Когда я был вожатым. Повесть

КАК МЫ УДИВИЛИ И ПОБЕДИЛИ

О появлении родителей должен был просигналить с «орлиного гнезда» дежурный «впередсмотрящий». И прозевал. Он воображал, что папы и мамы пойдут от трамвайной остановки пешком. И не ожидал, что они могут явиться на извозчике. Это были отец Раи-толстой и мамаша Игорька, энергичная, полная женщина в шляпе.

- Игорек! Игоречек! Булька моя! - кричала она, заглушая тревожный звон запоздавшего сигнала с «орлиного гнезда».

И металась по лагерю, нагруженная кульками, свертками, кулечками.

- Где ты, детка моя? Скорей! Вот вкусненькое, вкусненькое!

За ней бегали наши дежурные, которые должны были встречать родителей перед аркой и отбирать все подарки-сласти в общий котел. Но Игорькова мамаша так быстро пронеслась мимо большущей круглой корзины, представляющей общий котел, что заградительный отряд не успел и рта разинуть.

Теперь несколько пионеров и пионерок бегали за ней следом, как растерявшиеся цыплята за квохчущей наседкой.

- Крошка моя! Птичка моя! - неслись ее призывы, нестерпимо унизительные для каждого уважающего себя мальчишки.

Но Игорек не отзывался и не появлялся. И не мог появиться: застигнутые врасплох, мы затащили его в показательный шалаш и обрабатывали его физиономию, как в каком-нибудь косметическом кабинете.

Все его синяки, шишки и царапины, полученные в схватке с Васькой, спустя день раздулись, почернели, загноились. Синяк под глазом стал буро-фиолетовым. Глаз весь заплыл. Ни зубной порошок, ни мука не могли заменить пудры.

Ничего путного не получалось. Оставалась надежда на придуманный нами тактический ход…

Я вышел навстречу мамаше Игоря и, стараясь не теряться перед крупной женщиной, обладающей громким голосом, заявил, что ее сын Игорь сейчас показаться ей не может. И вообще никому не может показаться. Он появится во время нашего парада, на котором пионеры будут его чествовать. Если он покажется раньше и будет разгуливать, как все обыкновенные мальчики, это сорвет нам всю торжественность. Ведь он совершил подвиг и должен появиться под звуки горнов, как герой.

- Да, мой Игорь необыкновенный мальчик,- согласилась насторожившаяся женщина,- но какой это он совершил подвиг?

- Видите ли, я не могу раньше времени разглашать… Мы решили приготовить вам сюрприз… Вы подождите немножко. Вот как только соберутся все родители, так откроется парад.- И я проводил мамашу к шалашу, где стояла Игорева койка.

- Да жив ли мой мальчик? - спросила вдруг мамаша. Она бросила на меня такой взгляд, что я поспешил ретироваться со словами:

- Жив-здоров… Вырос, прибавил в весе… Хотя и скучает о вас.

- Ну-ну… - Мамаша со вздохом опустилась на койку, окружив себя узелками, кульками, свертками.

Ее бурное вторжение внесло расстройство в наши планы. Мы не смогли встретить остальных родителей так торжественно, как хотели. А главное - общий котел остался пустым.

Чувствуя, что долго испытывать терпение встревоженной матери невозможно, я ускорил начало парада. Родителей мы усадили в тени деревьев, на подстилке из сухих листьев. Горнист вышел на линейку и под мачтой с развевающимся флагом протрубил сбор. Со всех сторон, словно из-под земли, явились наши пионеры, и три звена встали на свои места. Дежурный отрапортовал о событиях дня. Затем с рапортом-отчетом родителям выступила моя помощница - вожатая звена Маргарита.

Она рассказала о нашем выезде в поход, о постройке жилья, о разведке жизни, о наших фуражирах. И, наконец, про подвиг пионера, крепкого, как орешек.

Выслушав краткий отчет о побоище Игоря с Васькой и приняв свернутый в трубочку письменный рапорт, я сказал:

- Поведение Игоря заслуживает быть отмеченным в истории отряда. Защищая пионерскую честь, он вступил в борьбу против противника втрое сильнее себя и победил его своей стойкостью. Приказываю: записать это в тетрадь памятных событий. Игоря наградить двойным орехом, символом его звена, и увенчать венком из дубовых листьев!

Заиграл горн, забил барабан, и из показательного шалаша показался Игорь.

Я быстро вышел ему навстречу с тяжелым венком из дубовых листьев, украшенных желудями, и тут же возложил на его стриженую голову, украшенную шишками, причем наискось, стараясь, чтобы венок закрыл правый глаз, украшенный зловредным синяком.

Отдав мне салют, Игорь промаршировал вдоль родительских рядов, держась строго в профиль, чтобы его мамаша видела чистую, не покарябанную в стычке с Васькой половину лица.

Он шел важно, животиком вперед. Напрягая все силы, чтобы прямо держать голову под тяжестью венка, встал под развернутое знамя. После моей краткой речи и призыва быть готовым к подвигам, ответил: «Всегда готов!»

Толстушка Рая, одетая в длинный белый хитончик из простыни, с вырезанной из фанеры лирой, как муза поэзии, прочла посвященные Игорю стихи, сочиненные ею экспромтом.

Длинный до пят хитон замечателен был тем, что скрывал от всех глаз коросту на ее ногах, израненных телорезом.

А затем мы провели церемонию наречения нашего приемыша сыном отряда и принятия им имени и фамилии. Малыша подвели к знамени. Он был в матросском костюмчике, в ботинках, смазанных для блеска яичным белком. Его рыжие вихры, умасленные и приглаженные, отливали золотом. Вел он себя важно и неторопливо.

На вопрос, какое из новых имен, рожденных революцией, желает носить, пацаненок громко крикнул:

- Май, в честь Первомая! - И потом все-таки добавил упрямец: - Он теплый.

Когда вожатые звеньев хором проговорили обязательство воспитать из Мая настоящего человека, достойного будущего коммунистического общества, а сам нареченный, встав на одно колено, поцеловал знамя отряда, многие родители были так растроганы, что перед глазами женщин замелькали носовые платки.

Заиграл горн, забил барабан, и отряд трижды прокричал:

- Расти, Май!

- Цвети, Май!

- Да здравствует Май Пионерский!

На этом торжественная пионерская линейка окончилась. И наступил страшноватый момент, когда Игорь наконец бросился в объятия своей мамаши.

И что же, растроганная до слез женщина не заметила никаких изъянов на лице своего детища. Обнимая и расцеловывая любимого сыночка, она старалась как-нибудь не задеть, не стронуть с места, не уронить его венок славы.

Мы воспользовались ее добротой до конца. Игорь даже обедал в дубовом венке. Она так и уехала, не заметив под глазом сына огромный синяк,- мамаша, которая, бывало, сдувала с единственного сынка каждую пылинку! Даже как-то пропустила подсохшие царапины на животе, хотя Игорь сам похвалился ими.

Поистине велика материнская любовь к славе и почестям детей!

С толстушкой Раей все обошлось еще лучше. Ее отец весьма остался доволен. Дочку он нашел посвежевшей, более оживленной, чем прежде, и ничуть не удивился, что она разгуливала с ним под руку в хитоне из простыни, показывая старинный парк. Он думал, что так и нужно. Пионерская символика… Ему и в голову не пришло, что мы этим нарядом из обыкновенной простыни скрыли ее необыкновенные болячки.

Все родители были в восторге от показательного шалаша. Впрочем, большинству понравились и самые обыкновенные. И после обеда папы и мамы отлично отдохнули в них на свежем сене, которое мы заранее накосили и насушили.

Но окончательно сразила родителей наша громадная щука. Уху из нее варили люди, понимающие толк: отец Вани Шарикова - «доктор паровозов», оказавшийся заядлым рыбаком, и мать Кости Котова. Она явилась в лагерь одетая нарядней всех. И принесла пирог - здоровенный, как полено, пышный, сдобный, с мясной начинкой. И была единственной мамой, предложившей его в общий котел.

В восторге от лагеря были молодые тетки Кати-беленькой, белошвейки. Забыв, что они тетки, девушки вприпрыжку носились по лужайке, купались, собирали букеты полевых цветов и так заразительно визжали, что заглушали все голоса.

А к вечеру у них покраснели обожженные солнцем руки и плечи, поднялась температура, разболелась голова, и нам пришлось их уложить в тень и лечить, намазав покрасневшую кожу сметаной.

Слабенькие были эти городские создания, тоненькие, с какими-то прозрачными телами, словно сделанными из стеарина.

Придирчивей других была мамаша Риты, вагоновожатая. Ей казалось, что Рита ее похудела. Она меня допрашивала: почему все ребята поцарапанные?

Но и она смягчилась, когда вечером все родители уселись у костра и стали петь песни. Голос у нее оказался сильней всех. В паре с мамашей Кости Котова они перепели столько старинных песен, что даже охрипли.

Все шло отлично, не подвел нас даже Васька. Он явился к нам нарядный, как на праздник, охотно поедал всевозможные угощения, но по-прежнему смущал ребят своим странным восприятием жизни.

- Родителев-то у вас сколько, а? - завистливо говорил Васька.- У которых и по двое… еще и дома остались… Богато!

- Чего же тут богатого, обыкновенно.

- А у меня вот совсем нет ни одного родителя. Обыкновенно? Не, опять неравенство. Вы передо мной богачи, а еще кулаков браните.

- Ну, как же ты не понимаешь, Вася, кулаки - это эксплуататоры, а мы…

- Ну да, у них всего больше, чем у других. А у вас вот родителев больше, чем у меня… Выходит, я бедняк, а вы - кулаки!

У ребят слезы выступали от обиды, что он так нелепо переиначивает их слова и они не могут его переубедить.

- Ну ладно уж,- снисходительно говорил Васька, - так оно было и так будет… Так уж на свете заведено. От бога… Вот помрем, на том свете будем все равны!

Ушел он ублаженный, с карманами, набитыми до отказа конфетами, печеньем и прочей снедью.

…Когда ребята отправились спать, родители долго еще не расходились от костра. То разговаривали о будущем своих детей, то пели песни. У костра, над рекой, почему-то всем поется.

И вот интересно - не мне пришлось их уговаривать оставить детей еще на недельку,- они уговаривали меня подольше пожить с пионерами в лагере. И доказывали, что именно так и нужно: в шалашах, на природе, чтобы закалялись. Чтобы всё могли сделать сами: и жилье построить, и костер развести, и еду добыть.

- Такие ребята нигде не пропадут!

- Действительно, будут пионеры!

- Ценить будут кусок хлеба!

На этом сходились все. И если кто говорил, что дети похудели, а не поправились, тут же раздавался хор голосов:

- А что же им, жиры, что ли, нагонять?

- Пионеры не курортники.

- Здоровье не в толщине!

«Доктор паровозов» был счастлив, что его Ваня вместе с Костей сумели добыть для лагеря сметаны починкой и пайкой кастрюль, чайников и всякой посуды.

- Тут важно,- говорил он,- что они не для себя, а для всех старались. В этом смысл-то!

И какое-то особое восхищение вызвала у всех пап и мам история Мая-приемыша. Всем было приятно, что их дети добрые, отзывчивые. Если в будущем все будут такими, тогда никому никакое горе, никакая беда не страшны.

Адвокат даже статью хотел написать в газету и пообещал нам помочь юридически в оформлении имени и фамилии Мая Пионерского.

Родители всячески старались вселить в меня веру в то, что лагерь наш может существовать вот так, «на подножном корму». Обещались приехать в совхоз, наш благодетель, на воскресник. Договорились в следующий раз все принесенные гостинцы, чтобы поддержать коллективизм, сложить в общий котел. Адвокат потихоньку предложил мне одолжить денег на парное молоко. Он выиграл какой-то процесс, и у него есть «деньги удачи».

Словом, для родителей посещение лагеря обошлось благополучно, они уезжали довольные. Для детей же их пребывание даром не прошло: большинство заболело расстройством желудков. Непомерное потребление домашних сладостей вывело из строя даже стойких, в том числе Игорька.

Родители ушли к последним трамваям. А мне так и не удалось заснуть в эту ночь. И виной тому Катенькины тетки. Они к вечеру пришли в себя после солнечных ожогов и теплового удара, выспались и не захотели уезжать. Они желали пожить с нами нашей жизнью, испытать наши радости. У них не было детства, и они так завидовали Кате-беленькой, что я готов был принять их в пионерский отряд.

Худосочные, небольшие ростом, эти фабричные девчонки походили на подростков и вызывали во мне жалость.

На рассвете мне пришлось их провожать к первому трамваю.

Вернувшись, я, как залег спать, так и проспал до полудня, не услышав ни утренней побудки, ни шума и гама оставшихся без вожатого ребят.