КОМАНДАРМ Якир. Воспоминания друзей и соратников.

ВСЕ МЫ С ВАМИ – КОММУНИСТЫ А. Е. Гандельсман

В 1922 году я работала в Киеве, в комиссии помощи голодающим и беспризорным детям. Возглавлял ее председатель губисполкома Ян Гамарник. Но так как товарищ Ян был занят множеством и других очень важных дел, фактически руководить работой комиссии приходилось мне, его заместителю.

В августе или сентябре 1922 года меня пригласили на заседание бюро губкома партии, где рассматривался вопрос о состоянии детской беспризорности. Когда я пришла в здание бывшей городской думы на Крещатике - там размещались губкомы партии, комсомола и губисполком - в зале заседаний скопилось много народу. Повестка была большой, и я, ожидая своей очереди, присматривалась к присутствующим, искала знакомые лица.

Меня поразило одно, странное на первый взгляд, обстоятельство: по многим абсолютно «гражданским» делам выступал высокий, черноволосый командир Красной Армии. Поражала страстность, искренность, убежденность его коротких, но содержательных речей.

Фамилию Якира я, конечно, слыхала и раньше - ведь он был начальником 45-й стрелковой дивизии, очень популярной в Киеве. Но лично его не знала и, помнится, подумала: странно, военный, а выступает, как заправский партийный работник.

Я наклонилась к сидевшему рядом товарищу и спросила:

- Кто это?

- Разве ты не знаешь? Якир!

И столько уважительности прозвучало в слове «Якир!», что мне стало даже неловко.

Наконец подошла и моя очередь докладывать. Видимо, доклад мой обеспокоил членов бюро губкома: детвора раздета, разута, беспризорники из детских домов разбегаются, да и там радости мало - нет продовольствия, топлива, одежды, не хватает воспитателей, зачастую верховодит «шпана» - разнузданная и развращенная, щеголяющая своими лохмотьями и не желающая подчиняться никаким увещеваниям, просьбам и приказам.

Все меня слушали, покачивали головой, о чем-то тихо переговаривались. Я и сама разволновалась.

После доклада слово попросил Якир. Прошло сорок лет, а я до сих пор отчетливо помню, с каким волнением, страстностью говорил он о нашей детворе, о бедах, свалившихся на нее в результате гражданской войны и хозяйственной разрухи.

- Борьба с детской беспризорностью должна стать всенародным делом,- заявил Якир, обращаясь к членам бюро. Мы должны, обязаны добиться, чтобы ни один ребенок, попавший на улицу, не остался без внимания и заботы. Кто будет продолжать начатое нами дело? Нынешние дети! Маленькие граждане Советской страны, они впоследствии станут большими людьми и принесут такую пользу, о которой сейчас трудно и догадаться. Как же можно равнодушно проходить мимо сотен и тысяч ребят, которых постигло несчастье и они лишились семьи и ласки...

Если бы в эти минуты я закрыла глаза и не видела на Якире военной формы, я бы подумала, что выступает старый опытный педагог, всю свою жизнь посвятивший воспитанию детей.

После заседания Якир подошел ко мне и заговорил так, будто мы были давно знакомы и не однажды встречались:

- Товарищ Анна, речи говорить нетрудно. Мне надо все это посмотреть. Поедемте, пожалуйста, в какой-нибудь детский дом.

Я удивилась и... обрадовалась.

- Пожалуйста, товарищ Якир. Только...- Я невольно замялась.- Что вы там будете делать? Красноармейцев набирать?

- А может быть, и так,- отшутился он.- Во всяком случае, хочу познакомиться и потолковать с будущими красноармейцами.

В переполненном трамвае мы поехали на окраину города. И все время, пока ехали, а потом шли пешком, Якира не оставляло выражение задумчивости и озабоченности.

Наконец мы добрались до детского дома. Пустые комнаты, мебели почти нет, окна выбиты, кое-где стекла заменены фанерой...

Нас встретила галдежом толпа оборванных, грязных, завшивевших ребят. Все они прошли «огни и воды», поэтому держались зло, развязно, вызывающе.

- Сейчас забузят,- шепнула я Ионе Эммануиловичу, ожидая нового приступа матерщины, топота и свиста.

- Ничего, не беспокойся,- ответил он и шагнул в самую гущу толпы.

- Здравствуйте, ребята! - громко и отчетливо произнес Якир.

Никто не ответил на приветствие, кто-то свистнул, кто-то зашикал, но шум немного стих.

- Здравствуйте, ребята! - еще громче повторил Якир.- Вы что, немые или глухие?

- Не глухие... Слышим... Здравствуйте... - послышались голоса.

Ребята внимательно разглядывали военную форму неожиданного гостя: три ярко-красных клапана на груди (их тогда называли «разговорами» или «разводами»), петлицы на воротнике и еще один клапан с какими-то знаками различия на рукаве гимнастерки. Один из пареньков насмешливо спросил:

- Вы, дядя, военный? Небось пришли командовать нами?

- Командовать не собираюсь, а пришел к вам узнать, как вы тут живете... А если кто захочет служить в Красной Армии, пожалуйста... Когда подрастете, конечно,- добавил он с хитроватой улыбкой.- Хотите?

- Хотим!.. Хотим!..- раздался нестройный хор голосов.

- А служить будете честно? Дисциплину соблюдать будете?

- Отчего же?.. Будем!

Эти ответы прозвучали уже не очень уверенно и не так громко.

- Вот и отлично! - воскликнул Якир. - Значит, мы с вами станем друзьями, а если придется, вместе будем бить буржуев. По рукам?

- По рукам!

- Вот и отлично! - повторил Якир. Лицо его посветлело, глаза засветились нежностью. - Значит, мы уже друзья. А сейчас давайте-ка, ребята, табуретки, присядем и поговорим по-свойски. Выкладывайте мне, как другу, все свои желания и секреты.

Мы уселись на табуретках, а вокруг нас на поломанных скамьях, на подоконниках, а то и просто на полу, «по-турецки», расположилась «братва». Завязалась дружеская беседа, которая, к моему изумлению, как бы преобразила ребят. Хулиганистые, недисциплинированные беспризорники внимательно и терпеливо слушали Якира, отвечали на его вопросы и сами без стеснения спрашивали обо всем, что их интересовало.

- Скажем прямо, - говорил Якир, - ведете вы себя не очень хорошо, порядка не соблюдаете и доставляете много хлопот вашим воспитателям. Но я вас не виню. Вы многого не понимаете или не знаете. Виноваты главным образом буржуи и империалисты заморские, всякие белогвардейцы и петлюровцы, которые столько лет разоряли и грабили нашу страну, загубили тысячи семей, а вас выбросили на улицу, заставили жить в котлах и пустых теплушках, красть все, что попадется под руку. Правду говорю я, ведь воруете?

- Случается, - раздался чей-то хриплый голос.

- У кого же вы крадете, вы подумали? У тех, кто сам нуждается. У рабочего, у крестьянина...

- А жрать-то надо, - снова раздался возглас из дальнего угла.

- Жрут только животные и звери, - спокойно отпарировал Якир. - Согласен, есть-пить надо, без этого не проживешь.- Он похлопал себя по поясному ремню. - Советская власть только-только становится на ноги, но она скоро, очень скоро даст вам все, что нужно. А вы уж постарайтесь отблагодарить Советскую власть хорошим поведением и честным трудом.

Прошло каких-нибудь 20-30 минут, и Иона Эммануилович полностью завоевал доверие ребят. С их лиц исчезли отчужденность, недоверие, неприязнь, многие улыбались, даже обнимали «хорошего дяденьку», садились ему на колени и смотрели на него широко раскрытыми глазами. Якир поглядывал на часы - ведь его ждали неотложные дела,- а ребята не хотели расставаться с ним.

- А когда возьмете нас в Красную Армию? - спросил кто-то.

- Как только подрастете. Всех, кто захочет и заслужит, возьму. Из вас, наверно, выйдут хорошие бойцы, будете защищать Советскую власть. А пока учитесь, работайте и не бузите. И обещайте мне никогда больше не воровать. Даете слово?

- Даем!.. Обещаем!..

Теперь все голоса звучали дружно, уверенно. К Якиру потянулись десятки грязных, но доверчивых рук. И он пожимал эти руки, встряхивал их, иных ребят гладил по голове, похлопывал по плечу...

Шагая вслед за Якиром к трамвайной остановке, я удивленно и обрадованно поглядывала на него. Как быстро нашел он дорогу к огрубевшим сердцам ребят! Какие простые и душевные слова говорил им и заставил поверить в их правдивость...

К председателю губисполкома Яну Гамарнику пришел директор завода старый большевик Алексеев и попросил помочь к празднику Октября деньгами. Завод не имел сырья и заказов, цеха простаивали, рабочие уже давно не получали заработной платы. А тут подходит праздник - годовщина Октябрьской революции. Алексееву очень хотелось хоть чем-нибудь подбодрить и порадовать рабочий коллектив, но заводская касса пустовала.

Алексеев с Гамарником долго прикидывали, где взять деньги, и наконец товарищ Ян посоветовал:

- Иди в детскую комиссию. Попроси у Гандельсман в долг.

Алексеев нашел меня, подробно рассказал о нуждах рабочих, не забыв несколько раз упомянуть, что пришел по совету моего шефа - Гамарника. Но я очень дорожила небольшими средствами комиссии, держала на учете каждую копейку и не могла расходовать ее не по назначению.

- Очень сочувствую, товарищ Алексеев, - ответила я, - но наши деньги - а их не так уж много - предназначены только детям...

- Знаю, товарищ Анна... Ты помоги мне сейчас, выручи в трудную минуту, а потом мы вернем долг с процентами: сделаем для детских домов кровати. Вот и рассчитаемся.

- Не могу... Не имею права отдавать детские деньги,- упорствовала я.

Так и ушел от меня Алексеев - злой и возмущенный.

Вскоре пришел посыльный и сказал, что меня вызывает Гамарник. Я пошла, открыла дверь кабинета предгубисполкома и удивилась: за столом вместо Гамарника сидел Якир. Рядом с ним нервно ерзал на стуле Алексеев.

- Заходи, заходи, товарищ Анна,- пригласил Якир.- Дело ведь очень серьезное, Алексееву надо помочь. - И неожиданно, наклонившись вперед, Иона Эммануилович приглушенно спросил:-Неужели ты, Анна, не понимаешь? Рабочему классу надо выдать зарплату.

Я стала доказывать, что все понимаю без агитации, но расходовать детские деньги не имею права, так как дорога каждая копейка.

- Ты же был со мной в детском доме и сам все видел. Ребят надо одеть, обуть, накормить...

- Да, все это так, - ответил Якир. - Но бывают обстоятельства, когда требуется маневрировать. Вот давай мы с тобой и сманеврируем.

Он положил на стол руки с тонкими, гибкими пальцами, задумчиво помолчал и тихо, даже, как мне показалось, грустно, проговорил:

- Наступает большой праздник, а рабочему человеку нечего поставить на стол, нечем порадовать своих детей. Можно ли допустить это? Нельзя, никак нельзя!.. Поэтому прошу тебя, одолжи деньги товарищу Алексееву, он скоро тебе их вернет. Если не веришь ему, поверь мне. Неужели не веришь?

Деньги я, конечно, выдала. Алексеев вскоре вернул их, а Якир, встречая меня, не раз весело спрашивал:

- Ну что, не обманули тебя? Молодец, Анна, хорошее дело сделала.

И говорил это так, будто я сделала что-то лично ему.

В крупном промышленном районе Киева - Соломенском было много неполадок. Предприятия лихорадило, рабочие волновались, даже среди коммунистов находились такие, что не понимали обстановки и предъявляли руководству нереальные требования. Райком созвал партийный актив. На собрании было многолюдно и шумно. Многие горячились, вскакивали с мест, прерывали докладчика, кричали...

И вот на трибуне появился Якир. Он дождался, пока в зале наступила тишина, и начал говорить. Говорил о положении в стране после гражданской войны, о необходимости соблюдать организованность и не допускать разгула враждебных революции элементов. Иона Эммануилович призывал отличать друзей от врагов и смело разоблачать тех, кто мешает нам строить новую жизнь. Свою речь он закончил словами:

- Все мы с вами - коммунисты, ученики и соратники Ленина. Значит, все трудности преодолеем и - победим!

Собравшиеся долго и дружно аплодировали Якиру, а я, аплодируя вместе со всеми, была поистине растрогана: как быстро он утихомирил страсти и помог партийному активу!

В то время многие из нас, партийных работников, жили в здании бывшей гостиницы «Националь». Теперь это здание называлось Домом Советов. Здесь мы встречались после трудового дня, здесь же питались в тесной, переполненной до отказа столовой - бывшем ресторане.

В Доме Советов жили секретарь губкома партии Картвелишвили и Гамарник, которых я почти каждый день навещала. Навещал их и Иона Эммануилович.

В дружбе Якира с Яном Борисовичем Гамарником и Лаврентием Картвелишвили было так много сдержанной, но глубокой сердечности, что порой казалось, будто разговаривают родные братья. Их сдружила еще гражданская война. А теперь они говорили о положении в стране, о работе партийных организаций, о вчерашних митингах, о завтрашних заседаниях... А потом вдруг страстно и горячо начинали спорить о молодой советской литературе, о стихах Маяковского, о музыке...

Иона Эммануилович, несмотря на огромную занятость, внимательно следил за литературой - военной и художественной, много читал, интересовался музыкой и обо всем рассуждал свободно, весело спорил и заразительно смеялся.

Пробежали годы. Я уже работала в Москве. Приезжая по своим служебным делам в столицу, Иона Эммануилович обязательно навещал Яна Гамарника, который стал начальником Главного политического управления Красной Армии. В летнее время семья Гамарника жила на подмосковной даче в Зубалово, и я в свободное время приезжала туда. Там неоднократно заставала Якира.

Несмотря на то что Иона Эммануилович был уже крупным военачальником, членом Центрального Комитета партии и на груди у него сверкали столь редкие тогда ордена, он оставался все тем же милым, общительным и сердечным товарищем. Как и раньше, в Киеве, они с Гамарником много и оживленно беседовали, спорили, шутили, пели. Но главной их темой оставалась жизнь партии.

Мне запомнилась последняя встреча в квартире Гамарника в феврале 1934 года. На улице завывала вьюга, снежные хлопья бились о стекла окон, а в квартире было тепло и уютно. Якир сидел у стола, его умное красивое лицо освещала небольшая настольная лампа.

Только что закончился XVII партийный съезд, и оба они, избранные в состав ЦК, делились впечатлениями о съезде и с особой теплотой отзывались о Сергее Мироновиче Кирове. Они восхищались его ораторским талантом, вспоминали его страстное выступление на съезде против троцкистов и зиновьевцев.

- Я понимаю ленинградцев, - говорил Якир, - Кирова нельзя не любить. Каждое его слово поднимает и вдохновляет людей. Таким и нужно быть коммунисту, руководителю, если он хочет не плестись в хвосте, а идти впереди и вести за собой массы.