Когда птицы молчат (СИ)

Сергей посматривает на меня, как довольный кот. Ему удалось меня поразить, и он это знает.

Я выглядываю в окно второго этажа на море, сверкающее, как расплавленное серебро. Это будет наша спальня. Большая, залитая солнечным светом, уютная. Смотрю на Сергея и он кивает, словно знает, о чем я думаю.

Да, я хотела бы зачать с ним здесь нашего общего ребенка, чудесного малыша с его невероятными глазами.

Задний двор – предел моих мечтаний. Достаточной просторный, чтобы устроить здесь несколько грядок или еще одну клумбу. Мне до боли захотелось тут же поехать в магазин и купить маленькую лопатку для сада, а также семян осенних цветов. Беседка небольшая, но очень уютная. Прямоугольный стол с массивной деревянное столешницей и такими же лавками, черепичная крыша, способная спрятать и от солнца, и от дождя. И тут же, в пяти метрах, качели. Я ищу глазами Женю, чтобы разделить ее восторг, но она стоит хмурая и совершенно не радуется тому, что у нее будут личные качели. Да у нее здесь может быть все, чего она пожелает. Сергей пойдет на это, чтобы наладить с ней контакт.

Я оборачиваюсь к нему.

И ты хочешь, чтобы мы жили здесь?

А ты против?

Да как я могу быть против? Я не видела ничего прекраснее. Это самый замечательный дом!

А как же наш дом? – спрашивает Женя.

Ох, доченька, да разве наша квартира сможет когда-нибудь с этим сравниться? Я всегда мечтала о таком доме.

Тогда решено!

Мы его арендуем? – у меня от радости кружится голова.

Арендуем? Нет! Мы его покупаем!

Не может быть! – я визжу от радости, как школьница, получившая по всем экзаменам отлично. Бросаюсь Сергею на шею, не обращая внимания на строгую тетеньку-риелтора. – О, как я люблю тебя! Ты самый прекрасный мужчина на Земле!

Он смеется и целует меня. Потом говорит риелтору, что в понедельник подпишет все бумаги, чтобы уже на следующей неделе начать обставлять наше новое жилище и переехать сюда в ближайшее время.

Когда мы возвращаемся назад, я не могу отпустить его предплечье, и Сергею приходится управлять машиной только одной рукой. Я держу его, как Жар-птицу, невероятную, мифическую исполнительницу желаний, символ счастья.

В тот день Влад так и не забрал Женю. Сказал, что накопилось много дел.

В понедельник Сергей позвонил мне на работу и сказал, что теперь мы – счастливые обладатели роскошных апартаментов на берегу моря. У нас есть дом! Завтра, если ему позволит работа, он заедет за мной, и мы отправимся выбирать мебель. А сегодня он очень занят и вряд ли успеет к ужину.

Я не могу перестать улыбаться. Людмила Владимировна косо на меня смотрит, но не решается расспрашивать. Я ей благодарна. Не люблю бестактных вопросов и наглых людей.

Женю еду забирать в приподнятом настроении и даже напеваю себе под нос попсовый шлягер, который услышала сегодня по радио. Когда раздается звонок мобильного, лезу в сумочку, все еще мурлыча веселый мотив. Мне звонит отец.

Здравствуй, милая.

Привет, пап.

Едешь за Женей?

Да.

Мы … соскучились. Может быть, заедите?

Этого хочешь ты или мама тоже?

Мама тоже.

А она знает, что ты сейчас нас приглашаешь? – моя мама очень гордый человек.

Ира, поверь мне, она тоже этого хочет.

Тогда почему же сама не позвонит? Это же она отказалась от меня!

Дочка, не начинай. Она тоскует. Она места себе не находит. Вам надо помириться.

Папа, я не хочу чувствовать себя виноватой. А я знаю, что она будет мне твердить об этом постоянно. Нет. Не теперь, когда я, наконец, счастлива.

Сделай это хотя бы ради Жени. Она здесь ни при чем. Привези ее к нам, мы так давно не видели ее.

Хороший предлог, папа.

Ты же всегда была доброй девочкой.

Ладно. Мы сейчас заедем.

Вот и здорово. Я скажу твоей маме. А то она ходит по дому, как неприкаянная, или лежит часами в постели, смотрит в потолок. Сейчас же, небось, побежит блины жарить.

Я сообщила Жене радостную новость, и мы сели в маршрутку, которая останавливалась в квартале от дома родителей.

Двери открыл папа. Женя бросилась ему в объятия, он поднял ее высоко-высоко, заставляя визжать и смеяться. Мама показалась из кухни, но не подошла. Она стояла в коридоре с лопаточкой для блинов в руках и жадно смотрела на внучку. Женя, разувшись, поскакала к ней.

Привет, ба!

Как же я за тобой соскучилась! – у мамы в голосе я слышу слезы.

А я за тобой. А что ты мне готовишь?

Блинчики. Хочешь?

Да! Я такая голодная!

Но ты же только из садика!

Но там давали такую гадкую молочную кашу, - Женя скривила рожицу.

Тогда пойдем, я накормлю тебя блинами с вареньем.

Клубничным?

Клубничным.

Я прошла вместе с папой в гостиную.

Спасибо, что приехала.

Я решаю промолчать. Я люблю своих родителей и чувствую себя ужасно, находясь с мамой в ссоре.

Она не находила себе места.

Мне тоже было нелегко, папа. Она же меня предала. Она дала понять, что я ей не так важна, как видимость моего семейного благополучия, чтобы было как у всех!

Дочка! Ну не начинай все заново! Может быть, вы сегодня помиритесь!

Папа, мне тоже тяжело признавать, что у меня не вышел брак, что я все испортила. Но незачем тыкать меня в это носом, словно нашкодившего кота. Мне и самой плохо. Во всяком случае, было плохо. Неужели ее не может порадовать тот факт, что я, наконец, счастлива?!

Может, - мама подошла неслышно, встала в дверном проеме. В ее руке было полотенце, которым она придерживала горячую сковородку. – Витя, иди, посиди с Женечкой.

Папа выходит из комнаты, прикрывая двери. Вот он, серьезный разговор. Я готовлюсь к нотациям, но мама молчит. Только смотрит на меня с примесью жалости и укора.

Мне Женя рассказала, что вы скоро переезжаете.

Да, – я не собираюсь тут же рассыпаться перед мамой объяснениями или рассказывать о нашем новом жилье. О том, что мы его покупаем. О том, что все очень серьезно. Не хочу ей ничего доказывать.

Дом у моря.

Да.

Значит, твой ухажер не бедный.

Он обеспеченный человек.

Ушла от Влада ради денег?

Не начинай. Не в этом дело, ты и так прекрасно знаешь. Мы не бедствовали, тем более, Влад успешно делал карьеру.

И теперь ты счастлива?

Да. Впервые за долгие годы.

Мама молчит. Потом встает и подходит к полупрозрачным дверям, сквозь которые видна кухня. Ее пальца нервно теребят измятое полотенце.

Я свое счастье отвоевывала, оно мне не досталось вот так просто, как сейчас, кажется, тебе выпало твое.

И мне нужно страдать из-за того, что я воспользовалась своим шансом?

Я принудила твоего отца остаться со мной. Ради семьи. Ради тебя.

Я застываю, как громом пораженная. Открываю рот, но не знаю, что сказать, вместо этого во все глаза таращусь на мамину фигуру, на ее скованные плечи, на напряженную шею.

Тебе было два года. Отец развелся со своей первой женой, и мне тогда казалось, что он счастлив со мной, с нами. Он любил тебя без памяти, ты стала для него и луной, и солнцем. Но я чувствовала, знала, что он все чаще оглядывается назад, всматривается в свое прошлое и видит в нем то, что не дало ему настоящее. Это не твоя вина. И не моя, - последние слова мама сказала с нажимом, и я поняла, что она в них сомневается. – Он встречался с ней, несколько раз, я узнала об этом случайно. Я видела, что он тоскует иногда, сидит перед телевизором или книгой, а глаза застыли в одной точке, и мыслями он далеко-далеко. И только с тобой он оживлялся и возвращался к нам. Я долго терпела, пыталась обеспечить ему все, что было нужно для счастливой семейной жизни. Но он не брал то, что я предлагала. И когда я узнала, что очередная командировка не связана с его работой, что он опять ездил к этой… к этой потаскухе, я поняла, что могу потерять его.

Мама замолкает и смотрит на меня. Я замечаю то же упрямое, твердое выражение лица, которое видела тысячи, десятки тысяч раз.

Ты никогда не жила в неполной семье. Ты всегда знала, что у тебя есть и мама, и папа. Ты помнишь свое удивление во втором классе, когда узнала, что у твоего соседа по парте есть только мама? Ты не могла понять, что в жизни может быть как-то по-другому. И это моя заслуга. Я вовремя пресекла эти отношения. Они однажды и так уже распались, причем без моего вмешательства. И во второй раз им тоже не суждено было закончиться успешно.

Ты разлучила папу с его первой женой?

Я указала ему на его долг. На прошлые ошибки, которые его ничему не научили. Он взял на себя ответ за нас, за свою новую семью, и был не в праве не держать его.

Он хотел нас бросить? – у меня от избытка чувств садиться голос.

Я уверена, что он думал об этом. Но я позаботилась, чтобы эта мысль не укоренилась в его мозгу. Я обрисовала ему, каково будет тебе жить без отца. Как будет складываться твое мировоззрение, понятия о семье и отношениях в том случае, если пример из собственной жизни будет не очень хорошим. Сказала, что неясно, будет ли лучше тебе жить только с матерью или еще и с отчимом, но в любом случае, это будет в миллион раз хуже, чем жить с обоими родителями, в атмосфере любви и счастья, так, как и заслуживает каждый ребенок.

И он остался?

Как видишь. Ты жалеешь о своем нормальном детстве?

Нет. Нисколько, - слова тянутся, будто резиновые.

Вот и ему я сказала, что ради семьи, ради ребенка нужно жертвовать личными амбициями и желаниями.

Личным счастьем, - поправляю я маму.

Говори, как тебе угодно, но я оказалась права. И со временем мы научились быть счастливыми вместе. Ты нам помогла, скрепила нас, объединила. И когда ты повзрослела, в наших отношениях ничего не изменилось, мы привыкли к тому, что мы есть друг у друга, к тому, как мы живем.

И вы были счастливы? По-настоящему?

Да.

Я не верю. Вернее, я сомневаюсь, потому что не помню моментов, когда мои родители решили бы развестись или ругались так сильно, что дошло бы до взаимных оскорблений. Нет, ничего этого не было. Но вот так насильно, принудительно заставить себя быть счастливым невозможно. Или возможно?

Дни моего детства текли ровно, и за малым исключением, почти безмятежно. Я была уверенна в том, что за каждым моим решением, за удачей или промахом стоят мама и папа, готовые утешить и поддержать. И я думала, что эта сила берет истоки в их любви. Может быть, я ошибалась и это было только субъективное мамино ощущение? В то время как папа старательно играл свою роль, вжился в нее, сросся с тем образом, который ему навязали? Счастье можно успешно имитировать. Мне ли этого не знать! Я так долго делала вид, что меня все устраивает в браке.

Лариса, - позвал папа и открыл дверь, в которую тут же прошмыгнула Женя. Мама обернулась и я не узнала ее лицо. Чужое, застывшее, только глаза ее блеснули при виде отца. Как же она его любила! И как ей было больно от этого.

Ба, я хочу какао. Дедушка сказал, что его нужно сварить, а он не умеет.

Мама молча уходит в кухню, хотя я понимаю, что она не хочет этого сейчас. Она еще не все сказала, она не желает, чтобы я осталась сейчас наедине с отцом. Но все же подчиняется требованию внучки.

Что случилось? Ты выглядишь так, будто потерялась.

Что-то в этом роде. – До сих пор не могу прийти в себя.- Папа, ты остался с нами против своей воли? Когда я была еще совсем маленькая?

Что за глупости тебе рассказала твоя мать?!

Думаю, это не глупости.

Отец молчит. Потом прикрывает двери и садиться напротив.

Я когда-то был влюблен.

В свою первую жену.

Да, - он выглядит удивленным, но продолжает. – Я женился в девятнадцать лет. Даже в те времена это считалось довольно ранним браком. Я женился, потому что любил ее до безумия. Но оказалось, что несмотря на наши чувства, нам тяжело быть вместе. Мы были молоды, кровь играла в венах, мы ревновали друг друга, как сумасшедшие, ссорились и мирились, но не могли ни минуты друг без друга. Ей это нравилось. Я знаю. Сейчас, столько лет спустя, я могу сказать, что мы оба были такими – требовали от жизни по максимуму, давали все, что было и брать хотели столько же. Но пару лет спустя это стало тяготить. Постоянные ссоры заканчивались примирениями, которые больше не радовали. Появилась какая-то пустота, недосказанность. И когда она сообщила, что беременна, нам обоим показалось, что вот он – выход. Но на втором месяце случился выкидыш. Она не хотела видеть меня. Я же понимал, что лучше не станет. Мы развелись. Но я всегда ее помнил, не мог забыть. Подобных ей я больше не встречал. Только она задевала за живое, только она.

Отец вдруг останавливается и смущенно откашливается. Я замечаю, что он чувствует себя неловко, рассказывая о своей любви к чужой женщине собственной дочери. Но понимаю, что почему-то для него это важно. И молчу в ожидании продолжения.

Он с минуту не говорит ни слова, только тяжело вздыхает, вспоминая что-то почти забытое.

Когда я встретил твою маму, мне показалось, что все можно начать заново. Каждый человек заслуживает счастья или хотя бы еще одной попытки. И я ею воспользовался. Мы поженились, а через год появилась ты. Мне показалось, что вот оно – мое предназначение. Я должен быть отцом. Я был так рад, что не мог перестать улыбаться людям на улицах, а однажды расцеловал булочницу. Это было тогда, когда ты сказала свое первое слово. «Па». – Отец улыбается. Я знаю эту притчу. Мама до сих пор втайне злится, что моим первым словом было не «мама». – А потом я встретил ее. Опять. И жизнь закрутилась заново, с еще большей силой. Не думай, Ира, что я хоть на секунду забыл о тебе. Я все так же любил тебя, но ее … мои чувства к ней невозможно описать. Она была моими нервами, она давала мне весь мир, который доступен человеку через его органы чувств. Никогда я не переживал так остро, не чувствовал сильнее грозу на море, или слепой дождь, или прикосновение. Я верю в то, что у каждого из нас есть половинка. Очень немногим везет встретить ее, узнать, остаться рядом. Большинство так и не встречают того, кто подходит нам идеально, как пошитый на заказ костюм, как наша собственная кожа. Мы можем жить со многими, иметь общих детей, интересы, общую жизнь. Но только с одним единственным человеком это не кажется чем-то неестественным. Только с этим человеком ты понимаешь, что, наконец, стал целым.

Но мама сказала тебе, что нельзя быть эгоистом и забыть о дочери, - я знаю, как мама умеет давить.

Это же мама пытается сказать сейчас и тебе. И поэтому так злится на меня. Будто мои гены передали тебе еще и что-то от моих поступков.

Ты уступил ей. И я не знаю, что было бы, уйди ты от нас тогда. Я ведь действительно выросла хорошим, полноценным человеком благодаря вам обоим.

Милая, ты никогда бы не была покинутым ребенком. Я бы не смог просто так уйти. Ты – мое незабываемое, самое важное событие в жизни, самое прекрасное, на что я способен.

Ах, папа…

Я не ушел тогда по многим причинам. Из-за тебя, из-за чувства вины, но больше всего – из-за того, что не был уверен, что находясь рядом с ней, смогу быть снова счастливым. У нас уже не вышло однажды. В ней будто что-то надломилось. И это шероховатость, эта зазубрина не давала механизму работать гладко. Ее иногда словно переклинивало, и она все больше отдалялась от реальности.

Но ты любил ее.

Любил. Но и тебя я любил тоже, и твою маму.

Не нужно, папа.

Любовь ведь бывает разная. Твоя мама – самый надежный человек, которого я знаю. Она не оставит меня в беде, не предаст, она приложила огромные усилия, чтобы мы прошли через все невзгоды и остались семьей.

Ты счастлив, что так вышло?

Конечно.

Я ищу подтверждения словам отца в его лице, в глазах, которые почему-то не смотрят на меня.

Я не жалею ни минуты о своем решении. Мне достаточно посмотреть на тебя, чтобы еще раз понять, что я поступил верно. Но Ира, дочка, если ты нашла счастье с другим, не насилуй себя, не мучайся, просто живи так, как подсказывает сердце.

И произнося это, отец уже не отводит взгляд.

Несколько дней прошли, как в тумане. Я не могу усвоить ту информацию, которую получила от своих родителей. Все время думаю,

какой вырастет Женя. Чем отзовется ей мамино счастье?

Мы ездили смотреть мебель, но ничего не выбрали. Тень повисла надо мной, над моей дальнейшей судьбой. Она была такой плотной и осязаемой, что лучи августовского солнца, еще горячие, даже знойные, рассеивались, приглушались сквозь эту пелену.

И однажды мир перевернулся.

Я вернулась домой чуть раньше, по пути забрав Женю из садика. Сергей утром на два дня уехал в столицу в командировку. Я занималась приготовлением ужина, когда заметила, что Жени не видно.

С прихваткой в руке я обхожу всю квартиру, но нигде не нахожу дочки. Потом замечаю, что моя сумочка, оставленная на диване, выпотрошена. Подхожу к ней, запихивая содержимое обратно, и обнаруживаю, что нет телефона. Меня начинает потряхивать. Я громко зову Женю, но не получаю ответа.

Истерично проверяю все углы, все потаенные местечки, где она может прятаться. Пока не обнаруживаю, что нет ее босоножек у входной двери.

Я бросаю сковородку на зажженной плите, босая выбегаю в коридор, устланный ковровой дорожкой. Сердце бьется так сильно, что я не слышу звуков вокруг. Мне страшно, как никогда в жизни.

Лифт приезжает почти мгновенно, но ползет вниз невероятно медленно.

В холле за своей стойкой сидит консьерж. Теперь я радуюсь тому, что живу в таком доме.

Здравствуйте. Вы маленькую девочку не видели?

Здравствуйте. А вы из какой квартиры?

Шестьдесят седьмой.

Снята на имя господина Вронского?

Да какая, к черту, разница!? Вы видели маленькую пятилетнюю девочку или нет? Пшеничного цвета волосы, глаза голубые.

Не уверен.

Тогда на кой черт вы здесь сидите?!

Я понимаю, что веду себя крайне грубо, но ничего не могу поделать. Я в ужасе.

Бегу к выходу. Ее нигде нет. Улица практически пуста, только несколько прохожих неторопливо бредут по своим делам. От приступа паники у меня начинает темнеть в глазах, а пульс зашкаливает.

Консьерж выскакивает вслед за мной. Смотрит на мои босые ноги и пытается что-то мне сказать, но я не слышу. Только вполголоса причитаю, как одержимая.

Какой-то мужчина средних лет подходит ко мне и трогает за локоть.

Женщина, я видел девочку там, за углом. Маленькая девочка, лет шести, светленькая, по телефону разговаривает.

Я срываюсь с места, бегу, не ощущая колючего асфальта под ногами. По-моему, за мной бежит и напуганный консьерж.

За поворотом, у парфюмерного магазина, на самой нижней ступеньки сидит Женя. Она смотрит на мобильный. Фотография Влада, смеющегося, счастливого, тот самый снимок, который я поставила на звонок, светиться отчетливо на большом экране моего телефона. Моя дочка водит по изображению большим пальцем правой руки и горько плачет. Так тихо, но пронзительно, словно душа ее разрывается на тысячи осколков. Дети никогда так не плачут. Но она уже и не ребенок. Она просто человек, который страдает и ничего не может с этим поделать. Она целует фотографию отца и что-то шепчет.

Я замираю в паре метрах от нее. Она поворачивает ко мне свое личико, и я вижу, насколько она несчастна. Все горе вселенной сжато до размеров маленького тельца, до невероятно голубых глаз, ставших еще более пронзительными на фоне покрасневших от слез белков.

Папа сказал, что приедет, но я не знаю, где я.

В ее маленьких руках мой телефон кажется огромным. Ее плечи подрагивают, из носа течет, она вытирает локтем мокрые щеки. И я понимаю, насколько слепой была.

Я никогда не найду ей отца лучше, чем Влад. И она не примет никого другого. А без него она будет несчастной, такой невыразимо несчастной, какой только может быть пятилетняя девочка.

Падаю рядом с ней, ноги не держат, голос отказывается повиноваться. Обнимаю ее дрожащими руками. Чувствую ее боль как свою, только еще во стократ сильнее. Она стала плохо есть – я не поняла истинной причины ухудшения аппетита, она перестала смеяться –я решила, что это детские капризы. А на самом деле она все больше становилась несчастной. И молча переносила все, что выпало на ее долю.

Я не смогу переступить через свою дочь на пути к собственному счастью. Я убиваю мою маленькую девочку, когда откровенно люблю другого мужчину. И ее горячие слезы сейчас капают мне на шею, выжигают позорное клеймо хреновой матери, эгоистки, которая вдруг вознамерилась взбунтоваться, собралась отказаться от своих обязанностей, принести в жертву любви свой священный долг – долг матери перед своим ребенком.

Краем глаза вижу пораженного консьержа, который топчется рядом, не зная, что делать и что сказать.

Мой телефон звонит. Я беру его из хрупких пальчиков, влажных и дрожащих.

Да, – не узнаю своего голоса.

Ира, что происходит? Женя мне только что позвонила, рыдала, чтобы я забрал ее. Сказала, что убежала.

Я нашла ее. Все в порядке.

Какой, к черту, порядок?! Где вы?

Магазин «Жюльетт», Майский проспект.

Я сейчас буду. Никуда не уходи, слышишь?!

Да.

Я нажимаю на отбой. Запрокидываю голову назад и беззвучно вою в небо, прижимая к себе Женю. Испуганный консьерж трогает меня за плечо.

Вам что-нибудь надо? Я могу чем-то помочь?

Вот ключ. Закройте квартиру, пожалуйста. Я не успела.

А вы не вернетесь туда?

Я плачу. Я не вернусь.

Только за вещами.

Влад забрал нас домой. Женя заснула у меня на руках, на заднем сидении. Он пытался поймать мой взгляд в зеркало заднего вида, но я не хотела на него смотреть. Я хотела умереть.

Он перенес Женю в ее комнату, с ужасом поглядывая на мои окровавленные ноги. Молчал, словно боялся задавать вопросы, глядя на своих растрепанных, бледных, заплаканных женщин.

Я пошла в ванную, вымылась, и упала на диван в зале в полном изнеможении. Словно сознание потеряла. В руках я зажала разряженный в ноль телефон.

Утром проснулась от звона посуды на кухне. Привычные звуки, такие знакомые. Ноги укрыты пледом. Под головой подушка. Влад постарался.

Вода из крана едва теплая, мне все-равно. Умываюсь, вытираюсь полотенцем, которое повесила здесь больше месяца назад. С тех пор его никто не поменял. Да и не было необходимости.

На кухне меня ждет Влад. Разговора не избежать. Медленно сажусь напротив. Он тут же ставит для меня чашку чая. С трудом беру ее в руки. Вся тяжесть мира на моих плечах. Смотрю на него устало.

Что произошло вчера, Ира?

Женя за тобой скучает.

Ей так плохо?

Да.

И что ты собираешься делать? Как ты вообще допустила, чтобы она сбежала?! Где были твои глаза, мать его так?!

Готовила ужин. Убирала в комнате свои вещи. Заглядывала в ванную, чтобы поменять зубные щетки.

Ты что, не слышала, как она вышла?

Нет.

Да что ты говоришь, как робот какой-то? Будто тебе все-равно!

Нет, не все-равно.

Вот и сейчас такая же.

Чего ты от меня хочешь, Влад? Услышать, как я испугалась, как мне тяжело было видеть ее такой? Как я готова была все отдать, лишь бы мой ребенок не страдал?

Ты сама виновата, Ира.

Да. Виновата.

На мои плечи давит вина. Остальной мир здесь не при чем. И я сдалась. Больше нет ни надежды на счастливое будущее, ничего. Только пустота, холодная, зыбкая, бесконечная.

Ира, что ты со всеми нами делаешь? – Влад отчаянно проводит рукой по волосам. Я молчу. – Ира, возвращайся, слышишь? Ты же мучаешь нашу дочку. Я сделаю все, только возвращайся. Я готов …

Хорошо.

Он пораженно замолкает. Мне все-равно. Я буду играть свою роль. Я знала, что не принадлежу себе с тех самых пор, когда мой ребенок впервые громко закричал в родильном зале. Просто на какое-то время я позволила себе забыть об этом, я вспомнила, каково это – быть свободной, делать выбор, опираясь только на свои желания.

Ты вернешься?

Да.

Хорошо. – Он опускает голову. Я вижу, как дрожат его пальцы. Он ловит мой взгляд. – Хорошо.

Делаю глоток безвкусного чая.

Я не надеюсь, что все сразу наладится.

Не хочу говорить. Для меня дальнейший сценарий ясен – я продолжаю притворяться, как и раньше, и моим единственным утешением станет любовь дочери.

Женя, сонная, с опухшим личиком, появляется на пороге кухни.

Привет, солнышко!

Влад вскакивает со стула и обнимает дочку крепко и сильно. Но она не возмущается. Только смотрит на меня через его плечо.

Мы теперь опять с папой? Да, мамочка?

Да.

День жаркий, ветер - и тот не приносит прохлады. Солнце в зените. Я иду пешком через весь город, чтобы собрать наши вещи. Чтобы отправить их в старую жизнь. Сегодня возвращается Сергей. Не могу думать об этом.

Я тяну время. Пока еще я его любимая, его женщина, и пока еще он мой. Через несколько часов он отречется от меня.

Влад ни о чем не спросил. Только помог отыскать в шкафу мои старые сандалии. Женя же дернула за руку, когда я открывала двери.

Мама, когда ты вернешься?

Сегодня, я вернусь ближе к вечеру. Только вещи наши заберу и опять приеду.

Блузка взмокла на спине и подмышками. Волосы прилипли к вискам. Я с утра ничего не ела.

Все тот же консьерж протягивает мне ключ, но как только хочет что-то спросить, я отворачиваюсь.

В квартире тихо и прохладно. Работают кондиционеры. Грязная сковорода, полностью закопчённая, с остатками куриных котлет, так и стоит на плите. Начинаю отмывать ее ершиком и средством для посуды. Потом берусь за остальную квартиру.

Вымываю на кухне все поверхности, термопот, духовку, даже барные стулья, на которых мне так нравилось пить утренний чай.

Собираю Женины вещи в чемодан. Оставляю подарки Сергея на тумбочке. Они будут напоминать дочке о плохих временах, а мне… мне будет больно на них смотреть.

Мои вещи помещаются в чемодан и две огромные сумки. Ставлю все у двери и звоню консьержу, чтобы вызвал службу, к которой здесь обращаются почти все во время переезда. Удобно, дорого, претенциозно.

Сажусь на любимый высокий стул лицом ко входной двери и жду носильщиков.

Понимаю, что нужно поговорить с Сергеем, объясниться с ним, но как же мне хочется струсить и покинуть эту квартиру вместе с моим багажом. Нужно быть невероятно сильным человеком, чтобы отречься от своего счастья, чтобы попробовать на вкус амброзию и больше никогда не прикасаться к ней губами, чтобы оставить лучшую часть себя другому человеку, не важно, что он сделает с нею – будет ли хранить или выбросит от обиды в мусорное ведро.

Я поняла, что с того самого момента, как родилась Женечка, мое сердце начало биться в ее груди, рядом с ее маленьким сердечком. Потому так остро я чувствую все ее переживания, потому мне в тысячу раз больнее, чем ей, когда она поранится или расстроится.

Но оказывается, душа моя тоже не принадлежит мне больше. Когда я влюбилась, когда меня сразили бирюзовые глаза, она затрепетала, как живая, и потянулась к любимому мужчине, прильнула к нему, словно кошка. Она пела, когда он любил меня, она торжествовала, когда он отказался от других ради меня, она дышала негой, когда он просто был рядом.

И когда я уйду, она останется вместе с ним. Хочет он того или нет, но две половины одного целого так или иначе будут вместе. А от меня останется лишь пустая оболочка.

Дверь отворилась, но вошли не носильщики.

Он широко улыбнулся, заметив меня, и раскинул руки, ожидая, что я подбегу, как часто бывало, когда я ждала его с работы. Я подошла медленно, свинцовые ноги едва передвигались. Обняла его и уткнулась лицом в грудь.

Что произошло, солнышко? Я испугался, когда наш консьерж сказал мне, что у вас случилось что-то ужасное. Он решил, что ты выехала. Я ничего не понял. Кто-то сбежал…

Я отстраняюсь, чтобы сказать самые страшные слова в своей жизни. Но не знаю, с чего начать. Я трусиха.

Смотрю на него, его улыбка тускнеет и гаснет совсем. И тут он замечает чемоданы у двери.

Я никогда не видела умирающего человека. Мне всегда казалось, что самое страшное в этом процессе – это видеть его глаза. Как вдруг, будто вспышка, приходит понимание неизбежного, как отчаяние сменяется страхом, а потом смирением, и, в конце концов, они гаснут, становятся холодными, безжизненными, как мертвые высохшие озера.

Сейчас я вижу нечто подобное. В глазах Сергея появляется догадка, перерастает в уверенность, и эта уверенность начинает убивать нашу любовь.

Вспыхивает и сгорает дотла надежда на совместную жизнь, корчится, исчезая, доверие, снопом искры взрывается страсть, разлетаясь серым пеплом в его бывших, когда-то яркими, глазах.

И последней уходит любовь. Она забирает внутренний свет, неуемную энергию, всегда плещущуюся в нем через край, спрятанную смешинку, открывшуюся мне совсем недавно, и необычайную глубину его взгляда в те моменты, когда он смотрел на меня.

Отворачиваюсь. Не хочу знать, что придет на замену. Не смогу этого вынести.

Ты уходишь, – он не спрашивает. Только констатирует факт. От его голоса замерзает воздух вокруг. Мне холодно, как же мне холодно.

Да.

Ты уходишь из-за дочери.

Да, - я шепчу.

Ты сделала свой выбор.

Он проходит мимо меня. Он знает, что я не изменю решения. Я не уверена, что он понимает, что мне тоже тяжело, что я тоже умираю вместе с ним. Но в его тоне нет ни капли жалости, он не намерен умолять или просить подумать еще раз. Он горд.

Подходит к окну, засунув руки в карманы брюк. Плечи широко расправлены, но мне кажется, они сейчас тверже камня. Он не хочет смотреть на меня.

Я не хотела, чтобы так кончилось, Сережа. Я попыталась, я тоже хотела жить с тобой, жить вместе, родить тебе ребенка …

Молчи! – он грубо прерывает меня. – Ради Бога, замолкни!

Прости. Наверное, тебе сейчас все-равно, что я скажу, но помни – никого я не любила так сильно, как тебя. И не полюблю.

Ты уже любишь, Ира. И эта любовь оказалась сильнее. Уходи.

Смотрю на него в последний раз. Знаю, что больше не увижу. Тяну к нему руку. Прикоснуться бы напоследок, почувствовать его своей кожей… Но он неприступен. Он уже далеко от меня. Мне никогда больше не дотянуться. Моя ладонь бессильно падает.

Мир не мал, ни огромен, он не жесток и не ласков. Ему наплевать, просто наплевать на всех нас.

Солнце просвечивает сквозь листву, играет тенями и бликами на моем лице, пытается заглянуть в глаза. Но что можно увидеть в глазах слепого? Разве только свое отражение.

Я иду по парку. Как я здесь оказалась – не знаю. Не помню, как вышла из квартиры, не понимаю, который сейчас час и где моя сумочка. Иду, не разбирая дороги, но не потому, что глаза застилают слезы. Иногда горе невозможно облегчить слезами, невозможно выразить словами или ослабить плачем. Оно так велико, что не может выйти наружу.

Мое горе – единственное, что живо в моем пустом теле. Оно выжгло мне глаза, оно иссушило внутренности, оно все еще заставляет меня двигаться. Зачем?

Птицы оглушительно трещат на ветках, прячась от лучей, играя друг с другом, перелетая стайками с одного дерева на другое. Но, завидев меня, они разом смолкают.

Когда-то, кажется, вечность назад, мне казалось, что птицы прислушивались к моему счастью. Как же я ошибалась. Они чувствовали надвигающуюся беду. И сейчас они боятся петь, потому что ни одна птица не захочет, чтобы ее песня стала похоронной.

Они молча провожают меня взглядом, слушая, как звучит горе. Это кричащая пустота, это безмолвное отчаяние, такое громкое, что его не перепеть даже самым отменным и искусным певцам.

Любой звук, брошенный в пространство, распадется на осколки и рассеется, словно его и не было.

Мне не страшно в этой тишине. Просто сейчас я как никогда чувствую свое одиночество.

На самом деле, я не ощущала раньше, что это такое. Я томилась, страдала, но не понимала, что значит оказаться совсем одной. Это можно почувствовать только тогда, когда у тебя отнимут самое желанное, то, без чего невозможно дышать, лишат возможности выбора.

Мать всегда займет позицию своего ребенка, не задумываясь, шагнет на его сторону. Такова сила инстинкта, так заложено у нее природой. Она будет любить его, красивого или нет, глупого или умного, послушного или взбалмошного. Она будет защищать его ценой собственной жизни. Она отдаст все за его счастье. Это не выбор. Это просто действие, которому невозможно противиться.

Любовь к мужчине – иное. Это желание обладать им и подчиняться ему, давать и брать, соединиться с ним и стать частью друг друга. Потребность в близости, в нежности, в доверии. Это исходит из сокровенных глубин подсознания и души. Желание личное, основанное только на субъективном ощущении, непреодолимой потребности, рожденной в мыслях и чувствах. Это выбор женщины. Потому что она решает, любить его или нет, она вручает ему всю себя, сама кладет свою судьбу ему в руки, надеясь, что он будет бережно обращаться с ней.

Я не виню Сергея в том, что у нас не получилось ничего построить, но я так хочу, чтобы и он не винил меня. Хотя я нанесла ему сокрушительный удар. Я знаю, чувствую. И сделала я это тогда, когда он максимально мне открылся.

Одиночество – это утрата. Такая, после которой больше нечего терять.

Все кружится, мир вокруг зыбкий и неустойчивый.

Я уходила под обжигающее, ледяное молчание. И так же, не решаясь произнести вслух, молча кричала ему, чтобы оглянулся мне вслед, чтобы сказал хоть что-нибудь, чтобы дал в последний раз взглянуть ему в лицо, запомнить сине-зеленые глаза, чудесные, неповторимые, любимые. Но он так и остался стоять, глядя в окно, такой близкий еще мгновения назад и такой далекий теперь.

Что же сейчас никто не скажет мне, что жизнь продолжается, даже ветер не напоет о чем-то вечном и неизменном. Тишина, давящая, невыносимая.

Отупение проходит. Я начинаю чувствовать, как дрожат похолодевшие руки, как я спотыкаюсь о неровную брусчатку. Что-то давит на грудь. Оттягиваю узкий ворот блузки.

Я не знаю, как люди ходят по земле, когда у них отнимают что-то важное, ценное, как они могут дышать, если нет желания, чтобы сердце билось. Как они выносят смену времен года, как терпят неумолимый ход времени, которое попытается стереть из памяти даже воспоминания о том, что у них было когда-то?

С каждым шагом я все больше удаляюсь от недолгих мгновений ослепительного счастья.

Прости меня, прости, если когда-нибудь сможешь, если вспомнишь меня.

Небо яркое, уже не такое светлое, как днем, потемневшее от приближающихся сумерек. Не смогу больше смотреть на его цвет у горизонта, там, где оно еще на полтона темнее, где становится бирюзовым.

Кружится? Танцует? Падает.

Земля уходит из-под ног. Я не ощущаю боли, когда бьюсь головой о мощеную дорожку.

Не могу перестать смотреть на кусочек неба, как бабочка не может устоять перед манящим зовом огня. Наконец, оно расплывается. Блаженная слепота, блаженное беспамятство.

Глава 24

Я очнулась в больнице. Так как у меня не было при себе ни сумочки, ни телефона, ни документов, когда я открыла глаза, поняла, что нахожусь в палате, в абсолютном одиночестве. Это не испугало меня, я просто снова закрыла глаза и попыталась отключиться. Не было ни желаний, ни эмоций. Ничего. Абсолютная пустота. Словно из дома, в котором прожила много лет, вынесли все – мебель, технику, цветочные горшки, полки с вазочками и статуэтками, даже забытую на подоконнике книгу. От стен отдавалось бы гулкое эхо, если бы я решилась заговорить. Но именно поэтому я и молчала. Я не хотела слышать страшный звук пустоты, разлетающийся в пустых комнатах, глухо затихающий где-то в дальнем углу. Я хотела тишины и забвения.

Назойливая медсестра не позволила мне забыться, пока не выяснила, кто я, кому следует сообщить о том, что я попала в больницу.

Уже через сорок минут у моей постели сидел Влад. Дочку он завез к своей маме, моим родителям ничего говорить не стал.

Сказал, что испугался, когда привезли мои вещи, в том числе и сумочку, а меня все не было.

Доктор – моложавый мужчина лет сорока с седыми висками – сказал, что у меня случился гипертонический криз, что это могло привести к инсульту, почти привело, хорошо, что мне вызвали скорую, и медики вкололи мне что-то от давления. Заметил, что жара часто так действует, но, в основном, с подобными жалобами за помощью обращаются люди постарше.

Ничего, полежите у нас пару дней, капельницы вам покапаем, выйдете, как новая копейка.

Инсульт?

Не удивляйтесь, сейчас и у молодых это случается. Скажите, вы принимаете какие-нибудь препараты?

Противозачаточные таблетки.

Отказывайтесь. По новым исследованиям есть риск ишемического инсульта. Тем более, если вы нервничали, были какие-то сильные физические нагрузки. Так что забываем о таблетках.

Хорошо.

Сколько ей здесь нужно будет лежать?

Три дня, а там посмотрим. Можно будет лечиться и амбулаторно.

Чтобы не пугать Женю, о моем состоянии ей ничего не сказали. Она просто провела у бабушки три дня, а потом я вернулась домой.

Наша старая квартира казалась мне чужой. Я лежала на диване, рассматривая фотографии на стене, казавшиеся отзвуками из какой-то другой жизни, смотрела на шторы кремового цвета, которые я когда-то хотела заменить. Сейчас мне просто не было до них никакого дела.

Мы не разговаривали с Владом на щекотливые темы. Не обсуждали мою измену, не говорили о будущем, просто жили, как могли, стараясь не задеть друг друга неуместным вопросом. Но между нами пролегла трещина, и теперь это видели оба.

И однажды, осторожно передвигаясь по квартире, я поняла, что не хочу жить с человеком, с которым мне комфортно только молчать. Я думала о том, что могу готовить ему еду, стирать его одежду, но все это я бы делала точно так же и для дальнего родственника, вынужденного жить с нами. Я не хотела видеть его лицо, глаза, цепляющие мой взгляд с какой-то тихой надеждой, с жаждой ответа. Меня это раздражало. Я хотела швырнуть об стенку любимую декоративную фарфоровую тарелку, которую он подарил мне на юбилей нашей свадьбы. Если у меня не поворачивались губы сказать ему о своих чувствах еще раз, то я хотя бы разломала бы все, что свидетельствовало о его непонятной, неприятной любви.

Женя опять стала тихой, незаметной. Это состояние пришло на смену бурной, почти нервной радости практически через неделю после нашего возвращения. Если раньше она была несчастной, а поэтому замкнутой, то теперь я не могла понять причину перемен в ней. Возможно, моя девочка повзрослела? Испытания делают нас старше. Я не хотела, чтобы это случилось так рано. Я не знала, как реабилитироваться в ее глазах. Но самое страшное было то, что она-то меня ни в чем и не обвиняла.

Сделать видимость влюбленности во Влада для нее, самого чуткого наблюдателя, я бы никогда не смогла. Пусть меня назовут жестокой, пусть скажут, что я должна была постараться, но я слишком много раз обманывала, не договаривая, не показывая то, что на самом деле думала и чувствовала. А теперь это претило мне, вызывало отвращение.

Я снова была на ногах, пошла на работу, забирала Женю из садика, принимала у нас родителей, пытавшихся скрыть беспокойство под наигранной веселостью. Я готовила пироги по воскресеньям, поливала увянувшие цветы, вытирала пыль с фотографий на стене, делала все, что обычно, но действовала, как робот, а не как живой человек.

По вечерам, лежа в своей постели, я разминала онемевшие руки, которые кололи иголочками. И всеми силами пыталась не думать о нем. О запахе его дыхания, густых волосах, которые я любила пропускать через пальцы, о его близости, дарившей мне покой, тепло, счастье. И, обняв себя руками, я пыталась представить, что лежу в его объятиях.

Мы спали с Владом в разных комнатах. Он не пытался заявить о своих правах супруга вновь. И я вздыхала с облегчением. Но каждого вечера я боялась, как огня. И всегда ложилась спать рано, сразу после того, как уложу в постель Женю. Закутавшись в одеяло до глаз, я опасалась, что он однажды попытается раскутать мой кокон. И у меня были причины так думать.

Влад изменился. Спешил с работы домой, пытался взять на себя часть моих обязанностей, я впервые за несколько лет увидела его с половой тряпкой в руках. Но сейчас все это уже было неважно. Он хотел восстановить семью, а я понимала, что восстанавливать нечего. И даже не пыталась ему помочь. Но и не сказала, что все напрасно.

Не знаю, что со мной было. Словно вся заледенела. Уколись я иголкой, обожгись о сковороду – ничего не вызывало реакцию. Казалось, даже боль стала безразлична моему телу.

Прошло еще две недели. Наша семья напоминала кукольный театр, где каждый играл свою роль, но никто не был счастлив.

Однажды, перебирая свои вещи, я наткнулась на засохшую оливковую веточку, сорванную когда-то в саду на Крите, выросшую под жарким солнцем на засушливой, бурой земле, зацелованную соленым ветром. Запах еще улавливался, тонкий, немного терпкий. Я сжала ее в пальцах, провела по щекам, по губам. Мне показалось, что я слышу звук прибоя, что свежий бриз приносит отзвуки мужского смеха и тихих женских вздохов.

Я беззвучно плакала в ванной до тех пор, пока меня не застала Женя. Она молча села, обняла меня, и мы просидели так, пока мои слезы не высохли. Впервые не я утешала моего ребенка, а она меня.

Этот день начался также, как и обычно. Я на работе, просматриваю утренние газеты и сайты новостей. Это входит в мои обязанности. Составляю обзор прессы и несу Людмиле Владимировне. Если городские новости каким-то образом касаются ее управления, она должна отчитаться перед мэром.

Невыполнение социальных обязательств, задержка выплат льготным категориям населения, вечные ссоры с транспортниками из-за бесплатных перевозок. Однообразно, неинтересно.

Печатных СМИ становится все меньше, они уступают лидерство интернет-изданиям. Но именно в газеты обращаются старички за помощью и с требованием справедливости.

И я люблю листать шуршащие страницы. Запах свежей типографской краски и бумаги всегда наталкивает меня на мысль о том, почему еще новости принято называть свежими.

Отложив небольшую стопку в сторону, я берусь за клавиатуру. Городские сайты не изобилуют по-настоящему интересной, важной информацией. В основном, перечисление коммунальных проблем, спорных земельных вопросов и статистика ДТП, убийств и краж. Из новостей культуры выставки местных художников, редко – знаменитостей, отчетные концерты детских домов творчества и всяких кружков. Делаю пометки в блокноте с кратким изложением проблем, клацая мышкой по заголовкам, практически заканчиваю и уже решаю закрыть очередной сайт, как вдруг мой взгляд падает на колонку светских сплетен. Обычно я не захожу туда – слухи о местных знаменитостях меня не интересуют и не касаются работы. Но в этот раз меня привлекает фотография красивой темноволосой девушки, стоящей под руку с улыбающимся мужчиной. Я клацаю на заголовок и резко склоняюсь к монитору.

«У компании «ИнтерАктив» вскоре может смениться руководитель». На снимке Вронский смотрит куда-то в сторону, а Настя – прямо на него. Я помню ее наряд – шикарное темное платье, подчеркивающее молодые формы. Она была в нем в тот самый вечер, когда я познакомилась с Вронским.

«Анастасия Хомутова, один из менеджеров компании «ИнтерАктив», а так же единственная дочь ее владельца и основателя Валентина Петровича Хомутова, на светской вечеринке намекнула, что, возможно, скоро перестанет быть одной из самых завидных невест города и наденет на свой безымянные палец золотое кольцо. Ее жених, креативный директор компании отца, успешный молодой человек, по определению самого господина Хомутова, будет его достойной сменой. Настя не назвала конкретной даты, однако намекнула, что встречается с Сергеем Вронским уже довольно давно. А потому затягивать со свадьбой они не будут. Что ж, можно только пожелать…»

Строчки поплыли перед глазами. Голова стала тяжелой, грудь сдавило, дышать стало невозможно.

Я вскакиваю со своего места и несусь в туалет. Дрожащими руками поворачиваю кран, набираю в ладони холодную воду и выплескиваю на лицо. Косметика течет, под глазами образуются темные круги. Я снова обдаю лицо, пытаясь справиться с трудным, частым дыханием, с головокружением, с бешенным пульсом, гудящим в ушах.

Он женится. Он решил оборвать все одним махом. Теперь я знаю, что он сделал с моей душой, которую я оставила ему, уходя. Он выбросил ее в мусорное ведро. Как и воспоминания о глупой женщине, опрометчиво в него влюбившейся.

Отираю шею холодными руками. Что ж, я сама его бросила. Мне не в чем обвинить его. Я вернулась к мужу. Отчего бы и ему не устроить свою жизнь? Тем более, стать главой компании.

Минут сорок торчу в туалете, пытаясь смыть остатки косметики и не допустить повторной госпитализации. Меня трясет так, что я серьезно думаю о том, чтобы позвонить в скорую. Но потом впиваюсь ногтями в свой живот, стараясь сделать как можно больнее. Красные капли выступают на коже, но боль отрезвляет. Я думаю о Жене, думаю о своем главном сокровище, о том, чтобы быть сильной ради нее, чтобы побороть все свои недуги. Постепенно дыхание приходит в норму. Лицо бледное, но уже не мертвенно-голубое. Вытираю кровь салфеткой. Потом открываю дверь и иду по коридору в свой кабинет.

Серые стены, холодный свет люминесцентных ламп, одинаковые деревянные двери. Это последние годы моей жизни? И будущие?

Захожу в свой кабинет, замечаю, как потрепано мое кресло, как оббит по углам мой стол. Пока в голове еще не прояснилось после приступа, гляжу на свою повседневную жизнь глазами незнакомки.

Здесь нет ничего, что дает удовлетворение: ни радости от работы, ни денег, ни перспективы. Нет ни одной счастливой семейной фотографии на столе, даже живых цветов нет. Будто я вовсе здесь не работаю. Ничто не говорит о моем присутствии, кроме сумочки в углу.

В окне видна дорога и стоянка. И лишь неясный, размытый силуэт мужчины возле красивого автомобиля - непрошенное воспоминание -возрождает в душе движение, эмоциональный проблеск.

Это не мое место.

Все будто обрубило одним махом.

Я больше не хочу заниматься тем, что не находит отклик в сердце, я больше не хочу видеть места, которые напоминают мне о том, о ком я не хочу вспоминать.

Жизнь встряхнула меня, она не надавала пощечин, она била ногами. Но от этой боли в голове у меня прояснилось. Я увидела свое прошлое, мои похожие один на другой дни, и ужаснулась.

Работа не для души и не ради прибыли, муж, которого не люблю, но почему-то живу с ним. Все будто специально подобрано так, чтобы не иметь возможности развиваться, меняться, приходить к чему-то новому. И я сама в этом виновата. Слишком снизила планку, боялась что-то потерять, желала зафиксировать момент, который хотя бы как-то держит в рамках, на плаву.

Я поставила галочку напротив каждого пункта в своей анкете. «Работа» - есть, «семья» - есть, «дети»- есть. Как в школе, когда каждый пытался составить свой жизненный план, четко зафиксировать предпочтения, достижения, даже мечты, и потом выставлял это другим напоказ.

Все, что положено, у меня, оказывается, есть. Я, как большинство, статистически считаюсь вполне счастливой женщиной. Даже интрижку успела завести. Но за всеми формальностями, которых я так жаждала, за этими достижениями, которые мне казались обязательными, я так и не успела пожить. Свидетельство стабильности еще на означают, что жизнь такая, какой тебе хотелось ее видеть. Очередной самообман, за которым прячутся миллионы. Мы настолько трусливы, что не просто делаем видимость счастья, но и не смотрим самим себе в душу. Потому что нам страшно понять, что все, чего мы достигли, на самом деле нисколько не соответствует нашим мечтам.

У меня в голове нет плана. Пока нет. Но одно я знаю – здесь больше работать не буду.

И еще - разведусь с Владом.

Мы не явились после испытательного срока в РАГС для подтверждения развода, но ничего, это можно повторить.

А потом … Я не знаю, что потом. Но мне нужна будет хорошая работа.

Еду за Женей. Сегодня отвезу ее к моим родителям. А когда буду забирать, поговорю и с ними.

Дочка ждет меня уже одетая, она очень сосредоточеная.

Что случилось, солнышко?

Ты знаешь, мама. Я подумала.

О чем?

Я беру ее за руку, и мы прощаемся с воспитателем. Выходим на улицу. Жара уже спала, солнце клонится к горизонту, прячась в листве. Наконец-то настоящий август.

Я подумала, мама, что ты можешь вернуться к Сергею, если хочешь.

Я останавливаюсь, как вкопанная. Смотрю на Женю, встречаю совершенно серьезный взгляд.

Зачем мне это делать?

Ты плачешь.

Я иногда плачу, как и все люди.

Но ты плачешь потому, что не хочешь быть с папой.

Почему ты так решила?

Ты больше не смеешься. С тех пор, как мы вернулись, ты не разговариваешь с ним совсем или очень мало. И никогда не смотришь на него.

Женя, солнышко, я не смогу больше вернуться к Сергею.

Почему, мамочка?

Потому что я сделала ему очень-очень больно. И он не простит этого мне.

Значит, ты будешь продолжать плакать?

Нет. Женя, я хочу сделать кое-что.

Что?

Я хочу, чтобы мы с тобой жили отдельно от папы. Нам больше нельзя быть вместе. Мы только делаем друг другу больно. А если мы станем жить отдельно, будет легче. Мы обязательно будем видеться, он будет забирать тебя на выходные или праздники, мы станем счастливее.

Я не знаю, - Женя смотрит а меня решительно и совсем по-взрослому. – Но если ты не будешь больше плакать, мы уедем от папы.

Мое ты солнышко.

Я наклоняюсь к ней и обнимаю. Быть матерью – сложно. Я делала ошибки и, наверное, сделаю еще не раз. Но как же легко их прощают нам дети. Это и наша радость, и вечный укор.

Нам нужно поговорить, Влад.

Давай поговорим.

Он устраивается в кресле, я присаживаюсь на диван. Челюсти больше не сводит от волнения, я четко формулирую свои мысли, потому что я больше не сомневаюсь.

Я хочу развода.

Ира, мы же только что начали все налаживать. Что за истерика?

Это не истерика, это обдуманное решение.

Я больше не хочу видеть тебя на больничной койке, я больше не хочу получать от Жени телефонные звонки, когда она рыдает в трубку.

Надеюсь, что ничего этого больше не повторится. Я хочу развода.

Очередные глупости, - он встает и начинает мерить комнату шагами.

Я поговорила с Женей. Она все понимает. Ей тяжело, но она готова к переменам на этот раз.

Не знаю, к чему все эти поступки, если мы уже определились – всем нам лучше в семье. Или ты опять переезжаешь к своему любовнику?

Не начинай злиться. Я хочу уйти от тебя, но жить мы с ней будем вдвоем.

Значит, любовь прошла?

Я оставила это едкое замечание без ответа.

Поедем заново подадим заявление.

Совсем с ума сошла?! Думаешь, я буду терпеть эти качели?

Я думаю, что нам нужно попытаться жить отдельно. Нам будет так легче. Неужели ты не видишь, что сейчас происходит?

Мы начинаем налаживать нашу жизнь! Я изменился, как ты и хотела. Я помогаю, больше времени провожу с вами, несмотря на то, что на работе полный завал.

Ты несчастлив, как и я, как и Женя. И это уже не исправить.

Ты просто не хочешь постараться. Ты могла бы сделать меня очень счастливым, как раньше.

Влад, несчастный человек не может сделать счастливым другого.

Мой муж смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом. Он тоже изменился. Переживания истончили черты его лица, сделали их более нервными и подвижными. Выражение глаз утратило безмятежность и веселость, стало более проницательным, настороженным. Все мы изменились.

Я не хочу, чтобы так все закончилось, Ира.

Неужели ты и сам не понимаешь, что иначе нам не пройти через это. Влад, я виновата перед тобой, если хочешь, я буду молить о прощении на коленях, но я знаю, что для тебя это неважно сейчас.

Я просто хотел, чтобы у нас все было ровно и гладко, так, как было всегда.

Нет, Влад. Это тебе так казалось. Я была буферной зоной, которая сдерживала любые колебания, будь их причиной ты или я. Неужели тебе хотя бы однажды не стало неудобно во время нашего затяжного молчания? Или ты всегда чувствовал, что я открыта, счастлива? Что нет недомолвок?

Нет, не чувствовал.

Так что же ты молчал?

А что мне нужно было спросить?

Ира, ты счастлива? Ира, может быть, нашим отношениям чего- то не хватает?

Это прозвучало бы так, будто я чем-то недоволен.

Почему это?

Да потому что такие разговоры заводят как раз те, кому чего-то не хватает. Это ты должна была начать.

Ты прав. Даже не так. Я не должна была все это начинать. Мне не следовало выходить за тебя.

Молчи. Не говори этого.

Я не была уверена, Влад. А такие шаги не стоит делать, если боишься, что оступишься и полетишь в бездну.

Я был счастлив все эти годы. У нас родилась Женя.

После ее рождения все вдруг изменилось. Я стала уставать, мы больше ссорились из-за каких-то мелочей, которые в итоге, словно ком, превратились в ледяную глыбу между нами.

Это всего лишь усталость, ты была вымотана, вот и все.

Нас отдаляли друг от друга те вещи, которые обычно делают семью крепче. Я не знаю, как ты этого не заметил.

Ира, у всех страсть проходит, остаются ровные, крепкие чувства.

Прости, но я не могу сказать этого о себе. Давай разведемся.

Ты … ты меня торопишь…

Куда уж дальше тянуть.

Мне нужно время.

Хорошо. Но знай – так или иначе, я разведусь с тобой. Лучше было бы, чтобы обошлось без суда.

Мне нужно поговорить с Женей.

Хочешь – поезжай за ней, но она сейчас у моих, скорее всего, готовится спать.

Тогда завтра … или послезавтра.

Послезавтра суббота.

Возьму ее с собой на работу, мне нужно будет подписать кое-какие документы и сделать пару звонков. А потом пойдем с ней погуляем.

Может быть, заберешь ее после работы?

Ей будет интересно. Это же не производство.

Все-равно…

Ира. Это обычный офис. Она посидит за компьютером, посмотрит на рыбок в приемной и прокатится на кресле по коридору.

Ладно.

Я не хочу, чтобы Женя ехала в их офис. Я боюсь того, что может произойти, если она встретится с Сергеем. Но как объяснить Владу мое нежелание? Остается только надеяться, что эта встреча не состоится.

Женя, хочешь посмотреть на рыбок?

Нет.

Останешься здесь, за компьютером?

Да.

Ну, я не знаю, а если кто-то войдет?

Кто?

Кто-то чужой.

Тогда я лучше с тобой пойду.

Хорошо.

Хотя в выходной офис практически пуст, все же молодежь частенько приходит сюда, чтобы доработать что-то, или просто спасаются от домашней скуки. Им нравится писать программы, создавать софт, что-то выдумывать.

Человек пять или шесть сейчас тусуются этажом ниже, но вполне могут заскочить и ко мне, чтобы показать свою идею или посоветоваться. Неугомонный народ – вместо того, чтобы воспользоваться телефоном, носятся туда-сюда. Или я действительно старею?

Женя, мама говорила с тобой?

О чем?

О том, чтобы нам жить отдельно друг от друга.

Да.

И что ты думаешь?

Мама плачет иногда.

Да?

Я видела. Она спряталась в ванной, но я ее нашла. Она несчастна.

А ты счастлива?

Если она перестанет плакать, если вы с ней не будете больше ругаться, то мне будет лучше.

А мы и не ругаемся.

Но если вы не ругаетесь, то почему не разговариваете друг с другом? Наверное, вы ругаетесь, когда я не слышу. Но если ты не будешь жить с нами, вы перестанете ругаться. Я когда ухожу в садик, то я не ругаюсь с вами. И вы меня не наказываете. Вас там нет.

Значит, ты хочешь, чтобы я ушел?

Нет. Но …

Ладно, я все понял, зайка. Но даже если я от вас перееду, я буду очень часто тебя навещать. Буду дарить игрушки, забирать тебя на выходные, и ты сможешь в любой момент позвонить мне, чтобы рассказать обо всем, о чем захочешь.

Хорошо, папа.

Мы заходим в приемную. Секретарь плечом держит трубку, одной рукой что-то клацает на клавиатуре, второй принимает факс.

Мне нужно поставить печать, Инночка. Шефа нет?

Нет. И мне кажется, что в ближайшем будущем и не предвидится. Поэтому меня срочно вызвали.

Почему?

По-моему, у него что-то произошло с Валентином Петровичем, - произносит она, прикрыв трубку рукой. - Какой-то конфликт.

Женя, наблюдавшая до этого за рыбками в огромном аквариуме, поворачивается и подходит ко мне.

Привет, - она очень воспитанная девочка, не тушуется даже перед незнакомыми людьми.

Здравствуй, Женя.

Как Максим?

Хорошо.

Я начинаю удивленно поглядывать на этих двоих. До этого я никогда не брал дочку на работу. Думал, что она станет мне мешать. Поэтому она с Инной не могла встречаться раньше.

А кто такой Максим?

Мой сын, - Инна улыбается, кладет, наконец, трубку, и внимательно смотрит на меня. Ее улыбка вдруг медленно гаснет. Она переводит растерянный взгляд на Женю, словно ее посетило некое озарение.

Он вместе с Женей ходит в садик?

Нет.

Инна замолкает, и мне почему-то кажется, что из нее сейчас и слова не вытянешь. Только глаза круглые, какие-то испуганные.

Поставь мне печать. Договор отправлю сам, все-равно еще с заказчиком переговорить нужно.

Она только кивает в ответ, достает печать, быстро шлепает на нужных страницах и хватается за зазвонивший телефон, как за спасательный круг.

Ничего не понимаю. Возвращаемся ко мне в кабинет. Женя идет рядом и, как ни в чем не бывало, держит меня за руку с таким отстраненным видом, будто она экстрасенс и знает все и обо всех.

- Женя, ты знаешь Инну?

Да.

Откуда?

Она однажды сидела со мной, когда маме нужно было работать, а я еще не могла пойти в садик.

Да?

Да. Она еще привела с собой Максима, чтобы мне не было скучно. Мы ходили в кафе, долго прыгали на батуте в игровой комнате. Было здорово.

Но откуда она там взялась?

Сергей ей позвонил.

Сергей?

Ну да. Он приходил к нам по вечерам. Они долго сидели с мамой, когда я уже спала.

Я остановился. Долго сидел с Ирой? Какого?..

Это было похоже на сокрушительный удар. Все тело словно расщепилось на атомы, разлетелось, вновь собралось в единое целое где-то на другом конце галактики.

Ира спала с Вронским. Вот к кому она ушла. Вот с кем изменяла мне.

Дышать становилось тяжело, я оттянул галстук.

А он все это время ходил рядом, смотрел на меня, как на придурка, и втайне посмеивался. В глазах помутилось.

Я забыл о документах, о том, зачем я вообще сюда приехал. Схватив со стола кожаную сумку, я мчусь к выходу.

Папа, ты куда?

О Господи, Женя.

Закрываю глаза. Я чуть не забыл о дочери.

Мы едем домой.

Ты уже закончил?

Да.

А погулять? Ты обещал, что мы сможем немного погулять.

Позже.

Она не спорит, хотя я не знаю, что бы я сделал, если бы она начала хныкать. Во мне плещется злость, нет, ярость.

Я веду машину, как сумасшедший. Женя пристегнута на заднем сидении. Заставляю себя не жать на педаль газа и немного сбросить скорость.

Как она могла? Неужели не понимает, что выставила меня идиотом? Спала с моим боссом, как последняя потаскуха. Ради денег? Или хотела меня унизить? Жила с ним? Любила его?

Когда мы выходим из машины у подъезда, я машинально оглядываюсь вокруг.

На детской площадке полно ребятни. Мамаши о чем-то мирно беседуют, пока их отпрыски штурмуют горки, качели, перекладины.

Там Алина. Пап, можно я пойду к ней?

Алина – девочка из нашего подъезда. Взглядом отыскиваю ее маму – полную хохотушку, которую я всегда считал недалекой, но доброй женщиной.

Таня, здравствуйте. Не присмотрите пока за Женей?

Хорошо, - она мило улыбается дочери.

Я буквально на пятнадцать минут, потом мы с ней уедем. Не хочу заводить домой.

Конечно, Влад. Без проблем.

Я поднимаюсь в квартиру, сжимая кулаки до тех пор, пока не чувствую, что кровь в них застывает.

Открываю дверь своим ключом. Ира пылесосит. Поворачивает спокойное лицо ко мне и громко спрашивает, где Женя.

Как ты могла?

Что?

Как ты могла? С ним! И ничего мне не сказала.

Что? Ничего не слышу, - она выключает пылесос.

Я подхожу к ней и бью по лицу изо всей силы. Она отлетает к стене и медленно соскальзывает вниз. Держится за щеку, глазища огромные, но я не вижу в них страха, непонимания, гнева. Она знает, почему я ее ударил.

Сука! За что? Ты что, не могла тр*хаться с кем-то другим? Тебе нужно было унизить меня, раздвинув ноги перед моим боссом? Тебе мало было сделать мне больно своей изменой, ты решила еще и карьеру мне уничтожить, потаскуха?

Она медленно начинает растягивать дрожащие губы. Потом заливается нервным смехом, сквозь него пытаясь говорить.

Карьеру? Т-так вот, что тебя ударило б-больнее всего? Карьера…

Ты знала о последствиях. Ну почему именно он?! Других охотников не было?

Любила я его! Вот почему! И когда тр*халась с ним, не о твоей карьере думала!

Я знаю, о чем ты думала.

Ни хрена ты не знаешь.

Она поднимается и убирает руку от лица. Скула на глазах распухает, краснеет.

Никогда не бил жену, да и вообще ни одну женщину. Но сейчас, глядя на нее, не сожалею о своем поступке. Во мне бурлят самые низкие, самые отвратительные чувства. И это она их вызвала, вытянула на поверхность, как вонючий ил со дна чистого озера.

Ну почему она не плачет? Не молит о прощении, униженно ползая на коленях? Почему она снова берется за пылесос, держа одной рукой лед в полотенце у скулы?

Вылетаю из квартиры. Холодными пальцами прикрываю глаза. Все кончено. Да, все кончено. И моя семейная жизнь, и моя карьера. Ее предательство действительно делает невозможными наши дальнейшие отношения.

Еще немного стою, прислонившись к холодной облупленной стене. Мысли вертятся, но ни одну я не могу поймать.

На смену злости приходит опустошенность и усталость.

В понедельник подам заявление об уходе. Моя гордость растоптана. Она уничтожена. Все, что у меня было, разлетелось пеплом.

Едва шевеля ногами, выхожу из подъезда. Сейчас мы с Женей поедем в «Фунтуру». И я буду надеяться, что она не заметит моего состояния.

Глава 25

Я не знаю, откуда у меня взялись силы. Как я отработала две недели с разбитой, опухшей скулой, как выдержала косые взгляды и перешептывания за спиной?

Наверное, осознание того, что произошло, вытеснило мои переживания по поводу сплетен. Я не думала о гордости, о своей репутации, а том, что говорят обо мне мои коллеги.

Каждую минуту каждого дня я думала лишь о трех людях: о Жене, о Владе и о Сергее.

С дочкой легче всего. С исчезновением из ее жизни другого мужчины она стала более легкой, открытой. Немало этому способствовал тот факт, что мы жили так, как прежде, во всяком случае, на той же самой жилплощади. Она пока не знала, что это очень скоро изменится, но я чувствовала нутром – она внутренне готова к таким переменам и, даже несмотря на ее щедрое предложение вернуться к Сергею, она счастлива, что я этого не сделала. Она невзлюбила его, она бы заставляла себя терпеть его присутствие. А если мы останемся с ней вдвоем, она не будет страдать.

С Владом все было гораздо сложнее. После того, как он привез Женю домой в тот злополучный день, он быстро собрал свои вещи и опять уехал к матери. Я пыталась сказать ему, что вовсе не планировала влюбляться в его босса, что до конца жизни вина будет жечь меня, что корю себя за слабую волю, невозможность противиться своим желаниям, но он только стряхнул мою руку со своего плеча и бросил такой взгляд, что я поняла – я никогда не заслужу прощения, потому что его рана слишком глубока.

О Вронском я боялась что-то узнавать. Да и не у кого мне было спросить. Я могла бы позвонить ему на работу, но каждый раз, когда моя рука зависала над трубкой телефона, я останавливалась. К чему все это? Поговорить с ним я никогда больше не отважусь, узнавать о его делах не имело смысла – только бередить себе душу, выставлять себя на посмешище. Я должна была забыть его. Но каждый удар моего сердца не отзывался эхом в теле, он летел в пустоту, не слыша в ответ сильный, гулкий звук другого сердца. Это была песнь на двоих, и невзирая на все принятые мною решения, я не могла заставить свой внутренний радар перестать искать его в безликой уличной толпе, в тишине сереющих вечерних аллей, в окнах проезжающих машин. У меня не осталось ни одного совместного снимка, который бы тешил мои глаза, но моя память лелеяла отчетливые образы, как дорогое сокровище. С каждым днем краски на них становились все ярче, линии – четче, воображение дорисовывало то, что не могло удержать время. Я засыпала часами, стараясь прогнать безысходную тоску, навязчивые мысли о телефонном звонке, о звуке его голоса, пусть даже он скажет одно единственное «Алло». И каждый раз, глядя в темноту сквозь прозрачные шторы, я желала ему спокойной ночи.

До сих пор не знаю, откуда у меня взялось терпение, когда выслушивала истерику мамы и ее демонстративный хлопок дверью спальни, куда она убежала после того, как потерпели крах ее попытки меня образумить. Я стояла под дверью сорок минут, пытаясь уговорить ее выйти, умоляя не нервничать, сгорая от желания ощутить себя в ее всепрощающих объятиях. Но она не вышла. Папа поцеловал меня в лоб, когда я уходила.

Обиду, боль, страх, неуверенность, стыд – все эти эмоции я затолкала вглубь себя, в какое-то труднодоступное место, чтобы они не смогли сбить с ног, чтобы я сделала то, что задумала. Потом они еще захлестнут меня, переполняя до краев, но не сейчас.

Большую часть времени я нахожусь дома. Каждый день просматриваю объявления о работе, но ни одно меня не привлекает. Я больше не хочу тратить время впустую, хотя у меня почти нет никаких сбережений.

Я не волнуюсь на этот счет, хотя стоило бы. Я решила продать все свои драгоценности, а этого хватит, чтобы протянуть как-то пару месяцев.

Мы развелись с Владом шестнадцатого августа, ярким солнечным днем, когда город гудел и нервничал, а прохожим не было абсолютно никакого дела до двух раздавленных людей. Выйдя их здания суда, я не почувствовал ни облегчения, ни радости. Только тяжесть на совести и давление в груди. В руках трепетал лист А-4, на котором написано, что мы больше не муж и жена.

Лицо Влада было замкнутым. Я хотела сказать ему, как мне жаль, но не решилась. Слова ничего не значат, а боль сможет вылечить только время. Во всяком случае, я на это надеялась.

Он ушел, не оглядываясь. Я же долго смотрела ему вслед, всем сердцем желая, чтобы он был счастлив. Стояла, пока его фигура не скрылась за поворотом, подгоняемая настойчивыми порывами горячего ветра. Потом положила свидетельство в сумку и медленно пошла в другую сторону.

Теперь мы свободны, но кажется, будто земля ушла из под ног с последними осколками нашего брака. И нет ничего более зыбкого и ужасающего, чем время, наступающее сейчас, время неизвестности, неопределенности и полного крушения надежд.

Меня начинает все чаще посещать мысль, что мне следует уехать из города. Слишком много воспоминаний, слишком часто я вздрагиваю, когда вижу темноволосого мужчину, который разворотом плеч или каким-то движением напоминает мне Сергея. Когда эту случилось в последний раз, возле какого-то бутика в центре, и моя грудь едва не взорвалась, я решила взять свою волю в железный кулак и попытаться не вспоминать о нем сейчас, не думать, что он собирается вести под венец другую женщину, не гадать, какими словами он вспоминает меня и вспоминает ли вообще.

Моя мама почти отказалась от меня, хотя папа говорит, что она переживает и часто плачет. Когда я сообщила, что уволилась и ищу другую работу, он пытался неловко предложить мне деньги, но я не взяла. Вспомнила, как мама тыкала мне в лицо мою финансовую несостоятельность, и решила доказать обратное.

Попросила передать новости ей и еще сказать, что я и Женя очень скучаем. Папа издал странный звук и положил трубку. А через десять минут перезвонил и попросил о встрече, на которую пришел сам. Мы сидели в парке на лавочке, большую часть времени он молчал, но крепко держал меня за руку, пока Женя каталась на качелях. Мне почему-то показалось, что он таким образом просил у меня прощения за то, что не смог примирить нас с мамой, за то, что в том, как она отреагировала на мой поступок, есть и его вина.

Я первая позвонила Владу. Он отвечал односложно, но я была рада, что он взял трубку. Попросила его сходить с Женей на кулинарный праздник в ближайшие выходные. Прочитала объявление в одном кафе, что у них в воскресное утро проводятся развлекательные игры для детей. Они могут лепить из теста разные фигурки, могут попытаться сделать пиццу вместе с поваром или разукрасить торт. Он согласился.

Мы с Женей стали ближе. Я объясняю это многими факторами. Во-первых, после развода ушло напряжение, давившее на всех нас. Вечерами мы с ней вместе сидели на кухне, она помогала готовить ужин, рассказывала, как прошел ее день в садике. Детское сердце может легче переносить горе, если ничего не напоминает о причинах, вызвавших его.

Но иногда мы обе чувствовали перемены, и это было тяжело. Не слышно было привычных звуков работающего телевизора, который любил включать Влад, пока сидел за компьютером. Не клацала клавиатура. Не раздавался жуткий рингтон его мобильного. А место коротких реплик, которыми он обменивался с дочерью, заняли долгие телефонные разговоры.

Я старалась, как могла, чтобы она не чувствовала себя брошенной или одинокой. Постоянно говорила с ней на разные темы, пытаясь понять, насколько тяжело она переживает наш развод.

Возможно, именно потому, что боялась неопределенности, вызванной переменами, дочка стала тянуться ко мне, инстинктивно ища защиты, утешения.

Мы подолгу сидели вечерами на диване. Я обнимала ее и читала вслух сказки Ханса Кристиана Андерсена. Она частенько засыпала под них. Я переносила ее в постель, прижимая к себе тяжелое теплое тельце, укрывала одеялом и потом сидела на коленях у детской кровати, держась за ее теплую, маленькую ручку, легко целуя пальчики. Она спала спокойно и крепко.

Этим утром я отвела ее в садик и решила пройтись, прежде чем снова засяду за объявления о работе.

Августовские дни стали прохладнее и свежее. Чувствовалось дыхание осени, небо прибавило синевы, а листья каштанов уже пожухли и ссохлись от июльской жары.

Я устраиваюсь на лавочке у небольшого фонтана. Брызги достают и до меня, но я не против. Подставляю им шею и лицо, наслаждаясь прохладой на жарком солнце. Прямые лучи все еще обжигают, особенно эти огненные поцелуи ощущаются на фоне контраста от холодного прикосновения капель. По ощущениям это похоже на то, как садится туман. Капли мелкие, практически невесомые.

Моя майка на тоненьких бретельках и джинсовая юбка даже не темнеют от влаги, испаряющейся почти мгновенно.

Рядом в тени каштанов и кленов играют в шахматы старички. Они иногда посмеиваются и подначивают друг друга. Мне почему-то ужасно хочется подойти к ним, завязать разговор, услышать мнение человека, который прожил жизнь и теперь смело смотрел назад, не боясь анализировать свои ошибки. Пусть даже это мнение будет о шахматах и неправильных ходах.

Возможно, мне просто не хватает родителей, их поддержки и совета. Но мама игнорирует меня, а папа – он мужчина. Мы никогда не были настолько близки, кроме того разговора о его прошлой жизни, чтобы находить утешение друг в друге.

Кто-то сделал хитрый маневр забрал коня. Старички загалдели, поздравляя с удачных ходом абсолютно седого сухощавого мужчину неопределенных лет. Мне сложно угадывать возраст людей, которым за шестьдесят.

И тут же компания начала вместе обсуждать, как спасти положение тому, кто проигрывал.

Я достала мобильный и зашла в телефонную книгу. Палец завис над маминым номером. Я не знаю, что ей сказать. Как начать разговор? Мы уже выяснили, что я никчемная дочь, что безответственная мать, ну а про мои качества, как жены, я вообще промолчу.

Я блокирую мобильный и опять смотрю на участников шахматной партии.

Мне всегда нравилось общаться с людьми, но моя предыдущая работа нечасто позволяла мне выступать от собственного лица. В основном, я представляла интересы своей начальницы и не могла принимать судьбоносных решений. А мне хотелось помогать людям, я и сейчас думаю, что единственный след, который человек может оставить после себя – это след в душе другого человека.

Мне вспомнилось предложение Лаврова. Тяжело вздыхаю. Прошло уже больше двух месяцев. Он сказал, что за такой срок должность будет занята. А вдруг, еще не все потеряно? Или появилась какая-то другая вакансия? Может, не столь хорошо оплачиваемая, но все-равно достойная?

Пальцы опять порхают над дисплеем телефона. Пока идет гудок, я начинаю немного волноваться.

Михаил Петрович?

Да.

Здравствуйте. Это Ира Горенко.

А, Ирина. Рад вас слышать. Как ваши дела?

Дела мои такие, что сейчас я в поиске новой работы. Я понимаю, что это несколько самонадеянно с моей стороны, но все же спрошу – вам все еще нужен работник?

Дело в том, что мы взяли девочку …

Простите, я просто решила попытать удачу …

И не прогадали. Потому что эту девочку я полторы недели назад уволил. Глава моего фонда сказала, что от нее не было абсолютно никакой пользы.

Я все еще могу рассчитывать на ту же зарплату и то же место?

Можете, - он усмехается в трубку.

Как … когда мне подъехать и куда?

Вам нужно будет встретиться не только со мной, но и с главой фонда.

Конечно.

Но вам придется приехать к нам. В вашем городе я не буду в ближайшее время.

Да, конечно. Говорите адрес и время.

Меня еще не взяли на работу, но мне почему-то кажется, что место будет моим. Собеседование назначили на завтра. Единственная проблема – я могу не успеть забрать Женю.

Я подумываю звонить Владу. Если он не сможет – что ж, буду привыкать к тому, что мне часто придется искать выход из подобных ситуаций, не рассчитывая на своих близких.

Влад, здравствуй. Ты не смог бы завтра забрать Женю из садика?

Не знаю. У меня полный аврал.

Я очень тебя прошу. Я могу не успеть. А вечером я заеду и заберу ее.

Ира, я действительно не знаю, получится ли. У меня новая должность, новые обязанности…

Поздравляю. Мне показалось, ты говорил что-то о крахе карьеры, - я не смогла не съязвить. Он молчал. Потом вздохнул.

Хорошо. Если что, я с ней вернусь на работу.

Спасибо. Только не забудь по пути взять ей что-то поесть.

Что?

Ну, возьми ей сладкий творожок, сок и булочку.

Хорошо.

Новый скачок в карьере? А как же их отношения с Вронским? Они пришли к соглашению? К перемирию? Или повышение Влада – это своеобразное извинение? И он его принял?!

Нет, не буду думать, просто не хочу. Иначе сойду с сума.

Я встаю с лавочки и быстрым шагом направляюсь домой. Мысли улетучиваются сами собой, я замечаю только тихое шуршание плоских подошв своих сандалий по асфальту, людей, спешащих на работу, работников магазинов и кафе, открывающих двери для первых посетителей.

По пути прохожу через маленький рынок, покупаю десяток домашних яиц и творог. Сделаю сырники для Жени, когда она вернется из садика. В моем кошельке денег осталось совсем немного. Учитывая завтрашнюю поездку, затраты непредвиденно увеличиваются.

Беру килограмм помидоров, лук, морковь, баклажаны, кабачки. Сейчас овощи покупать дешево, поэтому они - основная часть моего меню. Сегодня, например, я сделаю рататуй. Женино питание должно оставаться полноценным, пусть я буду жить на одной манке и морковке. Хотя с детства меня тошнит от манки. Я беру великолепного карпа для дочки - запеку на ужин в духовке.

Мне нужно еще раз пересмотреть свое резюме. Оно должно быть идеальным, хотя похвастать мне нечем. К этому занятию я приступаю с особым энтузиазмом. Надежда поразительно преображает людей. Я тружусь над текстом, взвешивая каждое слово, пока головокружение не заставляет меня оторваться от компьютера и взять морковку.

Во время перерыва я выбираю в шкафу одежду для завтрашнего собеседования. Серая прямая юбка и белая блузка с коротким рукавом подойдут идеально. А еще эта юбка почти не мнется, так что когда я доберусь до офиса, буду довольно свежо выглядеть.

Если меня примут – мы переедем. А на это нужны деньги. Опять затраты.

Сажусь на диван и обхватываю голову руками. Влад не говорил об алиментах, я тоже. И хотя мы заключили договор, в котором фиксировался и этот момент, я не рассчитывала на эти деньги. Не думаю, что он хочет наказать меня, лишив материальной поддержки своего ребенка. Но и звонить ему с вопросом, когда будут алименты, я не стану. Это унизительно.

Достаю из трельяжа маленькую шкатулочку со своими драгоценностями. Их немного. Две пары золотых серег, тонкий браслет-цепочка на руку, кулон с изображением сердечка, цепочка на шею и крестик. На сколько все это потянет? Двадцать граммов? Меньше? Я смотрю в интернете, сколько я смогу выручить за свои сокровища. Достаточно, чтобы мы протянули. Хотя я не знаю, где нам придется жить. С арендаторов жилья обычно требуют плату за два месяца вперед.

Голова начала трещать. Я хватаю себя за волосы и тяну что есть силы. Где взять такую сумму?

Буду решать проблемы по мере их поступления!

Утро следующего дня показалось мне более ярким, живым. Я еду в междугороднем автобусе, в моей папке – резюме, немногочисленные дипломы о хорошей работе, аттестат об окончании вуза. Больше мне похвастаться нечем, но я надеюсь, что и этого будет достаточно, ведь меня пригласили на эту работу, исходя из качеств, которые я проявила во время личного общения.

Сижу ровно, боюсь помять блузку. Да и жара стоит такая, что тонкие струйки пота уже бегут по спине.

Я собрала волосы на затылке, закрепив шпильками, чтобы прическа смотрелась официальной, а пряди не обрамляли лицо и не касались шеи. Иначе мокрые сосульки могли испортить первое впечатление.

Когда уже включат кондиционер? Утро перестает быть таким прекрасным, когда, отвечая на этот вопрос, заданный кем-то из пассажиров, водитель сказал, что кондиционер сломан, и он настоятельно советует открыть окна, чтобы окончательно не свариться, как жаркое в скороварке.

На автовокзале, мельком глянув на свое отражение в витрине Макдональдса, я сдерживаю разочарованный вздох. Во время поездки под напором сквозняка из открытого автобусного окошка локоны выбились из прически и теперь щекотали щеки и лезли в глаза. Что ж, небрежность нынче в моде. Зато юбка не подкачала.

В автобусе, битком набитом студентами и бабульками с сумками, я доезжаю без пересадок до офиса благотворительного фонда. Выйдя почти без потерь, смотрю на бизнес-центр, ослепляющий бликами солнца, отражающегося от полностью зеркальной стены. Третий этаж занимает офис благотворительного фонда «Надежда». Туда мне и нужно.

В огромном холле быстро поправляю прическу, нажимаю на кнопку лифта и радуюсь благословенной прохладе, лившейся из кондиционеров.

Мои невысокие каблучки глухо стучат о светлый ламинат, когда я захожу в приемную.

Секретарь – девушка с довольно крупной костью и выразительными чертами лица – вежливо здоровается и спрашивает о цели моего визита.

Я на собеседование.

Вам назначено?

Да. Я говорила с Михаилом Петровичем.

Минуточку. Присядьте пока.

Она сообщает о моем приходе, я в это время осматриваюсь по сторонам. Приемная маленькая, стол секретаря, напротив три стула. На шкафчике с различными папками и документами стоит горшок со спатифилумом.

На золотистой табличке на двери кабинета, куда я собираюсь сейчас войти, написано: «Анна Ивановна Бужинская. Директор благотворительного фонда «Надежда».» Мне почему-то кажется, что это должна быть женщина в возрасте, лет пятьдесят или больше. Сухощавая, деловая, одним словом, бизнес-леди. Но когда меня приглашают войти, я понимаю, насколько ошиблась.

Женщине, сидящей за столом, около сорока. Она не худенькая, вряд ли весит меньше семидесяти пяти килограммов. Но небольшая полнота ей очень идет. Она – идеал женщины советских времен, красиво уложенные светлые волосы природной волной обрамляют лицо, на щеках просматриваются ямочки, когда она приветливо улыбается. Точно! Она похожа на одну из латвийских актрис, которых часто брали на роли европейцев. Интеллигентное лицо, умный, спокойный взгляд синих глаз.

Здравствуйте.

Здравствуйте.

Я Ирина Горенко.

Проходите, прошу вас. Михаил Петрович говорил о вас.

Я принесла свое резюме.

Что ж, с удовольствием просмотрю его, но Михаил Петрович настоятельно рекомендовал вас, как хорошего специалиста и небезразличного человека.

Она просматривает мое резюме, задает уточняющие вопросы, но я вижу, что решение уже принято. Мы разговариваем еще немного, в основном, о тех обязанностях, которые мне придется исполнять в должности ее заместителя.

Общение с прессой, составление пресс-релизов мне не в новинку. А вот непосредственное курирование некоторых объектов, ведение переговоров со спонсорами и координация работы трех отделов – волонтеров, приема и обработки заявок и фандрайзинга, уже новшества для меня. На деятельности последнего отдела особый упор. Они работают со спонсорами, организуют акции по сбору средств. Не в моей компетенции юридический, медицинский и финансовый отделы.

Я впитываю информация, как губка. Работа достаточно масштабная, с творческим подходом. У меня никогда не было опыта руководителя, но я уверена, что справлюсь в этим. Я быстро нахожу общий язык с людьми и достаточно неконфликтный человек.

Когда мне озвучивают мою зарплату, я мысленно скрещиваю пальцы, чтобы дело закончилось подписанием трудового контракта.

У меня есть неделя, чтобы понаблюдать за работой отделов, ознакомится с основными направлениями деятельности фонда. Это, по сути, стажировка, которая будет оплачена. По истечении недели, если все будет хорошо, я стану заместителем директора благотворительного фонда «Надежда». Приступать со следующего понедельника.

За Женей я еду в отличном настроении. Впереди замаячил просвет, все будет хорошо. Отзваниваюсь Владу, что успеваю забрать ее сама. И в дороге размышляю над тем, как устроиться на новом месте за мизерно короткое время.

Первым делом меня интересует жилье. Смотрю в интернете на цены и понимаю, что близко к своей работе я не смогу снять даже однокомнатную квартиру. Это почти центр, цены – космические. К тому же, нужно попытаться устроить дочку в новый садик. Но в отношении этого я не так сильно переживаю – у меня остались знакомые в управлении образования. Они помогут все уладить. Тут же решаю этот вопрос по телефону. Мне обещают, что к следующей неделе Женю возьмут в местный садик.

Впереди разговор с Владом. Как он отнесется к нашему переезду? К нам добираться около полутора часов. Не так уж долго, но для такого занятого человека, как он, может стать существенной проблемой. Я готова сама возить Женю к нему, только бы он не устраивал скандалов по этому поводу.

Когда вечером Женя лопает ягодный пирог, я решаюсь на разговор о грядущих переменах.

Женя, я сегодня нашла работу.

Хорошо.

Но эта работа в другом городе.

Но это же далеко! Ты будешь постоянно опаздывать.

Чтобы не опаздывать, я решила, что нам проще будет переехать туда.

А где мы будем жить?

Мы снимем квартиру.

А как я буду ходить в садик?

Ты пойдешь в другой садик.

Но я там никого не знаю.

У тебя появится шанс завести новых друзей.

Я как раз сегодня поссорилась с Ульяной.

Это, конечно, не повод уезжать, но нам будет интересно увидеть новое место, правда? Там есть цирк, и дельфинарий, и много больших магазинов с огромными детскими комплексами.

И ты будешь меня туда водить?

Конечно.

Хорошо. Я скажу всем в группе, что я уезжаю от них.

Обязательно скажи.

Я созвонилась с несколькими риелторами. В выходные Влад собрался забрать дочку. Сказал, что в субботу повезет ее на море, пока еще тепло, а в воскресенье заберет в то кафе, о котором я ему говорила. Это было удобно. В субботу я назначила несколько встреч и собиралась осмотреть как можно больше квартир.

После того, как я успешно прошла собеседование, первым делом продала все золотые украшения. Я была бедной, но полной надежд.

О новой работе решила сообщить Владу лично, когда буду отдавать ему Женю.

Он не воспользовался своим ключом. Звонок в дверь подбросил меня на диване. Женя радостно завопила и бросилась к двери. Я ее остановила, отругала, сказала, что ей еще нельзя открывать двери, даже если она знает, что это должен быть папа.

Влад зашел в коридор, но разуваться не стал. Я поняла, что задерживаться надолго он не намерен.

Женя, возьми свой рюкзак, а я пока поговорю с папой.

Зачем ей рюкзак?

Там ее домашняя одежда, пижама, трусики и маечка. И еще я положила ей тапочки.

Хорошо.

Влад. Я должна сказать тебе, что у меня наклевывается новая работа.

Я рад за тебя.

Она в другом городе. В областном центре больше зарплаты, я не буду отказываться от этого предложения.

Ты хочешь увезти Женю?

Конечно, я ее здесь не оставлю.

И как часто, по-твоему, я буду видеть ее? – я стараюсь не замечать язвительные нотки в его голосе.

Так часто, как только захочешь. Если не сможешь приезжать сам, я буду привозить ее тебе на выходные.

Что за работа?

В благотворительном фонде.

А где вы собираетесь жить?

Сегодня еду смотреть квартиры. В понедельник мне нужно приступать к своим обязанностям.

Времени совсем мало. Ты не успеешь! На улице будете ночевать?

Не драматизируй. Я всегда могу снять жилье посуточно, но надеюсь, до этого не дойдет.

Он смотрит себе под ноги, словно колеблется. Я вижу, как желваки ходят на скулах. Но потом все же решается:

Тебе нужны деньги?

Нет. – Я сдерживаю порыв прикоснуться к его руке, выразить свою признательность и благодарность. Он хороший парень и всегда таким был. Мне грустно, что у нас все так вышло, мне горько, что я причинила ему боль.

Я хочу, чтобы ты взяла несколько тысяч.

Не стоит, Влад.

Это для Жени. Я хочу, чтобы у нее все было.

Неужели ты думаешь, что я позволила бы ей голодать? Или не переступила через свою гордость, когда возникла бы такая ситуация?

Я просто хочу, чтобы ты взяла деньги.

Хорошо.

Сообщи мне, где вы устроитесь.

Обязательно.

Папа, я готова!

Женя хватает его за руку и они выходят.

Деньги были нужны, но я надеялась, что вырученной за золото суммы мне хватит до зарплаты. Однако отказывать Владу не собиралась. Лучше пусть лежат на всякий случай.

Через два часа я уже осматриваю первую квартиру. Она в спальном районе, добираться до моего офиса около полутора часов. Почти как в родной город. Метро нет, только автобусы и троллейбусы.

Сама квартира плохенькая, неухоженная. Хлипкие оконные деревянные рамы решают все – я отказываюсь, понимая, что зимой будет нещадно дуть во все щели.

Следующая остановка в квартире четырнадцатиэтажного дома. Никогда не любила эти продуваемые ветром жуткие переходы. Ну да ладно. Сама квартира вроде бы ничего, на кухне и в комнате пластиковые окна, стояки и трубы в нормальном состоянии, но меня разочаровала ванная комната. Ей требовался срочный ремонт, который хозяева не намеревались делать. Трещины расползались по старому кафелю неопределенного болотного цвета. И еще – здесь не было стиральной машинки.

Третья квартира была довольно далеко от остановки общественного транспорта, но окна выходили в мило обустроенный дворик, с детской площадкой, беседкой и лавочками. И что еще больше мне понравилось – садик находился в двадцати метрах.

Кухня совсем небольшая, но меня подкупила хорошая духовка и очень компактное расположение всех предметов мебели. Здесь поместились и маленький столик с тремя стульями, и кухонный гарнитур, и холодильник, и даже стиральная машинка.

Среднестатистическая ванная с душевой кабинкой, электрической сушилкой и вместительным шкафчиком для личных принадлежностей и полотенец оказалась чистой и ухоженной. Не люблю голубую плитку, но сейчас я не в том положении, чтобы отказываться от квартиры только из-за того, что мне не понравилась цветовая гамма.

В прихожей шкаф-купе. В небольшой комнате размером около семнадцати квадратных метров стоит стенка, диван-книжка и кресло. Белая пластиковая дверь ведет на застекленный балкон. Там, слева и справа, очень аккуратные деревянные полки, выкрашенные в белый цвет, и маленькая табуретка, чтобы было удобно развешивать белье.

Я выясняю цену. Быстро подсчитываю в уме.

Хорошо.

По условиям договора вы платите сразу за первый и последний месяц вашего проживания.

Договорились. Мне подходит.

Когда вы хотите подписать договор?

Прямо сейчас. Я хочу въехать сюда завтра вечером.

Отлично.

До работы мне добираться примерно сорок минут. Узнаю номер детского сада и тут же перезваниваю своей знакомой. Сообщаю, куда я хочу определить дочку. А если не получиться – то где-то в этом же районе.

Она обещает решить проблему в понедельник.

Понедельник… Куда пристроить Женю?

Интернет подсказывает номера нескольких частных нянечек, готовых побыть с ребенком. Почасовая оплата, кстати сказать, немалая. Есть женщины с опытом воспитателя, медицинским стажем и даже психологи. Все дорогу домой я читаю отзывы об агентствах и их персонале, злясь на вой мобильный за медленный интернет.

В конце концов, я решаюсь позвонить. Женщине, которую я хочу нанять, сорок шесть лет, она бывший педагог – учитель начальных классов. По телефону у нее довольно приятный и спокойный голос. Она заверяет меня, что сумеет позаботиться о пятилетней девочке, накормит ее тем, что я приготовлю, выйдет на прогулку, уложит на дневной сон.

Я говорю, что мы только после переезда, и у нас нет игрушек, но она отвечает, что это не проблема. Но телевизор они смотреть не станут – если моя дочь привыкла к этому, то ей придется изменить свою позицию хотя бы на день. Я разделяю ее взгляд на использование детьми современных технологий.

Спрашиваю, сколько она возьмет за девять часов, и тихо охаю. Я соглашаюсь, а когда выхожу, иду в ломбард и закладываю свое обручальное кольцо. Я не хотела этого делать. Но сейчас иного выхода нет. Я выкуплю его, когда смогу. Если захочу потом это сделать.

Кольцо легко спадает с пальца. Девушка отдает мне несколько сотен. Кладу деньги в кошелек и прогоняю все мысли, которые заползают в голову, как назойливые насекомые. Позже. Смахиваю ресницами нежданную влагу и несусь домой, покупая по пути гречневую крупу.

Когда Влад привозит Женю, я заканчиваю паковать все наши вещи в две сумки и чемодан на колесиках с телескопической ручкой.

Я взяла только летние вещи, пару легких кофточек и постельное белье. Запихивая в сумку два последних махровых полотенца, я боялась, что поломаю молнию.

Влад ошарашенно смотрит на неподъемные чувалы, потом переводит взгляд на меня.

Ты что, не шутила?

О чем?

О том, что в понедельник планируешь выйти на работу.

Нет. Как видишь, мы уже собрались.

Ты хочешь ехать сейчас?

Да.

Сумасшедшая! Куда вы поедите?

Я сняла квартиру. Улица Моряков, дом 32. Номер квартиры сейчас не вспомню, но обязательно тебе сообщу.

На чем ты собралась ехать?

На автобусе.

С Женей?

Да.

Он разговаривает со мной, как с умалишенной. Мне всегда требовалось много времени, чтобы принять важное решение. Я долго колебалась, взвешивала все за и против, я всегда боялась. И часто этот страх мешал переменам. Но сейчас я хочу рискнуть. Пусть будет тяжело, я знаю это, но я все же попробую.

Я вызову тебе такси и оплачу.

Спасибо.

Не собираюсь отказываться. Я не просила, он предложил сам. Так я смогу перевести больше вещей. Пока он звонит в службу такси, я собираю на кухне кастрюли, сковородки, даже мультиварку и миксер запихиваю в новую сумку. Из шкафа достаю пылесос.

А еще не помешает бытовая химия. Не придется тратить лишние деньги.

Все собрано, Женя в возбуждении скачет по квартире, я предлагаю Владу войти, но он отказывается. Мы разговариваем в коридоре.

Значит, у тебя тоже повышение?

Почему тоже?

У меня новая должность.

Это другое. Я совершенно поменяла вид деятельности. Как твои успехи в новой роли?

Довольно неплохо.

Я искренне рада.

Я … не ожидал повышения.

Уверена, что ты его заслужил.

Я тоже так думаю.

Я надеюсь, что и у меня все получится.

А как твои родители относятся к новой работе и твоему отъезду?

Можешь сам у них спросить. Мама после развода со мной не разговаривает.

Он замолкает. Мне тоже нечего сказать. Сожаление невозможно передать словами, они будут звучать сухо и неискренне после всего, что произошло. И я боюсь, что он мне не поверит.

Влад лезет в задний карман джинсов и достает портмоне. Отсчитывает несколько купюр и протягивает их мне. Я смотрю на деньги и чувствую себя ужасно мерзко. Во второй раз за этот уикенд я обзываю себя дрянью. Но прикусив щеку изнутри, беру то, что он предлагает, и выдавливаю из себя благодарность. Не время думать об унижении. Я мысленно представляю маленький столик и стульчик для Жени, конструктор и набор для лепки. А, может быть, даже маленькую кроватку. О том, какой состоятельной женщиной я сейчас являюсь, у него нет сомнений. Его благородство жжет меня каленым железом. Я словно исчадие ада, на которого брызжут святой водой, а она шипит и пенится на коже.

Такси у подъезда. Он помогает мне с вещами, уточняет сумму у таксиста, дает ему сверху, чтобы тот помог занести все вещи в квартиру.

Женя обнимает его за шею. Ее ножки в летних белых сандалиях свободно висят на уровне его бедер, а голубое платьице задирается, когда он притягивает ее еще ближе, еще крепче прижимает к себе.

Слезы жгут глаза. Но мне больше некуда отступать.

Подхожу к нему, чтобы забрать дочку. Смотрю на знакомые, простые, добрые черты.

Прости меня, - говорю еле слышно, но по тому, как сжимаются его челюсти, понимаю – он все расслышал. – Не держи зла. Я сама себя уже за все наказала.

Беру Женю, весело машущую ему рукой, и сажусь в такси. Он долго смотрит нам вслед.

Я легла спать в три часа ночи. Первым делом, когда мы приехали в новую квартиру, я накормила Женю. Накануне я успела испечь пирожки с ливером. По пути мы остановились возле супермаркета, и я поставила рекорд скорости, сделав все необходимые покупки за пять минут. Холодильник был абсолютно пуст, а завтра Жене нужно было что-то целый день есть.

Мы были на месте в восемь вечера. Запив пирожки кефиром, Женя принялась с интересом обследовать новое жилище.

Маленькая.

Ну что же, нам с тобой в самый раз.

Но у меня нет своей комнаты.

Когда-нибудь она у тебя опять появится.

А где я буду спать?

На этом диване, вместе со мной, - я как раз тщательно прохожусь по нему пылесосом.

А у меня не будет своей кровати?

Ты хочешь спать отдельно?

Не знаю. Мы теперь бедные?

Нет. Если хочешь, я куплю тебе кроватку хоть завтра.

Я пока с тобой посплю, - она делает вид, что вынуждена идти на уступки, но я замечаю хитрую улыбку.

Ей нравится новая квартира. Все дети любят смену обстановки, потому что им кажется, что они похожи на сказочных героев, открывших новый остров или целую страну.

Женя не хнычет и не просится назад, а когда я заглядываю, чтобы проверить, чем она занята, вижу, что она прячет шкатулку со своими сокровищами куда-то вглубь бельевых ящиков. А поэтому я с легкой душой продолжаю скрести ванную комнату, обильно смачивая губку дезинфицирующим средством.

Что ж, голубой кафель вовсе не так плох, как мне показалось сначала.

В десять Женя уже спит, а я дочищаю кухню, пока в мультиварке готовится суп, а в духовке – овощная запеканка с мясом.

К двенадцати на полочках возле зеркала стоят наши зубные щетки и пасты, флакон моих духов и кремы. Шкафчик в углу забит полотенцами, средствами личной гигиены и всякой мелочью типа заколок, лейкопластыря, бинтов.

В час ночи гаснут фонари. Блюда на завтра остывают на подоконнике. Утром мы перекусим омлетом и томатами, в холодильнике лежит упаковка сладкого ванильного творога, виноград, персики, сливы, колбаса. С готовыми блюдами этого хватит.

Мне еще необходимо закончить уборку в прихожей и кладовке, а также просмотреть, какой транспорт мне завтра подойдет. Но силы внезапно покидают меня. Легкое головокружение напоминает, что я в последний раз ела часов двенадцать назад. Наливаю стакан ледяной минеральной воды и медленно пью, стоя у окна. Тоска врывается в сердце, сжимает его своими когтистыми пальцами, давит все сильнее и сильнее. Тоска не знает, что я на расстоянии десятков километров от того, кого люблю, и ей нужно бы утихнуть. Она смеется над моей попыткой убежать. Она шепчет, что расстояние измеряется не километрами, а одиночеством. Потому что если ты знаешь, что на другом конце света тебя кто-то любит и ждет, расстояние – ничто.

Я в миллионах световых лет от тебя.

Глава 26

Я еду на работу в автобусе, буквально забитом под завязку. Я поспала всего четыре часа, поэтому утром пыталась замазать мешки под глазами, насколько это позволяла косметика в такой душный день.

Скорее всего, сегодня пойдет дождь. Воздух, врывающийся в салон сквозь открытые окошки и люк наверху, очень влажный. Он не освежает, а заставляет глотать его, как соленую воду. Нет абсолютно никакой возможности утолить жажду, но остановится и не пить нереально.

На этот раз я собрала волосы в тугой пучок, оставив лишь подобие длинной челки, которую убрала на правую сторону лица. Строгое платье синего цвета с тонким красным пояском намекало на то, что я серьезно отношусь к своей должности, а витиеватое украшение на шее – обычная, но довольно качественно сработанная бижутерия – свидетельствовало о том, что я не ханжа и не брюзга.

Ехать пришлось стоя, поэтому мой наряд не помялся. В здание, где располагался офис, я вошла за пятнадцать минут до начала рабочего дня. В лифте быстро протерла лицо салфеткой и с гордой осанкой вошла в приемную.

Секретарь только что пришла, но тут же доложила, что Анна Ивановна уже на месте и ждет меня.

Мне показали мой личный кабинет.

Небольшое помещение, но очень светлое, расположенное через коридор напротив кабинета директора. С одной стороны шкаф, с другой –подвесные полки, небольшой стол, кожаное кресло, компьютер и телефон.

Безликий офис, который я тут же захотела подстроить под себя, украсить цветами и фотографиями людей, которым мы уже помогли.

Но для этого еще рановато.

Я распоряжусь, чтобы начальники отделов, которые вы курируете, зашли с вами познакомиться и ввести в курс дела. Лида – мой секретарь – принесет вам распечатку с именами сотрудников, их должностными обязанностями и номерами внутренних телефонов.

Спасибо. Анна Ивановна, я хотела спросить, есть ли обеденный перерыв?

Конечно. С часу до двух.

Я хотела бы сегодня отлучиться. Мне нужно устроить дочку в детский сад. А после работы я не успею.

Конечно. Во время перерыва можете делать, что угодно.

Встреча с начальниками отделом получилась весьма интересная. Они постучались в мою дверь где-то через полчаса.

Я отложила список сотрудников, который принесла Лида, и пригласила их войти.

Три женщины сели напротив меня. Я с любопытством разглядываю их.

Илона Мельник – девушка лет двадцати восьми, немного полноватая, с милым лицом и добрыми каре-зелеными глазами. Светлая челка ровно лежит на гладком лбу, руки сжимают блокнот. Она управляет работой волонтеров, и, как мне кажется, идеально подходит для этого. У нее очень мягкий голос с теплыми, дружественными интонациями.

Лена Совина вместе с тремя своими подчиненными принимает и обрабатывает заявки на оказание помощи, распределяет их между медицинским отделом, который выносит заключение по каждому делу, и если нужно, отправляет к юристам. Она напоминает мне среднестатистического бухгалтера – полная от сидячей работы, лет сорока, хотя я могу и ошибаться, со следами от очков на переносице. Темные короткие волосы взбиты в высокую укладку, но стрижка кажется мне слегка неудачной, потому что на висках снято слишком много. Ее холеные пальцы украшают кольца и маникюр.

Пожалуй, самая интересная в этой троице Регина Миллер. Высокая, статная женщина приблизительно моего возраста, с лицом в форме сердечка и точеными скулами. Ее абсолютно прямые, струящиеся темные волосы сияют од дорогого ухода, челка доходит ровно до середины лба. Наряд явно от кого-то, кто презентует новинки на подиумах Милана или Парижа. А дорогой аромат ее духов крепко въелся во все предметы мебели моего кабинета. Очки в тонкой темно-вишневой оправе и такого же оттенка помада оживляют ее и так привлекательное лицо, карие глаза глядят на меня с солидной порцией превосходства и нескрываемого презрения. Весь ее облик бросает вызов моему скромному синему платью. Она считает меня недостойной занимать эту должность? Или она сама метила на нее? Иначе как объяснить те волны враждебности, которые она испускает, не сказав мне еще ни единого слова.

Меня вводят в курс дел, рассказывают, каким клиникам и центрам мы помогаем, как происходит отбор заявок от частных лиц, кто наши основные спонсоры и какую сумму ежемесячно выделяет непосредственно основатель фонда Михаил Петрович Лавров.

Я делаю пометки, попутно задаю вопросы и стараюсь расположить к себе своих подчиненных, перед которыми не ощущаю ни превосходства, ни скованности. Скорее, у нас установятся дружеские отношения, хотя насчет Регины я не уверена.

Она ни разу не улыбнулась мне, не сказала ничего, что помогло бы мне лучше вникнуть в работу ее отдела. А когда выходила из кабинета, то зло глянула на мой небольшой стол. Он что ли предмет ее зависти? Вряд ли, это не красное дерево, а обычное ДСП.

Во время своего перерыва я на такси мчусь в детский сад, который находится в нескольких метрах от нашего нового жилья. С директором уже переговорили до моего приезда, так что мне осталось лишь отдать ей документы, написать заявление и мчаться назад на работу.

Общее впечатление от моего первого рабочего дня было положительным. Я прошлась по офисам, лично познакомилась со всеми сотрудниками, которых, к слову, было не больше сорока.

Завтра я впервые должна буду ехать на открытие отделения для онкобольных, обустроенного большей частью за счет средств нашего фонда. Мне предложили составить благодарственную речь для Лаврова.

С ней я справилась довольно быстро. Перечислив всех спонсоров, которых нам удалось привлечь к сотрудничеству, не забыв о заслугах основателя фонда, а также упомянув современное оборудование для диагностики и лечения рака, я закончила писать на оптимистической ноте, выразив надежду, что этот центр поставит на ноги всех его будущих пациентов.

Анна Ивановна просмотрела мое заявление для прессы, одобрительно покачала головой и сказала, что завтра мы отправимся на торжество вместе. А пока для первого рабочего дня хватит, и она меня отпускает.

Когда я подхожу к дому, усталость и пережитое волнение сказываются слабой дрожью в конечностях.

Няня, с которой я утром пообщалась только десять минут, гуляет с Женей на детской площадке возле подъезда. Дочка, завидев меня, бежит с широкой улыбкой на лице.

Мамочка, а ты знаешь, я познакомилась с Марком и Юлей. Они ходят вот в этот садик. Они дали мне свои игрушки, а я сказала, что дам им поиграть своими, как только заберу их из нашего старого дома.

Обязательно, солнышко. Кстати, завтра ты идешь в этот садик. Может быть, вы будете в одной группе.

Да?

Посмотрим.

Рассчитываюсь с няней по почасовому тарифу. Женя рассказывает, что она строгая, но довольно общительная женщина, они не смотрели телевизор, но много гуляли, рисовали мелками на асфальте, играли в слова – тут дочка немного расстроенно заявила, что очень мало слов заканчивается на букву «у», а она так хотела назвать улитку – и три раза ели.

Мой желудок громко урчит и напоминает, что тоже был бы не прочь обстоятельно поесть. Я ведь толком даже позавтракать не успела. Мы вместе идем в квартиру, я разогреваю себе суп, Женя общипывает гроздь винограда.

Папа звонил.

И что он спрашивал?

Как выглядит наша квартира.

Надеюсь, ты сказала, что она очень чистая.

Нет, сказала, что маленькая.

И чистая.

Скажу в следующий раз.

А что еще он спрашивал?

Номер квартиры.

Ты сказала?

Спросила у няни, и она сказала, что номер нашей квартиры тридцать шесть. На четыре больше, чем номер дома.

Сейчас доедим и снова пойдем за покупками.

А что мы будем покупать?

Хочу приготовить паровые котлетки и спагетти, а еще купим тебе что-то из игрушек.

Ура! А купишь мне Барби, у которой есть карета?

Нет.

А Губку Боба?

Только если его можно использовать в качестве подушки.

А планшет?

Женя, у меня его нет!

Я буду давать тебе немного попользоваться.

Ну, спасибо большое. Я думала, что ситуация будет как раз наоборот.

В магазине я покупаю продукты, несколько упаковок разнообразных губок и тряпочек для протирания поверхностей, мыльницу, и мы идем с Женей в самый опасный отдел.

Полки завалены всевозможными игрушками. Огромные медведи и тигры пугают меня своими размерами и иногда жуткими пластмассовыми глазами, дочка засматривается на электрические автомобили и кукол в ее рост, которые могут говорить на английском, а при их цене, просто обязаны еще уметь стирать, убирать и готовить какую-то простую еду.

Я покупаю ей конструктор и куклу с небольшим, но довольно ярким гардеробом.

Женя счастлива, я молча вздыхаю по деньгам, которые дал Влад. Сегодня на работе я уже успела заказать ей маленький столик и стульчик для того, чтобы у нее был свой уголок для рисования и игр, а позже – и для занятий.

Остаток суммы я прячу в кошелек в отделение на молнии. На черный день.

Несмотря на угрызения совести, не думаю, что совершила глупые покупки.

Женя должна сама себя занимать и развиваться. Как это возможно, если ребенку не с чем играть?

Ее игрушки мы оставили в прежней жизни. Я не знаю, когда получиться их забрать. Я планировала вернуться за ними и частью вещей на этих выходных, но не уверена, получиться ли. Здесь нужно так много сделать.

Вчера ночью я обнаружила, что подтекает стык пластиковых труб за стиральной машинкой, в холодильнике перегорела лампочка, а у Жени нет ни одной подходящей пары туфелек и, если пойдет дождь или резко похолодает, ей все-равно придется обувать свои босоножки.

Итого на выходных я должна была вызвать сантехника, электрика и успеть в обувной, а точнее – в несколько, потому как обувь я выбираю всегда придирчиво и долго.

Вечером мы засыпаем, обнявшись. И прежде, чем провалиться в сон, я все же успеваю подумать о том, с какой непередаваемой четкостью, прямо до мельчайших оттенков, бирюзовые глаза напоминают глубокие воды Средиземного моря.

Новый корпус для онкобольных построили прямо на территории областной поликлиники. Одноэтажное здание стоит отдельно, выкрашенное в молочный цвет. Вокруг разбиты газоны с зеленой, нетронутой июльским солнцем травой. Дорожки уложены плиткой, кусты можжевельника и невысокие туи высажены по периметру здания.

Несмотря на то, что корпус выглядит очень аккуратно и не напоминает внешним видом больницу, мне все же становится не по себе. Это неясное чувство подобно тому, которое заполняет все естество при входе в манипуляционный кабинет с его чистым белым кафелем. Нигде не будет ни намека на кровь, на боль, но именно об этих вещах думаешь в таком месте.

Среди толпы собравшихся нет ни одного человека, который бы напоминал больного раком. Только чиновники, спонсоры, журналисты. Корпус пока еще пустует. Я пробираюсь внутрь, пока ленточку не перерезали. Просторный коридор, по одну сторону расположены палаты, очень светлые, с персиковыми обоями и белыми пластиковыми жалюзи на окнах, с другой стороны находятся операционные, процедурные кабинеты, осмотровые и кабинеты врачей.

Огромный томограф и компьютерные мониторы за стеклянной перегородкой нагоняют на меня страх – кто-то выйдя отсюда будет ошарашен, напуган, убит горем. Кто-то поймет, что очень скоро умрет.

Немного страшный, не правда ли?

Я оборачиваюсь. Внимательные карие глаза теплеют, когда быстро осматривают мое лицо.

Здравствуйте, Михаил Петрович.

Здравствуйте, Ира. Читал вашу речь – понравилась. Не люблю долго трепать языком. Все четко и без лишнего пафоса.

Спасибо.

Нравится корпус?

Да. Все очень хорошо сделано. На совесть. И судя по всему, дорого. Хотя к финансовым документам я и не имею отношения.

Если вам понадобятся цифры – вам стоит только сказать об этом в бухгалтерии. Ваша должность позволяет вам иметь доступ ко всем документам.

Я учту это.

Мы медленно идем мимо открытых палат и стойки регистратуры.

Как вам работа?

Я всего второй день работаю, но полна энтузиазма.

Это хорошо. С коллективом познакомились?

Почти всех запомнила.

Есть какие-то вопросы относительно ваших обязанностей?

Пока нет, но я только вхожу в курс дел.

Он взял меня под локоть и повел к выходу.