Конфиденциальный источник

Глава 3

Я услышала собственный крик о помощи — глубокий, гортанный звук — и вздрогнула. Ударила себя по лицу, чтобы включить мозги. Нужно думать трезво. Действовать.

В первую очередь необходимо позвонить в «Скорую помощь». Где же телефон? Я ни черта не знаю о пульсе и дыхании, а Барри выглядит неважно. Упав на колени рядом с ним, я чуть не распростерлась на скользком от крови полу, задела пистолет. Как же делают искусственное дыхание? Я села на Барри верхом, стараясь не смотреть ему в глаза.

Жив ли он? Хотелось надеяться, что да. Я сцепила пальцы и начала отчаянно давить на грудь. Снова и снова. «О Боже, пожалуйста, объясни мне, что происходит! Сделай чудо!»

— Давай же, Барри, милый! Живи Христа ради! Помоги мне! — кричала я.

Осторожно, чтобы ничего не повредить, я повернула его голову и отчаянно продолжила делать искусственное дыхание, избегая взгляда застывших глаз. Рука выпачкалась в крови, я вытерла ее об пол. Приложила палец к губам и носу — нет ли оттуда движения воздуха, хоть самого малого.

— Живи, Барри! — шептала я. — Живи! Сколько ты протянешь без кислорода?

Я сделала глубокий вдох и резко остановилась.

Глаза Барри были пусты, сердце не билось. Я выдохнула, оставив последнюю надежду. Никакая реанимация не спасет от пули в лоб. Ни один врач, даже самый опытный, даже с самым современным оборудованием, не смог бы вернуть этого человека к жизни. Я снова стала искать радиотелефон, нашла его под журналами и набрала 911.

Я не плакала и не заикалась.

После хладнокровного двухчасового допроса в полицейском участке я села за компьютер в главной редакции газеты «Кроникл» и начала описывать случившееся с отрешенным профессионализмом. Словно я посторонний человек и делаю доклад о преступлении, которого никогда не видела. Словно в моей голове не раздавался выстрел, снова и снова. Словно колено не скользило в луже крови.

Компьютеры стояли полукругом. Днем здесь сидит толпа литературных редакторов, правя грамматику событий дня. В девять вечера редакции «Кроникл» опустела, и пять оставшихся человек разбрелись по широкой открытой комнате. Я дрожала, через несколько столов от меня сидел единственный редактор, не отрывая взгляда от монитора.

Барри умер. Я поняла это, когда услышала глухой удар, прячась за стойкой с итальянским печеньем. Полицейский, молодой парень, проверил пульс с каменным выражением лица. Приехали врачи, накрыли тело простыней.

— Вы уверены, что справитесь?

Из ниоткуда вдруг возникла Дороти Сакс, главный редактор отдела новостей, в котором работает полдюжины журналистов, решающих, разглашать или нет информацию. В столь поздний час в пятницу в отделе новостей не было никого, за исключением Дороти и одного редактора-мужчины, чьего имени я не знала.

— Со мной все в порядке, — ответила я и взглянула на большой ярко-голубой ковер и мерцающие компьютеры.

В порядке ли я? Хоть я и была католичкой, но ходила в церковь только на Рождество. Мне хотелось молиться. Но если не можешь попросить Бога о выздоровлении человека, о чем тогда молиться?

— Иногда бывает, что напишешь о трагедии, и становится легче, — уверила Дороти.

Это высокая тихая женщина около пятидесяти в вельветовых джинсах и уютном старом свитере. Кэролайн ее недолюбливает. Во взгляде Дороти чувствуется стальная холодность, нижняя губа поджата. Однако голос ее сегодня звучал достаточно искренне.

Я пожала плечами. Как только полицейский усадил меня на заднее сиденье машины, тело Барри увезли в морг. В участке мне разрешили воспользоваться телефоном, и я сообщила об основных фактах в редакцию. Дороти попросила меня приехать сразу после допроса.

Теперь она склонилась над моим плечом и прочла набранный текст.

Дороти недовольно косилась на написанное. Подвинула соседний стул и села рядом. Задумчиво наклонила голову и перечитала текст, решая, что именно ей не нравится.

— Не то чтобы это плохо… — начала она. — Но такое может написать кто угодно.

Я молча переваривала услышанное.

— Вам нет смысла притворяться объективной. Вы должны стать частью истории. Повествование от первого лица поможет читателю понять, каково это — оказаться на месте преступления. Понять, что вы чувствовали в момент выстрела.

— Я не видела самого убийства.

В участке мне объяснили, что даже если я и смогу опознать мужчину в куртке, мои показания не будут иметь юридической силы. Он находился у молочного отдела за десять минут до трагедии, а то и больше. Не важно, что подсказывало мне сердце, я не видела, как он стрелял в Барри. С места преступления скрылся человек в куртке цвета хаки и маске-чулке.

— Вы ведь утверждали, будто пытались провести реанимацию, — напомнила Дороти.

Меня бросило в дрожь.

Она это заметила.

— Видимо, для вас это слишком сложно. Вы до сих пор в шоке от случившегося. Если не сможете написать историю так, как я прошу, ничего страшного.

Дороти права. Я не в состоянии создать то, что от меня требовалось. Не стану я размышлять о том, каково слышать выстрел, видеть дырку от пули на лбу Барри, массировать ему грудь в тщетной попытке спасти. Не стану предполагать, что могло со мной случиться, не вернись я за салатом.

Снова дрожь. Пальцы онемели, болели запястья. Кутаясь в синюю джинсовую куртку, я поняла, что не способна на равнодушие журналиста после физического шока. Защитная реакция пальцев скоро пройдет. Как ни старайся выкинуть из головы образы, они неизменно возвращаются. Я месяцами буду видеть Барри, разбросанные журналы и холодное суровое выражение лица типа в куртке хаки. Слезы будут литься независимо от того, напишу я достойный очерк или нет.

Дороти ждала. Поймала мой взгляд и попыталась передать свою терпеливость, понимание. Она примет мое решение не писать статью, и даже с благодарностью — пойдет пораньше домой. Однако останется обо мне невысокого мнения. Мне не хватало присущего журналистам мужества. Дороти четко понимала, почему я оставила большой город и занялась отношениями с общественностью, затем работала официанткой. Почему сослана в мелкое бюро.

Я подумала о вакансии в следственной команде и напомнила себе, что я всего лишь случайный свидетель, формально лишенный права опознать убийцу. Вдруг вспомнились журналисты, которые отправлялись в действительно опасные места: Вьетнам, Ирак, Афганистан.

— Это статья на первую полосу?

— Только если у вас получится.

— У меня получится, — заявила я, повернулась к компьютеру и приставила пальцы к клавиатуре.

В висках стучало от боли. Я стала массировать их, выступил пот. «Хэлли, соберись», — приказала я себе, глядя на часы. Осталось всего сорок пять минут. Чтобы успеть, надо сосредоточиться.

Я заставила себя перечитать абзац глазами редактора. Что значит «почти сразу»? Стерла «почти», перешла к следующему предложению, но застряла. Кому какое дело, произошло это сразу или почти сразу? Барри больше нет. Я представила себе его лицо, глаза, застывшие от страха. Пистолет на полу. Пальцы невольно отдалились от клавиатуры и сжались в кулаки.

Тут же вспомнился великан в куртке цвета хаки, злобное лицо в ответ на мои извинения. Окажись я у кассы, он бы убил меня. А если прочтет статью и имя автора, все поймет и тем более захочет уничтожить. Ведь именно я вызвала полицию.

Меня снова бросило в дрожь. На сей раз заколотило по-крупному. Интересно, кем был мужчина в синем старом пиджаке и серой шапке, тот волосатый, который так и не повернулся. Нельзя даже утверждать, что они были вместе. Судя по тишине во время преступления, убийца зашел туда один. Может, опустить тот момент, как я позвонила в полицию, и не упоминать о разбитом заднем фонаре и вмятине на крыле? Может, вообще не писать чертову статью?

Я велела себе успокоиться. Надо выполнять работу. Не стоит, как последняя трусиха, опускать подробности, необходимые для хорошего репортажа. Это мой шанс. Шанс доказать, что я достойный журналист. И я не дам страху перед каким-то бандюгой помешать мне написать очерк на первую полосу.

— Желательно завершить статью через двадцать пять минут, — сказала Дороти.

Она снова стояла у меня над душой. В другом конце комнаты уже выключили свет. Стол редактора опустел. Кроме нас с Дороти, остался один журналист и один редактор новостей.

— Полиция кого-нибудь арестовала? — спросила я.

— Пока нет.

На что я надеялась? Что все удачно разрешится? По Провиденсу ходит масса преступников, а полиция разыщет парня в куртке цвета хаки и сразу повяжет?

Дороти отошла, и мои руки снова повисли над клавиатурой. Сейчас расскажу, как сложно было рассмотреть машину сквозь стену дождя, опишу шок от вида Барри на полу. Адреналин хлынул в кровь, пока я писала об отчаянной попытке его воскресить, а затем об осознании наступления смерти, о том, как беспомощно ждала полицию.

Через двадцать минут я достигла состояния полного изнеможения. Осталось немного времени, чтобы перечитать текст и проверить орфографические ошибки. Затем я отправила копию Дороти, подошла к ней и сказала, что статья готова.

Она просмотрела написанное, щелкнула пару раз мышкой и посмотрела на меня. Кэролайн ошибалась на ее счет: за профессиональным хладнокровием скрывалась доброта.

— Подождете меня немного? Зайдем куда-нибудь, выпьем. Поговорим.

— Спасибо, в другой раз, — отказалась я.

Было уже поздно. Уолтер зайдет ко мне через час-другой, и с ним можно будет поделиться всеми переживаниями.

Я повернулась и зашагала прочь, но вдруг представила, что со мной будет, когда Уолтер снова уедет в Бостон. Я с ума сойду, дожидаясь, пока схватят убийцу.

— Если вы не возражаете, я приду завтра и позвоню в полицию — наведу справки.

В полицию Провиденса. Как журналист Южного округа, я явно решила выйти за рамки своих полномочий. Дороти замялась и прикусила нижнюю губу, думая, что ответить.

— Это может сделать редактор. У нас всегда кто-то работает по выходным.

— Пожалуйста.

Она смотрела на меня спокойно, и в ее глазах читалось: в Провиденсе происходит не меньше двадцати убийств в год, и они не нуждаются в повторном освещении.

— Я не могу платить сверхурочные.

Я повернулась, чтобы уйти.

Но то ли Дороти понравилась моя статья, то ли она сочла, что своими страданиями я заслужила право следить за ходом событий, потому что она похлопала меня по плечу.

— На следующей неделе можете взять отгул, если вам так уж хочется выйти на работу в субботу…

Меня преследовали воспоминания: тяжесть головы Барри, терпкий запах сочащейся крови, приближающийся вой полицейских сирен. Я сидела на софе с бокалом белого вина, включив повсюду свет, и ждала прихода Уолтера.

Барри отругал меня за то, что дала телефон незнакомцу. В глазах его было беспокойство, упрек: «Как можно быть такой беспечной?» Но завтра я открою дверь в магазин, а его там больше нет. Я больше не услышу нравоучений — теперь его уже ничто не встревожит.

Я закрыла глаза и снова оказалась там, снова притаилась за стойкой с печеньем. Мелькнула грязная куртка цвета хаки, мужчина выбежал наружу. А затем он направился ко мне вдоль ряда, тот же самой человек, что нагрубил мне у молочного отдела, — ячмень на одном глазу и злость в другом.

Я вздрогнула от щелчка. Дверь распахнулась, на пороге стоял Уолтер. Он бросил на стол черную фетровую ковбойскую шляпу, поставил на пол гитару в футляре и подошел ко мне.

— Ты в порядке? Что, черт возьми, произошло?

Меня тотчас успокоила знакомая грубоватость нью-йоркского выговора. Уолтер плюхнулся на софу рядом со мной, и я рассказала ему все: о выстреле, о том, как пряталась в глубине магазина, как пыталась спасти Барри.

Уолтер родился в Южном Бронксе и раньше торговал кокаином. Насилием его не удивишь. Он слушал мой рассказ с профессиональным хладнокровием и не задавал вопросов. Когда я закончила, он поднялся, подошел к окну и ткнул пальцем в сторону магазина Мазурски:

— Там? Я думал, здесь спокойно, как в пригороде. Боже, тебе повезло, что тот тип тебя не заметил.

Уолтер вернулся к софе, но увидел пустые бокалы на столе и решил отнести их в раковину. Отказавшись от наркотиков, он не употребляет даже кофе с кофеином. Он крайне не одобряет и распитие алкоголя, не позволяет мне ни глотка вина, однако на этот раз упрекать не стал.

— Не пытайся заснуть, — сказал Уолтер, вспомнив бессонницу, которая некогда вылилась в горсти снотворных таблеток. — Я останусь с тобой.

Он налил воды в чайник, поставил его на плиту и стал ходить взад-вперед, к окну и обратно.

— Господи Иисусе, кажется, там до сих пор стоят две-три полицейские машины, — отметил он, вглядываясь в даль. — Должно быть, проверили каждый клочок земли.

— Да, место преступления оцепили.

Уолтер ничего не сказал, лишь смотрел и смотрел, заинтригованный. Он прав насчет Уэйленд-сквер. Там расположено несколько безобидных магазинов, а жителей и горожанами-то не назовешь. Не то место, где можно ожидать подобного насилия. Засвистел чайник. Уолтер заварил две кружки травяного чая и вручил мне одну. Затем сел рядом на софу и снял кожаные сапоги, аккуратно поставив их на пол. Он любит одеваться в ковбойском стиле, даже когда не играет на гитаре.

— Владелец магазина был твоим другом?

Я вспомнила, как настороженно вел себя Барри, как переживал о моем благополучии за пару минут до смерти.

— Да, хороший человек.

Уолтер обнял меня и разрешил поплакать, но я не стала. Сидела с каменным лицом, чувствуя себя опустошенной.

— Меня совсем выбила из сил эта газетная статья.

Уолтер отстранился, оперся о подлокотник и сложил руки.

— Ты поехала в редакцию, чтобы написать об убийстве?

Я пожала плечами:

— Ну да.

— А ты не считаешь, что это опасно?

— Такая у журналистов работа.

— Только у амбициозных журналистов.

Уолтер посмотрел мне в глаза. Он один знал истинную причину моего ухода из «Леджера». Там я сделала самое ужасное, на что способна журналистка. Вступила в любовную связь с Крисом Техианом, которого обвинили в убийстве делового партнера. Именно о Крисе была статья, принесшая мне премию. Уолтер списывал все на мою ранимость, на переживания из-за смерти брата Шона. Он настаивал, чтобы я научилась прощать себе ошибки. Забывать прошлое.

— Может, тебе стоит уехать из этой дыры? Возвращайся в Бостон, там будет безопаснее. Там круглосуточные магазины грабят без жертв.

— И ездить на работу в Саут-Кингстон?

Уолтер сморщился:

— Брось. Ты же ненавидишь эти провинциальные дела. Джералин считает, «Леджер» возьмет тебя обратно с руками и ногами.

Джералин, моя старая подруга из «Леджера», помолвлена с Уолтером. Поскольку я написала жесткий очерк, в котором обличалась властная сущность Криса Техиана, никто и не подумал, что я в него влюблена. Страсть вперемешку с ненавистью затуманили мое сознание.

— Они бы не пожелали моего возвращения, если бы знали, что я нарушила всякую журналистскую этику.

Уолтер взглянул вверх, словно разговаривал с потолком.

— Журналистская этика? Это оксюморон?

— Брось, ты же понимаешь, о чем я.

— Я понимаю, что тот ублюдок получил по заслугам. Мир стал чище, когда Криса Техиана посадили за решетку. Как бы тебя ни мучила совесть, давно пора с этим покончить.

Он допил чай и поднялся с софы, будто спор закончен.

— Я не могу вернуться в «Леджер».

Мой жалобный тон заставил его сесть обратно.

— Ладно. — Уверенность растворилась, и серые глаза Уолтера стали такими усталыми, словно над ним повисли проблемы, которых не разрешишь за всю жизнь. — Но ты ведь не была здесь счастлива, даже до сегодняшнего дня.

— В следственной команде Провиденса появилась вакансия, — сказала я.

— Да? — Он твердо посмотрел на меня.

Выдвину ли я свою кандидатуру? Буду ли бороться? Я пожала плечами, будто пока не уверена, хотя на самом деле только об этом и мечтала.

Уолтер молча снял наручные часы, затем все кольца, наконец поднялся, чтобы достать из кармана бумажник и ключи. Свалил все в общую кучу на журнальном столике. Я не собиралась вдаваться в подробности, а у него не было желания вытягивать из меня каждое слово.

«Что, если меня опять ждет провал?» — хотелось мне спросить. Но мы уже не раз поднимали эту тему, и я знала, что он скажет. Уолтер считал, я поступила правильно. Приговор Крису Техиану вынесла не моя статья, а правосудие. Какую бы роль я ни сыграла, с этим давно покончено, и надо жить дальше.

— Я боюсь браться за серьезное расследование.

— Знаю, — устало ответил он. — Но ты же не успокоишься, пока не докажешь что тот неудачник в Бостоне был случайной ошибкой. — Уолтер сделал пару шагов к окну, чтобы последний раз взглянуть на Уэйленд-сквер. — И если тебе так уж хочется жить в этом чертовом штате, так будь тут по крайней мере счастлива.

Я проснулась в семь утра. Мне снилось, что я пытаюсь выманить из клетки длиннохвостого попугая. Горела лампа у кровати, я спала полусидя, на животе лежал «Ньюсуик» недельной давности.

Должно быть, заснула за чтением. После смерти отца год назад я так боялась лишиться сна, что послушалась совета Уолтера и начала каждый день бегать. Теперь даже стрельба не помешала бы мне заснуть.

Однако сейчас мозг дал сбой. Я с отвращением посмотрела на окно, за которым брезжил серый рассвет, и выбралась из-под одеяла. На цыпочках пробралась на кухню за стаканом клюквенного сока мимо храпящего на матраце Уолтера. Краешком глаза я уловила те самые цвета, в которые был окрашен попугай в моем сне: ярко-зеленые и желтые перья — как лотерейные билеты, что я купила вчера у Барри и бросила на стол.

Вернувшись в спальню, я надела трико, обтягивающий топ для бега, футболку с длинными рукавами и любимую куртку, достала кроссовки. Я не стала даже чистить зубы: так хотелось поскорей оказаться на улице.

Было ясное октябрьское утро, но ноги закостенели, и пришлось пробежать пару кварталов навстречу движению транспорта, чтобы разогреться. Улицы были пусты, однако я постоянно оборачивалась, когда бежала по Батлер-авеню.

Вот и паранойя. Еще слишком рано, чтобы кто-то прочел мою статью: газету еще не развозили по магазинам. Никто не догадается, что одинокая женщина, вышедшая на утреннюю пробежку, — журналистка. Та самая, которая вызывала полицию.

Я окинула взглядом улицу. Тротуары пусты, на дорогах — ни одной машины. Сердцебиение, однако, восстановилось, только когда Батлер-авеню сменилась проспектом Блэкстоун — зеленой улицей с величественными зданиями и широким зеленым парком, который разделял километровый прогон. По утрам в будние дни казалось, будто весь Ист-Сайд прибегает сюда на работу. Однако в субботу утром здесь вообще никого нет.

Я побежала на север, пересекла парк, вернулась по тенистой тропе, оглядываясь каждый раз, когда ветерок колыхал листья или поднимал слишком много пыли. На полпути домой я наконец-то ощутила успокоительную духовную пустоту, некое подобие безмятежности под пестрыми осенними листьями.

Ненадолго. Когда я открыла дверь в квартиру, там разрывался телефон. Уолтер ушел, на матраце лежало сложенное одеяло. Я надеялась, он останется на завтрак, но, должно быть, Уолтер спешил. Трубки не было ни на базе, ни на столе, ни в спальне. Звонок прекращался, отдаленный и приглушенный. В кровь выбросило новую порцию адреналина. Я пошарила под матрацем. Нет.

В итоге я нашла телефон в туалете под полотенцем и приставила к уху.

— Я прочел твою статью в газете. Боже, ты в порядке? — прозвучал знакомый баритон.

— Леонард?

— Ты в порядке? — переспросил он.

— Выбилась из дыхания. — Последовала пауза. — Я бегала.

Трубка выдала короткий гудок, предупреждая, что вот-вот сядет батарея. Неужели Леонард искренне волнуется обо мне? Или расстроился, что я не позвонила на передачу после убийства? А может, в этом маленьком штате радиоведущие всегда звонят домой своим слушателям?

— Я в порядке.

Стоя перед зеркалом шкафа-аптечки, я видела в нем отражение маленькой женщины в мокрой от пота спортивной одежде, с красными щеками и безумными глазами.

— Ты получила мое письмо? — спросил Леонард.

— Да, — ответила я, но все это было сто лет назад.

Пот лип ко мне подобно пару на стекле душевой. Я встала на ванную, чтобы открыть вентиляционное окошко.

— Ты сегодня свободна? Можно пригласить тебя на ленч?

Батарея садилась, и голос его звучал все слабее.

Ленч с Леонардом из «Поздней ночи», с мужчиной, которому я звоню почти каждый вечер и терпеливо жду на проводе. Еще вчера я бы согласилась не задумываясь, но сегодня могла думать только о работе и о разговорах с полицией.

— У меня задание по работе.

— Как насчет вечера? У меня этой ночью выходной. Есть ли у меня шанс увидеть тебя за ужином?

Выходной ночью? Что это значит?

— Я не знаю, когда освобожусь, — ответила я.

— Встретимся в восемь вечера, у ресторана «Рафаэль». — Голос стал едва уловим. — Послушай, я представляю, как действует на людей такая травма. Поговорим, успокоишься.

Телефон издал еще один предупредительный гудок.

Значит ли это, что газета все-таки поместила мою статью на первую полосу? А он решил выпытать из меня детали?

— Что именно ты хочешь? — спросила я.

Батарея так ослабла, что я ничего не услышала.

— Что? — переспросила я, по-прежнему стоя на ванне, и вопрос эхом разнесся по комнате.

Перед тем как телефон полностью отключился, я поймала конец ответа Леонарда:

— Я был лично знаком с Барри Мазурски. И это настоящая трагедия для Род-Айленда.