Комсорг 2

Глава 17

После заселения в домике на краю ведомственного санатория пошла моя жизнь довольно неспешно и очень размеренно.

Иначе ее и не назовешь, как растительное существование, ну, а что я еще могу ожидать от давно уже неповоротливой спецслужбы?

Что все кинутся у меня узнавать о будущем, ломая ноги?

Случай весьма спорный и все еще неоднозначный, поэтому и принято решение изолировать от греха подальше, да опросить без свидетелей.

Путешествую я теперь только в туалет и на кухню, еще гуляю на территории час утром и час вечером. Турник есть, подтягиваюсь и отжимаюсь под присмотром сразу двоих комитетчиков. В основном этим и занят на прогулке, слушая всякие критические высказывания своих охранников о моей физической подготовке.

Обычно это или Первый с Третьим, или майор со Вторым. Гулять перед забором разрешают свободно, но все время кто-то крутится рядом. Еще попросил скакалку, чтобы поддерживать функциональность, принесли довольно быстро откуда-то из основных корпусов. Прыгаю по десять минут в комнате несколько раз в день, открыв окно на максимум, чтобы не тратить время на прогулке.

А так сижу под замком в своей комнатке, читаю книги, пишу на бумаге свои воспоминания, сплю или веду разговоры с майором.

Который представился — дядя Паша и все.

Мол, тебе больше и не требуется знать ничего, Игорь Бессонов.

Скучно, конечно, очень. Не хватает рискованных поездок в Таллин, занятий любовью с моей нежной подругой, разных успешных продаж всякого дефицита, постоянного пополнения моего банковского счета, тренировок и даже того же перелаивания с парторгом, которую я теперь, наверно, вообще больше не увижу.

Ну и про банковский счет — это шутка, конечно.

Мы с майором плотно разбираем все мои воспоминания с начала года, он все переносит в тетрадь и потом исчезает на пару дней. Уезжает отчитываться к начальству, как я понимаю. Со мной остается тогда Первый с здоровенным таким мужчиной Третьим.

Еще один Паша до Толя — вот и все, что мне нужно про них знать. А еще не спорить и выполнять все по команде, а то возможно получение подзатыльника. Трогать меня не трогают, но иногда замахиваются, правда, не всерьез. Но мужики постоянно готовы к захвату и прочему удержанию, занимались чем-то явно, хотя Третьему это просто не нужно. Если первые двое весят кило по восемьдесят, то он точно не меньше ста двадцати и реально очень сильный.

Сильный и притом очень быстрый, явно мог бы стать чемпионом мира в каком-нибудь единоборстве, но теперь служит Родине за довольно небольшую зарплату. Об этом они иногда переговариваются с Первым, видно, что те триста-триста пятьдесят рублей получки явно не хватает на хорошую жизнь церберам комитета.

В этот момент я довольно-таки скептически смотрю на них обоих, и они сразу умолкают.

Сам-то за одну поездку и потом недельную торговлю столько имел, насколько все же выгодна спекуляция в Советском Союзе. Потому и наказание за нее, как за предумышленное убийство примерно.

Сколько там дали первому расстрелянному за Чикатило за свое первое дело — десять лет?

— Ничего, дослужитесь до майоров или полковников к концу восьмидесятых, потом деньги потоком пойдут, когда коммерсы под крышу комитета толпой полезут, — усмехаюсь я про себя, услышав такие разговоры. — Еще отбирать будете самых жирных.

— Чего ты там хихикаешь? — тут же замечает мою гримасу Первый.

Он вообще такой чувствительный и хорошо обученный, все сразу понимает и правильно трактует.

— Да ничего. Все у вас скоро наладится.

— Почему это?

— Потому, что со мной познакомились, — важным голосом отвечаю я. — Повезло вам. Ведите себя правильно и ни о чем не парьтесь.

— Мания величия? — тут же переспрашивает Третий. — Можем вылечить.

И показывает мне кулак устрашающего вида.

— Тебе вообще нужно в супертяжелой категории чемпионом мира среди профи работать, — безапелляционно отвечаю ему я. — Враз бы всех вышибал, если выносливость есть, конечно, у такой здоровой туши.

— Туши? Ну, ты досвистелся, щегол, — бросается ко мне Третий и потом долго ловит.

Я его тоже не жду и просто удираю вокруг дома, пользуясь тем, что тут растет много деревьев, а инерция тела у него гораздо больше моей.

Особо они не мешают мне жить, но это пока я нахожусь в установленных границах, сами при этом живут рядом. Еще поручили мне мыть посуду, которая имеется в доме, вода здесь только холодная, конечно. Поэтому я радуюсь лишней возможности выйти из комнаты на кухню, нагреть там на газу большую кастрюлю воды, вымыть нашу посуду сначала в тазу, а потом сполоснуть под струей.

С местной кухни приносят комплект еды в специальных судках, похоже, что место часто используется для такого улучшенного заключения, раз все есть для более-менее нормальной жизни узников и обеспечивающей охрану команды.

Еды нам хватает, я вообще беру две порции в обед и потом сладко сплю часа три, делать все равно больше нечего, как переваривать солидную порцию комитетской жрачки.

Иногда днем или по вечерам, особенно когда становится безветренная погода, доносятся веселые крики откуда-то из санатория, народ играет в волейбол, часто слышны увесистые удары по мячу.

Там проходит ничего такая летная жизнь, но я сижу взаперти в основном, читаю выданные мне книги, которые охрана тоже читает по очереди.

— Откуда таких дорогих книг набрал, если говоришь, что наспекулировал только на джинсы и кроссовки? — спросил меня как-то Первый.

А он ничего просто так не спрашивает, все с понятием вопросы, ответы запоминаются и записываются точно.

— Да, дорогие очень. Тут есть по сто рублей пара и остальные не дешевле полтинника. Украл у одного спекулянта. Даже не так, вошел в доверие и воспользовался этим. Как звучит это деяние по Уголовному кодексу, — я не стесняюсь рассказать про такой вариант, все равно не называю, где и как провернул такое дельце.

— Ну, так и знал, что ты матерый жулик, — смеется Первый, ему вторит Третий.

Оружие у них всегда под рукой, оттопыривается под постоянно носимым пиджаком.

Я в ответ над ними посмеиваюсь, что они охраняют меня в костюмах, при полном параде.

— Пора уже вам расслабиться. Я не собираюсь ни убегать, ни нападать на вас. В конце концов — попал я в комитет из-за того, что слишком усердно делал хорошие и очень хорошие вещи. Спасал людей от смерти и наше государство от огромных убытков из-за аварий и других проблем. Я помогал Стране Советов, а не вредил ее и не передавал какую-то информацию врагам государства. Так что я — свой! Настоящий советский человек!

Но мои церберы не в курсе особенно, из-за чего я загремел сюда и поэтому даже не пытаются спорить со мной.

У них есть приказ, хотя постоянное сидение со мной им тоже надоело. У всех есть семьи и дети, а теперь времени на то, чтобы быть с ними рядом, стало гораздо меньше.

— Ничего, присматривать за тобой — не особо трудное занятие. Мы тут просто на отдыхе. Обычно работа более хлопотная.

— Ну, это отлично. Как насчет сыграть в шахматы? — стандартный такой вопрос. — Кому мат поставить?

С Первым я играю наравне, а вот Третий меня постоянно обыгрывает, не такой уж он и дуболом, как кажется по внешнему виду. Прячет свои медвежьи глазки в сторону, чтобы я не понял, когда именно он приготовил мне ловушку.

Отношения с комитетчиками более-менее ровные, опера не лезут в мои проблемы, со мной на темы будущего-прошлого разговаривает только майор.

По ночам или днем, валяясь на кровати, вспоминаю Свету, мои поездки, родителей и меня охватывает чувство определенного удовлетворения от того, как я вовремя обнаружил слежку и использовал оставшийся день на свободе по уму.

Как представлю внезапное появление оперов и тот вариант, что оставил бы Светочку без копейки денег.

Что я правильно распорядился деньгами и заработанным барахлом. Родителям отправил пять тысяч на всякий случай, и Светика здорово порадовал снятой на год с лишним комнатой, новыми кроссовками, шестью сотнями рублей и достаточно крутой для советского человека магнитолой.

Да еще женских шмоток на три сотни ей выдал, может сделать с ними, что захочет.

Или продаст по подружкам, или сестрам отвезет, или сама будет носить.

Не говоря уже о хорошей работе, где она может еще заработать сотен пять и потом приехать к родителям с целой тысячей рублей на книжке. Думаю, что такая сумма изрядно тех потрясет.

Если нормально пройдет возможный опрос комитетчиками и не возбудит подозрений, что я делился с ней какими-то мыслями про будущее.

Ну, Светика я так точно не подставлял, ничего ей не рассказывал.

Только вот мое крепкое плечо пропало непонятно куда, встретимся ли мы снова. А если и встретимся, то еще неизвестно в каком статусе потом, такую упакованную красавицу постоянно будут подстерегать соблазны по жизни.

Эх, не о том ты думаешь, пока еще товарищ Бессонов!

Видно по майору, что пусть информация о будущем очень комитету интересна, но он все равно хочет заглянуть еще дальше, вижу ли я более отдаленную перспективу?

Как по мне, то заглянуть после Нового года на целый год вперед — это очень здорово.

Но я понимаю, что людей при большой власти интересует все или ничего.

— Может после этого Нового года дальше прояснится мое видение. Ничего не могу сказать по этому поводу, — ухожу я от ответа и вижу, что майору это все больше не нравится.

Как бы до жестких форм допроса дело не дошло. На такой случай я припас случайно найденный во время отжимания маленький осколок бутылочного стекла и собираюсь полоснуть себя по венам на руке, чтобы показать серьезность своих намерений.

И это все из меня могут попробовать вытрясти, как только информация про такого узника ведомственного санатория дойдет куда-то повыше местного ленинградского начальства.

И тут я, как в воду глядел, на исходе третьей недели внезапно ночью заехала во двор машина.

Потом какое-то время моя охрана препиралась с какими-то настойчивыми товарищами, не собираясь меня отдавать.

Но похоже, предъявленные бумаги все же убедили майора в своей серьезности и оригинальности, хотя он долго требовал дать ему сделать звонок своему непосредственному начальству.

Только звонить из домика не выйдет, это нужно бежать на охрану, а гости сурово наезжают и грозят увольнением без выслуги лет за неисполнение приказа какого-то особенно вышестоящего начальства.

Разговор идет в предбаннике за незакрытой дверью, и я хорошо слышу, как начинает меняться моя судьба.

— Да, теперь ты переезжаешь в Москву, скоро познакомишься с новыми суровыми хозяевами твоей жизни и как знать, куда тебя все это приведет, — с грустью понимаю я. — Поможешь Горбачеву свалить СССР еще быстрее.

Пререкались майор при поддержке Второго минут десять, потом они все вошли в коридор, включили свет, и я в замочную скважину смог разглядеть пару таких же людей-медведей, как Третий, примерно.

Опергруппа из Москвы вообще поражает своим видом, такие мощные кабаны-переростки, явно, что со всей страны собирают таких мордоворотов.

— Вставай, Игорь. Собирай сумку, ты переезжаешь! — слышу я приказ майора Паши в открывшуюся дверь.

Но тут он видит, что я уже одет и сумка моя собрана.

— Собрался уже? — пропихивается мимо кряжистый комитетчик.

— Собрался. Но хочу знать, по чьему распоряжению меня перевозят! И кто вы вообще такие? — снова я проверяю степень своей новой свободы.

— Не ерунди, Игорь. У товарищей все в порядке с документами, — говорит майор.

— В порядке? А по рожам видно, что на ЦРУ работают и счетик в женевском банке имеют за продажу Советской Родины! — поднимаю я снова ставки.

— Ну ты договорился, — усмехается один из людей-медведей.

— Вколи ему успокаивающее, — командует он второму.

Я успеваю выхватить кусок стекла, но сразу же и бесповоротно проигрываю схватку.

Второй здоровяк мгновенно оказывается рядом, перехватывает руку, легко заставляет уронить стекляшку на пол и закидывает меня, как пушинку на кровать.

Сила вообще нечеловеческая в руках у мужика, мои шестьдесят семь кило он и не чувствует.

— Плохо сторожите, — указывает комитетчик майору на стекло, но тот пожимает плечами:

— Это же ерунда. Да и степень охраны у нас не та, чтобы очень жестко контролировать объект. Он и нож столовый в руки получает, чтобы мясо резать в обед. И вилку тоже, все согласно регламенту.

Меня жестко прижали к кровати, задрали на заднице тренировочные штаны и тут же вкололи какую-то хрень.

— Теперь смирно поедет. А то больно разговорчивый. За такие обвинения можно здорово ответить, — удовлетворенно отмечает один из приехавших комитетчиков.

Ну, я еще успеваю выругаться пару раз на дуболомов Урфин Джюса, как на меня нападает сон и чувство полного равнодушия ко всему меня окружающему.

Второй с майором заносят меня в машину на широкое заднее сидение, пока пара комитетчиков тщательно обыскивает мою комнату и тот же туалет с кухней. Портом хлопает багажник Волги, наверно, мою сумку положили.

Меня постоянно срубает, вскоре машина накренилась под весом здоровых туш, усевшихся на переднее сидение и рядом со мной. Потом мы резко трогаемся, кто-то ругается, что много времени потеряли в санатории.

— Гони, опаздываем! — слышу я и засыпаю, не беспокоясь ни о чем.

Потом время от времени прихожу в себя, лежа на своей же куртке и слыша рев мотора, работающего на предельных оборотах.

— Кажется, очень сильно торопимся, — доходит до меня.

Не знаю, сколько времени мы так проехали, с постоянными обгонами и перестроениями, как страшный удар бросил меня в переднее сидение и еще помню созвучный ему крик:

— Куда!!!

Короткий полет и я врезаюсь в воду, она очень холодная, просто ледяная и у меня сразу же перехватывает дыхание.

— В речку свалились? Я в тонущей машине?

Начинаю толкаться руками и ногами, чтобы преодолеть последствия укола и найти ручку двери.

— Она же наверняка не открывается с моей стороны! — доходит до меня, но тут я вытаскиваю голову из-под воды, а потом и сам вскакиваю на ноги.

Вытираю от воды лицо под бьющие откуда-то сверху лучи солнца и бешено оглядываюсь, ничего не понимая.

— Мы же в ночи летели по трассе, почему здесь светло? Это я в отрубе ничего не помню?

Оказывается, что я сражался за свою жизнь на глубине примерно по колено, вокруг смутно знакомый ландшафт, а еще я вижу уплывающую от меня мою надувную лодку.

— Что за чертовщина!

Но лодка никуда дальше не уплывает, я подскакиваю к ней, провалившись по пояс и начинаю вытаскивать к берегу.

Что-то цепляется за дно, я тащу фирменный шнур и вытаскиваю свалившийся с лодки мотор.

— О, это же мой японец! — узнаю я трехсильный моторчик.

Вскоре я вытаскиваю лодку на берег, затем выволакиваю мотор и смотрю, что удочек не видно.

— Свалились в воду! Да и хрен с ними!

Потом прихожу в себя и узнаю место.

Это же здесь в меня молния попала, когда я уткнулся в берег!

Как я попал из комитетской Волги на Коваш? Что это вообще значит!

Потом вспоминаю, расстегиваю непромокаемый карман на фирменной рыбацкой куртке и вытаскиваю ключи от машины со смартфоном. Мой Редми не пострадал, тем более в непромокаемом чехле, я отворачиваюсь от солнца, нажимаю на боковую клавишу и с потрясением читаю загоревшуюся надпись:

«12.19 Чт, 6 мая»

— Год-то какой? — ругаюсь я.

Хотя, чего ругаться, эта лодка, мотор, моя одежда и смартфон Редми — это точно не восемьдесят третий!

— Я, что, в свое время вернулся? — неслышно я ору на небо.

«И в свое тело тоже. Ты не справился. Второй жизни не будет.»

Вдруг откуда-то отчетливо доносится до меня. Не голосом, не буквами, но в моей голове отпечаталась эта фраза.

— С чем не справился? — ору я на безлюдном берегу.

Но ответа нет. И больше никогда не будет, как я хорошо понимаю.

Я наклоняюсь к воде и кое-как вижу на ее поверхности толстое лицо раздобревшего пятидесятилетнего мужика.

— Вот ведь, тварь, молодость украла! — ругаюсь снова на равнодушные небеса и грожу им кулаком.

Еще какое-то время я отжимаю свою одежду на берегу, потом даю просохнуть лодке и отталкиваюсь от берега, снова управляя мотором.

Если бы не эти слова в моей голове, я бы все равно не поверил, что эти полтора года я прожил только в своих мыслях.

Я отчетливо помню вкус тела и губ Светы, все свои дни, прошедшие в новой молодости, в общем всю свою жизнь за последние полтора года.

Но с чем же я не справился? Почему потерял свою вторую жизнь?

— Про это ты можешь подумать потом, когда доберешься до гаража, — успокаиваю я себя. — Потеря новой жизни и новой молодости слишком сильный удар, не стоит так расстраиваться на воде. Можно и эту жизнь потерять из-за инфаркта или инсульта. Какая-никакая, но она твоя теперь единственная.

Да, приеду в гараж, открою бутылку дорогого виски и потом подумаю, что я сделал не так в подаренной еще раз жизни.

Там это будет уместнее. И помяну ее тоже, как следует.