Концепция городской герильи

1. Конкретные ответы на конкретные вопросы

Некоторые товарищи уже определились в своем мнении о нас. Для них даже соотнесение «этой анархической группы» с социалистическим движением — «демагогия буржуазной прессы». В своих представлениях об анархизме, которые они используют для лжи и доносов, они недалеко ушли от прессы Шпрингера[3]. Мы предпочли бы ни с кем не вести обсуждения на таком вульгарном уровне.

Многие товарищи хотят знать, что мы сами думаем о своей деятельности. Письмо в «883»[4] в мае 1970 года было слишком общим; магнитофонная запись Рэй[5], фрагмент из которой вышел в «Шпигеле», и без того была недостоверной и происходила из контекста частной дискуссии. Рэй собиралась использовать его как памятку для своей собственной статьи. То ли она нас провела, то ли мы ее переоценили.

Если бы наша практика была такой опрометчивой, как иные формулировки оттуда, нас бы уже поймали. «Шпигель» заплатил Рэй за это гонорар в 1000 долларов.

Ясно, что почти всё, что газеты пишут о нас — и как они это пишут — всё это ложь. Планы похищения Вилли Брандта[6] призваны заклеймить нас политическими идиотами[7], а причастность к похищению детей — неразборчивыми в выборе средств преступниками. И так вплоть до «достоверных подробностей» в «Конкрете», где, разумеется, высосаны из пальца только незначительные детали по делу. То, что у нас будто бы есть «офицеры и солдаты», что кто-то у кого-то в «крепостной зависимости», что когда-то кто-то должен был быть «ликвидирован», что товарищи, которые с нами расстались, должны были нас бояться, что мы с винтовкой наперевес получаем доступ в квартиры или достаем паспорта, что мы будто бы осуществляли «групповой террор» — все это просто грязь.

Кто представляет себе нелегальную организацию вооруженного сопротивления по образцу добровольческого корпуса (фрайкора)[8] и феме[9], сам желает погрома. Психические механизмы, порождающие подобные проекции, исследовались в связи с фашизмом в «Авторитарной личности» Хоркхаймера/Адорно[10] и в «Психологии масс и фашизме» Райха. Революционный компульсивный характер[11] — это contradictio in adjecto, противоречие в определении. Революционная политическая практика при существующих условиях — если не в общем — предполагает все большую перманентную интеграцию индивидуального характера и политической мотивации, то есть политическую идентичность. Марксистская критика и самокритика не имеет никакого отношения к «самоосвобождению», а, напротив, тесно связана с революционной дисциплиной. «Просто опубликовать сенсацию» тут, конечно, хотели вовсе не какие-то абстрактные «левые организации» под анонимным именем «автор», а сам «Конкрет», редактор которого — левая рука Эдуарда Циммерманна[12] — заботится кроме всего прочего и об имидже издания, чтобы этот порнушный журнал не потерял своей рыночной ниши[13].

Многие товарищи также распространяют о нас лживые слухи. Они придают себе важности, рассказывая, что мы будто бы проживали у них, что они организовывали нашу поездку на Ближний Восток, что они будто бы имели информацию о контактах, квартирах, что они что-то для нас делали, хотя они ничего не делали. Некоторые хотят только показать этим, что они «в деле». На этом попался Гюнтер Фойгт[14], который кичился перед Дюрренматтом своей принадлежностью к освободителям Баадера; ему пришлось пожалеть о своем поведении, когда пришли фараоны. Оправдаться, даже если оправдание соответствует истине, оказалось совсем не так просто. Некоторые хотят доказать, что мы глупые, ненадёжные, неблагоразумные сорвиголовы. Так они настраивают других против нас. В действительности, они судят о нас по себе. Они потребляют. Мы ничего не можем поделать с такими болтунами, для которых антиимпериалистическая борьба разыгрывается за чашкой кофе.

Есть много и тех, кто имеет представление о сопротивлении, кому достаточно тошно, чтобы желать нам успеха, кто помогает нам, потому что знает, что их пожизненная интеграция и приспособление — это ничего не стоящий хлам.

Квартира на Кнезебекштрассе 89 (арест Малера)[15] провалилась не из-за нашей расхлябанности, а из-за предательства. Доносчиком был один из нас. От этого не застрахованы те, кто занимается тем же, что и мы, как и от того, что фараоны пытают товарищей, что кто-нибудь может не выдержать террора, который система организует против тех, кто действительно борется с ней. У свиней не было бы власти, если бы у них не было средств.

Некоторые из-за нас вынуждены оправдываться. Чтобы избежать политической дискуссии с нами, чтобы наша практика не поставила под сомнение их собственную практику, они искажают даже очевидные факты. Так, например, все еще утверждают, что Баадер должен был отсидеть три или девять, или двенадцать месяцев, хотя действительный срок легко установить: три года — за поджог, до этого — шесть месяцев условного осуждения с испытательным сроком, примерно шесть месяцев за подделку документов и т.д. — процесс еще не состоялся. Из этих 48 месяцев Андреас Баадер отсидел 14 в десяти гессенских тюрьмах — девять переводов из-за плохого поведения, то есть за организацию бунта, сопротивления. Этот хитрый торг, превративший оставшиеся 34 месяца в три, девять или двенадцать, тоже был нужен, чтобы лишить моральной основы освобождение заключенного 14 мая. Так некоторые товарищи рационализируют свой страх перед последствиями, которые лично для них могла бы иметь политическая дискуссия с нами.

Нас часто спрашивали, пошли бы мы на операцию по освобождению, если бы знали, что при этом будет подстрелен некий Линке[16]. На этот вопрос можно ответить только «нет». Вопрос — «что было бы, если», однако, многозначен, это вопрос пацифистский, платонический, моральный, беспристрастный. Кто серьезно обдумывает освобождение заключенного, не задает подобный вопрос, а ищет ответ самостоятельно. С его помощью люди хотят узнать, так ли мы жестоки, как нас изображает пресса Шпрингера, хотят экзаменовать нас по катехизису. Этот вопрос является попыткой заболтать тему революционного насилия, привести революционное насилие и буржуазную мораль к общему знаменателю. Так не пойдёт. Принимая во внимание все возможности и обстоятельства, не было основания предполагать, чтобы в это мог ввязаться и ввязался гражданский. А что фараоны ни с чем не стали бы считаться, нам было совершенно ясно. Идея проводить операцию по освобождению без оружия самоубийственна.

14 мая — так же, как и во Франкфурте, где двоим нашим удалось скрыться, когда их хотели арестовать, — а мы не позволяем себя так просто арестовывать — фараоны начали стрелять первыми. Фараоны всегда стреляли на поражение. Мы старались вообще не стрелять, а если стреляли, то не на поражение. В Берлине, в Нюрнберге, во Франкфурте[17]. Это можно доказать, так как это — правда. Мы не применяем огнестрельное оружие, «ни с чем не считаясь». Фараон находится в противоречии с самим собой, с одной стороны он — «маленький человек», а с другой — слуга капиталистов, с одной стороны — простой служащий, а с другой — должностное лицо монополистического капитала. Поэтому он не обязан исполнять преступный приказ. Мы стреляем, если стреляют в нас. Фараона, который позволяет нам убежать, мы не трогаем.

Совершенно верно утверждение, что огромные усилия по нашему розыску направлены также и против всех левых социалистов в Федеративной Республике и Западном Берлине. Ни те гроши, которые нам пришлось стибрить, ни несколько краж автомобилей и документов, из-за которых на нас завели дело, ни покушение на убийство, которое пытаются повесить на нас, сами по себе не оправдывают подобного переполоха. Страх пробрал до костей власть имущих, которые уже думали, что полностью держат под контролем государство со всеми его жителями, классами и противоречиями, что вынудили интеллектуалов снова замкнуться на своих журналах, что заперли левых в их кружках, что обезоружили марксизм-­ленинизм[18] и деморализовали интернационализм. Однако структуры власти, которые они представляют, не так уязвимы, как они пытаются показать. Не стоит вестись на их крики и поплёвывать свысока.

Мы утверждаем, что в данный момент организация вооруженных групп сопротивления в Федеративной республике и Западном Берлине правильна, возможна и оправданна. Правильно, возможно и оправданно вести городскую герилью здесь и сейчас. Вооруженная борьба как «высшая форма марксизма-ленинизма» (Мао) может и должна начаться сейчас, без нее невозможна антиимпериалистическая борьба в метрополиях.

Мы не говорим, что организация нелегальных вооруженных групп сопротивления могла бы заменить легальные пролетарские организации и отдельные акции классовой борьбы, и что вооруженная борьба могла бы заменить политическую работу на предприятиях и в городских районах. Мы лишь утверждаем, что первое является предпосылкой для достижений и успехов второго. Мы не бланкисты и не анархисты, хотя считаем Бланки великим революционером, а личный героизм многих анархистов — вполне заслуживающим уважения.

Наша практика длится менее года. Времени прошло слишком мало, чтобы уже можно было говорить о результатах. Но большая известность, которую обеспечили нам господа Геншер[19], Циммерманн и компания, позволила нашей пропаганде появиться своевременно, чтобы уже сейчас предоставить пищу для размышлений.

«Если вы, однако, хотите знать, что думают коммунисты, то смотрите на их руки, а не им в рот».