Коко Шанель

3 ВСТУПЛЕНИЕ В ЖИЗНЬ

В 1902 году Габриель и Адриенн навсегда покинули обитель. Было им тогда около двадцати лет. Но институт Богоматери никогда не бросает своих воспитанниц на произвол судьбы: он располагает разветвленной сетью связей, которые помогут им найти работу, спутника жизни…

Так уж было угодно провидению, чтобы монахини определили Габриель и Адриенн продавщицами в специальный магазин по продаже приданого для невест. Кроме того, магазин торговал также и юбками, мехами, вуалетками, боа и разными горжетками, не говоря уже о «фурнитуре для портних». Заведение беспорочное, если судить по благочестивой вывеске: «Святая Мария». Это название призвано было рассеивать у покупателей малейшие сомнения относительно честности его коммерсантов. Итак, двенадцати лет от роду Габриель впервые попала под крыло конгрегации Сен-Кёр-де-Мари, потом – в институт Богоматери, и вот теперь она в третий раз оказалась под покровительством Пречистой Девы! И, конечно же, она, ничуть не сомневаясь, но и не без доли иронии поздравила себя с выпавшим на ее долю шансом.

Более всего она ценила то, что хозяева заведения, чета Грампэр, поселили ее в одну комнату с юной тетушкой, дражайшей Адриенн. Можно было вволю поболтать, обменяться самым сокровенным… Другая причина для радости – жить в самом центре Мулена, на углу Часовой улицы и рю д'Алье, невдалеке от квартала Жакмар. Это – самый центр коммерческой активности, наиболее оживленный квартал во всем городе. Много лет мечтала она о том, чтобы познать жизнь, мир – все то, к чему ее столько лет не допускали, что от нее столько лет прятали. Теперь-то она прекрасно понимала своего отца, его вечную жажду движения, стремление повидать далекие края. Вот именно из-за жажды странствий он меня оставил, а вовсе не из-за того, что он меня не любит, утешала себя девушка, кажется, готовая оправдать своего беспутного родителя…

В магазине работа двух юных барышень состояла в том, чтобы привечать клиенток, продавать им товар, выставленный на полках, принимать заказы, подгонять платья – и в этом они проявили такой необычный талант, что вскоре сделались притчей во языцех у муленских дам. Клиентура повалила валом…

Поскольку Адриенн, а иногда и Габриель продолжали посещать рукодельню института Богоматери, монахини направляли своих учениц в магазин «Святая Мария», что вполне устраивало его владельцев.

Кто побывает в краю Бурбонов, удивится, сколько же здесь замков, которые – возможно, в еще большем количестве, чем в Турене – рассеялись по всей округе. Многие из них более древние, более строгие, но при этом находятся в большем упадке, чем замки долины Луары. Чаще всего они принадлежат дворянским фамилиям, которые поколениями живут там со времен постройки. Среди них такие семейства, как Бурбоны, Ла-Палисс или Нексон. Большинство из членов этих семейств посещали исключительно магазин «Святая Мария», владельцы которого гордились столь престижной клиентурой. При каждом таком визите они, стоя за кассой, рассыпались в любезностях и не уставали повторять, как они счастливы. Но Габриель, к их удивлению, не разделяла подобного энтузиазма. Эта клиентура ей не импонировала, и раболепие, которое выказывали высокопоставленным гостям хозяева, раздражало ее. Эта юная бунтарка обладала неумолимою ясностью взгляда, удивительной у девочки, которую с ранних лет так долго держали в изоляции от внешнего мира.

Эта независимость мышления быстро вызвала в ней потребность убраться из мансарды, где их поселили, и жить где-нибудь в другом месте.

– Я больше не могу здесь оставаться, – говорила она.

Напуганная подобной дерзостью, Адриенн не решилась последовать за подругой. Но Габриель сняла скромную меблированную комнату в простонародном муленском квартале, на улице Пон-Гинге, которая выходит к реке.

Оставшаяся в одиночестве, Адриенн быстро заскучала. Прошло всего несколько недель, и она капитулировала.

Но будущая Коко на этом не остановилась. Тайком от хозяев заведения она, по просьбе иных клиенток, в часы досуга выполняла их заказы. Конечно, свободного времени у нее оставалось немного – приходилось проводить по десять часов в день за прилавком. Но коль скоро жалованье у нее оставалось смехотворным, а потребности все возрастали, она, не колеблясь, бралась украшать платья и юбки; у нее уже сложилась собственная клиентура. Адриенн также не оставалась в стороне. Клиентки Габриель не могли нарадоваться на качество выполненных заказов – она была усердна и старательна, и такой останется всю жизнь. К тому же благодаря работе в свободные часы ей удалось кое-что скопить.

Само собой разумеется, две юные барышни, ныне более свободные в своих передвижениях, чем в институте Богоматери, тратили выпадавшие им редкие и короткие мгновения отдыха отнюдь не на скучные прогулки по угрюмым берегам реки. Эти прогулки, привычные у муленских обывателей, мало чем отличались от выходов обазинских пансионерок. Итак, они решили (грешным делом!), что лучшее место для проведения досуга – центр города, и в особенности площадь Алье, являвшаяся средоточием муленских удовольствий вечером по субботам и по воскресеньям. Наших героинь стали частенько видеть вместе в «Гран-кафе» – новейшем шикарном заведении, созданном по образцу парижского «Максима», снискавшего в 1899 году мировую славу благодаря водевилю Жоржа Федо. Стиль nouille,[10] зеркала со скошенными краями в обрамлении затейливой резьбы по дереву придавали ему псевдопарижский шик, который никак не мог оставить равнодушными наших барышень. Иной раз они захаживали в старом городе и в чайный салон с названием «Искушение»; но где бы они ни появлялись, они не поддавались искушению и являли собою образец поведения: ведь они не забывали своего монастырского воспитания – во всяком случае, до поры до времени…

Как о том уже ведомо читателю, Мулен – гарнизонный город, в котором было расквартировано несколько полков, в том числе 10-й конный егерский. Офицеры и унтер-офицеры этого полка нередко принадлежали к аристократии или к богатой буржуазии. Многим из них бросилась в глаза красота Габриель – ее восхитительные, цвета воронова крыла волосы, заплетенные в косу, которую она обвила вокруг чела; робкий и вместе с тем пылающий взгляд, который то гас, то вспыхивал под влиянием эмоций. Ничего общего с теми девицами, которые в гарнизонных городах служат утехой военным!.. Итак, Габриель и Адриенн быстро сделались любимицами молодых людей в военной форме, которые находили в их лице компанию более достойную, чем привычные девицы. Но… Эта дружба может оборваться в любой момент. Труба позовет, выступаем в поход – и все, конец дружбе, конец отношениям! Потому что они – всего лишь две скромные швеи, и личное достоинство и шарм, которых у них никому не отнять, не могли заставить забыть о скромности их социального положения.

Несколько недель спустя их видели в компании элегантных офицеров в ярко-красных брюках, сапогах и голубых венгерках с бранденбурами за стаканчиком вина в «Ротонде» – одном из двух в городке кафешантанов (второе называлось «Ле Бодар», по фамилии владельца). Упомянутое здание циркулярной формы, сооруженное в правление Наполеона III, по своей архитектуре напоминало шляпу-котелок; оно было выкрашено в зеленый цвет и надстроено сверху стеклянной будочкой. Вокруг, для приличия, разбит садик – всего-то несколько чахлых кустов; внутри – сцена, на которой выступали «артисты», а к низу от рампы – место для музыкантов: фортепьяно и одна-две скрипки. Публика грудилась вокруг мраморных столиков на одной ножке, на которых громоздились бокалы с пивом и лимонадом – для дам; паркет усыпан толстым слоем опилок, что было обычным делом в большинстве тогдашних кафе. То тут, то там мелькали неизбежные неприглядные тряпки, коими гарсоны равнодушно протирали столики для новых клиентов; а клиенты эти – «господа офицеры» (заведение Бодара посещалось главным образом нижними чинами; их командиры именовали его не иначе как «кабак»)…

Конечно же, нельзя сказать, чтобы певцы, выступавшие в «Ротонде», принадлежали к лучшим голосам Европы. На эту сцену выходили «звезды» провинциального масштаба, которых столичная публика безжалостно освистала бы, порою – юные дарования, которым молодость, впрочем, не извиняла острую нехватку таланта.

Сохранилась фотография того времени, на которой Габриель с робеющим взглядом и кроткой улыбкой снята в компании молодого кавалерийского офицера – без сомнения, одного из тех. кто приглашал ее в «Ротонду». Конечно же, юная барышня еще не могла почувствовать убожество здешних зрелищ и посредственность исполнителей, ведь она столько лет провела в изоляции от остального мира!

Но и того, что она видела, оказалось достаточным для понимания абсолютной необходимости перемены своего положения, пленницей которого она оказалась… Ведь не собиралась же она на всю жизнь оставаться швеей! И, конечно же, она поспешила поделиться своими мыслями с Адриенн, которой была предана как никому на свете.

Но как изменить свою участь? Сколько Габриель себя помнила, она всегда обожала петь. В Обазине она вместе с другими воспитанницами пела в хоре в капелле, затем участвовала в хоре в институте Богоматери, да и теперь, когда она покинула стены этого заведения, начальница не раз обращалась к ней, прося заместить охрипшую хористку…

И вот ей пришла в голову мысль: почему бы не попробовать себя в «Ротонде»? Кто знает – а вдруг она станет новой Иветт Гильбер и наконец-то вырвется из этого прозябания, на которое ее обрекало, казалось, все вокруг! Она поспешила поведать об этих планах своим «галантам», как их называли в ту эпоху. Какая блестящая мысль! – воскликнули они. Перспектива аплодировать Габриель на сцене родного кафешантана мгновенно соблазнила всех. К тому же привычные муленские развлечения порядком приелись, и любая, даже самая незначительная новинка неизменно принималась с энтузиазмом.

Но этот порыв скорее вогнал в краску, чем воодушевил бедняжку Габриель. Она-то высказала эту идею легкомысленно, не помышляя всерьез, что она осуществится на деле. Прожив столько лет в изоляции, она не очень-то чувствовала себя готовой выступать на публике. В какой-то момент она даже понадеялась, что директор «Ротонды» мосье Шабассьер откажется пригласить ее. Какое там! Неплохо осведомленный о популярности Габриель среди офицеров гарнизона, он понимал, что ничем особенно не рискует, приглашая ее – пусть не в качестве профессиональной певицы, чье имя пишут большими буквами на афише, но в качестве статистки. В белльэпок, да и в более раннее время, в кафешантанах существовал обычай рассаживать в глубине сцены с полдюжины барышень, изображающих дамский салон. Пока выступали «звезды», эти барышни делали вид, что болтают между собою, представляли, будто занимаются рукоделием – вышиванием, вязанием… А в антракте наступал их черед. Эти певицы «второго плана», нередко презираемые, друг за дружкой исполняли свои куплетцы, чтобы только разогнать тишину, пока выйдут настоящие артистки. Коль скоро «статистки» не считались достойными контрактов и гонораров, одна из них потом ходила между столиками, собирая чаевые. Уж на что гордой была Габриель, а и то согласилась выйти на сцену! Вскоре она втянула в это приключение и Адриенн. Ведь она столько лет разделяла ее судьбу, почему бы не продолжить в том же духе? Адриенн уступила: перед таким упорством устоять было невозможно. Впоследствии решительная воля Габриель заставит склониться еще стольких и стольких!..

Легенда, которой овеяно имя нашей героини, предполагала, чтобы она с первого же выхода на сцену обрела в «Ротонде» настоящий триумф. Ну и что же, что у нее вовсе не было голоса? Но зато у нее была, как это и предвидел мосье Шабассьер, своя публика, которая принимала ее такой, как есть. Более того, Габриель была для этой публики своеобразным талисманом… И публика эта была многочисленна – практически весь корпус кавалерийских офицеров муленского гарнизона. Но, как это часто бывает, если простая статистка срывает больше аплодисментов, чем профессиональные певицы, тут уж ей не избежать их ревности! И началось! Под дверь ее артистической уборной стали подсовывать язвительные и оскорбительные записочки, начали распускаться слухи на ее счет… И в особенности – насчет ее нравственности… А так как они с юной тетушкой были не разлей вода, нетрудно догадаться, что тень клеветы падала и на Адриенн… Будучи в высшей степени целомудренной, Габриель запиралась в своей уборной на ключ всякий раз, когда переодевалась, – так даже это было истолковано как притворство. (А мало ли, вдруг за этой запертой дверью творится что-нибудь этакое постыдное?!)

Завистницы не упускали случая пройтись и по поводу физических данных юной соперницы. Эпоха, ценившая в женщине пышные формы, позволяла толковать субтильность как «худобу», которой быстро нашли объяснение: «Кутит со всеми напропалую, вот и отощала!» Ей пророчили судьбу Дамы с камелиями… С другой стороны, ей придумали прозвище «Голодающая из Индии» по аналогии с публиковавшимися тогда в журналах и газетах актуальными фотографиями вовсю исхудавших людей из голодных местностей, в высшей степени поражавшими воображение.

В действительности же Габриель, сама того не осознавая, положила начало – сильно опередив свое время – новому стилю, который позднее воцарился и с ее легкой руки распространился по всему свету.

Так что же она пела там, в «Ротонде»? Ее репертуар не был таким уж богатым, всего каких-нибудь три-четыре песенки, среди которых – «Ко-ко-ри-ко», считавшаяся высшим шиком парижских кафешантанов и имевшая большой успех даже в театре «Ла Скала». В этой песенке ей приходилось подражать петушиному крику, что ей удавалось далеко не всегда – в частности, по причине слабости ее голоса, который иногда слегка дрожал. Но что за беда! Ее публика, состоявшая по большей части из безоговорочно преданных слушателей, готова была простить ей вольности интерпретации и воодушевляла ее, как могла: в конце концов, мы не в «Гранд-опера», а она так очаровательна со своей робкой и вместе с тем такой смелой улыбкой!

Габриель выбрала эту песенку отчасти из-за того, что написана она была для госпожи Полер, обладавшей почти таким же сложением. Госпожа Полер была ее идеалом и живым доказательством того, что можно добиться успеха, даже будучи далекой от идеалов красоты, которым отдает предпочтение твоя эпоха.

Аплодисменты еще не успели смолкнуть, а она объявила песенку, которая стяжает ей еще больший успех – «Кто видел Коко в Трокадеро?», – о горе молодой девушки, потерявшей в парке свою любимую собачку. Эта песня давно запала в ее сердце… И оказалось, что выбор сделан не зря! Это поистине был триумф! В глазах посетителей, исполнительница обладает самобытным шармом, чем-то неведомым, что чарует с первого же взгляда! Ее вызывают на бис. Одарив поклонников робкой улыбкой, она исполняет песенку снова.

Конечно, успех этих двух песенок повторится еще не раз. И, конечно же, вызывая свою любимицу на бис, публика будет дружно скандировать: «Ко-ко! Ко-ко!» Так она и останется Коко и будет защищать эту свою марку всю жизнь. По правде говоря, она не могла терпеть эту свою насмешливую кличку. Но что поделаешь, в этот раз судьбе нужно покориться.

Адриенн между тем оставалась в тени своей племянницы. Пусть она тоже была красавица, но красота ее была более «правильной», менее пикантной и менее самобытной, да и голос – не столь приятным. Именно ее подружки будут посылать за чаевыми. Их просьбу она будет выполнять с улыбкой и без малейшего оттенка горечи…

Нетрудно догадаться, что репутация Коко – отныне и впредь мы будем ее звать именно так – быстро вышла за пределы «Ротонды» и гарнизонных казарм. Весть о том, чем занимаются в часы досуга юные швеи, быстро дошла до владельцев магазина «Святая Мария». Те негодовали!.. Как же так – такое серьезное заведение и дает у себя приют двум кабацким певицам! Что подумает мадам де Бурбон-Бюссе? Что скажут графиня де Шабанн или баронесса де Нексон? Не много ли вы на себя взяли, несчастные сиротки?

И обеих мигом выставили за порог магазина.

Для других случившееся явилось бы трагедией. Для Габриель трудности служили границами этапов жизни, побуждая двигаться вперед. Ясно, что она не собирается оставаться швеей до конца своих дней. Инцидент побудил ее к поиску средств для преодоления своего нынешнего положения.

Но покамест надо было на что-то жить. К счастью, последующие недели показали, что старые клиентки остались ей верны. Более того, они стали приводить к ней своих подруг; те не могли нарадоваться на двух замечательных кутюрье, шивших такие прекрасные вещи за сравнительно умеренную цену. Но при этом от их глаз не ускользнула непонятная обстановка скрытности, в которой работали девушки: пустынная улица, дверь без всякой вывески, скромная лестница, ведущая в мансарду, которая выходит на двор…

Но как бы там ни было, вскоре эта деятельность позволила девушкам жить ничуть не хуже, чем прежде, когда они работали в магазине «Святая Мария». А главное, они обрели – вернее сказать, завоевали – независимость, которой так долго жаждали. Они обязаны ей своей волей и своим трудом. Таков первый урок, который преподала им жизнь и который Габриель не забудет до последнего дня своей жизни…

Нужно ли говорить, что известия о том, чем занимаются в Мулене Габриель и Адриенн, дошли и до Варенна. Поначалу тетушка Костье остолбенела, будучи не в силах поверить своим ушам, а затем вспыхнула негодованием, клянясь отказать от дома двум юным бунтаркам. «Да их бы надо в исправительный дом!» – бушевала она. Но тут, на счастье, появились дедушка Адриен и бабушка Анжелина. Ведь девушки уже достигли совершеннолетия, сказали они, и вольны беспрепятственно избирать подходящий им способ существования.

Ввиду такого ошеломляющего успеха Коко директор «Ротонды» мосье Шабассьер предложил ей годичный контракт, который она рада была подписать. Адриенн, не удостоившаяся такой чести, тем не менее не выказывала ни малейших признаков ревности. Она знала, что не обладает ни тем дарованием, ни тем самобытным шармом, которым природа наградила ее племянницу, ни той силой духа. Что из того! Она ее обожает и преклоняется перед нею! В ее глазах вознаграждение заслуг Габриель явилось долгожданным торжеством справедливости.

Но после нескольких месяцев эйфории, в течение которых Габриель видела себя на пороге блистательной карьеры, она вдруг заскучала. Ограниченность ее успеха вставала перед нею во всей очевидности, опустошая душу… Да, конечно, ее хорошо знают в Мулене, возможно, даже слишком хорошо. Но то ли это будущее, о котором она мечтала? И в конце концов, это всего-навсего Мулен.

Она решила попытать счастья в Виши. Тогда, в белль-эпок, этот город становился в курортный сезон настоящим сколком Парижа, а для выступавших здесь артистов – подчас этапом на пути к покорению столицы. «Король городов на водах», как его называют и теперь, привлекал к себе богатую космополитическую публику. «Кажется, что вы на берегах Нила, а не на берегах Алье», – заметил один из хроникеров «Фигаро». После принятия лечебных процедур и ожидания у киосков с водой, которую им разливали в стаканы-мензурки мадемуазели в фартучках и белых чепчиках, страдальцы печеночными коликами жаждали развлечений. Хворь не мешала им с энтузиазмом аплодировать комедиям, операм, oпeреттам, представлениям мюзик-холлов и ревю… Одних только театров варьете в городе никогда не бывало менее четырех – таких, как, например, «Альказар» или «Элизе-Палас», экстравагантный фасад которого, выдержанный в чистейшем стиле nouille, игриво контрастировал с классической мудростью окружавших его буржуазных особняков.

Воистину, только происки дьявола смогут помешать Габриель получить ангажемент певицы в ревю или оперетте! И, разумеется, она увлекла за собой Адриенн. Зимою 1905 года Габриель объявила поклонникам, что покидает Мулен. Услышав это, молодые люди разом потускнели – ведь малышка Коко была для них яркой звездочкой на небосклоне ночного Мулена, каждый ее выход на сцену был осенен дуновением поэзии, а ее немного странного, но красивого лица не дано забыть никому! Как же грустны без нее будут теперь вечера!

– Так приезжайте поглядеть на меня в Виши! – ответила она.

Они пообещали… И сдержат свое слово.

Габриель и Адриенн сняли скромную комнату в старом квартале близ церкви Сен-Блез. Приехали и сразу распаковали чемоданы, достали оттуда платья, которые сами себе сшили, шляпки – плоды их неуемной фантазии, и отправились знакомиться с городом, который, как они думали, вскорости ляжет к их ногам. Понаслаждались тишиной аллей раскинувшегося вдоль реки парка д'Алье с английскими садами и причудливо отделанными виллами, где живали На-полеон III и его ближние. Затем направили свои стопы в Парк источников – побродили в тени гигантских платанов, каштанов и буков, нырнули под крытую галерею, поддерживаемую литыми колоннами. Эта галерея, ставшая гордостью местного муниципалитета, была перевезена сюда прямо из Парижа, после демонтажа Всемирной выставки 1900 года. Представьте себе – можно в самый сильный дождь, не раскрывая зонта и не опасаясь испортить свою невообразимых размеров шляпу (что поделаешь, такая была в ту пору мода!), пройти целый километр – на других посмотреть, себя показать. «В каком еще городе сыщется подобное удобство?» – расхваливали местную достопримечательность путеводители по Виши.

Однако энтузиазму наших юных особ суждено было быстро рассыпаться. Сезон уже давно начался, все контракты с артистами подписаны, и единственное, на что могли надеяться юные барышни, – вдруг срочно понадобится заменить кого-то из артисток, но вероятность этого была слишком призрачной. Куда бы они ни обращались с предложениями, везде импресарио, режиссеры и директора зрелищ грубо отмахивались от них с порога, бросая лицемерное: «Вам напишут!»

Ко всему прочему Габриель неизменно ставили в упрек то, что сама она называла субтильностью. «И откуда вы взялись такая, тощая как жердь? Вам же все ребра пересчитать можно!» – говорили ей без смущения. «Вам бы, мадемуазель, надо кушать поплотнее», – сочувственно добавляли другие.

Вдобавок она дурно танцует, у нее напрочь отсутствует гибкость и нет даже намека на голос… Да она не соберет ни сантима!

Неудачи не подрезали ей крылья. Она решила брать уроки пения и танца. Сбережения ее таяли, как снег весной. Но все ее усилия оставались тщетными. Все же она продолжала упорствовать, невзирая на советы рассудительной Адриенн. Кстати, об Адриенн… Красивая, высокая, стройная, с походкой принцессы – ее-то почему отвергали директора зрелищ? Да говорили, будто она чересчур изысканна для публики, перед которой собиралась выступать… Быстро поняв, что настаивать бесполезно, она в горьком разочаровании возвратилась в Мулен, несмотря на уговоры Коко.

…Есть фотография, раскрывающая интересную грань личности нашей героини в тот период ее существования. Коко снята на террасе «Кремери» – одного из тогдашних самых шикарных кафе в Парке источников, смиренно сидящей за стаканчиком в компании сестры Антонии. Ласковый, робкий взгляд с оттенком меланхолии… Это уже не прежняя амбициозная Коко, но молодая мечтательная женщина, не слишком уверенная в том, что ее ждет в будущем…

Среди поклонников Габриель, которые приезжали в Виши повидать ее, был один, который, в отличие от остальных, не побуждал ее ждать контракта и не поддерживал эту идею. Звали его Этьен Бальсан.

Он не обладал ни выправкой, ни элегантностью офицеров 10-го егерского. Он не был титулован, как большинство его товарищей. Хуже того, он был всего-навсего сержантом. Среднего роста брюнет, с круглым, довольно обыкновенным лицом, с небольшими усиками, весьма банальный… Но у него была масса друзей среди офицеров. Добрый, честный малый с широкой натурой, любитель поесть и не дурак выпить, он был влюблен в жизнь и стремился взять от нее максимум возможного. Он был без ума от беговых лошадей, и его мечтою было выставлять их под своим вымпелом на самых престижных ипподромах парижского региона.

Он происходил из богатейшей семьи, жительствовавшей в Шатору и владевшей текстильной фабрикой с полутора тысячами рабочих, которая выполняла среди прочих и поставки для французской армии. Наш повеса пристрастился к кутежам еще с отроческих лет и намеревался продолжать в том же духе, тем более что он унаследовал огромное состояние родителей. Назначенный для прохождения службы в 90-й пехотный полк гарнизона Шатору и сообразив, что там ему не будет так вольготно, как ему хотелось бы, он перевелся в Мулен, придумав для этого благовидный предлог: мол, в этом городе есть военная секция по изучению восточных языков. Вдруг в один прекрасный день родине потребуются специалисты в этой области, и тогда он, Этьен, ответит: «Я!» В действительности же преподавание индусского диалекта, который он будто бы собирался изучать, существовало только на бумаге, ибо так и не нашлось никого, кто бы знал этот диалект. Вот потому и выбрал молодой человек этот редкостный язык, потому что во всей Франции его никто не знает… Этот лукавый маневр, точнее сказать, фарс, снискал ему заметную популярность среди товарищей.

Несмотря на советы Этьена и грубые отказы директоров зрелищ, Габриель продолжала упорствовать в своем желании сделать карьеру певицы. Но какой певицей она хотела бы быть? Амплуа артистов в этой области (как и в театре) давно и четко определены. Есть «романсьерки», в забытом ныне значении слова – исполнительницы сентиментальных романсов. Но ее педагог (как видно, молодая француженка не считалась с расходами) советовал представлять себя в амплуа певицы-«гоммез». Артистка такого амплуа, традиционно облаченная в широченное, усыпанное блестками платье, не столько поет, сколько танцует, скачет и выделывает на сцене самые головокружительные экзерсисы. В таком случае публика может и не обратить внимания на то, что у нее нет голоса. Габриель приобрела (или взяла напрокат) дорогостоящие аксессуары – но, увы, ее показы, в частности в «Альказаре», не убеждали работодателей, которые ставили ей в упрек все ту же самую «худобу», не замечая того самобытного шарма, что излучала ее персона.

– А как же Полер? – пыталась возражать она.

– Так у Полер же есть голос, – отвечали ей. Бедная Габриель! Крыть ей было нечем…

Виши. Октябрь 1906 года. Большинство курортников разъехались по домам. Иные пансионы закрыли ставни, а вековые каштаны в парках приобрели меланхолический ржавый оттенок. У источников с названием «Гранд-Гриль», куда по-прежнему приходило много посетителей, среди барышень, подносящих воду, можно было увидеть и хрупкий силуэт Коко. Улыбаясь, она наливала клиентам в стаканы-мензурки целебную воду, согласно предписанной дозе: 40, 25, 30 граммов… Публике запомнилась ее робкая и вместе с тем горделивая улыбка и природное изящество, с которым она носила полагавшийся ей белый передник, хотя не было похоже, чтобы она гордилась им, как ее товарки – крепкие розовощекие крестьянки.

Таковым было теперь амплуа Коко, чему ей пришлось посвятить себя, когда иссякла та небольшая сумма, что она с трудом скопила для жизни в Виши.

В конце сезона, когда закрылись все павильоны при целебных источниках, она, разочарованная, но по-прежнему храня в душе надежду сделаться настоящей певицей, возвратилась в Мулен.

Но Адриенн там уже не было. Теперь она жила близ Сувиньи, в двенадцати километрах от Мулена, у некоей Мод Мазюель. Курьезная особа была эта Мод – поперек себя шире, выступает величаво, точно броненосец, входящий в порт, а ее широкое лицо, лишенное малейшего проблеска мысли, отражало некую безмятежную величавость, которую подчеркивала также ее манера носить широченные рединготы.[11] Она также любила заказывать себе эффектные шляпы a la mousquetaire.[12] Будучи скромного происхождения и мало обласканная природой, эта дама тем не менее нашла себе покровителя – пусть и без особых капиталов, зато испытанного на верность. У себя на вилле она держала своеобразный салон, который посещали и офицеры из Мулена, и сыновья представительных семейств, и мелкие окрестные помещики, и соблазнительные мамзели, не всегда принадлежащие к высшему свету… Но именно они обеспечивали успех вечеринкам, которые она организовывала в гостиной своей виллы или в небольшом парке, примыкающем к ее ограде. И если она приютила у себя прелестницу Адриенн, так это потому, что видела в ней самое ценное украшение этих встреч, устраивать которые она была мастерица. Провинциальная сваха, компаньонка для девушки, дуэнья и близкая подруга, которой можно поведать обо всем, что на душе, – она была всем этим как одновременно, так и последовательно. Трудно было признать за ней церемонность. Исполненная отъявленного цинизма, она ловко маскировалась под женщину, снисходительную к чужим слабостям. Никогда не забывая о своих интересах, она любила лишний раз напомнить человеку, что сыграла решающую роль в его судьбе, намекая при этом, что ждет вознаграждения.

Вернувшись в Мулен, Габриель вновь обрела свою клиентуру и скромно жила шитьем, стараясь как можно чаще отзываться на приглашения Мод – это давало ей возможность повидать дражайшую Адриенн. Надеялась ли она, как другие посещавшие тот салон молодые женщины, найти себе спутника жизни, бросить бесплодные попытки сделать настоящую карьеру певицы? Что-то не похоже, чтобы она уже отказалась от этого.

Ей едва исполнилось двадцать четыре года, и она не из тех, кто так легко сдается. Разумеется, она продолжает бывать у молодых офицеров, которые столько раз устраивали для нее праздники; а во второй половине дня – обыкновенно в пять вечера – ее часто можно встретить в только что открывшемся в центре города чайном салоне «Делис», лакомящейся булочками с чаем или с горячим шоколадом в тесном кругу молодых поклонников. Среди них и наш знакомый Этьен Бальсан, срок службы которого в Мулене еще не закончился. Но, как ни настаивала Коко, он наотрез отказывался сопровождать ее на вечеринки на вилле Мод. У той нет ни ума, ни шарма, говорит он. И вообще она похожа на жирную индюшку, хоть сейчас на рождественский стол. К всеобщей радости, он начинает передразнивать ее походку, ее забавные ужимки… Да, право, это у него здорово получается! В заключение он сообщает, что на хваленых вечеринках у Мод царит смертная скука, совершенно в стиле самой хозяйки салона.

– Там загнешься с тоски! – утверждает он.

Коко, которая была рада любому поводу съездить туда и повидаться со своей милой Адриенн, высказала мнение, что Этьен преувеличивает. Кстати, Мод часто брала свою теплую компанию на ипподром в Мулен или Виши и нередко сталкивалась там лицом к лицу с Этьеном – все знают, как он помешан на лошадях.

До нас дошел ряд фотографий, запечатлевших Мод, Адриенн и Габриель на конских ристалищах. Вот импозантная Мод в величественном жабо (очевидно, носить его обязывала та псевдоофициальная функция, которую она себе приписывала) гордо восседает меж двух юных прелестниц, подавляя их своим ростом, но в еще большей степени – шириною, которая внушительнее, чем у обеих вместе взятых. Кажется, сам объем ее внушительной фигуры диктовал ей менторскую роль. Зато на этом фоне еще более оттенялась деликатная красота ее очаровательных протеже. На обеих – платья и гарнитуры, сработанные собственными руками. Но их выбор подчеркивает различие двух натур. Если Адриенн предпочитает фасон, строго соответствующий тогдашней моде – взять хотя бы широкое кружевное жабо, – то Коко, напротив, уже отдает предпочтение белому воротничку, тому самому, что позднее станет типичным для стиля «рю Камбон» и контрастирует благодаря своей счастливой простоте со вкусами белль-эпок. Ну и, конечно, никак не соотносятся между собою лихо скошенный набок белый капор Коко и пышная, громоздкая шляпа Адриенн.

Завлеченная на бега чуть ли не насильно, Габриель поначалу не слишком-то интересовалась конным спортом. Но под влиянием Этьена ее суждение сделалось более утонченным, а затем переменилось в корне. Еще вчера лошади были для нее только средством передвижения, которое она не очень-то жаловала – тем более что еще свеж в памяти был день, когда непутевый отец свез ее на лошади в Обазин. Но теперь ей полюбилась их в высшей степени элегантная походка, манера, с которой они в галопе выбрасывают ноги, гордость, с которой они держатся, тонкость их привязанностей, грустная нежность их взгляда. Разумеется, эти чистокровные скакуны не имели ничего общего с тяжеловозами-першеронами, которые по вечерам в Курпьере медленно и понуро брели к себе в стойло, или с той бедной скотиной, которая катила под непрестанными ударами кнута жалкую повозку папаши Альберта по большакам и тропкам Франции.

И ей не показалось такой уж смешной курьезная история маркиза Б"*, которую поведал ей Этьен. Этот аристократ (которого семья в конце концов поместила в сумасшедший дом) был в буквальном смысле слова влюблен в свою кобылу и нашептывал ей на ухо речи, полные страсти.

Отныне Коко не могла налюбоваться и на чудесных маленьких жокеев в белых штанишках и шелковых куртках, которые они укладывали на седла, и весь начальный ритуал, который вносил в зрелище поэтическое и драматическое начало: удар в колокол, взвешивание жокеев (о, этот роковой барьер в 55 кило!), взмах флажка – и вот уже жокеи, слившись воедино со своими скакунами, точно кентавры, несутся вперед с невообразимой скоростью. Напряжение в публике растет… А для Коко это самый настоящий праздник, который вырывал ее из куцего существования.

Одно только омрачало картину: нашей героине не полагалось места на трибуне среди владельцев скакунов, их жен и друзей. Причиной тому – ее социальное положение. Нетрудно вообразить, какой бы разразился скандал, если бы кто-нибудь из важных господ увидел своего отпрыска в компании этих нахалок, которые – а как иначе? – из кожи вон лезут, чтобы выскочить замуж за богатого и титулованного, а лучше – то и другое вместе. Кокотки, потаскухи, «камелии», гетеры – вот такой лексикон припасен матерями благополучных семейств для этих барышень, пусть даже в действительности их поведение в высшей степени безупречно. Чем больше страх перед возможным мезальянсом, тем грубее лексика…

Несмотря на все, молодые аристократы ничтоже сумняшеся играли с огнем. Бдительное око родителей только воспаляло в них желание вкусить запретного плода. Так, за Адриенн одновременно начали ухлестывать экстравагантный граф де Бейнак, его друг – маркиз де Жамилак и кто-то из их молодых протеже. Она не выйдет замуж ни за кого из этих мосье, но годы спустя сочетается законным браком с бароном де Нексоном, в которого была влюблена с 1908 года.

Не такой оказалась судьба Габриель, которая, как мы знаем, на всю жизнь осталась незамужней. Хотя и она могла похвастать своими женскими козырями – было в ней нечто необычное, выдававшее в ней неукрощенный задор; она любила пошутить, блистала мыслью, подчас бывала язвительной – все это било в ней ключом и могло проявиться самым неожиданным образом; такое не столь привычно у других девушек. Если последние успокаивали, внушали надежность, то Габриель, напротив, могла приводить в замешательство, быть возмутительницей спокойствия…

Вот эту-то из ряда вон выходящую личность и ценил в ней Этьен Бальсан, что и продемонстрировал во время ее пребывания в Виши: хоть он и смотрел скептически на все ее прожекты, но тем не менее оказал ей тьму мелких услуг.

Впрочем, Этьену вскоре предстояло покинуть Мулен – заканчивался срок его службы. За дватри года до того ушли из жизни сначала его отец, затем мать. И вот он вместе с братьями Робертом и Жаком оказались наследниками огромного состояния, в том числе фабрик в Шатору. Кто теперь станет командовать ими? Роберт не претендует на большее, чем роль управляющего, а Этьен вообще не хочет возиться – для него это «каторга». В такой ситуации потирать руки от радости будет Жак. Он, по примеру Этьена, стал настоящим спортсменом, только страсть его не конный спорт, а воздухоплавание. Заядлый аэронавт, он побил в 1900 году рекорд, проведя в гондоле своего воздушного шара «Сен-Луи» ровно тридцать пять часов. В том же году он принял участие в гонке Париж – Санкт-Петербург. Как и многие другие отпрыски состоятельных семей, он проявил живейший интерес к нарождавшейся в ту пору авиации и сделался заправским пилотом – можно без преувеличения сказать, что именно ему родина обязана победой под Марной. В сентябре 1914 года, патрулируя в одиночку на своем «Моране» регион к северу от Парижа, он стал свидетелем необдуманного маневра германской армии, которой командовал фон Клук: вместо того чтобы прямым маршем наступать на Париж, до которого оставалось каких-нибудь семнадцать километров, она повернула на восток и подставила свой фланг под неизбежную контратаку французов. Едва приземлившись, Жак Бальсан тут же помчался к военному коменданту Парижа, который был его личным другом, и доложил о ситуации. Остальное вы знаете: красные такси, задействованные для переброски солдат, неожиданная победа – Париж и Франция спасены! Но вернемся к Этьену. Он волен жить как хочет и решил всецело посвятить себя любимой страсти, то бишь лошадям. Он все чаще посещает в Уазе расположенную на западной кромке Компьенского леса тренировочную площадку Лакруа-Сен-Уан, которая обладает неоценимым преимуществом – близостью к Шантильи, где происходят известные на весь мир конные состязания и где выращивают блестящих чистокровных однолетних жеребцов. В 1904 году он узнает, что в непосредственном соседстве с Компьенем некая вдова тренера по конному спорту выставляет на продажу прекрасное имение, именуемое Руалье, со многими гектарами великолепных лугов и лесов – как раз то, что нужно его лошадям! Он покупает его не торгуясь. Первоначально здесь располагался основанный в 1303 году монастырь, куда ездил на богомолье Филипп Красивый – отсюда и название. Впоследствии, в XVII веке, его занимали монахи-бенедиктинцы из ордена Сен-Жан-де-Буа, изгнанные оттуда в годы Великой французской революции.

Тогда, в 1907 году, самая древняя часть монастыря представляла собою красивую паперть с романским сводом, закрытую массивным дубовым порталом и окруженную зданиями, поросшими диким виноградом. Позади располагался обширный парк с вековыми деревьями, в глубине которого приютилось главное здание монастыря. Переделанное в XVII веке, оно венчалось крышей а-ля Мансар.[13] Высоченные окна в мелкую клетку давали свет созданным здесь при Людовике XIII многочисленным комнатам, которые полностью сохранили свое деревянное убранство. Когда Этьен приобрел Руалье, оно было в не слишком-то хорошем состоянии, но новый владелец, вознамерившийся провести здесь остаток жизни, не скупился – десятки художников и строительных рабочих, засучив рукава, трудились над реставрацией достопримечательностей имения и приданием ему комфорта, которого здесь недоставало катастрофически. Так, требовалось устроить здесь многочисленные роскошные ванные комнаты, причем выдержанные именно в стиле той эпохи, когда гигиена отнюдь не считалась первостепенной заботой даже у высших слоев общества, если верить знаменитому изречению графини де Панж: «Они вообще никогда не мылись!»

Вполне естественно, Этьен не забывал о самом существенном: расширял конюшни, увеличивал количество стойл – он рассчитывал вырастить не один десяток чистокровнейших скакунов и даже основать конный завод. Он тщательно подобрал и нанял на работу лучших работников, прислуживающих в конюшне, и самых опытных конюхов.

Отныне он мог лелеять самые дерзновенные мечты: участвовать в ливерпульском «Гран насьональ» или в кроссе По.

Однажды в Виши Этьен пригласил Коко на тренировку. Представим ей самой поведать о полученных там впечатлениях:

«Мы договорились о встрече на следующий день. Перешла мостки через Алье, ступила на луг и очутилась подле стойл. Хорошо пахло быстро текущей водой: слышно было, как шумит запруда. Параллельно реке протянулся правый путь недавно спрямленной железной дороги; песок, белые шлагбаумы и горы Бурбонне вдали. Солнце золотило побережье Ганна. Жокеи и конюхи шагом ехали друг за дружкой, прижав колени к подбородку.

– Какая чудесная жизнь! – вздохнула я.

– Я веду такую жизнь круглый год, – ответил Этьен. – Она могла бы быть и вашей».

Габриель сделала вид, что не расслышала, но мысль о том, чтобы враз покончить с осточертевшим прозябанием, мало-помалу закрадывалась ей в душу. Но совершенно ясно, что она не была влюблена в Этьена. Он ничем не напоминал героев популярных книжонок, которыми она зачитывалась в отрочестве, равно как и неотразимых соблазнителей, чьи раскрашенные портреты украшали обложки романов по четыре су, которые она и сейчас продолжала читать. Но личность он и впрямь незаурядная – душа общества, всегда в добром настроении, обожаем своими друзьями и сам – прекрасный товарищ… Одним словом, самобытная персона. Как и она, Габриель. А раз так… Почему бы и нет?

Однажды она пошла ва-банк:

– Тебе случайно не нужна ученица? – спросила она и разом вспыхнула от смущения, словно уже сожалела о сказанном.

Однако такая дерзость не только не шокировала Этьена, но, напротив, очаровала его. Он так и покатился со смеху… Он сделает из нее наездницу! И он уверен в ее таланте! И скоро убедится в нем воочию!

Перспектива поселить в Руалье такую милую, такую забавную, такую незаурядную маленькую товарку, как Коко, и ввести ее в круг своих интимнейших друзей мигом соблазнила его. Своим присутствием она оживит несколько суровую жизнь, которую он здесь ведет, примет участие в тех милых фарсах, которые он так любит показывать. А поскольку она так любит лошадей, она не внесет никакого диссонанса в тесный круг, сплоченный все тою же пламенной страстью.