблагодарит всевышних! Родился мальчик! Имя ему Александр, сын бога!

— Ар-те-мида, — едва пролепетал посланец, когда увидел богиню с младенцем на окровавленных руках. Он так и не смог закрыть рот и стоял, нелепо глядя на ребенка.

— Молись, Миртала (3)! Возблагодари богов, ибо твой сын преклонит весь мир!

Артемида вложила в рот младенца палец. Он зачмокал, но через мгновение недовольно захрипел, окатив ее каплями янтарной мочи.

— Пошлите за кормилицей, — умиленно улыбнулась богиня. — Мой маленький Ахиллес слишком голоден.

Кисть со свитком слегка дрогнула, и Антипатр открыл глаза. Наваждение сна еще не улетучилась, и македонцу показалось, что он отчетливо слышит тающие в тишине слова «…рождается бог…», «…бог…».

Был ли Александр богом? Старик удивился собственному вопросу, но еще больше, когда ответил: «Определенно был. Смертным, но все же богом».

Александр всегда казался особенным: русые волосы чуть подсвечены забеленной медью; ясные глаза, один — пронзительно серый, другой чуть отливал в янтарь; светлая кожа, на щеках — словно кровь с молоком, и царский нрав. Он был крайне требователен к себе, словно при рождении уже изведал свою судьбу. «Ахиллесова кровь!» — гордилась Олимпиада и чуть приподнимала подбородок, словно хотела подтвердить свои слова.

«Трепещите… мир обречен, ибо истинный царь близок», — столь краток был ответ Дельфийского оракула о судьбе Александра.

«Он победит мир огнем и мечом, — согласились звездочтивцы, — ибо три события сошлись воедино, венчая его рождение. Квадриги Филиппа пришли первыми на олимпийских играх и, значит, Греция падет пред ним. Антипатр отбросил иллирийцев за пределы границ и, значит, Македония сильна, словно сжатый кулак. Великолепный храм Артемиды в Эфесе не устоял, сгорев в пожаре. Не устоит и Персия. И крест… что обозначен в небе с запада на восток и с севера на юг. Далек его путь и труден. Смерть найдет его в сердце империи…».

Антипатр вздрогнул. Он уже давно забыл об этом. Почему же теперь он так явственно вспоминает все?

- Мой сын! — ревет Филипп, нетерпеливо хромая к раскрасневшемуся юноше на черном вспененном коне. Конь такого же дикого нрава, что и сам царевич. Фыркает, вьется, нетерпеливо бьет копытом, вскидывая белолобую морду. Толпа гудит, и гул, сливаясь воедино, выплескивается: «Александр! Сын Филиппа!»

— Мой сын! — грохочет царь. — Гераклова кровь! Ты победил своего минотавра! Ищи теперь империю по себе, ибо эта слишком мала для тебя!

Олимпиада улыбается, заламывая на груди пальцы, и слезы гордости соскальзывают по щекам.

Взгляд Антипатра падает на сына. Кассандр левее, двумя рядами ниже. Неарх, столь не сдержанный в своих эмоциях, пружинит, стараясь растеребить Кассандра, но тот неподвижен. Антипатр не видит его лица, но точно знает, как нервно подергивается левый уголок рта. Горечь зависти льется через край, и это не ускользает от взгляда отца. Ему тоже горько. Горько за сына. Ему нет места возле Александра. Слишком мелок и слаб. Это не Гефестион. Тот дерзок и уверен, несдержан и нагл. Антипатр давно знает это. Гефестиону не надо рваться, ища расположения царевича. Он давно заявил свои права. Дело не в страсти плоти, что порой раскалывает ночную тишину. Это страсть души. Поток мощный и необузданный, что подхватывает Александра и уносит к вершинам мечтаний. Даже боги должны поднимать головы, взирая с Олимпа на эти полеты, ибо они столь высоки, что уже не подвластны пониманию. Кассандр ненавидит Гефестиона, потому, что он есть. Ненавидит Александра за то, что есть Гефестион… Ненавидит себя, потому что Гефестион есть, и есть всегда.

Вот сейчас Гефестион бежит к царевичу, спотыкается, падает. Он обнимает Александра, радуется, словно это его собственная победа.

— Никак не кончится! — в сердцах бросил Кассандр, не так давно прочитав донесение из Вавилона. — Ни земля его не держит, ни Аид не впускает!

Антипатр не ответил, наблюдая, как сын наливает в килик густое пурпурное вино.

— Я бы выпил его крови.

— Думаю, он бы твоей не стал. Побрезговал бы.

Кассандр обернулся к отцу, смерив его тяжелым взглядом.

— Еще скажи, что тебе жаль его.

— Жаль, — резко ответил старик. — Он заслужил иной смерти.

— Ну, да! Конечно! Негоже богу ссаться в простыни!

— Знаешь, — Антипатр выдержал взгляд сына, — что отличает курицу от орла?

— Ты к чему это?!

— Я не любил его. Это не секрет, но, тем не менее, — македонец выдержал паузу, — не могу не отдать ему должного.

— Помочь тебе в этом?! — вскипел Антипатрид. — Я пришлю его статую! Будешь на досуге отгонять мух, чтобы ненароком не обсидели божественную голову!

Кассандр подошел к окну и замер, опершись о подоконник, а потом резко повернулся, исподлобья глядя на отца.

— У меня есть хороший план, — начал он злобно. — Его немытая бактрийка ждет выродка. Привезу его тебе. Понянчишь на старости. А?

— Я бы с радостью, будь он моим сыном.

— Так за чем же стало дело?! Женись на ней! Если постараешься, наградишь ее еще одним! Вот и вольешься в царскую кровь!

— Уйди, Кассандр! — вскипел Антипатр. — Пока не наговорил еще большего! Мне больно понять, как прав был Александр, когда презирал тебя!

— Еще бы! Я не подставлял ему задницу в отличие от некоторых!

— Однако всю жизнь он наклонял тебя!

— Пусть так! Но я все еще жив, чего не скажешь о других! Где твой бравый Парменион?! Где милашка Филота?! Или твой верный ненаглядный Клит?! Где Каллисфен или Кен?! Теперь даже их костей не соберешь! И его самого уже нет, наверное! Его нет, а я есть! Есть, и это главное! Кратер, говоришь, скребется в двери?! Плевать! Македония моя! И ты будешь со мной, или забыл, как мы повязаны?! Ты! Я и Птолемей! Он, слава богам, жаждет египетских песков! Тем лучше! Я всегда ему не доверял!

Кассандр направился к дверям. В его движениях появилась откуда-то взявшаяся гордость и уверенность

— Пришлю тебе наложниц! — бросил он от самого выхода. — Вижу, ты совсем загрустил!

Думая о сыне, Антипатр не заметил, как перенесся в думах лет эдак на двадцать, когда вся детская когорта принеслась во дворец, преследуемая разъяренным горшечником Тимодом. Тимод едва успел остановиться, чтобы не сбить вышедшего на шум Антипатра. Потрясая увесистыми кулаками и заметно отяготевшим животом, горшечник требовал удовлетворения, тянувшего на весьма приличную сумму. Зная, что в деле замешан царевич, не говоря уже, о его собственном сыне, Антипатр выложил означенную сумму, однако, решив все же провести расследование. Чтобы не быть необъективным, Антипатр осветил суть дела Пармениону, прося того взять на себя всю процедуру допроса.

Александр стоял ровно, гордо вскинув, голову и настаивал на единственно своей вине. Даже, когда стратег заявил о предстоящей порке, царевич даже не повел бровью. Гефестион, напротив, ворвался в зал, требуя наказания исключительно для себя, но как было дело, так и сказал. Леоннат уверял, что это не будет честью для него, выдать друзей и соглашался в таком случае понести наказание вместе со всеми. Неарх заметно нервничал, то и дело, почесывая низ спины, которая как-то внезапно заныла, видимо чувствуя неизбежность расплаты. Когда же дело дошло до Кассандра, тот поупирался для приличия, но все же указал на Гефестиона, как зачинщика.

Оказалось, что Гефестион поспорил с Александром, что соблазнит глупую и весьма грудастую работницу горшечника. Сын Аминты случайно видел, как, подсаживая девицу на повозку, хозяин притиснул ее, надолго засунув руку между налитых бедер. Бесстыдница как-то взбудоражено взвизгивала, заливалась румянцем, но ноги при этом не сдвигала. В конце концов, горшечник стянул ее с телеги, пристроился сзади, то и дело, всхрюкивая и сотрясая любовницу толчками. Гефестион с трудом сглотнул, не в силах отвести взгляд от вывалившихся из одежды грудей с возбужденно алеющими сосками.

Рассказывая историю, Кассандр, конечно, опустил момент, когда Гефестион поднял его на смех, тыча пальцем в намокшее пятно на хитоне. Не сказал он так же и о том, как после тайком ходил к горшечнику, нашептывая о предстоящем действе. Наверное, Антипатр никогда бы и не узнал об этом, если бы Тимод не отзывался о Кассандре, как об очень благородном юноше. Стратегу оказалось не сложно выстроить всю опущенную сыном последовательность происходившего. Нет, он отнюдь не считал действия Гефестиона безобидной шалостью, но поведение Кассандра вызвало в нем негодование.

Сообщив похотливой девице о срочном отъезде, горшечник засел в зарослях смоковницы в ожидании обидчика. Терпеть пришлось недолго, Гефестион явился почти следом. Сын Аминты приступил к обольщению сразу. Девица плавилась быстро, и залегшие неподалеку подростки в скором времени увидели обнаженное тело, разминаемое его дрожащими руками. В тот момент, когда юноша почти распял раскрасневшуюся девицу, послышался жуткий треск. Казалось, одичавший вепрь рвется сквозь бурьян спутанных засохших стволов. Потрясая дрыном и грязно ругаясь, горшечник обрушился на обидчика. Гефестион все же огреб пару тумаков, прежде чем пустился рысцой по саду. Он издевался над Тимодом, гоняя его взад-вперед достаточно продолжительное время, пока изможденный горшечник не споткнулся, обрушив пирамиду готовых к продаже горшков. «Я не прощаюсь!» — весело крикнул Гефестион, запечатлев на щеке изумленной девицы страстный поцелуй.

Назначив всем по десять плетей, Антипатр остановился возле сына. «А тебе удвоенное наказание». Кассандр открыл рот, но отец опередил его: «То, что вы сотворили — отвратительно, но то, что сделал ты — отвратительнее вдвое».

Антипатр опять подумал об умирающем царе. Политика — грязная вещь. Бурлящее месиво, что затягивает людей, жаждущих власти. Политика сродни жизни в лесу. Коли сытый год — все спокойно, но уж если голодный… Здесь, кто во что горазд. Одни сбиваются в кучу и травят того, кого желают сожрать. Другие крадутся осторожно, так, что, вроде бы, их и вовсе нет, а уловят момент — берегись, кто зазевался. Третьи таятся по норам, а ночью выползают, и тогда не позавидуешь тем, кто за день притомился, да и расслабился, желая передохнуть. «По сути, — думал Антипатр, — человек — совершенно обособленный зверь, ибо сочетает в себе все виды коварства. Александр в пьяном угаре власти уже не мог различить тех, кто до последнего оставался верен ему. Он нарушил все законы, грубо и жестоко. Словно самец, четко обметивший территорию и единолично обладающий ею, он ревностно воспринимал каждого, кого заподозривал в сомнениях. Он загрызал любого, в ком видел хоть малейшую угрозу праву своего единоличия. Пожалуй, из всех только Клиту досталась честная смерть. А Парменион? Филота? Кен? Разве готовы они были к столь чудовищному вероломству? Они все делали во славу царя и Македонии, но их кости усеяли чужую землю, так и не упокоившись в родной. Величие царя бесспорно, но слишком дорог постамент».

При этих мыслях Антипатра передернуло. Он ощутил каждую кость, занывшую в уставшем теле. Да, он боялся все эти годы. Он устал от этого. Он присматривался к каждому гонцу от царя, стараясь разглядеть в глазах потаенные мысли. То, что случилось со стариком Парменионом, заставляло делать это, ведь те, кому тот открыл дружеские объятья, так вероломно оборвали его жизнь. А боялся ли Александр? Боялся. Очень боялся. Антипатру стало как-то легче. Он подумал, что со смертью Гефестиона, страх царя должен был стать паническим. Все верно, царь должен был бояться и его, Антипатра. Выходит, что наместник Александра оказался проворнее, и теперь не имеет никакого значения, какой именно приказ имел при себе Кратер. Ведь известно лишь то, что Кратер должен сместить Антипатра и занять его место. Но, если бы Антипатр отказался сделать это добровольно? Кто знает, как дальше поступил бы Кратер.

Старик довольно улыбнулся. Приятная слабость покатилась внутри, и воспоминания вновь неспешно завладели мыслями македонца.

— Ты не смеешь так поступать! — раздраженный выкрик Александра заставил всех обернуться. — Ты оскорбляешь меня тем, что пытаешься поддаться!

— Я не пытаюсь, Александр, — оправдывался Гефестион. — Ты неправ!

— Неправ?! Я еще не стал твоим царем, а ты уже заставляешь меня не доверять тебе!

— Это ты оскорбляешь меня, обвинив во лжи перед всеми!

Подростки во главе с Леонидом удивленно смотрели на ссорящихся друзей.

— Ни для кого не секрет, что ты лучше владеешь мечом! — не унимался царевич. — Ты специально позволил взять над собой верх! Как ты это объяснишь?!

— На поле битвы ты тоже будешь спрашивать врагов, как им удалось проиграть тебе?!

— Это еще не известно! Но если ты будешь и дальше делать то, что делаешь, спрашивать будет уже некому!

— Э! Э! — вмешался Леонид. — Мы тут проводим занятия или глазеем на петушиные бои?!

— Ночи недолго ждать, — с ехидцей шепнул Кассандр на ухо Неарху, —, а там разберутся, кто над кем верх возьмет.

— Тебя прямо прет от любопытства, — Неарху не понравилось злорадство Антипатрида. — Будь ты там, морды бы от простыней не оторвал. Тьфу! Ты, как баба, радуешься любому скандалу.

Леонид похлопал в ладоши, привлекая внимание юношей.

— Так! Разошлись по парам! Взяли оружие! На счет «раз» начинайте! И-и-итак! Раз! Сходитесь!

Мальчики уже давно вышли из возраста поединков на деревянных мечах. Каждый теперь имел настоящее оружие, не сильно наточенное и со спиленным концом, но способное нанести болезненные увечья. Почти все юноши уже получили свои первые боевые шрамы, которыми расписались более удачливые соперники.

Гефестион пытался увернуться, но выпад Александра оказался успешным, и на лопатке Аминторида обозначился алеющий след.

— Нападай! — в пылу прокричал царевич.

— Не буду! — заупрямился Гефестион, зло отшвырнув от себя меч.

— Не будешь?! — не поверил Александр. — Почему не будешь?!

— Не буду, — Гефестион повернулся к нему лицом, — потому, что не хочу!

— Ты согласишься с тем, что шрам у тебя на спине?! — Александр не верил тому, что услышал. — Ты и в битве мне так скажешь?! Я правильно понимаю?! Еще немного, и я назову тебя …

Гефестион не дождался окончания фразы, схватил меч и бросился на Александра. От неожиданности царевич растерялся, и вскоре кровавая змейка проступила на предплечье.

— Доволен? — зло процедил сын Аминты. — Пошел ты!

— Поединок не окончен! — Александр бросился вслед. — Бейся, или я…

Гефестион резко обернулся.

— Назовешь меня трусом?! Попробуй, и я убью тебя прямо здесь!

Леонид не стал дожидаться окончания ссоры.

— По праву полномочий, отпущенных мне царем, приказываю обоим замолчать!

— Мне и так нечего добавить, — пробубнил Гефестион, покидая манеж для тренировок.

Александр был очень требователен к людям, но по отношению к себе он был многократно жестче. Что касалось Гефестиона, здесь дело обстояло наоборот. Стычки и размолвки с друзьями сопровождали сына Аминты с детства. Нередко и царевича не спасало происхождение. Имя отца, не столь прославленное, как у ближайших сподвижников Филиппа, Антипатра и Пармениона, заставляло тщеславие Гефестиона лишить его покоя, при удобном случае заставляя всякий раз самоутверждаться. Он лез на рожон, подчас переходя разумные границы, но более всего его раздражало твердо бытующее мнение, что лишь жажда власти и положения заставляла его завоевывать расположение Александра. Царевич же просто любил друга, восхищаясь мятежностью духа. Должны были пройти годы, прежде чем Гефестион окончательно осознал свое место в жизни Александра.

Как-то Антипатр явился случайным свидетелем ссоры Олимпиады и Гефестиона. На ту пору Гефестиону уже стукнуло двадцать. Раздраженная до крайности отказом Александра жениться, Олимпиада набросилась на сына Аминты.

— Я вижу, ты до сих пор не понял, что Александр уже не может позволить себе тех отношений, которые были у вас раньше! — кипела царица. — Он стал царем!

— И? — Гефестион взглянул на Олимпиаду невинными глазами. — Это что-то меняет?

— Александру необходимо закрепить власть своего рода.

— Я думаю, — Гефестион понизил голос, — Александр решит сам, что ему необходимо.

— Если ты не перестанешь ночами нашептывать ему на ухо…

— Я никогда не жду ночи, чтобы сказать, что думаю, — перебил Гефестион достаточно жестко, — тем более не люблю шептать. Шепот ведет к недопониманию.

— Мне все чаще докладывают, что среди воинов идет слух, будто с царем что-то не так! — не унималась Олимпиада.

— Но это точно не от меня. Не думаю, что натурщица или…

— Вижу, ты хорошо осведомлен! Я, все же настаиваю на том, что Александру перед походом необходимо оставить наследника.

— Прости, царица, я не могу ему в этом помочь.

— Так перестань лезть к царю в спальню …

— Я лазил туда в детстве пару раз, а теперь вхожу через дверь! И, заметь, мне не надо чье-либо позволение! Кстати, если ты недостаточно осведомлена, я предпочитаю спать в своей кровати, а с кем, не должно волновать никого! Что касается Александра, — Гефестион немного откинул голову назад, — он царь! Помни об этом сама.

Олимпиада сжала кулаки, ей хотелось вцепиться в обидчика, чтобы разорвать его, чтобы он исчез прямо здесь. Сейчас. Перед ней была стена, что отделила от нее сына, и царица злилась, не в силах преодолеть ее.

— Я ненавижу тебя, — прохрипела Олимпиада.

— Я не могу это изменить, — спокойно ответил Гефестион, — поэтому, оставим все, как есть.

— Никогда!

— Это твое решение, — Гефестион улыбнулся и поклонился, — моя царица.

Она смотрела ему вслед, сжимая дрожащие побелевшие губы.

— Будь проклят твой род, — прошипела Олимпиада, захлебываясь гневом.

Уже шагах в тридцати Гефестион обернулся и весело крикнул:

— Не проклинай мой род! Это ничего не изменит!

Натолкнувшись в коридоре на Антипатра, Олимпиада вспыхнула глазами.

— Тебя только не хватало! — простонала она, и, оттолкнув стратега, пошла прочь.

Унаследовав трон после смерти Филиппа, Александр унаследовал и серьезные проблемы. Греки восстали, не признав молодого монарха, и недовольство это быстро растекалось, затапливая приграничные с Македонией государства. Александр сделался раздражительным и нетерпимым. Его разногласия с матерью становились все глубже, что нередко приводило к затяжным и серьезным ссорам.

Царица вошла в покои царя.

— Александр, — запнулась она на полуслове, заметив на ложе обнаженного Гефестиона.

— Разве я давал тебе право, — вскричал в раздражении царь, — вот так вот врываться ко мне, когда тебе заблагорассудится?!

— Я вошла к сыну по праву матери.

— Ты вошла к царю! — перебил Александр.

Гефестион приподнялся на локте и потянулся за кубком.

— Что здесь происходит?! — не унималась Олимпиада.

— Я разве должен давать тебе отчет?!

— Александр, — вступил Гефестион. — Царица-мать имеет право знать, что здесь происходит. Назовем это военным советом.

Царь чуть не поперхнулся, зашедшись смехом. Олимпиада растерялась, не ожидая подобной наглости, но Гефестион спокойно продолжил:

— Мы обсуждали план военных действий в Фессалии.

— В Фессалии, — то ли переспросила, то ли просто повторила Олимпиада.

— В Фессалии, — подтвердил Гефестион, непринужденно отхлебывая вино.

— Это уж слишком! — воскликнула царица.

— Согласен, — улыбнулся сын Аминты. — Демосфен обнаглел окончательно. Понимаю твое возмущение, царица. Мы с Александром тоже немало этим озадачены.

— Ты мне омерзителен! — взвизгнула Олимпиада, понимая, что не в силах обуздать раздражение.

— Понимаю, — спокойно произнес Гефестион, не спуская с нее открытого взгляда. — Это иногда случается.

Нагота великолепного тела, окутанная самоуверенной дерзостью, заставила царицу отступить. Она ощутила каждой клеточкой, что уже никогда не будет близка с сыном. Мысль о том, что Александр делит с Гефестионом не только ложе, но и жизнь неприятно пролилась холодом. Она, царица, но бессильна противостоять. Кровь Ахиллеса и кровь Геракла мощными потоками столкнулись в Александре, и он выбрал того, кто способен не захлебнуться, балансируя на тонкой грани безрассудства и сдержанности.

— Мама, — с нежностью произнес Александр, — впредь, желая увидеться со мной, уведомь меня заранее.

Антипатр поднялся и остановился около окна. Душная ночь впитала запахи, окутав ими все. Пахло прогоревшим лампадным маслом, теплой пылью вперемешку с утомленными лилиями, жареной рыбой и конским навозом. Мир невидимо жил в ночи, обозначенный лишь этими проявлениями.

Антипатр потер занемевшие пальцы. На правой руке, на среднем пальце он нащупал перстень. Массивное золотое кольцо с плоским округлым камнем. Голубой топаз хранил профиль царя и надпись: «Антипатр, волей царя Македонии Александра». За тринадцать лет перстень врос в кожу, став частью тела. Старик погладил камень. Власть, заключенная в голубой овал, теперь стала просто украшением. Чье имя будет начертано перед словами «царь Македонии»? Надо биться. Жестоко биться. Наследника нет. Огромная империя вот-вот рухнет тяжелой глыбой, раскалываясь на куски. Осколки взвихрят густую пыль, и лишь тот, кто вовремя подставит щит, останется неуязвим.

Тем временем за тысячи парасангов(4) в Вавилоне сердце Александра тяжело отсчитывало последние удары.

Шесть…

Пять…

Четыре…

(1) Пеплос — женская верхняя одежда из легкой ткани в складках, надевавшаяся поверх туники.

(2) Артеми́да — древнегреческая всегда юная богиня охоты, плодородия, женского целомудрия, покровительница всего живого на Земле.

(3) Миртала — имя матери Александра до замужества.

(4) Парасанг — расстояние приблизительно в 5,5 км.

Пердикка.

Пердикка вздрогнул от прикосновения. Рука, на которой он дремал, тупо заныла в предплечье. Хилиарх сжал веки, стараясь отогнать наваждение недолгого сна. Молодой перс поклонился.

— Что? — сонно спросил Пердикка. — Что случилось?

— Прости, господин, — юноша еще раз поклонился. — Ты так стонал во сне, что я решился потревожить тебя.

— Стонал? — недоуменно переспросил македонец. — У меня такое ощущение, что я набит чужими костями.

— Ты не спал уже столько времени, — юноша говорил тихо, словно боялся потревожить тишину. — Позволь, я помогу тебе лечь в постель.

— Лечь? — переспросил, недоумевая Пердикка. – Ну, да. Лечь. Погоди, дружок. Какое там лечь? Где Птолемей?

— Он только что справлялся о тебе. Приказал, не будить.

Пердикка откинулся на высокую спинку и вновь мгновенно провалился в сон, потом так же внезапно встрепенулся и застонал.

— Пожалуй, ты прав. Надо лечь.

Слуга потянулся, желая расстегнуть кирасу хозяина, но македонец остановил его:

— Я лягу так.

— Позволь, я хотя бы заберу меч.

— Нет. Тут в любую минуту произойдет все, что угодно. Не будешь знать, за что хвататься.

Пердикка тяжело поднялся, навалившись всем весом на худощавое плечо слуги.

— Пока я спал, ты, случайно, не подменил мне ноги? Эти какие-то чужие и не гнутся вовсе.

Не сразу разобрав, что говорит хозяин, перс встревожился, но после улыбнулся по-детски широко.

— Хочешь, я их разомну с маслами, и они снова станут твоими.

— Я — как старая телега. Не смажешь, не поедешь?

Пердикка сильно изменился за несколько последних дней: осунулся, заметно похудел. Глаза устало смотрели из темных впадин, на кистях рук проступили синие, нервно напряженные вены. Казалось, даже волосы потускнели, как-то внезапно потеряв юношеский задорно-рыжий цвет. Эти дни он почти ничего не ел, и перстень-печать Александра неприкаянно болтался на тонком пальце, готовый вот-вот соскользнуть.

Обстановка во дворце становилась все напряженнее и напряженнее. Неразбериха еще не началась, но неопределенность уже правила опасным спокойствием. Александр был плох, он боролся с болезнью, но слабел на глазах. Беспокойство пенилось и за пределами дворца. Тонкий, едва уловимый запах надвигающейся бури просачивался в сознание людей. Александр до сих пор не назвал преемника, и власть, лишенная имени, теперь лежала лакомым куском перед сворой истекающих слюной хищников.

Пердикка уже не раз обдумывал исход различных ситуаций и понимал все отчетливее, что вряд ли сможет удержать все под контролем. Александр — величайший из царей, и власть принадлежит ему всецело даже сейчас, когда он с трудом может приоткрыть глаза. Даже прозрачный и немощный, он остается силой, и никто не смеет колыхнуться в попытке усомниться в этом.

Пердикка встрепенулся, почувствовав, что рукоять меча выскальзывает из ладони. Вскочив, он перепугал мальчонку, сидящего на корточках возле его ног.

— Что, господин?! — воскликнул перс, бросаясь к македонцу.

— Меч!

— Вот он. Здесь. Рядом.

Поглаживая чеканных орлов на рукояти, Пердикка успокоился.

— Еще недолго, и я потеряю разум.

— Ты не доверяешь, — ласково произнес юноша, — хотя я предан тебе…

— Знаю, — перебил Пердикка. — Я не доверяю себе.

— Позволь, я расслаблю твое тело, и ты вновь успокоишься.

— Не сейчас. Мне успокаиваться никак нельзя, дружок. Это непозволительная роскошь. Притащи-ка лучше что-нибудь поесть, а то скоро я живот от спины не оторву. Прилип как приклеенный.

— Что пожелаешь?

— Что-нибудь попроще и похолодней.

Когда юноша был уже в дверях, македонец крикнул:

— И этого, как его там?! Сорбета розового! И давай, побыстрей! Никого не зови, сам притащи!

Прошли считанные мгновения, и перс вернулся с блюдом. Откусывая кусок козлятины с имбирным маслом, Пердикка взглянул на слугу. Тот смотрел на господина, упиваясь зрелищем, как приговоренный взирает на солнце перед смертью.

Македонец протянул кусок юноше. Тот щенком сглотнул угощение, облизав ладонь дающего.

— Ох, и хитер, — улыбнулся Пердикка, протягивая второй кусок. — Ведь не голоден, а?

Перс покачал головой.

— Ластишься, кошка персидская. Чего-чего, а разврата вам не занимать! Можно позавидовать. Вам война — не война, и болезнь царя — не болезнь.

— А что будет, если царь Александр…

— Ничего хорошего! — не дослушал македонец.

— А с тобой, господин?

— Со мной? Это уж, как кости выпадут. Кто знает, может, на коне буду, а, может, и под конем.

— И ты вернешься домой, в Македонию?

Пердикка задумался. Столько раз он задавал себе этот вопрос, но ответа так и не нашел.

— Вернуться домой, — македонец помолчал. — Месяц назад, я бы ответил тебе, не задумываясь, а теперь не знаю, что и сказать. Вернуться сейчас, представляется мне, гораздо труднее, чем было обойти пешком полмира. Но ты, я вижу, не смеешь спросить о себе? Ведь так, Орсил?

Юноша покраснел.

— Ты, господин, читаешь мысли, словно они начертаны на табличке.

— Что тебе сказать? Я не загадываю дальше вечера. Никто не знает, где мы окажемся завтра. Александр очень болен. Единственное, в чем ты можешь быть уверен, не брошу я тебя, иначе, зачем было спасать?

Орсил метнулся в порыве поцеловать благодетелю ноги, но Пердикка остановил его.

— Не люблю я эти штучки. Интересно, проживи мы еще сто лет, ты, ставший немощным и больным, так и будешь кряхтеть в этой дурацкой праскинезе?

В этот момент в комнату, опустив надлежащие церемонии, вбежал воин.

— Пердикка, прости, что так врываюсь! Александр пришел в себя и желает видеть командиров! Птолемей приказал лететь за тобой стрелой!

На ходу вытирая руки обо все что попалось, хилиарх поспешил из зала. Перс опустился на колени, подобрав недоеденный кусок мяса, облизнул его с элегантной хищностью звереныша леопарда и вгрызся мелкими зубами. Доесть за господином оставленные кусочки оставалось для него высшим наслаждением.

Несколько лет назад в Бактрии, подступив к берегам Окса, Александр отдал один из самых жестоких приказов. Спитамен, вождь здешних западный территорий, коварно нарушил с ним договор. Заключив с царем мир и сдав часть крепостей, он под прикрытием ночи обрушился и раздавил несколько македонских гарнизонов, и после отступил за Окс, уничтожив все, на чем можно было бы переправиться. Подобная человеческая нечистоплотность всегда приводила Александра в состояние необузданной ярости, и македонец отдал приказ вырезать за содействие врагу поголовно все местное мужское население, не щадя ни дряхлых стариков, ни беспомощных младенцев. Карательные отряды рассыпались по окрестностям, творя беспредельную по своей жестокости резню. Запах крови и стоны пропитали воздух, людей забивали, как скотину, и это была всего лишь работа. Обычная грязная работа.

Передовые отряды царя ушли далеко вперед. Легкие конные подразделения лучших воинов во главе с Александрам, мобильные технические части под началом Гефестиона, преследовали Спитамена в крайней спешке. Небольшой обоз с провиантом и фуражом следовал за летучими отрядами. Орсил видел их издалека, юркнув в небольшую пустующую нору степного волка. Он заполз туда, едва протиснувшись сквозь узкую щель, свернулся клубком, накрывшись ветхим выцветшим до земляного цвета платком. Солнце еще не успело преклониться к горизонту, как карательные отряды были уже поблизости. Поднялся вой и шум. Людей вытаскивали из хижин и тут же убивали, кому, вспоров животы, кому попросту перерезав горло. Бегущих настигали, хватали и резали… резали… резали. Следом, почти смешиваясь с этими отрядами, появились снабженцы. Они обыскивали дома, вытаскивая все, что могли найти съестного и мало-мальски ценного, после чего поджигали жилища. Дома вспыхивали мгновенно и, казалось, в считанные мгновения выгорали полностью, после дымясь еще долго-долго. Черные клубы стремились вверх, растворяясь в ночнеющем небе. А после наступила тишина. Жуткая, одурманивающая, мертвенная.

Мальчик лежал, съежившись и не шевелясь. Он не плакал, не стонал. Казалось, он даже боялся дышать.

Двурогий Искандер, чудовище, порожденное проклятьем подземного мира, тот, кого боялись даже жрецы, пришел из страны, куда падает солнце, чтобы погубить весь народ. Несколько лет назад, когда мгла погасила солнце, провидцы возопили, чуя его скорый приход. Они просили богов спасти их, но боги оставались глухи.

Орсил вздрогнул от шума. Сквозь дыру в платке он увидел, что несмелое утро еще только чуть выбелило очертания камней. Вдалеке вновь послышались крики, стоны и брань. Вторая волна карателей зачищала окрестности, вылавливая тех, кому вчера посчастливилось скрыться. Конская поступь глухо отдавалась в стенках убежища. Мальчик съежился. Ему казалось, что удары его сердца и треск в пустом желудке разносятся по всей округе. Вдруг прямо над собой он услышал чужую речь. Хриплый голос показался ужасающим. Ему отвечал второй, немного дальше, потом еще один. Чужаки обменивались фразами и посмеивались. Один постоянно кашлял, то и дело отплевываясь. Лошадь над головой Орсила нервно топталась, фыркала, вырывая из земли молодые ростки. Неожиданно послышался треск. Ветви, которыми был завален вход в убежище, захрустели, и мальчик увидел ногу, провалившуюся сквозь сучья. Следом послышалась брань. Чужеземец потоптался на месте, потом замер. Орсил в ужасе рассматривал высокие стоптанные сапоги, плотно охватывающие мощные икры. Послышался треск, и струя мочи изогнутым прутом впилась в иссыхающую землю. Мужчины все время перебрасывались фразами, из которых мальчик расслышал лишь несколько раз повторяющееся слово: то ли «Александр», то ли «Искандер». «Вот они, псы Двурогого (1) », — подумал Орсил, почти теряя от страха сознание.

Устало оседал вечер, накрывая землю хлопьями сумерек, потом быстро опрокинулась ночь. Шум, впитавший вопли изнасилованных женщин, пьяную брань и возню, стихал. Запах жареного мяса таял, смываясь свежестью дующего с вершин ветра. Лагерь утомленно замирал, и лишь хруст костей, стянутых лисицами и голодными собаками, кое-где надламывал тишину. Орсил нерешительно выскользнул из норы и замер, не решаясь поднять голову. Он пополз, припадая к земле, едва касаясь животом, останавливаясь в страхе всякий раз, когда чувствовал внутри голодное бормотание. Подобравшись к лагерю, он уже мог различать, что там происходит. Часовые вяло перекрикивались, разморенные дневными передвижениями и плотным ужином. Где-то рядом хрустела костью собака, чуя Орсила и недовольно рыча. В первое мгновение мальчик хотел броситься и отнять кость, но не решился, опасаясь поднять шума.

Внезапно Орсил увидел силуэт человека, вразвалку направляющегося в его сторону. Мальчик змеей метнулся в сторону и затаился, уткнувшись в какую-то кучу. Иноземец испражнился и лениво побрел назад. Отдышавшись, Орсил приподнялся, осторожно переставляя руку, но почувствовал на ладони клейкое месиво. Терпкий запах настоявшейся крови обжег ноздри, и мальчик чуть не вскрикнул, разглядев в отблеске огня изуродованное тело. Оно неестественно свешивалось, обмотанное собственными кишками. Над ним, и еще выше лежали другие тела с намотанными на голову мешками.

Отблеск костровища поодаль выхватывал из темноты лакомые объедки, разбросанные по земле. Орсил выждал время и приподнял голову. Никого. Он медленно пополз, едва касаясь земли кончиками дрожащих от изнеможения пальцев. Он замирал, прислушивался и вновь делал несколько движений. Схватив покрытый коркой пыли масол, он впился в него зубами и пополз прочь, стараясь побыстрее убраться, но вдруг что-то тяжелое навалилось на его спину, прижав к земле. Над собой словно раскат грома мальчик услышал чужую речь.

— Эй, Минела! — горланил кто-то сверху. — Иди сюда! Смотри, что я тут поймал!

— Отстань! — хрипло отозвался кто-то. — Лисица там, что ли?!

— Еще какая! На нее стоит посмотреть!

— Расскажи так! Я поверю тебе на слово! Дай вздремнуть, завтра похвастаешься!

— Дайте огня! — не унимался первый.

Орсил увидел, как запрыгали по траве отблески факелов, и зажмурил глаза. Он понимал, что вокруг собираются люди, громко что-то обсуждая, но так и не решился открыть глаза, даже когда почувствовал, что сильная рука тянет его вверх, ухватив за волосы. Он так и остался висеть с костью в зубах и зажмуренными глазами.

— Я такое вижу в первый раз! Звереныш бактрийской лисицы!

— В кость-то как вцепился! Будет держать, пока не сдохнет!

— Да, ладно! На сколько его хватит?!

— Говорю же, сдохнет, но не отпустит!

— Ставлю золотой, что он вот-вот ее выронит! Ставь свой и повеселимся!

— Дайте толмача! — разогревался первый спорщик.

— Зачем? — не давал спуску второй. — Мы так не договаривались!

— Значит, сейчас договоримся. Пусть объяснят, что я вспорю ему брюхо, если кость упадет.

— Ладно, здесь итог и так, и так один и тот же: что не выпустит и сдохнет, что выпустит и все равно сдохнет. Предлагаю время от времени повышать ставки.

— Верно! Пусть также раскошелятся те, кто желает смотреть на это!

— Правильно! Пусть гонят деньги!

Глаза мальчонки бешено забегали, когда толмач на ломаном языке перевел, что происходит. Было видно, как работает его мозг, силясь решить, что делать дальше. Подвыпившие македонцы галдели, радостно тыча пальцами в струйки слюней, дорожками побежавшими по подбородку мальчика. Капли слез кривыми изгибами обрисовали выпуклые скулы, сорвались, расплывшись пятнами на ветхой рубашонке.

Время шло. Веселье нарастало. Взрывы восторга разлетались эхом всякий раз, когда повышались ставки. Толпа обрастала, превращаясь в роящийся муравейник. Орсил продолжал держать кость, дрожа и заливаясь слезами и слюнями.

— Что здесь происходит?! — внезапно послышался пропитанный переливами голос Пердикки.

Толпа не сразу смолкла, захваченная всеобщим ражем.

— Я спрашиваю, что здесь происходит?! — с нотами гнева повторил македонец.

Задние ряды нехотя расступались, пропуская вперед военачальника, в то время, как первые продолжали возбужденно жужжать.

— Пердикка… Пердикка, — ропот достиг передовых рядов.

Пердикка, окруженный телохранителями, вступил в центр происходящего.

— По какому поводу такое возбуждение? — македонец вопросительно осмотрел мальчишку. — Что это за представление?

Тот, что спорил первым, подступил к полководцу.

— Вот, изловили вора.

— Что ж он украл?

— Кусок мяса…

— Мяса? — переспросил Пердикка. — Я вижу у него во рту грязную кость.

— Какая разница! Все равно он ее украл.

Военачальник подал жест, чтобы вынули кость изо рта мальчика, но спорщик остановил его.

— Ты не можешь, — сказал он, понизив голос. — Тут сделаны ставки.

— На что и сколько? — спокойно спросил Пердикка.

Выслушав сбивчивые объяснения, что посыпались со всех сторон, македонец поднял руку, чтоб все стихли.

— Я заплачу каждому цену, большую, чем он бы выиграл. Секретарь примет у вас списки. И переведите этому мальчику, что он должен следовать за мной. Я дарю ему жизнь. И выньте, наконец, из его рта мосол.

Оказалось не так просто добиться, чтобы Орсил разжал зубы. Челюсти свело, и страх не позволял поверить в услышанное. Даже, когда кость оказалась в его руках, мальчонка никак не соглашался ее отдать. Возле шатра Пердикка жестом указал, чтобы мальчик остался снаружи.

— Он не должен сбежать, — приказал полководец, скрываясь в походном шатре.

Вскоре он вновь показался, сопровождаемый слугой и подносом с едой. Глядя, как пленник обгладывает и без того голую кость, Пердикка улыбнулся.

— Переведите ему, что я хочу поменяться с ним.

Не веря тому, что слышит, Орсил взволнованно посмотрел на взрослого, потом на блюдо, потом на свою кость. Пердикка повторил предложение, толмач перевел. Орсил несмело протянул Пердикке добычу, но тот брезгливо указал на слугу, давая понять, что меняться будет именно он.

Получив еду, мальчик упал на колени, быстро что-то залепетав.

— Что он говорит? — недоуменно спросил македонец.

— Благодарит тебя на всех языках мира. Я понял только персидский, сакский и массагетский диалекты.

— Вели ему повторить все еще раз и медленнее.

Толмач выполнил поручение. Орсил начал медленно, но вскоре затараторил, забыв о приказе.

— Спроси его, сколько диалектов он знает.

Мальчик залепетал в ответ.

— Я точно не понял. По-моему пять или шесть, и не все местные.

— Интересно, — Пердикка погладил медную бороду.

— Переведите, что я готов взять его в услужение, но если он вздумает бежать, я лично выпущу ему кишки, а заодно и тому, кто за ним не усмотрит. Когда отмоете и накормите это явление, сообщите. Я хочу с ним поговорить.

После Орсил расскажет Пердикке, что родом он из Персиды, что отец его погиб в битве с Александром на реке Пиндар, а мать, обнищав и опустившись, нанялась к торговцу в караван тягловой силой. Ухватившись за подол, мальчик протопал с ней полсвета через Персию, Памфлию, Арахозию, перевалил через Гинду-Куш. В Бактрии, оставшись сиротой, Орсил осел в какой-то деревне, зарабатывая миску жидкой похлебки, нанимаясь на самую грязную работу. Местные так и не приняли его. Никто ни разу не спросил, есть ли у него имя, издевательски называя сыном грязной суки. Наверное, никто бы и не заметил, если бы в один прекрасный момент мальчик исчез. Терять Орсилу было нечего и некого, и это, в конечном счете, спасло его жизнь. Видя склонность мальчишки к воровству, Пердикка первое время подбрасывал пару мелких монет, улыбаясь, всякий раз обнаружив, что они исчезли. Способность Орсила на лету схватывать чужой язык, была кстати. Неприметный тощий и юркий мальчонка терся среди солдат, подслушивая и подглядывая, а, после рассказывал македонцу о том, что узнал. В последнее время большое беспокойство у Пердикки вызывал Мелеагр, и Орсил из кожи вон лез, стараясь разузнать новости во вверенных Мелеагру пехотных подразделениях.

Орсил вздрогнул. Показалось, что прошла вечность. Пердикка еще не вернулся, а в коридоре слышалась суета. Юноша поднялся и тихо выскользнул из зала. Тень тронула дрожащие от светильников стены и затаилась за крылатым львом. Двери в покои, где лежал Александр, были открыты. Плавящиеся от жары охранники вытянулись, завидев эскорт, сопровождающий высокого старца. «Жрец Мардука (2) », — шепот змейками пополз по коридору. Орсил проскользнул в зал вслед за делегацией.

Старец подошел к царю и простер над ним ладонь. Он стоял неподвижно некоторое время, а после спокойно произнес:

— Поздно. Врата открыты.

— Что? — переспросил Пердикка, выслушав толмача.

Смерив македонца величественным взором, жрец повторил:

— Смерть — врата. Врата Александра почти открыты.

— За такие слова, — взорвался Антигон, — тебя бы надо вздернуть!

Не взглянув на обидчика, старик произнес:

— Ничто не в силах прервать его путь. Я могу лишь унять страдания.

— Постойте! — воскликнул Птолемей. — Кто может быть уверен, что он не убьет Александра?! Никто не знает, что у него на уме!

— Дважды убить нельзя, — неспешно ответил жрец. — Его уже убили. Я могу лишь облегчить страдания. Вы послали за мной.

— Что значит «убили»?! Да, этот старик не в своем уме! Или…

— Все, что я могу, лишь унять боль, — не обращая внимания на выкрики, спокойно продолжил жрец.

Военачальники недоуменно переглянулись. Они знали, что жрец слыл в Вавилоне божественным целителем, но решиться не могли. Наконец, Пердикка несмело кивнул головой. Старик приложил два пальца ко лбу, второй рукой прикоснувшись к груди Александра. Царь протяжно вздохнул, лицо его разгладилось, распустив складки страдания. Проходя мимо Пердикки, жрец произнес:

— Завтра.

Вечером, явившись в храм Мардука, Пердикка попросил о встрече со старцем.

— Я ждал тебя, — произнес жрец, выйдя к македонцу.

— Что ты имел ввиду, сказав, что Александра убили?

— Только то, что сказал.

— Кто? — глядя исподлобья, спросил хилиарх.

— Алчность правит миром. Врата его не успеют закрыться, когда вы забудете все, чем обязаны друг другу. Лишь немногие останутся, чтобы править веками. Бойся тех, кого считаешь близкими себе.

Жрец поднялся, давая понять, что сказал все, что хотел.

— Постой! — взмолился Пердикка, но старец ушел, так и не обернувшись.

«Завтра», — про себя повторил Пердикка и вздрогнул. Надежда угасала. Завтра врата Александра откроются полностью. Он уйдет в бессмертие, так и не завершив земные дела.

(1) Двурогий Искандер — так называли Александра в дальних персидских сатрапиях. Двугорим он стал благодаря чеканке на шлеме. Рога олицетворяли родство Александра с египетским богом Амоном Ра.

(2) Мардук — верховное божество пантеона Вавилонии, верховный бог в Древней Месопотамии, бог-покровитель города Вавилона.

Продолжение следует.

Десять талантов.

Костер догорал, но воины не спешили расходиться. Болезнь Александра сплотила их, словно осиротевших в ставшей как-то по-особенному чужой стране. Они, вчерашние победители, чувствовали себя окруженными мириадами врагов, которые в любой момент могут накинуться и растерзать их. Персы и мидяне, согды и бактрийцы склонили головы перед двурогим богом, но, кто знает, разогнут ли спины, не желая власти тех, кто не равен Александру духом. Возле костров воспоминания стали ценностью, ибо помогали не утерять остатки мужества, отвлекая от скорби по умирающему царю.

— Эй, Десять Талантов, не останови тебя, ты не оставишь другим и глотка, — поддел сидящего напротив невысокого воина, как две капли похожий на него.

— Разве яйцо курицу учит? — подмигнул брат, протягивая через костер жестянку с пойлом.

— Я уж тому десяток лет с вами бок о бок трусь, а до сих пор не отличил бы яйцо от курицы, не будь на вас шрамов, — широко улыбнулся еще один собеседник

— Да, мы и сами путаемся. Я уж почти тридцать лет, как на него посмотрю, так и думаю: «О, это ж я», а потом пригляжусь: «Нет, не я. Девять Талантов».

— А почему вас все так называют, десять и девять талантов? Не отец же вам такие имена дал.

— О-о-о, это длинная история. Издали еще тянется.

— До утра долго. Может, расскажешь?

— От чего ж не рассказать. Топали мы, значит, топали, из самой Македонии все пехом и преодолели. Долго Бесса (1) гоняли по степям. Потом царь его пленил, да, и отправил в Экбатаны, а сам близлежащие окрестности подметать начал. Ну, уж больно эти скифы хитрый и подлый народ. Александр правильно делал, что не доверял им. Ну, так вот, подскреб он остатки, и перед тем, как дальше двинуться, решил основать шесть крепостей. Там холмы удачно пролегли, так что крепости от одной к другой видать было. Усмирил, значит, Александр варваров, коленом к земле пригнул, но споткнулся на последнем шаге. Была там одна скала, а наверху пещера, и источники рядом. Засел там один согдиец. Аримаз?

— Угу, — согласился брат рассказчика.

— Так вот, узнал царь, что на этой самой скале в пещере и засел триклятый перс, а при нем тысяч тридцать варваров. Провизии они туда натащили, к долгой осаде тщательно подготовились. Сидят там, злят Александра, а он злится, взад-вперед ходит угрюмый и все думает-думает. Стратеги ему что только не предлагали: и гарнизон у подножья оставить и еще что-то, но он ни в какую. Послал к ним гонца, перса Кофа, да только тот недолго ходил. Пришел и говорит, что Аримаз над Александром потешается, нагло так заявляет, что не одолеть его там ни за что. Разве, если у царя, такого из себя божественного, найдутся летающие воины.

— Летающие воины? Как это?

— А вот так. Как хочешь, так и расценивай.

— И что Александр?

— Александр? Сильно осерчал, все швырял, кричал, а потом сел напротив скалы и сидит, ни с кем не разговаривает, все наверх смотрит. А скала-то — не шутка. Высокая. Стоит — что колонна. С трех сторон не подступиться, а с четвертой — пологая тропа ведет к пещере, что на полпути к макушке. Да, только тропа такая узкая, что по одному или вдвоем только обнявшись и поднимешься.

— И что, Александр решился ее штурмовать?

— На то он и Александр. Я еще после Тира понял, что уж ежели что наш царь решил, ни за что не отступится. Умереть готов, чтоб желаемое получить. В общем, ходил он вокруг скалы, ходил, и инженеры с ним. Все ходили и думали. И так думали, и сяк, долго, в общем. А после, я, когда увидел, как он назад возвращается, сразу понял по походке, что решение он нашел. Идет довольный, лицо раскраснелось, руками размахивает.

— И как же он придумал?

— Да так, что мы, аж, ахнули. Вызвал он к себе триста человек и условие поставил, что все они добровольцами должны быть, с горами не понаслышке знакомые и ловкие. Ну, мы с братом в первых рядах явились. У нас в местах, откуда мы родом, на скалах трава одна растет. Не часто растет, а свойствами целебными редкостными обладает. За нее лекари платили хорошо, вот мы смальства и лазали. Собрал нас Александр и говорит: «С вами, юноши и мои сверстники, я преодолел укрепления прежде непобедимых городов, прошел через горные хребты, заваленные вечным снегом, проник в теснины Киликии, претерпел, не поддаваясь усталости, холода Индии. Я вам служил примером и видел ваши подвиги. Скала, которую вы видите, имеет только один доступ, занятый варварами; остальные места они не охраняют, стража у них только со стороны нашего лагеря. Вы найдете путь, если усердно исследуете все подступы к вершине. Нет таких высот в природе, куда не могла бы взобраться доблесть. Испытав то, в чем отчаялись остальные, мы подчинили своей власти Азию. Доберитесь до вершины. Овладев ею, вы дадите мне знак белыми лоскутами; подтянув войска, я отвлеку врагов от вас на себя. Кто первый достигнет вершины, получит в награду десять талантов (2), на один менее получит поднявшийся вторым, и столько же получат следующие десять человек. Однако, я уверен, что вы будете думать не столько о вознаграждении, сколько об исполнении моей воли» (3). И вот, собрав паек на два дня, металлические скобы и крючья, ну, что кому показалось необходимым, мы ждали приказа. Как только прокричали вторую стражу, Александр пожелал нам удачи, и мы отправились. Ночи там, надо сказать, не просто темные, а чернющие. Мы разбрелись, и начали карабкаться. Поначалу, меня это даже забавляло. Я делал то, что умел делать хорошо. Брат был рядом, и мы переговаривались. Я связал нас одной веревкой. На всякий случай. И мне и ему так было спокойнее. Мы всегда так делали в детстве. Матушка ругала нас, мол, если с одним что-то произойдет, она не желает видеть второго. Рассказывали, что когда мы родились, у нас была сращенная пуповина, так, что нам с братом было не привыкать.

Рассказчик замолчал на мгновение, по-особому нежно взглянув на близнеца, а тот лишь покачал головой в знак согласия, умиленно улыбнувшись столь далеким подробностям.

— Поначалу склон был уступчивым, словно кто-то специально вырубил для нас ступеньки. Мы поднялись уже достаточно высоко, потому как костры внизу стали маленькими, но дальше скала изменилась. Вдруг мое сердце, словно оборвалось. Я услышал крик. Он летел вниз вместе с камнями, пока все не стихло. Я прижался к скале и позвал брата. Он не сразу откликнулся, видно тоже потрясенный.

— Подождем утра, — предложил я. — Жизнь дороже талантов.

— Так-то оно так, но Александр, — ответил он, — бродит, наверное, внизу, места себе не находит.

— Я не хочу, чтобы что-то случилось, — настаивал я.

— А разве в детстве ты думал о плохом? Позовешь неудачу, и она не задержит явиться.

Мне стало стыдно, ведь все это говорил мне мой брат. Младший брат. Я стоял на уступе, прижавшись спиной к камням, и проклинал себя за трусость, а брат продолжал:

— Доблесть покорит вершину. Не так разве Александр сказал? Да, и сто′ит она не дешево. Так что давай, полезли.

Я карабкался, ощупывая камни, а они становились мокрые, откуда-то сверху сочилась вода. Брат был чуть ниже. Как только веревка натягивалась, я замирал и ждал, пока он не найдет следующий уступ. Уже начало рассветать, а мне казалось, что гора до бесконечности тянется вверх. Опять послышался крик, за ним еще один, глухие удары и стоны. Еще кто-то сорвался.

— Ну, его, это предприятие, — взмолился я. — Давай спускаться, пока это еще возможно.

— И ты сможешь посмотреть Александру в глаза? Ты, который первым пришел и дал царю надежду? И я прямо сейчас хочу спросить тебя, мой ли ты брат, раз говоришь мне такое? У нас только два пути: либо вверх, либо смерть. Надеюсь, ты не выберешь второй.

Слезы потекли у меня из глаз. Я вдруг понял, потерять его — значит потерять себя, и он не оставил мне выбора.

— Надеюсь, после ты не станешь презирать меня за трусость?

А он ответил:

— Я люблю тебя. Ты мой старший брат. Ты всегда был впереди меня. Боги рассудили, чтобы ты родился первым, а значит, не мне тебя судить. Я буду тебя любить всегда, но мне будет очень стыдно, если сейчас ты отступишься.

Я слушал его, а сам смотрел вверх, где далеко-далеко от меня, свесившись в пропасть, росло кривое дерево. Я стиснул зубы и полез. Вода, что текла с горы, смывала слезы и пот, но я карабкался, зная, что ниже, привязанный ко мне веревкой, мой отважный младший брат, что простит мне все. Все, кроме трусости. Я поглядывал на дерево и верил, что за ним вершина. Уже стало совсем светло. Я посмотрел вниз, а там далеко, словно в пропасти искривленными столбами поднимались дымки от костров. Пелена тумана закрывала землю, и лишь изредка, сквозь рваные дыры я мог разглядеть движение. Казалось, там, внизу, ползают мурашки, и одна из них — Александр, что ждет, когда именно я взмахну белым лоскутом и добуду для него победу. Так я думал, вцепившись в крюк и стараясь передохнуть, когда услышал шуршание, веревка напряглась и потянула меня. Я боялся понять, что брат сорвался, и теперь только веревки, крюк и мои пальцы держат его жизнь. Я взглянул вниз. Он раскачивался, ударялся о камни, но молчал. Я никогда не забуду его глаза. Я, что было сил, вцепился в крюк, стараясь нащупать ногой упор, который позволил бы мне освободить руку. Ступня соскальзывала, но я пробовал вновь и вновь. Упершись, наконец, я вновь взглянул на брата, а он достал нож, уже готовый перерезать свою жизнь.

— Трус! — завопил я так, что, наверное, на земле услышали меня. — Мы вместе родились, вместе и умирать будем! Только я еще не готов и тебе не позволю!

Я понял, что если подтянусь хотя бы на полкорпуса, он сможет ухватиться рукой за куст, торчащий из камней. Я взвыл и потянулся. Узел сдирал кожу. Казалось, еще немного, и веревка разорвет меня пополам, но, пусть лучше это случится. Так я не увижу его смерть. Еще никогда я не хотел жить так, как хотел тогда. Я судорожно ощупывал камни, стараясь найти хоть что-то, что удержит нас. И вдруг, о, боги, я ухватился за корявую палку, скользкую, с шипами, но мне было наплевать. Я из последних сил тянул себя вверх. Я был готов впиться в нее зубами, лишь бы она выдержала. Первый раз в жизни я пожалел, что у меня нет хобота и хвоста. Ох, как бы они пригодились мне тогда. Я подтянулся, обхватил ее ногами и вцепился в веревку. Я тянул, тянул, тянул. Вот уже ладонь брата, локоть, узел на поясе. Я не помнил, что делал, но только толкал его вверх, сколько мог. И даже, когда уже совсем не мог, я все равно продолжал толкать. Я должен был знать, что он выживет. Только одно — он должен выжить. И я толкал его: вот колено, стопа… Дальше не помню. Помню, что вдруг веревка ослабла, и я почему-то испугался, поднял голову, чтобы посмотреть и увидел его лицо. Он протягивал руку и кричал:

— Хватайся! Мы победили! Мы сделали это!

Я не чувствовал ни рук, ни ног, не помнил, как он втаскивал меня. Я, словно провалился в пустоту. Я лежал на спине, еще не понимая ничего, а он бил меня по щекам и все время повторял:

— Мы сделали это! Сделали! Мы первые!

Отдышавшись, мы начали ползать по краю обрыва, выискивая тех, кто еще не успел подняться. До самого вечера мы вытягивали по очереди всех, кому посчастливилось добраться до вершины. Уже темнело, и мы, уставшие и голодные, сбились в кучу, наскоро поужинали тем, что взяли с собой и, не разводя костров, уснули. Часовых, однако, поставили, чтобы, в случае чего, не быть застигнутыми врасплох. Я смотрел, как сопит брат, а самому никак не удавалось уснуть. Мне казалось, что у меня выломаны руки и перебиты ноги. Страшная боль не отступала ни на мгновение. Было очень холодно, и я думал, что стук моих зубов перебудит остальных. Пища комом лежала в животе, и у меня было одно желание, избавиться от нее поскорее. Я отполз в сторону, меня вывернуло, и я зарыдал. Только теперь я осознал, какой опасности подверг брата. Что было бы, если бы я не смог вытащить его? Вновь и вновь я видел его глаза. Ужас, страх, а внизу — пропасть. Мы привыкли воевать, привыкли подвергаться опасности, но никогда еще не были столь близки к смерти. Все же мне удалось задремать к утру. Мне показалось, я не успел провалиться в сон, как кто-то уже теребил меня за плечо. Я разлепил веки, глаза болели, словно в них было полно песка. Я поднялся, ноги гнулись, кожа воспалилась и покрылась коркой, в пустом брюхе дребезжало, меня мутило и шатало.

— Сколько нас? — спросил я.

— Тридцати двух нет.

— Каждый десятый.

— Это были храбрые воины. Мы еще воздадим им почести.

— Пока еще не совсем рассвело, нам надо понять, где прячутся варвары.

— Думаю, разделимся и обследуем окрестности.

Мы разбрелись, молча оглядываясь. Вскоре, заметив тонкий дымок, поднимающийся снизу, мы насторожились. Огромный голый камень уступом нависал над тропой. Внизу, привалившись на копье, стоял часовой. Значит, убежище здесь. Мы бросились назад и принялись размахивать тряпками, потому что верили, Александр ждет. Вскоре снизу до нас донесся трубный вой. Каждый знал, что он означает. Наше войско строилось в боевые порядки. Прошло немного времени, и мы увидели, как по единственной тропе к пещере поднимается группа людей. Посольство от Александра. Вскоре мы уже отчетливо различали высокую ладную фигуру Кофа. Мы размахивали руками, но он даже не подал знака, что видит нас. Уже после мы узнали, что было дальше. В лагере нам по нескольку раз наперебой рассказывали, как шли переговоры. Коф поднялся к пещере и попросил Аримаза о встрече. Тот вышел к послам и заявил:

— Неужели же великий Искандер, победивший всех, так бессилен, что второй раз посылает делегацию? Только боги и крылатые воины могут одолеть эту вершину, но никак не ваш жалкий царь! Даже, если он просидит здесь десять лет, ему не взять этой крепости! Если не на нашу жалость, то на что он надеется?!

Все это время Коф молча слушал, что говорил ему Аримаз.

— Мой царь надеется, что ты проявишь благоразумие и добровольно сдашь крепость.

Аримаз расхохотался.

— Он еще более жалок, чем я ожидал! И глуп, к тому же! Кроме того, что ты уже сказал, ему нечего добавить?! Хотя, что он вообще может?! Он столь ничтожен, что я никак не могу разглядеть его среди тучи муравьев, что ползают у подножья!

— Мой царь, столь велик, что дает слово сохранить жизнь тебе и твоим людям…

— Что-о-о? — чуть не захлебнулся от возмущения варвар. — Убирайся вон! И скажи Искандеру, пусть попробует взять мою жизнь, если доберется до нее!

— Видят боги, — спокойно ответил Коф, — я нес тебе спасение, но ты отказался. Я ухожу, а ты подними голову, чтобы перед смертью увидеть, сколь велик мой царь. Знай, нет ничего, что было бы неподвластно Александру.

Послы развернулись и пошли вниз. Аримаз поднял голову и окаменел. После Коф рассказывал, что сам не верил, что нас там всего лишь «триста спартанцев», и того меньше. Уступ, на котором мы стояли, был неширок, и мы выглядели снизу полчищем, затмившим небо. Мы казались почти атлантами, подпиравшими облака. Коф шел быстро. Мы видели, как, вторя шагу, развиваются полы его персидского одеяния.

— Летающие воины, — еле выдавил из себя Аримаз, а после бросился вслед Кофу. — Постой! Я сдам Искандеру крепость!

— Ты сделал выбор. Я передам твои слова Александру. У тебя мало времени. Мой царь не любит ждать.

В это же мгновения со стороны македонского лагеря вновь послышался трубный вой. Александр спешил, опасаясь, что враг заметит малочисленность зашедшего ему в тыл контингента. Казалось, царь вот-вот начнет штурм.

Забыв про надменный тон, Аримаз вновь бросился вслед делегатам. Коф остановился на мгновение и дальше вновь быстро зашагал вниз. Вскоре мы увидели, как человек тридцать высокопоставленных варваров бесформенной толпой по тропе спускаются к лагерю. Они почти нагнали Кофа у подножия. Царь принял их, даже не поднявшись с кресла.

— Мне уже неинтересно, — сказал он властно, — что ты будешь говорить. Ты не счел нужным уважать моего посла, а значит, не уважаешь и меня. Я веду переговоры лишь с достойным, а не с тем, кто смеет насмехаться над тем, кто нес ему спасение. Ты кричал, что я не достану тебя, но, видишь, сам принес мне свою жизнь. Перед казнью я накажу тебя за дерзость. Твоим людям, что сдадутся, я дарую жизнь, но сделаю рабами. Все имущество будет роздано моим людям. Перед тем, как все закончится, я покажу тебе тех, кого ты убоялся, увидев на скалах.

Аримаз хотел, что-то сказать, но Александр не позволил:

— Уберите это ничтожество! Пусть, прикованный цепями, смотрит, как сдается его племя! Я буду отдыхать, так как не спал уже долгое время. Когда последний человек покинет убежище, разбудите меня. Я желаю видеть всех.

Вечерело. Наконец вереница сдающихся оборвалась. Последние неспешно спускались к своему рабству.

— Все! — помахали нам рукой те, что осмотрели опустевшую пещеру. — Добра тут не счесть!

— Спускаемся?!

— Да!

Мы не успели еще войти в лагерь, как навстречу бросились товарищи. Они наскакивали на нас, радостно хлопали по плечам, гикали, а мы едва держались на ногах. В лагере царило одновременно и веселье и скорбь. Я прошел мимо Аримаза, впервые взглянув ему в глаза. В них творился ужас. Наверное, он только что увидел, сколь малочисленны были те, кого он, узрев над головой, столь сильно испугался. Вскоре вышел Александр. Царь был в обычном платье без каких-либо регалий. Его сопровождала немногочисленная охрана. Он обошел плененных, остановившись напротив толпы знатных вождей. Они продолжали переговариваться, не сразу сообразив, что перед ними царь царей. Он смотрел на важных особ, чуть наклонив голову к левому плечу и уперев ладони в пояс.

— Царь Четырех Сторон Света Александр, — начал Коф, сопровождавший царя, — желает услышать ваши имена и звания.

Старейшины переглянулись. Этот невысокий человек со светлыми спутанными волосами, разметанными по плечам, без какой-либо растительности на лице, без головного убора, в небрежной одежде, не мог быть Искандером, разбившем персидскую армию и покорившим весь восток! Они не верили своим глазам. Взглянув на Аримаза, Коф произнес:

— Я уже говорил, мой царь не любит ждать.

Внимательно выслушав имена тридцати пяти вождей, Александр обратился к Аримазу:

— Теперь ты веришь, что у меня есть все, даже летающие воины? Поклонись и уважай меня, как это надлежит рабу.

Варвары распластались в праскинезе, и Александр довольно произнес:

— Так-то лучше.

А потом, указав на группу молодых воинов, добавил:

— Здесь двести пятьдесят человек. Это и есть летающие воины. Смотри сам, сколь малочисленны они, и сколь великий ужас внушили тебе. Убоявшись именно их, ты бросил оборону, которую мог бы держать многие месяцы, и теперь погибнешь сам и погубишь своих людей. Я возьму твою жизнь и жизнь этих людей, остальных же подвергну рабству. Казнив тебя, я укажу окрестным племенам, кто я, и кто они. Я приказал бичевать вас и после распять. Никто не посмеет придать останки погребению, пока вороны и звери не растерзают кости, и пустые глазницы долго будут напоминать о вашей дерзости.

Когда все, наконец, закончилось, и окровавленные тела были водружены на кресты, Александр вызвал нас к себе.

— Сограждане! — начал он. — Сегодня я понял, сколь велика и отважна наша армия, армия победителей, армия, излюбленная богами! Ничто и никто не устоит перед вашей доблестью! Признаюсь, даже я усомнился в правоте своего решения, отправив вас на столь опасное задание.

— Мы любим тебя! — послышались возгласы. — Рядом с тобой мы не чувствуем страх!

— Я — счастливейший из мужей, слыша это, — продолжал Александр.

Я посмотрел на брата. В его глазах стояли слезы, а я был горд за себя, за него, за Александра. После царь спросил, кто из нас первым достиг вершины, но брат не двигался с места. Я подтолкнул его, но он заупрямился. Александр недоуменно смотрел на нашу перепалку.

— Эти деньги по праву твои, — настаивал брат. — Если бы не я, ты был бы первым.

— Если бы не ты, я вообще бы не добрался туда.

Мы спорили, и Александр потребовал объяснений. Мне было стыдно, но я признался, как испугался и усомнился в себе.

— Пусть так, — наконец произнес царь, — я дам каждому из вас по десять талантов и прекращу этим спор.

Выйдя от казначея, я воскликнул:

— Мы заслужили это! Двадцать талантов! Мы богаты!

Но брат улыбнулся:

— Девятнадцать.

Я не понял.

— Я взял лишь то, что заслужил по праву.

— И что, — спросил один из слушавших, — ты так и не заставил его забрать талант?

— Мой брат принял решение. Мне оставалось лишь уважать его.

— Да-а-а, — задумчиво произнес другой, все время рассказа остававшийся неподвижным, — мы не переставали удивляться, как Александр принимал решения. Хотя многие посмеивались над его божественным происхождением, я нередко думал, что без богов тут явно не обошлось. А помните, как он штурмовал Аорн?

— Мы прибыли позже, — заинтересовались молодые воины, — и слышали лишь обрывки рассказов.

— Неужели действительно любая преграда была ему по плечу?

— Не было ничего, что он не смог бы одолеть. Он мерился силами со всем, что оказывалось на пути. Греки испугались, когда мы обошли их по склонам Оссы в Фессалии, Мемнон отступил, когда мы взобрались по скользким берегам Граника, Дарий на скорую руку строился, когда понял, что армия протиснулась сквозь Сирийские ворота. А ворота в Киликии? Безводные пустыни и хребты Гинду-Куша? Гидросия? Даже не верится, что мы прошли все это, чтобы теперь сидеть здесь и не знать, что делать. Мы топали за Александром и верили, что должны делать это. И Аорн, как алтарь всем нам и нашему царю.

— Расскажи про Аорн, — попросил молодой македонец.

— Аорн. Зайдя в Индию и разметав тамошнее население, Александр направил войско к Аорну. Легенды гласили, что Геркулес осаждал скалу, но тщетно. Хотя, кто знает, отступил бы он, не случись там землетрясение. Взыграла тогда в Александре геркулесова кровь. Ох, взыграла. Подошел он к скале и изумился. Высокая, ровная, стадиев сто у подножья и высотой, наверное, около шестнадцати. С юга ее омывал Инд, а с других сторон пролегли непреступные глубокие пропасти и обрывы. Казалось, кто-то старательно вырубал ее, уж больно ровная она была и гладкая. Кверху скала сужалась и переходила в остроконечную вершину. И вот там, наверху, вооружившись, и засели инды. Александр осмотрел скалу и приказал разбить лагерь. Мы пребывали в недоумении, царь бездействовал и даже совет не собирал. Поначалу мы решили, что он принял решение просто осаждать Аорн, но вскоре сомнения рассеялись, когда к нему подошел сильно раздраженный в последнее время Гефестион. За месяцы бактрийской кампании сын Аминты, как видно, устал. Александр постоянно посылал его то возводить переправы, то закладывать форты, после чего, снявшись с лагеря и преодолев незначительные расстояния, опять оседал, и Гефестиону приходилось начинать все сначала.

— Ты сидишь так, словно уже знаешь, что делать! — обрушился на царя его друг.

— Не знаю, — ответил Александр, не отрываясь от созерцания вершины. — Я жду.

— Ждешь?! Чего?!

— Старца.

— Какого старца, Александр?! Откуда?!

— Какого — не знаю, откуда — тем более.

Гефестион всплеснул руками.

— Отлично! Может, и мне прикажешь присоединиться к тебе в ожидании этого чуда?!

— Мне было предзнаменование. Надо ждать.

— Очень хорошо! А в предзнаменовании тебе случайно не шепнули, как долго?!

— Нет.

— Еще лучше! В таком случае распорядись, чтобы меня не дергали! Я удалюсь куда-нибудь и предамся ожиданию! Надеюсь, чудо прибудет вовремя!

Уже к вечеру Александру доложили, что некий старик килликиец в сопровождении двоих сыновей просит о встрече с царем. Старец был сущим нищим, жившим в этих местах уже давно. Убежищем ему служила пещера с тремя каменными ложами. Он спросил, заплатит ли царь, коли он покажет обходные тропы, так как за долгие годы изведал здесь каждый камень. Оставив в заложниках одного юношу и дав старику легковооруженный отряд, Александр приказал изучить местность. Вернувшись утром, разведка доложила о результатах.

Отправив отряд занять у подножья скалы единственную насыпь, служившую проходом, Александр призвал к себе инженеров и командиров. Указ показался чудовищным: засыпать стволами деревьев пропасть и возвести платформу, пригодную для осадных машин и катапульт. Старожилы, те, что шли с Александром сначала заулыбались. По сравнению с Тиром, где Александр посягнул на море, возведя к острову мол, здешняя пропасть показалась им игрушкой. Начались работы. Лес валили без устали и передышек. Благо, леса было в изобилии. Распознав идею царя, инды, что сидели наверху принялись ожесточенно обороняться, видимо надеясь, что Александр отступит. Должен сказать, погубили они народу несчитано. Им бы понять, каков наш царь, и своим и нашим бы жизни сохранили. Да, не знали они, потому так и вышло. Когда и насыпь была готова и орудия собраны, принялись мы бить их нещадно. Казалось, там и мухе выжить-то невозможно. Горит все, грохот неимоверный, а они все не сдаются, и все тут. На седьмой день, движения наверху стихли, потом смотрим, спускаются и трупы с собой волокут. Александр отступил с насыпи и сел ждать. Мало их спустилось, да, и те все перекалеченные были. Бросились они царю в ноги, пощады просили, да, только он и слушать не пожелал. Мертвых похоронить не позволил, а выживших распял. Поднялся после на Аорн наш царь, алтарь там возвел, принес жертвы Геркулесу и богам, и мы дальше двинулись.

— Ты так спокойно рассказываешь, — взволнованно произнес молодой пехотинец, — что кажется, ничего не произошло.

— А ничего и не произошло. Я воевал еще с Филиппом, прошел все битвы, еще не такое видел. Что мне этот Аорн? Так, сучок в зубах поковырять и сплюнуть!

Он закончил говорить и замер. Болезнь Александра, на время чуть побледневшая в мыслях людей, вновь хоронила под собой всех. Каждый сейчас думал именно об этом. И Аорн, и Согдийская Скала ничего уже не значили, потому что Александр умирал.

(1) Бесс — сатрап Бактрии. После убийства Дария III Бесс объявил себя царём и обосновался в Бактрии, объединив вокруг себя тех, кто был полон решимости дать отпор македонянам Впоследствии был низвергнут Александром и подвергнут позорной смерти.

(2) Скорее всего, имеется ввиду легкий весовой эквивалент, соответствующий на современный пересчет 35,5 кг. Серебра.

(3) Цитата. К. К. Руф «История Александра Македонского» Книга V11, глава 11.

Архелай, сын Менида.

— Что же теперь будет? — надломив тяжелеющую тишину, спросил юноша.

Ответа не последовало. Воины у костра, угрюмо и молча смотрели на угли. Вавилонская ночь привычно распластала разгоряченное тело на месопотамском ложе. Было непривычно тихо, словно она думала, как ответить на вопрос, столь нелепо потревоживший ее покой.

— Кто знает, — нескоро произнес бывалый воин, и вновь повисла тишина.

— Да-а-а, — еще через какое-то время вздохнул третий.

— Домой не скоро вернемся.

— Если вообще туда попадем. Зря, наверное, мы не ушли с Кратером.

— Что уж теперь. Не привыкать. Жаль только, если все было впустую.

— Чуть-чуть бы попозже, наследника-то нет.

— В Аравию уж не пойдем, как видно.

— Оно, наверное, и к лучшему, что не пойдем. Наскучило уже войны справлять.

— Что, — спросил юноша, - тот, кто взамен царя Александра будет, от планов его откажется?

— Не до планов нынче, сынок. Вот оно как вышло нехорошо. Устал царь, надорвался, да и ранение это индийское сил ему не прибавило.

— Да-а-а. Одна смерть хилиарха чего стоила.

— Да, что говорить, и мы хороши были. Чего бунтовали? Нам бы поберечь, а мы, как червь, его силы пообглодали. Он уже тогда нездоров был. Эка, как сильно пил.

— Чего теперь копья метать? Сидим вон, хвосты поджали и ждем.

— А если бы он не умер? — вновь спросил юноша.

— Если б не умер, все б, как обычно было. Сходили бы в Аравию, Карфаген завоевали бы, а после и на Сицилию б…

— И что ж так всю жизнь воевать?

— А что еще мы можем? Землю пахать разучились, ремесла позабыли. За столько лет руки под щит и саррису заточились. Одно б, дома побывать, да и то страшно. Вдруг после стольких лет чего-нибудь да не сладится. Если уж возвращаться, то нужно было до Гинду-Куша.

— Но ведь, если царь умрет, то и война кончилась?

— Э-э-э, дружок, когда цари умирают, войны-то как раз и начинаются. Это ж закон. Сидим вон в полной боевой готовности, не зря ж!

— А ты, Архелай, хорошо царя Александра знал?

— Хорошо ль я его знал? Его все хорошо знали. И любили. Он не брезговал из одной с нами миски хлебать, на перевалах у костра сидел, по именам чуть ли не все войско знал. Беспокоился за каждого. Он наш был, хоть и от богов происхождение вел. Такого царя уж вряд ли увидеть доведется. Гетайры, товарищи его… те совсем другие. До вояк не снизойдут. Вам хотя б увидеть его живого довелось, это ж счастье какое!

— А как ты с ним познакомился, Архелай?

— Тринадцать лет. В двадцать девятом году.

Почесав мощную загорелую шею, воин так и замер, а потом внезапно неспешно заговорил. В этот момент все увидели, как просветлело его лицо, словно где-то в глубине души вспыхнул яркий огонек.

— Однажды наступил день, о котором мы мечтали давно. Последние месяцы я провел в лагере, куда меня призвали на военную подготовку. Царь Александр нуждался в воинах, и мы учились, чтобы впоследствии пополнить ряды его армии. Македонское войско в то время квартировалось в Египте. Была зима, а царь думал выступить в поход уже весной. Целыми днями мы, разделенные на два лагеря, воевали друг с другом, изучая слаженность действий пехотинцев в фаланге. Должен сказать, что командиры не щадили ни нас, ни себя. Я злился тогда, но как был благодарен потом, когда Александр, не знавший ни усталости, ни уныния, гнал войско походным маршем, преследуя Дария. Он не мирился ни с какими неудачами, не слушал никаких объяснений и не прощал людям лености и бездействия. Но первый, кого он не щадил никогда — себя самого. Должен сказать, что Александр был необыкновенно тверд духом. Это настоящий народный царь, и мы любили его за это. Подчас довольствуясь лишь миской жидкой гороховой похлебки, Александр проходил с войском в день по многу парасангов. Иногда, чувствуя, что хвост армии задерживает его продвижение, он бросал его и устремлялся вперед лишь с подвижным отрядом. Я считал, что боги избрали этих воинов для того, чтобы они могли составить царю достойное окружение. Агриане, даже те, что были много старше меня, являли собой пример несравнимого ни с чем мужества и выносливости. Уже потом, не помню кто, кажется, Птолемей сказал про Александра, что он завоевал свою империю не в сражениях, а именно на маршах.

Архелай вдруг замолчал, закрыл глаза и замер.

— Да. Александр был богом, — вдруг произнес он и вновь сделался неподвижным.

Сидящие у костра терпеливо ждали, когда их друг вернется из далеких воспоминаний и вновь обретет усталое тело, словно сшитое кривыми зигзагами шрамов неумелой рукой портного.

— Наконец, — медленно продолжил Архелай, — наступил день, когда до нас дошел слух, что в Македонию прибыл гонец от Александра с поручением доставить пополнение в войско. Антипатр, что был там регентом, воспрял духом, предвкушая свежие подробные новости из уст очевидца. Полководец долго не отпускал гонца, все расспрашивая и расспрашивая о деталях похода. Он вышел к нам, сияя серебром взгляда и волос, довольный каким не был уже давно. Даже царица Олимпиада находилась в приподнятом настроении. Ее и без того статная походка стала еще горделивей.

«Македонцы, — голос Антипатра звенел восторженностью. — Наш царь принял решение выступить из Египта. Не за горами то время, когда вы сможете достойно послужить ему. Надеюсь, вы не посрамите честь ваших учителей».

Тогда мы еще не знали, чего это потребует от нас. Много позже я вспомнил его слова. Я расскажу вам об этом, когда подойдет время.

Архелай вновь замолчал, но сидящие боялись даже шевельнуться, чтобы не спугнуть те хрупкие воспоминания, которые вызвали мимолетную тень, пробежавшую по лицу бывалого воина. Брови, словно следуя ей, дрогнули, а потом бережно передали это движение векам, щекам и губам.

— Был прекрасный весенний день, когда наша трирема бросила якорь возле нового, пахнущего свежим деревом причала. Нас было триста новобранцев-пехотинцев. Я ступил на египетскую землю, держа за плечами почти весь свой скарб. Мое добро было нехитрым — новые доспехи, одеяло, пара хитонов и пара новых сандалий. Царь заранее позаботился о нас, и нам были предоставлены палатки, еще не утратившие запах сыромятной кожи. Похлебка, что мы ели тогда, до сих пор кажется мне самой вкусной едой, когда-либо попадавшей в рот.

Но меня больше всего занимало не это. Я хотел, как можно скорее своими глазами увидеть Александра. Я представлял его только по тем статуям, что видел в Пелле.

Мы получили приказ отдыхать до утра. Я сидел возле костра, разглядывая угли. Мимо прошел высокий статный человек. По его виду несложно было понять, что это не простой воин. Его походка отдавала властью.

— Это как? — Не выдержал юноша. — Что значит «отдавала властью»?

— Это сложно объяснить, но ты никогда не спутаешь это ни с чем. У него, словно были за спиной невидимые великолепные крылья. Он, вроде бы, и шел, но в то же время, словно летел. Когда ты смотришь в небо, ты же не спутаешь полет сокола и ворона. Ты никогда не задумывался, почему?

— Почему, Архелай?

— Потому, что сокол, поймав ветер, расправляет крылья и долго скользит на его волне. Ворон же, как ни машет часто крыльями, разве достигнет такого полета?

— Ветер, — задумчиво не то сказал, не то спросил юноша.

— Этот тоже обуздал свой ветер. Потому и полет его был высоким и царственным.

— И что? И что, это был царь Александр?

— Увидев его, я тогда подумал, что только царь может так идти. Но вдруг откуда-то из темноты его окликнули и назвали по имени.

— И это был Александр?

— Гефестион, — голос воина, словно расправляя крылья, последовал за образом человека. — Он обернулся так резко, что длинные волосы, возмущаясь прерыву полета, почти хлестнули его по лицу.

«Гефестион, я не могу найти Александра. Ты его не видел»? — спросил кто-то из темноты.

«А я хотел тебя о том же спросить».

— Я много слышал о Гефестионе и знал, что он настолько дорог сердцу царя, что тот готов на все ради него. Молва о его редкой красоте передавалась из уст в уста. Я всегда думал, что слухи лишь приукрашают, но, увидев, растерялся. Когда Гефестион закинул край плаща на плечо, я невольно подумал, что он просто сложил свои крылья.

«Прибыл гонец из Месопотамии с донесением царю», — сказал тот, что был скрыт темнотой.

«Знаю», — ответил Гефестион, поворачиваясь в мою сторону.

Он посмотрел на меня сверху вниз, даже не опуская лица. Отблеск костра вспыхнул в его глазах и исчез, словно утонул там.

«Александра здесь не было»?

Он спросил так, словно речь и не шла о царе. Хотя, все верно, Александр никогда и не был для него царем. Нам было трудно привыкнуть к тому, что только Гефестион был равен Александру, и царю это даже нравилось.

Я не сразу понял, что он обращается ко мне. Восхищение или скорее страх пригвоздили меня к месту. Какой-то ком застрял в горле, и я вдруг позабыл родную речь.

«Понятно», — заключил Гефестион и быстро пошел прочь, а я так и остался стоять, глупо вжав в плечи шею.

Гефестион был настолько дорог царю, что Александр никогда и не скрывал этого. Должен сказать, что сам он ненадолго пережил своего хилиарха, день за днем угасая на глазах.. Он потерял интерес ко всему, много пил, словно желал приблизить свой конец. И это теперь с нами. Так вот. Я продолжал стоять, глядя в темноту, которая только что растворила в себе сына Аминты, когда увидел светловолосого молодого человека, блуждающего между палатками. Он остановился напротив меня и поздоровался. Не громко и очень приветливо.

— По вечерам здесь еще холодно, — не то спросил, не то просто сказал он.

— Я сейчас раздую угли, — ответил я, предлагая ему присесть.

— Ты прибыл с пополнением?

— Да. Я рад, что смогу служить царю.

— Ответ достойный мужа.

— А ты давно здесь?

— Больше года, — он отвечал просто и доброжелательно.

— Ну, и как?

— Да, вроде бы, ничего.

— А ты знаком с Александром?

— С Александром? — незнакомец немного озадачился. – Да. Давно.

— А каков он?

— Царь? Обычный, как мне кажется. Царь, как царь.

— Прости, — вдруг вспомнил я. — Я даже не спросил твоего имени.

— Все зовут меня Александром.

— Ого.

— А тебя как звать?

— Архелай, сын Менида. Скажи, а ты в пехоте служишь или конным?

— Верхом. Мне оттуда как-то лучше все видать.

— А ты к какой иле приписан? Где искать тебя, если понадобиться?

- Да, к разным.

— Ого!

— А что ты так старательно высматривал в темноте, когда я пришел?

— Я видел Гефестиона. Он спрашивал, не знаю ли я, где Александр.

— Гефестиона?

— А царь так же статен и красив, как он?

— Не думаю. Александр считает его совершенным. А ты что скажешь?

— Царь не может ошибаться.

— А зачем Гефестион искал его?

— Я слышал, прибыл гонец из Месопотамии. Желает с Александром говорить.

Мой собеседник встал.

— Ладно. Пойду тоже поищу царя. Он этого гонца несколько дней ожидает. Увидимся еще.

— Надеюсь.

Уже, уходя, он обернулся и спросил:

— Александр всегда интересуется, удобно ли разместили новичков? Все ли нормально? Что ему сказать об этом?

— Когда увидишь, передай, что мы не ожидали такой заботы.

— Обязательно.

— Только не забудь! — крикнул я вдогонку.

— Не беспокойся! Царь немедленно узнает обо всем, как только я найду его!

В эту ночь я так и не сомкнул глаз. Я все время размышлял то о моем новом приятеле, то о полководце царя. Утро еще только заступало, когда протрубили сбор. Мы выстроились в два ряда, волнуясь и ожидая прибытия Александра. Солнечные лучи блестели на застежках моей кирасы, и я чувствовал гордость. Наконец, появилась группа всадников. Еще издали я увидел знаменитого коня Александра Буцефала. Спутать было невозможно, даже если ни разу не видел его. Высокий вороной конь с мощной грудью и царственной поступью достоин того, кто им правил. Царь был одет в белоснежный плащ и сияющий шлем. Казалось, что всадник даже не правит конем.