Пол Лангер ВНЕШНЯЯ МОНГОЛИЯ, СЕВЕРНАЯ КОРЕЯ, СЕВЕРНЫЙ ВЬЕТНАМ

Внешняя Монголия

Чтобы ощенить роль Монгольской Народной Республики (МНР) — более широко известной под названием Внешняя Монголия — в коммунистическом мире и влияние китайско-советского конфликта на политику этой страны, надо вспомнить некоторые основные географические и исторические факты.

В качестве завоевателей Китая и России монголы много столетий тому назад сыграли короткую, но важную историческую роль. Сегодня большинство потомков Чингисхана живут под китайским и советским господством. Внешняя Монголия со столицей Улан-Батор — единственное независимое государство, управляемое одними лишь монголами. Но эта огромная отсталая страна закрыта со всех сторон и слаба в военном отношении. Ее население, насчитывающее лишь миллион человек, живет нелегкой жизнью, в грозной тени двух гигантских империй, окруживших территорию МНР: СССР с 220 миллионами жителей с севера и коммунистический Китай с его 700 миллионным населением с юга.

Из этих двух соседей Внешняя Монголия считает Китаи главной угрозой своей независимости, и не только потому, что Китай по традиции был враждебен монгольским национальным устремлениям, но и потому, что судьба соседней Внутренней Монголии является вполне очевидным свидетельством этнической угрозы со стороны Китая. В китайской Внутренней Монголии (не воссоединенной с Улан-Батором) за последние десятилетия поселилось огромное количество китайских иммигрантов, подавивших своей массой полтора миллиона здешних монголов, которые теперь стали национальным меньшинством в своей собственной стране.

Русская угроза представляется гораздо менее серьезной. Советское вооруженное вторжение во Внешнюю Монголию в начале 20-х годов уничтожило всякие надежды на подлинную независимость, и покровительствуемая Советами Монгольская Народная Республика вскоре была низведена до до положения советского сателлита, «герметически» изолированного от международных контактов. Но жители Внешней Монголии в противоположность своим братьям во Внутренней Монголии получили по крайней мере номинальную независимость и никогда не опасались русской колонизации. Под советской опекой МНР пользуется довольно широкой культурной автономией и, находясь в сфере советского влияния, извлекает из этого выгоду, во всяком случае в материальном отношении. В целом следует отметить, что сообщения многочисленных гостей, приезжающих в Улан-Батор из соседней Бурятской АССР, о том, что они видели, звучат более оптимистически, нежели монгольская информация о китайской политике во внутренней Монголии.

В 1964 году исполнилось сорок лет непрерывного советского влияния на Внешнюю Монголию. Немногочисленная элита МНР — около 40 тыс. членов Монгольской народно-революционной партии — обязана своим привилегированным положением режиму, поддерживаемому Советами. Правительственные и партийные чиновники, учителя, инженеры и ученые получили русское образование, зачастую непосредственно в СССР. Они знакомы с советскими институтами, говорят, читают и пишут по-русски, что открыло им мир XX столетия, примерно так же, как французская цивилизация в Африке, русская цивилизация отождествляется в сознании жителей нынешней Монголии с материальным и культурным прогрессом. Китай же, напротив, представляется им не только более угрожающим, но и более чуждым: лишь немногие жители МНР бывали в Пекине и уж совсем мало кто из них знает китайский язык. Сегодня Внешняя Монголия тяготеет скорее к Западу, нежели к Востоку.


Имеются свидетельства того, что китайские коммунисты — по крайней мере после смерти Сталина в начале 1953 года — . пытались вывести Внешнюю Монголию из изоляции, навязанной ей Советским Союзом, и покончить с монопольным советским влиянием в этой стране. В 1954 году во время визита Хрущева в Пекин Мао Цзэ-дун в своих беседах с советским лидером затронул и монгольскую проблему.

К середине 50-х годов китайцы несколько раз пробовали атаковать советские позиции: они начали оказывать помощь Внешней Монголии; на монгольских стройках появились тысячи китайских рабочих; было завершено строительство железной дороги, связывающей Пекин с Улан-Батором; кроме того средствами «культурного наступления» Китай пытался привлечь к себе монголов, нарушить их ориентацию на Россию. Поскольку этот период совпал с выводом советских войск из МНР, представляется правдоподобным, что руководители страны начали тревожиться по поводу китайских намерений, несмотря на существование советско-монгольского военного союза, заключенного в 1946 году. Этим, пожалуй, можно объяснить тот фант, что 14 и 15 мая 1957 года в Кремле Хрушев и Д. Дамба, первый секретарь ЦК Монгольской народной революционной партии, и соответственно премьер Булганин и премьер МНР Цеденбал подписали два пространных политических заявления, которым и Москва и Улан-Батор уделили много внимания.

В этих заявлениях подчеркивалась продолжающаяся заинтересованность Советов в делах Внешней Монголии, обещалось увеличение советской помощи монгольской экономике и неоднократно говорилось о роли Китайской Народной Республики. Много раз упоминалась «братская дружба», связывающая МНР с СССР и КНР, и отмечалась важность победы китайских коммунистов для будущего Дальнего Востока. Особенно показательным было следующее место в заявлении Булганина—Цеденбала: «Оба великих братских соседних государства гарантируют мир и спокойствие границ МНР»[144]. Итак после четырех десятилетий полной отрезанности от Внешней Монголии китайцы в 1957 году, казалось, вновь обрели опору в этом районе.

Китайское «наступление» на Внешнюю Монголию вызвало в 60-х годах резкое противодействие Советов. Пока что преимущество в этом политико-идеологическом, экономическом и культурном соревновании на стороне Советского Союза.

Перед лицом преобладающего советского влияния в МНР китайцы не решались бросить Советскому Союзу открытый вызов и продолжали вести в отношении Внешней Монголии «мягкую политику». Так было в конце 50-х и начале 60-х годов. В то время как Москва и Пекин все более взаимно ожесточались, причем Внешняя Монголия поддерживала русских в этом конфликте, китайская критика монгольской политики оставалась весьма умеренной. Больше того, китайцы терпели такие действия Внешней Монголии, которые можно было истолковать как провокационные.

Особенно показателен следующий пример: в декабре 1962 года премьер Цеденбал прибыл в Пекин для подписания соглашений — преимущественно на условиях, выдвинутых Монголией, — о границе с Китаем протяженностью 2600 миль[145]. Несмотря на такое явное доказательство благоразумия китайцев, Цеденбал, очевидно, счел необходимым вновь подчеркнуть, что он, как и прежде, поддерживает своего советского союзника. Обращаясь к большой праздничной толпе, он буквально ошеломил своих китайских хозяев, превознося «мирное сосуществование» и другие излюбленные тезисы советской внешней политики, против которых китайские лидеры особенно возражают.

Материальная помощь Китая Монгольской Народной Республике продолжается, несмотря на экономические трудности МНР и отсутствие должной оценки этой помощи Улан-Батором. Но новые предложения помощи со стороны Советского Союза и восточноевропейских стран, взятые вместе, в три или даже в четыре раза превосходят экономическую помощь Пекина[146]. Внешняя Монголия в течение долгого времени была Районом, которому уделялось мало внимания в советском экономическом планировании, но китайское соперничество не оставило русским иного выбора, кроме более полного удовлетворения монгольских требований помощи. О том, как выгодно воспользовалась МНР этой ситуацией, свидетельствует сооружение Дарханского промышленного комбината на севере. Замысел этого проекта первоначально возник у китайцев, но они были полностью отстранены от его осуществления. Советский Союз, Чехословакия и Польша взялись за сооружение ТЭЦ[147], кожевенного и цементного заводов, предприятия по выпуску сельскохозяйственных машин, кирпичного завода, вольных шахт и элеваторов.

В течение ряда лет Пекин пользовался некоторым влиянием на МНР благодаря посылке туда рабочей силы. Монголия нуждалась в китайских рабочих, ибо сами монголы предпочитали кочевой образ жизни или более выгодные строительные работы. Однако с 1962 года количество китайских рабочих в МНР быстро сократилось и теперь, по-видимому, совсем нерачительно. Не известно, является ли их отзыв результатом монгольских требований, советского нажима или китайской политики[148]. Так или иначе, но вакуум, образовавшийся в связи с отъездом китайцев, теперь как будто постепенно заполняется самими монголами и советскими рабочими, которые, возможно, приезжают из Бурятской АССР.

Еще менее успешным оказалось «культурное наступление» китайцев. Противодействуя попыткам Пекина вернуть этот район в китайскую сферу влияния, русские усилили здесь собственную пропагандистскую работу. В 1964 году житель Улан-Батора читает свою ежедневную газету «Унэн», что монгольски означает «Правда», то есть соответствует названию русской газеты «Правда». Сравнивая ту и другую, он обнаруживает, что передовые статьи обоих органов зачастую одинаковы. Если он недостаточно хорошо владеет русским, может изучать этот язык на вечерних курсах, открытых в рамках программы усиленного изучения русского языка, осуществление которой началось в 1963 году. Наиболее способные монгольские студенты поступают в советские университеты. (Очень немногие из них попадают в Пекин.) Тем временем в огромных масштабах проводится советская пропаганда, охватывающая все аспекты монгольской жизни 60-х годов и осуществляемая главным образом при посредстве Советско-монгольского общества дружбы: книги, журналы, радио, кинофильмы, фотовыставки, лекции, учебные группы и массовые митинги — все это постоянно напоминает гражданам Внешней Монголии о Советском Союзе. Во время ежегодного советско-монгольского месячника дружбы, предшествующего празднованию годовщины русской Октябрьской революции, эта деятельность достигает высшей точки.

Контакты между русскими и монголами заметно умножались за последние годы благодаря растущему числу приезжающих в Монголию советских делегаций. В состав этих делегаций входят ученые, писатели, художники, архитекторы, археологи, инженеры и техники, а также ветеринары и агрономы. Особенно тесным культурным связям между азиатскими территориями Советского Союза и МНР способствует то, что и здесь и там в письменности используется кириллицу, Пекин, стремясь не допускать советского влияния, предписал монголам, живущим во Внутренней Монголии, пользоваться латинским шрифтом.

Задача Китая осложняется еще и тем, что социальная, культурная и экономическая политика МНР в течение долгого времени была подражанием политике Советского Союза и что монгольский административный и партийный аппарат создан по советскому образцу и поддерживает тесные связи с соответствующими советскими органами. Так, Внешняя Монголия имеет свой Великий народный хурал, который соответствует Верховному Совету в Москве и, следуя советскому стилю. В 1963 году избрал в качестве заместителя председателя «знатную доярку». Когда был жив Сталин, МНР имела своего «маленького Сталина», маршала Чойбалсана, скончавшегося за год до смерти советского идола, а теперь, когда Советский Союз контролируется Хрущевым, Внешней Монголией правит его монгольский аналог, Цеденбал, который, подобно совстскому лидеру, является премьером своей страны и Первым Секретарем Монгольской народно-революционной партии. Эта партия в свою очередь организована по образу и подобию КПСС и поддерживает с ней тесные связи. Многие из ее работников подготовлены в СССР и выезжают на длительные сроки в Советский Союз, чтобы ознакомиться с «идеологической работой» КПСС. Так, весной 1964 года, когда Суслов, выступая на заседании Центрального Комитета КПСС, резко нападал на КПК, делегация Монгольской народно-революционной партии из высокопоставленных лиц находилась три недели в Советском Союзе.

Позиции Пекина в Улан-Баторе остаются слабыми; с самого начала китайско-советского конфликта лидеры МНР последовательно поддерживали советскую точку зрения по всем главным вопросам, разделяющим две великие коммунистические державы.


Решения исторических XX, XXI и XXII съездов КПСС неизменно принимались с одобрением в Улан-Баторе и находили отражение во внутренней и внешней политике Внешней Монголии. Однако в отдельных случаях, когда изменения в советской политике ущемляли монгольские национальные чувства, лидеры МНР были в нерешительности, следовать ли им за советским руководством или же остановиться на полпути к этой унификации, которой от них требовали. Особенно это подтверждается на примере десталинизации. Покойный маршал Чойбалсан, всячески поощрявший «культ своей личности», бил свергнут с пьедестала после того, как Хрущев выступил с нападками на маршала Сталина, и монгольская партия в Конце концов тоже начала бороться со сталинизмом в своей стране. Но прах Чойбалсана не был убран из мавзолея в Улан-Баторе, как это сделал Хрущев с прахом Сталина в кремле.

Со времени Московского совещания в 1960 году и до сегодняшнего дня монгольские лидеры безоговорочно равняются на своих советских учителей во всех главных международных вопросах, даже если это влечет за собой столкновение с китайцами. На XXII съезде КПСС и в дальнейшем они с ожесточением критиковали албанских врагов Советского Союза. Они яростно обрушивались на догматизм и ультралевацкие тенденции — то есть против китайцев, — но в адрес Тито они говорят только добрые слова.

Подобно Хрущеву, Цеденбал и его правительство осудили нападение китайцев на Индию. В радиопередаче из Улан-Батора 27 января 1964 года говорилось, что монгольский лидер отправил премьер-министру Неру послание, содержавшее следующий абзац, надо думать, вызвавший гнев китайцев:

«Монгольский народ радуется успехам, достигнутым индийским народом з укреплении его независимости и в развитии экономики и культуры страны. Мы убеждены, что дружественные отношения между монгольским и индийским народами будут развиваться и шириться в интересах мира в Азии и во всем мире. Я пользуюсь случаем, Ваше Превосходительство, чтобы пожелать Вам доброго здоровья и всего наилучшего, а также дальнейшего развития и процветания дружественному индийскому народу».

В дни кубинского ракетного кризиса монголы полностью поддерживали Хрущева. Например, в передовой статье, напечатанной в газете «Унэн» за 23 ноября 1963 года, говорилось, что «опасный кризис в районе Карибского моря получил мирное разрешение благодаря спокойной и мудрой политике Советского Союза». А человека, ответственного за эту политику, премьера Хрущева, улан-баторская пресса продолжала характеризовать как «мудрого и испытанного марксиета-ленинца». Эти термины никогда не применялись в отношении его соперника Мао Цзэ-дуна, чье имя вообще редко упоминается в документах, исходящих из Внешней Монголии.

В решающем вопросе о войне и ядерном оружии Москва имеет в лице Внешней Монголии стойкого союзника. Цеденбал и его коллеги время от времени подчеркивают необходимость мирного сосуществования и указывают на угрозу ядерной войны. Желая подчеркнуть свою поддержку советской политики, МНР поторопилась подписать Договор о частичном запрещении ядерных испытаний всего через три дня после того, как под ним поставили свои подписи Соединенные Штаты, Великобритания и СССР. О том, как монгольские лидеры относятся к связанным с этим вопросам, видно из редакционной статьи «Унэн» за 6 декабря 1963 года, содержащей следующий важный абзац:

«Основной политической проблемой на данном этапе является дилемма — война или мирное сосуществование. В Московском заявлении говорится, что в настоящий момент, когда мир разделен на две системы, единственно правильным принципом в международных отношениях является принцип мирного сосуществования между государствами с различными общественными системами, выдвинутый В. И. Лениным и пошедший себе отражение в Московском заявлении, в решениях XX и XXI съездов КПСС и в документах других коммунистических и рабочих партий. МНРП всегда руководствовалась и будет впредь руководствоваться этим принципом. Принцип мирного сосуществования между государствами с различными общественными системами никоим образом не является препятствием для революционного и национально-освободительного движения… Московский Договор о частичном запрещении ядерных испытаний — большая победа политики мирного сосуществования и шаг по пути предотвращения мировой войны. «Генеральная линия», выдвинутая руководителями Китайской Народной Республики в противовес генеральной линии международного коммунистического движения… является левацко-оппортунистической линией… позицией пустого теоретизирования…»

В целом монгольский подход к китайской проблеме вплотную сближается с советским курсом. В 1963 и 1964 годах антикитайский тон Улан-Батора усилился[149] и печать МНР добросовестно воспроизводила главные советские нападки на Пекин. Когда в начале апреля 1964 года «Правда» опубликовала засекреченный до того доклад Суслова, сделанный им 14 февраля на Пленуме Центрального Комитета КПСС, «Унэн» всего несколько дней спустя (8 апреля) поместила на своих страницах этот доклад, несмотря на содержавшиеся в нем суровые обвинения китайцев.

С обострением китайско-советского конфликта Москве стало важно заручиться верностью Внешней Монголии. Монголы Могут быть полезными в борьбе против попыток Пекина заглушить голос Москвы в организациях коммунистического Фронта афро-азиатского мира. В период, когда большинство азиатских коммунистических партий равняется на Пекин и когда почти все остальные колеблются, МНР играет важную роль, не давая Пекину утверждать, будто Москва представляет не более чем европейскую расу, белую и жирную. Оформляя в МНР витрину коммунизма в московском стиле, Советуй Союз может по крайней мере попытаться доказать азиатам, что его мероприятия более действенны, нежели те, что проповедует Пекин[150]. Из заброшенного, отсталого азиатского Сателлита Советского Союза Внешняя Монголия, таким образом, стала важной фигурой на шахматной доске советской стратегии.

Что касается близкого будущего, то Советский Союз достаточно силен в военном отношении, чтобы помешать китайской агрессии против МНР. Он также располагает достаточным организационным контролем, чтобы предотвратить или по крайней мере нейтрализовать инспирированную или поддержанную китайцами попытку государственного переворота в Улан-Баторе. Таким образом, прямое китайское наступление на господствующие советские позиции во Внешней Монголии представляется неправдоподобным. Но сильные советские (позиции отнюдь не застрахованы от медленной эрозии вследствие китайско-советского конфликта и советской политики обусловленной этим конфликтом.


Внешняя Монголия не осталась незадетой всемирной тенденцией к национализму, охватившей слаборазвитые страны. Возросшее в последние годы значение этой страны, усилившееся китайско-советское соперничество за ее приверженность, а также ослабление контроля Москвы в советской сфере влияния открыли новые возможности и стимулы для проявления монгольских национальных чувств. Эти чувства главным образом стремление к подлинной национальной независимости — сохранились, несмотря на советские усилия по ассимиляции Монголии, и, по-видимому, будут расти в будущем. И хотя подобные стремления не приносят китайцам непосредственной пользы в их борьбе с Москвой, они все же направлены не только против китайского владычества над Внутренней Монголией, но и против позиций Советского Союза в МНР.

Подтверждением этого служит серия «чисток», произведенных за последние несколько лет в рядах высшего улан-баторского руководства. Известно, например, что под нажимом русских член Политбюро Томор-Очир в сентябре 1962 года был смещен со своего поста и обвинен в шовинистических тенденциях в связи с его попытками прославления великого монгольского правителя Чингисхана, образ которого логически является знаменем панмонгольского национализма. Очевидно, по аналогичным причинам в декабре 1963 года впал в немилость Жамцын Ценд-аюш, второй секретарь ЦК и член Политбюро[151].

Контроль Советов над их бывшим сателлитом ослабляется также и в результате расширения международных контактов МНР. Советский упор на «международное социалистически разделение труда» и попытки предотвратить экономическую самостоятельность коммунистических государств привели к тому, что в 1962 году Внешняя Монголия стала полноправны членом контролируемого СССР Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ), что в свою очередь повлекло за собой интенсификацию связей МНР с коммунистическими странами Европы. Экономические и политические результаты этого, несомненно, стимулируют независимость мышления и политической линии Улан-Батора.

МНР также удалось, наконец, покончить с изоляцией от некоммунистического мира. Ее вступление в члены Организации Объединенных Наций принесло ей признание многих стран, в том числе Великобритании. Теперь Внешняя Монголия ведет торговлю с такими капиталистическими странами, как Япония, Англия, Австрия и Швейцария.

При сохранении нынешнего курса советской политики и продолжении китайско-советского конфликта можно предположить, что в оставшиеся годы этого десятилетия свобода Действий МНР и ее возможности «торговаться» с Советским Союзом будут возрастать. Внешняя Монголия не разделяет взглядов коммунистического Китая на международное положение; ей не свойственна воинственность Пекина, и она опасается китайского, а не американского «империализма». Поэтому Внешняя Монголия вряд ли полностью откажется от защиты, которую ей обеспечивает союз с СССР. Можно, однако, предположить, что в последующие годы правительство Улан-Батора будет решительно добиваться от Москвы более Реальной независимости и что в ходе этого торга МНР временами будет ходить с китайской карты, чтобы добиться большей свободы в отношениях с Советским Союзом.

Северная Корея

Корейская Народно-Демократическая Республика (КНДР), занимающая северную половину разделенной Кореи, Управляется из своей столицы Пхеньян жестким коммунистическим режимом, в котором Трудовая партия Корен монополизировала власть. Вождь партии Ким Ир Сен является также главой северокорейского правительства и главнокомандующим вооруженными силами республики.

Предыдущая жизнь Ким Ир Сена затерялась в тумане коммунистической мифологии. Однако точно известно, что он уроженец Кореи, много лет жил в Советском Союзе и в доенный период действовал в рядах партизан, сражавшихся против японцев в Маньчжурии. После второй мировой войны Ким Ир Сен вместе с войсками Красной Армии вернулся на родину, как говорят, в форме советского майора. С тех пор он действует с такой жестокостью и умением интриговать в борьбе против своих соперников, что напоминает в этом отношении Сталина.

В течение десятилетия Ким Ир Сен добивался сосредоточения в своих руках всей власти в Северной Корее. К 1958 году ему удалось искоренить всех своих распознаваемых соперников: репатриантов из Китая, известных под названием «яньаньской фракции»; «советскую фракцию», состоявшую из корейских коммунистов, вернувшихся на родину из СССР, и различные коммунистические и некоммунистические группы, составлявшие несколько «внутренних фракций»[152]. Вопреки явно выраженной склонности корейцев к междоусобицам и фракционной борьбе власть Ким Ир Сена над и миллионами северокорейцев в настоящее время как будто прочна.

Северная Корея граничит с СССР в своем северо-восточном «углу» и имеет длинную границу с коммунистическим Китаем. Поддержка со стороны одной из этих держав (а еще лучше со стороны и той и другой) остается важным фактором до тех пор, пока у 38-й параллели противостоят друг другу коммунистические и антикоммунистические вооруженные силы. Раздел полуострова наводит на мысль о третьем решающем моменте, определяющем политику КНДР. Пока в Южной Корее размещены американские войска и существует ясное обязательство США защищать Корейскую республику от внутренней и внешней коммунистической агрессии, Пхеньян не может ожидать воссоединения страны на коммунистических условиях. Более того, присутствие США в Северо-Восточной Азии рассматривается в северокорейской столице не только как препятствие на пути к достижению коммунистических целей, но и как потенциальная угроза самому существованию коммунистического режима.

Поэтому Северная Корея во многих отношениях стоит перец теми же проблемами и осаждается теми же заботами, что и Северный Вьетнам и коммунистический Китай. Всем им приходится бороться с соперничающими правительствами, поддерживаемыми Соединенными Штатами. Все они не получили полного международного признания и не в состоянии добиться доступа в Организацию Объединенных Наций. Все хотят объединить свои разделенные страны под коммунистическим правлением, но это их желание разбивается о сопротивление некоммунистического мира, и особенно Соединенных Штатов. Поэтому озабоченность действиями «империализма США» играет главную роль в политике коммунистического Китая, Северной Кореи и Северного Вьетнама, но не коммунистической Внешней Монголии, режим которой не ущемляется непосредственно присутствием американских вооруженных сил в Азии.


До начала корейской войны 1950—1953 годов Северная Корея и Ким Ир Сен находились под строгим советским контролем и внутренняя политика Кореи следовала советскому примеру. Но в 50-х годах ряд факторов обусловил снижение советского и усиление китайского влияния в коммунистической Северной Корее: успешный захват власти Мао Цзэ-дуном в 1949 году; массовое участие китайских «добровольцев» в корейской войне на стороне северокорейцев; пребывание китайских вооруженных сил в Северной Корее даже после перемирия 1953 года; внутренняя борьба в среде советского руководства после смерти Сталина в том же году; последовавшие за этим затруднения Советов в смысле контролирования событий в Восточной Европе; менее воинственная антиамериканская линия хрущевского режима и настояния Хрущева на десталинизации (что, очевидно, претило настроенному на сталинистский лад Ким Ир Сену). К 1956 году советское и Китайское влияния на решения Северной Кореи, по-видимому, достигли равновесия, что дало Ким Ир Сену большую свободу выбора между советскими и китайскими образцами и политикой. Показательно, что, когда позиции Ким Ир Сена оказались под угрозой во время последней фазы фракционной борьбы в 1956 году, оба его коммунистических соседа послали (или Ким Ир Сен попросил их послать) в Пхеньян высокопоставленных арбитров, а именно маршала Пын Дэ-хуая и заместителя премьера Анастаса Микояна.

К 1960 году прокитайская ориентация Ким Ир Сена стала предметом внимания общественности. Однако в послесталинском коммунистическом мире появилась возможность того, чтобы тот или иной коммунистический режим встал на идеологические и внешнеполитические позиции Москвы или Пекина, не обязательно подчиняя себя при этом их диктату и не подражая их внутренней политике. Это, пожалуй, подтверждается примером Северной Кореи в 60-х годах.

Со времени Бухарестского совещания представителей Коммунистических партий в июне 1960 года и на всех последующих международных встречах, на которых происходили столкновения между Москвой и Пекином, Трудовая партия Кореи все более определенно и открыто поддерживала политические позиции китайцев. Однако в самой Северной Корее Ким Ир Сен обнаружил все усиливающуюся тенденцию к самопрославлению: он и специалист по партизанской войне[153], и мудрый плановик, и теоретик — и все чаще стал настойчиво подчеркивать необходимость «самостоятельного» курса. В этом, быть может, частично отразилась реакция Ким Ир Сена На экономическое давление Москвы, пытавшейся заставить его согласиться с советской политикой. Но под руководством Ким Ир Сена корейские коммунисты, видимо, намечают свой собственный курс — курс «кимизма», не являющегося ни маоизмом, ни хрушевизмом.

Северная Корея не последовала за Мао Цзэ-дуном, когда он проводил свою камланию либерализации под лозунгом «Пусть расцветают сто цветов». Утверждение, будто северокорейское движение «Крылатый конь», рассчитанное на огромное ускорение развития корейской экономики, было подсказано китайским «большим скачком вперед» 1958 года, представляется сомнительным. (Северокорейцы подчеркивают, что их движение началось в декабре 1956 года[154], когда китайцы еще и не думали о столь смелых экономических экспериментах.) Сельскохозяйственная политика Северной Кореи представляет собой нечто большее, чем простую копию китайского образца; то же относится и к ее программе индустриализации. По результатам и та и другая оказались намного успешнее того, что достигли китайцы. Даже сегодня, когда Ким Ир Сен присоединился к Мао по ключевым идеологическим вопросам, создается впечатление, что северокорейская внутренняя политика проводится независимо от советов Пекина. Так, в письме, разосланном Центральным Комитетом Трудовой партии Кореи ее членам (осень 1963 года), говорилось, что отныне главные силы партии должны быть направлены на производство потребительских товаров, «чтобы в течение одного или двух лет добиться эпохального повышения жизненного уровня». Это письмо написано в тоне, напоминающем скорее Хрущева, тоже ратующего за товары широкого потребления, нежели Мао, призывающего к ограничениям:

«Партия намерена полностью осуществить вековые чаяния народа, который хочет жить в домах, крытых черепицей, хочет носить шелковые одежды, хочет есть рис и суп с мясом И вести культурный образ жизни. Мы должны разрешить все задачи, чтобы наш народ мог жить зажиточной и культурной жизнью, какой живут другие народы…»[155]

Пхеньянская пресса отзывается о китайских коммунистах куда лучше, чем о русских. Например, осенью 1963 года северокорейская печать критиковала «Всемирную историю», выпущенную Академией наук СССР, за умаление вклада Кореи в историю и снижение роли партизан Ким Ир Сена, назвав все это «достойным крайнего сожаления» и «нетерпимым»[156]. Корейские газеты характеризуют советский вклад 6 послевоенные усилия Кореи как «духовную и материальную помощь в деле нашего восстановления после войны», но коммунистический Китай превозносят куда горячее: «…китайские народные добровольцы продемонстрировали свой подлинно нравственный характер интернациональных бойцов. Они защищали каждое дерево, каждый стебель травы как свои собственные и во время жестокой битвы делили с корейским народом радость и горе»[157].

С самого начала китайско-советского конфликта Северная Корея симпатизировала идеологическим и внешнеполитическим позициям Китая, но в конце 50-х и начале 60-х годов эта симпатия переросла в поддержку. На первых порах поддержка, хотя и недвусмысленная, все еще формулировалась так, что допускала примирение между Пекином и Москвой На основе воинствующей антиамериканской политики. На XXII съезде КПСС Ким Ир Сен присоединился к китайцам, защищая албанцев от обвинений Хрущева. В своем последующем докладе Центральному Комитету Трудовой партии Кореи в ноябре 1961 года он восхвалял Советский Союз как авангард международного коммунизма, но не поддержал осуждение Сталина. Линия Ким Ир Сена сводилась к тому, что, мол> все это внутренний советский вопрос, не имеющий значения для Трудовой партии Кореи, и что коммунистические партии, будучи полностью равноправными и независимыми, должны свободно решать, желают ли они делиться друг с другом своим опытом. Он намекнул, что не видит причин следовать советам Хрущева[158]. И действительно, вскоре после этого он направил дружественное приветствие албанцам[159] и поносил югославских ревизионистов, отказался проводить у себя какую бы то ни было десталинизацию и поддержал китайское, а не советское истолкование китайско-индийского конфликта о границе.

До сих пор еще не было прямых северокорейских нападок на Хрущева и «современных советских ревизионистов». Одной из причин относительной сдержанности Ким Ир Сена, быть может, явился государственный переворот в Южной Корее, совершенный Пак Чжон-хи в мае 1961 года. Видимо, этот переворот вызвал в Пхеньяне опасение вторжения с юга. Ким Ир Сену, судя по всему, были нужны военные гарантии как со стороны СССР, так и со стороны Китая. Он посетил советскую столицу 6 июля, а через несколько дней и Пекин подписания двусторонних военных пактов. Своим первым маршрутом он подтвердил, насколько для него, как и прежде, важна поддержка Советского Союза против любой угрозы извне.

Когда после кубинского «ракетного кризиса» в июле 1962 года вновь разгорелся китайско-советский конфликт, обострявшийся затем на протяжении 1962 и 1963 годов, Ким Ир Сен был вынужден ясно определить свою позицию, даже если это влекло за собой риск оказаться в антагонистических отношениях с Советами. И если решение Ким Ир Сена можно было понять из его действий в 1961 году, то его заявления в 1962 году и впоследствии давали представление о том, как далеко он готов пойти, противодействуя хрущевской политике «мирного сосуществования».

Ким Ир Сен критиковал политику Хрущева на Кубе как умиротворение «империализма США». Он отказался участвовать в «социалистическом разделении труда» в рамках СЭВа. а у себя в стране подчеркивал необходимость экономической самостоятельности. В 1963 году прекратился выпуск корейского издания покровительствуемого Советами журнала «Проблемы мира и социализма». В июне того же года Цой Ен-ген, президент КНДР, и китайский президент Лю Шао-ци опубликовали совместное заявление, в котором «с удовлетворением» отмечали свое «крепнущее единство в общей борьбе против империализма и современного ревизионизма»[160]. В августе официальная газета «Нодон синмун» и радио Пхеньяна выступили против Договора о частичном запрещении ядерных испытаний как «практически лишенного смысла», но в отличие от китайцев не обвинили Хрущева в намерении помешать Китаю получить ядерное оружие[161].

Выводы, к которым пришла Северная Корея по главным вопросам, разделявшим Китай и Советский Союз, были изложены в 1963 и 1964 годах в ряде политических заявлений. Особенно важной в этом отношении была пространная передовая «Нодон синмун» за 27 января 1964 года, которую широко цитировали в своих публикациях китайские и японские коммунисты. Официальный голос Северной Кореи обвинял «современных ревизионистов» и «некоторых лиц» (подразумевался Хрущев) за упорное отстаивание ими стратегии «мирного сосуществования», за стремление убедить афроазиатские и латиноамериканские народы не вести национально-освободительную борьбу. Такая стратегия, писала газета, вызывает «недуг мира» и может привести к «идеологическому разоружению» революционного движения, особенно в афроазиатском и латиноамериканском районах, этих «главных районах» решающей борьбы против «империализма США», северокорейцы, так же как и Мао, отрицали, что появление ядерного оружия изменило характер войны и что в ядерный век местные и революционные войны связаны с серьезной проблемой их возможного перерастания в ядерную войну, наконец, в редакционной статье говорилось, что разногласия, возникшие в международном коммунистическом движении, приобрели теперь принципиальный характер и что «марксисты-ленинцы, несправедливо исключенные из некоторых партий», имеют право создавать собственные (соперничающие) партийные организации.

Это заявление точно отражало взгляды коммунистического Китая. Воинственная, националистическая, антизападная по тону, делающая главный упор на Азию, нацеленная на изменение статус-кво, эта позиция больше устраивала молодой революционный и ярко выраженный националистический режим Пхеньяна, нежели компромиссная с виду, рассчитанная на долгий срок и ориентированная на Запад политика Хрущева. Кроме того, и это еще важнее, китайские стратеги надеялись, что в обозримом будущем Ким Ир Сен станет править уже во всей объединенной коммунистической Корее.

Стремясь к достижению этой главной цели, Ким Ир Сен ведет политику, направленную на подрыв позиций США в Южной Корее (необходимая прелюдия к захвату власти коммунистами) путем действий на двух фронтах. На международной арене Северная Корея оказывает шумную и ощутимую (в рамках ее скромных возможностей) поддержку всем движениям, режимам, организациям, проектам и отдельным лицам, которые выступают против Соединенных Штатов и которые могли бы сковать их силы или ресурсы. Любой международной организации, заявляющей о своей оппозиции «империализму США», любой пропагандистской камлании, направленной против Соединенных Штатов, будь то в Панаме или в Африке, обеспечена активная поддержка Северной Ко реи. Ким Ир Сен, мобилизовавший несколько сотен тысяч пропхеньянски настроенных корейцев, живущих в Японии, уделяет много внимания установлению тесных связей с японскими коммунистами и левыми социалистами и последовательно старается направить их по пути антиамериканского радикализма. Вызов, брошенный Фиделем Кастро Соединенным Штатам, значительно укрепил дух Пхеньяна и пользуется полной поддержкой Северной Кореи. Далекая Куба стала получать помощь; из Пхеньяна в Гавану направляются инженеры; между Северной Кореей и Кубой идет непрерывный обмен делегациями. В то же время становятся более тесными отношения между Северной Кореей и Северным Вьетнамом, ибо у них один и тот же противник, и, кроме того, на своих разделенных территориях они имеют дело с одинаковыми в известной степени проблемами. Причину такой стратегии Ких Ир Сен раскрыл в одном важном заявлении, которое он еде лал в 1955 году (заявление напечатано в его «Избранны* произведениях»): «Если в одиночку нам было бы трудно бороться против американского империализма, то в условия*-когда ему придется распылить свои силы по всему земному шару, нам сравнительно нетрудно победить его»[162].

В свете воинственных международных и идеологических позиций Ким Ир Сена его выпады против Южной Коре" (этого главного фронта) выглядят не очень агрессивными-Но, подобно Мао, Ким Ир Сен не забыл уроки корейской войны и понимает, с каким риском связаны воинственные акции.

Чтобы завладеть Южной Кореей с помощью преимущественно политических средств или путем восстания, Ким ИР Сену необходимо прежде всего добиться вывода американских войск из этого района. Поэтому, как и северные вьетнамцы, он добивается создания в Южной Корее антиамериканского «фронта освобождения», который мобилизовал бы национальные чувства корейцев и способствовал достижению коммунистических целей. И хотя попытки Ким Ир Сена создать действенный «фронт освобождения» в Южной Корее до сих пор остались совершенно безуспешными, северокорейские коммунисты, судя по всему, не отказались от этого плана. Вместе с тем они обратились к южным корейцам с предложением создать конфедерацию «после вывода иностранных войск и устранения иностранного влияния» и после сокращения обеими сторонами своих вооруженных сил. В такой конфедерации коммунисты, естественно, рассчитывают господствовать над своими противниками, тем более потому, что, как они уточнили, до полного воссоединения «существующие общественные и политические системы» в обеих Кореях будут сохранены. Подобная ситуация могла бы создать социально-политические условия для коммунистического восстания и в конце концов захвата власти.

Если китайско-советский конфликт и впредь будет давать Пхеньяну возможность политического выбора, Ким Ир Сен, вероятно, станет поддерживать Китай, поскольку воинственная стратегия Пекина выражает взгляд на международную обстановку, весьма похожий на тот, что преобладает в Пхеньяне, и в большей мере, нежели кремлевская стратегия «мирного сосуществования», согласуется с целями северокорейского коммунистического режима. Это тем более верно, так как геополитическое положение Северной Кореи позволяет ей в любое время рассчитывать на советскую поддержку, если влияние Пекина в Пхеньяне станет слишком сильным.

Северный Вьетнам

Партия трудящихся Вьетнама, правящая Демократической Республикой Вьетнам (ДРВ) — Северным Вьетнамом,— представляет собой для политического исследователя довольно сложную проблему. На протяжении последних лет ее ориентацию можно было не без известных оснований называть то «пропекинской», то «промосковской», то «нейтральной». Ее изменчивый курс, так контрастирующий с курсом партий Внешней Монголии или Северной Кореи, отражает ту дилемму, с которой северовьетнамские коммунисты столкнулись в результате советско-китайского спора, и подчеркивает суровые ограничения, налагаемые на политику Вьетнама непрочными внутренними и внешними позициями этой страны.

Так же как Внешняя Монголия и Северная Корея, ДРВ имеет длинную общую границу с Китаем. Но в отличие от двух азиатских коммунистических государств Северный Вьетнам не имеет надежного тыла — общей границы с СССР. Помощь Советов ханойскому режиму идет через огромные пространства Китая или по длинному и дорого обходящемуся морскому пути.

Подобно Корее, а в последнее время и Монголии, Вьетнам составляет часть китайской сферы влияния. Всегда, когда Китай бывал сильным, он выступал как экспансионистское государство. Поэтому в течение долгих периодов своей истории Вьетнам был колонией или находился под властью своего северного соседа. В противоположность корейцам или монголам вьетнамцы неизменно и решительно сопротивлялись такому подчиненному положению. Вот почему их история отмечена множеством ожесточенных столкновений с китайскими захватчиками. Уже в недавнее время северовьетнамский народ вновь убедился в оправданности своего недоверия к китайцам и страха перед ними, когда после второй мировой войны китайские оккупационные силы грабили их страну грубо обращались с населением. Даже сегодня, когда столько говорится о китайско-вьетнамской дружбе, северовьетнамский режим продолжает заменять географические названий китайского происхождения, напоминающие о «китайской (прошлом» Вьетнама[163]. Вот почему недоверие к Китаю укоренилось во Вьетнаме глубже, чем в Корее.

Между Вьетнамом и Кореей, несомненно, существуют важные параллели. Обе страны разделены. Коммунистические режимы в их северных частях стремятся распространить свою власть на юг, встречая при этом местное сопротивление, поддерживаемое США. Но если северокорейский режим временами может опасаться вторжения с юга, то все же после окончания корейской войны ситуация на полуострове была относительно стабильной, и вот уже более десяти лет здесь не было никаких военных действий. Но северовьетнамский режим ведет активные военные и подрывные операции за пределами своих границ. Хорошо известны прочные связи между Вьетконгом в Южном Вьетнаме и его коммунистическим союзником на севере. И хотя ханойское правительство не желает брать на себя ответственность за деятельность политической организации вьетконговских партизан, Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама, по-видимому, продолжает работать под руководством Ханоя. ввиду присутствия в Южном Вьетнаме войск США и растущих масштабов операций мятежников и контрмятежников ханойскому режиму приходится в большей мере, чем Пхеньяну, заботиться о том, чтобы заручиться поддержкой обеих больших коммунистических держав.

Эта потребность в китайской и советской поддержке особенно велика в связи с неизменно катастрофическим состоянием экономики ДРВ. Если сегодняшняя Северная Корея и не является процветающей страной, то она по крайней мере значительно продвинулась вперед и имеет вполне устойчивую экономику. А вот Северный Вьетнам все еще находится в положении малой страны, у которой нет не только индустриальной базы, но и достаточного количества продовольствия для ее населения. Поскольку ввоз продовольствия останется на некоторое время необходимым и поскольку отдаленное еще решение проблем Северного Вьетнама будет возможно лишь три более высокой степени индустриализации, зависимость от помощи извне продолжает оставаться существенным фактором, определяющим политику Ханоя. Северный Вьетнам вынужден добиваться максимальной экономической помощи от Китая и Советского Союза, иначе ему не выдержать быстрого темпа индустриализации. В прошлом Китай оказывал ему большую часть помощи, однако Советский Союз поставлял сюда столь необходимое сложное промышленное оборудование и вооружение.

Но даже при этих обстоятельствах ДРВ существовала в установке почти непрерывного экономического кризиса. 1963 год Ханой официально назвал годом «бесчисленных трудностей». Нормирование продовольствия продолжается. Ханойский режим не может себе позволить отойти ни от Китая, ни от СССР. Значение первого вполне очевидно, однако один лишь Советский Союз в состоянии поставлять промышленное оборудование, которое Китай не производит или не может выделить для Северного Вьетнама, а ведь именно в чем так отчаянно нуждается эта страна. Только воссоединение с Южным Вьетнамом или восстановление торговых каналов, по которым продовольствие текло с богатого сельскохозяйственного юга на север, могло бы разрешить острую продовольственную проблему и обеспечить внутреннюю устойчивость ДРВ. Именно этим в значительной мере объясняются: 1) широкая поддержка, оказываемая ханойским режимом партизанской борьбе на юге, несмотря на сопряженный с ним риск, 2) предложения Национального фронта освобождения Южного Вьетнама о нейтрализации Южного Вьетнама[164] и 3) предложения Хо Ши Мина (представленные на специальном политическом совещании 27 марта 1964 года) о том, чтобы обе зоны, то есть Северный и Южный Вьетнам, впредь до воссоединения приступили к экономическому обмену.

Трудное положение ДРВ осложняется еще и внутренним поолитическим напряжением, обостряющимся под влиянием китайско-советской распри.

СРВ возникла в 1954 году в результате Женевского соглашения о перемирии. С тех пор ею руководит Хо Ши Мин, великий старец международного коммунизма. Деятельность началась с ранней поры Коминтерна[165] и протекала во Франции, СССР, Китае и большей части Азии. Как ветеран с большим международным опытом, участник (или инициатор) многих азиатских революций и один из наиболее искусных практиков «мирного» и насильственного захвата власти, Хо пользуется большим авторитетом во всем коммунистическом мире и является предметом поклонения: «Его румяное лицо, его приветливые глаза, его свежая улыбка излучают столько любви в наши сердца и распространяют столько энтузиазма и уверенности во всей стране… блестящий вождь нашей партии… мы внимательно прислушиваемся к советам дяди Хо… самый совершенный, самый законченный образец социалиста и коммуниста в нашей стране»[166].

Более трех десятилетий Хо руководил коммунистической организацией Юго-Восточной Азии, некогда известной под названием Индокитайской коммунистической партии, «юрисдикция» которой распространялась на Вьетнам, Лаос, Камбоджу и в известной степени на Таиланд и Бирму. Ее прямым потомком является нынешняя Партия трудящихся Вьетнама[167]. Даже сегодня интересы и замыслы Хо выходят далеко за пределы Вьетнама.

К несчастью для Хо, его северовьетнамская база власти несоизмерима с его престижем. Хотя, подобно Тито, он сумел прийти к власти главным образом собственными силами, нуждается в китайской (а также и в советской) поддержке для достижения своих целей — для создания экономически сильного Северного Вьетнама, воссоединения разделенной страны под коммунистической эгидой и установления коммунистического контроля над соседними невьетнамскими районами. Поскольку Пекин, судя по всему, рассматривает Юго Восточную Азию как сферу китайского влияния и поскольку вооруженные восстания в Южном Вьетнаме и Лаосе ущемляют не только местные интересы, но и интересы великих держав и к тому же влекут за собой международные осложнения, задача Хо весьма трудна, ибо он должен примирить свой собственные интересы с интересами двух великих коммунистических держав. Но так как в конце 50-х годов интересы и стратегия Китая и Советского Союза все больше расходились, Хо пришлось заняться крайне нелегким балансированием либо угождать Москве, не вызывая недовольства Пекина, либо, наоборот, если это было необходимо, занимать некую среднюю позицию и не срываться вниз.

В этих условиях, несмотря на авторитет и престиж Хо Ши Мина, во Вьетнаме начали возникать прокитайские и просоветские фракции в масштабах, совершенно неизвестных во Внешней Монголии или в Северной Корее. (Быть может здесь следует говорить о сплочении элементов, веривших, что для Вьетнама выгоднее стать на сторону либо одной, либо другой из двух больших коммунистических держав.) Подобные разногласия тактического порядка переплетаются с давнишним ожесточенным личным антагонизмом между лидерами партии, которых сдерживает лишь престиж и проницательность стареющего Хо[168].

Не в его характере прибегать к партийным чисткам, и как будто нет у него соперника, готового бросить ему вызов. Но все же ему не удалось предотвратить ожесточенную борьбу за положение среди его заместителей и потенциальных преемников, объединившихся в соперничающие фракции. Промосковскую фракцию возглавляет генерал Во Нгуен Зиап (старый партизанский стратег и победитель под Дьен-Бьен-Фу), который продолжает командовать весьма могущественными вооруженными силами ДРВ, а пропекинскую фракцию — Чыонг Тинь, партийный лидер, получивший подготовку в Китае, и большой поклонник Мао Цзэ-дуна.

Ясно, что Хо Ши Мин, его Партия трудящихся Вьетнама и все дело коммунистического Северного Вьетнама могут только лишь проиграть из-за китайско-советских разногласий и что полный разрыв между Москвой и Пекином способен вызвать серьезный разлад в этой партии. Поэтому в последние годы Хо и его сторонники использовали все свое влияние и Дипломатическое искусство, чтобы предотвратить такую возможность.


Придерживаясь среднего курса между Москвой и Пекином, по крайней мере до середины 1963 года, Хо сумел обеспечить себе помощь со стороны обеих держав и сохранить их доброжелательство. До сего времени Ханой не отдавал предпочтения ни русским, ни китайцам. Если во Вьетнам прибыла какая-нибудь китайская экономическая, политическая, военная или культурная миссия, то, как правило, вскоре после этого приезжала аналогичная советская. Так, в январе года Ханой с радостью встретил чехословацкого президента Антонина Новотного, видного представителя мягкой хрущевской политики мирного сосуществования. А в мае сюда приехал Лю Шао-ци, известный сторонник жесткого антиимпериалистического курса[169]. Всякий раз, когда вьетнамские делегации направлялись в Москву, они останавливались и в Пекине, а по возвращении обратно в Ханой хвалили обе стороны, причем эти похвалы взвешивались с дипломатической тщательностью.

В июне 1960 года, когда на Бухарестском совещании Советский Союз столкнулся с китайско-албанской коалицией, вьетнамцы действовали в качестве посредников. Точно так же они поступили и на ноябрьском совещании в Москве. На XXII съезде КПСС в октябре 1961 года Хо избегал каких-либо прямых упоминаний об албанском вопросе, вызывавшей столько споров[170]. Он угодил Чжоу Энь-лаю, исчезнув со съезда, и снискал себе расположение своих советских хозяев-оставшись на некоторое время в Советском Союзе. Показательно, однако, что, когда в конце этого года в Ханой прибыла китайская военная миссия и предложила заключить военный пакт, Хо не обнаружил особого энтузиазма по этому поводу и вопрос был на время отложен. Когда Китай критиковал действия Хрущева в период «ракетного кризиса», северовьетнамские комментаторы предпочитали делать упор на мужественном поведении Кастро перед лицом «империализма США». Когда китайцы напали на Индию, в Ханое признавали, что Китай «прав», но с большим интересом говорили, как обычно, о «зловещей роли», которую «империализм США» якобы сыграл в этом достойном сожаления деле.

В проведении своей внутриполитической программы Ханой отбирал из китайской и советской политики те элементы, которые казались наиболее подходящими для Вьетнама[171]. В середине 50-х годов здесь преобладали китайские образцы, но после катастрофического сельскохозяйственного кризиса 1956 года (ответственность за него была возложена на прокитайски настроенного Чыонг Тиня) и после того, как инспирированная китайцами программа либерализации под девизом «Пусть расцветают сто цветов!» выявила существование серьезных антиправительственных настроений среди северовьетнамской интеллигенции, ДРВ стала все меньше следовать китайскому примеру. Во Вьетнаме не было никакого «большого скачка вперед», не было никаких коммун в китайском стиле.

Подобно любой другой коммунистической партии, агрессивно добивающейся изменения статус-кво, партия Хо Ши Мина никогда не соглашалась с югославскими теориями. Имя Тито было предано анафеме, особенно с 1958 года, а слово «ревизионизм» стало в Ханое ругательством. В соответствии с такой идеологической позицией вьетнамский перечень «социалистических государств» всегда включал в себя Албанию, которая обменивалась с северовьетнамскими лидерами дружественными приветственными посланиями.

Но по мере того, как разрыв между китайцами и русскими увеличивался и обе стороны начали настаивать на том, чтобы коммунистические партии заявили, с кем они заодно, Хо, пожалуй, стал опасаться, что, следуя трудному промежуточному курсу, он может оттолкнуть от себя обе державы и оказаться на мели. Есть свидетельства того, что в 1963 году среди ханойских коммунистов шли жаркие споры о сравнительных достоинствах китайской и советской политики. По другим данным известно, что и Москва, и Пекин оказывали на северовьетнамцев значительное давление, требуя от них четкого определения своих позиций. Наконец, в августе 1963 года, когда Советский Союз и западные ядерные державы подписали Договор о частичном запрещении ядерных испытаний, Хо Ши Мину стало уже почти невозможно продолжать ходить по натянутому канату. Хо присоединился к Китаю и отказался подписать этот договор.

Хотя отказ Хо подписать Договор о частичном запрещена ядерных испытаний, казалось бы, явился поворотным пунктом в северовьетнамской политике по отношению к Москве и Пекину, в действительности резкое изменение ориентации Ханоя могло произойти еще в мае 1963 года, когда Лю Шао-ци посетил Вьетнам и заявил, что примирение между Китаем и Россией немыслимо, пока Хрущев придерживается своих взглядов. Возможно, в связи с этим между обеими странами был заключен тайный оборонительный союз.

В течение последних месяцев 1963 и в начале 1964 года появилось много новых признаков более тесного сближения с Пекином Партии трудящихся Вьетнама. 27 декабря 1963 года было опубликовано одно северовьетнамское заявление, что нельзя говорить, будто «империализм США» «продляет добрую волю» (как это сделал Хрущев, говоря о президенте США); что народ Южного Вьетнама никогда не станет «просить империалистов США о мире любой ценой»; что южновьетнамские революционеры пользуются мощной поддержкой афро-азиатских и латиноамериканских народов (о Советском Союзе ни слова!). Заявление заканчивалось следующим и словами, из которых явствовало намерение акцентировать повстанческую борьбу в Южном Вьетнаме.

«Настоящим мерилом отношения любого человека к американскому империализму, к национально-освободительному двжению, к движению за демократию и мир и к марксистско-ленинскому учению является то, как он поддерживает Юг (то есть южновьетнамских повстанцев) — полностью, в некоторой степени или же совсем никак. В известном смысле можно сказать, что отношение человека к революции в южной части нашей страны — это линия, разделяющая революционеров и нереволюционеров»[172].

Этому заявлению предшествовала передовая статья в официальной газете «Нян зан», которая ухитрилась отметить русскую Октябрьскую революцию, ни разу не упомянув ни КПСС, ни ее вождя Хрущева. В дальнейших статьях и политических заявлениях подчеркивалась важная роль насилия в революции, умалялись значение ядерного оружия и опасность перерастания обычной войны в ядерную, а также (в противоположность советским утверждениям) отмечалось,что главным районом борьбы за коммунизм являются афро-азиатские и латиноамериканские страны. Наконец, первый секретарь Партии трудящихся Вьетнама Ле Зуан в партийном журнале «Хок Тап» («Учеба») (февральский номер за 1964 год) воздал хвалу Мао Цзэ-дуну. Он писал: «Именно КПК, возглавляемая товарищем Мао Цзэ-дуном, наиболее удовлетворительным образом выполнила указания великого Ленина».

Можно ли сказать, что таким образом Хо Ши Мин окончательно и бесповоротно примкнул к Пекину? Так, конечно, может показаться. Однако в свете соображений, высказанных при анализе северовьетнамской дилеммы, и учитывай множество прошлых зигзагов в стратегии Хо, пожалуй, не следует делать поспешных выводов. Нельзя забывать, что даже в начале 1964 года в противоположность китайцам и корейцам вьетнамцы воздерживались от прямых нападок на Хрущева и его политику. Более того, в коммюнике, опубликованном в связи с пленумом Центрального Комитета Партии трудящихся Вьетнама, состоявшимся в декабре 1963 года, догматики и сектанты (так Советы называют китайцев); хотя и мимоходом, но по-прежнему объявлялись врагами; при этом подчеркивалось, что партия четко отличает «ревизионистскую клику Тито, лакея империализма», от «людей находящихся в рядах международного коммунистического движения и ошибочно разделяющих ревизионистские или правооппортунистические взгляды» (то есть Хрущева). Китайцы уже давно перестали делать такое различие. Показательно и то, что в статье об итогах декабрьского Пленума Центрального Комитета (1963 год), помещенной в журнале «Хок Тап» (февральский номер 1964 года), Ле Зуан писал стремлении Партии трудящихся Вьетнама «разоблачать современный ревизионизм» и «крепить солидарность мирового коммунистического движения и социалистического лагере особенно солидарность СССР с Китаем». В статье говорилось и о «правых элементах» среди партийных кадров. Сначала 1964 года «советское крыло» Партии трудящихся Вьетнама уже не подвергалось нападкам.

Было бы удивительно, если бы северовьетнамцы не старались по-прежнему держать открытыми двери для уравновешивающего влияния Советского Союза, ибо только могущество Советов способно предотвратить превращение Северного Вьетнама в сателлита коммунистического Китая.


В итоге мы видим, что три коммунистических (азиатских) государства, расположенные на территории, по традиции входящей в китайскую сферу влияния, весьма по-разному отнеслись к китайско-советскому конфликту.

Внешняя Монголия, прочно связанная с Москвой, извлекла выгоду из последствий китайско-советского раскола: ее экономическое развитие ускорилось; она смогла расширить свои международные контакты, обрела большую свободу Действий, избавившись от прямого советского контроля, поручила больше возможностей «торговаться» с Советским Союзом. При этом ей по-прежнему обеспечена защита Советов от китайской экспансии.

Северная Корея находится в положении, позволяющем ей натравливать своих великих коммунистических соседей друг на друга, не ставя под удар свою безопасность. Она стала, по крайней мере временно, на сторону Китая, чья воинственная стратегия как будто сулит Ким Ир Сену больше надежд на достижение его целей, чем политика мирного сосуществования, проводимая Кремлем. Правда, Северной Корее приходится платить определенную цену за приверженность Китаю: советская помощь сокращается, но эта помощь уже не является тем мощным оружием, каким она, возможно, являлась несколько лет назад; Пхеньян вправе надеяться, что его союз с Пекином, быть может, побудит Москву поддержать политику, направленную на изменение положения в разделенной стране.

Больше всего от китайско-советского раскола пострадал Северный Вьетнам. Он нуждается в советской экономической, политической и военной помощи. Однако политика Москвы, как видно, приходится Ханою все больше не по вкусу. Поэтому Ханой, скорее по необходимости, чем по свободному выбору, решил поддержать политические позиции Китая. Но представляется вполне вероятным, что Ханой сделает все от него зависящее, чтобы способствовать китайско-советскому примирению или по крайней море чтобы добиться выработки единой стратегии Москвы и Пекина в Юго-Восточной Азии. Вряд ли Северный Вьетнам не поймет, что длительная и исключительная ориентация на Пекин может привести к включению ДРВ в китайскую орбиту и в конечном счете к низведению ее до роли сателлита.

Загрузка...