Колония на кратере

ГЛАВА IX

Понятно, Марк не кинулся в погоню за уносимым волнением пинасом. Исключая разве только тех островитян, которые проводят полжизни в воде, никто не был бы в состоянии настигнуть какое бы то ни было судно, гонимое бурей по ветру. Юный моряк в изнеможении припал к скале в безграничном ужасе и страхе за несчастного товарища, сознавая, что никаких средств к спасению у него быть не могло.

Боб не пытался даже отдать якорь, зная наверняка, что всякая попытка такого рода опасна в данную минуту. Всего разумнее, конечно, было плыть по ветру до тех пор, пока пинас не вынесет за пределы подводных камней, и затем уже стараться удержаться на месте. У Марка сердце замерло, и, едва дыша, он следил, как пинас мчался над подводными скалами подобно бешеному коню, который сам не видит и не знает, куда он мчится. Раз двадцать Марку казалось, что злополучное судно уже потоплено разъяренной стихией, но в тот момент, когда он считал его погибшим, оно снова, точно морская чайка, неслось вперед, ныряя и скользя по волнам бурного и пенившегося моря.

В продолжение почти четверти часа Марк мог следить за «Нэшамони», хотя он несколько раз за это время терял его из виду, частью вследствие отдаленности, частью вследствие полнейшего отсутствия на нем парусов.

Но вот бешеный порыв ветра заставил Марка пригнуться к земле, и. когда он мог снова взглянуть на взбаламученное море, «Нэшамони» исчез из виду.

С той самой минуты, как почти на его глазах исчез капитан Кретшли. Марк еще ни разу не испытывал такой душевной муки, как в тот момент, когда с глаз его скрылся «Нэшамони». Он вдруг сразу почувствовал весь ужас своего одиночества и отчуждения от мира, понял, что между ним и Богом нет никакого посредника, и под тяжестью непосильного горя он пал ниц и облегчил свою душу в горячей молитве.

Когда он после того взглянул вокруг себя, то убедился, что буря не только не утихала, но скорее даже усилилась. Вода с каждой минутой прибывала; она проложила себе дорогу вовнутрь кратера и затопила низменные части долины на протяжении двух или трех акров. Но «Ранкокус», несмотря на то, что его сильно покачивало из стороны в сторону, все еще держался на своем якоре и, по-видимому, не получил никаких повреждений. Не будучи в состоянии что-либо сделать против бешеного своеволия разбушевавшейся стихии, Марк побрел в тот барак, который он вместе с Бобом построил себе в долине кратера, и кинулся в подвешенную там койку, где провел весь остаток этого дня и всю следующую за ним ночь. Если бы не бешеный рев бури, доносившийся извне, да не могучие порывы ветра, проносившиеся временами над его головой, трудно было бы поверить, что там за стеной разыгрывалась такая страшная буря. Так продолжалось до утра, когда вдруг полил проливной дождь. К счастью, предусмотрительный Марк устроил все крыши с сильнейшим скатом, так что потоки дождя только сбегали по тенту, не застаиваясь на крыше. Разбитый телом и душой, Марк заснул тяжелым, крепким сном и беспробудно проспал несколько часов кряду.

Когда он проснулся и пришел в себя, то несколько минут сидел неподвижно на своем ложе, стараясь припомнить случившееся. Затем он стал прислушиваться к шуму бури: но за стеной все, казалось, было тихо, и когда он вслед за тем встал и вышел из палатки, то увидел над своей головой ясное небо и солнышко. Утки и свиньи купались в лужах, образовавшихся во всех выемках и углублениях почвы.

Сад, казалось, улыбался, омытый дождем, и допущенные вовнутрь кратера четвероногие гости, как оказалось, ни до чего не дотронулись. Совершив свой утренний туалет, Марк выгнал свое маленькое стадо из кратера, опасаясь за целость своих всходов. Выйдя за ограду кратера и убедившись, что вода уже убыла и что, следовательно, домочадцам его не грозит никакая беда, он загородил вход в кратер и затем уже взобрался на вершину, чтобы осмотреться.

Вместе с пассатными ветрами вновь воцарились тишина и спокойствие. «Ранкокус» неподвижно стоял на своем якоре, океан тихо дышал своей мошной грудью; весь берег Рифа был сплошь усеян громадным количеством рыбы, от которой Марк счел необходимым как можно скорее избавиться.

Куры и свиньи, как бы угадав мысли своего хозяина, с невероятным усердием принялись уничтожать это, как бы нарочно для них приготовленное угощение; но при всем их старании бедные животные никогда бы не справились с этой трудной задачей, и потому Марк, подкрепившись кое-какой пищей на «Ранкокусе», вернулся на берег и с помощью лопаты и тачки стал убирать эту рыбу, так как, если бы он оставил ее на берегу всего на несколько часов, она до того успела бы разложиться под влиянием палящих лучей тропического солнца, что заразила бы весь остров своими миазмами. Никогда еще в своей жизни Марк не работал с таким рвением и поспешностью.

Рыбу он свалил в заранее вырытую для этого глубокую траншею и засыпал густым слоем пепла. Он понимал, что эта усиленная работа необходима ему, частью для того, чтобы забыться и уйти от мучивших его мыслей и ощущений, частью для того, чтобы предохранить себя от чумы, которую могли породить все эти разлагающиеся трупы. Двое суток проработал Марк почти без отдыха, отрываясь от работы лишь на несколько мгновений тогда, когда подымавшиеся отовсюду зловонные испарения не давали ему дышать. К счастью, тысячи слетевшихся сюда птиц помогали ему и работали едва ли не успешнее его.

Истощив все свои силы, Марк переселился, наконец на судно и прожил там около недели, выжидая, пока ветры очистят воздух и унесут с собою все это зловоние.

По истечении недели он вернулся на Риф и решил, что, в крайнем случае, ему можно будет остаться и здесь, но только по прошествии целого месяца воздух на острове окончательно очистился от всяких миазмов.

Необъяснимой странностью человеческой природы является то, что крупные несчастья и глубокое, серьезное горе как-то легче переносятся нами, чем пустячные неудачи. То же было и с Марком: несмотря на свою сердечную привязанность к Бобу и на те серьезные последствия, какими неминуемо должна была сказаться для него потеря этого верного товарища, он все же более интересовался последствиями наводнения на острове, нежели судьбой, постигшей «Нэшамони».

Отражение палящих лучей солнца на скалах и красновато-бурых массах пепла кратера чрезвычайно раздражающе действовало на зрение Марка, причиняя ему порой до такой степени болезненное ощущение, что ему не раз приходилось закрывать глаза; большим счастьем для него являлось то, что он мог отвести глаза и дать им отдохнуть на нежно-зеленой мураве, покрывавшей местами вершину. Частью из желания сберечь зрение, частью же из настоятельной потребности в лихорадочной деятельности Марк решил засеять травою всю долину кратера, за исключением того пространства, которое ему было необходимо под огород. Добродетельный друг Авраам Уайт снабдил свое судно двумя бочонками семян для газона. Обрадованный этим нежданным богатством, Марк тотчас же принялся за дело. Тем временем зачастили сильные ливни, но и это не останавливало его в его трудах, а напротив, как бы подгоняло его. Увлажненная дождями почва становилась только еще более благоприятной для посева. На то, чтобы засеять громадную площадь долины кратера, ушел целый бочонок семян, и Марк, окончив эту работу, вернулся в свой барак, промокнув до нитки и обливаясь потом.

Уставший до изнеможения, он бросился в свой гамак и заснул. Проснувшись поутру, он почувствовал, что его голова тяжела, как будто вся она налита свинцом, и в горле пересохло; во всем теле он ощущал страшный жар. Тут только наш бедный отшельник понял весь ужас своего одиночества. Он прекрасно сознавал, что захворал не на шутку; надо было пользоваться теми немногими минутами, которые ему еще оставались до того момента, когда он окончательно лишится сил и сознания. Только на «Ранкокусе» мог он найти все необходимое для себя в данном положения; а потому ему во что бы то ни стало следовало добраться до судна. Раскрыв зонт, и опираясь на палку, он с трудом побрел, двадцать раз останавливаясь и отдыхая по пути или же падая в изнеможении на раскаленный утес, но тотчас же, сделав над собою невероятное усилие, он поднимался и брел дальше, подгоняемый ужасом и отчаянием, задыхаясь и почти теряя сознание. Наконец он добрался до каюты.

Трудно описать то чувство наслаждения, которое овладело несчастным, когда он очутился вне палящих лучей солнца под кровом прохладной каюты. В изнеможении опустился он на один из диванов, чтобы немного передохнуть и собраться с мыслями, что именно ему следовало сделать, пока он еще был в силах кое-как двигаться и отдавать себе отчет в своих действиях. Ящик с медикаментами находился тут же в каюте, и он сам не раз уже пользовался его услугами и для себя, и для других. Приготовив себе с помощью воды, взятой из фильтра, лечебное питье, он выпил его с жадностью и наслаждением. Тут он почувствовал себя настолько больным и разбитым, что не смог сделать ни малейшего движения, и только час спустя нашел в себе силы перебраться с дивана на кровать, где он лишился сознания. Сколько времени пролежал он в этом бессознательном состоянии, этого он никогда не узнал: быть может, несколько дней, быть может, несколько недель. Порой у него были минуты прояснения мыслей, и тогда он с особенной ясностью сознавал весь ужас своего положения. К счастью, в каюте и питья, и пищи было вволю; фильтр находился у него как раз под рукой, и в минуты возвращавшегося сознания он почти каждый раз прибегал к нему. Мешок с сухарями лежал тут же около кровати, но он едва-едва мог проглотить самый крошечный кусочек сухаря даже и тогда, когда он был размочен в воде. Под конец он уже был не в силах сделать даже малейшее движение и более двух суток пролежал, не шевелясь, в каком-то полусознательном состоянии, близком к летаргии.

Но вот жар спал, сознание вернулось, но болезнь приняла от этого, как тотчас же понял Марк, только еще худший, более опасный для него оборот. После лихорадочного жара и бреда наступило полнейшее истощение сил, слабость, усиливавшаяся с каждым днем. Марк сознавал, что если только это продолжится, то он безвозвратно погиб. Он вспомнил, что на судне имелось несколько бутылок превосходнейшего портера; одна из этих бутылок оказалась как раз на полке над его головой. Увидав ее, он решил отведать немного этого напитка.

Достать бутылку было нетрудно — но как ее откупорить? Будь у него под рукой даже пробочник, то и тогда откуда было взять необходимую для этого силу? Отбив горлышко бутылки, он налил себе стакан, который и выпил залпом. Напиток этот показался ему божественной влагой; он повторил прием, и действие не заставило себя долго ждать: едва успел он снова укрыться одеялом и зарыться в подушки, как почувствовал легкое и приятное головокружение и затем задремал. С полчаса он пролежал в этом полудремотном состоянии; очнулся он уже в поту, а минуту спустя заснул на этот раз уже крепким, подкрепляющим сном.

Когда он после того проснулся, прошло уже много времени, быть может, целых двое суток, и Марк почувствовал себя совсем здоровым, потому что он не мог дать себе надлежащего отчета в том, насколько он еще слаб. В первый момент ему казалось, что теперь он уже может встать, одеться и снова приняться за свои обычные труды, но при виде своих исхудалых ног и при первом усилии приподняться с постели он понял, что ему предстоят еще, быть может, долгие месяцы выздоравливания, что прежние силы и здоровье еще не скоро вернутся к нему. Но уже большим для него утешением было то обстоятельство, что голова его была теперь совершенно свежа и мышление в полном порядке.

Марк счел за доброе предзнаменование ощущаемое им чувство голода. Он не мог дать себе точного отчета в том, сколько именно времени он прохворал: тем не менее было несомненно, что он уже много-много времени не принимал никакой пищи, кроме двух-трех глотков воды с небольшим количеством размоченного сухаря.

В продолжение нескольких минут Марк не имел другой мысли, кроме чувства безмолвной глубокой благодарности Богу, сохранившему ему жизнь, но затем он стал раздумывать, насколько то позволяла ему его слабость, что теперь ему следовало делать.

С кровати ему виден был большой обеденный стол каюты и на нем погребок с винами и ликерами. Марк знал, что в числе других дорогих вин там находилось и несколько бутылок портвейна, предназначавшегося специально для больных. Он решил, что ему следует выпить несколько чайных ложек этого вина. Но ключ от погребка находился в бюро, которое почему-то было оставлено открытым; надо было встать, добраться сперва до бюро и потом до того стола, на котором стоял погребок. Он сделал усилие для того, чтобы приподняться, и на этот раз ему удалось сесть и спустить ноги. Врывавшийся в каюту легкий морской ветерок живительно подействовал на него. Он дотянулся до фильтра и сделал несколько глотков воды; это значительно подкрепило его; тут же, на столике у кровати, лежал остаток сухаря, который он съел, размочив в своем недопитом стакане воды. Тогда он попытался было встать на ноги, но голова его до того закружилась, что он почти без сознания упал на подушки. Несколько минут спустя он очнулся и повторил свою попытку, но уже с большим успехом. Цепляясь за перегородки и стулья, шатаясь из стороны в сторону, добрался он до бюро, взял ключи и добрел до стола, но тут силы его окончательно истощились, и он упал без чувств в стоящее рядом кресло.

Под влиянием живительного притока свежего морского воздуха он мало-помалу пришел в себя; собравшись с силами, он отомкнул и открыл погребок и при помощи обеих рук с некоторым усилием достал бутылку, несмотря на то, что она была почти совершенно пустая. Налив несколько капель вина, он через силу поднес стакан ко рту, и один-единственный глоток этой целебной влаги произвел на бедного больного положительно магическое действие. Вскоре после того у него хватило силы дойти до фильтра, наполнить свой стакан водой и влить в него остатки целебного вина.

Затем со стаканом в руках он добрел до ближайшей кровати, на что ему потребовалось немало времени, все так же цепляясь за стулья и присаживаясь по нескольку раз для того, чтобы вновь, собравшись с силами, продолжать путь. Наконец он добрался до кровати, которая была приготовлена для Боба, но которой бедняга ни разу не пользовался, стесняясь лечь в постель, да еще в офицерской каюте. Наконец-то Марк очутился на белоснежном свежем белье, что было истинным наслаждением после столь продолжительного лежания все на тех же простынях и на тех же подушках, столько раз смоченных за это время испариной.

Отдохнув некоторое время, Марк съел крошечный кусочек сухаря, размоченного в воде с вином, и, хотя эта пища и не утолила его голод, он все же воздержался от еще одной порции. Подкрепившись немного, он дотащился до того ящика, в котором покойный капитан Кретшли хранил свое белье, достал оттуда чистую рубашку и колеблющейся походкой вышел из каюты.

На палубе постоянно стоял большой бак для дождевой воды, служащей водопоем козочке, ежедневно по нескольку раз навещавшей судно. Отсюда же бралась вода и для стирки белья, и для умывания. Бак этот оказался почти полным, и, сбросив с себя рубашку, Марк вошел в воду.

Он пробыл в воде всего несколько минут, несмотря на то, что испытывал громадное удовольствие, сидя в своей импровизированной ванне, но он опасался, чтобы слишком продолжительное пребывание в воде не повлекло за собою дурных последствий. Выйдя из воды, он облекся в чистую рубашку и снова нетвердыми шагами направился в каюту. Очутившись в кровати, укрытый свежими простынями, он съел еще маленький кусочек сухаря и сделал несколько глотков воды с вином, после чего опустил голову на подушки и вскоре заснул крепким, здоровым сном.

Солнце едва только садилось, когда Марк вернулся в каюту; было уже не рано, так как он проспал более двенадцати часов под благодетельным влиянием ванны и строгой диеты. Первым звуком, донесшимся до него, было блеяние козочки, просунувшей свою маленькую головку в двери каюты. Доброе животное усвоило привычку ежедневно навещать каюту, как бы с тем, чтобы осведомляться о здоровье своего хозяина, даже и в то время, когда он лежал в жару и в бреду. Марк протянул к ней руку и заговорил с ней как с добрым другом, который мог понять его слова, и как бы в ответ на его слова коза подошла ближе и стала лизать его руки. Эта ласка животного возбудила в одиноком больном молодом человеке чувство умиления. В этот день он чувствовал себя бодрым и почти счастливым. Он вторично принял ванну, допил стакан вина с водой и доел свой вчерашний сухарь.

Один сухарь и два-три стакана воды с вином составляли все его питание в течение целых суток. Но назавтра он уже нашел в себе силы пойти на кухню и приготовить себе чай; в последующие дни он разнообразил свой завтрак жиденьким какао или же аррорутом.

Прошло дней пять. Марк уже мог подняться на ют и осмотреть оттуда свои владения.

Вершина повсюду начинала покрываться травой; четвероногие домочадцы его, по-видимому, здравствовали и казались вполне довольны своей участью. Но так как Марк еще и думать не мог о посещении Рифа, то ему, конечно, пришлось удовольствоваться только одним беглым обзором своих поместий. Домашняя птица тоже, как видно, чувствовала себя прекрасно, и он заметил, что около одной из кур теснилась целая гурьба хорошеньких цыплят.

Прошла еще неделя, прежде чем Марк решился испробовать свои силы и предпринять путешествие на остров. Здесь, как он и предполагал, свиньи взрыли добрую половину сада; коза была поймана на месте преступления в тот момент, когда она объедала бобы; куры не церемонились ни с кукурузой, ни с горохом; словом, оказалось, что домашние животные и птицы имели роскошный стол в отсутствие своего хозяина.

Палатку свою, или барак, Марк нашел на своем месте, целой и невредимой, как он ее оставил; с наслаждением кинулся он в свой гамак, чтобы отдохнуть часок-другой после утомительного перехода, который он только что совершил. Отдохнув, он продолжил осмотр и к немалому своему удивлению увидел, что за свиньей следом бежало десять маленьких поросят. После болезни Марка часто мучил голод, и он не находил на судне ничего себе по вкусу; а солонина, рыба и копченая свинина не нравились ему. В бараке под рукой находилось его охотничье ружье; при виде поросят ему пришла мысль полакомиться свежим нежным мясом; он выбрал удобный момент и ловко застрелил одного из этих маленьких животных. Дотащив свою жертву с большим трудом до кухни, он приготовил из поросенка несколько вкусных блюд, которые немало способствовали восстановлению его сил. В течение следующего месяца та же участь постигла еще трех поросят и многих маленьких цыплят, несмотря даже на то, что они были еще очень молоды. Марку казалось, будто он тогда мог проглотить и сам кратер, хотя он все еще не мог добраться до его вершины.