Колыбель предков

Континент Лемурия

— Господа! Мне кажется, нам не стоит сегодня отвлекаться на мелочи, тем более обсуждать запутанные хозяйственные дела нашего общества. Я предлагаю пригласить к этой трибуне нашего гостя, коллегу из Амстердама, доктора Эжена Дюбуа.

Рудольф Вирхов почти без пауз произнес эти слова и, блеснув золоченым пенсне, сделал приглашающий жест радушного и гостеприимного хозяина. Сегодня, 14 декабря 1898 года, он имеет на это право не только потому, что все давно привыкли видеть его главным участником модных теперь в Европе диспутов, связанных с проблемами происхождения человека, но и, главным образом, оттого, что почетное председательское место на заседании, где в полном составе собрались действительные члены Берлинского общества антропологии, этнографии и первобытной истории, занял он, профессор Рудольф Вирхов, знаменитый патологоанатом, антрополог, врач и к тому же действительный тайный советник его императорского величества.

Когда знаменитость, по привычке слегка запоздав, появилась в зале, только председательское кресло было свободным: собрание привлекло на редкость многочисленную аудиторию.

— Думаю, нет нужды представлять докладчика, — сказал Вирхов после короткой паузы и поднял сухую с длинными костлявыми пальцами ладонь, что означало, по-видимому, призыв к тишине и вниманию. — Для него в Европе нет сейчас равных в популярности! Прошу вас, Доктор!

Он едва заметно улыбнулся кому-то в зале, легко опустился в кресло и с нескрываемым облегчением повернул голову вправо, откуда к столу приближался высокий стройный человек средних лет. Его лицо, слегка утомленное, но сосредоточенное и решительное, привлекало внимание: высокий лоб без морщинок, энергичные складки около уголков губ, прикрытых коротко подстриженными седоватыми усами, строгие, слегка настороженные глаза, оценивающий и немного насмешливый взгляд. Вирхов внутренне поежился, когда их глаза на мгновение встретились, но тут же взял себя в руки и благосклонно кивнул головой: можно начинать!

«Боже мой, как надоела вся эта обстановка бесполезных в общем диспутов», — думал он, наблюдая, как Дюбуа раскладывает на кафедре длинные узкие листочки, очевидно конспект доклада. Можно заранее предсказать ход дела, настолько все знакомо и привычно ему, Вирхову, который прожил достаточно долго, чтобы ничему уже не удивляться. Впрочем, в происходящем есть что-то поразительно знакомое, тревожащее: суета, волнение… Такая же атмосфера была и 25 лет назад… ну, как же, вспомнил! На знаменитом всемирном съезде антропологов!

Довольный, что зацепил слабеющей памятью забытый эпизод, Вирхов несколько оживился — до чего же удалась ему тогда речь, в которой он высмеял Германа Шафгаузена и профессора из Эльберфельда Карла Фульротта, со смелостью и отчаянием дилетанта бросившегося в область науки, ему не ведомой! Друзья позже говорили, что по иронии, сарказму и остроумию он превзошел на том заседании самого себя. Правда, Фульротта это отнюдь не смутило, он продолжал и далее трезвонить о своем «великом открытии» в гроте Фельдгофер. Однако дело было сделано — так называемый «череп обезьяночеловека» надолго стал предметом забавных шуток и острот для провинциальных фельетонистов.

История повторяется, с усмешкой подумал Вирхов и еще раз взглянул на трибуну, как будто хотел убедиться, что за ней стоит не Карл Фульротт, а новый его оппонент с новым черепом обезьяночеловека — Эжен Дюбуа.

Докладчик, между тем, откашлялся и внимательно посмотрел в зал, где, судя по наступившей тишине, его приготовились слушать с почтением и вежливостью. Не улыбается ли кто-нибудь? Этот вечно язвительный и насмешливый Вирхов снова не удержался: представил публике «коллегу» как некую артистическую знаменитость или модного проповедника. Кстати, не с его ли слов пущена в ход выдумка о подозрительной легкости, с которой ему, Дюбуа, удалось сделать открытие: пришел, копнул землю и извлек из нее то, за чем специально приехал за тысячи миль?..

Вирхов, удивленный продолжительной паузой, с нетерпением забарабанил по столу пальцами, но Дюбуа, завершив к этому моменту «пасьянс» из листков, начал говорить. Сначала произносятся общепринятые слова, не требующие напряжения мысли. Постепенно голос его крепнет, набирает силу и уверенность:

— Я отдаю дань уважения глубоким познаниям присутствующих здесь коллег, однако должен сразу же заметить, что пришел в этот зал не как ученик, а как равноправный участник, знающий к тому же лучше, чем кто-либо, обстоятельства находки, о которой буду говорить и которую изучаю на протяжении последних семи лет. Именно столько лет назад я обнаружил на острове Ява череп обезьяночеловека — питекантропа. Открытие сделано около деревни Тринил, расположенной в стороне от западного побережья острова за Кедунг-Брубусом на берегу Большой реки, или, как это звучит на местном языке, — Бенгаван-Соло.

Доклад как доклад, в стиле тех, которые делались не один раз в зале Берлинского общества. Оно требует канонизированной традициями манеры изложения, ограничивает жесткими рамками круг тем, достойных «серьезного» обсуждения. Кто знает, каким бы стал рассказ Дюбуа и как бы он его начал, если бы не каноны?.. Впрочем, здесь непозволительны не только «легкомысленные» лирические отступления, но и умеренная фантазия, пусть даже основанная на фактах. «Лирика» в особенности не уместна сейчас, когда нужно переходить к изложению проблем столь необычных, что перед ними бледнеют самые изощренные выдумки профессиональных сочинителей. А жаль! Хотелось бы поговорить по-человечески, как удавалось это нередко в беседах с учителем Максом Фюрбрингером…

«Нервы начинают сдавать, — с досадой отметил про себя Дюбуа и поморщился. — Что за чертовщина? Брюзжу по каждому поводу, высказываю недовольство». Разве прежде обратил бы он внимание, что Вирхов (дважды!) назвал его доктором, а не профессором, как положено? Велика печаль, если эта ученая знаменитость не знает о присуждении ему Амстердамским университетом звания профессора минералогических наук!

Подозревает ли кто из сидящих в зале и слушающих его спокойную речь, что отнюдь не радость и удовлетворение принесло ему «великое открытие»?.. Если бы знать, сколько страданий, потрясших его до глубины души и сделавших неузнаваемым даже для самого себя, последует за осуществлением мечты, то, кто знает, стал бы он с таким упорством стремиться к ней, не замечая добрых и мудрых советов?..

Дюбуа на мгновение прервал выступление и упрямо нагнул голову, приблизив лицо к мелко исписанным листкам. Со стороны казалось, что докладчик отыскивает в конспекте очередной тезис или намек на внезапно ускользнувшую из памяти идею. Но ему этот миг нужен был для того, чтобы сформулировать главный пункт внутреннего монолога, который произносился мысленно: «Да, стал бы, ибо лучше муки поисков истицы и бескомпромиссные сражения за нее, чем всезнающая ясность давно уже мертвых представлений, вроде тех, которые составляют славу уважаемого председателя!»

Дюбуа закончил вступление, по его шутливой терминологии — увертюру, и неторопливо приступил к развертыванию главных действий — невероятных, по мнению большинства ученых, приключений, случившихся с ним у обрывистых берегов реки со странным и непривычным для европейца названием. Однако рассказывал он по-прежнему академически сухо. Нельзя же, в самом деле, рисковать своей репутацией на ученом собрании и из-за манеры изложения прослыть несерьезным, живописующим то, что «к делу не относится»!

Пока Дюбуа увлеченно, но внешне сдержанно, растолковывает собравшимся суть своих идей, обоснованных не только общими соображениями, но и строгими выкладками принятых антропологами измерений, обратимся к событиям десятилетней давности, о которых в докладе не сказано ни слова, но без чего он не состоялся бы.

Конец октября 1887 года выдался в Амстердаме на редкость дождливым, холодным и ветреным. Рыхлые, косматые облака, закрывая шпили соборов, сплошной пеленой укутали небо. Казалось, оно внезапно приблизилось к земле, чтобы залить ее потоками воды и исхлестать порывами ветра. Выстланная крупными плитами, обычно нарядная и играющая красками набережная покрылась скучными серыми лужами, и от одного вида мутной воды бросало в холодную дрожь. Там, где пришвартовывались корабли, народу почти не было: из-за непогоды зеваки сидели дома, а провожающих набралось немного. И неудивительно, поскольку в море в тот день уходил только небольшой бриг: военное ведомство Амстердама посылало колониальным войскам в Нидерландскую Индию, а точнее на остров Суматру, снаряжение и продовольствие. Рядом с трапом стояли военные моряки, а несколько поодаль, под защитой высокой деревянной ограды, двое гражданских — один сравнительно молодой, второй — старше. Издали они выглядели как двойники — одинаково короткие, согласно моде, сюртуки, черные цилиндры, белые шарфы, закрывающие грудь. Только у старшего в руках была трость — он водил ею по воде, стараясь разогнать пузыри.

— Эжен, до посадки осталось совсем немного, — говорил он. — Я знаю достаточно хорошо твое упрямство и все же еще раз прошу — подумай, пока не поздно, в какое дело бросаешься ты очертя голову! Если бы подобное задумал любой другой из моих учеников, я лишь пожал бы плечами и махнул рукой — с богом, иного от вас мне не следовало ожидать! Но вот она, ирония судьбы и сюрприз на старости лет — Дюбуа, на которого я возлагал надежды, жертвует всем достигнутым, чтобы отправиться ловить мираж! Кто это делает? Может быть, легкомысленный студент? Нет, на подобное решается доктор медицины и естественных наук Эжен Дюбуа, тот самый Дюбуа, который всего год назад стал лектором Амстердамского университета. Подумать только — все это он сменял на звание офицера второй категории, а попросту говоря, армейского сержанта! Невероятно! К тому же, каков пример для студенчества?

Макс Фюрбрингер настолько разволновался, что выпустил из рук трость. Дюбуа поднял ее и, смахнув с рукоятки капли, передал хозяину.

— Извините меня, дорогой учитель, но, поверьте, — я решил окончательно. Мне приятно слышать от вас теплые слова, но что касается миража, то уверяю — это все реальность! Ну как мне убедить вас?!

— И не думай делать это, — по-стариковски смешно замахал рукой Макс Фюрбрингер. — Могу поручиться, угадаю до единого слова каждый из доводов. Ты хочешь послушать? — спросил он тихо Дюбуа. Учитель, когда сердился, переходил в разговоре почему-то на шепот. — Ты еще был в колыбели, когда твой кумир Эрнст Геккель произнес знаменитую речь на заседании естественно-исторического общества в Штеттине. Это было, если мне не изменяет память, четверть века назад, в 1863 году. Тогда он впервые объявил, что у обезьян и человека одни предки и все дело в том, чтобы найти звено, связывающее их. Знаменитое недостающее звено, которое, кстати, за два с лишним десятилетия так и осталось недостающим, как тебе известно!

— Однако, ведь кое-что с тех пор… — попытался возразить Дюбуа.

— Позволь, позволь, я еще не закончил, — прервал его Фюрбрингер. — Я как раз подобрался к тому удивительно зыбкому основанию, на котором, как ни странно, строится твоя убежденность! Через пять лет после доклада вышла в свет не менее знаменитая «Естественная история мироздания» все того же автора. Боже мой, вспоминаю, сколько шума она наделала, главным образом из-за 22 ступеней родословного древа человека, «выращенного» автором в кабинете! Многое в его предположениях, тем не менее, можно было принять даже консерваторам, однако здесь снова на предпоследней ступеньке появилось недостающее звено. Впрочем, какое же оно недостающее, если Геккель не только описал его особенности, как будто наблюдал это звено неоднократно, но и, случай редкостный в практике зоологов, дал ему название — Pit hecanthropus alalus, обезьяночеловек бессловесный!

Фюрбрингер замолчал и украдкой взглянул на Дюбуа — как-то он воспринял его выпады против Геккеля. Но тот молчал, ожидая, что будет дальше. Учитель собрался с силами и продолжал:

— Не думай, что я испытываю неприязнь к Геккелю. Напротив, я всегда восхищаюсь той смелостью, с которой он обратился к проблеме происхождения человека. В этом вопросе он оказался решительнее самого Дарвина, который не рискнул в «Происхождении видов» затронуть тему, окутанную предрассудками, и ограничился только фразой: «Свет озарит и происхождение человека, и его историю». Однако я предпочитаю, пока нет фактов, выражаться так же загадочно, чем изобретать род предка человека. Извини меня, но Геккель, объявив о существовании Pithecanthropus alalus, поступил легкомысленно. Не в меньшей степени легкомыслен ты, поверив в это. Открытие на кончике пера, как в астрономии, где подобным образом открывают планету, тебя прельщает такая перспектива? Но в эволюции человека действовали законы куда более сложные, чем в небесной механике. К тому же мы до сих пор не знаем их, чтобы с помощью пера предсказать, каков он, предок человека. Надо дать возможность антропологам не торопясь разрабатывать теорию на основе того, что добудут из земли палеонтологи и археологи.

— Но ведь гипотетический род предка человека, обезьяночеловек бессловесный, только одна из составных частей гипотезы Геккеля, — возразил Дюбуа.

— Еще бы, конечно! — иронически воскликнул Фюрбрингер. — Если бы не было других «составных частей», — понизил он голос, — я не провожал бы тебя сегодня на край света. Но подумай, что это за части, и пусть тебя осенит благоразумие. Геккель считает, что наиболее близок человеку гиббон, а не шимпанзе, как доказал Дарвин. Редкий случай противоречия двух мыслителей, но весьма примечательный, поскольку Геккель почти одинок в своих симпатиях к гиббону. Если где и искать предка человека, так в Африке, где живут и жили с незапамятных времен шимпанзе, а не на юго-востоке Азии, где лазают по деревьям гиббоны. Я не понимаю, объясни мне: почему в вопросе места возможной прародины человека ты отдал предпочтение Геккелю, а не Дарвину. Ты одинаково боготворишь того и другого, но тебе не нравится вывод Дарвина, что прародина располагалась в Африке, и поэтому ты не едешь туда?

— Мне трудно объяснить это, — ответил Дюбуа и, поежившись от холода, поднял воротник пальто. — Я опасаюсь, что вы обвините меня в мистике, но уверенность моя в правоте выбора места исследований настолько глубока, что я не испытываю ни малейшего волнения перед отправлением в чужие края. Спокойствие мне придает вера в справедливость эволюционной теории Дарвина, Гекели, Геккеля в применении ее к человеку. Это главное. Думаю, успех дела решат в конце концов моя настойчивость, а также и упрямство. Может быть, Геккель не прав в своих пристрастиях к гиббону, но ведь в доледниковые времена в Нидерландской Индии мог жить шимпанзе, который затем с наступлением похолодания вымер.

— Так, так — стремимся примирить непримиримое? — укоризненно покачал головой Фюрбрингер. — И Дарвину воздать должное, и Геккеля не обидеть? Не знаю, право, что из этого получится… Итак, кроме Геккеля у тебя нет союзников?

— Отчего же нет, — улыбнулся Дюбуа. — Есть, да еще какой!

— Кто же?

— Сам Рудольф Вирхов.

Макс Фюрбрингер растерялся настолько, что потерял дар речи и с недоумением посмотрел на Дюбуа. Наконец, он опомнился:

— Избавь нас господь от таких союзников! Разве Вирхов изменил свой взгляд на происхождение человека?

— Нет, но он теперь не прочь порассуждать о прародине, и, знаете, где он ее помещает?

— Если он стал твоим союзником, то догадываюсь…

— Родина человека, по мнению Вирхова, находилась между Индией и Нидерландской Индией, — серьезно пояснил Дюбуа.

— Может быть, я профан в географии, но, насколько мне помнится, там нет никакой земли, океан и только.

— В этом-то и заключается соль — прародину поглотил океан. Она называется Лемурия.

— Вот он, типичный Вирхов! — воскликнул Фюрбрингер. — Родина есть — и ее нет, предки человека были, но останки их надо выкапывать со дна океана. На что же ты, однако, надеешься в связи с этим?

— Океан, возможно, поглотил не всю Лемурию, — на что же еще мне надеяться? — в тон учителю засмеялся Дюбуа. — Суматра и Ява, чем не осколки материка «прародины» Вирхова? К тому же он давно недоволен тем, что ведется только теоретическая разработка проблемы: «Надо взяться, наконец, за лопату и перестать фантазировать». Вот я и следую его совету!

— Ты находишь силы шутить, а мне, между тем, не до смеха, — грустно сказал Фюрбрингер. — Не хочу накликать беду мрачным пророчеством, но буду с тобой предельно откровенным: у тебя один шанс из миллиарда в успехе задуманного предприятия.

— Я выиграю даже при таком невыгодном соотношении, — твердо сказал Дюбуа.

Макс Фюрбрингер развел руками. Стало ясно, что дальнейшие уговоры бесполезны. Упрямец Дюбуа остался верен себе, не желая внять доводам разума. Пусть, в таком случае, поступает как знает. Он, Фюрбрингер, сделал все возможное, чтобы поездка, вдохновленная поистине безумными надеждами, не состоялась. Они помолчали немного, а потом, когда Дюбуа начал рассказывать, как он выколачивал деньги на поездку и получил решительный отказ, на бриге часто зазвонил колокол, призывая команду и пассажиров занять места на палубе.

Наступила минута расставания. Фюрбрингер обнял Дюбуа и, не позволяя ему говорить, повернул к трапу, легонько подтолкнув вперед. Фигуры отъезжающих смешались, и Фюрбрингер не заметил, как Дюбуа замешкался, прежде чем ступил с земли на упругие доски трапа — он прощался со спокойным, благоустроенным и ясным прошлым.

Итак, Рубикон перейден!

Когда Дюбуа поднялся на палубу и взмахнул рукой, прощаясь с учителем, снова ударил колокол. Послышались команды. Матросы ловко втянули мостки на бриг, с борта полетели змеи канатов, и корабль плавно отошел от берега. Поднявшийся ветер разогнал тучи, и дождь почти прекратился. Дюбуа долго стоял на палубе, вдыхая промозглый холодный воздух и слушая тоскливые крики чаек. Если говорить откровенно, на душе у него было неспокойно. «Надо сразу же заняться чем-то серьезным, чтобы отвлечься от мрачных мыслей», — подумал Дюбуа и, неумело приноравливаясь к движениям палубы, направился в каюту.

Если бы год назад кто-то сказал, что он станет военным, он посмеялся бы в ответ. Но поскольку личных средств у Дюбуа не было, а университетское начальство пришло в ужас от его идей и в средствах на экспедиционную поездку на Малайские острова отказало, то ему не оставалось ничего другого, как в свои 28 лет стать военным, добровольно согласившись служить не в Европе, а в колониальных войсках Нидерландской Индии. Это позволяло добраться до «страны гиббонов» за казенный счет. Конечно, в дальнейшем потребуются деньги на производство раскопок в пещерах, но это уже заботы не сегодняшнего дня.

Накануне отъезда Дюбуа доставил на корабль свое незамысловатое имущество и распределил его в каюте, которая теперь казалась обжитой и знакомой. Дюбуа открыл один из чемоданов, достал кипу бумажных листков, исписанных аккуратно, и устроился в жестком кресле: надо навести порядок в записях, посвященных открытиям древнейших людей, обезьянолюдей. Таких заметок не так уж много, остальное относится к побочным вопросам, но зато они содержат максимум сведений, которые он собрал, просматривая научные издания и беседуя с теми, кого интересовала проблема происхождения человека.

Чем же он располагает, чтобы с такой уверенностью отправиться в путешествие на острова далекой Нидерландской Индии? Прежде всего для него нет никаких сомнений в том, что до появления на земле Homo sapiens человека разумного, существовал какой-то иной вид людей с ярко выраженными обезьяними чертами, приоткрывавшими завесу над тайной происхождения человека. Считая неуместным спорить с учителем накануне отъезда, Дюбуа не стал объяснять фактическую сторону дела. Разумеется, Фюрбрингер прав в том, что теоретические рассуждения Генри Гекели и Эрнста Геккеля повлияли на его убежденность в существовании переходной формы, связывающей человека и антропоидную обезьяну, так называемого недостающего звена, обезьяночеловека бессловесного, и о возможном местонахождении прародины человечества на юго-востоке Азии, в особенности в островной ее части, представляющей собой остатки поглощенной водами океана загадочной Лемурии.

Однако это только одна и, может быть, даже не самая главная сторона дела. В Европе за последние 20 лет сделаны поразительные по значимости открытия, связанные с древнейшим человеком, не замечать которые могут лишь те, кто не способен отказаться от представлений полувековой давности, или люди недобросовестные. До прошлою, 1886, года можно было еще сомневаться в истинном значении находок Иоганна Карла Фульротта в Неандертале и лейтенанта Флинта у Гибралтарской скалы, ссылаясь на отсутствие фактов, подтверждающих глубокую древность костных останков пещерного человека с обезьянообразной физиономией, названного антропологом Вильямом Кингом неандертальцем. Но что скажут противники признания особого этапа в развитии человека теперь, когда в седьмом томе журнала «Архив биологии», издаваемого в Генте, появилась публикация результатов раскопок бельгийских исследователей около местечка Спи сюр л’Орно?!

Как жаль, подумал Дюбуа, что Карл Фульротт не успел познакомиться с находками бельгийцев, столь блестяще подтвердивших его прозорливость. Дело в том, что журнал вышел из печати в 1887 году, когда Фульротт скончался. Сомнительно, чтобы книжка попала ему в руки. В печальный, однако, год пришлось мне отплыть к берегам родины человека, — вздохнул Дюбуа. Ушел из жизни человек, настойчивости и самоотверженности которого искатели предков обязаны слишком многим, чтобы в будущем забыть его имя.

Но не странно ли, что он уезжает из Европы, где всего год назад найдены костные останки предка человека, жившего в ледниковую эпоху? Дюбуа усмехнулся, вспомнив саркастическую улыбку Макса Фюрбрингера, когда тот задавал ему этот каверзный вопрос. Никакого, однако, противоречия здесь нет. Неандертальцы, конечно, предки человека, что наглядно подтверждают обезьянообразные черты строения их черепов. Но обитатели гротов Неандерталя, Гибралтара и Спи слишком молодые предки: они жили в ледниковую эпоху — всего каких-нибудь 100000 лет назад. Если же он, Дюбуа, найдет подлинное недостающее звено, то есть загадочное и никому пока неведомое существо, связующее в единую цепь антропоидных обезьян и человека, то возраст его выйдет за пределы миллиона лет. Ведь это существо, в чем он убежден, жило в доледниковую эпоху в благодатных тропиках юга, где в пластах третичного периода и следует вести поиски. Только впоследствии далекие его потомки переселились на север Европы и Азии и, спасаясь от холода ледниковой поры, превратили в жилища многочисленные пещеры и гроты.

Дюбуа не приводил в спорах с учителем еще кое-каких сведений, с максимальной точностью переписанных из специальных публикаций. Первое касалось открытия Рихардом Лидеккером в Индии в местности Сивалик у подножия Гималаев сравнительно хорошо сохранившейся челюсти палеопитека, загадочного антропоида с огромными, как у гориллы, клыками. Он жил в тропических лесах Южной Азии около полутора миллионов лет тому назад. Находка эта показывала, что далекие предки современных антропоидных обезьян, вероятнее всею шимпанзе, а следовательно, и человека, могли жить не только в Африке, но и в других областях юга Старого Света. Второе имело непосредственное отношение к району, куда теперь направлялся Дюбуа. Много лет назад художник Раден Салех, а также другие любители переправили в Европу коллекции костей вымерших животных, которые они отыскали на берегах рек Индо-Малайского архипелага, в частности на Яве. Кости оказались в Лейденском музее, где их изучил и описал К. Мартин. И тут-то выяснилась примечательная деталь: древний животный мир юго-востока Азии оказался во многом схожим с животными, кости которых были найдены Рихардом Лидеккером в Сивалике вместе с челюстью сивапитека, древнейшим шимпанзе.

Для Дюбуа такой оборот дела означал чрезвычайно многое, поскольку более четко вырисовывалась перспектива для успешного поиска в Нидерландской Индии недостающего звена. Ведь находки на ее территории животных, сходных с индийскими, позволяли надеяться на удачу в открытии здесь таких же, как в Индии, антропоидов, а также, конечно, предков человека. Условия для жизни их на Суматре и Яве были идеальными: теплые тропики, не подверженные влиянию скованного льдами севера, роскошная растительность, которая круглый год снабжала обитателей леса обильной и разнообразной пищей… Разумеется, многое до сих пор остается неясным, факты, подтверждающие справедливость гипотезы южно-азиатской прародины человека, более чем скромны, но, если бы все обстояло иначе, Дюбуа не стал бы сержантом королевской колониальной армии и не плыл в неведомые края.

Он долго не мог заснуть на корабле в первую ночь. Мешали тяжелые всплески волн за бортом, тоскливый и жалобный свист ветра, надоедливый скрип деревянных перегородок, нервное возбуждение, вызванное осознанием начала дела заманчивого, но в то же время рискованного. Думалось о самом неожиданном, вспоминалось, казалось, давно прошедшее и почему-то, как правило, незначительное… Позже в трудные минуты Дюбуа не раз вспоминал начало путешествия и мучительно тревожные раздумья бессонной ночи. Если бы он знал, сколько их еще будет!

Через несколько дней все наладилось, и Дюбуа постепенно втянулся в размеренный ритм корабельной жизни. Моряки отличались завидным здоровьем, поэтому большую часть времени он уделял подготовке к предстоящей работе, с упоением перечитывая медицинские сочинения, а также палеонтологические статьи и книги, заполненные скучными, с точки зрения непосвященных, таблицами и колонками цифр всевозможных измерений костей и черепов. Прошло много времени, прежде чем на горизонте показалась зеленая каемка земли, которая медленно вырастала из моря. Это была Суматра с ее извилистым низким берегом, покрытым плотной грядой тропического леса и синеватой цепью холмов и гор. Рощицы высоких пальм отмечали место, где располагался военный порт Паданг. Обменявшись салютами с береговой батареей, бриг вошел в бухту. Через несколько часов Дюбуа представили начальнику гарнизона, а затем он познакомился с госпиталем, где ему предстояло начать военную службу. Ни о каком отступлении назад теперь не могло быть и речи, если бы даже такое странное желание вдруг и появилось…

Редкая цепочка шагающих друг за другом людей медленно продвигалась вперед по извилистой тропинке, едва заметной в густой траве джунглей. Сплошная стена могучих деревьев, перевитых лентами цепких лиан, сжимала узкую просеку. Стремительно надвигались вечерние сумерки. Накрапывал дождь, готовясь перейти в ливень, но путники настолько устали, что у них не хватало сил ускорить шаг и постараться до непогоды достичь места назначения. В лесу наступила непривычная тишина, умолкли птицы. Слышались только шорох крупных капель, ударяющихся о листья, да резкий хруст веток под ногами запоздалых путешественников. Двое шли налегке, без груза. Оба они, малаец-проводник и чуть отставший от него Дюбуа, были одеты в легкую полевую форму солдат колониальной армии Нидерландов. У остальных одежду заменяла широкая набедренная повязка. Босые, с непокрытыми головами, разбившись на пары, они несли тщательно упакованные тюки, подвешенные к гибким бамбуковым шестам.

— Может быть, устроим короткий привал? — обратился Дюбуа к проводнику. — Наши помощники совсем выбились из сил.

Проводник, не говоря ни слова, воткнул в землю короткую палку с острой металлической полосой на конце, которой ловко обрубал ветви, преграждавшие путь. Затем, повернувшись назад, что-то коротко и отрывисто крикнул по-малайски. Носильщики не заставили упрашивать себя — тюки сразу же полетели на землю. По тому, как обычно словоохотливые и разговорчивые, они не проронили ни слова, Дюбуа понял, что люди утомились основательно. Впрочем, чему удивляться, если возвращение в Паданг продолжается вот уже несколько дней. Дорога лесная, груз тяжел, а часы ночных привалов предельно коротки: как только забрезжит рассвет, лагерь быстро сворачивается, и снова в путь…

— Скоро ли Паданг? — спросил Дюбуа молчаливого проводника, который уселся на краю тропинки.

— Думаю, осталось не более часа пути, — невнятно пробормотал он после некоторого размышления. — Если, конечно, не разразится ливень и вконец не испортит дорогу, как случилось позавчера, — добавил малаец, с неудовольствием посматривая на потемневшее небо. — Господин доволен походом в дальнюю пещеру?

— Как тебе сказать? С одной стороны, конечно, доволен, — ответил Дюбуа, радуясь про себя, что идти осталось совсем немного. — Мы нашли в пещере зубы «лесных людей», орангутангов, которые жили в джунглях Суматры, может быть, полмиллиона лет назад. Это были далекие предки современных обезьян. Но, с другой стороны, нам так и не удалось извлечь из пещерной земли то, что я надеялся найти: кости столь же древних предков современных людей. Скажи — почему малайцы избегают останавливаться в пещерах, пугаются их и с такой неохотой соглашаются вести к ним, а тем более копать в них землю?

— Жители нашей страны верят, что пещеры — прибежища злых духов. Недаром там живут змеи, ящерицы, летучие мыши и прочая нечисть. Поэтому даже в грозу и ливень малаец не станет искать в них убежища. Тем более он не будет устраивать в пещерах постоянное жилище, а также хоронить умерших сородичей. Может быть, такие же обычаи были и у наших предков?

— Может быть, — согласился Дюбуа и задумался: что если эти верования людей тропиков действительно столь же стары, как и сам человек? Впрочем, что за чепуха приходит мне в голову, рассердился он.

— Господин, если мы хотим сегодня попасть в Паданг, надо трогаться в путь, — прервал его размышления проводник. — Скоро станет совсем темно. Нужно зажечь фонарь.

— Да, конечно, отдавай распоряжение. Мы должны ночевать в Паданге!

Проводник громко выкрикнул команду, и носильщики быстро взгромоздили на плечи шесты с привязанным к ним грузом. Шли тесной группой, чтобы не терять из виду впереди идущего. Дюбуа торопился. За время его долгого отсутствия почта, очевидно, принесла много новостей.

Слова проводника об отношении жителей страны к пещерам заставили задуматься о том, на правильном ли пути находится он. Дело, разумеется, не в суевериях, а в том, что, в отличие от неандертальцев, обезьянолюдей Европы, которых холод заставлял осваивать пещеры, древнейшие обитатели Суматры не нуждались в этих темных и сырых убежищах и потому избегали их. Значит, надо искать в других местах, например, на берегах рек, где во время наводнений бурные потоки воды вымывают кости вымерших животных. Неудачные раскопки в пещерах убеждали Дюбуа в правильности такого вывода. Но прежде всего следует окончательно расстаться с военной службой. Она сдерживает его и не позволяет целиком заниматься любимым делом. Кстати, это позволит и полностью отойти от круга офицеров-сослуживцев, которые из-за непонятных им увлечений находят его слишком эксцентричным, если не сказать более.

Осторожно шагая по тропинке вслед за проводником, Дюбуа раздумывал об итогах полутора лет работы в Паданге. Он усмехнулся, подумав о том, что сказали бы офицеры, если б в руки кому-нибудь из них попал один из номеров «Квартальных докладов Рудного бюро» Батавии за 1888 год, где опубликована его статья с ужасно длинным и старомодным названием: «О необходимости исследований по открытию следов фауны ледникового времени в Голландской Восточной Индии и особенно на Суматре». Да они бы просто изумились, узнав, что Дюбуа не только копается в пещерах, но и мечтает об открытии какого-то странного недостающего звена, обезьяночеловека, лишенного способности говорить. Факт, однако, остается фактом: он нашел время написать первую за время пребывания здесь статью, в которой, воспользовавшись важностью поиска костных остатков вымерших животных, изложил свои взгляды на вероятное местонахождение родины человека. Дюбуа решительно отверг идеи о том, что Европа и вообще северные пределы могли быть колыбелью человечества. Ледниковые поля, которые покрывали там огромные районы, полностью исключают такую возможность. Родину человека, призывал он, надо искать в тропиках, где обитают антропоидные обезьяны и где некогда жили предшественники человека. Здесь они постепенно лишались волосяного покрова и долго не выходили за пределы теплых районов. Как раз тут и следует вести поиск.

Дюбуа объяснял, почему он надеется обнаружить костные останки ископаемого предка человека в Нидерландской Восточной Индии: если в Индии найдены очень древние антропоиды, то они должны залегать и в земле юго-восточной Азии. Примечательно, что в подтверждение справедливости этих мыслей он ссылался не на кого-нибудь, а… на Рудольфа Вирхова! В статье приводилась длинная выписка из рассуждений маститого патологоанатома: «Огромные ареалы Земли остаются почти полностью неизвестными в отношении скрытых в них ископаемых сокровищ. Среди них в особенности обнадеживающи места обитания антропоидных обезьян — тропики Африки, Борнео и окружающие острова — еще совершенно не изучены. Одно-единственное открытие может полностью изменить состояние дел». Последние слова Вирхова привлекали Дюбуа: ведь за этим единственным в своем роде открытием он и прибыл сюда, хотя «изменить состояние дел» оказалось не так-то легко.

Пока он утешался тем, что статья в «Квартальном докладе Рудного бюро» сыграла предназначенную ей роль: колониальная администрация Нидерландской Индии обратила внимание на его работы и обещала по возможности содействовать им. Это было выполнено. Как сообщил «Первый квартальный доклад Рудного бюро» за 1889 год, «господину М. Э. Т. Дюбуа поручается с 6 марта проводить под его руководством палеонтологические исследования на Суматре». Дюбуа получил дополнительные средства на проведение раскопок и мог не ограничиваться тратой своих скудных сбережений. И обязанности по службе резко сократились. Он теперь мог не совмещать службу в военном госпитале с путешествиями к пещерам через десятки километров сырых джунглей. Это оказалось далеко не просто. Раскопки и разведки проводились урывками, нерегулярно… Поэтому за полтора года со времени прибытия из Амстердама ожидаемого успеха так и не удалось достичь.

Правда, в отсутствии усердия никто, в том числе он сам, упрекнуть себя не может — работа велась на пределе сил, буквально до изнеможения. С тем же напряжением исследования ведутся сейчас, когда поискам пещер можно уделять больше времени. Однако, кроме зубов орангутанга, да вот теперь костей слонов и носорогов, которые несут сзади носильщики-малайцы, ничего другого ни в одной из пещер окрестностей Паданга обнаружить не удалось. Как это ни грустно, но с мечтой о находке предка человека в пещерах Суматры придется расстаться навсегда.

Дюбуа, занятый грустными размышлениями, не заметил, как дождь превратился в ливень. Через несколько минут тропинка напоминала бурный ручей, по течению которого неуверенно брели люди. Фонарь залило. Ориентировались при свете молний. Громовые раскаты оглушали. Человеческий голос терялся в могучем реве оживших природных сил.

Ливень прекратился внезапно, и так же быстро небо очистилось от туч. Долго еще поблескивали зарницы умчавшейся на юго-запад грозы, притихший лес осветила луна. Тропинка слилась с другими просеками и, наконец, превратилась в сравнительно широкую дорогу. «Впереди за холмом Паданг!» — крикнул проводник. Носильщики оживились и энергичнее зашагали вперед, где был долгожданный отдых. Вскоре послышался лай собак, а затем показался поселок. Через полчаса путешественники добрались до места, кое-как устроили багаж и, обессиленные, улеглись спать.

На следующее утро, разбирая деловые бумаги, Дюбуа обратил внимание на письмо, которое пришло несколько дней назад с Явы от неизвестного ему соотечественника, представившегося господином В. Д. ван Ритшотеном. Сначала Дюбуа читал письмо со скучающим видом, не понимая, зачем обращается к нему этот господин, занятый поисками залежей подходящего для строительства камня: известняка или мрамора. Но когда ван Ритшотен, рассказав об осмотре крутых скальных обрывов, упомянул, наконец, самое главное, Дюбуа взволнованно и торопливо пробежал глазами финальную часть послания. Нет, ван Ритшотена — геолога, связанного с Рудным бюро, вовсе не интересовали перспективы открытия месторождений известняка и мрамора на Суматре, о чем подумал вначале Дюбуа. Оказывается, он сообщал ему, ведущему на Суматре по поручению бюро изыскания в области палеонтологии, об открытии на юге Центральной Явы в местности Тулунг-Агунг черепа человека.

Случится же такое! Полтора года он, Дюбуа, занят тщетными поисками ископаемого человека, для чего отправился на остров за тысячи миль от Амстердама, а вот какой-то неведомый В. Д. ван Ритшотен, походя и между делом, обнаружил череп. Может быть, не Суматра, а Ява настоящий «дом для недостающего звена»? Дюбуа снова, на этот раз с особым вниманием, перечитал то место в письме, где геолог педантично и дотошно описывал район находки. Он сообщал вначале, что на юге Центральной Явы возвышается хороший ориентир для поисков по карте: большой вулкан Лаву, откуда берет начало река Бенгаван. Два ее притока опоясывают Лаву с востока на запад. Невдалеке над лесом поднимается еще один, меньший по размерам, вулкан — Вилис. Около него протекают два притока реки Браутас, которая несет свои воды параллельно Бенгавану. В верховьях Браутаса на южном склоне Вилиса как раз и находится Тулунг-Агунг, или, как чаще называют эту местность, Вадьяк. Здесь некогда располагалось обширное пресноводное озеро, ныне почти полностью засыпанное пеплом и золой вулкана Вилис. На его берегах возвышаются известняковые обрывы и ступеньки уступов-террас, которые отмечают постепенное усыхание водоема. Во время осмотра скал В. Д. ван Рптшотен случайно нашел череп человека. Он залегал не в обыкновенной пещере, а в одном из слоев древнего берега озера, где уже много тысячелетий не плескалась вода.

Место находки озадачило Дюбуа. Рассматривая карту Нидерландской Индии, на которой без труда удалось отыскать Бенгаван, Лаву и Вилис, он вновь подумал о том, что пещеры в тропиках все же не совсем подходящее место для поисков. Может быть, не случайно, что первая, во многом пока загадочная находка сделана на Яве, а не на Суматре? И, наконец, неожиданно смелая мысль: что если обратиться в Рудное бюро Батавии с просьбой о «палеонтологических исследованиях» на Яве? Конечно, подобное обращение может вызвать неудовольствие администрации бюро. Оно и так много сделало для него, согласившись финансировать раскопки пещер Суматры, которые до сих пор не принесли ожидаемых результатов. Но что он, в сущности, теряет, вновь обращаясь в Рудное бюро столицы? Продолжать в будущем работы на Суматре вряд ли удастся, а возможный успех исследований на Яве сразу же поправит дела и поднимет его престиж, что, как известно, заставляет раскошелиться даже самых осторожных и скаредных обладателей денег. Одним словом, следует рискнуть!

Не откладывая дела в долгий ящик, Дюбуа сел за стол и написал два письма. В первом он поблагодарил В. Д. ван Ритшотена за интересные сведения об открытии в Вадьяке черепа человека и выразил надежду, что он рано или поздно побывает на Яве и осмотрит эту находку и место ее открытия. Второе письмо было адресовано администрации Рудного бюро Батавии. В нем желание изменить место исследований он мотивировал надеждами на более обильные сборы костных остатков в долинах рек и обращал внимание бюро на открытие В. Д. ван Ритшотена.

Дюбуа не ожидал быстрого ответа, и действительно прошло несколько месяцев, а перспективы путешествия на Яву оставались неопределенными. Постепенно он терял надежду на благоприятный исход. Вероятно, Рудное бюро Батавии не решилось способствовать расширению его деятельности и потому ничего определенного не сообщало, В ноябре 1889 года исполнилось ровно два года со времени прибытия Дюбуа на Суматру, но, когда он думал о том, чего достиг, у него портилось настроение: в ящиках с находками лежали все те же зубы орангутанга, а также незначительное число маловыразительных обломков костей носорогов и слонов. Он использовал каждый перерыв между сезонами тропических ливней, однако раскопки пещер в окрестностях Паданга так ничего и не принесли. Наступил 1890 год, а затем прошло еще три месяца — никаких изменений! В такой ситуации в уныние мог впасть даже самый упрямый и беспредельно преданный делу человек. Но Дюбуа с отчаянием обреченного продолжал колесить по джунглям.

Упорство в жизни вознаграждается, но, к сожалению, далеко не всегда. Пещеры Суматры так и не дали желанного результата. Поэтому как нельзя кстати пришло письмо из Батавии, в котором Рудное бюро официально разрешило продолжить исследования на Яве. Дюбуа поспешил им воспользоваться. Так начался второй акт затянувшейся драмы поиска предков человека.

На Яве Дюбуа первым делом купил череп, найденный В. Д. ван Ритшотеном, реставрировал его, обработал и подклеил раздавленные части. Вне всякого сомнения череп принадлежал ископаемому человеку, и это радовало: кости полностью потеряли органическую субстанцию, окаменели, или, как говорят в таких случаях палеонтологи, — минерализовались. Несмотря на массивность костей черепа и некоторые примитивные детали его строения, он бесспорно принадлежал человеку современного типа: Homo sapiens, человеку разумному. Достаточно сказать, что объем мозга, заключенного в черепной коробке из Вадьяка, превышал средний объем мозга современного человека на 200 кубических сантиметров. Поэтому ни о каком открытии в Тулунг-Агунге черепа обезьяночеловека не могло быть и речи. Впрочем, Дюбуа, наученный горьким опытом двух лет бесполезных трудов на Суматре и смирившийся с мыслью о сложности и длительности предстоящих поисков на Яве, не надеялся на столь легкое решение проблемы. Он лишь с удивлением отметил про себя, что череп из Вадьяка по типу не принадлежал к черепам малайской расы, представители которой заселяли теперь Яву и Суматру. Если бы не на удивление большой объем мозга, то можно было бы утверждать, что В. Д. ван Ритшотен нашел остатки захоронения предка коренных жителей Австралии или, может быть, папуасов Гвинеи.

Значит, до прихода малайцев на Яву остров заселяли австралоиды, которые переселились затем на южный континент, положив начало расе аборигенов? Ведь это же не череп предка человека! Не удивительно поэтому, что во «Втором квартальном докладе Рудного бюро» за 1890 год опубликована лишь краткая заметка Дюбуа о находке в Вадьяке. В ней, однако, отсутствует подробное описание черепа. В европейские журналы он не пишет ни строчки — не та тема. А кто читает «Квартальные доклады Рудного бюро» Батавии, чтобы узнать, как проходят на территории Нидерландской Индии поиски недостающего звена неким Дюбуа? Даже через полвека после этих событий Дюбуа будут упрекать за то, что он ни словом не обмолвился об открытии ван Ритшотена…

Дюбуа жаждет активной деятельности и буквально рвется в яванские джунгли. Через некоторое время он уже был на южном склоне вулкана Вилис в верховьях реки Браутас. С обычным для него усердием Дюбуа осматривает известняковые обрывы и уступы террас на берегу уничтоженного извержением вулкана озера. Трудно сказать, сколько времени продолжались бы на этот раз поиски, по судьба неожиданно выказала свою благосклонность; в галечном слое озерной террасы Вадьяка Дюбуа открывает второй череп! Правда, это опять не череп обезьяночеловека. Он поразительно напоминает находку В. Д. ван Ритшотена — австралоидный по типу, с массивной нижней челюстью, плоской носовой костью, низким лбом и выступающими надглазничными валиками, продолговатый, с обширной мозговой коробкой. Значительные но толщине кости от длительного нахождения в земле минерализовались, что свидетельствовало о их древнем возрасте. Во всяком случае, Дюбуа сомневается, что люди, которым принадлежали вадьякские черепа, жили в древнекаменном веке, в эпоху, когда север Европы покрывали толщи льда. Каменных орудий в слое, где залегал череп, обнаружить не удалось, но многочисленные черепа, челюсти и даже части скелетов животных, найденные на склоне соседнего холма, позволили Дюбуа установить разновидности обитателей древнего леса Тулунг-Агунга, на которых, возможно, охотились протоавстралийцы…

Снова неудача с открытием недостающего звена? Да. Но лиха беда начало! Дюбуа посылает в «Третий квартальный доклад Рудного бюро» за 1890 год краткий отчет о находке.

Поиски продолжаются с удвоенной энергией. День за днем обследует Дюбуа окрестности Вадьяка. Кости животных следуют одна за другой. Он снова верит в свою счастливую звезду и, кажется, не обманывается в предчувствиях очередной удачи: однажды ему сообщают, что вблизи Вадьяка находится пещера. «Она заслуживает того, чтобы заняться ею специально и произвести раскопки», — решил Дюбуа, внимательно осмотрев пещеру и площадку, прилегающую к ней снаружи. Работы начались, и на участке, расположенном перед входом в камеру, было открыто погребение! Человеческий скелет оказался густо засыпанным красной охрой — кровью мертвых. По вслед за радостью, как это уже было неоднократно, последовало разочарование: захоронение датировалось сравнительно поздним временем. Осмотр черепа, не имеющего, как и другие кости скелета, значительных признаков минерализации, показал, что у входа в пещеру был похоронен малаец, а не протоавстралиец… Но Дюбуа не терял надежды. Он верил, что цель близка. И до нее, действительно, оставалось всего лишь 60 миль по прямой на северо-запад от Тулунг-Агунга! Однако, чтобы пройти их, потребовалось два года выматывающей работы, а потом, чтобы уяснить значение открытого, — еще два года упорного труда.

Как бы ни были важны и интересны находки в районе Вадьяка, Дюбуа с самого начала понял, что надежда открыть недостающее звено на склоне вулкана Вилис не совсем оправдана, поскольку большинство из найденных костей принадлежало не вымершим, а ныне здравствующим в джунглях Явы видам животных. Поэтому он решил перенести разведочные работы на север во внутренние области Центральной Явы, в район грандиозного вулкана Лаву Кукусан, где в долине реки Бенгаван в местности Кедунг-Брубус, по сведениям жителей, находили кости гигантов, или как называли их малайцы, гвардейцы-руксасас…

Пробные раскопки развернулись около городка Мадиун, где река прорезала пласты плотно сцементированного вулканического туфа и песка. В них в изобилии залегали кости слонов, гиппопотамов, оленей, гиен, тапиров. 24 ноября 1890 года была сделана новая находка: из груды костей извлекли обломок правой стороны нижней челюсти с двумя предкоренными зубами и альвеолой (гнездом), в которой некогда помещался клык. Дюбуа достаточно было бегло осмотреть находку, чтобы понять, что челюсть принадлежала человеку, а не антропоидной обезьяне. Глубокая древность обломка тоже не вызывала сомнений: судя по значительной тяжести, кость давно минерализовалась, а по характерному темному цвету она не отличалась от любой из многих сотен костей животных, извлеченных из вулканического туфа.

Значит, эта челюсть принадлежала человеку, который жил на берегах Бенгавана в доледниковые времена около миллиона лет назад, когда Ява соединялась «земным мостом» с материковой частью Азии? Значит, это и есть первый обломок скелета обезьяночеловека — недостающего звена в родословной человека? Сделать такое заключение при взгляде на не очень массивную, но в то же время исключительно низкую челюсть естественно и соблазнительно. Однако Дюбуа сохраняет сдержанность и не торопится делать выводы. По-видимому, он представлял себе челюсть обезьяночеловека иначе и обломок из Кедунг-Брубуса при всех его необычных особенностях все же определял как человеческий. Питекантроп аллалус, обезьяночеловек бессловесный, не умел, как следует из его названия, произносить слова. А первое, что бросилось в глаза при осмотре фрагмента челюсти и поразило Дюбуа больше всего, была необычайно большая протяженность в ширину ямки для так называемой двубрюшной мышцы, степень развития которой, по мнению некоторых антропологов, косвенно подтверждает или, напротив, опровергает наличие речи. Существо из Кедунг-Брубуса несомненно говорило и, следовательно, не могло занять вакантное место недостающего звена.

В «Первом квартальном докладе Рудного бюро» за 1891 год Дюбуа опубликовал краткие заметки об открытии обломка челюсти, найденного около Мадиуна. Из них следует, что он не сомневался в принадлежности челюсти человеку, поскольку клык, судя по сохранившейся альвеоле, был не антропоидный бивнеобразный, а человеческий по типу. Передняя часть челюсти тоже отличалась человеческими особенностями — возможно, даже отчасти выделялся подбородочпый выступ, чего не имела, как известно, челюсть неандертальца. Однако ярко выраженная примитивность и массивность нижнего края фрагмента челюсти позволили Дюбуа определить ее как «остаток неточно определенного вида человека», «другого, вероятно, низшего типа» челюсти по сравнению с челюстями современного человека и неандертальцев Европы ледниковой эпохи. Поиски недостающего звена продолжались.

«Кажется, напал на след», — ликовал в душе Дюбуа. Нюх и чутье разведчика, выработанные за годы пребывания на островах Нидерландской Индии, а также инстинкт хорошо тренированного палеонтолога ведут его вперед — вниз по течению реки Мадиун на северо-запад, к месту, где она сливается со стремительным потоком Бенгаван-Соло, Большой реки. Всюду, где по берегам поднимаются обрывы разрушенных водой вулканических пластов, Дюбуа останавливается и метр за метром осматривает обнажения, извлекая из песчанистого грунта кости, в том числе незначительные по размерам. Один за другим заполняются бесценными коллекциями ящики, которые с трудом волокут нанятые в окрестных деревнях носильщики-малайцы. Дюбуа не считает теперь, как ранее, что только пещеры могут служить идеальной кладовой палеонтологических сокровищ. Продукты извержения Лаву Кукусан и Гунунг-Гелунгунг — вулканический песок, зола и туф — превосходно консервировали кости, сохранив их в идеальном для изучения состоянии.

Животные гибли, по-видимому, во время страшных в стихийной мощи извержений вулканов и в периоды катастрофических наводнений, или, как называют их его друзья-малайцы, банджире, знаменитых разливов яванских рек, которые выходили из берегов в сезон тропических ливней. Животные могли также стать жертвами крокодилов. По тем же причинам в вулканических пеплах и песке оказывались костные остатки антропоидных обезьян человека и, разумеется, недостающего звена…

На 60 миль протянулась вдоль рек Бенгаван и Мадиун низкая гряда холмов Кенденг — от Кедири Мадиун и Сурокарты, с одной стороны, и от Рембанга до Самаранга, с другой. Всюду в этом обширном ареале речных долин располагались местонахождения костей вымерших животных. Каждый из пунктов имел протяженность от одной до трех милей, и любой шаг здесь мог привести к неожиданному открытию. Поэтому нужна была максимальная собранность. Десятков и сотен метров толщины достигали слои разных геологических формаций — отложения моря, бурных пресноводных потоков, пласты вулканического пепла и золы. Окаменелости позволяли определить время образования слоев, а также характер природного окружения в центральных районах Явы сотни тысяч лет назад. Дюбуа, увлеченный сборами, потерял счет дням, и, если бы не приближающийся сезон ливней, то он так и продолжал бы до бесконечности переходить с места на место. Наступил последний вынужденный «антракт» перед финальным действием, наполненным решающими событиями.

Осмотр разрушенных обвалами и водой берегов удалось возобновить в августе 1891 года. Разведка в долине реки Бенгаван привела к открытию на левом берегу у подножий холмов Кенденг, тянувшихся непрерывной узкой цепочкой с востока на запад, богатых костеносных горизонтов. В особенности поразили Дюбуа мощность и значительная протяженность древних вулканических слоев, выступающих из воды в районе городка Нгави и небольшого кампонга (деревушки) Тринил. На семь с половиной миль протянулись крутые обрывы, и каждый очередной участок левого берега казался заманчивее пройденного ранее! Никогда еще не попадались в таком изобилии тяжелые кости. Дюбуа едва успевал бегло осматривать содержание корзин своих помощников — сборщиков, радуясь разнообразию видов животных, остатки скелетов которых встречались на отмелях у подножий обрывов или извлекались прямо из слоя. Большинство костей принадлежало южным слонам-стегодонтам, буйволам-лептобос, разнообразным по видам и отличающимся небольшими размерами оленям, гиппопотамам, тапирам, носорогам, свиньям, гиенам, львам, крокодилам.

В Азии было известно до сих пор только одно место, где кости древних животных встречались в таком большом количестве и удивительном разнообразии, — Сиваликские холмы в Индии. Холмы Кенденгс поразительно напоминали их. А тут еще выяснилось, что кости буйвола с берегов Бенгавана оказались похожи на кости того же животного, бродившего некогда в окрестностях Сиваликских холмов. Можно было подумать, что буйволы переселились из Индии на Яву, благополучно миновав опасности тысячекилометрового пути! Для полноты сравнения Сивалика и Кенденгса недоставало лишь открытия в Центральной Яве какого-нибудь антропоида, вроде предшественника современных шимпанзе, найденного в Индии. Если тяжелые и неповоротливые буйволы сумели добраться до южной оконечности Азиатского материка, то почему такое же путешествие не могли совершить антропоидные обезьяны, существа подвижные и непоседливые, и на удивление сообразительные? Непрерывная полоса роскошных тропических лесов, охватывающих юг Азии, — превосходная дорога для таких путешественников! Значит, надо искать, искать, искать… И Дюбуа с неутомимым самозабвением ищет, с замиранием сердца вглядывается в россыпи бархатисто-коричневых костей, нетерпеливо извлекает из вулканических пеплов каждую подозрительную косточку.

Впереди на берегу Бенгавана за густым кустарником и пальмами спрятались строения никому пока в мире неведомой деревушки Тринил. Ее окружают небольшие плантации маиса и бананов, а далее сплошной стеной встает непроницаемый для лучей солнца тропический лес Кенденг. Дюбуа со спутниками переправляется на левый берег, чтобы осмотреть обнажения. Уровень воды в Бенгаване стоит еще высоко, однако часть древних слоев оказывается доступной для обследования. Ученый выпрыгивает из лодки и направляется к наиболее возвышенному участку берега, где река делает крутой поворот.

За многие недели изучения геологии долины Бенгавана он научился безошибочно определять перспективные для поисков горизонты. Вода плещется у слоя галек, образующих плотные скопления, конгломераты. Яванцы называют такие пласты лахаром. В них залегают также камни, выброшенные при извержениях вулкана. Верхнюю часть берега образуют твердые вулканические туфы, перемешанные с белой глиной. В этих глинистых горизонтах встречаются растительные остатки, например, листья фикусов и магнолий. Однако наибольший интерес вызывает средний слой, представляющий плотный пласт вулканического пепла, песка и золы, толща так называемых лапилли, в которых залегают части скелетов вымерших животных. К размытому потоками воды слою лапилли и направился Дюбуа, желая осмотреть его в первую очередь. Он не ошибся в предположениях — на отмели среди глыб темно-серо-коричневой земли валялось множество вывалившихся из земли костей, окрашенных в характерный темно-коричневый цвет, первый признак их далекой древности. Дюбуа поднял несколько обломков и, как уже неоднократно бывало раньше, подивился необычайно большой тяжести. Впрочем, кости действительно, от длительного пребывания в слое лапилли как бы окаменели. Тринильский мыс явно заслуживал того, чтобы осмотреть его внимательнее и даже, возможно, произвести раскопки.

В течение нескольких недель продолжалось обследование окрестностей Тринила. Был сухой сезон, уровень мутно-серой воды в Бенгаване резко понизился, на поверхность выступили густо насыщенные костями слои вулканических пеплов. Дюбуа пожинал богатый осенний «урожай» находок. Удалось даже найти обломки костей низших обезьян — макак. Однако ничто так не обрадовало его и не окрылило новыми надеждами, как невзрачный на вид зуб, который он извлек в сентябре 1891 года со дна неглубокой ямки, расположенной на склоне Тринильского мыса в слое лапилли. Не требовалось много времени, чтобы уяснить, какое из животных могло его «потерять» — настолько хорошо сохранился зуб и так выразительны были его характерные особенности. По структуре рельефа жевательной поверхности, величине коронки, широко расставленным корням третий коренной зуб, который выпал когда-то из верхней челюсти, принадлежал, несомненно, одной из разновидностей высших приматов — крупной антропоидной обезьяне или… человеку!

Вероятнее всего, обезьяне, решил Дюбуа, не очень велики размеры коронки и слишком широко расставлены корни зубов, не укороченные, к тому же, как у современного человека, а непривычно длинные. «А может быть, человеку?» — забеспокоился он. Хоть и велики пропорции зуба, но они заметно меньше верхних третьих коренных антропоидных обезьян. Смущало также то, что длина зуба была короче ширины — типично человеческая, а не антропоидная черта. Два выступа на жевательной поверхности заднего края коронки оказались сильно уменьшенными в размерах по сравнению с соответствующими выступами на коренном антропоидов. Раздумья Дюбуа завершились тем, что он в конце концов пришел к выводу о принадлежности зуба антропоидной обезьяне типа шимпанзе. Такое заключение отнюдь не лишало находку на Гринильском мысе исключительной важности и сенсационности. Если этот зуб действительно принадлежал шимпанзе, то он представлял собой еще одну связующую нить с миром древнейших животных Сиваликских холмов Индии. А там, где она есть, можно надеяться открыть и недостающее звено! В «Третьем квартальном Докладе Рудного бюро» появилась краткая заметка Дюбуа, в которой он, подводя итоги своих изысканий в районе деревушки Тринил, назвал «наиболее замечательной находкой верхний третий коренной шимпанзе» — Anthro-Popithecus troglodytes. Это позволило ему также сделать вывод о том, что шимпанзе — «ближайшая из высших антропоидных обезьян кузина человека», жила миллион лет назад не только в Индии, но также на Яве.

Открытие зуба удвоило энергию Дюбуа. Все помощники и он сам переключились на тщательный осмотр обнажений Тринильского мыса. Жители деревни, в особенности вездесущие мальчишки, удивленные странным объектом поисков «белого господина» — никому не нужных костей, заваленных многометровой толщей земли, — помогали собирать жалкие остатки гигантов-руксасас. Вскоре Дюбуа стало ясно, что поверхностный осмотр места находки зуба и прилегающих участков мыса не даст желанных результатов, если не совместить его с настоящими раскопками. И тогда он нанял землекопов, объяснил им задачу, и, привычные к работе на полях, крестьяне-малайцы начали неторопливо копать слой лапилли, выискивая в нем кости гигантов-руксасас. С особым старанием и тщательностью велись раскопки около углубления, в котором был обнаружен зуб шимпанзе.

Слой удалялся за слоем со всевозможными предосторожностями, один за другим извлекались из вулканического туфа многочисленные обломки костей, которые Дюбуа едва успевал просматривать. Нужно было обладать его терпением и упрямством, фанатической уверенностью и безграничным энтузиазмом, чтобы не впасть в безнадежное отчаяние от безрезультативности первой, второй и, наконец, третьей недели раскопок. Ни одной, даже самой незначительной, косточки шимпанзе среди тысячи костей слонов, носорогов, свиней, тигров, гиппопотамов! Но всему есть предел: в один из октябрьских дней малаец, который копал всего в метре от углубления, где нашли зуб, наткнулся на что-то шаровидное. Оно было включено в окаменевший вулканический туф. Когда блок со странной находкой извлекли и Дюбуа осмотрел «шар», стало ясно, что в руках у него находится черепная крышка, вероятно, того самого существа, которому принадлежал зуб.

Кость, тяжелая, как мрамор, из-за минерализации и хранящая холодок древнего слоя земли, имела темный шоколадно-коричневый цвет. Черепной крышке пришлось много испытать, прежде чем она попала в руки человека: поверхность ее была покрыта большим количеством мелких выемок и канавок и следами сильной коррозии. Особенно глубокие лунки прослеживались по краю верхушки черепа, где просматривались границы слома кости. Дюбуа измерил расстояние от места, где залегала черепная крышка, до участка, где месяц назад нашел зуб. Находки, которые доставили ему столько волнений и переживаний, разделяло пространство всего в три ярда! До чего же, однако, тяжелы, но одновременно чудесны эти последние ярды, возвещающие о торжестве его идей и оправданности трудно объяснимого предчувствия, что он с самого начала находился на правильном пути. Но, чтобы осознать это, требовалось сделать еще одно открытие, вслед за которым последовало бы гениальное озарение и раскрылась глубинная суть «содеянного». До такого счастливого момента оставалось «всего» два года! Как же несправедливы те, кто в будущем скажет о Дюбуа, что он легко делал открытия…

А пока он в одной из хижин Тринила с помощью до-лога и молотка освобождал костяной шар из каменного плена. Через несколько дней черепная крышка лишилась последних остатков туфового обрамления, и можно было приступить к внимательному и спокойному осмотру ее, а также к необходимым измерениям. Череп сохранился не полностью — у него отсутствовали все лицевые кости и основание, из-за чего реконструировать первоначальный облик было нелегко. Общий вид черепной крышки не оставлял у Дюбуа сомнений, что она принадлежала какому-то крупному антропоиду, вероятнее всего шимпанзе. Так же, как у него, наиболее широкая часть черепа, если на него смотреть сверху, располагалась ближе к затылку, а не по центру, как у современного человека. Исключительную примитивность существа из Тринила выдавали, кроме того, малая высота черепной крышки, сильно уплощенный затылок, расположение наиболее широкой части черепа в нижнем отделе его на границе с основанием, а также массивные, как у обезьян, надглазничные валики, козырьком нависающие над глазницами. Посредине лба, где у обезьян поднимается костяной гребень, Дюбуа отметил возвышение, протянувшееся в виде валика. В какой-то мере тринильская черепная крышка напоминала Дюбуа не только череп шимпанзе, но также гиббона, хотя для сравнения черепную крышку последнего следовало увеличить в два раза!

Это показывает, насколько велика по размерам черепная крышка из Тринила. Когда Дюбуа измерил длину ее, а затем ширину, то полученные цифры его озадачили — 182 и 130 миллиметров! Пока внутреннюю полость крышки, где некогда находился мозг, заполнял твердый вулканический песок, определить точный объем мозга не представлялось возможным. Тем не менее ориентировочная цифра, 800–850 кубических сантиметров, поразила ученого. Как бы ни были велики размеры черепов современных высших антропоидных обезьян, но больше 600–610 кубических сантиметров объем их мозга никогда не превышал. Отсюда следовал вывод, что в Триниле Дюбуа обнаружил черепную крышку какого-то особого шимпанзе, обладавшего огромным по объему мозгом, почти вплотную приближающимся к низшей границе объема мозга современного человека, — 930 кубических сантиметров! Может быть, как раз эта разновидность древнего шимпанзе приобрела в процессе развития, продолжавшегося многие сотни тысячелетий, статус человека? У Дюбуа и мысли не мелькнуло, что перед ним на столе лежит часть черепа предка человека, или таинственного недостающего звена, — настолько броскими и выразительными были обезьяньи черты черепной крышки Тринила.

Раскопки на мысу продолжались еще несколько дней, но безрезультатно. Как ни велико было желание продолжать работу, пришлось ее прервать: небо заволокло тучами, хлынул тропический ливень. Опасаясь скорого разлива рек, Дюбуа распорядился готовиться к возвращению в Батавию. Лодки туземцев перевезли людей и ящики с костями на правый берег Бенгавана, и вскоре караван носильщиков торопливо двинулся на юг к Парону, откуда взял направление к столице Нидерландской Индии.

В Батавии Дюбуа вновь вернулся к изучению тринильских антропоидных костей. Тщательный осмотр их не поколебал сделанных в поле выводов. Поэтому в отчете, написанном для «Четвертого квартального доклада Рудного бюро» за 1891 год, он уверенно написал о том, что самая интересная находка октября — антропоидный череп с «еще меньшим сомнением, чем коренной зуб, относится к роду Anthropopithecus troglodytes. Оба образца вне всяких сомнений происходят от высшей человекообразной обезьяны (типа шимпанзе)». Далее Дюбуа писал о сходстве верхнего коренного из Тринила с коренным шимпанзе, об отличии черепной крышки орангутанга (она длинная) и гориллы (отсутствует черепной гребень) и вновь подчеркивал, что он не сомневается в родовой принадлежности антропоида из Тринила. Что касается вида, то от современного шимпанзе тринильская обезьяна отличается «большим размером и большей высотой черепа». В заключение краткого описания осторожный Дюбуа сделал смелый вывод о том, что древнейший шимпанзе Явы по форме черепа ближе к человеку, чем любой другой из современных антропоидов, в том числе шимпанзе.

Сообщение Дюбуа об открытии в Триниле не произвело на ученый мир особого впечатления. По-видимому, никто из европейских и американских антропологов не заглядывал в скучные «Квартальные доклады Рудного бюро» Батавии, чтобы узнать, какие новости сообщает одержимый чудак Дюбуа, забравшийся в джунгли Центральной Явы. Они, его коллеги, позже отыщут эти «Доклады» и прочтут со вниманием и пристрастием каждую строчку скупых сообщений, но пока равнодушно безмолвствуют, занятые своими заботами и делами. А Дюбуа терпеливо ждет окончания сезона дождей, чтобы отправиться в Тринил. Чем занимался он в течение почти целого года, неизвестно. Может быть, освобождал от затвердевшего каменистого туфа внутреннюю полость черепной крышки антропопитека троглодита, — кто знает! Но когда в августе 1892 года прекратились ливни и уровень воды в Бенгаване опустился до нижней отметки, Дюбуа и его помощники снова появились на Тринильском мысу.

Малайцы из деревни принялись за знакомую нм теперь работу. Раскоп над слоем лапилли протянулся на очередные 50 ярдов. Судьба на сей раз не испытывала терпения Дюбуа, и новое открытие, окончательно решившее загадку тринильского антропопитека, последовало в том же месяце. Когда на одном из участков, отстоящем от места находки черепной крышки на 15 метров, малаец-землекоп удалил слой толщиной в 12 ярдов, из пласта вулканического туфа показалась головка бедренной кости с отчетливо видимыми следами от зубов крокодила. Кость извлекли и принесли Дюбуа.

Он ожидал от раскопок в Триниле чего угодно, по только не этого — малаец передал ему полностью сохранившуюся кость бедра… человека. Не антропоидной обезьяны, а человека! Дюбуа не верил глазам — может быть, произошла какая-то путаница, и человеческую кость извлекли из другого слоя? Нет, она найдена в том же горизонте и на той же глубине, что и черепная крышка антропопитека, хотя и в стороне от нее. К тому же она имела тот же характерный шоколадно-коричневый цвет и оказалась сильно минерализованной — но тяжести превосходила вес нормальной кости того же размера приблизительно в два раза. Когда ее взвесили, выяснилось, что точный ее вес 1018 граммов! И сохранность была превосходной. В отличие от черепной крышки на ее поверхности отсутствовали следы коррозии. Вот только болезнь ее изуродовала: на одном из участков бросалось в глаза патологическое, неправильной формы разрастание костного вещества. Длина кости равнялась 45,5 сантиметра, из чего следовало, что рост существа, которому она принадлежала, составлял около 170 сантиметров.

«Что означает эта находка?» — думал пораженный Дюбуа. Если присмотреться внимательно, тем более заняться измерениями, можно увидеть немало особенностей, отличающих бедренную кость из Тринила от человеческой. Она необычайно прямая, а не слегка изогнутая, как у современного человека или неандертальца; подколенная ямка выпуклая, а не плоская или вогнутая; нижний отдел кости расширяется около сустава внезапно и резко, а не постепенно в виде раструба. Однако, сколь ни велики по значению эти различия, в целом кость из Тринила по определяющим чертам строения имела бесспорно человеческий облик. А из этого следовало, что антропопитек троглодит передвигался по земле на двух ногах так же уверенно, как человек. Древнейшая обезьяна Явы была прямоходящей! Это подтверждалось и прямизной бедренной кости, и отчетливым развитием так называемой шероховатой линии, места прикрепления мускулов тела, имеющего прямую посадку.

Правда, черепную крышку и бедренную кость разделяло пространство в 15 метров, и мог возникнуть вопрос — одному ли существу принадлежали кости? Однако Дюбуа не колебался ни секунды — разумеется, одному! При каких бы обстоятельствах ни погиб антропопитек, Дождевые потоки, разливы Бенгавана, наконец, крокодилы могли рассредоточить части скелета на значительной площади древней береговой отмели. Недаром на бедре остались вмятины от крокодильих зубов. Что же касается того, что никто до сих пор не подозревал о существовании прямоходящей антропоидной обезьяны, то это не могло служить серьезным аргументом, опровергающим вывод Дюбуа. В конце концов он ведет поиски на земле, где проходило очеловечивание обезьяны, потому и сталкивается с неожиданностями…

Судьба, однако, не собиралась баловать Дюбуа. Она оказалась предельно скупой и давала в награду за упорство минимум того, над чем стоило задуматься: каждый новый месяц раскопок приносил одну-две мелких кости антропоида, а то и ни одной… Конец августа и весь сентябрь 1892 года прошли в бесплодных поисках. Только в октябре, когда горизонт начал затягиваться дождевыми тучами, возвещающими окончание сухого сезона, всего в трех метрах от черепной крышки был обнаружен второй коренной зуб антропоида. Это давало мало нового, но для Дюбуа находка имела особую ценность, так как располагалась между черепной крышкой и бедром антропопитека. Значит, правильно его предположение о том, что поток рассредоточил кости, принадлежавшие одному скелету. Они лежали на площади 46 квадратных футов, а вокруг на 100 миль ничего подобного обнаружено не было.

Именно эту мысль прежде всего подчеркнул Дюбуа в сообщении, написанном для «Третьего квартального доклада Рудного бюро» после возвращения из Тринила в Батавию. В то же время открытие человекообразной бедренной кости, новые измерения черепной крышки и уточнение объема мозга антропопитека троглодита позволили Дюбуа сделать еще один решающий шаг к великому прозрению. Отметив, что объем мозга шимпанзе из Тринила составляет две трети объема мозга современного человека и превосходит современных шимпанзе в 2,4 раза, а по форме и другим особенностям череп схож с черепом шимпанзе, а также гиббона, отличаясь от них большими размерами и меньшим развитием надглазничных валиков, Дюбуа выдвинул смелое предположение: самая высшая из известных обезьян Тринила, освоившая прямохождение не только наиболее близкий к человеку антропоид, но также, возможно, та форма, из которой развился человек! Поскольку тринильский шимпанзе ходил прямо, как человек, Дюбуа решил изменить его видовое название. Отныне он должен именоваться шимпанзе прямоходящий — Anthropopithecus erectus. Тем самым подчеркивалась одна из наиболее неожиданных и удивительных особенностей нового вида шимпанзе — его способность! передвигаться на двух ногах и иметь свободные для манипуляций руки.

В заключение Дюбуа присоединился к мнению тех, кто считал Индию родиной человека. Открытие многочисленных остатков древнейших антропоидов в Сивалике подтверждало это. Переселение обезьяньего предка человека из Индии на Яву не представлялось теперь проблематичным — ведь он освоил передвижение по земле на двух ногах, а тысячекилометровые расстояния не страшны, когда в запасе сотни тысячелетий истории!

Публикация Дюбуа в 1892 году вновь не взбудоражила ученый мир — ее, как и предшествующие, просто-напросто не заметили. Но это было затишье перед бурей. Дюбуа осталось сделать всего один шаг, чтобы после шести лет неустанных поисков и мучительных размышлений воскликнуть наконец: «Эврика!» Это не значит, что раскопки 1893 года привели к новому открытию. Напротив, поездка в Тринил оказалась на этот раз безрезультатной — ни одной, даже самой незначительной кости шимпанзе прямоходящего обнаружить не удалось. Дюбуа не стал испытывать судьбу, а тем более сетовать на нее. С обычным для него рвением он продолжил изучение найденного за предыдущие два года.

Чем больше Дюбуа думал над результатами измерений черепной крышки и бедренной кости, а также над выводами из наблюдений особенностей структуры костей шимпанзе из Тринила, тем больше сомнений и противоречивых мыслей возникало у него. До чего же причудливо и сложно перемешались в них особенности, характерные для антропоида и человека! Настолько неразделимы они, что Дюбуа порой приходил в отчаяние, стараясь точнее определить квалификационный статус загадочного существа, жившего миллион лет назад у подножия вулкана Гунунг-Гелунгунг. С одной стороны, он как будто прав, присоединив его к семейству шимпанзе, — черепная крышка при осмотре сразу же вызывала в памяти череп современного шимпанзе и отчасти гиббона, недаром Дюбуа затратил массу усилий, чтобы заполучить на свой рабочий стол четыре черепа шимпанзе и два черепа гиббона, с которыми он теперь проводил тщательное сравнение черепной крышки. Коренной зуб тоже во многом близок коренным шимпанзе и гиббона. Но как совместить все это с огромным размером черепа тринильца, невероятным для антропоидов объемом мозга и человеческим бедром? Да и коренной зуб в некоторых деталях строения сильно развит и гораздо ближе стоит к коренным человека, чем шимпанзе и гиббона. Значит, можно присоединить хозяина тринильской черепной крышки к семейству гоминид, людей? Однако объем его мозга составляет всего две трети объема мозга человека, да и слишком обезьянообразен он, чтобы возвести его в ранг человека! Дюбуа искал и не находил выхода из туника, куда завели его сравнения.

А что если?.. В самом деле, для чего, собственно, прибыл он сюда, на Малайский архипелаг? Недостающее звено! Переходная форма между обезьяной и человеком! Тот самый Pithecanthropus ereclus, обезьяночеловек прямоходящий, рожденный гениальным воображением Эрнста Геккеля… Дюбуа был потрясен неожиданным поворотом своих мыслей. Вот он, давно желанный выход из мучительного тупика: в Триниле найдены кости не обезьяны, но и не человека. Он извлек из земли останки существа, стоящего на грани перехода от обезьяны к человеку. Недостающее звено отныне нельзя считать недостающим. Оно находится у него в руках.

Теперь, когда сомнения остались позади, Дюбуа решил объявить о своем открытии в специальной публикации на немецком языке. При всем желании ее нельзя не заметить: в 1894 году он выпускает в Батавии хорошо иллюстрированную книгу, название которой поразило антропологов: «Pithecanthropus erectus, eine menschenahliche über gangsform aus Java»[2]. Да, Дюбуа снова, на этот раз окончательно, изменил имя обитателя тринильских джунглей — это не Anthropopithecus (человекообразная обезьяна), а, наоборот, Pithecantropus (обезьяночеловек). Две составные части имени поменялись местами — только и всего, но за такой далеко не случайной перестановкой скрывался глубочайший смысл, на уяснение которого ушло два года! Эрнст Геккель мог торжествовать — изобретенное им название предполагаемой переходной от обезьяны к человеку формы было принято Дюбуа без колебаний. Однако вторую часть имени— alalus (бессловесный) он заменил словом erectus — прямоходящий, заимствованным от имени антропопитека. Геккель ошибся, оценивая возможности обезьяночеловека: Дюбуа, изучая внутреннюю полость черепной крышки из Тринила, заметил отчетливый отпечаток извилины Брока, с которой связывают уровень развития речи. Питекантроп, по утверждению Дюбуа, говорил, мыслил, координировал свои движения!

Когда из типографии привезли кипу отпечатанных книг о питекантропе, Дюбуа отправил их коллегам в Европу. Одни из первых экземпляров — Эрнсту Геккелю. На обложке его Дюбуа написал: «Изобретателю питекантропа». Пока книги плывут к берегам Атлантики, чтобы произвести фурор в ученом мире и прессе, он готовится к отъезду в Нидерланды — упаковываются ящики с коллекциями костей животных, инструктируется В.X.Л. Дакворт, который продолжит под его заочным руководством раскопки в Триниле. В 1894 году Дюбуа в последний раз посетил эту деревушку. На возвышенном месте правой стороны Венгавана под его наблюдением соорудили прямоугольную бетонную тумбу, на одной из широких граней которой вырезана была надпись:

Р.е.

175 m, О — W — О

1891/93

что означало — «Pithecanthropus erectus wurde 175 m ost-nord-ost von dieser Stelle gefunden in den Jahren 1891/93»[3].

Наступает 1895 год. Ничто более не задерживает Дюбуа в Нидерландской Индии. 300 ящиков с коллекциями отправлены в адрес Лейденского музея естественной истории. Весомое пополнение! Дюбуа, однако, не торопится в Европу. Он едет сначала в Индию, чтобы посмотреть на знаменитые обнажения сиваликских холмов, древние слои которых хранят костные остатки первых предков человека на Земле. С наслаждением осматривает темные песчанистые слои Сивалика и находит, что по характеру они близки тринильским…

Тем временем книга, опережая автора, достигла Европы и вызвала первые волнения и споры. В Йене ее получил Эрнст Геккель и, не отрываясь, сразу же проштудировал. Итак, что же открыл неведомый поклонник его идеи? Он нашел на Яве, одном из островов Малайского архипелага, где Вирхов призывал искать родину людей, странное существо — не обезьяну, по и не человека. Именно поэтому Дюбуа, присоединив его к отряду приматов, провозгласил существование нового семейства: Pithecanthropidea — питекантроповых, т. е. обезьянолюдей. Что касается рода и вида, то Геккель сначала не поверил своим глазам, прочитав, что голландец определил свою находку почти так, как он четверть века назад назвал возможного предка человека — Pithecanthropus erectus. Случай, пожалуй, уникальный в антропологии — чистая конструкция мысли, «плод фантазии», «выдумка» подтверждены открытием! Триумфальным финалом прозвучали для Геккеля заключительные слова книги Дюбуа: «Питекантроп прямоходящий есть не что иное, как переходная форма, которая, согласно эволюционному учению, существует между людьми и антропоидными обезьянами: он предок человека!»

Восторженный прорицатель не замедлил бросить перчатку скептическому Вирхову: «Ситуация в сражении за истину в вопросе происхождения человека, — воскликнул он, — коренным образом изменилась. Открытие питекантропа — материальное воплощение того, о чем я предположил лишь. Найденные господином Дюбуа останки несомненно принадлежат той вымершей ныне промежуточной группе между человеком и обезьяной. Находка Дюбуа и есть то недостающее звено, которое так долго искали. Она имеет несравненно большее значение для антропологии, чем великое открытие рентгеновских лучей для физики». Выдающийся английский антрополог Элиот Грэфтои Смит приветствовал открытие на Яве с неменьшим удивлением и радостью: «Случаются же поразительные вещи! Дюбуа действительно нашел ископаемое, предсказанное научным воображением».

Однако далеко не все разделяли энтузиазм Э. Геккеля, «духовного отца» питекантропа. Вирхов, в частности, заявил, что не видит особых причин для восторга. Чтобы вынести определенное суждение о «так называемом питекантропе», для начала следует осмотреть черепную крышку, бедренную кость и коренные зубы, найденные в Триниле, и не ограничиваться прочтением сочинения никому неведомого господина Дюбуа. Большинство антропологов согласилось с Вирховым.

В июне 1895 года Дюбуа прибыл в Европу. Занавес распахнут — начался финальный акт драмы, наполненный острыми сюжетными коллизиями.

Все началось с того, что костные остатки питекантропа чуть было снова не затерялись навсегда. Вскоре после возвращения Дюбуа так же, как некогда Иоганн Карл Фульротт, решил показать свои находки кому-нибудь из наиболее авторитетных антропологов и в личной беседе с ним удостовериться, насколько основательны главные из его выводов. В роли Шафгаузена на сей раз выступил выдающийся французский палеоантрополог Л. Мануврие — именно к нему в Париж отправился первооткрыватель недостающего звена. Он напрасно тревожился и переживал. При первой же встрече в лаборатории разговор принял самое благоприятное для Дюбуа направление: Мануврие, осмотрев черепную крышку питекантропа, а также бедренную кость и зуб, согласился с тем, что заключения гостя вполне справедливы. Действительно, питекантроп, судя по всему, не что иное, как переходная между обезьяной и человеком форма. Когда взволнованные собеседники отправились в ресторан поужинать, то и там не прекращался оживленный разговор о питекантропе, обстоятельствах открытия костей и перспективах, которые раскрывались теперь перед теми, кто занимался решением самой головоломной из загадок, связанных с человеком, — его происхождением. После ужина Мануврие предложил прогуляться по вечернему Монмартру, и они вышли, продолжая беседу об обезьянолюдях.

Прошло немало времени, прежде чем Дюбуа почувствовал неосознанную тревогу. Чего-то недоставало ему, что-то настораживало. Вдруг он понял причину и резко замедлил шаг. «Мой саквояж, — упавшим голосом проговорил он. — Мы забыли в ресторане саквояж с питекантропом!!» Тут только Мануврие заметил, что в руках побледневшего Дюбуа ничего нет. Как по команде повернули они назад. Нелепее положение трудно придумать: шесть лет отдано поискам питекантропа, и теперь, когда он найден, понят и начинается сражение за признание его в Европе, непростительная небрежность может погубить дело. К великой радости Дюбуа и Мануврие саквояж преспокойно дожидался своего рассеянного хозяина.

Однако это скорее комическое, чем трагическое, событие оказалось не единственным в героико-романтической драме, развернувшейся затем в лабораториях антропологов Европы и на всемирном конгрессе. Удачи и огорчения чередовались с калейдоскопической быстротой, причем последние, как правило, преобладали. Дюбуа посетил Англию, где представил в Гановер Сквайре питекантропа ведущим антропологам, геологам и палеонтологам страны. Черепную крышку из Тринила рассматривали, обмениваясь впечатлениями, Джон Леббок, Вильям Флоуэр, Вильям Турнер, Элиот Смит, Артур Кизс, Смит Вудвард. Такая же почетная привилегия была предоставлена в Германии знаменитым антропологам и анатомам Рудольфу Вирхову, Герману Клаачу, Густаву Швальбе. Дюбуа изготовил бронзовые муляжи, точные копии черепной крышки питекантропа, и разослал их во все институты Европы, где велись антропологические исследования. В результате широкие круги антропологов смогли наглядно представить характер находки в Триниле.

Мнения специалистов разошлись. Развернувшаяся в ученых собраниях и на страницах научных изданий дискуссия велась в предельно острой бескомпромиссной манере, чему способствовали диаметрально противоположные позиции сторонников и противников Дюбуа. Последних в особенности раздражало утверждение об открытии на Яве недостающего звена, а не антропоида или, например, чрезвычайно низкоорганизованного человека. Под видом атаки на Дюбуа предпринимались попытки развенчать и, в который уже раз, ниспровергнуть дарвинизм.

В чем только не обвиняют Дюбуа коллеги! Он, оказывается, профан в геологии и палеонтологии, и поэтому понятна его ошибка в датировке так называемого питекантропа. Ни о каком миллионе лет не может быть речи — на Яве найдена не очень древняя обезьяна, вероятнее всего гиббон. Другие намекали на то, что Дюбуа не мешало бы внимательнее поштудировать антропологию — кто же из серьезных специалистов может с такой уверенностью говорить о принадлежности черепной крышки, бедренной кости и коренных зубов одному существу. Ведь для каждого очевидна несовместимость обезьянообразного черепа и человеческого бедра! Третьи обращали внимание на «ярко выраженные патологические изменения» костей черепа и бедра и объявляли выводы об открытии в Триниле недостающего звена досадным заблуждением.

Не меньше огорчений приносили Дюбуа выступления и тех, кто в общем соглашался признать выдающееся значение и необычный характер его открытия на Яве. Многие из них поддерживали мысль о том, что каждая из найденных в слое лапилли костей составляет часть одного скелета. Однако разногласия и противоречия начинались сразу же, как только симпатизирующие Дюбуа антропологи пытались определить классификационный статус питекантропа. Одним казалось, что это существо без сомнения человек, самый низший из известных по уровню развития, прямой предок современных людей. Другим представлялось, что питекантроп — низкоорганизованный человеческий тип. Третьи колебались и высказывали сомнения — можно ли относить обезьяночеловека из Тринила к предкам человека? Не правильнее ли определить его как боковую тупиковую ветвь древних людей, исчезнувшую с лица земли, не оставив потомства?

Дюбуа пока терпелив. Ему хорошо знакомо состояние неопределенности, чтобы досадовать, сердиться и сетовать на непонимание. Разве он сам не затратил годы, чтобы уяснить существо дела? Поэтому при встречах с коллегами Дюбуа старательно и с жаром разъясняет, доказывает и, судя по всему, не без некоторого успеха. Когда 15 сентября 1895 года в одном из обширных залов старинного университета города Лейдена открылся международный зоологический конгресс, то сразу же стало ясно, что питекантроп находится в центре внимания. Каждый из маститых профессоров антропологии, зоологии и геологии считал своим долгом осмотреть находки из Тринила, выставленные Дюбуа, подержать в руках черепную крышку не то обезьяны, не то человека, обменяться друг с другом репликами.

Целую педелю до 21 сентября продолжались заседания, и ни на одном из них не утихали ожесточенные споры о том, что же представляет собой на самом деле обезьяночеловек из Тринила. Высказывались настолько противоречивые мнения, что растерявшийся председатель предпринял совершенно беспрецедентный в практике конгрессов шаг. Чтобы хоть в какой-то мере уяснить для себя картину отношения профессоров к питекантропу, он предложил 20 из них проголосовать! После некоторой заминки, вызванной этим неожиданным предложением, профессора пришли к заключению о необходимости раздельного голосования: голоса должны подаваться по каждой из находок. Это показывало, что противоречия во взглядах достигли крайнего предела. Дюбуа с любопытством следил, чем закончится этот необычный «устный аукцион».

Сначала было предложено высказаться по главной находке с Явы — черепной крышке. Мнения разделились почти поровну: за то, что она принадлежала человеку, — 6 голосов, обезьяне — 6, промежуточному существу — 8 голосов. Если бы споры в науке можно было решать голосованием, то Дюбуа следовало поздравить — хоть и незначительным большинством голосов, но он все же в первом туре одержал победу. Затем начался второй тур — бедренная кость. На этот раз сокрушительное поражение: за то, что она принадлежала человеку, подано 13 голосов, обезьяне — 1 (Вирхов!), промежуточному существу — 6. Два сторонника Дюбуа покинули его лагерь, считая, очевидно, неправильным его заключение о том, что бедренная кость принадлежала питекантропу. Потеря существенная, если учесть, что идея прямохождения была одной из центральной в его концепции, связанной с особенностями недостающего звена. Тем временем решается судьба третьего коренного зуба. Снова победа за Дюбуа, но с тем же незначительным преимуществом: зуб человеческий — 4 голоса, обезьяны — 6, обезьяночеловека — 8. Два профессора не рискнули определить свою позицию. Этот нейтральный лагерь увеличился до 13 человек, когда началось голосование по второму коренному, ни один из профессоров не решился назвать его человеческим, двое увидели в нем зуб обезьяны, а пять — промежуточного существа.

Дюбуа результаты обсуждения разочаровали. Он готовился столкнуться с недоверием и с настороженностью, но не столь ярко выраженной и последовательной. Ему также не давало покоя то, что в лагере сторонников было больше палеонтологов, чем антропологов. Сбивали с толку зоологи, которые уверяли, что на Яве найдены останки человека, и анатомы, убежденные в обратном. Поэтому приходилось утешаться тем, что на его стороне оказались великий Мануврие, известный палеонтолог Неринг, знаменитый исследователь динозавров, титанотериев и ископаемых обезьян американец Оснил Чарлз Марш…

Неопределенность выводов Лейденского конгресса заставила Дюбуа с еще большим рвением продолжить борьбу со скептиками, которых возмущали его заявления об открытии недостающего звена. Не для того провел он семь лет на Малайском архипелаге, чтобы отступать теперь, когда решается судьба его детища. Неудивительно поэтому, что прошло всего два месяца со времени окончания конгресса в Лейдене, а 14 декабря 1895 года Дюбуа вновь на трибуне — на этот раз в Берлине. Принесет ли пользу новый тур объяснений?..

— …Господа! Я сделаю главный вывод из изложенного ранее и закончу доклад. Итак, из сравнительного изучения материалов, а также измерений, тщательно проведенных мною, неизбежно следует вывод об открытии в Триниле переходной от обезьяны к человеку формы, то есть, иначе говоря, — недостающего звена. Объем мозга его черепной коробки, напоминающей по форме черепную коробку гиббона, составляет 908 кубических сантиметров. Рост, судя по длине бедренной кости, достигал одного метра 72 сантиметров. Думаю, что вес обезьяночеловека с Явы превосходил 100 килограммов.

Дюбуа наклонил голову в знак благодарности и принялся собирать листочки, разбросанные по кафедре. Вирхов, который слегка задремал под конец, сразу же оживился.

— Но позвольте, уважаемый доктор Дюбуа! — воскликнул он и поднялся с кресла. — Мне кажется, вы так и не сказали главного. Однако я с удовольствием сделаю это за вас, если позволите. Господа, мы можем осмотреть кости из Тринила, которые наш гость привез с собой в Берлин. Поэтому объявляю перерыв и прошу проследовать с нами в соседнюю комнату, где выставлены находки с Явы. А затем мы поговорим обо всем подробно.

Зал загудел на разные голоса, задвигались стулья, и большинство слушателей двинулось вслед за Дюбуа и Вирховым. Всем не терпелось взглянуть на знаменитое недостающее звено, о котором не переставая писали газеты. Каков он, далекий предок? Некоторые вскоре вернулись разочарованными — кости как кости, и есть ли смысл спорить о них? Однако многие остались около стола, прислушиваясь к разговорам членов Общества.

Когда осмотр коллекции закончился, объявили о продолжении заседания, призвав обменяться мнениями по поводу доклада и впечатлениями от знакомства с его находками. Дюбуа, еще не остывший от выступления и споров около находок, приготовился слушать. Один за другим выступали его оппоненты, и скоро он понял, что среди членов Берлинского общества антропологии, этнографии и первобытной истории сторонников у него будет еще меньше, чем в Лейдене. Снова разнобой в мнениях, противоречивые и сбивчивые заключения, странное нежелание понять суть его доводов.

Что-то скажет сам Рудольф Вирхов? По праву председателя он завершит дискуссию и подведет ее итоги. Наконец этот момент настал.

— Господа, я буду немногословен, поскольку считаю вопрос ясным. К тому же я недавно в Лейдене высказывался по поводу так называемого питекантропа и не хотел бы повторять все заново…

Так начал свою речь Вирхов, и Дюбуа понял, что он не убедил старого скептика. Как он был наивен в надеждах на иной исход дебатов! Остается лишь вновь надеяться на лучшее будущее…

— Я не вижу причин и повода, — продолжал Вирхов, — к отказу от вывода, что черепная крышка принадлежала гиббону. Разумеется, не обычному, а какой-то гигантской его разновидности, поскольку она отличается большими размерами. Но заметьте, что даже при таком увеличенном размере череп сохраняет сходные с черепом гиббона контуры. К тому же вы, очевидно, обратили внимание на резкое сужение черепной крышки в месте, расположенном сзади верхнего края глазниц. Ничего подобного не наблюдается у человеческого существа, но характерно для обезьян. Следует, кроме того, учитывать деформацию кости от длительного пребывания ее в земле на большой глубине. На эту мысль меня наталкивает необычно уплощенный вид затылочной кости черепной крышки. Стоит ли говорить о совершенно обезьяньих надглазничных валиках? Это же очевидный факт, не допускающий иного толкования. Следовательно, черепная крышка из Тринила представляет собой часть черепа не человека, а обезьяны. Коренные зубы тоже бесспорно обезьяньи, хотя в них можно заметить нечто от зубов человека. По это не меняет существа проблемы.

Вирхов обретал типичную для него форму саркастически-беспощадного критика. Когда дело касалось принципиальных споров с антипатичными ему дарвинистами, он менее всего думал о деликатности и смягченных формулировках. В зал летели ядовито-насмешливые слова.

— Признаться, более всего меня удивляет настойчивое желание доктора Дюбуа совместить черепную крышку и бедренную кость. Но разве не очевидно, что последняя принадлежала не обезьяне, а человеку? Я не буду утомлять вас доказательствами, однако обращаю ваше внимание на нечто, ускользнувшее от зоркого глаза докладчика. — Вирхов вдруг иронически хихикнул. — Впрочем, это не упрек, поскольку речь пойдет о моей области интересов — патологоанатомии. Дело в том, что верхняя часть бедренной кости изуродована болезнью, там имеется отчетливое патологическое новообразование — что-то вроде наростов. Я как врач иногда встречал такие наросты у своих пациентов. Без специального ухода медика они были обречены на смерть. Но, поразительно, — существо, которому принадлежала бедренная кость из Тринила, не умерло, судя по следам заживления, исцелилось от болезни и продолжало жить! Значит, кость принадлежала не какому-то примитивному человеческому существу, а просто-напросто человеку современному и притом достаточно цивилизованному, чтобы бороться и победить ужасную болезнь. Справедливости ради надо отметить, что бедренная кость обладает некоторыми примитивными особенностями. По ее необычной прямизне, округлости диафизов, особенно в нижней части, она напоминает бедренную кость гиббона. Поэтому, если уж так желательна идея совмещения всех останков, найденных в Триниле, то я не вижу препятствий к утверждению о том, что! бедренная кость, как и черепная крышка, принадлежала гигантскому гиббону! Если бы это был человек, вы нашли бы вместе с его костями каменные орудия. Поскольку ничего подобного в вулканическом туфе не oбнаружено, то в соответствии с правилами классификации тринильское существо следует считать животным, обезьяной, а не обезьяночеловеком. Питекантроп — выдумка, а не реальность!

Этим саркастически-сердитым возгласом Вирхов завершил выступление и, усевшись в кресло, предоставил последнее слово докладчику. Авторитет председателя был слишком велик, чтобы надеяться на какой-то успех, но Дюбуа тем не менее решил еще раз объяснить свою позицию. Он вновь обратил внимание на огромный по сравнению с антропоидами объем мозга тринильца, на детали строения черепной крышки, которые напоминали череп человека.

Дюбуа призвал на помощь авторитет Неринга и напомнил, что сужение черепной крышки около верхнего края глазниц наблюдается иногда даже у современного человека. Он привел также мнение Оснила Чарлза Марша о благополучном существовании в тропиках обезьян с такими же, как на бедре питекантропа, болезненными наростами на костях. Они жили, хотя и не получали медицинской помощи. Очевидное смешение особенностей, присущих человеку и обезьяне, дает право, утверждал Дюбуа, считать существо с Явы обезьяночеловеком, древнейшим предком людей.

Дюбуа ушел с заседания глубоко огорченный и расстроенный. Его идеи, такие, кажется, очевидные и ясные, не находили той широкой поддержки, на которую он рассчитывал…

Наступил 1897 год. Прошло ровно десять лет со времени отъезда Дюбуа на Суматру и два года с тех пор, как он начал ожесточенное сражение за питекантропа. Достаточно большой срок, чтобы даже закоренелые скептики уяснили существо его мыслей. Но противники с досадой отмахиваются от доводов и упорно не признают обоснованность заключений о недостающем звене. Дюбуа, конечно, не одинок. На его стороне такие выдающиеся антропологи, как Густав Швальбе и Герман Клаач. Его по-прежнему страстно поддерживает Эрнст Геккель. Однако Дюбуа этого мало — ему нужно всеобщее признание! Ведь все так очевидно и ясно!

Неожиданно наступает тяжелый кризис — Дюбуа смертельно устал от борьбы, которой не видно конца. Его упорство надломлено. Он стал замкнут, подозрителен, недоверчив. Питекантроп превратился в его рок — как ревнивый влюбленный, ограждает Дюбуа от посторонних свое детище. Только он должен иметь исключительное право на обладание бесценным сокровищем. Несоглашающихся с его выводами он считает теперь своими личными врагами. С большой неохотой показывает он костные остатки питекантропа даже избранному кругу лиц. Мысль потерять кости питекантропа из-за какой-нибудь случайности не давала покоя. Наконец, измученный тревогами, Дюбуа предпринял неожиданный для всех шаг — в 1897 году сдал кости питекантропа на хранение сначала в музей своего родного городка Гаарлема, а затем перевез их в более безопасное и надежное место: в хранилище Лейденского музея, где они четверть века были скрыты от людей в металлическом сейфе. Дюбуа считает, что достаточно долго убеждал, чтобы позволить себе, наконец, не высказываться более о питекантропе. И вообще после всех оскорблений и унижений он охладел и потерял интерес к обезьяночеловеку и связанным с ним проблемам.

Ученый мир удивлен, шокирован, возмущен, по Дюбуа неумолим. Не один человек не имеет теперь доступа к костям питекантропа, кто бы он ни был. Что это — каприз, причуда, обида на несправедливость? Трудно сказать, по факт остается фактом — Дюбуа внезапно прекратил борьбу за питекантропа и лишил возможности других продолжать ее. Даже Эрнст Геккель так никогда и не увидел костей питекантропа, открытие которого он гениально предсказал: в работах Лейденского конгресса он не участвовал, а сейф музея и перед ним не раскрыли. Когда Герман Клаач, приложивший немало усилий для доказательства правоты Дюбуа, вернулся из путешествия на Яву и решил осмотреть черепную крышку питекантропа, то и ему было в этом отказано. Дюбуа не захотел даже встретиться с ним. И Клаач так и не увидел костей питекантропа — на Яве он заболел тропической малярией и вскоре после возвращения в Европу скончался.

Кое-кто попытался оказать давление на Дюбуа через правительство Нидерландов, но тщетно: министр просвещения Купер официально объявил, что описание материалов, связанных с яванским обезьяночеловеком, и публикации их будут осуществлены самим Дюбуа в ближайшие три года. Однако в печати так ничего и не появилось, и антропологам пришлось довольствоваться тем, что было издано до 1897 года.

Тем временем сотрудники Дюбуа продолжают раскопки на берегах Бенгавана. В Лейден один за другим поступают большие ящики с костями. Однако, что это за кости, и есть ли среди них новые остатки питекантропа — для всех, в том числе и для Дюбуа, остается тайной — нераскрытые ящики складываются штабелями в подвальном хранилище музея. Вскоре отдано распоряжение прекратить работы, и охотники за костями вымерших животных покидают долину реки Бенгаван.

Выведенные из себя упрямством Дюбуа, исследователи решили отправить на Яву большую экспедицию, организацию которой взял на себя Эмиль Зелепка, профессор зоологии Мюнхенского университета. Его хорошо знали в Нидерландах — в течение шести лет, с 1868 по 1874 год, он преподавал зоологию в Лейденском университете, а в 1887–1889 годах, то есть одновременно с Дюбуа, совершил путешествие в Восточную Азию, посетив также Яву и Борнео. Зеленка занимался изучением антропоидных обезьян, но его волновала и проблема происхождения человека. Друзья из Нидерландов выхлопотали ему разрешение вести раскопки на Яве, а Берлинская Академия наук и Мюнхенский университет выделили необходимые средства. Экспедиция, однако, началась с несчастья — до отправления ее Эмиль Зеленка внезапно скончался. Руководство исследованиями взяла на себя энергичная супруга умершего Маргарита Леонора Зеленка. В начале 1907 года она вместе с ближайшими помощниками — профессором из Берлина Максом Бланкенгорном, геологом Элбертом и голландским горным инженером Оппенуртом — отплыла из Европы на Яву.

Слухи о предстоящих раскопках в долине Бенгаван-Соло заставили Дюбуа сесть за перо. В течение 1907–1908 годов он опубликовал две идентичные заметки — одну на голландском, а другую на немецком языке. Но что это были за заметки! Кажется, Дюбуа решил поиздеваться над палеонтологами, настолько небрежно они составлены — предельно краткое описание разновидностей древних животных, найденных в центральных районах Явы, не сопровождалось ни иллюстрациями, ни измерениями. А определение видов? Дюбуа, не обращая внимания на существовавшие до него описания, присваивал животным новые латинские названия.

Не поспешил ли нарушить молчание Дюбуа? Дело в том, что экспедиция Леоноры Зеленка, к вящему удовольствию скептиков, не открыла питекантропа, несмотря на горы перекопанной земли в местечке Сонуе в нескольких милях от Тринила. Сотни и тысячи костей самых разнообразных животных были извлечены из слоя лапилли, в том числе костные остатки оленей, буйволов, южных слонов и малых антилоп, названных в честь строптивца антилопами Дюбуа, однако кости обезьяночеловека найти не удалось. Как курьез следует упомянуть о коронке зуба, обнаруженной опять-таки в Триниле и описанной первоначально Валькоффом как зуб питекантропа. Последующее изучение зуба показало, что он принадлежал современному человеку. Одним из первых объявил об этом сам Дюбуа. Его, кажется, такое состояние дел радовало, и он вновь упрямо и отчужденно замолк почти на полтора десятка лет!