Копейка

28. КУТЕРЬМА

Утром отец разбудил мать.

— Опять опоздаешь, — сказал он. — Серафима ушла.

Мать ничего не сказала. Встала, оделась и, не затопив печку, ушла. Сначала она крепко хлопнула дверью в горнице, потом в сенях. Что-то упало на пол и покатилось. Сердитая ушла мать на работу, даже завтраком нас не накормила.

Мы с отцом принялись хозяйничать. Он затопил печку. Я начистил картошки, принес воды. Через полчаса завтрак был на столе.

— Что-то ты рано из ночного вернулся? — спросил отец. — Комары одолели?

— Не комары…

— Подрался?

Я пощупал лоб. Там и правда вскочила увесистая шишка.

К утру злость на Бамбулу прошла. Пожалуй, я погорячился. Не надо было уходить. Не по-товарищески… Всю ночь Бамбула пас лошадей один.

— С кем, спрашиваю, подрался?

Я объяснил отцу, что шишки бывают не только от драк, а по другим причинам. Сверху, например, может что-нибудь упасть. Или жук-носорог с лету ударится в лоб — раз! — и шишка. Обязательно драться?

Отец выслушал меня и ничего не сказал. Я понимал: ему тоже несладко. Поросят надо везти из Полоцка. В купейном вагоне.

— Скорей бы вырасти, — сказал я. — Ушел бы тоже на поезд проводником.

Отец положил вилку на сторону, посмотрел на меня.

— Глупый ты, — сказал он. — Нашел героическую профессию… «Чаю не желаете?» Не мужское это дело — подносы носить.

— А-а… ты ведь…

— И я занимаюсь ненастоящим делом. Конечно, без проводника тоже нельзя. Проводник не последняя гайка на железной дороге. Только не по душе мне это дело! Сиди в купе и чаек попивай. А тут в деревне люди маются, рабочих рук не хватает. А я гляжу в окошко да чаи гоняю…

— Меня вчера Бамбула буржуем обозвал, — сказал я.

— Вот почему ты рано пришел.

— Я хотел ему по морде дать…

— Ну и что же?

— Не за что, — сказал я. — Я и есть буржуй…

Я рассказал отцу, как мы с дядей продавали лук, редиску, огурцы. Отец все больше мрачнел. Он смотрел в окно и постукивал черенком вилки по краю стола. Потом встал, прошелся по избе. Половицы заскрипели.

— Чего ты дяде надоедаешь? — сказал он. — У него свои дела, у тебя свои… Не лезь ты к нему, ради бога!

— На мотоцикле катает…

Отец остановился, сурово посмотрел мне в глаза:

— На базаре чтобы больше твоей ноги не было.

— В школу опаздываю, — сказал я.

— Обещаешь?

Я собрал портфель. На пороге остановился. Отец стоял у окна и смотрел на меня. Ждал.

— По мне, хоть ясным огнем сгори этот базар, — сказал я и отворил дверь.

У калитки столкнулся с дядей Матвеем. Бригадир был чисто побрит, в белой безрукавке. Большие руки загорели. Лицо и шея тоже черные. Настроение у дяди Матвея хорошее.

— Мать в поле? — спросил он.

— Чуть свет ушла.

— Хор-рошо-о… Отец дома?

— Собирается в поездку.

Бригадир нагнулся ко мне, положил тяжелую руку на плечо.

— Глаза у тебя невеселые… На улице такая благодать, а ты нос повесил. Не годится, друг!

— Обыкновенные глаза, — сказал я. — Выдумываете.

— На второй год хотят оставить?

— В школу пора, — сказал я.

— Пошутил я, — засмеялся дядя Матвей. — А глаза у тебя невеселые — это факт.

Он отворил калитку, пропустил меня и пошел в наш дом.