Кольцо графини Шереметевой

ЭПИЛОГ

синем небе пробежала тёмная туча, а по земле острыми маленькими кулачками заколотил дождь. Тучная завеса от ветра скоро рассеялась, и обнажилось небо — яркое и зелёное. Но снова в той стороне, где вечерело солнце, набухли две лиловые гирлянды, и лишь в просвете золотым слитком блеснуло солнце.

И вновь рванул сильный ветер, небо высветилось, и — неожиданно для сентября — вспыхнула мощная, в полную силу, радуга. Одним концом она оперлась на город, другим — на заднепровскую луговину.

Женщина средних лет в серебристом платке на плечах стояла на высоком берегу, захваченная прекрасным зрелищем. «Полнеба — свет и чистота, полнеба — мрак и злыдность, — думала она, — знамение!» Но что оно ей сулит? Не пожалеть бы о содеянном, не накликать бы новой беды... Земные бедствия её и так уж велики.

Верховой ветер погнал, громоздя, тучи, а внизу, вдоль горизонта, замерли лёгкие облачка. «Яко ангелы, рождённые волей Его, — думала она, улыбаясь, — всемогущ Творец!.. Так, должно, сотворя всё сущее, Господь давал начало водам и землям, живности и человеческому роду...»

На радугу набежала туча, но два основания её — как два столба, упирающихся в землю, сверкали по разным сторонам Днепра...

Солнце стало садиться, а река — темнеть. И женщина (а это была, конечно же, Наталья Долгорукая) вдруг спохватилась, побежала вниз, к реке. Остановилась, обхватила руками дерево, потом взгляд её упал на кольцо, золотое кольцо, подаренное мужем. Бросить в воду последнее, что связывает её с прошлой жизнью? Она простилась с родными, близкими, сыновья упросили её заказать портрет художнику, в последний раз надела серебристо-жемчужное платье, украшения... А теперь её ждёт другой наряд — чёрное платье и власяница...

Был 1753 год. Княгиня Долгорукая обвела глазами небосвод над Киевом — вдали сияли купола Киево-Печерской лавры, блистали кресты: ах, как тут славно! как дороги сердцу сии места! Здесь похоронен брат её Михаил, здесь мечтал быть погребённым отец, под этими небесами упокоился праведник Феодосий... Он ли не даёт упования на грядущее?.. Болезненный и застенчивый в детстве, был он не гневлив, не яр очами, милосерд и тих. Мать свою, в которой «злые духи и пёс чёрен пакоствовали», сумел обратить к Богу. А когда киевский князь Святослав, согнав с престола законного наследника Изяслава, устроил пир, то Феодосий не явился на тот пир, а Святослава сравнил с Каином... Отныне она станет жить по заветам сего великого заступника, и душа её обретёт покой.

С той поры как лишилась своего князя, посеялась в ней тоска, но терпела... Наконец решилась, после того, как явился ей призрак Ивана Алексеевича, взяла младшенького — и вот она тут... тут ей будет успокоение, а ему — приют, откроется свет и утешение.

Горизонт густел, совсем потемнела вода. Как быть? Бросить кольцо? Она стояла уже на краю, держала его в руках... Опять горячие слова молитвы полились из её уст:

— Помоги, Боже, в спасении душ сыновей моих и сродников!.. Защити от болестей и слабостей, отведи от путей лукавых, от злобы людской... Научи меня смирению истинному, укрой в лоне церкви святой, укрепи молитвой, постом и воздержанием!..

В вечернем небе обозначился месяц, тонкий и нежный. Отражённый в реке, он и двигался и стоял...

Близ месяца появились две звёздочки, ярко дрожащие.

Обратив глаза к небу, она беззвучно воскликнула:

— Муж мой возлюбленный, видишь ли ты меня? Слышишь ли с высоты своей?..

Звёздочки показались ей знамением грядущей встречи — и она слабо улыбнулась, прижав к груди кольцо...

Оставшиеся 18 лет жизни Наталья Борисовна Долгорукая провела в киевском Флоровском монастыре под именем схимонахини Нектарии.

Вся жизнь её и этот последний подвиг поразили воображение современников. Потомки окружили его легендами, а писатели и поэты посвятили ей немало вдохновенных строк. Это Иван Козлов, декабрист Рылеев, Некрасов и... Иван Долгоруков — не просто однофамилец нашего героя, но родной его внук, сын Михаила Ивановича, появившегося на свет в Берёзове. Вот как он писал в своей книге «Капище моего сердца» о своей замечательной бабушке: «Кто не знает сей достопамятной женщины в летописях наших? Кому не известны подвиги мужественного её духа, героическая жизнь и кончина её? Кто не прослезится, читая собственные её записи о себе, ссылке мужа и общем пребывании с ним в Сибири! Имя её и подвиги заслуживают по справедливости вековечной памяти... доколе не потеряется вовсе почтение к высоким добродетелям, к изящным подвигам души и сердца, и доколе лучи истинного христианского света будут озарять ум и сердце россиян, прилепленных к древнему своему отечеству и умеющих ценить деяния предков своих».

Рылеев написал поэму, которая вдохновляла в страданиях жён декабристов. Но ближе всего к подлинной истории Натальи Шереметевой поэма И. И. Козлова. Он черпал сведения у Татьяны Васильевны Шлыковой, актрисы шереметевского театра, подруги П. И. Жемчуговой, которая хорошо помнила Кусково. От неё слепой поэт услыхал историю о том, как княгиня возвращалась из ссылки, беседовала с кусковским священником, неузнанная, и как вспоминали о том местные жители («Но долго быть о ней молве у Шереметева в селе»). Однако из подлинности событий, описываемых Козловым, следует вычесть романтизм того времени и не воспринимать стихи как фактографическое описание, тут будут несовпадения. Однако, например, видение Ивана Долгорукого, призрак, явившийся княгине, наверняка — из рассказов Шлыковой:

Зато история о том, что Долгорукая бросила в Днепр последнее, что связывало её с мужем, золотое кольцо, вызывает сомнение.

Об этом кольце потом пришлось мне разговаривать с потомками. Писатель Сергей Михайлович Голицын сказал: «Романтические легенды живучи, но не всегда верны». К Андрею Александровичу Гудовичу (внуку Сергея Дмитриевича Шереметева) я пришла тоже с этим и с другими вопросами, и сразу поразило меня в нём сходство с Долгорукой: та же твёрдость духа, то же смирение, память.

Коммунальная квартирка, обшарпанные стол и стулья, в коридоре допотопный телефон, сосед — нетрезвый; суп из пакетика... Ни единого признака былого графского величия, только кое-какие старые фотографии: всё исчезло в годы ссылок и скитаний. Зато живёт в нём живая история. Он рассказывает о двух своих предках, которые служили при дворе Петра III и были свидетелями ухаживаний императора за Натальей Долгорукой. Они сохранили верность государю, выступили против Екатерины И. Тогда одного она отправила в крепость, а другой уехал за границу. Третий предок Гудовича командовал Московским гарнизоном накануне 1812 года. Зато у Андрея Александровича истинно графские манеры, офицерская выправка, он один из хранителей рода, обладающий памятью ясной, как майское утро. Он рассказывал:

— Древние русские роды должны были жить не по велению сердца, а так, как обязывало их положение. Либо рождением, либо службой возвысившиеся, поднявшиеся наверх, они должны были нести ответственность за всё. Ключевский делил аристократов, дворян на две группы: дельцов типа Нащокина и на тех, в ком в послепетровское время сохранялись черты либерального и мечтательного типа. К последним он относил Голицыных и Шереметевых... Мечтательность эта основывалась на древних преданиях, обычаях и, конечно, не существовала отдельно от христианства, высокой нравственности. Фельдмаршал завещал детям милосердие, твёрдость духа, жертвенность — и Наталья Борисовна жизнью своей доказала верность его заветам. Она могла вынуть серёжку из ушей и отдать бедной девушке, но кольцо... бросить в Днепр? — не знаю...

С живыми блестящими глазами, с прекрасной выправкой, лёгкой походкой, всегда готовый к действию, Андрей Александрович (рукопись мою он читал за несколько дней до смерти) опять возвращается к теме об ответственности знатных за историю:

— Они «обречены» на исполнение царской службы, но если царская служба — управлять страной, то дело аристократии — определять её духовность. Конечно, были среди них себялюбцы, корыстные люди, но — они чувствовали за спиной своей взыскательную требовательность предков и верили, что те ждут от них поступков!

Андрей Александрович, как и полагается аристократу духа, не говорит о себе, о своём брате Дмитрии, погибшем в Бутырской тюрьме, но я уже знаю, с каким мужеством, даже юмором переносил Дмитрий Гудович своё заключение, и вижу, с каким смирением воспринимает мир Андрей Александрович... Узнав о том, что пришлось пережить братьям Гудовичам, родным их в 20 — 30-е годы, подумала: кому из них пришлось труднее? Наталье Борисовне или её потомкам в годы советской власти? Она хотя бы могла выразить себя, написала свои записки, а они вынуждены были порой даже скрывать свои имена.

Наталья Борисовна писала в конце жизни:

«Недостаёт сил ни вздыхать, ни плакать. Кто даст главе моей покой, глазам моим — слёзы? Нет их!.. Оставшиеся в живых, пролейте слёзы, вспоминая мою бедственную жизнь; всякого христианина прошу сказать, вспоминая меня: слава Богу, что окончилась жизнь её; не льются уже потоки слёз и не вздыхает сердце её».