Когда наступает время. Книга 1.

Солнце поднялось над горизонтом, словно окутав царя сиянием. Лицо Александра еще оставалось в тени, а я горел желанием поскорее рассмотреть его. За ним на белом коне ехал второй всадник в красном плаще и таком же шлеме. Еще чуть дальше двигались два верховых тоже в красных плащах и после еще двое.

Царь приближался медленно, останавливаясь, чтобы каждый из нас мог произнести свое имя и местность, откуда он родом. Вскоре во втором всаднике я узнал Гефестиона.

Неожиданно, словно молния парализовала меня. Я увидел ЕГО лицо. Он остановился напротив меня и улыбнулся. Я не мог выдавить ни звука.

— Назови свое имя, — обратился ко мне Гефестион, а я не решался даже шевельнуть губами. — Произнеси свое имя и имя своего отца, — повторил военачальник жестче.

— Архелай, сын Менида, — вдруг ответил за меня царь.

Гефестион посмотрел на Александра, явно выказывая удивление, но лицо его оставалось горделиво надменным. Я запомнил этот взгляд на всю жизнь. Его серые глаза почернели, даже не меняя цвета. Не могу объяснить, как это, но это было именно так. Я почувствовал взгляд Гефестиона. Такой, словно мне положили на плечи конец падающей храмовой колонны. Он, правда, ничего не сказал, но я подумал, что в мыслях он уже вынес мне приговор. Если открытый простой Александр показался мне днем, то непонятный сложный Гефестион — ночью.

— Я выполнил свое обещание, — сказал мой вчерашний знакомый. — Царь немедленно узнал то, что ты просил.

— А-лек-сандр, — даже я сам не услышал своего шепота.

Гефестион лишь плотнее сжал губы, словно с трудом проглотил что-то неприятное.

У меня как-то разом пересохло в горле. Тот, кого я вчера почти хлопал по плечу… Это был… Он сам. Все в моей голове перемешалось, завязалось в узел и слиплось. Этот невысокий человек с легкой пружинящей походкой, расхаживающий в одиночку по темному лагерю, обернутый простым холщовым солдатским плащом и так не похожий на царя, и был сам Александр. Я не мог поверить. Я даже боялся подумать.

— Архелай, — взволнованный рассказом спросил юноша. — И он наказал тебя?

— Наказать? Не-е-е-т. Он осчастливил меня тем, что запомнил имя простого глупого мальчишки. Один раз услышав, он запомнил мое имя навсегда.

Время пошло быстрее. Каждый день мы были заняты с самого утра. Военные сборы сменялись строительными работами. Александрия, заложенная царем год назад, росла и развивалась. Царь великолепно делал любое дело, за которое брался. Если начинал воевать, то не допускал даже мысли о поражении. Если брался строить, то продумывал самые мельчайшие детали будущего города. Он даже забывал, что он царь, когда войско испытывало какие-то трудности. Голодал и мерз вместе с нами. Он делал все то, что приказывал нам. За это мы все и любили его.

Его забота о войске превосходила всяческую благодарность. Если бы я не знал о происхождении Александра, то был бы уверен, что он вышел из самых низов. Так хорошо он понимал нужды самого последнего человека его армии. Должен сказать, что хотя царь крайне редко общался с женщинами, он не забывал никогда проявить заботу и о них, а их по пути прибилось к нашему войску уже много. С каждым обозом Александр заказывал лекарства для облегчения родов. А когда в войске рождался младенец, царь одаривал его мать, радуясь прибавлению нового свободного гражданина его империи.

Но совершенно особую заботу Александр проявлял о своем Гефестионе. Должен сказать, что тот был человеком довольно скверного характера. В то время он много пил, но царь терпеливо переживал это. Если бы я не знал, кто из них кто, то не усомнился бы, что именно Гефестион и есть царь. Я, кажется, уже говорил вам, что Аминторид был красив собой. Им можно было просто любоваться. Видно, уже создав его, боги опомнились, уравновесив свою оплошность капризным характером. Он был крайне раздражителен, не терпел споров, даже, если оппонентом являлся сам царь. Гефестион легко мог собраться и уехать вслед своей обиде, потом вернуться и негодовать, почему в его отсутствие что-то пошло не так. Однако, Александр прощал ему все. Это были две половинки одного целого. Да, и ушли они вместе. Вот откуси половинку от яблока, вторая все равно засохнет и пропадет.

Прошло около месяца, и однажды утром был объявлен всеобщий сбор. Все войско выстроилось в боевом порядке, так как обычно строилось во время битв — фаланга педзетайров в центре, к ней по бокам примыкали подразделения гипаспистов (1), конные илы располагались справа и слева от пеших таксисов.

Нас распределили по подразделением. Я оказался в правом крыле фаланги в полку Кена. Всем крылом командовал сам Александр, а конницей Филота, сын Пармениона. Я так никогда и не встретил более загадочного человека, чем он. Это был странный замес всех возможных и невозможных противоположностей. Тонкий, почти нежный снаружи, внутри он был сплавом камня и металла. На правом крыле фалангархом оставался старик Парменион, отец Филоты. Да, тогда я еще не понимал, какой силы был этот человек. Ему стукнуло на ту пору уже почти семьдесят. Голова его все еще сохраняла стройный порядок мыслей, а руки крепко держали меч. Да-а-а.

В моей жизни было много всякого, но самым удивительным из всего остается битва при Арбелах. После нее мир преклонился и признал Александра хозяином. А я… Я вдруг почувствовал, как повзрослел, за один только день прожив больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Так вот. Объехав строй на своем коне, царь объявил о начале похода в Персию. Гонцы донесли, что Дарий покинул Вавилон и двинулся со своей армией вглубь Месопотамии. Все сатрапии еще не подмятые македонцами, выслали ему воинов. И даже те, кто никогда не признавал никакой власти, уксии, скифы и другие направили Дарию Кодоману своих людей. Согды, бактрийцы и даже индусы выступили в тот день против Александра.

Наконец, в один из последних майских дней все войско двинулось в Сирию. Эта сатрапия была последней нашей территорией на пути вглубь Персии. Именно там я впервые узнал, что значит гнев Александра. Я охранял царские покои, когда услышал, а затем и увидел это. Наместником царя в Сирии оставался какой-то бывший сатрап Дария. Его заранее предупредили о прибытии македонского войска. Я уже говорил, что забота Александра о воинах являлась одним из первоочередных его дел. Видимо, тот сатрап не смог понять, что это значит. Александр счел нехватку продовольствия его виной и величайшим преступлением, сместил его и наказал. Первый раз в жизни тогда я слышал, как верещал под македонскими розгами нерадивый перс.

Ну, да ладно. Мы двигались довольно быстро. Обозы нагоняли нас только на стоянках. Местность становилась все более и более засушливой. Днем было так жарко, что у людей появлялись видения. Александр отказался от мысли идти берегом Ефрата, так как было совершенно очевидно, что после такого перехода войско окончательно станет недееспособным. Царь принял решение сделать большой крюк. Наконец, стало настолько жарко, что мы смогли перемещаться только по ночам. Бесконечные дни однообразной ходьбы были для меня серьезным испытанием.

Однажды утром от царя последовал необычный приказ. Он распространялся сверху вниз, пока его не получили командиры лохов. Александр запросил сведения о состоянии обуви пехотинцев и числе воинов, нуждавшихся во врачебной помощи.

Стратим, лохаг (2) моей колонны, осмотрел мои ноги и отправил меня к медицинскому обозу. Мои ступни опухли, а лопнувшие мозоли были настолько воспалены, что лекарь немедленно доложил, что я должен остаться и следовать за войском в обозе, пока не заживут раны.

Так я лежал в палатке, отвернувшись лицом в угол. Мысли, которые за этот день побывали в моей голове, сходились на одном — я не могу здесь оставаться, иначе какое из меня подкрепление и помощь для царя. Обуза, да и только. Я проклинал судьбу, сгорая от стыда, потому, что чувствовал свою полную бесполезность. Наверное, я даже задремал, но вдруг что-то заставило меня вскочить и обернуться. Голос. Я и сейчас могу слышать его. Он врезался в мою память на всю жизнь. Это был голос Александра. Он пришел посмотреть, какие проблемы возникли у воинов, которых сняли с маршей. Потом я убедился, как часто царь бывал в палатках больных и раненых.

Он остановился около меня и улыбнулся.

— Архелай, сын Менида, — сказал Александр, а я готов был провалиться в самый дальний угол аидова царства.

— Мой царь…

— Твой, твой. Не беспокойся ты так.

Я хотел встать, но он жестом приказал не делать этого. Александр присел, осматривая мои ноги.

— Почему ты не обратился за помощью раньше? — спросил он, легонько ощупывая сбитую кожу.

— Я хочу быть воином…

— Прекрасное желание, — перебил он. — Воином можно стать только тогда, когда ты можешь это сделать. А сейчас? Какой из тебя воин? Разве сможешь ты сражаться без отдыха много времени?

— Да.

— А ты не думал, что это получится лучше, если ты будешь здоров?

Вместо ответа я только густо покраснел. Александр говорил со мной так просто, словно лично я мог представлять для него какую-то ценность. Уже потом я понял, что души его хватало на всех.

— Моему другу, царю Александру, — вдруг улыбнулся он, — кажется, что гораздо достойнее получать ранения на полях сражений, чем мучая себя на маршах. Я так утверждаю, потому, что уверен, что он вряд ли станет спорить со мной.

Наутро в палатку явился армейский скорняк. Он сделал обмеры, и вскоре я получил две пары новых мягких и удобных сандалий.

Архелай полез куда-то под хитон и вытащил оттуда медальон. Те, что уже не в первый раз слушали рассказ служивого, улыбнулись. Сколько они знали его, вещица всегда была на шее. Медальон представлял собой весьма необычную вещь — заостренный кусок металла, вставленный в обрамление из кожи. Кожа уже давно потеряла первоначальный цвет, став темно-бурой с зеленоватыми разводами вокруг металлической сердцевины. Архелай погладил медальон пальцами, а потом приложил к губам, целуя.

— Когда-то эта кожа была мягкая и светлая. То, что вы видите, раньше служило ремешком тех сандалий, которые мне принес скорняк. Только когда зажили раны, и я надел новую обувь, я понял, почему царь делал для нас это все. Питание, обмундирование и другие, касаемые воинов вещи, никогда не выпадали из его поля зрения. И если кто-то, кто был обязан следить за этим, выполнял свою работу недостаточно, Александр жестоко наказывал его.

— А что это за кусок металла? — не выдержал юноша. — Расскажи, Архелай.

— Расскажу. Попозже, когда подойдет время. Когда-нибудь и ты станешь настоящим воином, а воину нужно терпение. Научись сдерживать себя. Прошло шесть дней, и я, вооруженный маленькой баночкой с мазью, уже шел вместе со своими товарищами на следующем переходе.

Войско двигалось на восток почти два месяца, пока вдали, наконец, не появились вершины Курдских гор, и вскоре мы уже оказались на берегу быстроходного Тигра. По ту, другую его сторону лежала Мидия и Персия.

Вскоре все уже знали, что Дарий с огромным войском стоит на широкой равнине недалеко от деревни со странным названием Гавгамеллы. Разведка донесла, что численность войска персидского царя превосходит попытки каких-либо подсчетов.

Равнина выровнена, и Дарий занимает великолепную стратегическую позицию.

С этого дня Александр оживился. Он стал значительно веселее, словно предвкушал запах хорошей битвы. Царь был воином более кого-либо. Он, словно искал битв. В нем закипала кровь, будто в эти моменты рядышком присаживался Арес.

Александр встал лагерем и приказал строить укрепления для обоза. Деревни вокруг горели, но царь распорядился изыскать продовольствия не менее, чем на четыре дня. Мы получили приказ отдыхать, если только в это время противник не двинется в наступление. Должен сказать, что, не взирая на нетерпение, Александр проявлял незаурядное спокойствие. До сих пор не понимаю, как он мог спать почти до полудня, когда запах вражеских костров уже щекотал носы. В эти дни царь был необычайно близок со своим гиппархом. Тот не стал даже раскладывать свою палатку. Каждую ночь он уходил в шатер Александра, но был на ногах уже с первыми лучами солнца. Его приказ не беспокоить царя без доклада обстоятельств дела ему самому не терпел никаких возражений. Проснувшись, Александр незамедлительно требовал к себе Гефестиона, внимательно выслушивал его и только после выходил сам.

Была середина боэдромиона (3), когда войско было построено и двинулось на юго-восток. Сначала мы шли походным маршем вдоль дороги, но уже к утру царь развернул армию в боевой порядок. Мы еще не знали, что только пять парасангов отделяли нас от Дария.

Вечернее солнце осело на вершины гор, когда я, наконец, увидел равнину — широкую, гладкую, лишенную какой-либо растительности, по ту сторону которой нескончаемо слева направо растянулось персидское войско. Издалека оно походило на растревоженный муравейник, расползшийся и кишащий по всем близлежащим окрестностям.

Александр приказал войску остановиться и, находясь при полном вооружении, ужинать, а сам тем временем созвал большой совет военачальников. Развернули царский шатер, и полководцы поспешили туда. Обрывки известий расползались пауком по лагерю. Вскоре мы уже знали, что Александр пребывает в крайнем раздражении, отметая все предложения своих стратегов. Он даже схватился с Парменионом, выкрикивая ему в лицо, что тот унижает его, предлагая красть победу ночным рывком. Потом царь обрушился на Клита, обвиняя того в бездумных предложениях. Александр нервно доказывал своему полководцу, что скрытые ловушки могут разорвать строй фаланги, и она окажется совершенно бездейственной. Вскоре наступило некоторое затишье. Александр ждал возвращения разведки, посланной для рекогносцировки местности. Он несколько раз покидал шатер и ходил вокруг в каменном сосредоточении. Останавливался, размышляя над чем-то, словно движение могло помешать ему думать. Его походка утеряла пружинистую легкость. Царь казался ниже ростом, словно мысли сжимали его тело.

Мы наблюдали за ним в полном безмолвии, понимая, что от его решения сейчас зависят и наши жизни, и наше будущее.

Александр подошел к солдатскому костру и почему-то спросил, хороша ли похлебка, и достаточно ли нас накормили. Воины так и не поняли, услышал ли царь ответ, только он повернулся и быстро зашагал к своей палатке.

Вскоре мы увидели прорицателей в белых одеждах. Царь внимательно слушал предсказания. Было уже заметно, как волнение всколыхнулось в нем. Александр не скупился на благовония, щедро рассыпая их для богов подрагивающей рукой. Он молился так долго, что я уже усомнился, только ли греческих небожителей он просит о помощи.

Протрубили всеобщий отбой. Войску было приказано отдыхать. Я лежал, подложив под голову доспех, и глядел в небо. Волнение, перекатывающееся колким шаром внутри, лишало возможности расслабиться. Я и боялся, и жаждал завтрашнего боя. Боялся, потому, что не верил в себя, а жаждал, потому, что хотел славы. Я думал о том, каким мужеством должен обладать Александр, чтобы не убояться вступить в спор за империю с таким многочисленным врагом. Мои мысли обращались и ко мне самому. Я пытался понять, где взять столько сил, чтобы сделать все то, чего он ждет от меня. Потом я размышлял о бывалых воинах, что не по рассказам знают, какое испытание предстоит нам завтра.

Вскоре я начал замечать, что все мысли, о чем бы я ни думал, все равно возвращались к царю, потом перескакивали куда-то и вновь возвращались к нему. Я даже не заметил, как задремал, а, проснувшись, понял, что за это время в моей голове перепуталось все — персы, Александр, Гефестион, пики, корабли, похлебка и еще многое другое. Было совсем рано. Солнце только выглянуло из-за гор на востоке. Пахло сухой травой и теплым пеплом. Я приподнялся. Воздух пропитался запахом похлебки. Я ощутил как-то вдруг, что жизнь разделилась во времени. Такая мирная и привычная здесь и сейчас и такая непонятная уже скоро и там.

Лагерь просыпался. Я уже был на ногах, когда протрубили сбор. Войско Дария стояло там же, где мы и увидели его вчера, достаточно далеко от нас. Я все же разглядел, что там происходит какая-то возня. Мимо быстрыми юношескими шагами прошел Парменион, на ходу отдавая распоряжение кормить войско. Фалангарх направлялся в шатер царя.

Уже после, распивая вино в одном из гостиных дворов Вавилона, я узнал о том, что произошло тогда в палатке Александра. К своему удивлению Парменион застал царя спящим, и это настолько разозлило старика, что он позволил себе повысить голос. Он даже крикнул на Александра, обозвав того мальчишкой.

— Ты спишь так, — возмущался старик, — что можно подумать, ты уже завоевал Персию!

— Почти, — сонно ответил Александр. — Дарий, наконец, решился на бой со мной.

— Я слышу ответ самоуверенного мальчишки!

— Поговорим позже, Парменион, — Александр так жестко произнес имя фалангарха, что почти вдавил того в землю.

— Если будет с кем! — уже от самого порога крикнул полководец.

Перед началом боя каждый воин четко знал план сражения. В этом был весь наш царь. Фаланга, увеличенная по краям в глубину, делилась на две линии и в случае необходимости должна была развернуться и образовать квадрат во избежание обхватов по флангам. Александр с агемой (4) располагался справа. Небольшой резервный отряд пехоты охранял обозы. Подразделения легковооруженных, агриан и метателей дротиков под началом Балакра были выдвинуты немного вперед, а продрома (5) отделяла последних от ил тяжелой конницы.

Я вдруг подумал, что наступил мой последний день, когда войско, готовое к бою, было развернуто в боевой порядок. Мы выглядели кучкой самоуверенных наглецов, осмелившихся оспаривать свои интересы перед лицом мириад врагов. Наша передовая линия была настолько коротка, что из своего третьего ряда я не видел краев Дариевых построений. Агема располагалась почти по центру войск неприятеля, а мы были сдвинуты влево.

Не скрою, и мне не стыдно говорить об этом, но волнение вызывало у меня дрожь в коленях. Я чувствовал, как горячие струи пота потекли по спине. От страха я почти готов был обгадиться. Я украдкой поглядывал на своих товарищей, тех, что окружали меня, но они были спокойны. Да, они были спокойны, потому что прошли с Александром, а до него и с Филиппом не одно сражение. Сначала я думал, что они ЕЩЕ не боятся, но потом понял, что они не боятся УЖЕ.

Фаланга не позволяет человеку не сделать то, что он должен. Там, в своем третьем ряду я почувствовал, как вспотела ладонь, до онемения сжимающая древко сариссы (6).

Взрыв ликования, накатившийся откуда-то слева, заставил меня повернуть голову. Александр объезжал войска. Он останавливал Буцефала, говорил что-то воинам, получая в ответ восторженные возгласы. Конь был нетерпелив. Чуя предстоящее сражение, он топтался на месте, уже готовый к своему знаменитому бегу-полету. Больше никогда я не видел царя в таком возбуждении. Он был одет в великолепный льняной панцирь и алый плащ, сколотый на плече фибулой, переливающейся многоцветием драгоценных камней. Этот доспех был подарен Александру в знак уважения жителями Родоса. Щиток, прикрепленный к шлему, тоже был усыпан драгоценными камнями, перевитыми золотой оливковой ветвью. Шлем в виде львиной головы затмевал сиянием солнце. Два белоснежных пера, символ бога Ра, развиваясь, устремлялись от шлема вверх, словно соединяя земную сущность царя с его божественной сутью. Но глаза…

Архелай вновь замолчал. Он смотрел куда-то вверх, и было видно, как счастье сияло в его зрачках.

Да. Я смотрел в его глаза, поймавшие солнце. Я видел его глаза. В них неистовствовал огонь. Нет, не тот, что горит в очаге, а тот, что сжигает все. Тот, что нельзя погасить, пока внутри бушует мощь. Разве можно унять вулкан, пока, исторгая бешеный огонь, он не выплеснет все, что копилось в нем так долго? Александр был этим вулканом. А Дарий был уже побежден. Знаете почему? Потому, что Александр, еще не вступив в сражение, уже победил его в своем сердце. Именно это я и видел в его глазах.

Царь обращался к воинам по имени. Я был поражен. Мне показалось, что он помнит по именам всех.

В наших войсках стояла оглушающая тишина. Внезапно справа я увидел столб пыли, вьюнами поднимающийся в небо. Это означало только одно — Александр начал наступление. Мое сердце сжалось и замерло. Затем второй столб, смешиваясь с пыльным туманом, взвился вверх. Это ила Главкия последовала за илой Клита. Конница двигалась вправо по косой. Затем третья ила, потом следующая. Неприятель тоже пришел в движение, следуя наперерез царю. Я вдруг ощутил волнение земли под ногами. Македонская пехота тоже двинулась в наступление. Наше войско растягивалось, но Александр продолжал удаляться от центра вправо. Я видел, как столб пыли из-под неприятельских копыт отсек конницу царя от остального войска, потому что сражение завязалось много ближе, чем был сейчас царь. Мы еще не вступили в схватку, а вокруг уже шел ожесточенный конный бой. Я понял, что неприятель прорвал македонский фронт, потому как, оглянувшись, увидел, как вторая линия разворачивается в каре. Мысль о том, что Александр проиграл сражение, не успела даже поселиться в моей голове. Дикий трубный вой и оглушающий рев солдат дрожащей болью растеклись по телу. Прямо на нас неслись колесницы. Они были уже совсем близко. Я напрочь забыл все то, что должен был помнить во время битвы. Все поплыло перед глазами, смешалось, словно я был беспробудно пьян.

"Держись! Держись, малыш! — крикнул мне стоящий по правую руку седой пехотинец. — Наклонись вперед и упрись, что есть силы. Приготовься. Сейчас тряхнет."

Мне показалось, что я попал в жернова для зерна. Я был зажат своим щитом спереди и щитом того, кто сзади. Страшная сила давила мне в спину. Сариссы стоящих за спиной, выставленные вперед, легли мне на плечи тяжестью каменных глыб. В голове грохотал военный барабан. Я подумал, что, если бы не шлем, она разлетелась бы множеством осколков.

Колесницы, сверкая наточенными косами на ободах, со свистом рассекали воздух, набирая скорость. Первая врезалась в пехотные ряды слева от меня. Она как-то легко проскользнула вглубь, словно выкосила шеренги. Я почувствовал, как волна, передаваясь от воина к воину, прокатилась поперек нас, сдавила шеренги с такой силой, что я едва мог вздохнуть. Я видел, как расступилась пехота, всасывая в себя колесницу, как сомкнулось кольцо позади нее, словно она была камнем, брошенным мальчишками с берега, когда после вода стирает его след. Фаланга поглотила в себе и лошадей, и колесницу, и возничих. Неожиданно впереди я услышал крики, сливающиеся в единый рев. Аргианы, лучники и дротометатели бешено менялись местами, осыпая летящие колесницы градом стрел и камней. Раненные животные, потерявшие рассудок от боли и шума, метались, рвали постромки, нанося увечья и себе, и людям. Легковооруженные хватали их под уздцы, висли на шеях, стараясь усмирить, пока другие стаскивали с колесниц кровоточащие обезображенные трупы.

Шум конного боя уже слышался откуда-то сзади. Только потом я узнал о том, что бактрийцы опрокинули греческую илу Мениды, оглашая окрестности каркающим ликованием, и устремились к обозам в обход развернувшейся во фланг второй линии нашего войска, но были остановлены пеонами во главе с Аристоном.

Мне никогда не забыть звук вступающей в бой фаланги. Металл по металлу. Волна скрежета покатилась справа налево, ушла назад, и я оказался в центре рубища.

Строй неприятельского фронта был прорван. Началась резня. Сарисса бесполезна в ближнем бою, и я отбросил ее, как сумасшедший, изо всех сил размахивая коротким мечом. Понять, что такое ближний бой невозможно, пока ты сам не окажешься там. Это - когда сначала уходит страх, потом силы, потом кровь и, наконец, жизнь. Если бы тогда не Александр, вряд ли я говорил бы с вами сейчас. Но об этом позже.

Если во время наступления ты окружен своими собратьями и общей идеей, для чего делаешь это, то в ближнем бою оказываешься один на один с одной только мыслью — выжить. Я не знаю, сколько времени я, то ли нападал, то ли отбивался, но я почувствовал, что голова вот-вот взорвется. Мне показалось, что у меня просто-напросто кипят мозги. Ремень от шлема, пропитался потом и кровью и натер кожу под подбородком. Уловив мгновение, я расстегнул и сбросил его. Не было ни дуновения ветерка, и вся всклокоченная пыль пропитала воздух, которым я так старался дышать. Нет, не дышал. Я словно голодный хлебал его, но мне было все мало. Пыль липла к коже, а во рту солонел привкус крови.

Бой расползся по равнине, и я уже не знал, куда двигаться. Я, как бешеный, продолжал размахивать мечом просто потому, что хотел выжить. И даже об этом я уже не думал, просто отбивался и все. Ощущение того, что ты наступаешь ногами на еще теплую плоть мертвецов, а она вдавливается под твоим весом, и ты вязнешь в ней, вызывала чувство тошноты. Я спотыкался, падал, но вновь вскакивал и опять размахивал мечом. Как одержимый. Как сумасшедший. Как… Я никогда не хотел так жить, как тогда.

Я едва различал в пыльном тумане мечущиеся силуэты всадников, но не понимал, кто они такие. Я вообще уже ничего не понимал. Скрежет металла сливался со скрежетом моих собственных зубов, и я не могу точно сказать, что было противнее.

Я остановился на мгновение, чтобы вздохнуть. Грудь болела, и любой вздох, словно выпускал внутри меня множество горячих колющих стрел. Они пронизывали меня, будто старались вырваться наружу.

Дальше произошло неожиданное. Персидский дротик, видно искавший меня все это время, скользнул по груди наискосок от плеча, распорол доспех, сломал ребра и ушел куда-то, вырвав кусок плоти. Так мне показалось тогда. В пылу битвы я просто не почувствовал, что металлический наконечник надломился, и кусок безразличной смерти застрял в кости. Единственное, что я успел подумать, что, наверное, только смерть может приносить такую боль.

Дальше я помню все, как в тумане, словно кто-то чужой влез в меня и стал мной. Я почувствовал сильный удар сзади в шею в тот момент, когда этот кто-то, словно входил в меня. Мир превратился в липкий гул, покачнулся и начал ускользать из-под ног, точно палуба гемиолы во время шторма. Я пытался удержаться на ногах, но земля раскачивалась все сильнее. День, словно скатился под гору, и внезапная тишина обрушилась на меня. Словно через ткань, что сушат женщины на солнце, я видел размытые силуэты. Они, то сливались, то вновь оказывались разъединенными. Вокруг меня исполнялся какой-то варварский ритуальный танец. Что-то, тучей нависло надо мной, и я почувствовал нечеловеческую боль от удара по сломанным ребрам. Я взревел, но тут же упал на оба колена. Пелена на мгновение рассеялась, и я увидел перед собой мощную фигуру, облаченную в доспехи, расшитые словно рыбья чешуя металлическими пластинами. Мое лицо почти уперлось в широкий кожаный пояс с изображениями каких-то безобразных чудищ. Кто-то схватил меня за волосы на затылке, потянул голову назад, чтобы перед смертью я взглянул на него. Лицо его мало отличалось от того, что я только что видел на поясе. Мне показалось, что оно сплошь покрыто шерстью. Шерсть переходила в бороду, разделенную на несколько кос, концы которых были скреплены чем-то немыслимым наподобие бубенчиков. От него разило конским потом, мочой и прогорклым кислым маслом. Человек что-то выкрикивал на непонятном резком языке, исторгая брызги кровавых слюней, и с силой дергая меня за волосы. Потом я увидел, как взлетает в сторону его рука, покрытая синими рисунками и кучерявыми волосами, как соскальзывает солнце по кривому лезвию …

Я закрыл глаза и в этот момент ощутил поверх себя всю тяжесть его тела. Вдруг оно почему-то странно изогнулось и повалилось рядом, почти увлекая меня за собой. Потом, через мгновение как-то странно отскочило и застыло с открытыми закатившимися зрачками.

«Вставай, Архелай, сын Менида! — услышал я знакомый голос откуда-то сверху. — Негоже свободному македонцу падать на колени перед варварами!»

Я поднял голову и увидел бога в запыленном шлеме с двумя окровавленными перьями и сияющей царственной улыбкой. Он протянул мне копье, с которого еще срывались теплые алые капли, и потянул с колен. Рыжий конь в бурых разводах сделал несколько прыжков, но царь остановил его и, оглянувшись, крикнул: «Да, и войны воевать как-то лежа неудобно!»

Я смотрел ему вслед, и мне казалось, что он — Арес, бог войны, что парит над битвой, а под ним не просто конь, а Пегас, несущий его высоко и легко.

Я наклонился за своим мечом, но не удержался и повалился лицом в хрустящую пыль. Мне почудилось, что я расслышал голос, который шипел на ухо: «Ты ведь за ней пришел сюда?! Жри теперь вдоволь!» Второй голос заглушал его: «Неудобно войны воевать лежа».

Собирая последние силы, я перевернулся на спину и … и умер.

Я очнулся от страшной боли, иглами раздирающей тело. Кто-то рвал плоть на моей груди. Я хотел пошевелить рукой, но понял, что она скована холодными цепкими оковами. Я еще раз попытался шевельнуться, но шипы от оков только глубже вонзились в предплечье. Второй удар в грудь совсем вырвал меня из забытья. Я взвыл и открыл глаза. Испуганная птица, хлестнув по лицу расправляющимися крыльями, взмыла вверх. Ворон. Он рвал клювом мое измученное, но все еще живое тело.

Я не знал, сколько времени пролежал, не мог понять, сворачивает или рождает новый день молочная пелена, что висела вокруг. Ворон сделал широкий круг и вновь устремился ко мне. Я уже видел, как расправляются уродливые кривые крючья его лап, уже готовые вновь впиться в мое тело. Ветер от взмахов крыльев холодными волнами хлестнул по лицу. Собрав в ладонь горсть пыльной земли и все последние силы, я швырнул ее в птицу. Ворон, зловеще каркнул и взмыл ввысь, но не улетел, а продолжал выписывать надо мной круги. Я закрыл глаза, стараясь собрать те последние капли сил, что еще оставались во мне. Деревенеющие пальцы отказывались слушаться, но я все же сгреб еще одну горсть земли. Мне казалось, сквозь закрытые веки я вижу пролетающий надо мной темный силуэт зловещей птицы. Я уже приготовился к новой битве, когда услышал над собой родную македонскую речь.

— Сюда! Скорее! Здесь живой мальчик!

— Кто-нибудь! Сбейте птицу! — кричал другой голос.

Мне казалось, прошла вечность. Я очнулся, потому, что кто-то шлепал меня по лицу.

— Слава богам! Очнулся! — услышал я голос возле самого лица.

Я открыл глаза. Мне улыбался пожилой человек.

— Э-э-э, парень, да, ты неважно выглядишь!

Человек поводил ладонью у меня перед глазами.

— Ты меня видишь?

— Да-а-а.

— Вот и славно.

— Что со мной?

— Сущий пустяк. Царапинка. Н-да. Небольшая такая. Я бы сказал, просто маленькая. Малюсенькая.

— Да, тут не врач, тут скорняк нужен, — перебил кто-то.

Я не мог понять, зачем они тормошат меня, зачем пытаются расстегнуть распухшие от крови застежки кирасы.

— Дай нож, — попросил македонец куда-то в сторону, — иначе не снять.

Боль выла в голове. Оглушала.

— Э! Э, парень, не отъезжай! — кричал кто-то, опять хлопая меня по щекам.

— Что мы скажем Александру? Что ты решил помереть, когда он уже завоевал Персиду?

— Персиду? — я еле шевелил языком.

— Вот именно! Персиду! Неужели тебе неохота посмотреть на этой ихний Вавилон, победитель? Так, что потерпи.

Наконец, они стянули с меня доспехи, и я смог вздохнуть.

— А царапинка-то и, правда, ерундовая.

— Да, — заверил меня другой. — Неглубокая. Прямо сказать — сущий пустяк.

Я очнулся от запаха жареного мяса. Почему-то ужасно хотелось есть. И пить. Я лежал, укрытый покрывалом. Молоденькая девушка промокала лоб мокрой тряпкой. Она вскочила и радостно закричала:

— Господин доктор! Господин доктор! Он очнулся! Наш Прометей очнулся!

Я оглядывался, стараясь понять, где нахожусь, и кто я вообще.

— Ну, что, Прометей, победил Дария? — спросил меня лекарь, тот самый, что лечил когда-то мои ноги.

— Меня зовут Архелай, — недоумевал я.

— Тут про тебя такие легенды ходят, что ты сам того не подозревая, теперь стал Прометеем.

— Но…

Они не дали мне продолжить.

— Ты бредил два дня. Все отгонял ворона. Называл его Дарием.

Мое сознание мутно вычерчивало в мозгу обрывочные воспоминания. Все путалось в голове, и я не мог отличить болезненные картины от реальных событий.

— Сам царь справлялся о твоем здоровье. Приказал сохранить вот это.

Лекарь выудил откуда-то из глубин своего хитона обломочек железа.

— На! — его голос приобрел торжественность. — Владей! Он твой по праву!

В моей руке оказался кусочек наконечника, но я никак не мог понять восторгов окружающих.

— Если бы не он, неизвестно, когда бы тебя нашли. Эта вещица так понравилась ворону, что он никак не соглашался уступить ее нам. Так и падал сверху несколько раз, истошно каркая. Даже кусок мяса у тебя выклевал.

Меня перекосило от ужаса.

— Проголодался? — спросила девушка.

— Есть немножко.

— Вот и славно.

Я надеялся на кусок мяса, но она принесла плошку и ложку.

— Это то, что поднимет тебя на ноги, Прометей.

Я распробовал острый вкус козьего сыра, перемешанного с кислым крепким вином. Я был настолько голоден, что после первых глотков сознание пошатнулось, уводя куда-то и от боли, и от девушки, и от воспоминаний. Кружка Нестора (7) спасла сейчас и мою жизнь.

Архелай опять замолчал, поглаживая медальон. Воспоминания приносили радость.

— Столько времени минуло с тех пор, а мне кажется, это было вчера. Долгие дни сменили друг друга перед тем, как я впервые вышел из палатки после ранения. Я похудел и выглядел жалко. Сломанные ребра заживали не быстро. Боль в голове крала ночной сон, и я мог лишь немного вздремнуть днем.

Так, сидя возле палатки, я не заметил, как задремал. Вдруг мне показалось, что тень, упавшая на лицо, заслонила солнце. Ворон… Я встрепенулся и открыл глаза. Передо мной стоял Гефестион. Я знал, что он тоже был серьезно ранен. Персидский дротик перебил руку. Рана оказалась настолько серьезной, что Александр даже опасался за его жизнь. Царь оставался на месте некоторое время, чтобы не беспокоить его дорожной тряской.

Увидев Гефестиона, бледного, почти прозрачного, я хотел встать, но он жестом остановил меня.

— Я рад, что тебе уже лучше, Архелай, сын Менида, — сказал он и улыбнулся, а я опять потерял дар речи.

Я видел, как ему на плечо опустилась ладонь, и он прижался к ней щекой. Александр стоял у него за спиной.

— Вот теперь и ты стал воином, — сказал царь и тоже улыбнулся.

— Это так, — согласился Гефестион.

Я смотрел на них, завоевавших мир и победивших время, и мне было так приятно, что и моя жизнь была каплей в их бессмертии.

— Кому теперь достанется этот мир? — задумчиво произнес немолодой воин, остававшийся недвижимым во время рассказа. — Уйди мы тогда с Кратером, глядишь, уже бы до Македонии дотопали.

— Так и в Македонии нынче мира не найдешь. Наследника-то нет. Чья теперь там власть?

— Да, что нам власть? Наше дело маленькое. Нам думать не положено. Чего прикажут, то и исполнять будем. А в Македонии, думаю, все яснее, чем здесь. Старик Антипатр вряд ли в лишние войны ввяжется. Ему уж, поди, лет семьдесят?

— Да, вроде бы.

— И что, все, что завоевал Александр, зря было? — спросил юноша.

— Зря или нет, время покажет.

(1) Педзетайры, гипасписты — по-разному вооруженные пехотинцы.

(2) Лох — пехотное тяжеловооруженное подразделение из 16 человек в глубину. Командовал лохом лохаг.

(3) Боэдромион — осенний месяц с середины сентября до середины октября по современному стилю.

(4) Агема — элитное конное подразделение, состоящее из приближенных к царю «товарищей».

(5) Продрома — очень мобильное легковооруженное конное подразделение.

(6) Сарисса — копье тяжеловооруженного пехотинца длиной около 7,5 метров и весом около 14 кг.

(7) Кружка Нестора описана в «Илиаде» Гомера, питательная смесь, состоявшая из вина, муки, сыра и меда. Считалось, что, приняв перед битвой такую еду, воин сможет долго и продуктивно сражаться.

Птолемей.

Наконец-то, Птолемею посчастливилось остаться одному. Тронный зал опустел, но казалось, колонны впитали гул голосов и запах пота и теперь, остывая, сочатся ими. Птолемей поднялся, растирая затекшую спину. Он вдруг почувствовал внезапно накатившуюся усталость, и ему захотелось просто прилечь. Проходя мимо трона, царский телохранитель остановился и усмехнулся. Незаметно, где-то в глубине самого себя. Только что последний, самый ничтожный обладатель (1) его, поднимаясь, заявил, что устал, голоден и к тому же хочет спать.

«Тяжелые времена, — подумал Лагид, глядя на опустевший трон, — и у тебя тоже. Кир, Артаксеркс, Александр и теперь это жалкое ничтожное подобие. Да-а-а, переменчива фортуна. Скорей бы уже закончить все эти дела, и к Таис в Египет. Подальше отсюда. Эх, Александр, Александр, видел бы ты, что ждет твою империю. Неплохо было бы съездить в Македонию, взглянуть на отцовское имение. Кто знает, может и не придется больше».

Так, разглядывая подлокотники царского трона, закругляющиеся оскаленными львиными мордами, что держат в зубах золотые массивные кольца, Птолемей невольно вспомнил, как пальцы Александра, обрамленные тяжелыми перстнями нервно настукивают по ним. Он сидит раскрасневшийся, хмельной, смеется, то запрокидывая голову, отчего диадема съезжает на затылок, то закрывает лицо, заходясь хохотом, то снова хватается за львиные морды. Вавилон. Неизведанная сокровищница Персии кипит, ликует, задорным весельем переливаясь сквозь открытые ставни. Чествует победителя. Проститутка, позабывшая, что жив еще прежний хозяин. Но этот лучше. Молодой, дерзкий, живой, переполненный желаниями, что распластал ее под собой и окунулся в вожделенное обладание. Александр. Дворец, привыкший к чинным церемониям, гудит, дрожит, трясется, переполненный свежим ветром. Резные колонны тронного зала отражают звук, преломляют, усиливая, и он ширится, распирая стены.

— Эх! — горланит Клит. — Стоило попыхтеть! Красотища! Не будь тебя, Александр, я бы помер, так ничего и не увидев.

Кратер сдержанно улыбается в ладонь, искоса поглядывая на Пармениона, застывшего с поднятой головой и открытым ртом.

— Аполлон- небожитель! — удивляется Филота, разглядывая узорчатую глазурную скань, обрамляющую крупные граненые камни на стенах. — Думаю, ты беднее во стократ, золотой бог!

— У тебя не хватит пальцев и жизни, чтобы все это сожрать! Даже лизнуть не успеешь, — хлопает его по плечу Леоннат.

Филота смущается, пряча руки за спиной под плащом.

— Александр! — не унимается Леоннат. — Позволь своему несчастному фалангарху отковырнуть пару камней, пока он еще не до конца осознал, насколько беден!

— Выбирай, мой друг! — смеется Александр. — Ты завоевал все это! Ковыряй! Не стесняйся!

— Только смотри, — кричит Гефестион, присаживаясь на подлокотник трона, — про нас не забудь! Мы ведь не богаче!

— Бедняга Аристотель, — набивши рот финиками, заключает Неарх. — Весь язык стесал, убеждая всех, что персы — варвары.

— Он бы его вообще откусил, будь он здесь, — соглашается Леоннат.

— Жаль Дария, — к Пармениону вернулся дар речи. — Он-то знал, за что бился. Мы - нет.

— В такой красоте расслабляешься, — Кратер перегибается через окно, щурится от солнца, — и становишься ленивым. Как войны-то воевать с набитым брюхом?!

— Кстати, — оживился Неарх, —, а как тут дело с обедом обстоит? Ну, не финиками же они все питаются.

— У меня уж тоже в брюхе булькает. Александр, — Леоннат хлопает себя по животу, - ну, не для того ж мы так упирались, чтобы теперь сдохнуть тут с голоду!

— Пусть тащат сюда распорядителя дворца! — кричит Гефестион, даже не озаботясь, слышит ли его кто-нибудь.

Друзья продолжают веселиться, даже не замечая, как в дверях появляется невысокий плотный человек в светлых одеждах. Он склоняется к самому полу, сложив на груди руки, и замирает.

— Распорядитель дворца ждет твоих указаний, великий царь, — докладывает хранитель двери и тоже каменеет, раболепно склонившись.

Александр откидывается на спинку трона, уставившись на вошедших.

— Эка их скрючило как! — выкрикивает Леоннат.

— Чего это они?! — не переставая жевать и брызгать слюной, мямлит Неарх.

— Ноги нюхают, что б не воняли, — тут же отвечает Леоннат.

— Ты кто? — спрашивает Александр, когда один из вошедших выпрямляется.

— Хранитель этой двери, великий царь, — отвечает человек и вновь кланяется.

— Ого! — не выдерживает Филота, заинтересованно подходя ближе. — А этот?

— Главный распорядитель дворца, о, великий царь.

— Пусть подойдет.

Когда распорядитель разгибается во второй раз, Александр принимается его рассматривать. Раскрасневшееся лицо в россыпи капель проступившего пота, выбритая лоснящаяся голова, подведенные испуганные глаза, мертвенно бледные губы.

— Назови свое имя, — просит Александр, упершись ладонью в один подлокотник и локтем в другой.

— Мадат, великий царь.

— Скажи ему, — говорит Александр толмачу, — мои люди голодны и устали.

— Желает ли царь царей вкушать пищу один или распорядиться накрыть ему стол в пиршественной зале?

Услышав слова переводчика, Гефестион перегибается к Александру и хохочет, вцепившись ему в колено.

— Слушай, царственный царь! Я, конечно, все понимаю, но думай быстрее, где и что ты будешь вкушать. Хотя, что касается меня, не вижу ничего скучнее, чем есть одному.

— Кто бы сомневался! — смеется царь. — Не припомню что-то, был ли хоть раз, чтобы ты не выхватил из моей тарелки хотя бы один кусок! Это продолжается еще с Миезы. Я не доедаю уже столько лет!

— Все верно, — парирует Гефестион, — голод толкает человека вперед. А уж царя тем более!

Мадат смотрит исподлобья, чуть склонив голову. Перс уже понял, раз толмач не переводит, это не должно касаться его ушей. Наконец, Гефестион машет рукой.

— Скажи ему, пусть возвращается к своим обязанностям. Царь будет праздновать со всеми.

— Желает ли царь царей, чтобы его омыли и убрали к трапезе? — переводит толмач.

— О-о-о! — не выдерживает Гефестион. — Еще пара вопросов и, клянусь богами, я убью его! Александр, вызови Харета, иначе я сдохну от этих церемоний!

— Чем меньше ртов, тем больше нам достанется, — поддевает его Леоннат.

— Угу, — кивает Неарх.

— Ну, нет! Я передумал, лишь бы не доставить вам такого удовольствия!

— Детеныши, — не глядя на Клита, замечает Парменион.

— Израстутся, — улыбается тот.

— Дожить бы.

— Доживешь. Как без тебя?

Перед тем, как дойти до пиршественной залы, македонцы рассыпались по дворцу. Выясняя, куда ведут коридоры, и что находится за каждой дверью, толпа добралась до высокой богатой резной двери, при которой в низком поклоне склонились два мальчика.

— Покои царя царей, — объяснил толмач.

С хохотом и гиканьем македонцы ввалились в сердце дворца. За дверью находилась комната, из которой куда-то вели еще несколько дверей. Комната для платья царя, комната для обуви царя, комната для того-то царя, комната для этого-то царя. Друзья сбились от перечислений. Наконец, очередная дверь распахнулась, и взгляду явилась сама спальня.

— Ого, — не выдержал Александр, разглядывая огромную, застеленную зеленым шелком, расшитым с великолепным изяществом, кровать.

— Вот это да-а-а! — не выдержал Филота.

— Да, сюда ж пол армии поместится!

— Ага! Вместе с обозом и лошадьми!

— Поле для сражений!

— Теперь понятно! — воскликнул Гефестион. — Наверное, Дарий здесь свое войско тренировал!

Птолемей услышал, как Филота шепнул ему на ухо:

— Бесполезно сегодня звать Гефестиона на завоевание Вавилона.

— Да, поле битвы обозначилось. Повоюет на шелковой траве с цветами.

— Им такие поля мять, не привыкать.

— Помню, Александр пришел ко мне, лет тринадцать ему было, Чувствую, спросить что-то хочет. Сам стоит, жмется, мнется, а я еще с утра все понял, как на Гефестиона взглянул. Тот, словно кошак, обожравшийся жирной рыбой. Весь сияет, лоснится.

— Ну, рыбка-то и впрямь не простая была.

— Так, говорит и так, сам красный, глазами пол дырявит. Я на него смотрю, вроде бы ничего не понимаю, а самому смешно. Ну, посадил я его и почище Аристотеля почти всю метафизику выложил, о причинах, источниках, следствиях, взаимосвязях, что из чего происходит и зависит.

— Представляю. Ты б ему еще анатомию преподал.

— Я про фиванский священный отряд, мол, эхеной здесь, пэрайбетаэ (2) там…

— Знаешь, Птолемей, за что я тебя люблю? Ты подо все такое основание подводишь, так что после твоих выкладок себя чуть ли не героем чувствуешь.

— А что я ему сказать должен был? Молодец, вырос?

— Приди он ко мне, я бы так и сделал.

— Не прошло времени, как явился с визитом Аристотель. Что, говорит, с царским отпрыском происходит? А я отвечаю, ничего, мол, не происходит. Он меня долго пытал, я и признался, что мальчик вырос. Он спрашивает: «Кто, да что»? А как узнал, что сын Аминты, чуть не поперхнулся.

— Бедняга, Аристотель. — Филота почесал подбородок. — Он же слюнями тек, как Гефестиона видел, а тут царский сын. Ну, куда попрешь?

— А после Олимпиада? Куда смотрел? Как допустил? Кто разрешил? Вот такая история.

— Александру советчики не нужны. Я заметил, в последнее время он собирает нас больше для порядка, чем для решений.

— В мать пошел.

— Или в отца? — усмехнулся Филота. — Кто он там у него? Филипп? Зевс? Амон? Не удивлюсь, если здешний Ахурамазда тоже свои права заявит.

— Какая разница? Филипп, тот со стратегами советовался. И с отцом твоим и с Антипатром. Тот умом брал, а этот дерзостью. Пока работает, как видишь.

Зала для приемов сочилась ароматами. Стол едва вмещал все богатство и разнообразие угощений. Харет распорядился подать все сразу и побольше. Он был настолько голоден, что едва сдерживался, чтобы не накинуться на еду немедленно. Еще утром, скудно позавтракав, войско подошло к Вавилону в боевых порядках и при полном вооружении. После поражения при Гавгамеллах и бегства Дария, правитель Вавилона Мазей укрылся в городе, приказав наглухо закрыть входы, и Александр был готов осаждать сердце Персии. Неожиданно, когда построения были развернуты, главные ворота распахнулись, и навстречу армии вышло многолюдное посольство. За Мазеем шагах в десяти следовали вельможи, жрецы, знатные горожане в дорогих цветастых одеждах с войлочными тиарами на головах. Дары из многочисленных золотых изделий пылали на солнце. Мазей поклонился, приветствовал Александра, после чего вместе с дарами сдал македонцу город. Вскоре царь взошел в золотую колесницу Дария, покрыв дорожную пыль на плечах алым плащом. Великолепные голубые ворота Иштар, окаймленные белыми и золотыми быками и лошадьми, были открыты. Широкие проспекты плескались разноцветием ликующей толпы, улицы усыпали мириады лепестков. Горожане волновались. Увидеть чужеземца, грубо поправшего вековые устои персидского-мидийского правления, было страшно, но любопытство брало верх, и они ждали его.

Оказавшись в зале для приемов, македонцы в очередной раз изумились. Стол сверкал, заливаясь блеском начищенной золотой посуды. Туши птиц и животных, целиком зажаренные на вертелах, потрясали разнообразием. Ячменные лепешки высились пирамидами. Сыры вареные, сыры жареные, сыры в обсыпках, орехи во фруктах, фрукты в орехах, орехи без фруктов, фрукты без орехов, соусы густые, соусы жидкие, овощи такие, овощи другие, запахи острые, запахи пряные, сладкие, кислые…

— Матерь богов, Гера! — протяжно выдохнул Неарх. — Ты это видела?! За всю свою жизнь я, наверное, съел меньше!

— Не льсти себе, Неарх, — поддел его Пердикка. — Если я вижу, что ты ничего не жуешь, я тут же заключаю, что ты болен.

— Только сейчас я понял, что голодал всю жизнь!

— Вперед, мой друг, — засмеялся Александр. — Ты заслужил, чтобы, наконец, наестся до отвала.

Царь хотел сесть на ближайшее кресло, но Харет остановил его:

— Александр, пока я тут терся, у меня голова вспухла. Я ничего не понял, кроме одного. Твое место там.

Взглянув, куда указывал распорядитель, Александр расхохотался.

— Ты, в самом деле, хочешь усадить меня на этот постамент? Я для этого, что ли завоевываю Персию? Скажи, что еще я должен делать?

— Если не хочешь, чтобы она окончательно завоевала тебя, завоюй ее сам! — выкрикнул Клит.

Александр проворно уселся на ближайшее кресло.

— Персия знай, — воскликнул Александр. — Отныне здесь мой закон!

Воспоминания показались Птолемею настолько далекими, что почти выглядели легендой. Глядя на пустующий трон с оскаленными львами и следуя воспоминаниям, Птолемей перенесся в Сузы.

Обойдя шикарный дворец летней резиденцией персидских царей, Александр водрузился на трон. Заметив, что стопы царя едва касаются пола, Гефестион щелкнул пальцами, подзывая юного пажа. Указав на инкрустированный столик, что стоял неподалеку, Гефестион приказал подать его под ноги Александру.

Явившийся по приказу управляющий летней резиденции пал ниц, раболепно приветствуя монарха. Поднимаясь, старик внезапно разрыдался, вновь повалился на колени, беспрерывно всхлипывая и лепеча что-то. Какое-то время Александр молча недоумевал, глядя, как старый евнух то возносит руки к небу, то безутешно сковывает ими голову.

— Спросите его, чего он так убивается, — сказал Александр, глядя с высоты царского трона на распластанного слугу. — Что он там бормочет?

— Он говорит, что великий царь Персии имел обыкновение вкушать с этого столика еду, а теперь ты попираешь его ногами.

— Кого царя или стол?

-Думаю, Александр, и того, и другого, — широко улыбнулся Гефестион.

— Скажи ему, что если он считает этот стол недостойным моих ног, пусть принесет что-нибудь получше.

Разразился хохот. Недоумевающий слуга попеременно смотрел то на одного, то на другого, продолжая причитать и заливаться слезами. Когда, наконец, толмач объяснил, в чем дело, перс повалился плашмя и начал делать странные движения руками, словно отмахиваясь от чего-то страшного.

— Гефестион, распорядись выдать бедняге денег столько, чтобы он, наконец, согласился, что этот проклятый стол очень удобен именно для моих ног.

— Боюсь, это должна быть приличная сумма.

— Скажи ему, что Дарий благодарил бы его за такую преданность, а Александр дарует ему величайший из подарков — жизнь.

— Это поистине царский подарок, мой повелитель.

«Как должно быть невыносимо для варваров, — подумал Птолемей, — видеть дерзкую раскованность чужеземного завоевателя. Напрочь лишенный чванных привычек, Александр, казалось, грубо растаптывал вековые устои. Его дерзость, самая высокомерная в одном проявлении и исчезающая в других, наводила ужас на покоренные народы. Лучшее тому доказательство — Персеполь. Уничтожив его в порыве пьяного угара, Александр после жалел о своей несдержанности…»

Птолемей подумал о дворце Персеполя. Прошло уже столько лет, а ему все еще было стыдно и за себя, и за Таис, и за Александра.

Казалось, до богатейшего города Азии, Александр дойдет без труда, но каменные стражи закрыли перед ним проход. «Персидские ворота», ущелье с крутыми отвесами, занятые вооруженными людьми Ариобарзана, возникли пред царем грозным препятствием. Александр бросил на штурм серьезные силы, надеясь овладеть воротами в наглом натиске, но был отброшен и отступил, бросив не погребенные тела. Он запытал пленных до смерти, и все же узнал о расположении обороняющихся частей. Боги и здесь послали ему неожиданную помощь — старика полукровку. Перс по матери и грек по отцу, пленник воскликнул:

— Как могу я выбрать правого из вас?! Как могу узреть, к кому примкнуть?! Две крови текут во мне! Как могу я отделить одну от другой?! Как мне выбрать отца или мать?!

Александр прервал его:

— Выбери третье. Жизнь, ибо без нее нет ответа на твои вопросы. Проведешь моих людей в обход тылам Ариобарзана, будешь награжден. Коли нет, будешь молить меня о смерти, но я не дам ее скоро.

— Может, ты один и сможешь пройти теми скалами. Слышал я, бог вседержитель признал тебя сыном, но люди твои — смертные. Как будешь спрашивать с меня, коли не доведу всех?

И тут Александр ответил:

— «Возьми меня в поручители, и никто из следующих за мной не откажется идти, куда бы ты не повел» (3).

Оставив Кратера грохотать в лагере, создавая видимость отдыха, царь в третью стражу покинул стоянку. Ночь выдалась ветреная, снежная и холодная. Вереница людей и лошадей растянулась в бесконечную, местами разорванную ленту. Наконец, к середине следующего дня и пути Александр оставил часть людей под командование Полиперхонта и Филоты, а сам во главе агемы продолжил движение.

Птолемей вспоминал, какой хаос и неразбериха поднялись в персидском лагере, когда македонцы появились далеко в их тылу. Ариобарзан смял позиции, беспорядочно отбиваясь, лишая себя возможности хоть как-то упорядочить командование. Раздробленные группы сражались, кто, как мог, пока остатки их не просочились сквозь натиск нападающих. Спасаясь бегством, группы перепуганных людей бросились к городским воротам, но те оставались закрытыми. Александр прижал их к стенам, добивая с такой яростью, словно хотел унять свою скорбь по погибшим.

Отирая с глаз кровь, едва удерживая слабеющее тело, Ариобарзан воскликнул, глядя в глаза Александру:

— Как не удержит песок воду, никто не уймет тебя, македонец! Остановить тебя — все равно, что обуздать ветер!

— Ты умираешь зря, — сверху вниз ответил царь, — ибо не знаешь, что песок задолго впитал твою кровь. Смотри же!

Александр поднес к глазам умирающего пергамент. Буквы расплывались, но он все же разглядел слова: «поспеши, коли хочешь получить казну неразграбленной».

— Александр, ты должен прекратить это! — воскликнул Филота. — Мы хуже варваров!

— Знаю, — с досадой в голосе ответил царь.

— Почему же ты медлишь?! Они же сдали тебе город!

— Это не просто город, это Персеполь! Ты не хуже меня знаешь, что это значит. Я должен был отдать его им, иначе, как объяснить цель похода? Месть за поругание греческих городов! Или ты забыл?! Разве в начале похода не я говорил, что вырву сердце у Персии и просил поддержать меня? Как ты хочешь, чтобы я сообщил войску, что передумал?

— Но где же пощада для сдавшихся на твою милость?

— Пощадить их — потерять войско! Ты считаешь, есть выбор?

— Должно быть.

— Какой? После Арбел я не дал им Вавилон, не дал Сузы. Впереди Экбатаны, но кто знает, что ждет нас там. А калеки, что вышли толпой, стеная о своем несчастье (4)? Могу ли я забыть об этом? Что я услышу от войска, пощади я палачей?

— Наверное, ты прав, царь, — досадно произнес Филота, отворачивая коня и устремляясь прочь.

Созвав военный совет во дворце, Александр воссел на трон. Было холодно. В нетопленных залах царило зыбкое запустение. Одиночество жалось по углам, гулко отдаваясь в пустых залах. Когда военачальники собрались, царь выждал паузу и произнес:

— Сегодня я выслушал упрек от своего друга и приближенного. Он использовал в отношении меня, да, и вас тоже слово «варвар». Я думал над его словами и теперь скажу следующее: надо помнить о цели похода, с которой мы выдвинулись из Македонии — наказать Персию за унижение и поругание наших городов. Война еще не закончена, потому, что никто не видел Дария мертвым. Сколь долго она продлится, ведомо лишь небожителям. Сколь долго мы будем гонять персидскую лисицу, и в какие норы она затащит нас, неизвестно. Все важные и крупные города мы завоевали. Мы богаты, как не могли даже представить. Мы достигли Персеполя, но Дарий бежал, и мы будем двигаться дальше, пока в Персии не останется один царь. «Нет более ненавистного для греков города, чем столица древних царей Персии: отсюда выходили бесчисленные полчища, отсюда начинали преступные войны против Европы сначала Дарий, а потом Ксеркс. Долг памяти предков следовало воздать разрушением этого города». Я «уже завоевал и принял на сдачу множество городов с обильными царскими богатствами, но сокровища этого города намного превзошли все остальные. Сюда варвары свезли богатства со всей Персии». (5) Через три дня я выступаю в поход, покорю окрестные племена и вернусь обратно. Охрану крепости поручаю Никархиду и даю ему три тысячи македонцев. Кратеру и Пармениону надлежит принять под командование большую часть войска, что я оставлю здесь, и обоз. Себе же беру тысячу всадников и отряд легковооруженных. Птолемей, Гефестион и Филота возглавят летучие отряды.

— «Какой радости лишились эллины, » — вдруг воскликнул старый каринфянин Дамарат, служивший еще Филиппу, — «умершие раньше, чем увидели Александра, воссевшего на трон Дария!» (6)

— Решил погонять нас, что б старые кости не застаивались, — шепнул Птолемей, едва наклонившись к Филоте.

— Хорошо хоть моего старика оставил, что-то он в последнее время неважно выглядит.

— Поохотимся. Может, к нашему возвращению хоть дворец протопят.

— Дарий бежит без оглядки, только пятки сверкают.

— Можно подумать, у нас не сверкают! Смотри-ка, старик Дамарат совсем расчувствовался. Скажи мне, друг Филота, ты тоже готов рыдать из-за гордости за Александра?

— А то я не видел, как он раньше в креслах сидел. А они все выше и шире становятся.

— Александр все успешнее заполняет собой пространство. Его тщеславие бродит, как вино на солнце.

Разорив поля Персиды, уничтожив селения и разметав по окрестностям кореных жителей, на тридцатый день царь, наконец, вернулся в Персеполь. Находясь в приподнятом настроении, Александр принялся тотчас одаривать всех по заслугам. К вечеру он роздал почти все, что захватил в городе и, облегченный и довольный, возлег на ложе для пиршеств. Надо сказать, что, проявляя крайнюю сдержанность во всем, в последнее время он отличался необузданностью в питье. Бесконечные веселья, тянущиеся со времен Вавилона, теперь почти всегда переходили в сумасшедшие оргии. Александр напивался, теряя остатки человеческого облика, становился агрессивным, обвиняя всех и во всем, мог даже лезть в драку, после чего перепачканный рвотой впадал в беспамятство, не в состоянии очнуться до середины следующего дня. Придя в себя, он вновь требовал вина и лежал в бессилии до вечера.

Клонясь хмельной головой на грудь Гефестиона, Александр воскликнул:

— Друзья мои! Теперь вы все — цари этого мира! В Македонии я думал, что мы живем в роскоши, но теперь понимаю, насколько были бедны! Стоило претерпеть все, чтобы понять это!

— Что б нам так жить до старости! — подхватил Леоннат. — Я бы прожил триста лет!

— Если так, как сейчас, Леоннат, то, боюсь, тебя надолго не хватит!

— Ты просто завидуешь, критянин! Три кубка выпил, на трех девках поскакал! Смотри, и сарриса не гнется, и конь меня еще не сбросил! — весело и запинаясь ответил Леоннат.

— Да, просто кляча объезженная и смирная! Глянь на Птолемея, какую ретивую кобылу стреножить пытается!

— Да не кобыла ретивая, у Птолемея денег не достает, вот она и артачится!

— За те деньги, что он заплатил за время нашего сказочного путешествия, она могла бы уже и скидку ему сделать, а то и вообще бесплатно покатать! Эй, Птолемей, может быть, тебе помочь?!

— Не тебе меня учить, Леоннат, — огрызнулся Птолемей, — как кобылиц объезжать!

— Я ж не говорю о конях, я ведь о кобыле!

— Не лезь к нему, Леоннат! — воскликнул Неарх. — Мы с тобой еще у няньках на руках ссались, когда он уже по девкам шастал.

— Красивая кобылка, — весело произнес Гефестион, подталкивая голову Александра плечом. — Сдается мне, наш друг не на шутку влюблен. Уж который день только на ней и катается.

— Пустое это, — отмахнулся царь. — Гетеры продажны, как персы.

— Эй, Таис! — крикнул Гефестион. — Если я заплачу вдвое больше, чем Птолемей, ты полюбишь меня?!

Таис, горячая гречанка, окутанная покрывалом растрепавшихся густых локонов, хихикнула, повела плечом, игриво встряхнув грудками с подкрашенными сосками.

— Друг моего царя так недорого оценил мою молодость? — кокетливо спросило Таис.

— Я обычно не имею дело с проститутками, поэтому и не знаю, сколько они стоят, — ответил Гефестион.

Птолемей взглянул на сына Аминты налившимися красными глазами.

— Ты думаешь, что можешь купить все?!

— Помилуй, Птолемей, я просто интересуюсь, не более того.

— А сколько ты хочешь за свои услуги? — заинтересованно вступил в разговор Александр. –Слышал я, ты дорого берешь.

— Много, мой царь!

— Смотри-ка, критянин, — подтолкнул Неарха Леоннат, — торг становится интересным!

— Буцефала покупают, не иначе, — заржал Неарх, разом опрокидывая килик.

Тут не выдержал Филота.

— Утонченное мастерство стоит дорого!

— Филота! — взвился Гефестион. — А ты откуда знаешь?! Или ты…

— По случаю пришлось! — перебил фалангарх.

— Ну, раз Филота утверждает, значит, так оно и есть! — Александр подался грудью вперед. — Он известный ценитель изящного.

— Так, — Гефестион повернулся к Таис, — я правильно понял, что за назначенную цену ты, не задумываясь, пошлешь Птолемея к Аиду и ляжешь под любого?

— Я выбираю мужчин сама! — горделиво ответила гречанка. — Птолемей — мой давний и лучший любовник!

— Постойте! — Леоннат одним прыжком оказался в центре спора. — Мне кажется, мы ночью ловим голыми руками лисицу в лесу! Давайте разберемся, о какой цене идет речь.

— Правильно! — поддержал его Неарх, и все уставились на Александра.

— Ты сказала, — начал царь, — что хочешь много. Так что же ты хочешь?

— Персеполь! — ответила Таис, вздернув голову и сжав губы.

Молчание опрокинулось, словно камень, слетевший с горы. Каждый старался понять, не ослышался ли он.

— Мой царь, — голос женщины стал мягче. — Я — гречанка. Гордость за твои победы переполняет мне сердце, но горечь крепко впиталась в кровь. Горечь, что не так давно мою землю и мой народ попирали и унижали персы! Отсюда отправлялись корабли и несчетные войска! Ничто так ненавистно мне, как память об этом, и ничто так ненавистно мне, как этот город! Ты славишься великодушием и щедростью, но еще более будешь славен, коли сотрешь в наших душах горькую память о прошлом, уничтожив этот сгусток ненависти!

— Послушайте, — раздались выкрики, — что говорит эта женщина! Мы согласны с ней! Александр, уничтожь Персеполь, и Греция возликует! Слава Таис! Слава! Сожги его!

— Сжечь? — Александр косо улыбнулся. — А и, правда! Мы слышали, как содрогается Персия под нашими шеренгами! Видели, как бежит Дарий! Мы пировали в его дворцах! Посмотрим же, насколько прочны эти стены!

Александр соскочил с ложа, оступился, не удержавшись в пьяном угаре и припав на колено, но тут же взметнулся, требуя вина и огня. Шатаясь подобно легкой лодке на волнах и размахивая факелом, он отправился в тронный зал.

— Содрогайся, Персия, ибо я — твой царь! — крикнул Александр, швырнув факел на трон.

Старое дерево глухо отозвалось, занимаясь пламенем. Раж обуял толпу, и вскоре вспыхнули тяжелые пурпурные занавеси и мореные колонны. Пламя перекинулось на потолок, вылизывая резные балки. Они, словно плакали, роняя вниз огненно-кровавые слезы. Упав, те размножались, рождая новые смертоносные факелы. Толпа ревела, оглашая округу ужасающим гулом. Все живое, непричастное к адской вакханалии, словно замерло, парализованное торжествующим воем. Толпа вывалилась на улицу, продолжая орать и хохотать. Пламя рвалось из окон, уродуя тонкую резьбу ставен и покрывая копотью светлые стены. Таис попыталась докричаться до Птолемея, но он не слышал ее, охваченный всеобщим безумием. Она уже отвернулась, когда услышала за спиной оглушительный грохот и после еще более неистовые вопли толпы. Женщина обернулась. Тронного зала уже не было. Все превратилось в огромный расплывчатый костер, из которого еще возвышались огненные столбы колонн.

Александра передернуло. Он не заметил, что стоит босой на снегу.

— Вина! — орал Гефестион, отхлебывая из кубка большими глотками. Пурпур лился мимо рта, окрашивая снег алыми брызгами. — Вина!

Огонь отражался в его глазах, словно дикие вакханки кружились в неистовом танце.

Птолемей проснулся от головной боли. Несколько мгновений он беспорядочно вращал глазами, стараясь понять, где он и кто. Запах гари и перебродившего вина куполом висел над кроватью. Было тихо и холодно. Птолемей пытался встать, но что-то тяжелое не позволяло. Приподняв голову, он увидел обмякшее тело, лежащее поперек него. Отчего-то болели ноги, и саднило плечо. Ужасно хотелось пить. Еще хотелось окунуться в бассейн. Потом еще что-то, но он не мог точно понять, что именно. В голове проносились какие-то обрывки воспоминаний вчерашнего дня, но они имели весьма расплывчатые очертания. Их даже сложно назвать обрывками. Так, мелкие клочки, беспорядочно разметанные по всей голове. Таис спала, неудобно свесив голову и неестественно раскинув руки. Птолемей выбрался из-под нее, но она даже не проснулась, лишь что-то пролепетав во сне.

— Боги, — едва шевеля языком, произнес македонец, — кто-то переломал мне все кости, потом хотел сжечь, но, видно, отказался от этой затеи. Еще одно такое веселье, и Мойры (7) оборвут мою жизнь.

Птолемей потеребил Таис за плечо.

— Вставай. Если мне не изменяет память, а она мне, кажется, изменяет… Короче, сдается мне, ты — виновница вчерашней вакханалии.

— Отстань, — отмахнулась гречанка. — Я хочу спать.

— После всего, что ты натворила, ты еще можешь так безмятежно спать?

— Могу, хочу и буду! — огрызнулась Таис, переворачиваясь на другой бок.

— Исчерпывающий ответ, — обреченно заключил Лагид, слезая с кровати. — Эврилох!

Никто не явился на зов.

— Проклятый мальчишка! Вечно его где-то носит! Уберу с глаз долой!

Не успел Птолемей произнести последний звук, как дверь распахнулась, и в зал вбежал паж с тяжелой, наполненной углями жаровней.

— Ну, вот. Опять не удалось избавиться от тебя. Хитрая пройдоха, вечно вывернешься в последний момент.

— Я бы вывернулся раньше, Птолемей, но костровничий едва успел распалить угли.

— А чего такая тишина?

— Так никого. Только охрана, и те едва на месте удерживаются, словно по нужде их распирает. Все уже сбегали посмотреть на кострище. Знатно горело, до сих пор дым столбом стоит.

— Да-а-а. Видать Дионис над нами поглумился.

— А женщина-то теперь знаменита. Только о ней разговоры и идут.

Птолемей скрытно улыбнулся в усы.

— Царь уже встал?

— Он теперь хорошо, если к вечеру отойдет. К нему полночи консилиум лекарей ходил. Говорят, он в безумие впал. Рвался дворец тушить. Его к утру едва успокоили.

— Ладно, уговорил, — мягко произнес Птолемей.

— Оставишь меня?

— Ох, лисица! Клянусь собственной шкурой, вернемся домой, сдам тебя в ученики к ритору. Из тебя точно толк будет.

Занимался вечер. Птолемей различил вдалеке фигуру царя. Александр быстро шел своей знаменитой пружинящей походкой. Как бы там ни было, но он воспримет увиденное с достоинством. Пожалеет? Да. Но ведь никто из его подданных не увидит, что произойдет в его душе. Лишь однажды, спустя много времени, он случайно с сожалением скажет об этом. Потом. Не сейчас. А сейчас все видят его, закутанного в белый меховой плащ, царственного и спокойного. Головную боль, Персеполь он спрячет подальше, поглубже, в недосягаемых глубинах своего сердца. Быть царем трудно, но он может.

Морозная свежесть приправлена запахом гари. Снег на многие стадии вокруг лежит грязным покровом. Издалека Александр увидел одиноко торчащие каменные колонны. Вчера еще они величественно поддерживали свод тронного зала, а теперь высятся голые, словно не понимая, для чего остались стоять. Двое совершенно пьяных пехотинцев испражнялись у всех на глазах, радуясь, словно дети, когда струи мочи шипели, закипая на раскаленных углях. «Толпа. Чернь, — подумал Александр. — Они так и остались пастухами».

Видя своего монарха, люди с приветственными криками начали собираться вокруг него. Они выкрикивали его имя, рукоплескали. Чему? Александр подумал о себе. «Можешь все?!» — его мысли сгустками крови ударили в виски, отражаясь ответом: «Царь царей! Варвар!»

Александр отправился к другу. Страж проводил его в незнакомые покои и распахнул дверь. Гефестион лежал на кровати с полотенцем на лбу. Завидев царя, он метнулся, желая встать, но Александр жестом остановил его. Опустившись возле кровати и положив голову на колени другу, он замер, а после спросил почти шепотом:

— Скажи, Гефестион, кто я теперь? Варвар? Тиран?

— Ты — царь. Величайший из всех. Ты можешь все, никогда не позволяя лишь одного.

— Чего, Гефестион?

— Сомневаться.

(1) Имеется ввиду сводный брат Александра Арридей. После смерти Александра из политических соображений трон был отдан слабоумному Арридею.

(2) Священный фиванский отряд состоял из любовных пар, построенных определенным образом: справа — более младший пэрайбетаэ, слева — более старший эхеной, который в случае необходимости мог закрыть своим щитом возлюбленного.

(3) К. К. Руф «История Александра Македонского». Книга V, глава 4.

(4) По дороге к Сузам навстречу Александру вышло около 4 тысяч искалеченных греков, что долгое время находились в плену и подвергались истязаниям. Они отказались вернуться в Грецию, стесняясь своей судьбы. Александр одарил их землями, выделил скот, заплатил каждому по 3 тысячи динариев и прибавил к этому по 10 дорогих одежд.

(5) К. К. Руф «История Александра Македонского». Книга V, глава 6.

(6) Плутарх «Александр». Глава 37.

(7) Мо́йры в древнегреческой мифологии богини судьбы. Считалось, что именно Мойры отмеряют продолжительность жизни в зависимости от прегрешений и заслуг человека.

Сантария.

«Артемида», — невольно подумал статный молодой человек, глядя на статую сирены. Изящное изваяние, слитое из золота, венчало купол погребального катафалка Александра. Молодой человек остановился, завороженный красотой сияющей богини. Фигура припадала на колено, покорно скрестив на груди руки. «Много скорби, — вновь подумал молодой человек. — Гефестиона провожала стоя, а тут совсем никнешь». Имя хилиарха тронуло в глубине души трепетную струну, и она тихо и больно зазвучала. «Печальный венец примеряешь, империя», — подумал и почти произнес вслух македонец. — «Было время, когда мы правили историей. Кто знает, как нынче она будет править нами».

Юноша едва присел, намереваясь попробовать ужин, когда его окликнули:

— Клеон, тебе послание!

Почтовый вручил свиток, скрепленный печатью. Взглянув на тесненное изображение, Клеон улыбнулся. Печать Гефестиона.

— Спасибо, Герний, — поблагодарил юноша, ожидая, пока посыльный уйдет.

— Мне приказано ждать, пока ты будешь читать.

Клеон отвернулся к огню и распечатал свиток. Ровный красивый почерк хорошо знаком. «Посыльный проводит тебя», - все, что было написано в послании. Ни слова не говоря, юноша обернулся плащом и последовал за провожатым. Ночь уже украла мир, спрятав его в складках своей накидки, и лишь огоньки костров сияющими самоцветами блестели на ее одеянии. Юноши прошли через весь лагерь, миновали расположение технических палаток, скорняжные мастерские, кузнечные шатры, оказавшись почти за пределами жизни. Проводник внезапно остановился, пропуская Клеона вперед. В свете далекого костра очертания палатки казались едва ощутимыми. Тусклый свет изнутри обозначил вход. Юноша нерешительно вошел и остановился. Полумрак скрыл краску смущения, густо разлившуюся по щекам, когда навстречу ему поднялся Гефестион. «Демон ночи», — только и успел подумать Клеон поклонившись.

— Я вызвал тебя для очень важного поручения, — начал Гефестион прямо. — Дело, которое я намерен поручить тебе, касается царя. Думаю, излишне объяснять особую секретность и важность этого задания.

Во время того, как гиппарх говорил, Клеон подтягивался, словно становился выше ростом.

— Я знаю, — продолжил Гефестион, — что могу доверять тебе.

Аминторид потер ладонями виски, поморщился, однако, продолжая говорить.

— Прошлые поручения ты выполнил отлично, и я надеюсь, что не ошибусь и в этот раз.

— Ты можешь не сомневаться, Гефестион, — важно ответил юноша.

— Хорошо. Но, все же, хочу напомнить, что плата, которую ты получишь, ощутима для вашей семьи. Надеюсь, твои сестры уже могут рассчитывать на приличное приданное, которое, несомненно, возрастет в случае аккуратного выполнения всех условий.

Гефестион замолчал и пристально посмотрел на Клеона. Фраза, которую он только что произнес, показалась слишком сложной даже для него самого.

— Ты не найдешь более благодарного и преданного человека, чем я, — страстно заверил юноша. — Только смерть может помешать исполнить все в точности, как ты велишь.

— Думаю, сумма, о которой идет речь, позволит вам переехать в удобный и просторный дом, — продолжал Гефестион, пристально наблюдая за собеседником.

Юноша заметно напрягся, готовясь выслушать поручение.

— Сегодня в ночь ты покинешь лагерь в сопровождении небольшого отряда. Людей для этого я подготовлю сам. Вы двинетесь вдоль берега до Паретония. Там запасетесь продовольствием и водой и пересечете плато Мармарика на юг. Ваша цель — оазис Сантария (1). Там ты найдешь святилище бога Амона.

Гефестион замолчал, ожидая хоть какую-нибудь реакцию со стороны Клеона, но юноша не шелохнулся.

— Наш царь желает посетить оракула. Никто не смог убедить его в опасности этого предприятия. Александр не намерен менять решение, и отправляется утром через три дня. Путь до Сантарии крайне труден и опасен. За свои услуги проводник запросил не малую сумму. Ты отправишься немедленно. Жрецы должны быть готовы к появлению царя. Александр нынче фараон, следовательно, они должны встретить его как бога. Ты понял? Бога!

От напряжения и внимания брови юноши сошлись, а голова заметно подалась вперед. Задача, возложенная на него Гефестионом, казалась фантастической. Видя опасения Клеона, македонец вытащил откуда-то мешочек и бросил юноше.

— Вот аргументы. Так жрецы поймут тебя быстрее.

Клеон покачал в руке мешочек с драгоценными камнями, взвешивая значимость аргументов, и лицо его выразило удовлетворение. Аргументы казались достаточно весомыми.

Гефестион почти вплотную подошел к юноше.

— Думаю, ты сделаешь это для царя… для меня? — теплое дыхание шевельнуло волосинки за ухом. — Ведь я не ошибаюсь?

Клеон лишь протяжно вздохнул в ответ.

* * *

— Ты похож на юную Артемиду, — лукаво произнес Гефестион, поднимаясь с измятого ложа, — хотя и она могла бы позавидовать столь прекрасной коже.

Огонь за спиной очертил его фигуру. Сильное молодое тело, дерзкий разлет плеч, капризно-уверенный наклон головы. Арес, взирающий свысока.

— Гефестион, — прошептал Клеон, и слезы покатились по раскрасневшимся щекам, подернутым почти детским пушком.

— Я доверил тебе судьбу мира, мальчик, — с нотами благодарности прошептал сын Аминты. — Будь осторожен. Я слышал, оракул бывает в дурном настроении.

— Я исправлю это.

Гефестион снял перстень.

— Он твой. Не задерживайся в Сантарии. На обратном пути найдешь нас в пустыне. Если я увижу его на левой руке, можешь ничего не говорить, но если не сможешь надеть на эту руку…

— Ты увидишь его на левой руке, мой бог.

Аминторид едва заметно улыбнулся.

— Все, включая Александра, будут знать, что вы отбыли вперед, чтобы проложить для царя путь и доставить все необходимое для посещения им храма в Сантарии.

— Не беспокойся ни о чем, — уверенно произнес Клеон, и эта уверенность засияла в его глазах.

Александр пребывал в приподнятом настроении. Он был уверен, что оракул подтвердит слова Олимпиады о его неземном отце (2). Царь уже давно убедился, что боги покровительствуют ему, считая избранным. Несколько раз он заводил об этом разговор с Гефестионом, но тот всякий раз уклончиво просил подождать некоторое время до встречи со жрецами и ссылался на больную голову. Александр с удовольствием окунулся в подготовку к походу. Он просил Птолемея и Каллисефена непременно сопровождать его в этом предприятии. Каллисфен втайне начал набрасывать приходящие в голову удачные фразы, намереваясь использовать их при описании паломничества, а Птолемей прикидывал пользу, которую впоследствии из этого удастся извлечь.

Наконец, наступил день, когда делегация во главе с царем покинула армию и направилась на запад вдоль побережья. Повсюду караван приветствовали люди, выстилая дорогу цветами. Еще более воодушевленный и уверенный в своей исключительности Александр покинул Паретоний, и караван вступил в бесконечные пески Мармарика.

Страдая от несносной жары днем и содрогаясь от холода ночью, караван медленно двигался от одной вехи к другой. Шел уже пятнадцатый день похода, а земля, закольцованная с небом на горизонте, все также простиралась унылым желтым туманом. Александр, который еще в начале пути был так воодушевлен, теперь ехал молча, словно сосредоточенно о чем-то думал.

— Ты обещал нам колодец еще два дня назад! — услышал он крик Гефестион, сотрясавшего маленького сухого человека.

Тот что-то бормотал, хлопая миндалевидными глазенками.

— Если ты вытрясешь из него душу, мы, вряд ли, найдем дорогу сами, — спокойно сказал Птолемей, положа руку Гефестиону на плечо.

— А что ты прикажешь делать, когда воды у нас осталось хорошо, если на полдня?

— Растянуть ее на день.

— Отлично! А потом?

— А потом уповать на богов. Разве позволят они сгинуть себе подобному? — в голосе Птолемея проскользнули нотки сарказма.

— Посмотрим, — резко ответил Гефестион, брезгливо отшвырнув проводника.

Вернувшись к месту, где он оставил спящего царя, Гефестион нашел только скомканные одеяла. Ночь окружала стоянку непроницаемым черным кольцом. Едва заметные угольки от еле живого костерка таяли, позволяя мгле все более сужать свои негостеприимные объятья. Гефестион пытался найти следы царя, но ничего не мог разглядеть в темноте.

— Александр!

Ночь ответила тишиной.

— Александр! — собрав все силы, крикнул Гефестион.

Тишина.

Александр подошел к другу почти вплотную прежде, чем тот услышал его.

— Почему ты молчал? — прохрипел Гефестион и закашлялся.

— Я молился, — спокойно, но как-то отрешенно ответил царь.

— Молился? Кому?

— Богу пустыни Амону. Я принес ему жертву, — потом помолчал немного и добавил. — Самое дорогое, что у нас есть. Воду.

Гефестион хотел что-то сказать, но так и застыл с открытым ртом.

— Если ему будет угодно, мы найдем дорогу.

— Надеюсь, не в тартар, — отмахнулся Гефестион и нервно зашагал прочь.

Утро не принесло облегчения. Ночной холод сменился удушливой жарой. Небо по горизонту так и не отслоилось от песка и лишь обесцвечено посветлело. Проводник, искавший впереди путь, внезапно повернул верблюда и, размахивая руками, понесся к каравану.

— Что он там кричит? — спросил Каллисфена Птолемей.

— А я почем знаю, — ответил тот, подзывая толмача. — Что за слово повторяет этот несчастный? Я ничего не вижу там, куда он тычет пальцем.

Толмач ответил не сразу, всматриваясь в плывущий горизонт.

— Похоже, у него от жары потекли мозги.

Птолемей тоже пытался разглядеть хоть что-нибудь вдали.

— Во′роны… Он кричит «во'роны», — неуверенно произнес толмач.

— Какие в пустыне во'роны?! — воскликнул Гефестион. – Да, у него бред!

— Не похоже, — словно самому себе ответил Птолемей.

Верблюд недовольно зарычал, когда проводник натянул поводья.

— Там во′роны! Там три ворона! — словно безумный твердил египтянин.

— Или я брежу, или там действительно птицы, — сам с собой рассуждал Каллисфен.- Похоже, и то, и другое.

Вскоре уже все видели, как птицы быстро приближаются, выписывая в небе огромные круги.

— Птолемей, если ты видишь тоже, что и я…

— Всадники!

Видение постепенно приобретало реальные очертания. Темное плывущее пятно разделялось на более мелкие, сливающиеся вместе и вновь разделяющиеся. Пятна постепенно преобразовывались в очертания всадников, становясь более четкими и окрашенными. Облако пыли и мелкого песка, сопровождающее группу, пока еще скрывало их лица.

Слушаясь команды, верблюд недовольно зафыркал и плюхнулся на песок. Юноша соскочил на землю, сорвал с лица платок, приветствуя царя поклоном.

— Клеон! — вырвалось у Гефестиона. — Боги! Ты?!

— Приветствую тебя, мой царь! — улыбнулся юноша, и зубы нелепо сверкнули белизной на сером запыленном лице. — Слава богам! Три дня назад мы натолкнулись на ваш след, но почти потеряли надежду вас найти. Вы сильно отклонились от направления влево.

— Хорошо то, что хорошо кончается, — довольно произнес Александр.

Клеон повернулся к Гефестиону.

— Приветствую и тебя, Гефестион, — сказал юноша, преклоняя голову.

— Всем спешиться! — крикнул македонец, соскальзывая с верблюда.

Он обнял Клеона, все еще не решаясь взглянуть на его руку. Юноша поправил накидку, задержав ладонь у плеча. Гефестион увидел перстень, тускло поблескивающий на запыленном пальце левой руки. Мужчины обменялись взглядами, понятными лишь им обоим.

Во'роны, оглашая небо истошными криками, продолжали вырисовывать огромные круги. Гефестион стоял, запрокинув голову, глядя на них, как на что-то необычное.

— Если бы не птицы, — начал Клеон, — я не уверен, что мы бы нашли вас в пустыне.

— Божественное провидение, — Каллисфен говорил, обдумывая, как опишет волшебное спасение Александра. — Боги ниспослали помощь.

Царь довольно улыбнулся. Амон оказывал ему благосклонность. Гефестион тоже улыбался. Зная, что ждет Александра в оазисе, он был рад удачному исходу событий. Птолемей смотрел на македонцев, думая о том, как бы повыгоднее использовать случившееся.

Караван устало побрел дальше. До ближайшего источника воды пролегал далекий путь. Александр задремал, укачиваемый монотонной поступью верблюда, но внезапный сильный грохот заставил его встрепенуться. Небо на горизонте почернело, словно ночь перепутала свой срок и решительно низвергнулась на землю. Молнии рассекли грязную высь, сгинув в бескрайних песках. Ветер погнал перед собой тучи взъерошенного песка. Сухие колючки взмывали вверх, напоминая неуклюжих птиц, потом падали к земле и вновь взлетали.

Проводник испуганно размахивал руками, требуя незамедлительно спешиться. Он бегал между верблюдами, пригибая к земле их морды, и неистово вопил, чтобы перепуганные люди искали укрытия за их спинами.

Несколько столбов крутящегося песка, словно наперегонки неслись по пустыне, оставляя позади широкие борозды. Александр почувствовал, как что-то тяжелое навалилось на него, опрокинуло на землю, вдавив лицом в песок. Он слышал, как вскрикнул Клеон, когда песчинки посекли ему лицо. Ветер с ревом пронесся над распластанным лагерем, и исчез, оставив после себя оглушающую тишину. Гефестион приподнял голову, стараясь разлепить отяжелевшие ресницы, но стена обрушившегося ливня пригнула его обратно. Прошли мгновения, и тишина опять воцарилась в пустыне. Только фырканье перепуганных верблюдов нарушало окаменевшее безмолвие.

Гефестион приподнялся, стряхивая с себя тяжелый разбухший песок. Засыпанный лагерь оживал, выбираясь на поверхность из-под песчаной корки. Египтяне друг за другом бросались на колени, бормоча что-то и возводя к небесам руки. Они молились богу солнца Ра, не оставившему их умирать от жажды по дороге в святое место. Дождь в Мармарике случался так редко, что даже не все старики могли припомнить, когда это было в последний раз.

Молящиеся бросились к ногам Александра и принялись целовать землю, не переставая без устали воздавать богам хвалы. Те щедро одарили Александра-фараона милостью, и египтяне сочли себя счастливейшими из смертных, раз явились свидетелями столь великой благодати.

Утро шестого дня ознаменовалось появлением редких островков зеленой травы, одиноко торчащих посреди пустыни.

— Оазис уже близко, — сказал Клеон, начищая о плащ перстень Гефестиона.

— Надеюсь, ты…

— Не сомневайся, Гефестион. Разве я мог подвести тебя, — потом спохватился, исправляя оплошность, и сказал, краснея, — царя?

Гефестион посмотрел на него так, что у Клеона пробежал по спине холодок, оставляя вздыбленными светлые волосинки между лопатками.

Травяные проплешенки становились все обширнее, пока, наконец, не срослись в богатый ковер. К вечеру взору паломников открылся огромный оазис с сочной травой, болотами, финиковыми пальмами, распаханными полями и обилием птиц, прославляющих свой удивительный край.

Навстречу фараону высыпало все население небольшой деревни. Александра разместили в лучшем доме. Первым делом царь возжелал принять ванну. Кучи рабов принялись самозабвенно мыть божественное тело. Потом фараона ублажали, умащая кожу благовонными растираниями. Надзиратель в это время зорко смотрел, чтобы все было исполнено безукоризненно. Если кто-то из рабов допускал оплошность, его незаметно удаляли и били розгами до полусмерти.

Чистый, расслабленный и почти неприлично благоухающий фараон, наконец, возлег для трапезы. Гетайры заняли места на ложах, наблюдая, как бесчисленная вереница слуг вносила в зал десятки экзотических блюд. Танцовщицы позвякивали бубенчиками, изображая танец восхваления Божественного. Далее Александру было предложено выбрать из рабынь-девственниц тех, кто будет ублажать его ночью. Гефестион умудрился шепнуть царю на ухо, что не придет, дабы не нарушать исконных законов перед столь важным завтрашним днем. Он был настолько убедителен, что Александр не стал противиться и указал на нескольких юных красавиц.

После застолья наложницы, продолжая танцевать и петь, сопроводили фараона в его покои.

— Наконец-то, весь этот балаган закончился, — сказал Птолемей, поглаживая до отказа набитый живот.

— Я тоже опух от грохота, — согласился Гефестион.

— А я даже писать сегодня не могу. Стилос руки не слушается. Оставил все до завтра.

Каллисфен выглядел измученным.

— И то верно.

Утро, теплое и ласковое, распахнуло нежные объятья. Царь зажмурился, подняв к солнцу лицо и нехотя сел в паланкин. Делегация медленно двигалась к резиденции местного князя. В его владениях находилось знаменитое святилище, в котором стоял трон великого Аммона. Гордо восседавшего в паланкине Александра несли бесчисленные рабы. Впереди двигались музыканты, разрывая пространство ритмичным звяканьем систр (3) и колокольчиков, стрекотом трещоток, повизгиванием тарелок и горловым воем духовых инструментов. Далее шла группа рабов, несущих дары великому богу. Танцовщицы выделывали сложные крученые прыжки. Юные рабыни осыпали дорогу фараона лепестками и зерном.

Увидев царя, Птолемей чуть не расхохотался. Он потер кончик носа, скрывая в ладони бессовестную улыбку. Александр выглядел нелепо в плиссированной белой юбке с золотым поясом. Его обнаженный торс украшал широкий нагрудник, ушитый золотыми пластинками в форме цветков, переливающихся от розового до темно-фиолетового. Голова фараона в полосатом немесе (4) с тонким ободком и змейкой-уреем (5) на лбу величественно несла атев (6) — две короны — белую в форме кегли и цилиндрическую красную с высоким закругленным выступом сзади. Руки Александра, скрещенные на груди, держали жезл и плеть.

Рабы опустили носилки, и Александр царственно сошел на землю. Навстречу ему вышли жрецы, приветствуя его бесконечными поклонами. Сопровождаемые поющими женщинами, они несли золотую ладью с омфалоподобным фетишем, богато украшенным драгоценными камнями. Они двигались то в одном, то в другом направлении. Верховный жрец, иссохший старик, напоминающий трехсотлетнюю мумию, отделился от остальных и сделал несколько корявых шагов вперед.

— Приветствую тебя, сын Аммона! — проскрипел он, и ладья, словно голова человека склонилась перед Александром.

Пространство вокруг храма взорвалось восторженными криками. Бог Аммон признал фараона сыном, склонив в знак признания священный фетиш. Александр тоже поклонился, не решаясь сразу разогнуться. Толпы людей пали ниц в желании поцеловать землю, которой только что коснулись стопы Божественного. И только несколько македонцев, словно обглоданные стволы деревьев после пожара остались стоять, одиноко озираясь по сторонам. Жрец, не готовый к столь дерзкому неуважению, посмотрел на Александра, словно хотел прочесть ответ на его лице. Александр растерялся, но широкая подводка вокруг глаз скрыла смущение.

— Именем моего небесного отца повелеваю, встаньте! — громко скомандовал царь, подкрепляя слова жестами.

— Фараон, сын бога желает, чтобы вы поднялись! — перевел толмач, повторяя руками жесты Александра.

Клеон едва заметно повернул голову и взглянул на Гефестиона. Македонец тоже посмотрел на юношу украдкой, и легкая мимолетная улыбка блеснула в его глазах. Птолемей заметил, как Клеон на мгновение закрыл глаза в ответ на взгляд Гефестиона. «Я так и думал. Гефестион и здесь постарался, — подумал он про себя. — Хитрая бестия. И с богами сумел договориться». Потом его взор обратился к Каллисфену. Тот смотрел на происходящее отрешенно, уже обдумывая, как опишет возвышение Александра. «А этот доделает все, как нельзя лучше, — продолжал размышлять Птолемей. — Славно все складывается. Не помешает македонцу засветиться здесь в родстве с богами. Кто знает, как это пригодится в будущем. Интересно, сколько же это стоило Гефестиону, и знает ли об этом Александр. Похоже, что нет».

Тем временем царь поднялся по древним ступеням и вошел в храм вместе со стариком-мумией. Наконец, ему было позволено задать вопросы оракулу. Потянулось долгое время ожидания. Оракул, видно, не спешил дать Александру божественные ответы. Сияя улыбкой и золотом украшений, царь появился перед толпой. » Я – бог, — заезженно шептал Александр. – Бог.» С позволения сына бога, жрец известил всех об ответах оракула на два вопроса Александра. Аммон объявлял, что все убийцы смертного отца фараона наказаны, а его самого ждет господство над миром. Окрыленный и гордый, Александр пожелал принести богатые жертвы богам. Пространство, словно завертелось вокруг церемониала. Толпа плотным кольцом окружила главных участников. Это позволило Гефестиону незаметно отойти в сторону. Он довольно отвернулся, видя как Александр купается в славе.

— Ну вот, — выдохнул Птолемей, усаживаясь и вытягивая отяжелевшие ноги, — по случаю обзавелись родственниками.

— Да, — согласился Каллисфен, — и весьма влиятельными. Я это опишу, как возвышение фараона.

— Какая смертельная скука, — обреченно произнес Гефестион, откидываясь на спинку кресла и запрокидывая голову.

— Хотя бы Египет не станет головной болью. Умный народ, из двух зол выбрал наименьшее.

— Персов нет, нынешний фараон задержится здесь недолго, так что все отлично выходит. Плохо ли? А как вам Александр-фараон?

— Смешно, — резко ответил Гефестион, скрещивая на затылке ладони.

— Думаю, ты останешься не в обиде, — усмехаясь, произнес Каллисфен, — если я опущу в жизнеописании твои слова.

— Тогда отметь, что я рыдал от счастья.

— Ладно вам, — оборвал друзей Птолемей. — В политике есть понятие целесообразности. Власть македонского фараона, как ни крути, лучше любого другого, тем более персидского.

Заметив, что Гефестион исчез куда-то с торжественного ужина, Александр подозвал пажа.

— Где Гефестион?

— Мой царь, — поклонился паж и замялся, размышляя, правильно ли обратился к фараону, — Гефестион удалился в свои покои.

— Он не сказал, зачем?

— Нет.

Александр направился к дверям, но тут же понял, что нескончаемая толпа слуг-рабов следует за ним. Резко развернувшись и щелкнув пальцами, подзывая толмача, царь устало сказал:

— Скажи им, чтобы оставили меня в покое. Пока я и без их помощи в состоянии позаботиться о своей божественной особе. Когда они понадобятся, я незамедлительно сообщу.

Наслаждаясь одиночеством и тишиной, Александр шел по длинным коридорам. Резные божества снисходительно взирали со стен и колонн. Царь остановился, разглядывая барельефы. Фигуры завораживали. Столь простые в исполнении, они источали непонятный, глубокий смысл. Послания, собранные в тексты из примитивных символов, словно наделяли Александра потаенной силой. В покоях Гефестиона было тихо и сумрачно. Пройдясь по залу, царь вздрогнул, неожиданно натолкнувшись на друга. Тот полулежал в кресле, опершись согнутым коленом о подлокотник.

— Что ты здесь делаешь? — невпопад спросил Александр.

— Наблюдаю за тобой. В этом есть что-то странное?

— Просто я не ожидал.

— Раньше тебя это не удивляло. Правда, тогда ты не был богом. Ну, и как?

— Что, как?

— Богом быть. Ты доволен?

— Да.

— А что дальше, Александр? Кем еще ты хочешь стать? Ах, ну да. Я позабыл. Господство над миром, — сам себе ответил Гефестион.

— Ты что, опять пьян?

— Ну, пьян. И что? У меня есть повод. Мой Александр не каждый день становится богом. Кто знает, может быть, завтра ты и вовсе не захочешь меня слушать.

Гефестион еще отхлебнул вина.

— Царе-фараоно-бог! — расхохотался Аминторид. — Язык сломаешь!

Последние слова задели Александра.

— Разве я не заслужил этого?!

— Заслужил, — Гефестион продолжал смеяться. — Мы все заслужили.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что сказал.

— Гефестион, к чему ты клонишь?

— Свободная вакансия была только одна, и ты сделался богом. И так высоко взлетел, что даже забыл про тех, кто все время подпирал тебя на этом пути.

— Гефестион, твой разум затуманен вином, и ты не понимаешь, что несешь.

— Я-то как раз понимаю. Спустись на землю, новоявленный бог. Мы все еще тут. Узри нас, наконец.

Александр стянул немис, тряхнул головой, теребя уставшие волосы. Он прошелся по залу, остановился, обдумывая упрек. Гефестион умел больно, очень больно задеть его. Постояв так и не найдя, что ответить, царь опустился на край ложа и, опершись руками о колени, склонил голову на грудь.

— Что, — сказал Гефестион с сарказмом, — ошейник фараона к земле тянет?

Вместо ответа Александр рванул нагрудник и отшвырнул от себя. Золотые пластины зазвенели, словно капли дождя пролились на пол.

— Так лучше?! — гневно выкрикнул царь.

— Без разницы, — ответил Гефестион. — Не то главное, что ты носишь, а то, что ты думаешь. Ты рожден свободным македонцем. Не след это забывать. Где твое свободолюбие? Где ветер, который ты всегда искал? Будь бессмертным для мира, но для нас останься смертным.

— Для чего ты говоришь мне все это?

Гефестион встал и подошел к царю.

— Ты слишком много времени шатался по пескам и превращался в бога. Фаланга за это время уже заплыла жиром. Лошади отяжелели и еле передвигают ноги, а воины обрюхатили весь Египет. Вернись в Мемфис, Александр, а то спектакль уже затягивается. Отдай приказ о выступлении или распусти войско, если не хочешь воевать. Воин лишь тогда воин, когда понимает, для чего его оторвали от дома.

— Гефестион, — начал Александр.

— Ты потеряешь войско, если не услышишь меня.

— Я не ожидал всего этого. И от кого? От тебя!

— Я мог бы и не говорить, но разве ты сам не видишь? Когда ты собираешься покорять Персию? Дорога, ведущая куда-то, еще ведет и обратно. Или ты готов вернуться назад таким же, как этот мерзкий жрец-старикашка? Кстати, а где эти несусветные толпы народа, которые вьются вокруг как назойливая мошкара? Куда ты их дел?

— Я же фараон, — смягчая голос, улыбнулся Александр. — Одно движение пальца, и их нет.

— Ну и как тебе это? — спросил Гефестион, ощупывая тугой, расшитый золотыми пластинами пояс-схенти.

— Хитон удобнее. В этой плиссированной юбке много не навоюешь. Как она там называется? Сидон? Не сидон.

— Синдон.

— Точно.

— Да, и эта пчелиная накидушка со смешным колпаком тебе как-то не к лицу, — слова Гефестиона звучали уютно и мягко.

— Если честно, то я устал, — полушепотом произнес Александр, склоняя голову на плечо друга.

— Вижу.

Такое родное плечо… знакомый с детства запах… Александр закрыл глаза. Эта земная плоть, внутри которой так привычно бьется сердце, и голос рождается, словно исток горной реки… плечо, где можно найти покой и силу… которое будет мягким в мгновенья скорби и отвердеет в минуты слабости…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

(1) Сантария — оазис в пустыне Египта с храмовым комплексом, посвященным богу Амону, больше известен под названием оазис Сива. Сам оазис стали называть Сивой только несколько столетий назад, а до того он был известен как Сантария. Эксперты в области древних языков дали такую интерпретацию этого названия: место, где покоится Александр.

(2) Александр всячески поддерживал легенду о своем происхождении от Зевса.

(3) Систр — музыкальный инструмент, состоящий из грифа с закрепленной на нем металлической пластиной или коробом, унизанной металлическими колечками, издающими при встряхивании резкие звуки.

(4) Неме́с — царский головной убор в Древнем Египте, один из символов власти египетских фараонов.

(5) Змейка Урей — в образе змеи Урей в конце времен должно вернуться прабожество Египта. Символ власти фараонов.

(6) Атев — символ власти фараона, олицетворял его власть над верхним и нижним Египтом.