Комментарии к жизни. Книга третья

Что означает быть серьезным?

Старик, сидевший на повозке с длинной палкой в руке, был настолько тощим, что его кости выступали наружу. У него было доброе, морщинистое лицо, а кожа очень темной, сожженной палящим солнцем. Телега была нагружена дровами, и старик ударами палки по спинам быков подгонял их. Они ехали из деревни в город долгий день. Извозчик и животные были измотаны, но нужно было осилить еще некоторое расстояние. Вокруг ртов быков была пена, и старик, казалось, был готов остановиться, но была некая одержимость в том жилистом старом теле, и быки продолжили идти. Когда вы шли около телеги, старик поймал ваш взгляд, улыбнулся и прекратил бить быков. Это были его быки, и он управлял ими в течение многих лет. Они знали, что он их обожал, и биение было временным явлением. Он гладил их теперь, и они продолжили двигаться без понукания. Взгляд старика выражал бесконечное терпение, усталость от бесконечно тяжелого труда. За дрова он не получит много денег, но этого будет достаточно, чтобы прожить какое-то время. Они будут отдыхать в течение ночи на обочине дороги, чтобы ранним утром отправиться домой. Телега будет пуста, и поездка назад будет легче. Мы шли по дороге вместе, и быки, казалось, не возражали, чтобы незнакомец, который шел рядом, поглаживал их. Начинало темнеть, и через время извозчик остановился, зажег лампу, повесил ее под телегой и направился дальше по направлению к шумному городу.

Следующим утром солнце взошло над густыми, темными тучами. На этом большом острове часто шел дождь, и земля была богата растительностью. Всюду росли огромные деревья и ухоженные сады, полные цветов. Люди были довольны жизнью, рогатый скот упитанным и умиротоворенным. На одном дереве расположилось множество иволг с черными крыльями и желтыми телами. Это были удивительно большие птицы, а их голос — нежным. Они прыгали с ветки на ветку, подобно вспышкам золотистого света, и казались даже более сверкающими в пасмурный день. Глубоко гортанным голосом кричала сорока, а вороны издавали свой обычный хриплый шум. Для пешей прогулки было прохладно, и приятно. Храм был полон стоящих на коленях молившихся людей, и площадка вокруг него была чистой. За храмом находился спортивный клуб, где играли в теннис. Всюду были дети, и среди них ходили священники с бритыми головами и с непременным веером(опахалом). Улицы были украшены, так как здесь пройдет религиозная процессия на следующий день, когда будет полнолуние. Над пальмами можно было заметить огромный кусок бледно-голубого неба, который спешили закрыть тучи. Среди людей, по улицам и в садах зажиточных людей, присутствовала великая красота, она была там постоянно, но немногие заботились о том, чтобы увидеть ее.

Двое из них, мужчина и женщина, прибыли из каких-то далеких мест, чтобы посетить беседы. Они могли бы быть мужем и женой, сестрой и братом или просто друзьями. Веселы и дружелюбны, их глаза говорили о древней культуре, которая осталась позади них. С приятными голосами и довольно застенчивые, уважительные, они оказались удивительно начитанными, а он знал санскрит, немного путешествовал и знал пути мира.

«Мы оба прошли через многие вещи, — начал он. — Мы следовали за некоторыми из политических лидеров, были товарищами-путешественниками с коммунистами и увидели своими глазами их ужасное зверство, обошли круг духовных учителей и занимались некоторыми формами медитации. Мы думаем, что мы серьезные люди, но можем себя обманывать. Все эти вещи были сделаны с серьезным намерением, но ни одна из них, кажется, не имеет большую глубину, хотя во то время мы всегда считали, что имеют. Мы оба активны по характеру, а не из типа мечтателей, но теперь мы пришли к точке, когда больше не хотим „попасть куда-то“ или участвовать в методиках и организованной деятельности, которые имеют очень небольшое значение. Не обнаружив в такой деятельности ничего, кроме запудривания мозгов и самообмана, сейчас мы хотим понять то, чему учите вы. Мой отец был в какой-то мере знаком с вашим подходом к жизни и имел обыкновение говорить со мной об этом, но я никогда сам не возвращался к исследованию вопросов, потому что мне „велели“, что является, наверное, нормальной реакцией, когда вы молоды. Так получилось, что один наш друг посещал ваши беседы в прошлом году, и, когда он пересказывал нам кое-что из того, что он услышал, мы решили прийти. Я не знаю, откуда начать, и, возможно, вы сможете помочь нам».

Хотя его спутница не сказала ни слова, ее взгляд и манеры указывали на то, что она уделяла полное внимание тому, что говорилось.

Так как вы сказали, что оба серьезны, давайте начнем с этого. Интересно, что мы подразумеваем, когда говорим, что серьезны? Большинство людей серьезно относится к тому или другому. Политик с его разработками и в своем достижении власти, школьник с его желанием сдать экзамен, человек, который стремится делать деньги, профессионал и человек, который посвятил себя некой идеологии, или пойманный в сети веры — все они серьезны по-своему. Невротик серьезен так же, как саньясин. Что тогда значит быть серьезным? Пожалуйста, не думайте, что я отклоняюсь от сути вопроса, но если бы мы смогли понять это, мы могли бы узнать намного больше о нас самих, и, в конце концов, это правильное начало.

«Я серьезна, — сказала его подруга, — в желании разъяснить мое собственное замешательство, и по этой причине я искала помощи тех, кто говорит, что они могут привести меня к данному разъяснению. Я пробовала забываться в добрых делах, в том, чтобы дать некоторое счастье другим, и в том усилии я была серьезна. Я также серьезна в моем желании найти Бога».

Большинство людей серьезно относится к кое-чему. Скрыто или явно, их серьезность всегда имеет объект, религиозный или иной, и от надежды на достижение того объекта зависит их серьезность. Если по какой-либо причине надежда на достижение объекта их удовлетворения проходит, они все еще серьезны? Каждый серьезен, в получении, в достижении успеха, в становлении, именно цель делает вас серьезным, то, что вы надеетесь получить или избежать. Так что важна цель, а не понимание того, что означает быть серьезным. Нас интересует не любовь, а то, что любовь будет делать. Выполнение, результат, достижение является существенным, а не сама любовь, которая имеет ее собственное действие.

«Я не совсем понимаю, как может быть серьезность, если вы не относитесь серьезно к чему-нибудь», — ответил он.

«Я думаю, что понимаю, что вы имеете в виду, — сказала его подруга. — Я хочу найти Бога, и для меня важно найти Его, иначе жизнь не имеет никакого значения, она всего лишь сбивающий с толку хаос, полный страдания. Я могу понять жизнь только через Бога, кто есть конец и начало всех вещей. Он один может вести меня в этой путанице противоречий, и потому я серьезно отношусь к обнаружению Его. Но вы спрашиваете, серьезность ли это вообще?»

Да. Понимание жизни, со всеми ее сложностями, это одно, а поиск Бога — другое. Сказав, что Бог наивысшая цель, которая придаст значение жизни, вы, наверное, привнесли в жизнь два противоположных состояния: жизнь и Бог. Вы боретесь за то, чтобы найти кое-что вдали от жизни. Вы серьезно относитесь к достижению цели, результата, который вы вызываете Богом, это серьезность? Возможно, такого нет, что сначала вы находите Бога, а затем живете. Может быть так, что Бог должен быть найден в самом понимании сложного процесса, называемого жизнью.

Мы пытаемся понять, что подразумеваем под серьезностью. Вы серьезны по отношению к формулировке, самопроецированию, к вере, что имеет отношения к действительности. Вы серьезно относитесь к порождениям ума, а не самому уму, который является породителем всех их. Придавая серьезность достижению специфического результата, не стремитесь ли вы к собственному удовлетворению? Вот в чем каждый серьезен: в получении того, что он хочет. И это все, что мы подразумеваем под серьезностью.

«Я никогда прежде не смотрела на это с такой точки зрения, — воскликнула она, — по всей видимости, я в действительности несерьезна вообще».

Давайте не делать поспешных выводов. Мы пробуем понять, что означает быть серьезным. Можно видеть то, что стремится к полному удовлетворению в любой форме, неважно, благородной или глупой, но не означает быть действительно серьезным. Человек, который пьет, чтобы убежать от своего горя, человек, который жаждет власти, и человек, который ищет Бога, — все находятся на одном и том же пути.

«Если нет, тогда боюсь, ни один из нас не серьезен, — ответил он. — Я всегда принимал за должное, что я серьезен в своих различных свершениях, но сейчас я начинаю понимать, что существует вкорне отличающийся вид серьезности. Не думаю, что я уже способен выразить это словами, но я начинаю чувствовать это. Вы не продолжите?»

«Я немного запуталась, — вмешалась его подруга. — Я думала, что понимаю это, но оно ускользает от меня».

Когда мы серьезны, мы серьезно относимся к чему-либо. Это так, верно?

«Да».

Теперь, есть ли серьезность, которая не направлена на цель и не создает сопротивление?

«Не совсем понимаю».

«Вопрос сам по себе весьма прост, — объяснил он. — Желая чего-то, мы приступаем к получению этого и в отношении такого усилия считаем себя серьезными. А сейчас, он спрашивает, действительно ли это серьезность? Или же серьезность — это состояние ума, в котором достижение цели и сопротивление не существуют?»

«Позвольте мне разобраться, осознаю ли я это, — ответила она. — Пока я пробую получить или избежать чего-то, меня волнует только я сама. Получение цели — в действительность личный интерес, форма потакания своим желаниям, явная или утонченная, и вы утверждаете, сэр, что данное потакание своим желаниям не есть серьезность. Да, теперь мне это совершенно понятно. Но тогда что является серьезностью?»

Давайте исследовать и изучать вместе. Я вас не учу. Быть обучаемым и быть свободным для изучения — два полностью отличающихся явления, не так ли?

«Пожалуйста, немного помедленней. Я не очень понятлива, но возьму это настойчивостью. Я также немного упряма — разумное достоинство, но то, которое может быть неприятным. Надеюсь, вы будете со мной терпеливы. Каким образом быть обучаемым отличается от того, чтобы быть свободным для изучения?»

При том, когда вас обучают, всегда есть учитель, гуру, который знает, и ученик, который не знает. Таким образом, между ними всегда поддерживается разделение. Это, по существу, авторитарный, иерархический подход к жизни, в котором не существует любви. Хотя учитель может говорить о любви, и ученик подтверждает свою преданность, их отношения не духовны, глубоко безнравственны, порождают много замешательства и страдания.

Это ясно, не так ли?

«Пугающе ясно, — вставил он. — Вы одним ударом отклонили целую структуру религиозного авторитета, но я вижу, что вы правы».

«Но руководство необходимо, и кто же будет действовать как руководитель?» — спросила его подруга.

А есть ли какая-либо необходимость в руководстве, когда мы постоянно учимся, не у кого-либо в частности, а у всего, когда мы идем по жизни? Конечно же, мы ищем руководства только, когда хотим быть в безопасности, быть защищенными, успокоенными. Если мы свободны, чтобы учиться, мы будем учиться у падающего листа, при каждом виде взаимоотношений, при осознании действия нашего собственного ума. Но большинство из нас не свободно, чтобы учиться, потому что мы привыкли, что нас учат. Книги нами говорят, что надо думать, родители, общество, и, как грамофоны, мы повторяем то, что на пластинке.

«И пластинка обычно ужасно поцарапана, — добавил он. — Мы проигрывали ее так часто. Наше мышление совершенно изношенное».

Тот факт, что нас учат, сделал нас повторяющимися, посредственными. Побуждение быть управляемым, с присущим ему авторитетом, повиновением, опасением, отсутствием любви и так далее, может только привести к темноте. Быть свободным, чтобы учиться, — это совершенно другой вопрос. И не может быть никакой свободы, чтобы учиться, когда уже есть умозаключение, предположение, или когда чей-либо взгляд на жизнь основан на опыте как знании, или когда ум сдерживается традицией, привязанной к вере, или когда имеется желание быть в безопасности, достичь определенной цели.

«Но невозможно быть свободным от всего этого!» — воскликнула она.

Вы не знаете, возможно ли это или невозможно, пока вы не попробовали.

«Нравится ли это или нет, — она настаивала, — но ваш ум обучают, и, если, как вы говорите, ум, который обучают, не может учиться, что же делать?»

Ум может осознать собственную неволю, и при том самом осознании он учится. Но прежде всего, ясно ли нам, что ум, который слепо удерживается в том, чему его учили, неспособен к изучению?

«Другими словами, вы говорите, что пока я просто следую традиции, я не могу узнать что-нибудь новое. Да, это вполне понятно. Но как я должен стать свободным от традиции?»

Не так быстро, пожалуйста. Накопленное умом мешает свободе, чтобы учиться. Чтобы изучать, не должно быть никакого приобретения знания, накопления опыта, как прошлого. Сами вы понимаете суть этого? Это факт для вас или только кое-что, с чем вы можете согласиться или не согласиться?

«Думаю, что я понимаю это как факт, — сказал он. — Конечно, вы не имеете в виду, что мы должны отбросить всякое знание, собранное наукой, что было бы абсурдно. Ваша точка зрения такова: если мы хотим изучать, мы не можем ничего принимать».

Изучение — это движение, но не от одной фиксированной точки к другой, и это движение невозможно, если ум обременен накоплением прошлого, умозаключениями, традициями, верованиями. Накопление, хотя оно может называться Атманом, душой, высшим «я» и так далее, является «я», эго. «Я» и его постоянство предотвращают движение изучения.

«Я начинаю осознавать то, что понимается под движением: изучение, — сказала она медленно. — Пока я в заключении в пределах моего собственного желания безопасности, комфорта, умиротворения, не может быть никакого движения изучения. Тогда, как мне освободиться от этого желания?»

Не является ли такой вопрос неправильным? Нет метода, с помощью которого освобождаются. Сама безотлагательность и важность способности учиться освободит ум от умозаключений, от «я», созданного из слов, из памяти. Осуществление метода, это «как» и его дисциплина являются еще одной формой накопления, это никогда не освободит ум, а лишь запускает его в действие по иному образцу.

«Кажется, я понимаю кое-что из всего этого, — сказал он, — но так много затронуто, интересно, когда-нибудь я действительно доберусь до сути этого».

Не все настолько плохо. С пониманием одного или двух центральных фактов становится ясной целая картина. Ум, который учат или который желает быть управляемым, не может изучать. Мы теперь вполне ясно видим это, так что давайте вернемся к вопросу серьезности, с которого мы начали.

Мы увидели, что ум не серьезен, если у него имеется некая цель, которую нужно получить или избежать. Тогда, что является серьезностью? Чтобы выяснить, нужно осознать, что ум выворачивается наизнанку, чтобы удовлетворить себя, получить или стать чем-то. Именно это осознание освобождает ум, чтобы изучить то, что означает быть серьезным, и нет конца изучению. Для ума, который изучает, небеса открыты.

«Я много узнала во время этой краткой беседы, — сказала его подруга, — но буду ли я способна учиться далее без вашей помощи?»

Вы видите, как вы блокируете себя? Если можно так сказать, вы жадны до большего, и эта жадность мешает движению изучения. Осознав значение того, что вы чувствовали и говорили, вы открыли бы дверь к тому движению. Не «дальнейшего» изучения, но лишь изучения, во время вашего продвижения. Сравнение возникает только тогда, когда происходит накопление. Умереть по отношению ко всему, что вы изучили, означает изучать. Такое умирание — это не заключительное действие: оно означает умирать от мгновения до мгновения.

«Я увидел и понял, и от этого распустится цветок доброты».