Кого не взяли на небо

Глава пятая. Легенды

Аглая погрузилась по бёдра в прозрачную прохладную воду реки и замерла, подставив обнажённое тело и лицо лучам утреннего солнца: Бездна нежилась и в теплоте лучей, и в прохладе реки, приятно щекочущей низ живота своим стремительным течением. Девушка потянула за кончик кожаного шнурка, связывающего волосы в тугой конский хвост. Тот распустился и они рассыпались по точёным плечам и высокой груди.

Сзади оглушительно хрустнула ветка и Бездна, не проявляя видимой тревоги, медленно наклонилась, демонстрируя густому лесу позади себя, все свои самые сокровенные прелести. Она подняла со дна внушительный булыжник, резко развернулась и метнула снаряд в кустарник на берегу, наполовину затопленный водами реки. Сильный бросок достиг своей цели: из кустов донёсся хриплый вскрик; кто-то бросился прочь, чавкая в жиже вязкого берега, ломая переплетённые ветви кустарника.

— Словил? — усмехнулась Аглая.

В несколько сильных гребков она оказалась на середине узкой речки.

— Вылезай оттуда, щенок, я давно тебя засекла. Тебе ещё что-нибудь показать?

На узкий пляж, искрящийся мокрой галькой, держась рукой за левый глаз, неуверенно вышел долговязый нескладный юноша в драных синих джинсах. Он прижимал ладонь к правому глазу. Между тонких пальцев стекала струйка крови.

— Тупой дрочер.

Аглая фыркнула, словно рассерженный тюлень и торопливо поплыла назад. Вылетев на берег, она схватила с кучки своей, аккуратно сложенной на земле, одежды белую майку и резко рванула материю. Отведя в сторону ладонь рукоблуда, она обнаружила серый глаз: тот заливало кровью из рассечённой брови. Однако око выглядело абсолютно целым и невредимым. Оно восхищённо таращилось на её голые формы. Рваные джинсы Скаидриса топорщились.

Бездна накинула юноше на шею остатки майки и принялась душить. Тот вяло сопротивлялся, норовя прихватить тощими руками побольше Аглаи. Так они барахтались некоторое время в песке и мелкой гальке, когда Бездна, обмякнув, решила сдаться.

— Пойдём поплаваем, — неожиданно заявил лив и, покинув распростёртую на берегу девушку, отправился к реке.

Некоторое время Бездна лежала недвижно; недоумевая, словно русалка, выброшенная штормом на берег, однако недоумение сменилось приступом ярости: она отправилась топить недоумка. Тот осознал ситуацию и бросился вплавь вверх по реке. Они ожесточённо гребли, борясь с мощным течением и рыча от напряжения. Вдоволь наплескавшись и наглотавшись речной воды, пахнущей тиной, они с трудом выбрались на берег. Внезапные порывы шквального ветра налетели со стороны красного замка, возвышающегося на вершине высокого холма, что нависал над излучиной реки. Небо над черепичными крышами построек потемнело свинцом. Внезапная буря укутала очертания башен и крепостной стены серебристыми росчерками ливня, и, хотя здесь всё-ещё светило солнце, двор замка уже подвергался настоящему потопу.

Что-то чиркнуло по обнажённому плечу Аглаи. Та уставилась себе под ноги. У кончиков её пальцев лежал мутно-голубой овальный кусок льда. Величиной с куриное яйцо. Следом прилетело ещё два. Первый разбился об гальку пляжа, второй угодил ливу в ключицу.

— Ёптвоюмать! Бездна, надевай сапоги! Быстрее!

Скаидрис бросил ей берцы, а сам сгрёб в охапку её одежду.

— Не трусы, Бездна! Сапоги! Сапоги и бежим, пока нас не поубивало здесь. Скорее, я знаю место.

Он сжал в левой ладони холодную девичью руку, а в правой Диемако — штурмовую винтовку Бездны, с которой та не разлучалась даже во сне. Они побежали по берёзовой роще, продираясь сквозь буйные заросли высокой травы и кустарника. Ветер усиливался с каждым мгновением, солнце уже пропало, небо заволокла стальная пелена, градины лупили по кронам деревьев, сбивая собой листья и тонкие ветви. Скаидрис продрался сквозь густой кустарник и стволы молодых берёз, увлекая за собой Бездну на просвет, оказавшийся то ли старой заросшей дорогой, то ли просекой. Передвигаться стало легче, ступни ног  пружинили, отталкиваясь от густого мха и невысокой травы, устилавших их путь. Пробежали развалины какой-то фермы с обвалившейся крышей и совсем непригодной в качестве укрытия, минули ещё пару каких-то невнятных построек с заваленными проёмами.

— Скай, — задыхалась Бездна, — Отдай мне мою одежду, это просто позор какой-то: бежать по лесу с голой жопой.

Она попыталась вырвать свою руку из его ладони, но лив махнул вперёд стволом винтовки в направлении огромного холма; скалы, темнеющей в шагах пятидесяти от них. Они бросились туда.

Пещера, начинающаяся огромной аркой, переходила в стремительно сужающийся подземный ход, что вгрызался вглубь тела скалы. Голая девчонка в армейских берцах и нескладный лохматый парень забежали внутрь, разрывая руками стебли и ветви буйной растительности, преграждающей путь. Градины преследовали их, крошась о камни кусочками льда. Как только беглецы оказались под каменными сводами пещеры, почерневшее небо сверкнуло ослепительной вспышкой и первый, оглушительный раскат грома потряс стены их убежища, многократно отразившись эхом.

— Шмотки, — потребовала Аглая, — И разведи костёр.

— Шмотки, — гулко вторили стены, — Костёр.

Вскоре они уже жались друг к другу возле трепещущего костерка в самой глубине пещеры. Там, из-под каменной плиты, бил кристально чистый родник.

— Я никогда не пробовала такой вкусной воды, — сказала Аглая.

Скаидрис не ответил, лишь загадочно жмурился на огонь.

Ветер немного стих, но ливень с градом усилились, стало темно, как ночью, и темноту эту взрывали яркие вспышки молний. Раскаты грома, непрерывно рокочущего в гневающихся небесах, отражались таким громким эхом в стенах пещеры, что закладывало уши. Скаидрис сидел на плоском камушке, свесив лохматую голову и ковырял прутиком в потрескивающем пламени.

— Что это было, там, на пляже? — укоризненно спросила девушка— Ты хотел меня, и я решилась...

Она сморщила носик, звонко чихнула и потянулась полуоткрытыми губами к лицу юноши.

— Дело в том, что я не люблю, когда девушки проявляют страсть. Мне нравится, когда они лежат, будто мёртвые.

Он крепко сжал её руки и потянулся к ней в ответ, но прежде, чем их губы соприкоснулись, мелькнула ещё одна ослепительная вспышка, осветившая все тёмные закоулки пещеры, после чего раздался оглушительный раскат грома. Юноша отстранился от подруги и показал глазами на самый дальний угол пещеры. Там, из-под каменной плиты, бил родник. Сверкнуло ещё раз, и они отчётливо разглядели фигуру женщины, одетую в красное, до земли платье, неподвижно стоящую у источника. На мертвенно-бледном лице алели кровавые губы, а чёрные, как уголь глаза, сверкали из-под гривы спутанных волос.

— Блядь, — взвизгнула Бездна, опрокидываясь на спину заученным до автоматизма движением.

Вспышка озарила ствол Глока, неизвестно, как успевшего оказаться у неё в руках. Прежде чем Скаидрис успел перехватить её руку, три прицельных выстрела разорвали тишину пещеры.

— Тише, Аглая, не стреляй, она не человек, — прошептал он, нависая над лежащей на спине девушкой, — И не причинит нам вреда.

Очередная вспышка молнии осветила прибежище призрака: женщина в красном исчезла. Бездна поднялась на ноги, удивлённо посмотрела на свой пистолет и засунула его куда-то в укромное место:

— Ох, как же я испугалась. Что что это было, Скай?

Скаидрис опустился на свой камушек и откинул с лица длинные волосы:

— Это волшебное место, Аглая Бездна. Не знаю, кто это был: возможно Вайда — мёртвая жена Риндауга, либо сама Турайдская Роза. Эта жуткая буря загнала нас прямиком в древние легенды и я расскажу тебе их. Присаживайся.

Лив похлопал ладошкой по камню, но встревоженная девушка вооружилась пылающей деревяшкой и расхаживала по пещере с винтовкой наперевес, освещая все потаённые закоулки грота.

— Никакой это не призрак, — бормотала Бездна, — Я привыкла доверять своим глазам, а те видели здесь женщину. Жутко красивую женщину в красном платье. И она мне почему-то знакома. Ого!

Аглая застыла на месте, высоко подняв факел, посветила так и сяк, а потом двинулась вдоль стены сплошь испещрённой готическими надписями, оттисками боевых щитов, и множеством отпечатков рук, закованных в латные перчатки. Она нашла оттиск гарды меча, что приложили к стене лет пятьсот назад и теперь в восхищении водила рукой по древнему слепку.

— Это автографы паломников, некоторые из них оставлены много веков назад. Ты уже нашла тевтонские шрифты? — Скаидрис продолжал ковырять прутиком в огне.

— Как же получаются эти оттиски? — спросила девушка, завороженно уставясь на отпечаток клинка, что оставил здесь какой-то древний воин.

— Подразумевается, что все эти люди, кто смог оставить свой отпечаток на стене, были благородными рыцарями; воинами света и добра. Считается, что они пришли сюда поклониться памяти Розы Турайда, и я расскажу тебе о ней позже. Но на самом деле это не так. Все, кто смог оставить свой отпечаток, были истинные металхэды, — Скаидрис гордо откинул длинные волосы с глаз.

Аглая подошла и присела на краешек рядом.

— Истинные металхэды — наивные лохи. У меня папа был такой: лохматый, с гитарой, в серьгах и татуировках. Я всё о вас знаю: вы опасные и бесполезные мечтатели. Кстати, я вспомнила, где видела эту бабу в красном, — она кивнула в сторону каменной плиты и родника:

— У родителя имелся целый шкаф виниловых пластинок. Я любила рассматривать обложки. На одной из них была нарисована она — та, которую мы недавно видели.

— Хм, — Скаидрис склонил голову в её сторону, — И кто она, по-твоему?

— Папа говорил, что она — самая опасная сука во всей Ирландии, и её имя — Морриган.

Лив снова уставился в огонь:

— В этом месте можно встретить кого угодно, — пробормотал он — Даже кельтскую ведьму. Мы с тобой в юдоли страдания и наслаждения, и эти стены пропитаны болью и страстью, вожделением и коварством — эта атмосфера привлекает тёмные сущности.

— Тогда давай рассказывай, в чём тут дело, — Бездна слегка двинула бедром, прижимаясь к мужчине, что выглядел юношей, — И возможно, ты получишь приз. Если мне понравится легенда.

Скаидрис кивнул и начал свой рассказ:

— Давным-давно, когда солнце было богом, в этих глухих местах обреталось маленькое, но гордое племя древних ливов... — начал Скаидрис.

Легенда о Вайде.

«Здесь племя обреталось ливов, суровых воинов и гордых жён

Любили молоко и мёд и пиво; водили коз и пчёл, колосья ячменя

Охотились на зайцев и оленей; бока соседям мяли иногда.

Вождь мудро верховодил племя, Риндаугом свирепым звался он.

В погребах хватало еды; на пальцах воинов сверкали серебряные кольца, а высокие чела их жён украшали янтарные диадемы. Одна печаль-забота: повадились бабы одних лишь дочерей рожать. Ведунья с ворожеей оказались бессильны; никто не знал, что за напасть такая приключилась. И вот однажды пригожим утром из лесной чащи выходит дева неописуемой красы и стати, глаза зелёные, а волосы словно золото. Пришла она к Риндаугу в избу и говорит:

Я Вайда, жрица капища, что в старом гроте у скалы

Беду я знаю вашу и здесь, чтобы помочь.

Средь воинов своих двух сильных отыщи

Двух сильных молодых здоровых, потомства жаждущих.

В святилище пусть жертву щедрую несут, а будет это в полнолуние.

Ворожея и ведунья отговаривать вождя пытались: мол, ведьма это, никакая не жрица, земля вокруг Чёрной скалы зачарована губительным мороком, не посылай туда ни подарков, ни воинов.

Прогнал он прочь вещуний бесполезных

А в час назначенный два воина

С холщовыми мешками на плечах отправились к скале

Вернулись поутру, да поспешили к жёнам,

А фиту месяцев спустя те родили мальчишек.

К тому времени Вайда в деревне ливов крепко обжилась: хворых исцеляла, покойников на тот свет провожала, не гнушалась скотину лечить, да роды у баб принимать. Растаяло сердце Риндауга; не мог налюбоваться он на красавицу и взял к себе наложницей: отныне Вайда с ним делила и постель и крышу над головой. После очередного рождения мальцов вождь Риндауг богам хвалу вознёс, а жрицу почести великой удостоил: стала она ему женой. Каждое полнолуние на древнее капище ходили сильные воины с богатыми дарами, а позже жёны тех мужей приплод несли исправно: рождались мальчики.

И вождь и ливы — все довольны были

Риндауг радовался, всё бы хорошо, да только незадача:

Приметил он за молодой женой одну загадку: бывали дни, когда

Замучив вусмерть ласками вождя и убедившись,

Что уснул тот, она сбегала из постели

И в лес стремилась, полностью нагая.

Решил он проследить за ней, покровы с тайны сдёрнуть.

Он следовал за обнажённым телом жены, мелькающим среди деревьев. В жёлтом свете старой ущербной луны фигура женщины напоминала призрак в погребальном саване. Вскоре они достигли Чёрной скалы, входа в древнее капище; нагая дева и воин, крадущийся следом. В пещере её ждали. Два лучших воина Риндауга — те, что два года назад пришли сюда с богатой жертвой, после став отцами. В руках воины сжимали обнажённые клинки. Они порезали запястья и возлегли на жертвенный камень, а к ним присоединилась Вайда. Она вкусила их крови и отдалась обоим сразу.

Отведав крови, на алтарь легла,

Став ножнами для двух клинков:

Заветный ритуал свершился.

Кричала аки выпь, испила серебра,

И новый месяц народился.

— Ну что же, — молвил Риндауг, выйдя к алтарю, — Я вижу перед собой богиню плодородия и обязан принести ей жертву.

С этими словами он зарубил двух воинов и, отрезав им головы, бросил те к ногам жрицы.

— И вижу я неверную жены, что жаждет наказания...

Он схватил изменницу за золотые косы и поволок прямиком к роднику, там наказал лежать ей. А чтобы не сбежала придавил плитой, той самой, на которой она разбила ему сердце. Плакала она долго, да и сейчас плачет, хочет чистыми своими слезами прощение себе вымолить, да только некому прощать: нет уж в живых Риндауга, а более никому из живых с плитой той не сладить.»

* * *

— Занавес, — Скаидрис облизнул пересохшие губы и поднялся на ноги.

Он прошёл вглубь — к каменной плите, лежащей сверху чаши, в которой рождался источник. Откинув волосы с лица, он опустился на колени, погрузив лицо в кристально чистую воду. Руки, что обвили его шею, не принадлежали неупокоенной жрице — то были ладошки совсем молодой девушки:

— Шикарная стори, — шепнули в ухо влажные губы, а потом его повалили на жертвенную плиту.

* * *

Тем временем в замке из красного кирпича.

— Отпусти, Йоля, — Монакура Пуу упёрся огромной ладонью в обнажённую спину, женщины, лежащей перед ним на боку, и поёрзал задницей.

Бесполезно: его могучее орудие надёжно застряло в нежном плену.

— Ты просто ненасытная сука, — гигант оставил попытки высвободиться; но продолжал двигать жопой: теперь его цели изменились.

— Я не так часто выбирала женское тело для своих воплощений, — мурлыкнула Йоля.

Её спина выгнулась, она расслабила мышцы бёдер и моментально поймала ритм.

— И как оно? — пыхтел бывший барабанщик.

— Вот, вспоминаю... Быстрее... Откровенно говоря, я не собиралась вселяться в эту рыжую дылду — это вышло спонтанно; необдуманный, легкомысленный поступок... Быстрее...

Её голос превратился в срывающиеся на крик всхлипы:

— Если бы кто-нибудь, обладающий нормальным чувством юмора, оказался на моём месте, он тоже не удержался бы от желания слегка пошалить. Понимаешь, мой хороший... Ах... Ох... Эта дура напялила на себя красную шапку, а в руках держала корзинку, набитую весьма необычными пирожками...

Она замолчала, лишь часто и прерывисто дышала; Монакура пыхтел чётко и ритмично, словно прекрасно отлаженный механизм. Вскоре хриплый крик разорвал тишину и затерялся в толстых стенах, выложенных красным кирпичом.

Сказка о Красной Шапочке.

«Грёбаные пирожки!

Предчувствие катастрофы обожгло Селести почище ведра ледяной воды, выплеснутой на голову. Она сорвала с лица респиратор и бросилась прочь из лаборатории; едва успела пригнуться под низкой притолокой и преодолела узкую крутую лестницу в два невозможно огромных прыжка. Её лоб, усеянный множеством шишек, на этот раз счастливо избежал встречи с аркой кухонного проёма:

Грёбаные карлики, что построили этот бункер!

Она припала носом к прозрачному экрану дровяной духовки. Облегчённо выдохнула. С пирожками всё прекрасно. Их вообще не было в печке. Она вытащила их десять минут назад. Теперь волшебные кексики лежали на подносе, блестя глазированными боками.

Грёбаная паранойя.

Она нахмурилась: реакция прошла, но у неё примерно десять секунд, чтобы сунуть пробирки в работающий охладитель. Работающий от генератора, что выдавал драгоценное электричество, поглощая не менее драгоценный бензин. О чём она думала, когда повелась на приступ фантомной тревоги, и, бросив всё, помчалась спасать выпечку? Что важнее: полкило смолки, запечённой в сладком тесте, либо десять доз свеженького «шаматхи»?

Бешеный бросок повторился, лоб уцелел и в этот раз; она успела. Стекляшки отправились в ледяной плен.

Только не пропусти время, Селести. Сядь рядом и считай секунды. И больше не кури сегодня. Хотя бы пока стынет «снежок».

Десять.

Девушка обвела взглядом обшарпанные стены, пытаясь надолго не задерживаться на созерцании истлевших лоскутьев драных обоев, свисающих к полу.

Двадцать. Двадцать пять.

Она уставилась на закопчённый бонг, стоящий на низеньком столике. Пробу всё-таки нужно снять. Она абсолютно уверена в качестве продукта, но так уж повелось. Пробу всегда нужно снимать.

Что-то отразилось в мутном стекле бонга: какое-то движение. Она сместила взгляд: с куска обвисших обоев, словно королевская кобра, поднимался гибкий стебель хищной дросеры. Оскалив страшную пасть, усеянную острыми кривыми зубищами, чудовище готовилось к броску. Селести перестала дышать, зад словно прирос к табуретке.

Восемнадцать. Тридцать четыре. Девятнадцать.

Пасть приближалась, с прозрачных клыков хищницы струйкам ядовитой патоки стекала клейкая слюна. Селести зажмурилась, но тут её мозг пронзил жуткий писк, и он принёс облегчение: эта травка не собиралась её убивать; наоборот, сюда проник захватчик: тот, кто хочет утащить несчастную девушку в свой кошмарный мир. Дросера охраняет свою территорию, и сейчас готова дать отпор вторженцу. Гигантский комар приближался, его пронзительные вопли раздавались над самой головой Селести. Она слегка приоткрыла глаза: распахнутая пасть растения находилась перед её лицом. Бросок!

Она откинулась назад и сильно ударилась головой о стену; морок моментально исчез.

Четырнадцать. Пятьдесят шесть. Шестьдесят. Пора.

Она приоткрыла крышку охладителя и вытянула кассету.

Теперь пробу: товар нужно проверить, да и поправиться слегка не мешает. Крупинку. И хватит на сегодня.

Самодельная спичка чиркнула о каблук армейских ботинок; деревяшка полыхнула зеленоватым пламенем. Она глубоко затянулась.

Ух! Откуда эти странные клубничные нотки? Вау...

Наверное, реагенты действительно самые свежие, как и уверял Блябтрой. Кстати, надо собираться: старик не любит ждать. Ещё только пару минуток — приход разогнать. Наверное и кексики нужно попробовать, она, конечно же, уверена в качестве своего продукта, но так уж повелось: пробу нужно снять.

Пирожки оказались великолепны. Превосходно пропеклись. Она преподнесёт Блябтрою неожиданный сюрприз: он любит сладкое, с пикантной начинкой, и останется доволен. Возможно, пока старый пердун будет под кайфом, стоит поговорить о повышении цены на «шаматхи». Теперь нужно одеться и пора в путь: сквозь густой лес, которого не коснулась длань отгремевшего Судного Дня. Селести хихикнула: она словно постапокалиптическая Красная Шапочка, спешащая к милому дедушке с гостиницами. Кстати, у неё где-то припрятан подобающий случаю головной убор. Чёрт побери, почему здесь так жарко? Вроде бы поздняя осень, а подмышки насквозь мокрые.

Стальная дверь бункера, затерянного в дремучих лесах у подножия Грайских Альп, распахнулась. На порог, пригибаясь, вышла невозможно высокая девушка. Из-под надвинутой на глаза вязаной красной шапочки выбивались шикарные локоны медно-красных волос. Кроме шапчонки и армейских ботинок с облупленными носами, на ней ничего не было. В руках она сжимала плетёную корзинку.

Тропинка петляла, огибая толстенные стволы вековых лиственниц, огромные валуны, непроходимые завалы и глубокие овраги. Вдоль дорожки росли грибы-переростки; на их гигантских шляпках вполне возможно отдохнуть, они легко выдержат маленькую женскую задницу. Но Селести не устала; путешествие только началось и с каждым шагом становилось всё увлекательней. Утренний тревожный трип обернулся прекрасной сказкой. А сквозь потрясающую пелену видений всё чаще сверкали вспышки сияния чистого разума.

Истинное самадхи! Я выбрала отличное название для этой дряни.

Ничто не пугало, ничто не беспокоило, не тревожило, ведь суть всех вещей и тварей — пустота; ясное, безграничное пространство. Даже этот, вальяжно развалившийся на поваленном стволе, гигантский волк...

— Здравствуй Селести, — сказал Волк человеческим голосом, — Забавная встреча, не находишь? Ты наверняка идешь к своей старой бабушке, а в корзинке у тебя пирожки.

— Я иду к дедушке, — ответила Селести, — Но он мне не родной дедушка, просто дедушка. Его имя Мориц Блябтрой и раньше он был известным киноактёром. Ты видел фильмы с его участием?

— Не видел, — ответил Волк, — Однако же угости меня кексом.

Селести послушно протянула вперёд корзинку. Волк взял кекс и, изумительно ловко орудуя лапами, увенчанными когтищами длинною с селестину ладонь, развернул упаковочную бумажку. Шоколадная глазурь треснула под жёлтыми зубами.

— Шикарная шмаль, — осклабился Волк, — Сама производишь?

Когтистая лапа выудила из недр корзинки пластиковый пакетик, Волк запустил внутрь кончик когтя, а после посыпал пирожное белым, словно снег, порошком.

— Изумительно, — жёлто-зелёные звериные очи кровожадно блеснули.

— Теперь ты меня съешь? — спросила Селести.

— Нет, моя хорошая, у меня к тебе другое предложение. Скорее просьба.

Селести почувствовала дуновение холодного ветра. Она опустила глаза и обнаружила, что стоит совсем голая.

— То, что ты приняла за пробуждение — лишь слабые отголоски его, — сказал Волк, — Это скорее погружение, помутнение. Но тебе не хочется возвращаться, верно?

— Верно, — зябко ёжилась Селести, завороженно глядя на серебристый мех хищника.

Волк перехватил её взгляд.

— Иди сюда, дурашка, ты совсем продрогла, — зверь распахнул объятия,— Не бойся, я тебя не съем, погрею.

Она присела рядышком и прижалась к восхитительному меху.

— Отдай мне своё тело, Селести. Пожалуйста.

Сладкая истома пробежала по телу девушки, тоска и холод отступили; она согрелась, восхитительная сказка возвращалась.

— А что будет со мной, волк? Я умру?

— Нет, — рассмеялся Волк, — Ты останешься наслаждаться волшебным сиянием ума. Так долго, как только захочешь.

— Я согласна, — она ещё крепче прижалась к зверю, чувствуя, что проваливается в тёмную пропасть, — А куда пойдёшь ты, Волк?

— Я пойду спасать ваш грёбаный мир, — ответил зверь».

* * *

— И где она сейчас? — спросил Монакура, передавая Йоле толстую самокрутку.

— Здесь она, с нами. Грезит наяву. Её прёт, как всю Тримурти. Но это не пробуждение.

Красноволосая женщина глубоко затянулась и выпустила в потолок сизую струю. В дверь робко постучали.

— Зайди, — оборонила Йоля.

Маленькая кривая женщина сжимала в правой руке три деревянные огромные пивные кружки, а в левой несла дымящийся котелок.

— Обед, — сказала Соткен, — Вам стоит подкрепиться. Обалденная сказка.

— Подслушивала? — поинтересовался Монакура, принимая угощение.

— Ага, — Соткен тряхнула распущенными волосами.

— Подслушивать полезно, — бывший барабанщик дунул на шапку пены, и пригубил прохладный эль, — Зашла бы к нам пораньше, мы взрослые люди, никто не откажется от классической троечки. Где недоросли?

— Думаю тискаются в гроте под скалой, что у реки, — ответила кривушка, — Грозу пережидают.

Она оказалась права.

* * *

Аглая Бездна выбралась из каменной чаши, заполненной прозрачной водой и принялась торопливо одеваться.

— Ты меня поразил, лив. Как мужчина. Мне понравилось притворяться мёртвой девушкой. Ни разу не жалею, что потеряла девственность в объятиях постапокалиптического месье Бертрана*. И спасибо за рассказ, он клёвый.

*Примечание: «месье Бертран»: имеется ввиду сержант Франсуа Бертран — культовый вампир и некросадист XIX века.

Лицо девушки цвело, будто цветок алой розы, по шее стекали капельки крови.

Скаидрис не ответил: лив стоял недвижно лицом к стене, испещрённой оттисками.

— Ты словно обречённый ребёнок в подвале Растина Парра*. Сегодня будут ещё мистические легенды в исполнении одного лохматого мальчишки?

*Примечание: «Растин Парр»: лесной отшельник, пособник Элли Кедвард, известной как ведьма из Блёр. Выстраивал обречённых на смерть детей вдоль стены в подвале своего дома.

— Будут, — ответил лив.

Протянув вперёд руку, он растопырил пальцы, и с силой впечатал ладонь в поверхность скалы. Его рука продавила стену, словно мягкий пластилин, он немного подержал свою ладонь, что погрузилась в каменный монолит, а потом осторожно отнял её от поверхности, оставляя на той глубокий оттиск.

— Гроза кончилась. Пойдём, я покажу тебе могилу Турайдской Розы.

Он скрылся в зарослях кустарника на выходе из грота.

Опешившая девушка некоторое время стояла на месте, взирая на стену. Потом робко подошла ближе и потрогала отпечаток его руки. Тот был слегка тёплый, а стена рядом твёрдой и холодной, как и подобает камню. Аглая Бездна растопырила ладонь и приблизила её к поверхности, но, глубоко вздохнув, опустила руку.

— Не в этот раз, — пробормотала она, и, вцепившись в штурмовую винтовку, что висела у неё на шее, заспешила к выходу.

Когда её гулкие шаги, отражённые эхом от покрытых древними оттисками стен, стихли, в тёмном закоулке пещеры, там, где из-под каменной плиты истекал чистый, как слеза, родник, раздался тихий женский плач.

* * *

— Это здесь, — сказал Скаидрис, залезая в непролазную чащу, и раздвигая сплетённые стебли высоких трав и колючие ветки кустарника, скрывающие что-то тёмное на земле  под собой.

—«Turaidas Rose, 1601 — 1620», — прочла Аглая полустёртую готическую надпись, вырезанную на чёрной мраморной плите, установленной у основания двух огромных лип, сросшихся вместе.

Обладая разными стволами, некоторые из которых уже зачахли и рассыпались  в труху, гигантская крона дерева жила, раскинувшись толстенными кривыми ветвями в разные стороны. Некоторые, толщиной с руку тролля, спускались  к земле, нежно обнимая могилу под собой.

Девушка положила обе ладони на чёрную плиту:

— Рассказывай свою легенду, лив.

Скаидрис присел рядом, и приобнял её за талию:

— Тебе правда понравилось там, на алтаре пещеры?

Аглая Бездна томно прикрыла глаза и легко кивнула.

— Слушай же историю Майи, Турайдской Розы, — приободрился лив.

Легенда о Розе.

«Старый Греф, шведский мечник, тяжело ступал по замковому двору, мощёному корявыми булыжниками. Иногда камни расступались, впуская в свои неровные ряды щербатые гранитные плиты. И камни и плиты блестели от крови. Обитатели Турайда хоронили своих покойников прямо во дворе. Теперь они мертвы. Гордые ливы полегли все до единого, прихватив с собой на тот свет немало шведских воинов. А если кто и выжил, то он, Греф, сейчас это исправит. Мечник выполнял последний приказ Снурлсона, своего командира: добивал смертельно раненных, и начал он с самого Снурлсона — ливский клинок не оставил командиру ни шанса, пронзив его печень.

Груды трупов. Где же выкопать такую огромную яму, чтобы поместились все? Придётся тащить мертвецов за крепостную стену, или похоронить своих здесь, а ливов сбросить в крепостной ров? Вороньё да волки сожрут.

Взгляд синих выцветших глаз упал на труп женщины; она сжимала в руках рукоятку тяжёлого двуручного меча, рядом валялись тела двух шведов, один тихонько стонал. Греф слегка ткнул его кончиком меча:

— Идти можешь или пожелаешь удар милосердия?

Ответа не последовало, лишь протяжный стон. Греф приставил клинок к основанию шеи солдата и сильно нажал.

Нет, он похоронит всех здесь. Всех этих славных воинов: и своих, и чужих. И мужчин и женщин. Выкопает огромную яму прямо здесь и уложит мертвецов рядами. Духи всех достойных воинов, что пали сегодня в беспощадной кровопролитной сечи, будут вечно охранять этот замок. Когда-нибудь и он, Греф, присоединиться к ним.

Что это за звук? Будто смеётся ребёнок.

Старик отправился в сторону, откуда раздавался неуместный смех. Обезображенные, изувеченные тела; стоны раненных и умирающих; брошенные мечи и топоры; отрубленные конечности, плавающие в лужах крови. Детский смех всё ближе. И снова на его пути мёртвая лива и трупы шведских солдат. Ярости этих женщин позавидовали бы дикие волчицы. Неужели она одна одолела пятерых воинов? Нет, не одна: вот её мужчина, половина головы снесена ударом клинка. А рядом маленькая девочка: сидит меж двух тел, макает ладошки в кровь и размазывает по лицу. Это она смеётся.

Греф опустился рядом с малюткой на колени. Она словно бы не замечала его. Зелёные глаза, рыжие волосы; известно, кто из таких вырастает. Но Грефу наплевать: Бог наконец-то услышал его молитвы: будет у него в старости и крыша над головой и любимая дочь.

* * *

— Отец, я принесла тебе обед: козьего молока, сыра и лепёшек.

На краю свежевырытой ямы стояла рыжеволосая девушка, прекрасная, словно роза. Красный сарафан, белая блузка, расшитая журавлями, а на шее алый платок.

— Спасибо, Майя, — из могилы выбрался долговязый седой старик, весь перемазанный землёй.

— Кто умер, отец? — спросила девушка.

— Пока никто, — махнул рукой старик.

Он оглядел дочку с головы до ног:

— Опять к Виктору на свидание собралась? В этот грот ваш проклятущий? Плохое там место, тёмное, зачарованное. А ты с твоим дружком не по-людски поступаете. Богопротивное это дело: по кустам тискаться. Да и на что тебе садовник безродный да нищий, тщедушный, будто птенец?

— В любви он словно лев огненный, — голос Майи зазвенел хрустальным колокольчиком.

— Для любви и колышек свежеструганный сгодится, — отрезал Греф, — Тебе о будущем думать надо. Стар я стал совсем: сегодня-завтра помру, кому думаешь могилку справляю? А тебя на кого оставлю? Отбою нет от женихов, сам сынок ландграфа приезжал, так нет, тебе бы лишь в пещере проклятой пред пацаном безусым ноги раздвигать... А чем тебе пан Якубович не угодил? Писаный красавец, родовитый шляхтич, доблестный воин, а ты ему от ворот поворот.

— Дезертир он и нечестный человек, — всхлипнула Майя.

Греф тяжело шагнул к ней: руки покрытые узором вздутых вен легли на худенькие плечики. Те вздрагивали: девушка плакала.

— Ну ладно, ладно, крошка, не огорчайся, я ж просто воин и слов нежности не ведаю. Однако дочь ты мне и я тебя люблю. А ты слыхала, кто под той плитой пещерной лежит?

— То не плита, отец, алтарь любви нашей...

— Козёл чёрный на ней любился, — снова вскипел старик, — А теперь дочь моя с никчёмным цветоводом блудит...

Девушка уронила корзинку, вырвалась из рук старика и бросилась прочь по замковому двору, к распахнутым воротам.

От замковой стены, из густого кустарника вышли два человека. Один стройный, статный, руку на рукояти кривого меча, что у пояса, держит. Сразу видно: благородных кровей воин. Второй ободранный, пугливый, мерзкий, слуга его.

Греф вытащил из-за пазухи тугой набитый кошель и бросил воину. Тот ловко поймал

— Идите следом, — сказал старик, — Садовника с собой уведите, девчонку свяжите и в пещере оставьте, я позже за ней вернусь. И никаких убийств на глазах моей дочери. Избавьтесь от тела: камнями штаны ему набейте, да в речку. Киньте в пещере пару золотых, будто сбежал садовник, на откуп позарившись. А потом прочь пойдите, да чтоб вас в этих краях и не было никогда. Ну, что ждёте?

Высокий тряхнул денщика за шиворот, тот поспешил к воротам. Пан Якубович, польский дезертир, сплюнул в вырытую могилу и молча последовал за слугой.

* * *

Пещера пустовала, Майя пришла слишком рано. Девушка прилегла возле источника, щёчку к плите приложила, слушала. Звенят слёзы чистые, а плач и не слышно вовсе: смирилась несчастная Вайда, не будет ей прощения от мужа. Мёртв он давно.

Ветка хрустнула, Майя порывисто вскинулась на ноги.

«Не тот, что жду, спешит сюда, то смерть моя костьми хрустит, за мной костлявая пришла».

— Отец твой дал мне золото, — сказал Адам Якубович, приближаясь к источнику, — Много золота.

Он показал Майе туго набитый кошель:

— Надменный швед полагает, что польского шляхтича можно купить, заставить служить, как пса безродного. Но я не просил монет; хотел лишь узнать, где ты, Майя, встречаешься со своим любовником. И я не стану убивать парнишку: пусть смотрит, на что способны настоящие мужчины, пусть видит, как ты стонешь от сладострастия в моих объятиях. А потом я уеду и буду наслаждаться золотом твоего глупого отца. Я предлагал тебе руку и сердце; безродная могла стать панночкой. Но ты выбрала какого-то садовника. Однако же я возьму, что хотел.

Он скинул с плеч камзол, рванул шнурки гульфика:

— Давай приступим; твой избранник застанет кульминацию, а если не успеет, мы представление заново начнём.

Майя отшатнулась, но вмиг овладела собой. Рванув с шеи алый платок она улыбнулась Адаму Якубовичу и молвила:

— Вы милый пан, неверно мой отказ восприняли. Никак я не могу принять вас в качестве супруга, ведь ведьма я и грешница великая. Прошу прощения за мучения сердечные, что причинила вам, и так молю вас: оставьте вы меня в покое, взамен, чтоб сатисфакцию вам дать, вот колдовская вещь — платок бессмертия. Не страшно тому, кто носит платок этот, любое оружие. И в поединке, и на поле бранном жизнь и здоровье ведьминский платок хранит. Берите и уходите, господа хорошие, да попам не показывайте, дьявольские чары на нём, сама наложила.

— Ага, ведьма она, говорил я тебе, пан Якубович; она сынка ландграфа отвергла, и знатного помещика отвергла, и тебя отвергла, а садовнику отдаётся. От бесовского духа противоречия сии поступки. Могла бы в шелках и парче ходить, есть с серебра, и на перинах воздушных спать. Так нет же: она, курва пандемониум,  под вонючим цветоводом стонет. Не бери сей платок дьявольский, пойдём к епископу, расскажем о ведьме, что искушала нас подарками сатаны, засвидетельствуем, и пусть сожгут на костре колдунью проклятую.

Так сказал денщик шляхтича, недоверчивый и суеверный тип. Но Адам слова его не слушал, платок он возжаждал больше, чем тело прекрасной девы.

— Отринь сомнения, пан Адам, проверь, что заколдованный ведьмой кусочек тряпицы может, — сказала ему Майя и снова платок на шею себе повязала:

— Ударь меня своим мечом, да посильнее.

Подняла она свою головку прелестную, глаза прикрыла и стояла тихо, улыбалась и шептала что-то.

Адам вынул меч. Поверил он словам Майи и прозрел. Ведьма она, заколдовала его, опутала чарами, на бесчестный, противный господу поступок толкает. Пусть же идёт, подобру-поздорову, а   у него, у Адама, теперь талисман колдовской будет и золота вдоволь. Будь проклята она: пусть других своим колдовством любовным путает, а он тотчас же на родину отправится, найдёт себе достойную жену. Но посмотреть со стороны на чудо всё же хочется — узреть, как сатанинские чары сталь отведут.

Он ударил точно в шею, как в бою. Брызги крови пали на весеннюю траву и стены пещеры. Мёртвая Майя рухнула, как подкошенная. Её отрубленная голова подкатилась к ногам дезертира. Адам дико закричал и бросился прочь. Денщик бросился в другую сторону. Такое отчаяние завладело обоими, что и не подумали злоумышленники следы преступления своего скрыть. Адам блуждал много дней по лесам, и  образ Майи, что голову свою в руках держала,  следом за ним летел. Не вывез он муки душевной, нашли его вскоре, висящем на дереве, на ремне своём солдатском. Денщик же спать и бодрствовать не мог, опять же, мёртвая ведьма его преследовала. Глаза он себе выцарапал. Так люди от него, безумного, с окровавленными глазницами, правду и проведали. Да поздно. Виктора, садовника, коего Майя, которую за красоту уже давно Розой Турайда звали, избрала мужчиной своим, застали над окровавленным трупом девушки, всё там же, в пещере этой проклятой, бессловесного, и, признав виновным, повесили».

* * *

— Клёва, — томно выдохнула Аглая.

Она потопталась вокруг могилы сорвала пару синих висильков и положила цветы возле надгробной плиты. Лицо девушки лучилось романтической скорбью.

— Скай, — она тронула за плечо притихшего лива, — Но кто же была та женщина, что так напугала меня в гроте? Я услышала две легенды; ты хороший рассказчик, а у меня богатая фантазия, так вот: та баба в красном платье — ни разу не Вайда, и уж тем более не Майя, Турайдская Роза. Я же говорю: она похожа на Морриган, ирландскую ведьму, как называл её мой папаша.

— Морриган, Морриган, — лив побарабанил пальцами по граниту надгробия, — Заезженный персонаж, набивший оскомину имидж; не думаю, что настоящая Морриган выглядела так.

В густом кустарнике чуть поодаль звонко хрустнула ветка. Бездна нацелила туда ствол Диемако.

— В этих зачарованных местах творится что-то, не имеющее отношение к местным седым легендам. Прямо сейчас здесь пишется новая история, но, возможно, действующие персонажи этой новой саги стары, как весь этот мир. Пойдём отсюда, — осторожно предложил Скаидрис, опуская рукой дуло штурмовой винтовки, — Подобру-поздорову. Пока можем. Монакура тебя заждался. Не хочу злить твоего приёмного папу.

— Думаешь не стоит представить тебя, как моего нового бой-френда? — спросила Бездна.

— Уверен: пока не стоит, — ответил лив.

Недоросли взялись за руки и торопливо зашагали прочь от могилы.

* * *

— Недурно, совсем недурно.

Йоля убрала остриё датского меча от подбородка Соткен, и они вновь разошлись по сторонам небольшой площадки, устланной древними камнями. Тут и там из земли торчали покосившиеся надгробные плиты, увитые красным плющом. Монакура стоял в тени крепостной стены, в позе отдыхающего ковбоя, опершись одной ногой на кирпич. Он пожёвывал травинку, с удовольствием наблюдая, как две женщины пытаются друг друга убить, танцуя в клубах пыли, поднимаемой их стройными ногами.

— Продолжим.

Йоля нетерпеливо глянула на сержанта, Монакура вяло сплюнул травинку и пронзительно свистнул; с крытой галереи замка взлетела в небо стайка испуганных диких голубей. Пуу проводил их взглядом и сглотнул слюни. Сержант проголодался. Но обед подождёт: такого дивного представления Монакура Пуу ещё не видел.

Состязание разительно отличалось от кровавой схватки, произошедшей в кругу поединщиков возле кирхи. Там Йоля демонстрировала всем совершенные навыки изощрённого искусства убийства. А сейчас она танцевала, и от этого танца невозможно отвести глаза.

Она держалась очень прямо, начиная каждый раунд в одной и той же стойке: обнажённые, покрытые рыжим пушком и веснушками, слишком мускулистые для женщины руки согнуты в локтях и слегка приподняты над правым плечом; обе ладони, затянутые в кожаные потёртые перчатки, крепко сжимают длинную рукоятку меча; острие клинка нацелено точно в лицо противнице. Её молниеносные, скупые движения и мягкая кошачья пластика зачаровывали, создавая гипнотическую атмосферу этой импровизированной дуэли. В её стиле боя отсутствовали жёсткие блоки, она избегала атак соперницы используя плавные уходы и вязкое парирование, когда её оружие отклоняло в сторону клинок противника, который казалось бы уже рубил её тело, после чего её собственная атака неизменно достигала цели. Соткен, проигрывающая раунд за раундом не выглядела побеждённой, кривушка держалась более чем достойно, превосходно дополняя танец мастера. Её яростные, непредсказуемые атаки вызывали у Монакуры Пуу горловые спазмы; казалось: ещё один взмах катаны и к ногам бывшего барабанщика подкатится отрубленная красноволосая голова.

Вот он, этот взмах!

Катана Соткен, сложным финтом поменяв направление удара, обрушилась на Йолю. Японский меч встретил лишь пустоту, а Йоля, слегка развернувшись, переместилась, оказавшись у противницы за спиной и чуть сбоку; её клинок слегка упирался той в основание позвоночника, обозначая укол и смерть. Редкие аплодисменты, усиленные эхом, раздались из проёма арки под крепостной башней.

— Просим прощения за опоздание, но мы производили рекогносцировку на местности. Обнаружены и уничтожены полк зомби, два дракона и бешеная чупакабра, — гримасничая, отрапортовала Бездна, вытянувшись по стойке смирно перед Монакурой.

Тот недобро сощурился, уставившись на Скаидриса.

— Вольно, рядовой, — отмахнулся он от девушки и надвинулся на юношу:

— Ширинку застегни, боец.

Аглая прикрыла лива своим телом:

— Официально объявляю этого мужчину своим, а ежели кто не согласен, то пусть пойдёт нахуй вместе со всем своим отрядом наёмников, — в чёрных глазах блеснули языки тёмного пламени; демоны преисподней пробудились.

Йоля поспешила разрядить обстановку:

— Бери-ка мой меч, малышка, и покажи на что ты способна. Время пришло.

Вид рукоятки, увенчанной шестигранным стальным набалдашником, предотвратил катастрофу: сегодня черти останутся в аду:

— За полгода я держала его в руках всего три раза, и один из них: когда чистила, — Аглая жадно вцепилась в рукоять.

— За полгода невозможно стать хорошим мечником, — прижмурилась Йоля, — Но бывают редкие исключения: к примеру тебя наставляет сам мифический бог-воин, а ты являешься весьма талантливым учеником.

Щёки Бездны зарделись. Приняв зрелищную стойку, девушка переминалась с ноги на ногу, готовясь ринуться в бой.

— Не жалей, меня, моя хорошая, руби, словно в бою, — покивала ей Йоля.

— Если эта егоза меня кончит, — предводительница вполне серьёзно обратилась к остальным, — Монакура за главного, усекли?

— Узрите же, как я отрежу уши этой дылде её же собственным мечом, — Аглая двинулась пружинистыми приставными шагами к застывшей на месте предводительнице.

Монакура свистнул, и они узрели.

* * *

В просторном зале, служившем столовой для гарнизона защитников замка, за длинным дощатым столом, тянувшимся от горевшего камина и до самого входа в помещение, собрались все бойцы сквада. Стол ломился под весом бочонков с пивом и щербатых тарелок, заваленных кусками мяса.

— Оцените, — красная рожа подвыпившего сержанта расплылась довольным блином; на стол легла исчирканная красным химическим карандашом бумаженция формата А4.

Несколько рук, перемазанных жиром, метнулось к документу, но всех их опередила одна — в потёртой перчатке мечника.

Откинув красные волосы со лба, предводительница принялась за чтение. По мере того, как она знакомилась с содержимым документа, с ней происходила весьма занятная метаморфоза: сгорбленные плечи распрямились, суровое лицо разгладилось, уголки рта раздвинулись, обнажая жёлтые клыки. Она хихикнула и нежно воззрилась на Монакуру Пуу. Сержант гордо поёрзал на своём табурете.

— Сохраняю авторскую орфографию, — произнесла Йоля и принялась за чтение:

Wolf Squad

"Сим заявляем: ответственная группировка элитных наёмников, выбравшая своей вотчиной Турайдский замок, берёт окрестные земли и их жителей под свой контроль и защиту. Всем означенным жителям строго необходимо в ближайшее время явиться в замок для обсуждения условий опеки. Так же обращаем внимание, что заявленная группировка охотно оказывает населению дополнительные услуги, а именно:

1. Устранение препятствий, мешающих развитию вашего бизнеса.

2. Защита и охрана вас и ваших деловых интересов.

3. Возможность подписания контракта и полномасштабного найма группировки на оговорённый срок.

Всем заинтересованным лицам необходимо так же прибыть в замок для обсуждения условий».

Ниже располагается рисунок, изображающий то ли красного пса, то ли волка, заключённого в круг и, видимо, заменяющего собой печать.

— Звучит неплохо, — Скаидрис плеснул эля в подставленную Йолей кружку, но пузатый бочонок повело в тощих руках лива и пенная струя перелилась через край, щедро облив и столешницу и великолепные ноги, громоздящиеся сверху.

— Повеяло духом девяностых.

— Что значит «духом девяностых»? — спросила Соткен и не удержала сытой отрыжки.

— Десятилетие истинной свободы в России, впервые за несколько веков, — улыбнулся лив, — Беспредел, братва, всеобщий головокружительный оттяг и похуизм. Круче по духу лишь тусовка Нестора Петровича Махно. Или «красный террор».

Лицо лива исполнилось забавной мимикой пьяных воспоминаний.

— Может ты и не врёшь, щенок, — громадный кулак ухнул по столу, — Сдаётся мне — ты вовсе не ребёнок. Однако спасибо за лестную оценку.

— Хуйнёй страдаете, господин сержант, — хмурая Бездна красовалась окровавленным куском пластыря, закрывающего левое ухо, — Сейчас не время для спагетти-вестернов; мы оказались в опустошённом мире, где каждый сам за себя.

Она оглядела рожи собравшихся за столом.

— Вы себя в зеркало видели? Ну кто к вам за помощью рискнёт обратиться?

Монакура покачал указательным пальцем в воздухе, подкрепив жест несогласия словами:

— У меня корешок был, погонялово «Челюсть» гордо носил; всё потому, что перец один ему в рыло кислоты плеснул, да так, что у него с одной стороны лица кожу с мясом начисто сожгло: лишь кости и зубы, страшенные, как у коня, торчали. И нечего: коммерсы толпами валили: «Открышуй нас, Сергей Михайлович, оброк исправно платить станем». Добрый пацан был: дань с сортиров и ларьков ночных на подотчётной ему территории вообще не взымал. Пристрелили его, естественно, и весьма скоро. Не суди по внешности, мелкая.

— Да ну вас, — Аглая махнула рукой, — Делайте, что хотите.

— А что хочешь ты, моя хорошая, — йолина безупречная нога устремилась к потолку, с голенища страшенного гада стекло пролитое Скаидрисом пиво, — Прежде чем мы отправимся на войну, ради которой я вас и собрала?

Чёрные глаза девушки устало прищурились:

— Ну сколько можно прикидываться наглухо ебанутой, а тёть? С головой у тебя, конечно не очень, но проснись: какая нахуй война? Нас четверо и мы с тобой лишь потому, что везёт тебе нехило, а сейчас все держатся победителей.

— Ну всё же, — уточнила ничуть не расстроившаяся от услышанных откровений предводительница, — Чего ты хочешь?

Аглая задумалась ровно на пару ударов сердца.

— Самолёт или корабль, — выдохнула девушка.

Она пригубила эля и стукнула по столу не хуже своего приёмного отца:

— Хочу посмотреть что осталось от моей планеты. Возможно найти спокойное место, но прежде...

— Кого-нибудь убить, — закончил лив.

Девушка согласно кивнула.

— Ты самолётом можешь управлять, мой хороший?— жёлто-зелёные глаза вопросительно уставились на сержанта Волчьего Сквада.

— Могу самолётом, могу кораблём, — невозмутимо ответствовал тот.

— Есть у меня корабль, — заявила Йоля, — И капитан к нему имеется. Только вот незадача: уплыл старый пройдоха припасы пополнить, да застрял где-то. Грим его сейчас по всем морям-океанам ищет. Так что пока ждём, можем поисками самолёта заняться. Но прежде слушайте мой приказ...

Она хлопнула о стол объявлением Монакуры.

— Завтра поутру наделайте таких ещё и отправляйтесь в близлежащий город — стены домов оклейте. Сколько просидим здесь — не ведаю, а кушать всегда хочется. А на сегодня всё...

Она вопросительно уставилась на Монакуру Пуу, беспомощно открыв рот.

— Отбой!— огромный кулак вновь впечатался в трухлявые доски стола.