Думаю, для истории самого еврейства в изложении Александра Исаевича наиболее неожиданны, а то и сенсационны будут главы о погромах. Они же и вызовут самые оголтелые нападки радикальной либеральной прессы. Позволю лишь несколько цитат из книги:
"Кто-то безымянный изобрел и пустил по миру ядовитую клевету: будто Александр III... сказал: "А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев!" И принялось, печаталось..., вошло в либеральный фольклор, и даже вот и через 100 лет, поныне, это выныривает в публикациях, как историческая достоверность".
"Дореволюционная Энциклопедия признает, что "правительство считало необходимым решительно подавлять попытки насилий над евреями", так оно и было, новый министр внутренних дел граф Н.П.Игнатьев... твердо проводил усмирение погромщиков... Но правительство признавало и недостаточную свою оперативность... тогда, в 80-90 годы, никто не упоминал массовых убийств и изнасилований. Однако прошло более полувека - и многие публицисты, не имеющие нужды слишком копаться в давних российских фактах, стали писать уже о массовых и преднамеренных зверствах... Мы только что прочли в старой Еврейской энциклопедии: в Балте убит один еврей, а ранено - несколько. А в новой, через век от события, читаем: в Балте "к погромщикам присоединились солдаты... Несколько евреев было убито, сотни ранены, многие женщины изнасилованы"... Погромы - слишком дикая и страшная форма расправы, чтобы еще манипулировать цифрами жертв".
Пишет Солженицын и о том, как, раскачивая лодку государства, в первых погромах принимали участие народовольцы, используя их как начало всенародного движения против богатых. Пишет и о том, как еврейская радикальная молодежь сама вооружалась и нападала на своих противников. Опять же скрупулезно приводя цитаты из газет того времени: "В свою очередь и евреи не щадили русских, убивая их при всяком возможном случае", "Особенную жестокость проявляли евреи в отношении полицейских чинов, когда им удавалось захватить их". И заканчивает свой разбор: "За те погромы несет ответственность не только и не столько администрация, сколько само русское и украинское население черты оседлости". Вот с последним - соглашаюсь и я. Но с существенной поправкой: что и еврейская молодежь того времени - весомо делит ту ответственность.
Писатель предлагает всем нам ныне признать все наши общие беды и сообща нести ответственность за все трагические события двух столетий в нашей совместной жизни. Не было единственно правой и единственно виноватой стороны. И как неожиданно оказалось: "погромы от Союза Русского Народа не известны, а прежние - были от стихийного взрыва масс". И потом о помещичьих погромах 1905 года либеральная пресса писала как о чуть ли не праздничных "иллюминациях", все сходило с рук. "Однако о еврейских погромах... он бы это слово употребил? Надо было пережить уже большую, настоящую Революцию, чтобы услышать: помещичьи погромы "являются не менее жестокими и безнравственными актами, чем еврейские погромы... Добавлю еще одно страшное сходство тех и других погромов: у дикой толпы ощущение своей правоты".
Итоговый вопрос первой книги: способны ли мы делать общее дело? Не просто сосуществовать, а творить сообща? И что для этого надо делать осознающему себя российским еврейству, что для этого надо делать признающим общее дело русским?
Неуклюжесть правительства, еврейская страстность и революционность, процесс против Бейлиса. И ощущение того, что процесс против Бейлиса стал национальным позором, "судебной Цусимой России", и ни слова о том, что правосудие восторжествовало и Бейлис был освобожден. Нагнетание прессы только против правительства. Как все это похоже на наше время!
Читая книгу, так и хочется ее цитировать и цитировать. Все время ощущаешь обиду Солженицына не на еврейство в прошлом или настоящем, а на нашу либеральщину и образованщину, активно вовлекающую еврейство в антигосударственные игры в силу их инакости и некоей природной отчужденности. Так и видишь, как писатель стремится защитить евреев от постоянного использования в грязных политических играх.
"Роль маленького, но энергичного еврейского народа в протяжной и раскидистой мировой истории - несомненна, сильна. Настойчива и даже звонка. В том числе и в русской истории. Однако она остается - исторической загадкой для всех нас. И для евреев - тоже. Эта странная миссия - отнюдь не приносит и счастья им". Катализаторы, отщепенцы, нигилисты, народ-мессия, что ждет их и нас в будущей России?
Игорь Шафаревич
ШАФАРЕВИЧ Игорь Ростиславович родился 3 июня 1923 года, математик, общественный деятель, действительный член РАН (1991), заведующий отделом Математического института РАН им.В.А.Стеклова, окончил МГУ. Главные направления научной деятельности: алгебра, теория чисел, алгебраическая геометрия. Избирался членом ЦС Российского Народного собрания, был членом Оргкомитета Фронта Национального Спасения. Лауреат Ленинской премии (1959), Хайнемановской премии Геттингенской Академии наук, президент Московского математического общества, долгие годы член редколлегии журнала "Наш современник" и член редколлегии газеты "День". Член Национальной Академии наук США, Академии наук и искусств США, Германской академии естествоиспытателей "Леопольдина", почетный доктор университета Пари-Сюд (Франция). Женат, имеет двоих детей. Известен во всем мире своими публицистическими работами "Социализм как явление мировой истории" (1977), "Русофобия" (1989) и "Трехтысячелетняя загадка". Один из несомненных лидеров русского национального движения. Живет в Москве.
"Россия избрала другой путь. Она восприняла некоторые элементы технологической цивилизации и, в частности, приобрела таким способом достаточные силы, чтобы защитить себя от полного покорения. Но она отнюдь не стала стандартной составной частью технологической цивилизации. Это был болезненный процесс: он породил раскол между европеизированным высшим классом и остальным народом, создал нигилистические течения в интеллигенции... Средневековое миросозерцание, которым жила Россия до столкновения с технологической цивилизацией, основывалось на глубоком чувстве смысла жизни, осмысленности жизни каждого человека и всей Истории. В центре внимания тогдашней культуры были проблемы мироздания, события Истории, а не индивидуальные судьбы. Даже при характеристике конкретных исторических персонажей на первый план выдвигались их общественная роль (святого, воина-вождя, чужеземного завоевателя), а не личные свойства или переживания. Искусство было столь сильно связано традицией, что приближалось к типу коллективного творчества. Постренессансная культура, принесенная к нам с Запада, обладала яркостью, индивидуальностью, она дала такие формы искусства, как портрет, роман. Зато в ней постепенно выветривался интерес к основным вопросам о смысле жизни и истории... Можно сказать, что в русской цивилизации слились три линии развития человечества: открытая Космосу древнеземледельческая религия, христианство (в его православном аспекте) и западная постренессансная культура... К началу ХХ века это была страна еще на 80% крестьянская, глубоко православная... И в то же время Россия входила в пятерку наиболее развитых индустриальных стран... И отчетливо видно, как Запад ощущал Россию инородным телом... Возникла концепция "Россия - препятствие на пути к прогрессу". Имеет ли продолжение в будущее тот "русский путь", который мы обсуждали?.. Если имеет, то в нем мы могли бы найти духовную основу для спасения от скорой гибели в зубастой пасти технологической цивилизации. Мы видели, что мироощущение русского православия включает в себя и осознание родства всей "твари", и идеал самоограничения, выраженный в заповеди терпения или образе "страстотерпцев", то есть коренные духовные основы, на которые такое спасение как раз может опереться. Для русской цивилизации вся надежда сосредоточена в "русском пути", ибо сменить духовную основу народа, складывающуюся тысячелетиями, столь же безнадежно, как сменить генетический код человека..."
Игорь Шафаревич,
из книги "Россия и мировая
катастрофа" (1993)
ПО ПУТИ ТРАГЕДИЙ
Владимир Бондаренко. Поздравляю вас, Игорь Ростиславович, с Днем Победы. Сегодня, очевидно, это единственный праздник, признаваемый почти всеми согражданами. И его когда-то пробовал отменить ельцинский режим, но позже спохватился. А сейчас, может быть, кривя губы, с тайной ухмылкой, но широко отмечает вся пресса и даже телевидение. Интересно, как вы, юноша, молодой ученый, сами встретили тот первый день Победы? Ваше отношение к этому всенародному празднику?
Игорь Шафаревич. Спасибо, Владимир Григорьевич, я вас тоже поздравляю. Вы совершенно правы, это, конечно, единственный на сегодня праздник, принимаемый всеми. Но для кого-то праздник сердечный, а для кого-то лишь обязательная формула. Тем не менее и то хорошо, что на таком уровне мы в третьем тысячелетии встречаем День Победы. Хоть что-то объединяет. Как я его встретил в 1945-м году? Здесь же, в Москве, я тогда как раз в Московском университете преподавать начал. День Победы принадлежит к тем событиям, которые определяют священную историю народа. Свойство таких событий не только в умилении ими, но и в целительной силе воздействия. Та далекая Победа дает нынче силы людям и всему народу пережить гибельный момент. Это залог выживания в будущем, на что в памяти своей каждый русский человек реально может опереться. Не так много таких опор в жизни.
В. Б. Очевидно, без опоры на такие победы народ не в состоянии творить свою историю и развиваться дальше. И поэтому нет ничего зазорного, если такая Победа обрастает героическим мифом, облагораживается. Мне надоели наши объективисты, выволакивающие всю грязь войны. Во-первых, войны без грязи не бывает. Во-вторых, когда Вольтер, по-моему, попробовал сказать "всю правду" о Жанне д`Арк, французский народ не принял этой правды. Есть сама Победа, есть герои Победы, и, осознавая всю горечь, всю трагедийность и окровавленность ее, мы должны видеть исходящий из Победы свет. Должны чувствовать ее великую радость. Без великих мифов нет великой истории, без великой истории нет великих народов. Посмотрите, как самоуверенно лепит Америка свою великую историю. И они правы. А мы все - и демократы, и даже патриоты - часто спешим сомневаться, стыдимся гордиться, излишне скромничаем...
И. Ш. Более того, такого типа Победа в глобальной войне за существование является ярчайшим доказательством существования народа. Что касается мифов, то я бы сказал, что, к сожалению, у нас Победа уже обрастает неблагородными мифами. Меня поражало все последние десять лет стремление многих историков и журналистов уничтожить Победу в сознании народном. И стремление было чрезвычайно сильным, поддерживалось государственными структурами. Каждый раз перед празднованием Дня Победы начинался гвалт, крик, заглушавший мнения самих фронтовиков. Никакой Победы якобы не было, немцев будто бы завалили трупами, чем наш строй был лучше гитлеровского, и так далее. И вообще, лучше бы нам было проиграть, и мы все пили бы баварское пиво... Такой был смешной анекдот.
В. Б. Кстати, эта спекуляция цифрами продолжается до сих пор. Берется наших 27 миллионов погибших вообще, куда включено и большинство мирного населения, и 5 миллионов погибших военнопленных и сопоставляется с числом убитых на войне немецких солдат. Так откуда же победа взялась? Если и говорить о массовой гибели людей, то она приходится на начальный период войны, на период нашего отступления. Нелепица добавлялась на нелепицу, лишь бы не в нашу пользу. Поразительно это мышление предателей: лишь бы не в нашу пользу...
И. Ш. На этот праздник такое мышление приглушили. И былые капитулянты нынче должны были говорить, что склоняют голову перед великим подвигом, что Победа - это историческое достояние народа. Этот духовный перелом показывает, что наступает в России иное время.
В. Б. Мне кажется, в самом народе кризисные настроения заменяются чем-то иным. И любой политик нынче, будь то Путин или иной другой,- обязаны учитывать эти новые настроения народа.
И. Ш. Чувствуется, как на том же телеэкране сквозь зубы приходится телеведущим говорить о Победе. Они уже чувствуют: иначе нельзя. Правда, есть зубры эпохи разрушения, которые долдонят одно и то же. На днях выступал по телевидению один из таких бывших лидеров перестройки и жаловался, что он руководит большим институтом, и поступающие студенты упорно дают неправильные ответы: никак не могут понять, что Советский Союз был поджигателем войны, и, что еще более ужасно, преподаватели настолько во власти стереотипов находятся, что не ставят таким студентам двойки. По этому демократическому реликту мы можем, как по сохранившемуся ящеру, восстановить идеологию эпохи перестройки. Народ во многом изменился. По отношению к чеченской войне. К своему прошлому. Все-таки крепнет сильное национальное и государственное чувство в самом народе. Мы стоим перед тем, что уже в следующем поколении этот сплав духовности и государственности перерастет в реальные дела.
В. Б. Вы можете вспомнить, что чувствовали в том победном 1945-м году молодые студенты? Что ждали от будущего?
И. Ш. Во-первых, закончилось сразу же ожидание новых сообщений о гибели близких и знакомых людей А в нашем роду достаточно много людей самого разного возраста погибло на войне... В конце войны было распространено совершенно иллюзорное чувство, что близки какие-то реформы в стране. Один наш родственник, крупный военачальник, к нам приходил домой и рассуждал: "Что народу надо? Башку перекрестить и чтобы свой участок земли был. Вот после войны, конечно, в этом будет послабление. Дадут свободу церкви и колхозы распустят..." Вообще-то с выигранной войной любой режим только крепнет, а не ослабляется. Это аксиома. Реформы проводятся лишь в проигравших странах. Но в народе после Победы такое чувство скорых перемен было.
В. Б. Каким вы, Игорь Ростиславович, ощущаете весь ХХ век для истории России?
И. Ш. Я сейчас буду говорить не как аналитик, не как ученый, а с личной точки зрения, исходя лишь из своего опыта. Мне кажется, ХХ век - это был век великих трагедий. Очень много в России произошло печального, трагического, очень уж больно на простом народе отозвался ХХ век. Много катастроф - и так до самого конца. Никак не дадут народу успокоиться. То коллективизация, раскулачивание, то война, да и стройки давались большим напряжением сил. Сегодня можно сказать, что русская деревня выбита и вряд ли будет возрождена. А значит, и народ станет другим. Катастрофическим век оказался для народа.
Я помню хорошо не только собственную жизнь, но и рассказы всех родственников старшего поколения о былой жизни. Ни одного спокойного поколения. От войны до войны. От гражданской войны 1917-1920 годов до страшной катастрофы последнего времени. Эта катастрофичность, на мой взгляд, связана с принижением русскости. Помню, еще в школе я удивлялся, почему так мало говорится о русской истории и так ее хают. Не давали нам гордиться русскими победами. Все обучение пронизывала концепция России как тюрьмы народов. Нас все упрекали в какой-то отсталости, мы все время должны были кого-то догонять. А может быть, у нас другая дорога? О выборе дороги речи не шло, лишь о идущих впереди, о той же Америке. Русскую традицию жизни нужно было сломать и наладить какую-то другую, американскую, от которой мы все время отставали. Нас понуждали повторить ускоренный путь развития Запада, той же Англии, где крестьян начали сгонять с земель и превращать в пролетариат двумя столетиями раньше. Мы ругали Запад, но сами-то шли зигзагами по тому же пути.
В. Б. То есть идеология тут была даже ни при чем, а сталинским ускоренным путем нас перегоняли из аграрного крестьянского состояния в индустриальное состояние, повторяя путь западной цивилизации?
И. Ш. Я с вашей формулировкой, Владимир Григорьевич, полностью согласен, за исключением того, что так ли уж надо было нам ломать нашу аграрную цивилизацию? Это же в нас вбили как аксиому. Обязательно перерасти в техническую цивилизацию, изгоняя из жизни не только деревенский склад жизни, но и природный склад жизни. Является ли такой путь целью всего человечества? Мне кажется, совершенно ясно становится сейчас, что путь западной цивилизации кончается, дальше его перспективы печальны. Я не вижу оснований для того, чтобы России требовалось обязательно пройти до тупикового конца этот западный путь. Собственно говоря, вся история России - это история борьбы за свой цивилизационный путь развития. Это главное направление русской мысли. Когда выяснилось, что община тормозит развитие России, началось продумывание реформ. Министр финансов Александра Третьего Бунген, затем Витте и уже в завершение Столыпин реально пытались определить развитие русской деревни. Не всегда и не во всем их программы удались, но цель-то всегда оставалась той же: сохранить крестьянский характер России. Сохранить аграрную цивилизацию. Труд крестьянина более осмыслен, при всей его тяжести он носит творческий характер, это не гайки завинчивать на конвейере. Крестьянин сам определяет на своей земле, когда сеять, когда жать. Это бесконечно притягательная форма жизни. Крестьянин героически, до самого конца держался за нее. Сопротивление крестьянина похоже на первый период Великой Отечественной войны: казалось бы, Россия была в безнадежном положении, немцы быстро дошли до Москвы и Волги. Мы проигрывали все сражения, но устояли, не сломались, добились перелома, затем и победы. Так и крестьянин вел свою безнадежную войну за землю...
В. Б. Для многих, Игорь Ростиславович, покажется парадоксальным соединение в одной личности, в одном вашем характере такой крестьянской аграрной психологии и точного мышления одного из лучших математиков мира. Вы отрицаете техническую цивилизацию, но математика, все-таки, и была основой технической революции. Любой крупный математик своими открытиями движет эту техническую цивилизацию вперед. Уводит свой народ из аграрного состояния. Вы признаете в себе этот парадокс?
И. Ш. Знаете, и да, и нет. Положение очень сложное и тонкое. Один математик говорил: "Если сравнить жизнь с трагедией Шекспира "Гамлет", то математика будет играть роль Офелии. Она очаровательна и немного безумна". Сама по себе математика наполнена необычайной красотой. И эта красота не поверхностна. В том смысле, когда здание построено, его украсить безделушками. Нет, красота - в самом процессе работы каждого математика. Он сам чувствует, что получается что-то красивое,- значит, нужно это направление развивать. И опять же, отсутствие красоты в расчетах указывает на тупиковость пути. Математика возникла в древней Греции, где общество было в основном земледельческим. Это было общество крестьян. И когда в Афинах ставились трагедии Софокла, то сходились крестьяне с соседних деревень в этот амфитеатр и обсуждали происходящее. В таком обществе и были выработаны основные идеи математики. Нет у меня уверенности, что математика связана с техническим обществом. Хотя конечно же, вы правы, в развитии технического общества она сыграла важную роль.
В. Б. Все-таки, Игорь Ростиславович, без математических расчетов ни одна ракета не взлетит и ни одна электростанция не построится. А природа-то проживет и без земной математики, ей хватает и небесной. Если только человек не вмешивается.
И. Ш. Это прикладная сторона математики. А самые великие математики не рассчитывали паровые котлы. Они творили внутри самой математики. Технизация - это свойство не математики, а западной цивилизации, воспринимающей мир как некую просчитанную машину. Для технических изобретений часто хватает математики на уровне средней школы. Все-таки в основе технической революции была заложена не математика, а философия, взгляд на Вселенную как на некую механическую систему. Которая вся может быть вычислена. Все-таки математика - это не подсчет звезд. Это не принцип математики, а принцип привлечения математики.
В. Б. И тем не менее, привлекая математику, человечество устремилось в нынешнюю технотронную бездну. И любой крупный математик, делая свои красивые математические открытия, тем самым приближает эту бездну. Математика, хотим мы или нет, лежит в основе систематизации общества. Если бы перед вами встал вопрос: ради аграрного общества сможете ли Вы отказаться от математики и ее красоты? Смогли бы вы встать на горло собственной песне? Пошли бы на жертву? Или вы считаете, что наука должна свободно развиваться, лишь человек должен думать о ее последствиях?
И. Ш. Я понимаю, дело не в математике лишь. Мне-то математика помогала понять психологию крестьян. Как выяснили историки, крестьянское хозяйство гораздо более устойчиво, чем помещичье хозяйство. Помещичье хозяйство работает на доход, и когда дохода нет, помещик разоряется. А для крестьянина доходом является и удовлетворение, которое он получает. Так же и математик получает удовлетворение независимо от иных доходов. Я жизнь свою именно поэтому счастливо прожил. Имел возможность всегда работать над тем, что я хотел. Что мне было интересно, тем я и занимался. Каким-то образом в нашей математике сложились такие условия работы. Я понимаю людей, которые так же удовлетворены своим трудом, он им кажется привлекательным. Ради своего труда они готовы многим жертвовать. Математика или поэзия - это маленькая модель крестьянского отношения к жизни. Только математика модель для избранного меньшинства, а крестьянство - уникальная модель для всего общества.
В. Б. Откуда у вас, Игорь Ростиславович, у городского интеллигента, крупного ученого, книжника, любителя музыки,- душа крестьянина? Откуда такая тяга к земле, к аграрной цивилизации? Кто ваши родители? У них крестьянские корни? Из каких деревень?
И. Ш. Нет. Со стороны отца - это поповские корни. Звали его Ростислав Иванович, он кончил тот же факультет, что и я. Математический факультет МГУ. Родился он на Волыни. А уже и мать его, и отец - из рода священников православных. Мать - псковичанка, из мелких помещиков. Я даже какую-то печатку видел с короной, какого-то низшего дворянского уровня. Юлия Яковлевна Васильева. Отец у нее был Василий Васильевич Васильев, это был признак незаконнорожденных дворянских детей, их так называли. Он был сыном медсестры, которая ухаживала за каким-то прибалтийским помещиком. Фамилия же Шафаревич - из западного славянства. Прадед переселился откуда-то с западных славянских земель на Волынь. Ходят слухи, что из Сербии. Действительно, "шафарь" - этот корень встречается в западно-славянских языках и означает домоправителя, хозяина дома. Такую фамилию я встречал и в сербских и в польских изданиях.
В. Б. А вы на родине отца, на Волыни, никогда не бывали?
И. Ш. Нет, почему? Я бывал. Я сам родился в Житомире. Родители мои познакомились в Житомире, переехали в Москву, а потом, когда нужно было рожать,- а в Москве была такая крохотная комнатка, а у отца моей матери была в Житомире казенная квартира, он был управляющим отделения государственного банка и имел от государства квартиру,- вот туда и приехала моя мама, и родила меня в 1923 году...
В. Б. А как вы стали математиком? Когда почувствовали тягу к ней? Почему не стали историком или еще кем-нибудь? У вас же есть склонности и к истории, и к общественной деятельности. Что определило вашу профессию?
И. Ш. Политиком я бы никогда не стал. У меня ни склонности, ни способностей нет. А историком я действительно сначала хотел быть. Какая-то книжка по истории мне попала в руки. Не очень-то и интересная. Какой-то перевод с немецкого по древней истории для гимназий. И вдруг я почувствовал, что мир не ограничивается пространством вокруг меня, а расширяется во все стороны с помощью истории. И во времени, и в пространстве. Начал читать все книжки по истории. Но лет в 12 это желание резко изменилось. Увлекла математика. Во-первых, я почувствовал притягательность математики. Сначала даже просто на уровне школьных учебников. Я болел и стал перечитывать математику за следующие классы, так захватило. Потом стал читать уже книги по математике вне школьных программ. Во-вторых, у меня возникло чувство, что для профессионального занятия историей надо очень сильно держать в узде свои мысли, надо координироваться со временем. А это трудно. В математике такого не было. Еще и эта сторона математики привлекала. Вроде как монастырь. Свобода от тягости жизни, от мирских проблем в монастыре математики. Когда заканчивал университет перед войной, задумывался, почему на наш факультет такие огромные конкурсы? Ведь перед войной еще математика была абсолютно непрестижной профессией. Не сулила ничего, кроме преподавания в школе. Или, в лучшем случае, в институте. Это все оплачивалось очень низко. Тогда статус ученого был еще в стране низким. Переворот по отношению к науке произошел в конце войны, когда стали заниматься атомной бомбой. А потом стало ясно, что атомной наукой нельзя ограничиться, надо поднимать все науки вместе. Были приняты государственные меры. Звание ученого в стране стало престижным. Это отразилось и на материальном положении. Оно изменилось в лучшую сторону, и кардинально, сразу же после войны. Но для молодежи важнее была даже не материальная сторона, а значимость, перспективность, приоритетность. Профессия ученого стала не только престижной, но и романтической. Но до войны, когда я поступал в МГУ, это была какая-то заштатная профессия. Меня удивляло: почему так много людей идет на наш факультет? Ядро из них - это те, кто любит математику, уже познал ее красоту. А большинство шло в математику, зная, что это не идеологическая наука, что можно в ее категориях свободно мыслить. Никто не будет указывать. Даже физикам что-то указывали, приписывали идеологичность, а до математики так и не добрались. Никаких уклонов не обнаружили. И суровая проза жизни математику не затрагивала. Это была на самом деле какая-то катакомба. Существовала, ничем не отличаясь от западной математики или восточной математики. Это все тоже как-то на меня повлияло. Многие великие математики, Пуанкаре например, пытались выразить, в чем особенность математики. Кто-то сказал: это все равно, что пытаться определить особенность красивой женщины. Каждый это понимает только когда видит такую женщину, но никакими цифрами или словами красоту женщины не выразишь. Так и в математике.
В. Б. А вы, Игорь Ростиславович, всегда занимались чистой наукой, или были периоды, когда приходилось работать на прикладную математику?
И. Ш. Я всю жизнь занимался лишь чистой математикой. Я не уклонялся от чего-то, просто так вышло. И мне нравилась всю жизнь моя работа, зачем было ее менять?
В. Б. Вернемся к ХХ веку. Как менялся век? Какие направления господствовали в нем? Какие события определили его историю? Каким он виделся вам?
И. Ш. В моей жизни самое сильное впечатление - это, конечно, война. Помню, меня поразил совершенно загадочный поворот в войне. Он придает особый смысл и истории России, и существованию человека. Я помню чувство катастрофы в начале войны. Нас, аспирантов и студентов, отправили рыть под Москвой противотанковый ров. Это было где-то за Можайском. Мы там рыли его месяца полтора. До начала немецкого наступления. Надо сказать, что немцы не пошли на наш ров. Им бы хана была, такой мы прекрасный ров вырыли... Но орудийные разрывы были уже совсем рядом. Как-то нас подняли ночью и мы пришли в Можайск, сели на один из последних уходящих поездов. Приехали в Москву. Атмосфера в Москве было ужасной, кто-то уже запаниковал, все готовы были куда-то уехать. Помню, отоспался ночью и утром решил поехать в университет, пришел к метро, а оно не работает. Это был единственный день за все десятилетия, когда метро в Москве не работало. Я пошел пешком, там у нас были еще дежурства, встречаю знакомых. Меня спрашивают: "Вы их видели?" - Кого? "Немцев... Нам позвонили и сказали, что немцы вступили в Москву". Тогда я дружен был с таким же молодым и еще не знаменитым Рихтером. Он у нас жил дома в это время. Вечером мы пошли с ним погулять. Это был октябрь, на улицах темно и идут танки, но идут все на восток. А утром 16 октября уже началось какое-то бегство из Москвы. Ехали машины легковые, грузовые - все на восток. И вдруг по радио сообщают: в 12 часов выступление Молотова. Жду выступления, в 12 часов сообщают, что выступление откладывается на час. А в час сообщают какой-то совсем иной приказ какого-то начальника, что замечена нерегулярная работа каких-то парикмахерских, бань, еще чего-то, и такого быть не должно, все службы должны работать... Что-то в эти часы или даже минуты изменилось в Москве и в стране, пошел откат в другую сторону. Народ не пожелал сдаваться врагу. В тот момент я почувствовал, что наступает конец безнадежности. Будет еще много крови, беды, но не будет уже безнадежности. Мне кажется, этот день еще в истории недостаточно расшифрован и изучен. С него начался перелом в войне. Бывает же такое... И какой текст Молотов должен был прочитать? Сначала было чувство потери, а потом уже отвоевывание потерь. А вместе с этим и постоянная тяжелая работа, и голод, и гибель близких - годы войны все-таки для меня самые неизгладимые. И с позиций значимости событий ничего рядом не поставлю. Тогда я понял, что кроме числа мобилизованных солдат, количества боеприпасов и других зримых материальных вещей способно материализоваться, стать реальным фактором чувство духовности, какой-то идеалистический порыв. И это же было в нашей жизни в годы войны. "Не в силе Бог, а в правде" - это же реализовывалось наяву. Такие идеи оказываются в жизни более существенны, чем материальные цифры...
Вторым важным для меня периодом в жизни был период после смерти Сталина. До смерти Сталина было такое чувство, что существующая жизнь, как к ней ни относись, будет на века. А после смерти Сталина, уже вскоре, возникло ощущение некоей пластичности жизни, ее возможных перемен. Вдруг почувствовалось, что дальнейшее зависит и от усилий каждого из нас. Такое первое ощущение личности, от которой что-то может измениться. Я, помню, стал гораздо более напряженно думать. Стал записывать свои мысли. Очевидно, из этих разрозненных записей разных людей и образовался первый самиздат. А потом уже пошли и публикации.
Как я уже говорил, мне ХХ век представляется веком катастрофическим. Впрочем, катастрофичность присуща истории вообще. Так можно сказать о любом времени. Возьмите историю Франции: Столетняя война, феодалы присягают английскому королю. Через пару веков начинаются гугенотские войны, ожесточение, кровопролитие. Какой-то перерыв - и французская революция, наполеоновские войны. И уже в ХХ веке: сначала Первая мировая война, потом невероятное поражение во Второй мировой... Не лучше и история Германии... В истории, по-видимому, трагические эпохи занимают главенствующее место. ХIХ век, был, по-моему, гораздо более мирным, чем ХХ век. Может быть, так они и чередуются.
В. Б. А какая все-таки мысль главенствовала в ХХ веке? Куда развивалась история?
И. Ш. В ХХ веке в России было поле сражения между сторонниками подчинения западному технологическому обществу и сторонниками сохранения своего русского крестьянского общества. Наш путь - это не путь изоляции, подобно восточным странам, это путь освоения полезных элементов, не меняя само русло развития. От того, что ты выучишь китайский язык, ты же не станешь китайцем? Это была даже не борьба конкретных лидеров страны, а борьба элит, и то одни одерживали верх, то другие. Для меня ведь те же большевики в чистом виде - это чисто западное течение, уход от нашего традиционного общества. Они и исходили из утверждения об отсталости России, которую надо срочно преодолеть каким-то мощным рывком. Этому рывку и был посвящен почти весь ХХ век в России. Но всегда постоянно параллельно шло и народническое движение. И кое-где закрепляло свои позиции. Ключевой фигурой, определившей еще в начале века это движение русской мысли, был Данилевский. В этом же направлении работал Василий Розанов. Сергей Есенин, конечно. Это был редкий случай деревенского мироощущения, которое сумело прорваться сквозь дворянско-интеллигентский мир. И в наши дни уже деревенская проза определила позиции русского традиционализма. Так что борьба идет не затухая.
В. Б. Интересно, Игорь Ростиславович, вот вы - математик, интеллектуал, а в науке всегда были развиты космополитические взгляды. Как вы со своих высот вдруг прониклись русскостью? Где вы ее почерпнули? Еще в писательской среде, в кругу ценителей русского слова можно найти национальных охранителей, пламенных консерваторов. А как такие взгляды проникли в математику?
И. Ш. Это вроде дефекта рождения. Люди рождаются с определенным дефектом. Вот так и у меня, считайте это природным моим излишеством. В детстве я был единственным ребенком, рано научился читать и много читал. А книжки все еще были старые, дореволюционные, гимназические. Былины, сказки, рассказы из русской истории. Наверное, в тот момент, когда формируется сознание человека, я был уже весь под влиянием таких книг. Все закладывается в раннем детстве и остается уже на всю жизнь. Хотите воспитать своего ребенка русским - читайте ему с малых лет русские сказки и предания, книги по истории, стихи русских классиков - и у него это знание останется до конца жизни. И потому, воспитанный подобным образом, я уже в школе противился искажению русской истории, принижению русского достоинства.
В. Б. Вернемся к итогам ХХ века. Что произошло в науке этого столетия? Какие главнейшие открытия были сделаны? Кем? И каково место русских в мировой науке?
И. Ш. Мне кажется, наиболее знаменательным событием в науке ХХ века является чувство конца самой науки. Наука в нашем понимании возникла где-то с семнадцатого века. То, что называется научно-технической революцией. Коперникианской революцией. Сейчас уже мы присутствуем при кончине этой революции. Подобный взрыв был в Древней Греции: от архаичных представлений о мире до формирования научного мировоззрения, близкого нашему. С картой звездного неба, с принципами математики. Этот фантастический выброс новых идей закончился примерно в третьем веке до нашей эры. Потом шли только дополнения. Вот и сейчас уже идут дополнения. В начале ХХ века еще возникали новые концепции, которые переворачивали представления о мире. Это была квантовая механика, теория относительности, генетика, а во второй половине ХХ века, мне кажется, ничего подобного не произошло. Когда сейчас говорят о колоссальных достижениях человечества, называют спутники, компьютеры и так далее. Но это же не наука. Наука открывает законы природы. Я вспоминаю замечательную книгу Освальда Шпенглера "Закат Европы", перекликающуюся с взглядами Данилевского, хотя, может быть, они друг о друге и не знали. Написана книга после поражения Германии в Первой мировой войне, и там тоже доказывается, что нет никакого единого движения в истории. Есть развитие разных культур, и каждая культура, когда духовно себя исчерпывает, то сосредотачивается в одной области, а именно в технике. А в геополитике такая культура сводится к диктату над более слабыми, тогда как в героический период истории любая культура сражается с более сильными, и победа приходит за счет большей силы духа. Это все и соответствует сегодняшней затухающей западной культуре. Так что ХХ век - век конца грандиозного научного периода. Все великие достижения в далеком прошлом. Бах, Моцарт, Бетховен, Шекспир, Диккенс даже... Может быть, это - последний век господства западной цивилизации. И она разрушится не под давлением мощного противника, а так же, как разрушился Советский Союз. Советский Союз рухнул именно как периферийное образование западной цивилизации, как слабое место в ней. Этот кризис заметен по самым разным признакам. Экономика превращается в спекулятивную, ее еще называют "экономикой казино", ибо денежные средства в сфере спекулятивной экономики в сотни раз превышают деньги, вложенные в реальную экономику. А спекулятивная экономика всегда способна мгновенно рухнуть. Реальную экономику так легко не разрушишь.
В. Б. То есть нас ждет эпоха нового варварства?
И. Ш. Будут ли "темные века"? Это зависит от того, как будет решена проблема наследника западной цивилизации. Существует и сегодня ряд культур, способных сыграть эту роль. Китай, Индия, Латинская Америка, и, конечно, Россия. Мне кажется, что Россия занимает особенное место, она в себя вобрала много элементов западной цивилизации. Если бы наследником оказалась Россия, то человечество обошлось бы без эпохи "темных веков". Не было бы нового варварства, но сменился бы характер цивилизации. Для этого сама Россия должна уцелеть. Для меня развал западной цивилизации очевиден. У них уничтожается национальная основа государства, растет агрессивность особого свойства. Понятен терроризм в бедных странах, а когда в США в школу приходит мальчик с автоматом и начинает стрелять по друзьям и подружкам здесь отсутствует логика обычного террора. При этом из шести выстрелов шесть попаданий. Оказывается компьютерные игры на попадание вырабатывают меткость.
Сейчас кажется, что у России нет шансов выжить, очень мощное давление Запада, но я уверен, что это давление скоро закончится, главное выдержать. Сравнить можно с татарским игом. Конечно, у русских княжеств не было реального шанса освободиться, если бы не подточилась изнутри сама Орда
В. Б. Значит, нам надо, как Александру Невскому, тянуть время и копить силы, договариваться с новой Ордой (помните, у Николая Рубцова: "Иных времен татары и монголы"), а внутри страны сосредотачиваться и хранить свои традиции, свою литературу? И тогда возможно, что Россия станет новым центром цивилизации?
И. Ш. Такой шанс есть. Нам нужна удача, чтобы пережить гибельное время. Вот это - реальная задача русской национальной интеллигенции: духовно готовить Россию к новому цивилизационному подъему. Задача русской литературы.
В. Б. А кого из русских писателей ХХ века вы бы назвали среди духовных лидеров нации?
И. Ш. Наша литература замечательна. Блок, Бунин, Есенин... Единственно, не понимаю, когда в этот ряд попадает Максим Горький. Человек, который написал "Песню о соколе", мне не представляется значительным художником. Но, тем не менее, почему-то к нему как к равному относились и Чехов, и Толстой, и Бунин. Чего-то я, может быть, не понимаю в нем. Вадим Кожинов мне много говорил восторженного о "Климе Самгине", я начал читать скучища... А вот Сергей Есенин - невероятной глубины, тонкости и мистичности писатель. Иногда он писал такие вещи, которые и Пушкин бы не написал. Да, конечно, Шолохов, Булгаков, Платонов. А с Горьким просто казус. Я даже понимаю ценителей Маяковского. При всей его злобности он обладал магией слова, против которой ничего не скажешь. И, конечно, ХХ век заканчивается Александром Солженицыным и всей деревенской прозой - Белов, Распутин, Носов...
В. Б. Какое место вы отводите Александру Солженицыну? Каково ваше отношение к его творчеству? Как вы познакомились с ним?
И. Ш. Литература, как и история, идет неровными шагами. Всегда в тяжелые времена России дается подпорка в виде литературы. Вдруг рождается целый ряд крупных писателей, необходимых народу. Одним из таких и стал Александр Солженицын. А историю нашего знакомства описал сам Солженицын в мемуарах. Я мало что могу прибавить. Был опубликован "Один день Ивана Денисовича" - ярчайшая вещь. Затем стали ходить какие-то самиздатские материалы, "Раковый корпус"... А он приглядывался к интеллигенции. Делал таким образом: заходил к кому-то, зная что там есть и другие люди, интересные ему. И уже во время встречи сам решал, с кем знакомиться, с кем поддерживать отношения. Когда он ко мне зашел, поразил своим видом. Я видел до этого его изможденный портрет с книжки "Один день Ивана Денисовича". Наполненный скорбью, печалью.
И вдруг приходит такой с рыжей бородой, как шкипер какой-то, веселый человек. Я даже онемел. "Это вы - Игорь Ростиславович?" Я так удивился, что не сразу ему ответил... Его место, мне кажется, в плеяде писателей, реально повлиявших своими книгами на русских людей.
В. Б. Раз уж мы заговорили об Александре Солженицыне, хочу вас спросить, как вы, Игорь Ростиславович, занялись общественной правозащитной деятельностью? Вы - известный математик, лауреат многих премий, человек, обласканный властью,- и вдруг заняли такую жесткую позицию. Почему? Каждый шел к своей борьбе сам. Александр Зиновьев, Владимир Максимов и другие, также как и вы, уже обретя известность, бытовое благополучие, шли на конфликт с властью. Каков ваш путь?
И. Ш. Было общее течение того времени. Я стал интересоваться историей нашего общества, отмечать несуразности. Меня, помню, поразило помещение в психические больницы ряда известных критиков режима. Даже не в тюрьму, без суда и следствия, и как бы ты не осужденный, но в самых суровых условиях. И не пускают никого: мол, больной, нельзя беспокоить. Приговор становится бессрочным. Еще утописты когда-то утверждали, что преступников у нас не будет, мы будем их лечить... Вейтлинг, учитель Маркса об этом писал. Такие особые острова, где будут лечить неуправляемых людей. И это лечение политических критиков режима меня возмущало. Я встретился с Андреем Дмитриевичем Сахаровым по этому вопросу... Возмущало также отношение к Православной Церкви. Чему мешала в брежневское время наша Церковь, а ведь как притесняли! Я пытался разные письма писать в защиту Церкви.
В. Б. А как вы пришли к вере?
И. Ш. Ну, какой-то крючок у меня с самого детства был. Крестили меня при рождении. Но в молодости какое-то время считал себя атеистом. Считал, что в наше научное время нет места Богу. Но потом как-то решил составить список: а что же такое мы, ученые, знаем, что бы мешало вере в Бога? И оказалось, ничего не знаем и знать не можем. Это чистое внушение. Так что, как и многие другие, я пришел к своему нынешнему мировоззрению не сразу. Читал Маркса запоем, и Ленина читал. В отличие от иных политработников. Может, потому и сомневаться стал. В сравнении жизни с прочитанным...
В. Б. Кто ваши учителя в науке? В математике? Кто был ведущим математиком во времена вашей молодости?
И. Ш. Это были Понтрягин и Колмогоров. Я факультативно слушал и того и другого. С Понтрягиным я под конец жизни близко сошелся. Мы дружили. А с Колмогоровым я близок не был. Хотя хорошо был знаком. Но как ученый, скорее, был самоучкой. Заинтересовался той областью математики, которая у нас совсем не развивалась. Это было типично для моего поколения. Советская математика была сильно изолирована от мировой. И все открывал сам, даже читая какие-то интересные статьи. Изучение математики немножечко приобретало характер и собственного придумывания.
В. Б. Считаете ли вы, лауреат всех математических премий, академик, известный публицист, что ваша жизнь удалась? Хотелось бы вам что-нибудь в ней изменить?
И. Ш. Я приведу вам старинную притчу. Какой-то человек стал жаловаться Христу, что тот крест ему дал чересчур тяжелый. Тот говорит: приходи, выбери себе другой... Человек пришел и стал выбирать, один удобный, но длинный чересчур, другой покороче, но тяжелый... В результате выбрал свой же крест. Мне кажется, что жизнь не выбирают. Жизнь у меня была интересная и содержательная. Другой оценки нет. А что не смог сделать?.. Не было такой стратегической задачи, которую не решил. В математике-то много осталось нерешенных задач. Но это другое... Я испытываю то, что мне еще отец говорил: жизнь - интересная вещь, но очень медленно идет. Не узнаешь, чем она закончится. Отец был бы изумлен, узнав, чем закончится ХХ век. И мне жалко, что не узнаю, как Россия выйдет из кризиса, какой станет в будущем...
В. Б. Наша математическая школа находится на мировом уровне?
И. Ш. Да, на мировом уровне, но сам уровень снижается. Мне кажется, ХIХ век был золотым веком математики. Не только русской литературы, но и математики. Тогда математику делали гении, определяющие целые направления в науке. В конце того столетия математика стала более массовой, возникли математические школы. В наше время считалось, что советская математика стоит на втором месте после американской. Думаю, лишь количественно, а качественно мы им не уступали. Сейчас математика предельно интернационализировалась, развивается как бы сразу везде, где есть центры. Громадная единая машина, все связаны друг с другом, ездят друг к другу. Но и сейчас существуют лидеры, обладающие красотой выдумки....
В. Б. Вы сказали, что наша математика ничем не ниже мировой. То же самое говорят и физики, и биологи. А почему же у нас так мало Нобелевских премий? Политическая дискриминация? Избранничество? В чем причина засилия американских лауреатов?
И. Ш. Да, конечно. Даже дискриминация не России, а всего человечества. Есть круг избранных, куда другие не допускаются. И внутри США есть ученые, которым никогда не дадут Нобелевскую премию, что бы они ни совершили.
В. Б. Вы не видите некоего парадокса в том, что вы называете ХХ век веком катастроф, но при этом столько было сделано в мире и в России. И в космос полетели, и победу над фашизмом одержали. Да и в России немало было грандиозных свершений и открытий и в науке, и в культуре. Так ли неизбежен был крах державы в девяностые годы?
И. Ш. Конечно, были и другие пути реформирования. И мы выбрали наихудший.Для того, чтобы производить реформы, надо иметь две опоры. Первое: решимость эти реформы производить. Второе: решимость сохранять твердую власть. Реформы всегда расшатывают власть. И пока общество не становится другим, власть остается крайне уязвима. Именно в период реформ нужна очень сильная власть. А мы начинали нашу перестройку, не держа власть в твердых руках. Вот и получили полный развал всех государственных структур. И в результате выброшено на улицу целое поколение стариков, которые не могут купить лекарства, не могут прокормиться, заплатить за квартиру.
В. Б. Век катастроф закончился, мы остались у своего разбитого корыта. Что делать дальше? Какой вы видите Россию в новом столетии?
И. Ш. Прежде всего - национальным государством. Не принижая никакие другие народы, мы должны помнить о государствообразующем русском народе. Это русская страна, которая продолжает русскую историю. Нам необходимо обрести национальное единство, каждый из нас должен чувствовать себя частицей русского народа. Это единство не только поможет выжить, но и придаст смысл дальнейшему существованию. Люди поймут, ради чего идти на определенные жертвы. Без понимания и признания этого смысла людей ни за что не вовлечь в общее дело. Победа всегда определяется тем, кто из народов готов принести большие жертвы во имя своего будущего. И речь здесь не идет о войнах, о гибели людей. Любой человек, определив смысл жизни, идет на самоограничения.
В. Б. А что из ХХ века вы, Игорь Ростиславович, хотели бы взять в будущую Россию? Что ценного было в нашем обществе ХХ века?
И. Ш. Я не собираюсь отрицать то хорошее, что было при советской власти. Так никогда не бывает. И при татарском иге в России творили великие художники, были великие святые... Храмы строились... У нас в советское время была прекрасная система образования. Многократно я читал в западных источниках выражение зависти по отношению к советской системе образования. У нас была, при всех минусах, надежная система медицинского обеспечения народа. Колоссальные достижения... В конце концов, у нас была мощная армия, столь необходимая для любой страны, как и образование. И я считаю, до тех пор, пока у нас будут стараться реформировать образование, до тех пор катастрофа будет продолжаться. Целью нынешней России является спасение образования, а не реформирование его.
В. Б. То есть России необходим здоровый консерватизм?
И. Ш. По существу, да. Сейчас нужно спасти то, что было создано всем народом, а не разрушать дотла в надежде на какую-то со стороны взятую замену. И в системе медицины, и в образовании. И в армии. Увы, слой нынешних руководителей страны лишен исторического чувства. И у власти необходимы традиции. Определенная преемственность структур руководства. Вся наша история говорит о том, что страна выживает, если ее армия состоит из людей, которые защищают свои дома, свою честь, свое хозяйство. Наемники не спасут. Страна с армией
наемников обречена на погибель. Так было в Древней Греции, так было в Риме. Так и мы выстояли и на поле Куликовом, и на Бородинском поле. Это даже не русская черта, это черта каждого народа...
В. Б. И в Великой Отечественной войне перелом произошел, когда люди почувствовали, что решается судьба их всех, всего Отечества?
И. Ш. Конечно. Может быть, улучшилась система организации, возросло умение командиров. Но все-таки главным было желание народа отстоять страну. Думаю, и сейчас все решится в России от желания самого народа выстоять, от перелома в народе. Сумеем обрести национальное единство, почувствовать себя частицами цельного организма - значит, и вся Россия оживет. Не сумеем - так и растворимся в развале западной цивилизации. Все зависит от каждого из нас.
Илья Глазунов
Глазунов Илья Сергеевич родился 10 июня 1930 года в Ленинграде в потомственной дворянской семье. По возвращении в 1944 году из Новгородской области, куда он был эвакуирован из блокадного Ленинграда, после смерти родных от голода заканчивает среднюю художественную школу, а затем институт имени И.Е.Репина (1957). В 1956 году, еще студентом, получает Гран-при на международном конкурсе в Праге, в связи с чем в Центральном Доме работников искусств организуется его первая персональная выставка (Москва, 1957), положившая начало всемирной известности художника. Вершиной художественно-философского осмысления места России в контексте мировой истории стал его триптих "Мистерия ХХ века", "Вечная Россия" и "Великий эксперимент". Развитие этой темы продолжено в монументальной композиции "Россия, проснись!" (1995) и других произведениях 90-х годов.
Всемирную славу обрел И.Глазунов как непревзойденный мастер портрета. Им создана галерея образов соотечественников и "звезд" мировой культуры, выдающихся государственных и общественных деятелей (Д.Лолобриджида, Ф.Феллини, Л.Висконти, У.К.Кекконен, Индира Ганди, короли Швеции, Лаоса, Испании, папа Римский). Особым свидетельством "всемирной отзывчивости" творчества художника стали его серии живописных и графических работ, созданных во время поездок во Вьетнам и Лаос, в Чили и Никарагуа, а также монументальное живописное панно, выполненное по заказу ЮНЕСКО для штаб-квартиры в Париже "Вклад народов Советского Союза в мировую культуру и цивилизацию". Выставки Ильи Глазунова с триумфальным успехом проходили во многих столицах мира.
Широкий резонанс получила общественная деятельность художника, как одного из основателей Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, создателя Всесоюзного музея декоративно-прикладного и народного искусства (1981) и, наконец, Российской Академии живописи, ваяния и зодчества (1987), бессменным ректором которой он является.
Илья Сергеевич Глазунов - народный художник СССР (1980), почетный член старейших в Европе королевских Академий изящных искусств Мадрида (1979) и Барселоны (1980), лауреат премии имени Д.Неру (1973), кавалер ордена Вишну (Лаос) и так далее. Популярнейший художник России.
"У нас почти никто не вспоминает о страстной, непримиримой гражданской позиции великого русского художника. Накануне революционной катастрофы в России В.М.Васнецов, не колеблясь, встал в ряды тех, кто сплотился для охраны Престола и вековечных основ русской государственности. Он вступил в ряды "Союза русского народа", для которого по его рисунку был изготовлен серебряный значок, где Георгий Победоносец поражает копьем дракона революции. Этот значок носили все члены "Союза", даже царь и его наследник. В Кремле по его проекту на месте гибели генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, супруга которого, убиенная большевиками, как и большинство членов семьи Романовых, причислена ныне к лику святых, был сооружен величественный памятный Крест. Когда советское правительство переехало в Кремль, Ленин во время одной из прогулок обратил внимание на васнецовский Крест. Как свидетельствовал в своих изданных в советское время "Записках..." первый комендант Кремля Мальков, на этот Крест набросили петлю и опрокинули наземь...
Во время войны с Германией, захваченный всеобщим народным порывом патриотизма, Васнецов, чувствуя близкую победу, создает новую военную форму для русской армии. Он заменил фуражку подобием былинного шелома, а шинели придал характер стрелецкого кафтана. Не знал он тогда, что в его форму победившие большевики во главе с председателем Реввоенсовета Троцким переоденут свою рабочее-крестьянскую армию, васнецовский шлем назовут "буденовкой", украсив ее огромной пятиконечной звездой, а красные застежки на шинелях - "разговорами"...
Виктор Михайлович Васнецов умер в 1926 году. В его московской мастерской , построенной, как и всемирно известная Третьяковская галерея, по его эскизам, находятся последние работы художника. На одной из них изображен русский богатырь, отсекающий одну за другой головы у страшного Змея Горыныча. А они, эти головы, все вырастают вновь и вновь... Но и один в поле воин..."
Илья Глазунов,
из "Воспоминаний" (2002)
И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН
Владимир Бондаренко. Позади тяжелейший инфаркт. Мы с вами, Илья Сергеевич, беседуем в палате клинического санатория. Дай Бог вам скорейшего полного выздоровления, но что вам думалось наедине с собой? Или это ваше привычное состояние - одиночества? Один против всех? Один против врагов. Один против ненадежных и ускользающих союзников. Один против всей Академии Художеств. Один против чиновников. Поразительно, но вы как бы демонстрировали всему миру в течение десятилетий, что и один в поле воин.
Илья Глазунов. Если говорить на эту тему серьезно, то нужно начать со следующего. Нам долго внушали, и внушают по сей день, что историю делают массы. Естественно, что историю делает народ, который нашими идеологами презрительно назывался "массой". Унизительно называть нацию - массой. Но историю делают и единицы, активные единицы народа. Был бы повернут ход русской истории, если бы не было Александра Невского, или Дмитрия Донского, или строителя русского самосознания Сергия Радонежского? Историю делают одиночки. Можно вспомнить и другой ряд - Ленин, Сталин, Хрущев, Андропов, в Германии вспоминается кайзер, Гитлер. Или Гарибальди, Кромвель...
Не было мирового движения, процесса, который не возглавлял бы один человек, выражающий определенную религиозную или социальную идею. Историю делают единицы. Это прекрасно понимают те, кто стремится изменить или контролировать ход истории. Есть деятели, которые сознательно внушают людям: мол, вы не способны что-либо изменить, вы бессильны и потому подчиняйтесь решениям. Это проповедь маленьких людишек, которые ничего не в силах сделать, которым не изменить хода истории и потому незачем об этом думать... Проповедь бессилия. Внушив бессилие в людей, с ними можно делать что угодно.
А сегодня как раз такое время, когда необходимо, чтобы каждая личность была этим самым "одним в поле воином". Как Евпатий Коловрат. Каждый должен ощущать ответственность перед историей, ощущать те возможности, которые заложены в человеке...
Я с момента ленинградской блокады, когда остался один одиннадцатилетним, и по сей день ощущаю себя самым одиноким человеком...
Мое одиночество проходит только, когда я говорю с друзьями, с единомышленниками, когда я занимаюсь творчеством и выражаю свое понимание добра и зла в образах, или когда я слушаю музыку. Искусство должно объединять людей. Не случайно даже в Древнем Египте жрецы держали под контролем музыку. Музыка - это великая мобилизующая или растлевающая сила. О растлении наших русских душ через музыку мы можем говорить сегодня, слушая бесконечные телевизионные программы. Игра на самых низменных чувствах, которые приводят к распаду общества. Даже такой нелюбимый мною философ, как Фридрих Ницше, сказал очень интересную фразу: "Каждая великая нация имеет прекрасные песни. Но почему же русские имеют прекрасные песни?"
С легкой руки Гегеля, Маркса, Энгельса и других немецких философов утверждалось, что славяне - это навоз истории. Удивительно, но наши нынешние отечественные историки повторяют расистов Шлетцера, Мюллера, Байера, которые в свое время были разгромлены великим Ломоносовым. Ломоносов как-то заявил, что если послушать всех этих Шлетцеров, то нет более подлого народа, чем русский, нет более дикого народа... Сегодня, с нынешним разграблением наших богатств, с разграблением родников народного самосознания, на наших глазах буквально растаскивается и русская история. Месяц назад в одной из правительственных газет была беседа с новоявленным историком. Там было заявлено, что вплоть до XVII века все богослужение на Руси велось на тюркском языке. Это все равно, что заявить, будто Достоевский был китайцем, Лев Толстой - корейцем и так далее. А уж про Пушкина что только не пишут. Да, у Пушкина - одна восьмая крови эфиопская, арапская. Эфиопы - это копты, древний православный народ. Потомки египтян. Но не будем забывать, что другие предки Пушкина участвовали в сражении на Чудском озере вместе с Александром Невским.
Когда мы говорим об одиночестве, то мы ощущаем это одиночество повсюду. Пропаганда всей мировой закулисы желает рассыпать столетиями отлаженный национальный организм. Разрушить соборность. Разделить народ на маленьких отдельных человечков. Я бы не хотел, чтобы меня в моем одиночестве поддерживал старый масонский лозунг о правах человека. Почему мы должны говорить о правах человека, но не говорить о правах народа? О правах государства?
Нация тоже индивидуальна и неповторима. Немецкая нация, французская, китайская, японская, еврейская... Каждая нация самобытна. Мы говорим о правах человека, но не говорим о правах миллионов русских, которые очутились на положении рабов в когда-то братских республиках. Мы долгие десятилетия были нацией-донором. Мы строили, созидали, учили, воспитывали их национальные элиты. Помогали встать на ноги многим диким народам. Сегодня эти народы кричат лишь о своих правах, а русских в кандалах, как в Чечне, используют в качестве рабской силы. Рассыпанные миллионы русских оказались в результате этого демократического эксперимента попранными и униженными, в горьком одиночестве. Они себя ощущают русскими и тянутся к своим корням. Мне бы хотелось, чтобы вместе с лозунгом "права человека" наши демократы ввели бы лозунг "права народа".
Я полагаю, что нам давно надо подсчитать потери русского народа. Надо понять величину нашего горя, нашей национальной катастрофы. Мы должны знать, кто проводил геноцид нашего народа. Мы должны эти имена навсегда сохранить для истории. Даже нелюбимый мною масон Чаадаев, которого так любят сегодня иные патриоты, говорил, что мы даны миру для того, чтобы на нас был проведен эксперимент. Чтобы мы стали уроком миру. Мы дали этот урок миру. Урок невиданного в истории геноцида, когда весь мир, задернув железный занавес, чтобы не было слышно русских стонов, наблюдал за уничтожением национальной России. Сегодня мы присутствуем при гибели великой Державы. Это второй урок миру за ХХ столетие. И невозможно найти сегодня то мощное русское национальное самосознание, которое быстро вывело бы нас из кризиса. Наши демократы держат эталоном Америку. При такой эталонности демократы неспособны выработать какую-либо государственную идеологию. Американская эталонность ничего общего не имеет с многовековым историческим опытом России.
В. Б. Очевидно, каждый большой художник одинок. Трагически одинок. От этого не уйти. Может быть, и раздробленность, одиночество русских людей связаны с нашим творческим началом. Очень много среди русских творческих личностей. Может, даже с перебором. Русский народ - один из самых талантливых народов мира. Поэтому и трудно нас собрать вместе, когда мы лишены веры. Из-за талантливости русского человека очень трудно нам обрести единство. Чересчур сильна творческая воля каждого, и потому для собирания всех вместе нам нужна сильная объединяющая идея, вера и сильная государственная власть. Все тот же старый уваровский лозунг "За веру, Царя и Отечество!" Народы бесталанные, с сервисной культурой, легко скрепляются в единое общество, всегда послушны. Я понимаю, что собрать воедино всех эстонцев гораздо легче, чем организовать русский народ. Тем более трудно собрать воедино русских художников. Как писал Юрий Кузнецов, "В столетии я друга не нашел..." Но необходим все же союз даже таких известных и талантливых одиночек, как вы или Юрий Кузнецов. Ощущаете ли вы потребность в союзе русских людей? В союзе единомышленников?
И. Г. Очень хороший вопрос, Владимир Григорьевич, и он делится как бы на два. Первое. Это то, что вы справедливо сказали о розни русских людей. О неспособности к единению. Действительно, все историки отмечали отсутствие единства у славян. Разноплеменные колена славянства вели между собой непрерывную борьбу. Все это в огромной степени прекратилось, когда появилась великая и могучая русская Империя. Мы, оправившись от удара великой Степи, сумели найти волю к единому государству. Даже такой лютый русофоб, как Карл Маркс, писал, что Европа ахнула, когда увидела вдруг у себя под боком могучую русскую Державу.
В. Б. С тех пор и делается все, чтобы эту Державу уничтожить. Похоже, Европе во многом это удалось?
И. Г. Единение славянства под широко распахнутыми крыльями двуглавого орла обеспечило не только мощь государства, но и развитие великой культуры. Наконец-то мы стали исследовать свое дальнее прошлое. Обнаружили близость к санскриту. Стали изучать дохристианскую цивилизацию славян. Опровергли норманистов, отрицающих славянство Рюрика. Еще великий Ломоносов писал, что Рюрик из рода великого князя Гостомысла. Смешно читать сейчас наших историков, о том, что призвание Рюрика - это легенда. Что, и князь Игорь это легенда? Князь Олег - легенда? В свое время наши расисты-норманисты, которые отказывали славянам даже в возможности собственного государственного образования, дождались слов Гитлера, который сказал, что большевики вырезали всю элиту в России, которая сплошь была немецкая, и они, немцы, должны вновь пополнить ее. Этот вековечный призыв "дранг нахт Остен". На восток, на Россию. Немцы всегда мечтали покорить славянство, что они делают успешно и сегодня. В сущности, вся восточная Германия - это бывшие славянские земли. Лейпциг - это Липецк. Берлин - Берлога. Штетин это Щетинин. Об этом почему-то не любят вспоминать и не вспоминают русские и славянские историки. Но дореволюционные историки об этом писали. Взять великого Гильфердинга. Мы все еще отрезаны от трудов блестящих дореволюционных историков. А отрезать корни от дерева - значит сделать его сухим. Отрыв от реальных исторических корней и сделал возможным разные фальсификации. Так тонко подменяется христианство. За попытку такой подмены гения Льва Толстого отлучили от церкви. Лев Толстой - гений как писатель, но, как выразитель точки зрения масонства, он дошел до известного тезиса: "непротивление злу насилием". Можно вспомнить, что об этом пишет гениальный Иван Ильин. Можно вспомнить Сына Божьего - Христа Спасителя, который сказал: "Не мир я принес, но меч..." Он сказал: "Возлюби ближнего, как самого себя", но Он не сказал: "люби всех". И Он говорил главное, что мы позабыли: "Прощайте врагов ваших, но не Божьих". Нельзя прощать тех, кто проводит геноцид народа, кто взрывает Храмы Божьи, кто разоряет народ, кто разрушает государство. Это - враги Божьи, им нет прощения.
Никогда Христос не говорил о прощении врагов Божьих. А если меня обидел друг, или просто какой-то человек, это простительно, здесь зла держать на людей не надо. А вспомним смоковницу, не приносящую плодов,сруби ее. Христос плетью стегал по физиономиям торгующих в Храме. Вот почему так бешено боролись с Православием интернационалисты-ленинцы и борются по сей день.
В. Б. Я видел на днях по НТВ в программе "Куклы" мерзкие кадры: пьяная свинья с огромным православным крестом на груди. Что хотел показать этими кадрами Шендерович? И как бы назвали художника или режиссера, если бы он вывел такую же свинью с шестиконечной звездой? Почему такая ненависть к Православию? Почему Бжезинский сказал, что Православие - последний враг на пути к крушению России?
И. Г. Вот поэтому и ползут по России экуменизм, секты всевозможные. Мы имели только одного надежного пастыря земли Русской - митрополита Иоанна. А многие другие стараются подменить Православие на травяные котлетки Льва Толстого, на Блаватскую и Рериха... Другие говорят о странностях русской души. Все хотят найти изъяны в русской душе. Этим увлекались все ведущие, якобы религиозные, философы начала века: Франк, Лосский, Карсавин. Мне всегда претили их размышления о загадочной русской душе. Лосский написал о характере русского народа, что ему свойственно хулиганство. Им просто надо было доказать, что в этой гражданской бойне виноваты сами русские. Они перекидывали мостик от Ивана Грозного и Петра Первого к Ленину и Сталину. Но мы знаем, что за всю жизнь Иван Грозный уничтожил три-четыре тысячи своих врагов. Не больше. В эту же историческую эпоху в цивилизованной Франции за одну Варфоломеевскую ночь было зверски убито 12 тысяч несчастных гугенотов. В одну ночь. Таких случаев в истории Европы предостаточно. Почитайте Шекспира. Что же из России делают дикую страну? Видя, как сгорают от зависти к нашим богатствам, к нашей великой духовности в течение долгих веков и ненавидят нас европейские политики, я не удивляюсь, что они сегодня потирают радостно руки. Нам навязывают мерзкую книжонку какого-то маркизика де Кюстина, где оклеветана и великая Россия, и великий царь-рыцарь Николай Первый. Если бы он не повесил пять государственных преступников-декабристов, если бы победили декабристы, то, судя по воззваниям Пестеля и других, Россию залили бы кровью. Мы только можем благодарить Государя Николая Первого, что он на сто лет отодвинул национальную катастрофу. Отодвинул бойню, которая началась с февральской революции.
Это фигляр Керенский послал броневик к вокзалу, когда приезжали запломбированные вагоны из Германии со смертоносным грузом для России. Я уверен, что был намечен план крушения России, я уверен, что этот план существует и по сей день. Мы все знаем карту, изданную в Лондоне сто лет назад,- там рядом с Германией, Францией, на месте России пятно изображено и написано: "Русская пустыня".
Сегодня проводится в жизнь операция "Русская пустыня". Растлевался русский народ, растлевалась русская интеллигенция. Если сегодня не будет выработана новая строгая национальная идеология, если не будет возрождена великая Держава, в которой мы жили, которая хоть и была переименована большевиками в СССР, России придет конец...
В Германии и в Италии в двадцатые годы в ответ на марксистское наступление последовал резкий национальный отпор. К началу войны уже существовала мощная военная машина, направленная против большевистской России. Надо отдать должное, Сталин прекрасно понимал, что никто не будет умирать за Клару Цеткин и Розу Люксембург, даже за Ленина, иначе бы немцы не дошли так быстро до Москвы. Сталин, предвидя это, сменил национальную политику, был сделан социальный заказ Эйзенштейну на фильм об Александре Невском. Еще до войны была издана книга Суворова "Наука побеждать". Появились золотопогонники, которым в 18-м году по количеству звездочек вбивали гвозди в плечи. Сталину была нужна русская национальная идея, чтобы разбить немецкий национал-социализм. Но после войны, после победы все осталось по-старому. Сталин первым, еще до Америки, подписал согласие на создание государства Израиль, он так и не освободил крестьян. Я родился в 1930 году, в том году было уничтожено 10 миллионов русских крестьян. Эту цифру сам Сталин назвал в беседе с Черчиллем.
А что происходит сегодня? Расхищается все и вся. В Турции уже вышла карта, где Крым и Кавказ очерчены как принадлежащие Турции.
До чего же уродливо государство, в котором разъединиться - считается большой доблестью и честью. Газеты воспевают Басаева и других. А объединиться с Россией - наши же российские газеты считают это позором.
Белоруссия хочет быть с нами вместе, в каком государстве такое желание не вызвало бы бурю восторгов? Израиль к себе что-то присоединяет, Германия объединяется, вот великий Китай вернул Гонконг. А по нашему отечественному телевидению крики дикой ненависти к белорусскому лидеру Лукашенко за то, что он хочет быть вместе с Россией. Кому-то надо столкнуть славянские народы в смертельной схватке. Но мы-то сами не должны поддаваться этому напору ненависти.
Украина - это вымышленная проблема. Это наши братья. У нас были и есть общие враги. В Библии сказано: время разбрасывать камни, время собирать. Сегодня нам крайне необходимо собирать камни. Этого наши враги не дают сделать. Существует еще большая цензура, чем была во времена коммунистов. Коммунисты многие сохранили дух Победы 45 года, зарево над Рейхстагом, они шли с именем Родины, побеждали.
Сегодня же странно себе представить, чтобы этот дух Победы и дух Родины посещал наше телевидение. Невозможно представить, чтобы была передача, к примеру, о Рахманинове. Я несколько дней назад, уже здесь, в Барвихе, на реабилитации после инфаркта, видел передачу, посвященную МХАТу. Передача по НТВ началась с карикатурных мультиков на Станиславского и Немировича-Данченко. В конце передачи студентов студии МХАТа спросили, кто такой Станиславский, вы читали его книгу? Сидят какие-то инфантильные бомжеватые молодые люди и говорят, что им Станиславский не нужен. Им он ничего не дает... А вот Америка - дает. В Америке нет артиста, кто бы не читал "Моя жизнь в искусстве" и "Работа актера над собой". Американский театр воспитан на Станиславском. А нашим молодым актерам он не нужен. Какие-то дикие времена... Я не считаю Америку идеалом. Я презираю их культ насилия, жесточайшую денежную диктатуру взглядов, вкусов... Но мы-то куда идем?
Американка Сюзанн Масси написала книгу "Россия - страна Жар-птицы". Эту книгу очень ценил Рональд Рейган. Это песнь в честь великой России. Если бы такую книгу написал сегодня русский, то его бы обвинили в фашизме, национализме, в черной ауре шовинизма...Я заметил, что величие России прорывается даже в книжках, чернящих нашу историю. Это схоже с книгой о Христе. Немцы издали все отрицательные отзывы древних деятелей о Христе, все антихристианские россказни - и неожиданно в этой ругани вырастает дивный образ Иисуса Христа. Так и в ругани России всегда прорывается признание ее величия.
Почему мы ощущаем себя одинокими в мире? Там, где все зависит от кулака и от доллара, нет места России. Мы начинаем чувствовать свое бессилие, сегодня каждый русский человек становится все более одиноким, если он не потерял свою русскость. Но, как писал Ключевский: пробьет урочный час, знание истории России поможет нам. Мы вновь выйдем на нашу историческую дорогу. Мы должны бороться с фальсификацией русской истории. С версиями масонствующих Бердяевых. Эта атака ненависти на все русское, на нашу культуру, нашу музыку, наши танцы, нашу армию - делает нас всех одинокими. Мы в своей стране затаились и чувствуем себя чужими. Самое страшное - когда я вижу, как копаются в мусорных бачках те, кто победил в Великую Отечественную войну. По телевидению нагнетаются стенания: не платят зарплату, не платят пенсий, нет лекарств. Все - правда, но она делает нас еще более одинокими и внушает беспомощность. Мы же - самая богатая страна мира. Даже если бы ныне вывозимые нефть, газ и другие богатства разделить на всех россиян, то каждый из жителей России должен иметь в месяц по 500 долларов. Где они? Кто их крадет?
В. Б. Так, Илья Сергеевич, если мы молчим, если молчит армия, предпочитая самоуничтожаться, кто же другой со стороны нам поможет?
И. Г. Я против издевательств над русской армией. Я против наемной армии в России. Это долг каждого юноши - служить Отечеству. Это все равно, что муж жене будет платить деньги после проведенной ночи.
Честь - это врожденное чувство гражданина и сына своего народа. Презрение к своей армии - высшее проявление самораспада и самоуничтожения. Нигде: ни в Германии, ни в Израиле, ни в США - вы такого презрения к армии не найдете. Там за такое в тюрьму посадят...
В. Б. Так получилось, что лейтмотивом нашей беседы стала тема одиночества. Думаю, это не случайно. Скажу откровенно, меня самого поражало и поражает редкое единодушие в отрицании явления Глазунова. В конце концов, не самый же вы слабый художник на земле даже в глазах ваших лютых оппонентов. Неужто в Союзе художников России, неужто в Академии Художеств России сидят одни Репины и Суриковы, или, если кому угодно, одни Кандинские и Малевичи? Там же столько бездари и ремесленников, столько придворных лакеев и шарлатанов. Почему какой-нибудь скучнейший пейзажист единогласно проходит в Академию Художеств, а вас и в советское и в антисоветское время одинаково проваливают? Почему к вам скептически относятся именитые патриоты? Что это - примитивная зависть к успеху? Зависть к вашему одиночеству? Вы - независимы, а это в России всегда очень дорого стоит. Но кто-то же помогал и помогает вам? Кто-то способствовал вашим успехам? Вы прошли путь от "инфант террибля" русской живописи до нынешнего "инфаркт террибля". Через неделю после инфаркта вы уже звонили во все города и веси, призывали своих помощников, составляли новые проекты. Я думаю, вы, как Петр Великий, должны поднять кубок за тьмы врагов своих. Сорок лет вас заставляют сопротивляться. А ваше сопротивление - это ваши работы, ваши выставки, ваша Академия живописи. Представьте на минуту, что жизнь пошла бы по-другому: вас благополучно приняли бы сначала в Союз художников, потом в число академиков. Может быть, вы там, обласканный, и затерялись бы. Даже ваше неуемное честолюбие - это тоже результат постоянного сопротивления, вызова. Вы вновь и вновь вынуждены доказывать миру свое величие, а зрителям только того и надо. Они идут на ваши выставки, покупают ваши альбомы репродукций, кто побогаче и помаститей - заказывают себе портреты. Все благодаря сопротивлению врагам. Вас заставили быть героем, заставили думать о великом, заставили создать свою школу. Увы, думаю, что даже после нынешнего "инфаркт террибля" вам не дадут уйти в некий покой. Только вечный бой. Есть ли союзники в бою? Есть ли близкие по духу люди?
И. Г. Да, Владимир Григорьевич, вы правы - всю жизнь я чувствовал ни с чем не сравнимую боль своего одиночества. Я стал художником благодаря двум моментам. Я был не одинок, когда приходил в Русский музей и Эрмитаж. Я всегда читал книги о жизни художников. И своих учеников в Академии я заставляю читать воспоминания передвижников, книги о мастерах Возрождения, записки Бенуа, Нестерова. Сейчас студентов летом никуда не посылают - денег нет. А в мое время нас посылали по всей стране. Я был на Волге. Одиночество, идет пароход по Волге, всюду какая-то жизнь,стройки... Идешь в местный музей. Нижегородский музей, например. Боже мой! Кустодиев, ранний Рерих, Репин... Сразу чувствуешь, что ты не одинок. Так же, наверное, у вас, литераторов...
В. Б. Конечно. Тот, кто по-настоящему любит книгу, любит литературу никогда не будет одиноким. Всегда с тобой рядом Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Достоевский, Булгаков и Заболоцкий... Зайдешь в библиотеку или в книжный магазин - и ты среди друзей. Правда, в сегодняшнем книжном магазине до настоящей книги тяжело добраться. Сплошные маркизы де Кюстины или бесконечные криминалы. От этих Стивенов Кингов или Резунов-Суворовых даже в окружении "Волкодава" Семеновой или "Охоты на пиранью" Бушкова чувствуешь себя спасенным... В конце концов, есть память, есть образы великой русской литературы.
И. Г. Второе - это музыка... Я всегда, когда один, включаю классическую музыку. Чайковский, Мусоргский, Глинка... Так что всегда есть куда уйти от одиночества...
Я долго не верил, что смогу стать художником. То, что я видел в музеях, в работах Серова, Репина и других великанов русского искусства,поражало, и я не верил, что смогу так написать. Я буквально плакал. Стоял подолгу в том же Русском музее перед полотном и плакал. Тонущие облака, тихий вечер, небо... Или стоял перед картиной Александра Иванова и ощущал ее совершенство. Получал заряд энергии и стремление постичь секреты мастерства. Я очень ценю высокий профессионализм. Везде, где он есть. Как передать то, что я вижу. И плоть, и душу природы...
Вот говорят, я не люблю модернистов. Да, не люблю. Но я вижу высокий профессионализм того же Пикассо, его голубой период. Умеет же работать. А с другой стороны, Шишкин, над которым так любят смеяться наши эстеты. Кто в мире так тонко передавал природу? Или Айвазовский - это лучший маринист мира. У нынешних же художников сказать, что любишь Репина или Айвазовского - это хуже, чем выругаться матом.
Когда я после первой своей выставки в 26 лет получил "Гран при" в Чехословакии, меня как-то позвали в ЦДРИ. Спросили, есть ли у меня еще работы. А я тогда работал круглыми сутками, писал очень много.
И устроил показ в ЦДРИ. Тогда уже были представлены все мои четыре цикла. Цикл о Достоевском, цикл о Руси, портреты современников, их характеры. И вот выставка кончилась. Работы сняты, веревки висят от работ прямо как виселицы, и ты уже никому не нужен. Полное одиночество. И шквал критики со всех сторон. Мол, опять не как все, нашумел, нагремел. Все отвернулись. До сих пор не могу понять, за что?
Ведь я же у нас на советской выставке выставлялся, не где-нибудь за рубежом. Дикий шум. И дикое одиночество. Я жил тогда на чердаке, на пяти метрах. И тут появился Сергей Владимирович Михалков. Он был на моей выставке. Говорит: такой триумф! А я грузчиком тогда подрабатывал и мечтал устроиться на стройку лимитчиком, чтобы получить прописку.
В Министерстве культуры мне сказали, что такого художника, как Илья Глазунов, нет и не было. До сегодняшнего дня борьба с чиновниками от культуры не угасла. Иметь право выражать себя, выражать те идеи, которые тебе близки,- с этим всегда борются. Враги всегда на меня кричали конъюнктурщик. Позвольте, но раньше была конъюнктура - социалистический реализм. Я делал прямо противоположные вещи.
Про меня писали: с каждой картины Глазунова на нас подозрительно подглядывает Христос. Как он мыслит свое участие в строительстве коммунизма? Кому нужны его монахи и князья? Нет, конъюнктурой те работы не назовешь. Сегодня конъюнктура - быть авангардистом. И я опять против конъюнктуры. Увы, у меня никогда не было сильных защитников, кроме народа. Не побоюсь этого слова: меня спас народ. Те, кто ногами выстаивал часовую очередь, ногами своими и голосовали за меня. Меня ругали и советчики и антисоветчики, и комиссары и диссиденты. Но на мои выставки тысячи и тысячи людей шли и вчера, и сегодня. Надеюсь, пойдут и завтра. Это и вызывало дикую зависть и раздражение всех... Я не верю, что понимание искусства недоступно народу. Для кого пишут все художники мира? Для нас с вами. Для народа. Это не физика и не математика. Кому надо искусство, которое никому не нравится? Покажите мне большого мастера, который бы сказал, что он писал лишь для себя и ему не нужен успех. Рафаэль, Рублев, Суриков - мечтали об успехе. Или Моцарт - что, он писал для двух человек? Если на концерт, на спектакль или на балет придет пять-шесть человек - это же во всем мире означает полный провал. Никто не говорит: мол, как хорошо, пустой зал, меня понимает лишь элита. Чайковский, Рахманинов, Шаляпин пел - что, для пустого зала? Для элиты? Три старушки перед дирижером в пустом зале никогда во все времена не свидетельствовали об успехе. Это - провал. Когда билетики спрашивают на углу - это успех. Мой успех обозвали нездоровой рекламой. Но никто же меня не рекламировал. Все газеты ругали. Сами и создали эту нездоровую рекламу. Меня все время заставляли почувствовать свое одиночество.
Не один раз, когда я был на Западе, мне предлагали там остаться. Скажем, лидер Баварии Штраус, с кем я встречался благодаря нашему общему знакомому Олегу Красовскому. Я считаю, самое страшное для человека эмиграция. Как страдали Бунин, Рахманинов, Шаляпин. Когда Шаляпин прочитал в парижской газете о взрыве Храма Христа Спасителя, он выскочил из парижского кафе и громко закричал: помогите. Люди подумали, что ему плохо. Ему и было плохо... Великие русские беженцы. Это сегодня многим нет дела до Родины - таким везде хорошо, где есть деньги. Предлагали и в Италии мастерскую, хорошие условия. Но я бы вернулся даже в сибирский концлагерь. Мне на нарах в Сибири жить лучше, чем жить в Лондоне. Почему я часто выезжал на Запад делать портреты? А как еще в советских условиях я мог доказать свое право быть художником? Когда партком МОСХа стал запрещать мои выставки, не принимали в Союз художников... Раньше в царскую Россию приглашали иностранных художников. А тут русского приглашают в ту же Италию. Писал знаменитых кинозвезд, Феллини, писал президентов, королей. Это была моя победа как художника. Меня как бы отделили от советского искусства. Гелий Коржев, когда был секретарем Союза художников, гордился тем, что не принял меня в творческий Союз, где состояли тысячи самых разных живописцев. Мне навязывали чувство ненужности, безнадежности. Но я верил в себя. Верил, что и один смогу что-то сделать моей России. Я сумел преодолеть, уверен, барьер мастерства, но не скрою - это досталось мне кровью и потом. Художнику мало таланта, нужен каждодневный каторжный труд, нужна настоящая школа. Я достиг мастерства удивительным напряжением всех моих сил. Я видел радостные глаза Паустовского, какими он смотрел на мои работы. Видел признание уцелевших русских интеллигентов. И все время ощущение долга. Отношение к себе как бы со стороны. Что удалось сделать? Я продолжаю то, что создавали великие русские писатели, художники, музыканты. Я работал в Большом театре два года, чтобы поставить "Град Китеж". Сейчас ведь почти весь русский репертуар в Большом театре снят. Мы были счастливы работать вместе с моей покойной женой Ниночкой и нашим другом Бенуа. Римский-Корсаков - это гений. Слушая его великую музыку, теряешь чувство одиночества. Приобщаешься к светлому имени России.
В. Б. Вот вы в разговоре уже упомянули и радостные глаза Паустовского, и приход в вашу комнатушку Сергея Михалкова, и поддержку в Германии Олега Красовского. Много ли на вашем пути встречалось таких добрых друзей? С кем вы могли сбросить свое одиночество? Я знаю, что к вам в больницу после инфаркта приходил мэр Москвы Юрий Лужков. А уж в вашу мастерскую кто только не заглядывал. Помогали ли вам именитые посетители?
И. Г. Я всю свою жизнь, как говорят, "стоял на плечах своих друзей". И всем, чего я смог достичь, я обязан своим друзьям. В дни полного погрома меня в буквальном смысле слова спас Сергей Владимирович Михалков. Он даже со своими родственниками поссорился из-за этого. Он меня прописал в Москве в новогоднюю ночь, танцуя с министром культуры Фурцевой. Первую свою комнату в Москве я получил благодаря ему. А как много людей помогало мне защищать памятники культуры?! Николай Сергеевич Калинин из министерства культуры, ныне здравствующий Геннадий Геннадиевич Стрельников, который сейчас стал проректором нашей Академии живописи... Когда мне запретили выставку в МОСХе, я, по предложению своего доброго ангела Сергея Владимировича Михалкова, прямо по телефону-автомату с улицы позвонил по телефону Демичеву, министру культуры после Фурцевой, и попал на помощника Геннадия Геннадиевича Стрельникова, который активнейшим образом помог мне. С тех пор мы дружим.
Много друзей уже ушло из жизни. Милейший и достойнейший Олег Васильевич Волков, с кем мы вместе боролись за памятники русской старины... Мое одиночество усугубилось, когда ушла из жизни моя жена Ниночка. Это страшный рубеж моей жизни. Остались двое детей - Вера и Иван. Я горжусь ими. Восхищаюсь Иваном как художником. Он влюблен в древнерусское искусство. Строит сейчас на севере под Великим Устюгом свой дом-мастерскую. Он сейчас не воспринимает ничего, кроме допетровской Руси. Никто не верит, что этот двадцатитрехлетний парень написал картину "Распни его!" Понтий Пилат и Христос. Вокруг Ивана - мои молодые друзья, мои ученики Володя Штейн, Виктор Шилов, Михаил Шаньков. Мы все - единомышленники, вместе работаем в Академии.
Но и друзья не отменяют моего одиночества. Я просто привык сам стоять за себя. А что касается именитых посетителей мастерской... Крайне редко кто-то из них соглашается принять участие в каком-то из моих культурных проектов. Конечно, я благодарен тем, кто меня поддержал во время инфаркта, звонил, заходил. Это и мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков, это и ваш шеф писатель Александр Андреевич Проханов, который по телефону всячески подбадривал меня. Сейчас, например, очень ценю Павла Павловича Бородина. Ценю его характер - могучий, русский, широкий. Он старается возродить образ русского Кремля, интерьер Кремля. Я никогда не видел такого радостного потрясенного лица, когда он видит шедевры русского искусства. Как у молодых художников. Через красоту мы объединяемся. Через красоту пришло Православие на Русь. За свою работу в Кремле я впервые в жизни только что удостоен Государственной премии России.
В. Б. С чем я вас, Илья Сергеевич, поздравляю от всего сердца. Я встречался с вашими работами не только на ваших выставках в Москве, не только в ваших альбомах. На даче Ле Пена под Парижем мы беседовали можно сказать, прямо под его портретом вашей кисти. Лидер Национального фронта Франции, большой поклонник русской музыки, очень высоко оценивает вашу работу. Гордится, что вы оказали ему честь, нарисовав его. Там же, в Париже, мы много говорили о вас и вашем творчестве с известным русским историком из второй послевоенной эмиграции Николаем Николаевичем Рутченко. Когда мы вместе с Рутченко ездили в гости к Аркадию Петровичу Столыпину, сыну выдающегося русского лидера начала века, оказалось, что и он - ваш друг и поклонник. Уже в Германии, останавливаясь у Олега Антоновича Красовского под Штутгартом, я вновь нашел вашего надежного защитника. Издатель прекрасного русского национального журнала "Вече" всегда пропагандировал ваше творчество. Его кабинет тоже украшал портрет вашей кисти. Каковы ваши отношения с русской эмиграцией?
И. Г. Я с удовольствием вспоминаю замечательного русского патриота Олега Антоновича Красовского. Я видел очень многих эмигрантов, но когда я общался с Олегом Красовским, я не чувствовал, что он эмигрант. В нем не было даже налета этой эмигрантщины. Он жил Россией. Он всю жизнь посвятил России. Кстати, так же, как и Николай Николаевич Рутченко. Они никогда не отрывались от российской действительности. Иногда русские эмигранты обаятельные люди, но задают такие вопросы, словно только что с Марса спустились. Они любят Россию, но уже абсолютно не разбираются в том, что у нас происходит.
Олег Антонович Красовский прекрасно понимал все наши проблемы. Когда грянула третья эмиграция из России и они столкнулись с Красовским на "Свободе", они оказались гораздо более чужими России. Они похабили Россию в своих передачах, презирали ее историю. Нелюбимый мною ныне покойный Владимир Максимов, признаюсь, верно дал определение: "Целились в коммунизм, а попали в Россию".
В. Б. Это определение было дано Владимиром Максимовым в беседе с Александром Зиновьевым на страницах нашей газеты "Завтра". По сути, это итог всей третьей эмиграции: попали в Россию.
И. Г. Я-то думаю, что и целились сразу в Россию. А если говорить о встречах с русской эмиграцией, то я извиняюсь, но думаю, что я был им более интересен. Я был из России, и я был за Россию. Они мне столько порассказывали о третьей эмиграции. Какой грязью залили эти вновь приехавшие свою бывшую родину. Все-таки русская эмиграция по-своему, но сражалась и умирала за Россию, в отличие от третьей волны. Олег Антонович Красовский создал прекрасный русский национальный журнал "Вече". Вернее, как бы продолжил тот журнал "Вече", который начинал в Москве подпольно издавать русский патриот Володя Осипов. Его посадили в брежневские времена на много лет за пропаганду русского национального сознания. Он был среди тех немногих русских деятелей - таких, как Игорь Огурцов, Леонид Бородин,кто смело пропагандировал русскую идею в интернационалистском советском обществе. Прозападных диссидентов через год-два выпускали за границу, а русские националисты получали огромные сроки и отсиживали их до конца. Сколько промучали прекрасного русского писателя Леонида Бородина? Евгений Вагин, Игорь Шафаревич... Все они и стали сотрудничать в "Вече" Олега Красовского. А также Валентин Распутин, Дмитрий Балашов, Михаил Назаров...
В. Б. Я там регулярно читал и ваши материалы. Да и сам опубликовал за годы знакомства с Олегом Антоновичем Красовским статей пять. Среди русофобских изданий третьей эмиграции "Вече" был чистейшим оазисом русского духа и русской культуры.
И. Г. Дай Бог журналу выжить сегодня, после смерти Олега Красовского. Ведь все держалось на нем. Русский подвижник, он всегда защищал меня от самых гнусных наветов эмиграции. Он помог мне выпустить альбом за рубежом. Как набросились на меня в России за "Мистерию ХХ века". Хотели даже выслать из России. Скажу без скромности, это был мой гражданский подвиг. Я хочу даже вас спросить. Плохо ли, хорошо - не мне судить, но я выразил свой протест. Изобразил Солженицына, Николая Второго с расстрелянным царевичем. Мне говорили - снимите фигуру Солженицына, замените его кем-нибудь. Я отказался. Отец Дмитрий Дудко хорошо написал об этом, кажется, в "Русской мысли". Почему там Ленин так изображен? Почему Христос? Я же не скрывал картину. Пошел наперекор всем... Это еще усугубило мое одиночество... Тогда я написал портрет Игоря Шафаревича. Удивительный человек. Какой разносторонний талант! Какая эрудиция! А его уже классическая "Русофобия"! Правда, он меня неприятно поразил своей статьей о Шостаковиче. Я понимаю, можно любить Шостаковича. Но как можно воспевать его взгляды? Всегда ценил удивительную прозу Василия Белова. Вот недавно он поддержал в "Нашем современнике" книгу Льва Тихомирова "Религиозно-философские основы истории". Я согласен с ним: уникальная книга. Когда-то "Монархическую государственность" Льва Тихомирова мне подарил друг Олега Красовского Глеб Рар. Конечно, нам надо вместе бороться за Россию. Но мне непонятно, почему большинство известных русских патриотов не считает нужным поддержать мою борьбу. Ни Белов, ни Солженицын, ни Распутин, ни Шафаревич... Это еще более делает меня одиноким. Или они верят всем басням про меня? Или не любят живопись? Допустим, я написал портрет Валентина Распутина. Я всюду восторженно отзываюсь о нем. И буду отзываться. Это великий писатель земли Русской... Но они не считают нужным поддержать меня... Обидно. Вот в чем еще мое одиночество.
Я всегда хочу накормить голодных, но когда я голоден, никто меня не накормит. Все разбиты на группки, на кланы. Я не принадлежу ни к кому. Ни к какой партии. Ни к какой группировке. Для меня всегда важна в людях любовь к распятой России. Я готов поддерживать всех, любящих Россию, к какой бы группировке они ни принадлежали. Главная идея - Воскресение России.
Вы говорили еще о Николае Николаевиче Рутченко. Я с ним не раз встречался. Сейчас уже выходят его книги в России. Замечательный историк. Обширнейший архив по Белому движению... Он понимал меня. Понимал важность того, что я делаю. А то были и эмигранты, которым лишь бы впутать любого приезжающего из России в какую-нибудь политическую историю. Помню, в Париже Михаил Славинский из НТС все приставал ко мне. Я приехал с выставкой во Францию, пропагандирую русское искусство, а он ко мне: вы должны завтра придти на политическую демонстрацию в поддержку какого-то сидевшего в лагере диссидента. Вы простите меня за нескромность, но кто важнее делает для России дело: я или этот мелкий диссидент?
Я для России значу больше. Но и пользы практической я в своем качестве приношу больше. Я приехал в Париж показывать свои работы, и никто же из эмигрантских организаций не поддержал мою выставку.
Почему я должен в ущерб русскому искусству идти к советскому посольству в Париже с маленькой группкой энтээсовцев? Я очень хочу, чтобы был свободен тот же Юрий Галансков или кто другой. Но я и сейчас не очень хорошо знаю творчество Галанскова. Я уважаю его борьбу и судьбу, но кто-нибудь будет уважать мою борьбу?
Я больше сделал для свободы России, не выходя на эти мелкие политические демонстрации. Мне странно, почему я должен восхищаться тем же Тарсисом. Дай ему Бог удачи, но что он такого написал? А все эти дети и внуки расстрелянных в 37-м большевистских комиссаров, палачей России? Почему я должен о них заботиться? Пусть они заботятся о русском народе и русской культуре и подумают, что сделали их отцы и деды, уничтожая Россию. Для того, чтобы прекратить мой успех на выставке, эти эмигранты обвинили меня чуть ли не в том, что я - агент КГБ. Одни и те же русофобы в России меня обвиняли в православности и антикоммунизме, а за рубежом обвиняли в том, что я работаю на КГБ. Заявляли, что я - друг Брежнева, что я с ним чаи распиваю. Я Брежнева вообще ни разу не видел. До сих пор меня обвиняют: придворный художник. Я говорю: какого двора? Шведского короля? Или в Париже я писал генерала де Голля - его придворный? Или Индиры Ганди? Я очень уважаю французского национального лидера Ле Пена. Он был у меня в Академии. Он был на моей выставке в Париже вместе с сыном Петра Столыпина... Но я не придворный Ле Пена.
Каждая группировка хочет, чтобы я думал, как они. Я готов помогать всем русским патриотам, но пусть и они поборются за мою свободу, за мое дело, за мою Академию. Один очень известный патриотический критик сказал: мол, к Глазунову все относятся с осторожностью. Мол, надо обходить его. Значит, враги постоянно печатают статьи, что я - не художник, что я - китч, а патриоты заявляют, что меня надо обходить... И никто не хочет ответить всем этим демократическим писакам. Я хочу сохранить за собой право иметь свою индивидуальность, свое мнение. Я ненавижу узкую клановость. Быть как все... Это будет гибель России, гибель ее искусства. Я же уважаю и все чужие индивидуальности. Раньше меня затаскивали на уровне Суслова в компартию: мол, вам дадут характеристику какая-то главная ткачиха страны, Герой Советского Союза и еще кто-то... Я еле отбился от помощника Суслова. Они наседали. Я сказал: вы хотите, чтобы меня сразу же из партии и выгнали? - Как так? Как вам не стыдно? Вы-то - враг? Да нет, отвечаю. Соберется партбюро МОСХа, и меня дружно и единогласно выгонят за что хотите. Кто отвечать будет?
Помню, мне кто-то из идеологов МОСХа сказал: вы не любите Хемингуэя и Ремарка, значит, вы - антисоветчик! Вот так вот.
В. Б. Вы не любите, и за дело, политиков брежневской поры. А сегодня кто-нибудь из современных политиков вам импонирует? Кого вы бы стали активно поддерживать? Помню, когда-то на заре перестройки мы с вами выдвигались кандидатами в депутаты Верховного Совета в одном и том же округе Москвы... Вместе выступали в телевизионных дебатах. К счастью для вас, политика не втянула вас в свою воронку. Вы делаете благороднейшее дело - творите сами и воспитываете молодых мастеров русского искусства.Но в политике сегодня на кого вы делаете ставку?
И. Г. Мой любимый политик - Петр Аркадьевич Столыпин. Кто на него похож и кто говорит, что "вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия",- тот и будет моим любимым политиком.
В. Б. Многих смутило название вашей книги "Распятая Россия". Что - это уже ее судьба? Вечно висеть на кресте? Какой смысл вкладываете вы в это название? Она распята как Христос или как разбойник Варрава? Что ее ждет? Воскресение?
И. Г. Когда я был на юбилейном вечере "Нашего современника", там один очень известный мастер сказал, глядя на меня грозно: мол, какое я имею право на такой заголовок. Они все привыкли грозно вопрошать у меня. Хотя я этого мастера в свое время приглашал преподавать к себе в Академию, но он отказался. Хорошо кричать о России, но работать ежедневно - никто не хочет. Работать на Россию, а не быть дешевым диссидентом - трудно. Созидать трудно. Как нас учил преподобный Сергий Радонежский строить: бревнышко на бревнышко, кирпич за кирпичом. Не случайно нашу страну называли Святой Русью. Она и была в лучшие периоды - Святой Русью. И вот Святая Русь распята. Сколько храмов взорвали, сколько священников уничтожили. От Ленина до Хрущева...
В. Б. Вот и сейчас Запад борется с Православием. Америка пригрозила отказать нам в экономической помощи, если президент подпишет закон о поддержке традиционных религий. Как нагло напрямую увязывают.
И. Г. Осуществлено ритуальное распятие России. Так же, как ритуальные знаки в Ипатьевском доме после расстрела царской семьи. Россия - это носительница Апостольской Святой Церкви. Борьба с Православием идет уже много веков. Сегодня Россия по-прежнему распята. Но я уверен: после распятия последует Воскресение. Достоевский говорил: верую в Воскресение России, Боже, помоги моей вере!.. Если отнять у нас эту веру, то не стоит и жить. Игра далеко не закончена. Рано хоронить Россию. Задача сегодняшних политиков и лидеров - вывести Россию на новые рубежи созидания. Созидания, а не превращения ее в колонию Запада. Созидания научного, экономического, культурного... В этом смысле моя попытка воссоздать школу великого русского реализма - шаг моего созидания. Пусть я на сто компромиссов пойду, но Академия живет, каждый год ее заканчивают продолжатели школы русского искусства... Это моя капля в русском созидании.
В. Б. А как возник замысел книги? Назрела пора мемуаров или нечто большее? Есть ли некая мистическая сверхзадача книги? Это ваша исповедь? Ваша проповедь? Ваше исследование? Ваше понимание русской идеи?
И. Г. Хороший вопрос, Владимир Григорьевич. Что хочет сказать художник, рождается в его картинах. Но есть потребность в слове. Помню, какой шум поднялся после первой моей книги. Идея книги возникла просто. Мы сидели: Никонов из "Молодой гвардии" покойный, Солоухин покойный,- и говорили о русской культуре. В "Молодую гвардию" меня привел все тот же Сергей Владимирович Михалков. Он представил: вот Илья Глазунов, он молодой и он - гвардеец, а вы - "Молодая гвардия", значит, он - ваш!
...И вот разговариваем, я уже для них ряд работ сделал, напечатался. Никонов и говорит мне: мол, здесь за столом выступаешь ты страстно, а ты напиши об этом...
Я Никонову: Анатолий Алексеевич, а ты напечатаешь?
- Напечатаю!...
И я все свои русские мысли изложил. Извините за нескромность, но это была за долгие годы первая книга на русскую тему. Это еще до солоухинских "Писем из Русского музея", до деревенской прозы. Там я и о блокаде написал то, что видел. Не случайно англичанин Солсбери позже написал, что единственный сказал правду о блокаде - Илья Глазунов. Зато сколько грязи на меня вылили. Никита Богословский в "Советской культуре" обозвал меня "второгодником"... Но меня интересовала другая реакция - народа. Многие увидели, что не стыдно быть русским. Что можно писать о России. Многие получили уверенность.
На сегодняшний день в этой книге нет ничего особенного: о древнерусских городах, о Киевской Руси, о русской живописи, о русской духовности... Описания храмов... Но это же запрещено было... С тех пор я был занесен в черный список. И сплетен обо мне уже больше, чем я сам написал. Табу мировой закулисы. Вот недавно прочел целую книгу о себе, написанную молодым демократом. Сколько там лжи, гнусной клеветы, доносов... Вот Глазунов привычно выпивает стакан виски. А я уже давным-давно ничего не пью. И тому подобное. Про всю жизнь мою - ложь, и про Лолобриджиду, и про королей, и про КГБ...
Мне друзья сказали: Илья, никто за тебя правду о тебе никогда не напишет. Так и уйдешь из жизни оболганным. Напиши хоть сам, что ты думаешь о своей жизни... Был случай: один искусствовед все-таки написал обо мне нечто положительное, так его пригрозили выгнать из Союза Художников, с ним перестали здороваться. Такого же у вас в Союзе писателей нет. И о Бондареве, и о Распутине - пишут, и много. Обо мне за десятилетия из среды профессиональных искусствоведов - одна ложь.
И вот за эту клевету на меня в секцию критики Союза Художников России принимают без очереди. Я и антикоммунист, и халтурщик, и мастер китча. Я очень извиняюсь, но что же - итальянские и испанские короли, премьеры и кинозвезды ничего в искусстве не смыслят?
Представьте, что про Галину Уланову написали бы, будто она танцовщица из ночного кабачка. А почему-то так принято, что обо мне все можно сказать: и в коммунистической, и в патриотической, и в демократической, и в какой угодно прессе. На моей стороне - только безгласный народ. Который ходит на мои выставки и обходит боком и авангардистов и академистов официальных. Солженицын писал о подобной ситуации, когда вся интеллигенция сочиняла доносы, а народ, крестьяне русские молчали. Крикуны создавали видимость всего народа. Тогда за эту мысль Александр Солженицын мне очень понравился...
В. Б. А вам, Илья Сергеевич, доводилось встречаться с Солженицыным, беседовать с ним?
И. Г. Никогда в жизни. И очень был удивлен, что он с высоты своего величия меня даже не заметил, когда я реально пострадал за его первое в России изображение в моей картине... Тогда же Солженицын в СССР был страшнее Гитлера. Это был гражданский подвиг. Он даже не счел нужным как-то среагировать. Конечно, я не для этого рисовал его - он входил в мой замысел. Он обозначил лагерную и крестьянскую тему. Рядом с ним - Матрена, а сверху - известный памятник "Рабочий и колхозница"... Так вот, мне посоветовал написать самому о себе еще благороднейший писатель Олег Васильевич Волков, автор книги обо мне. Но он же - писатель, а не искусствовед, к тому же был в почтеннейшем возрасте. А критиков искусства у нас после великого Александра Бенуа, Сергея Маковского так и не появилось значительных. Одни лакеи: кто-то обслуживал соцреализм, кто-то - модернизм, но все по заказу.
А у нас же были великие критики искусства, которые потрясающе писали. Они могли ошибаться, но искренне. Вначале Бенуа не понял Врубеля, потом осознал, что этот художник равен мастерам Возрождения. Не страшны ошибки, они были живые люди, они любили искусство.
А нынешние - они же мыслят компьютерно, искусства-то не видят. Красоту не чувствуют. И зависят от мнения западных кругов. А там искусство России никогда не примут. Я встречался с племянником великого Станиславского, он эмигрант, мистер Джерри Алексеев, он мне говорил, что Запад всегда ненавидел и боялся русского медведя, как бы тот ни назывался: имперская Россия или СССР. Скажем, называли Николая Первого - Палкиным, а Николая Второго - Кровавым. Это у них-то, где было столько кровожадных королей, где столько войн было развязано. Вплоть до последнего времени.
В. Б. Сейчас они убивают сербских лидеров, требуют выдачи Радована Караджича, якобы военного преступника, а сами же и спровоцировали югославскую войну, сами вооружали мусульман и хорватов. Лютая ненависть к Православию. Поневоле поверишь в мировой заговор. Почему в любом споре, в любом конфликте Запад поддерживает антиславянские и антиправославные силы?
И. Г. Вот я написал последнюю работу "Россия, проснись!", про меня сразу: "черная аура национализма". В чем национализм? Я за все народы, но, конечно, я прежде всего люблю свою мать. Это естественно. Я прежде всего люблю Россию и свой русский народ. Почему в любви - черная аура?
Вот я и хочу в книге "Распятая Россия" рассказать правду о себе и своей жизни. Я даже не борюсь ни с кем, а утверждаю. Говоря о себе, я высказываю и свое кредо, свое понимание России. Свое знание истории России. Отрицаются целые века русской истории. Это мой протест против искажения русской истории. Взгляд на то, что есть искусство.
Три линии в книге: о себе, об искусстве и о России. А в целом - это мировоззрение русского художника. Это и является причиной постоянных нападок на меня. Кстати, спрошу и вас, Владимир Григорьевич: а чем вы обьясняете все нападки на меня? Почему меня так обходят и тот же Распутин, и тот же Белов? Они не желают защищать меня, когда я лезу в драку. Вот, скажем, они постоянно защищают Николая Рубцова. Это прекрасный русский поэт из глубинки. Но ему как бы и не требуется давно этой защиты. Мне это непонятно. Пишут и пишут об одном и том же. Но жизнь-то идет вперед.
В. Б. Ну, Илья Сергеевич, это давно известно: "у нас любить умеют только мертвых". Лучше поживите еще, попишите, поработайте, а любовь элиты, в том числе и патриотической, успеете получить после смерти. Пусть все ругают, лишь бы давали работать. Лишь бы у вас силы не иссякли. Как иссякнут, станете беспомощным - сразу вас и полюбят. Повторюсь: может быть, эти нападки и дают вам дополнительный заряд энергии. Энергия сопротивления - самая мощная. Вот вы только из больницы переехали в санаторий, вам бы отдыхать, а нападки-то не прекращаются: и на Академию, и на готовящиеся выставки, на новые альбомы. Опять же, сыну надо помогать, его уже защищать. Новая энергия для работы появляется. Увы, часто нет пророков в своем Отечестве. Все признаем только через Запад.
И. Г. Я с вами, Владимир Григорьевич, не согласен. Кого при жизни на Руси не признали? Пушкина? Достоевского? Есенина? Всегда пророков на Руси принимали и признавали. Это в Израиле пророков побивали камнями, о чем свидетельствует Библия. Христа распяли. Во Франции многих не признавали. А на Руси кого не признали?
В. Б. Ну как же, светская элита и Пушкина при жизни поругивала, и с Достоевским не считалась, и Лескова травила. Народ Есенина любил, но пресса-то ругала не меньше, чем вас. Мы-то сегодня как бы смотрим сквозь призму времени. А при жизни то Безыменского и Демьяна Бедного в классики возводили, то какого-нибудь Боборыкина, а "Евгений Онегин" разочаровал при жизни многих "просвещенных господ". Прочитайте газеты и журналы тех времен, при жизни гениев,- и вы убедитесь: особенно наша "просвещенная элита", наши "прогрессисты" издевались над всеми вершинами русского искусства.
И. Г. Нет, я категорически с вами не согласен. Речь идет о другом. Петр Первый прорубил окно в Европу, чтобы наблюдать за жизнью Европы. Через это окно в Россию налетела всякая нечисть. Как грибы, стали расти масонские ложи. Со времен Петра и до революций 17 года следует отметить две вещи, которые объясняют многое. Все, кто был за Православие и Россию, побивались большими или малыми камнями. Об этом пишет превосходно Борис Башилов в своей "Истории масонства". Масоны выступали против Самодержавия. Против Православия. Против народности. Пушкин был убит масонами через организованную бытовую историю. Государь знал о возможной организованной гибели и взял с Пушкина слово, чтобы он не дрался на дуэли. Пушкин не сдержал слова и был убит. Дальше вторая глыба могучая - Достоевский. Всегда власти боролись с его идеологией. Всегда его идеи отвергались омасоненной интеллигенцией. И здесь же другая глыба - Лев Толстой. Русский литературный гений, но пустивший Россию под откос. Он писал против Отечества, собирался переписывать Евангелие, и кончил тем, что бежал неведомо куда и неведомо зачем. Я Льва Толстого как личность не люблю. "Война и мир" - это гениальнейшее произведение. Но его личные сентенции я не приемлю. О причинах поражения 1812 года, о Кутузове и Наполеоне...
Теперь о Чехове. Я считаю, что Чехов помогал раскачивать Россию. Во многом русская литература и привела Россию к революции. Гениальный писатель, но я не верю в чиновников, которые дрожали так перед начальством, что от своего чиха разума лишались. Даже инструктор райкома, чихнув на секретаря ЦК КПСС, и то бы не помер. А все эти беспомощные сестры? Кто им мешал поехать в Москву?..
В. Б. На мой взгляд, большего ненавистника нашей псевдоинтеллигенции, чем Антон Чехов, не было. Он не возвеличивал сестер или дядю Ваню, или этого студентика Петю, или земского доктора из "Иванова", он издевался над ними со здоровой консервативной позиции...
И. Г. Чехов - нытик. Так же, как все советские фильмы последнего периода существования. Нет ни одного фильма, который бы вдохновлял за Россию. Они делались глазами не сыновними. И они своего добились. По этим фильмам - так же, как и по книгам Чехова - не понять, кто же создал такую великую Россию, которую сейчас грабят десять лет и никак разграбить не могут? Кто создавал оружие, армию, великую культуру? Не понять. Кругом маленькие человечки, которых раздавить ничего не стоит. Где же суворовские чудо-богатыри? Где петровские птенцы? Где покорители Сибири? Ведь Достоевский всеми был осужден еще и за то, что заявил: "Константинополь будет наш!" Критиковать недостатки надо, но во имя России, а не презирая ее. А сейчас переиздается Валишевский, его исторические романы. Это злобный поляк, ненавидящий Россию. Чему он учит? То же, что и маркиз де Кюстин... Давайте лучше переиздадим книгу Шабельской "Сатанисты ХХ века". В двадцатые годы расстреливали за книгу Шабельской.
Критики и аналитики должны уже изучить все уроки ХХ века. Какие процессы оказались разрушительными для России? И в государственности, и в экономике, и в культуре? Например, серебряный век. Я сам - дитя серебряного века. Блестящие таланты: мирискусники, Бенуа, Сомов, Бакст, Серов... В поэзии - символисты, Блок, Гумилев, Белый... Настоящее созвездие. Букет цветов. Но это - отравленные цветы! Это - теософия. Это же трагедия. Мой любимый Блок вдруг в семнадцатом году стал следователем и литературным секретарем у ничтожества Луначарского... И умер, как говорят,- отравленный. Мне его любовница рассказывала, что перед смертью он разбил топором маску Аполлона. Это и есть - серебряный век. Отход от Православия. К сожалению, я говорю это без презрения, а с состраданием. Все они: и Билибин, и Добужинский - рисовали карикатуры на Николая Второго, все ждали революцию. Дождались... Разлетелись по всему миру, как лепестки. Это и есть страшная вещь - разложение, красота гниения. Так и сейчас... Всегда кидали камни в тех, кто был за великую Православную Россию. Забыты Данилевский, Тихомиров, Лесков, не понимают Достоевского. Отвергаются интеллигенцией все, кто за Россию. Ключ к пониманию Пушкина - его слова, сказанные незадолго до смерти: "Жив буду, весь царю принадлежать буду!" Все, что не лежит в русле России и Православия, в русле национальной русской идеи - это замена сатанинская. Даже "Стихи о прекрасной даме" - это замена Богородицы. Это ложная смена духовных ценностей. Все эти рериховские Шамбалы, все эти "живые этики" - выдумки, псевдорелигии, направленные на то, чтобы отвлечь от главного, от Христа. От его незатемненного образа. Служить этому главному - наша задача. Те, кто служит главному, будут интеллигентами втаптываться в грязь...
ИМПЕРИЯ ГЛАЗУНОВА
Владимир Бондаренко. Я раскрываю роскошный фолиант, выпущенный издательством "Изобразительное искусство". Такой альбом стал бы крупным художественным событием в стране, кабы не его автор. Народный художник России, лауреат многих премий, известный всем и каждому Илья Сергеевич Глазунов. И сразу у многих открытое недовольство. Что у левых, что у правых. С чего бы? Я уверен, не называя фамилии автора, а лишь демонстрируя репродукции, практически каждый из истинных любителей живописи выберет себе любимую работу. Даже поклонники авангарда не устоят перед "Асфальтом" или "В клетке", сторонники жесткого реализма выберут "Прощание" или же "Уборная. Дети улицы". Гарантирую, что есть свой любимый Глазунов в душе у каждого зрителя - так же, кстати, как есть свой любимый Пикассо у людей самых разных вкусов, возрастов и пристрастий. А какую-то картину Глазунов и Пикассо смогли бы в определенный период написать и вместе... Но почему нет такого отторжения у художников от Пикассо? И почему вечно цепляются к творчеству Ильи Глазунова? Что это все-таки за загадочный феномен - Илья Глазунов? Разве мало у нас в Союзе художников именитых посредственностей, и левых, и правых, которых никто не критикует, дают им премии, награды, а то и вывешивают в Третьяковке, и ничего, проходит. Мне уже этим своим противостоянием всему клану интересен Илья Сергеевич. Ну а что ты, Александр, скажешь о нем? Ведь при определенной разности позиций вы своей энергетикой, своим подвижничеством, и даже своим одиночеством схожи. Ты бы гордился таким альбомом?
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги