Когда умерли автобусы

Адский лимонад

Есть в Узбекистане одна деревня, которую построили буквально у самых врат ада. Земли там для сельского хозяйства совсем негожие, горное дело тоже не Бог весть как идет, и те гроши, которые людям удается наскрести, в основном приносит туризм. А когда я говорю «туризм», я не имею в виду всяких разных богатых американцев в гавайских рубашках или улыбчивых японцев, которые снимают на камеру все, что движется. Что им ловить в какой-то Богом забытой узбекской дыре? Туризм, о котором я говорю, — это туризм внутренний. Самый что ни на есть внутренний.

Люди, выходящие из ада, бывают очень разные, в общих чертах и не опишешь. Толстые / худые, с усами / без усов, самая разношерстная публика. Если и есть у них у всех что-то общее, то скорее в поведении. Они все тихие такие, вежливые. Очень щепетильные в денежных делах. Никогда не пытаются сбить цену. И еще они всегда прямо железно знают, чего хотят. Почти никаких колебаний. Входят, спрашивают: «Сколько?» Заверни мне / не заворачивай мне, и все дела. Этакие гости, заскочившие на минуточку. Остаются всего на один день и возвращаются в ад. И никогда одного и того же гостя дважды не увидишь, потому что они выходят только один раз в сто лет. Вот такое правило. Как на курсе молодого бойца выходят одну субботу из трех, как на посту можно присесть на пять минут один раз в час, так всем жителям ада положен один день отпуска каждые сто лет. Если когда-то для этого и были причины, то сегодня их уже никто не помнит, теперь это, скорее, просто данность такая.

Ана, сколько она себя помнила, всегда работала в лавочке своего деда. Кроме жителей деревни покупателей особенно не было, но раз в несколько часов кто-нибудь обязательно заходил, воняя серой, и просил пачку сигарет, или шоколадку, или еще чего-нибудь. Некоторые просили то, чего сами наверняка никогда не видели и о чем только слышали от какой-нибудь другой заблудшей души. Так что Ане случалось наблюдать, как они борются с банкой кока-колы или пытаются съесть голландский сыр вместе с целлофаном, всякое такое. Иногда она пыталась поговорить с ними, сдружиться, но никто из них не знал узбекистанского или как там назывался ее язык. Словом, это всегда кончалось тем, что она показывала на себя пальцем и говорила: «Ана», а они показывали на себя и бормотали, скажем, «Карлос», или «Су Янг», или «Нисим», платили и сматывались по своим делам. Иногда ей случалось видеть их и позже, вечером, когда они бродили по улицам или сидели где-нибудь на тротуаре, уставившись в ночь, которая спускалась на них слишком быстро, а назавтра их уже нигде не было. Ее дедушка, страдавший чем-то вроде болезни, от которой ночью невозможно проспать больше часа, рассказывал ей, как ему случалось видеть их на рассвете спускающимися обратно в дыру совсем-совсем рядом с верандой их дома. С этой веранды дедушка видел ее отца, который был тем еще подонком, — он тоже спускался в дыру, пьяный в стельку, и распевал совершенно непристойную песню. Через девяносто с чем-то лет он тоже должен будет вернуться на один день.

Забавно, но эти люди были для Аны, можно сказать, самым интересным в жизни. Их лица, их забавные одежки, попытки угадать, что такого ужасного они должны были совершить, чтобы попасть в ад. Потому что, честно говоря, больше вообще ничего не происходило. Иногда, когда ей становилось скучно в лавке, она пыталась представить себе следующего грешника, который войдет в дверь. Она всегда старалась представлять их очень красивыми или смешными. И действительно, раз в несколько недель мог появиться сногсшибательный красавчик или кто-нибудь, кто пытался съесть закрытую банку консервов, и они с дедушкой потом говорили об этих людях по нескольку дней.

Однажды в магазин явился такой красивый парень, что она просто поняла, что должна ему принадлежать. Этот парень купил белого вина, содовой и всяких острых специй, и она, вместо того чтобы выбить ему чек, потащила его за руку к себе домой, а он, не понимая ни слова, последовал за ней и старался изо всех сил, а когда им обоим стало ясно, что он просто не может, она обняла его и улыбнулась ему своей самой широкой улыбкой, чтобы он понял, что это совсем не важно. Но это не помогло, и он проплакал до утра. А когда он ушел, она стал молиться каждую ночь, чтобы он вернулся еще раз и чтобы все получилось. Она молилась скорее ради него, чем ради себя. Когда она рассказала об этом дедушке, он улыбнулся и сказал, что у нее доброе сердце.

Через два месяца он вернулся. Вошел в лавку и купил сандвич с ветчиной, а когда она улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ. Дедушка сказал, что это не может быть он, — как известно, они могут выходить только раз в сто лет, так что это какой-нибудь его близнец или еще кто, — да и сама она не была уверена до конца. Так или иначе, когда они занялись любовью, все как раз получилось, и он выглядел очень довольным, и она тоже. Она вдруг поняла, что все-таки молилась не только ради него. Потом он пошел на кухню и обнаружил пакет, оставшийся с того раза, — с содовой, специями и вином. Он взял все это и приготовил себе и Ане такой напиток, который сразу и шипучий, и острый, и холодный, и пьяный — что-то вроде адского лимонада.

Ближе к утру, когда он оделся и собрался уходить, она просила его остаться, а он пожимал плечами, как человек, у которого нет выбора. А когда он ушел, она стала молиться, чтобы он вернулся в третий раз, если это вообще был он, а если и не он, то чтобы пришел кто-нибудь достаточно похожий на него и она могла бы ошибиться снова. Когда через несколько недель ее начало рвать, она молилась, чтобы это оказался ребенок. Но это оказался просто вирус. Как раз в это время начали поговаривать, что дыру собираются отменить, заткнуть изнутри. Ану эти разговоры дико напугали, но дедушка сказал, что это просто сплетни, распускаемые со скуки. «Нечего беспокоиться, — улыбнулся он. — Эта дыра существует уже столько времени, что ни один дьявол и ни один ангел не посмеет ее заткнуть». И она верила, но хорошо помнила, как однажды ночью вдруг почувствовала — ни с того ни с сего, даже не спросонья, а просто так, — что дыры больше нет, и выбежала из дома в одной ночной рубашке, и обрадовалась, увидев, что все на месте. Она запомнила, что в какой-то момент ей захотелось спуститься вниз. Она чувствовала, что ее как будто затягивает внутрь, — из-за любви к этому парню или из-за тоски по отцу, который был тем еще подонком, или, может быть, больше всего из-за нежелания оставаться в этой скучной деревне. Она подставила ухо холодному воздуху, вырывающемуся из ямы. Ей удалось услышать, как где-то далеко-далеко вроде как вопили люди или ревела вода, толком было не разобрать. Это и в самом деле было далеко-далеко. В конце концов она вернулась в постель и легла спать, а через несколько дней дыра действительно исчезла. Ад по-прежнему находился там, внизу, но из него никто не выходил.

С тех пор как дыра пропала, людям стало труднее зарабатывать себе на хлеб, а жизнь в деревне стала еще более тихой и вялой. Ана вышла замуж за сына хозяина рыбной лавки, и они объединили торговлю. Ана родила нескольких детей и любила рассказывать им всякие истории, особенно о людях, которые когда-то приходили к ней в лавку и пахли серой. Детей эти истории пугали, и они начинали плакать. Но Ана упорно повторяла эти рассказы, сама не понимая почему.