Константин Великий

Глава 19 НИКЕЯ

Между тем внутреннюю жизнь Церкви раздирали противоречия. Самый жаркий спор разгорелся по одному из, казалось бы, чисто теоретических вопросов христианского учения: есть ли различие между Богом Отцом и Богом Сыном? Единосущен ли Христос Богу Отцу? Или Он лишь творение Отца и потому не есть Бог вечный, а значит, Он лишь подобен, но не равен Отцу.

В этом споре столкнулись две старейшие школы: Александрии и Антиохии. Представители первой не разделяли природу Бога Отца и Сына. В Антиохии же утверждали, что Они сильно отличаются друг от друга, ибо лишь Отец вечен, а Сын Божий — создан, сотворен Богом и является только Его орудием для спасения мира.

Вторую точку зрения активнее других проповедовал Арий — пресвитер бедной христианской общины из небольшого египетского городка Бавкалиды. Арий был к тому же и весьма популярным поэтом, чьи гимны распевал простой люд: матросы, грузчики, мастеровые. Историк так описывает Ария: «Он был высок и худ, меланхолического вида, а выражение его лица носило следы аскетизма. Он и был известен как аскет, что можно было видеть по его одежде: короткая туника без рукавов, под ней — епитрахиль, служившая ему плащом. Говорил он мягко, речи его были убедительны. Посвященные девственницы… ценили его весьма высоко. Среди высшего духовенства он имел многочисленных сторонников и покровителей».

Своя логика в концепции Ария была: как Сын может быть единосущен Отцу, если Он был рожден Отцом и, значит, Он не вечен. То есть когда-то Сына не было, а значит, Он по рангу ниже Отца.

Учение Ария очень быстро получило распространение и в самом Египте, и за его пределами. На сторону Ария перешли многие священники, в их числе — два самых известных епископа того времени — Евсевий Кесарийский и Евсевий Никомидийский.

Однако Александр, православный епископ Александрии, объявил Ария еретиком и отлучил его от Церкви за проповедь ереси. Синод египетских священников утвердил это решение. Спор между Арием и Александром постепенно перешел в открытую вражду со взаимными оскорблениями.

Арий отправился в долгое путешествие по стране и продолжал свои проповеди. Так спор захватил всю восточную половину Империи. Нередко дискуссия о божественной природе Христа приводила к публичным столкновениям и потасовкам. Многие священники держали сторону Ария. Им вторили миряне. Чаще всего дискуссии на эту тему на главной площади города кончались настоящим побоищем. Суматоха и беспорядки по поводу арианского спора стали во многих городах чуть ли не традицией.

«Христианская религия, — горестно отмечает Евсевий, — стала предметом нечестивой потехи для язычников даже в их театрах».

Историк Аммиан Марцеллин пишет: «И дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как христиане проявляют к тем своим собратьям, которые не согласны с их мыслями».

Кстати, тот же Марцеллин отмечает одну черту, которая весьма невыгодно рисовала вновь обращенных в то смутное время. Люди, называвшие себя христианами, втихую живились грабежами языческих храмов. И некоторые поднялись из крайней бедности до огромных богатств.

Константин, после своего неудачного вмешательства в донатистский спор, долгое время старался быть нейтральным по отношению к внутренним церковным раздорам, предоставляя епископам полную свободу действий. Горький урок пошел ему на пользу.

Но здесь он счел, что не вмешаться ему нельзя. Святые отцы возмущали Константина. Его практичному уму весь этот спор казался абсурдным. Какие могут быть разногласия, если обе стороны признают божественное Провидение?

Какой смысл выяснять, было ли время, когда Бог Сын не существовал, если Он рожден Отцом? Зачем порождать взаимную ненависть, углубляясь в чисто теоретическую дискуссию, если разница в двух мнениях столь незначительна?

Константин решил выступить посредником и примирить враждующие стороны. Он направил двум главным оппонентам, Арию и Александру, письма с настойчивой просьбой прекратить раздор. Причем он передал оба послания с епископом Осием, который к тому времени уже стал одним из высших авторитетов Церкви. Константин писал двум воюющим христианам:

«Я внимательно рассуждал о предмете вашего спора… Вы, посредством кого я надеялся принести излечение другим, сами нуждаетесь в еще более сильном лекарстве… Ваш спор расколол святой народ на две части… Я вижу, что причина спора совсем незначительна и не соответствует вашему вульгарному поведению. Оно больше подходит капризным детям, чем проповедникам Бога…

Подобные вопросы могут быть поставлены ради философских упражнений. Но мы должны держать их в уме, а не легкомысленно обсуждать на публичных собраниях. Ибо мало таких, кто в состоянии понять суть столь трудных вопросов. И по этим причинам народ обязательно раскалывается и богохульствует…

Давайте покончим с этим. Ваши взаимные обиды должны быть обоюдно прощены… Несогласие ваших мыслей по незначительным вопросам не позволяет вам управлять таким множеством Божьего народа, который под вашим руководством должен приучаться к порядку.

Мы должны быть едины в отношении основы основ. Пусть будет одна вера и одно понимание великого Бога… Возвратите мне спокойные дни и беззаботные ночи, чтобы я пользовался радостью спокойной жизни».

Главная мысль Константина очевидна: Церковь должна помогать власти управлять народом. А если уж все-таки надо разобраться в догматических тонкостях, то это следует делать по-тихому, без широкой огласки.

Однако примирения не состоялось. Наоборот, спор между сторонниками Ария и Александра разгорелся с новой силой. Он вызвал смуту. Церковь разделилась на два воюющих лагеря. Это был настоящий раскол.

К удивлению Константина, для Церкви вопрос о «единосущии» (homoousia) в противовес «подобосущию» (homoiousia) Сына Отцу был жизненно важен не только с теоретической, но и с политической точки зрения.

Как может всего одна буковка, возмущался Константин, расколоть Империю!

Но у Церкви был свой взгляд на проблему. Ведь если Христос не был истинным Богом, то вся структура христианского учения давала трещину. А если по этому вопросу допустить свободу мнений, то хаос множества верований может разрушить единство и — главное — авторитет Церкви.

Константин, только что завершивший бесчисленные войны со своими противниками, жаждал покоя и мира в своей, теперь ему лишь принадлежавшей державе. И он очень хотел, чтобы Церковь помогла ему сохранить мир в государстве. Но как это сделать, если сами священники становятся главными зачинщиками споров?

Константин решил положить конец этим спорам.

В 325 году, по совету того же Осия, он решил собрать Вселенский собор высших церковных иерархов Империи. Собор начался в Никее, пригороде Никомидии, 20 мая и завершился 25 августа. Он положил начало отсчету Вселенских соборов.

Кстати, не мешает напомнить, что главное отличие действительного Вселенского собора той эпохи от всех прочих состоит в том, что постановления Вселенского собора принимались с одобрения императора и входили в число государственных законоположений. Эта многовековая традиция была заложена Константином в 325 году.

В работе Никейского собора участвовало более трехсот глав христианской Церкви из Греции, Египта, Сирии, Малой Азии, Ассирии и Запада Империи. Эпохальным его итогом было принятие Символа Веры, и здесь инициатива, по свидетельству летописцев, тоже принадлежала Константину.

Историк так описывает открытие Никейского собора:

«Когда епископы собрались в назначенное для заседаний место, и каждый занял определенное ему сиденье, тогда вошел император, одетый в золотые одежды, украшенные драгоценными камнями. Все встали и сели тогда, когда он занял свое место. Находившийся по правую от него сторону епископ встал и произнес краткое приветствие. Император затем отвечал в следующих выражениях:

— Я горячо желал видеть вас собравшимися. Ныне мое желание исполнилось, и я благодарю высочайшее существо, Бога, который, излив на меня другие бесчисленные благоденствия, не лишил меня и этой милости — соединить вас всех и быть свидетелем согласия ваших чувств. Внутренние раздоры Церкви для меня страшнее и тягостнее всякой войны, они доставляют мне больше горя, чем все другое. После того как Бог по Своей милости дал мне победу над врагами, я вознамерился наслаждаться общением с теми, кому Бог даровал через меня свободу. Узнав же о разделении между вами, я понял, что этим нельзя пренебрегать, и поэтому решился немедленно созвать вас, чтобы положить конец злу. Итак, приглашаю вас, любезные служители Божии, пресечь все разногласия и покрыть миром ваши споры. Этим вы угодите Богу и сделаете приятное мне, вашему брату на службе Божией.

После этого собор приступил к своим занятиям по тем вопросам, на которые было указано в речи Константина».

Никея — прелестный городок в ста милях от Константинополя, на берегу живописного озера, — воплощение рая на земле. Константин надеялся, что спокойствие и красота этого места подействуют умиротворяюще на участников собора. Но он ошибся. С каждым днем дискуссия принимала все более жесткий характер.

Чтобы лучше понять расстановку сил на Никейском соборе, мы можем сравнить его с современным парламентом. Православные епископы с Александром во главе составляли правую партию, Арий и его сторонники — левую. Евсевий Кесарийский и его единомышленники были центристами.

Повторим: главный предмет разногласий был скрыт в учении о Сыне Божием. Происходит ли Он из существа Божия и имеет ли одну природу с Богом Отцом (точка зрения «правых») или же Сын, имея начало своего бытия и являясь творением Отца, не единосущен Отцу, а лишь — подобосущен Ему (точка зрения «левых»).

Как видим, это был чисто философский спор. Но он, как ни странно, уже тогда, в IV веке, обозначил суть разногласий между православным и неправославным направлениями христианства. Эти противоречия привели в конце концов к расколу всемирной религии. Константин пытался предотвратить этот раскол в самом зародыше.

Если Христос, учит православие, сошедший на землю и вочеловечившийся, — это Бог, то для рода людского в этом есть очень большое утешение — ведь Бог тем самым указал человеку бесконечную цель самоусовершенствования и стремления к совершеннейшему.

В то время как арианство, признававшее в Христе лишь существо, сотворенное Богом, не имеет в своей основе этих возвышающих человеческий дух элементов.

Сторонники Ария, отрицавшего единую божественную природу Бога Отца и Бога Сына, сначала были в меньшинстве. Но Арий, выступавший на Никейском соборе неоднократно, сумел привлечь на свою сторону около двадцати епископов. Таким образом, его красноречие сократило численность партии православных, и обе стороны теперь количественно сравнялись. Их споры стали еще ожесточеннее.

Ежедневно секретари приносили Константину жалобы священников друг на друга. Когда их набралась целая корзина, он не выдержал и устроил святым отцам показательную сцену.

Утром Константин вошел в общую залу дворца во всем блеске своих дорогих одежд. За ним шли два черных раба и несли большую корзину со свитками и вощеными табличками. Это были жалобы.

Константин подал знак, и в зал внесли жаровню с горящими углями.

— На соборе, который посвящен примирению нашей Церкви, — начал Константин суровым голосом, — не должно быть места осуждению друг друга. А в этих посланиях каждый обвиняет другого в ереси, в пособничестве врагу. Я приказал не показывать мне больше этих жалоб, потому что они возмущают меня. Разве не вы первые призваны следовать Христу? И разве не Он учил нас прощать заблуждающегося брата, если мы сами надеемся на прощение? Так и я прощаю всех, кто прислал мне эти унизительные документы. И требую, чтобы вы простили друг друга. Пусть ваши раздоры сгорят в этом огне.

И он бросил первые свитки в жаровню, а секретарь стал бросать в огонь остальные.

Нельзя сказать, что его жест круто изменил ход собора. Но после него что-то сдвинулось в сознании священников. Константин на этом не остановился, он потребовал, чтобы на соборе был выработан некий итоговый документ, который бы стал Символом Веры для всех христиан.

— Для тысяч простых людей, и для меня тоже, совершенно неважно, — говорил Константин, — «единосущен» ли Христос Богу Отцу или «подобосущен» Ему.

Но переубедить спорящих было возможно только одним способом — приняв мнение одной из сторон. И Константин сделал выбор. Он принял сторону Александра. Таким образом, Первый Вселенский собор узаконил термин «ЕДИНОСУЩНЫЙ», и заслуга Константина в этом огромна. Если бы не его решительность, этот спор мог бы продолжаться до сегодняшнего дня.

Арий был сослан. Арианство осуждено как раскольническая ересь. Эдикт Константина повелевал сжечь все книги Ария. Каждому, кто осмелится укрывать их, грозила смертная казнь. Между прочим, Евсевий в своем весьма подробном описании Никейского собора ни словом не обмолвился о главном его событии — об арианском споре. Он пишет о множестве всяких деталей и подробностей, как были одеты участники, какие дары они получили от императора и даже как были вооружены охранники. Но о сути собора — ни звука.

Разгадка в общем-то проста: Евсевий писал свой труд уже после смерти Константина, когда правил его сын Констанций, а тот был сторонником арианства. Историк побоялся навлечь на себя гнев монарха. Значит, не всегда истина дороже? Это, кстати, лишь один пример, который объясняет, почему историки далеко не во всем доверяют Евсевию.

Константин, однако, понимал, что осуждение арианства не может считаться большим достижением собора, длившегося столько времени. И он проявляет государственную волю. Он попросил Евсевия подготовить к очередному заседанию черновой вариант Символа Веры. Собор получил текст, с которым можно было работать — править, добавлять, сокращать. И постепенно спорящие стали отходить от крайних позиций и сближаться на некоей компромиссной.

Наконец, после недельных споров, текст был принят как окончательный большинством голосов. Вот он:

«Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всех вещей, видимых и невидимых.

Верую во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божьего, от Отца рожденного, единосущного, то есть от сущности Отца. Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, кто ради нас и спасения нашего ради сошел с небес и воплотился, и вочеловечился, и пострадал, и был распят, и погребен, и воскрес на третий день, и взошел на небеса и вновь грядет судить живых и мертвых. Его же царствию не будет конца.

И верую в Духа Святого, от Отца исходящего и с Отцом и Сыном глаголящего пророчества».

Этот Символ Веры был принят исключительно благодаря усилиям Константина. На Втором Вселенском соборе в Константинополе в 381 году Символ Веры будет дополнен несколькими догматами. Но все же его основа была заложена тогда, в Никее. И в этом несомненная заслуга Константина.

В последнем своем слове на Никейском соборе Константин сказал:

— То, что одобрено тремястами епископами, не может быть не чем иным, как доктриной Господа.

В последний день собора Константин пригласил всех его участников к себе во дворец на роскошное угощение. Каждый из епископов получил от него ценный подарок.

Казалось бы, на Первом Вселенском соборе в Никее арианство было разгромлено. Трое самых ярых его сторонников, в том числе и сам Арий, были отправлены в ссылку. О церковном согласии, столь желанном и для себя, и для государства, Константин писал в своем торжественном послании:

«Что ни злоумышлял против нас дьявол, все уничтожено в самом основании. Двоедушие, расколы, смуты, смертельный яд, так сказать, несогласия — все это, по велению Божию, победил свет истины».

Увы, он ошибался, думая, что положил конец церковным спорам и разногласиям. Реальная жизнь не оправдала надежд Константина. Он напрасно ждал от Церкви умиротворения в делах государства. Никейский собор не только не покончил с арианской ересью, но стал толчком для нового, еще более углубленного спора на ту же тему. Выходит, Константин, собирая священников со всей Империи для примирения, не понимал, насколько для них важна суть спора. Он думал, это житейская распря. А это оказалось точкой глубинного философского осмысления всего христианского учения.

Да, христианский мир в лице Никейского собора под высоким патронажем императора вроде бы осудил Ария и арианство. Но Константин был плохо знаком с религиозными настроениями Востока, откуда он теперь правил Империей. А Восток в значительной степени сочувствовал арианству, и легкость, с которой оно было разбито в Никее, оказалась обманчивой. Борьба между арианами и никейцами продолжалась не одно столетие.

И сам Константин, поняв, что большинство населения Востока не принимает решений Никеи, постепенно стал склоняться к арианству. Вскоре, уже через три года, сам же он и вернул Ария из заключения. И вместо него в тюрьме оказались наиболее ревностные защитники никейского Символа Веры, и в их числе тот же Афанасий, ближайший сподвижник епископа Александра, первого врага Ария.

Забегая вперед, скажем, что принять крещение накануне своей смерти Константин пожелал из рук арианина — Евсевия Никомидийского. Но уже лежа на смертном одре, Константин завещал вернуть из ссылки сосланного им же самим Афанасия. То есть простил всех главных зачинщиков знаменитого спора.

Да, он желал быть миротворцем в делах Церкви, но не всегда это кончалось успехом. Ибо приступая к решению сложных религиозных вопросов, он попросту не был к ним готов. Ему не хватало знаний, и он часто полагался на интуицию. А когда не хватало и ее, то он позволял себе, не сходя с трона, топнуть на несогласного с ним красным сапогом василевса. Кстати, с годами он так поступал все чаще и чаще.

После Никеи Константин взял в свои царские руки и церковные дела. Закрепив за собой сан первосвященника — pontifex maximus, он соединил в одном лице обе верховные власти Империи. Отныне всякое инакомыслие в богословских делах являлось преступлением государственным. Так был узаконен союз государства и Церкви.

Интересно замечание Карла Маркса по этому поводу:

«Христианство перешло к нам уже в том официальном виде, какой придал ему Никейский собор, приспособивший его к роли государственной религии».

Внешне Никейский собор выглядел огромным успехом Константина. Общую дань уважения выразил ему епископ Осий:

— Человек, который привел к единому мнению триста епископов из ста городов мира, — несомненно посланник самого Бога и самый могущественный из смертных.

О червоточинах сомнений в душах участников Первого Вселенского собора вслух не говорилось.

«Самый могущественный из смертных» вписал свое имя в историю как новатор, как разрушитель старых законов и древних обычаев. Он был первым в истории самодержцем, кто увидел в христианстве громадную нравственную силу, на успешную борьбу с которой не способно никакое, даже самое сильное правительство.

Константин был первым, кто допустил соединение Церкви и государства. И он был первым, кто решился использовать высокое влияние христианской общины для утверждения своей власти в Империи.

Еще раз вернемся к очень важному вопросу, которым не однажды задавались многие историки: а насколько глубоко сам Константин был затронут евангельским учением? Насколько он сам в своей политике следовал нравственным принципам Христа?

Отвечают они по-разному. Не станем скрывать и самые нелестные для нашего героя мнения: Константин, мол, воспользовался новым учением как средством для самоутверждения, как политическим орудием, а божественность евангельского учения мало коснулась его умонастроения.

Надо признать, что среди историков много желающих упрекать Константина в самых разных грехах. Есть и такое утверждение: Константин был намного лучше и благороднее в первые десять лет своего правления, чем в последующие годы, когда он стал деспотом.

Кое-кто обвиняет Константина в том, что он начал войну против второго соправителя Империи Лициния, не имея на то достаточных оснований, а затем, победив его, несправедливо лишил всех владений.

Иные винят Константина, что он, дав клятву сохранить Лицинию жизнь, все-таки распорядился его умертвить.

Третьи приписывают ему чрезмерную подозрительность, жертвой которой стали самые близкие ему люди.

Четвертые упрекают в том, что он слишком свободно тратил деньги из имперской казны.

Несть числа подозрениям и упрекам в адрес Константина, признанного тем не менее святым и равноапостольным. И единственным оправданием для него хулители называют то, что нет таких гениальных людей, которых не способны испортить политический триумф и военное счастье.

А насчет искренности его веры… Кто знает?

Евсевий Кесарийский воспевает Константина как образец истинного христианина. Но в своем великом жизнеописании Константина историк утаил от нас много такого, что чернит светлый образ его героя. Так можно ли в остальном верить Евсевию? Не станем гадать.

Важно, мне кажется, другое. В конце концов Константин пришел к выводу: насильно веру у человека не отобрать, даже если эта вера самая что ни на есть ложная. А раз так, то каждый имеет право на заблуждение.

Это и было главным открытием Константина как политика, стратега, идеолога. Это и была его Истина. Жаль, что последующие режимы, в том числе и коммунистический, не хотели этим открытием воспользоваться во благо отечества.