Признавая единый характер господствующей капиталистической системы, невозможно отделить революцию «в цитаделях» от революции «в отсталых районах». Без оживления революции на Западе нельзя наверняка помешать тому, чтобы империализм, следуя своей логике насилия, стал искать свой выход в катастрофической войне, или тому, чтобы сверхдержавы подчинили мир изнуряющему ярму.
Студенческое движение выливается в мелкобуржуазный бунт; это значит: студенты теряют сопровождавшую их самонадеянность; это значит: они отрицают свое происхождение из конкретного противоречия между буржуазной идеологией и буржуазным обществом; это значит: осознавая свою неизбежную ограниченность, они отрекаются от того теоретического уровня, которого уже достиг их антикапиталистический протест.
Несомненно, когда студенты, чувствовавшие свое духовное обнищание на фабриках науки, отождествляли себя с эксплуатируемыми народами Латинской Америки, Африки и Азии, пафос их был преувеличен; сравнение массового издания «Бильд цайтунг» здесь, в ФРГ, с массовыми бомбардировками во Вьетнаме представляло собой грубое упрощение; сравнение идеологической критики системы здесь с вооруженной борьбой там было надменным; мысль о том, чтобы самим быть революционным субъектом, — в известной мере эту идею распространяли, ссылаясь на Маркузе, — была невежественной, если принимать во внимание современную форму буржуазного общества и созданные им средства производства.
В заслугу студенческому движению в Федеративной республике и Западном Берлине можно поставить уличные бои, поджоги, использование ответного насилия, но кроме того его сильная сторона включала в себя пафос, упрощения и невежество. Короче говоря, практику, которая должна (по крайней мере, в сознании интеллигенции) восстановить марксизм-ленинизм как политическую теорию, без которой не сводятся в концепцию ни политические, экономические и идеологические факты, ни формы, в которых они проявляются; без которой нельзя описать их внутреннюю и внешнюю связь.
Именно потому, что студенческое движение исходило из конкретного опыта противоречия между идеей свободы науки и реальным положением дел в университете, поглощенном монополистическим капиталом, потому, что оно задумывалось не только как идеологическое движение, оно не выдохлось, пока, по крайней мере, теоретически, не добралось до основания связи между кризисом университета и кризисом капитализма. Пока им и их общественности не стало ясно, что ни «свобода, равенство, братство», ни права человека, ни Устав ООН не составляют содержание этой демократии; что здесь ценится то, что всегда считалось признаком колониальной и империалистической эксплуатации Латинской Америки, Африки и Азии: дисциплина, подчинение и жестокость для угнетенных, для тех, кто встает по ту сторону, протестует, сопротивляется, ведет антиимпериалистическую борьбу.
Критически настроенное в плане идеологии, студенческое движение рассматривало почти все сферы государственных репрессий как проявление империалистической эксплуатации: в кампании против Шпрингера[28], в демонстрациях против американской агрессии во Вьетнаме, в кампании против классового характера правосудия, в кампании против бундесвера[29], против чрезвычайных законов, в движении учащихся. «Экспроприируйте Шпрингера!», «Уничтожайте НАТО!», «Война — террору потребления!», «Война — террору воспитания!», «Война — террору квартирной платы!» — это были верные политические лозунги. Под их воздействием в сознании всех угнетенных должна была произойти актуализация созданных самим поздним капитализмом противоречий: между, с одной стороны, возникшими благодаря развитию производительных сил новыми потребностями и возможностями их удовлетворения, а с другой стороны — гнетом иррационального подчинения. Продуктом их самосознания явилась не организованная классовая борьба здесь, а отнесение себя к интернациональному движению, осознание того, что у них и у Вьетконга[30] — один и тот же классовый враг, и что поступать с ним здесь надо так же, как там Вьетконг поступает с «бумажным тигром» и со «свиньями»[31].
Преодоление провинциальной замкнутости старых левых — вторая заслуга студенческого движения. Стратегия «народного фронта» «старых» левых — это «пасхальный марш»[32], «Немецкий союз мира»[33], «Немецкая народная газета»[34], это иррациональная надежда на «большой обвал» на каких-нибудь выборах, их парламентская ставка и на Штрауса[35] и на Хайнемана[36], их про- и антикоммунистические установки в отношении ГДР, их изоляция, разочарование и моральная раздвоенность: готовность к любой жертве и неспособность ни к какой практической деятельности. Социалистическая часть студенческого движения, несмотря на теоретические недочеты, сформировала свое самосознание на основе правильного понимания того, что «революционная инициатива на Западе может полагаться на кризис глобального равновесия и на созревание новых сил во всех странах» (тезис 55, «Манифесто»). Они наполнили свою агитацию и пропаганду тем, на что могли указать, прежде всего, в немецких условиях: что в противовес глобальной стратегии империализма национальная борьба должна быть в перспективе интернациональной, что только связь национального содержания с интернациональным, традиционных форм борьбы с интернационалистскими может укрепить революционную инициативу. Свою слабость они сделали своей силой, поскольку осознали, что только так можно предотвратить повторный пессимизм, провинциальную замкнутость, реформизм, стратегию «народного фронта», интеграцию в Систему — тупики социалистической политики при пост и дофашистских условиях, представленные в Федеративной Республике и Западном Берлине.
Тогда левые знали, что было бы правильно сочетать социалистическую пропаганду на предприятиях с фактическим срывом поставок «Бильд цайтунг»[37]. Что было бы правильно пропаганду среди военных, не отправленных во Вьетнам, сочетать с реальными нападениями на военные самолеты, предназначенные для войны во Вьетнаме, кампанию против бундесвера — с реальными нападениями на натовские аэродромы. Что было бы правильно критику классового характера правосудия сочетать со взрывами тюремных стен, критику концерна Шпрингера — с разоружением охраны его предприятия, правильно — наладить работу собственной радиостанции, деморализовать полицию, иметь нелегальные квартиры для дезертиров бундесвера, иметь возможность делать фальшивые паспорта для агитации среди иностранных рабочих, препятствовать производству напалма с помощью саботажа на предприятиях.
И неверно свою собственную пропаганду ставить в зависимость от спроса и предложения: нет газеты, так как рабочие ее еще не финансируют, нет автомобиля, так как «движение» еще не может его купить, нет радиостанции, так как на нее нет лицензии, нет саботажа, так как из-за него капитализм не рухнет тотчас же.
Студенческое движение распалось, когда специфическая студенческо-мелкобуржуазная форма организации, «антиавторитарный лагерь», оказалась неспособной разработать соответствующую своим целям практику, спонтанность движения не получила продолжения ни на предприятиях, ни в эффективной городской герилье, ни в социалистической организации. Оно распалось, когда из искры студенческого движения — в отличие от Италии и Франции — не разгорелся степной пожар организованной классовой борьбы. Оно смогло обозначить цели и содержание антиимпериалистической борьбы, даже не являясь революционным субъектом. Но оно не смогло оказать этому субъекту организационного содействия.
В отличие от пролетарских организаций «новых левых», «Фракция Красной Армии» не отрицает свою предысторию как историю студенческого движения, которое обновило марксизм-ленинизм как оружие классовой борьбы и восстановило интернационалистский контекст революционной борьбы в метрополиях.