Копьё царя Соломона

Глава 14

Вечером того же дня, конец которого Ник и Аполлинарий провели в лаборатории и библиотеке за работой, они отправились к княгине Елене Дмитриевне, или, как ее звали домашние и близкие, Эличке. Они вышли на Головинский, полный нарядной фланирующей публики. Мужчины были, в основном, в сюртуках, хотя встречались и чохи. Дамы сплошь демонстрировали туалеты последней парижской моды, ибо модисток в Тифлисе было хоть отбавляй.

— Ах, — вздохнул Аполлинарий, — уходит, уходит милая старина! Вот в былые времена тут можно было видеть такие живописные картины!

— Да, — поддакнул Ник, — мне как-то попала в руки газета «Кавказ» за 1853 год со статьей о променаде на Головинском. Очень живописно! Я ее запомнил почти наизусть. Попробую процитировать: «Чего не увидишь на этом сходбище Тифлиса! Тут в живописном костюме своем, легкий в походке и движениях, идет черкес, весь обвешанный оружием. Вот рядом с ним высокий персиянин, закутанный в широкую абу, осторожно ступает в своих бабушах. Далее, беззаботный грузин с веселым и бесшабашным видом закидывает назад разрезные изукрашенные золотым галуном рукава своей чохи. А вот и красавица грузинка с походкою, исполненною неги и грации, с благородными и мягкими движениями, отличающими ее происхождение от красивейшего племени, свободно и легко ступает по каменным плитам, а прозрачный личак резво вьется вокруг ее хорошенькой головки». А вот великий князь Александр Михайлович, Сандро, наш теперь хороший знакомый по Абастуману, описывает Головинский проспект времен своего детства примерно так: «Мы не могли насмотреться на высоких, загорелых горцев в серых, коричневых или же красных черкесках, вepхом на чистокровных скакунах, с рукой на рукояти серебряных или золотых кинжалов, покрытых драгоценными камнями. Привыкнув встречать у отца представителей различных кавказских народностей, мы без особого труда различали в толпе беспечных персов, одетых в пестрые ткани и ярко выделявшихся на черном фоне одежд грузин и простой формы наших солдат. Продавцы фруктов, сумрачные татары верхом на мулах, желтолицые бухарцы, кричащие на своих тяжело нагруженных верблюдов — вот главные персонажи этой вечно двигавшейся панорамы. Громада Казбека, покрытого снегом и пронизывавшего своей вершиной голубое небо, царила над узкими, кривыми улицами, которые вели к базарной площади и были всегда наполнены шумной толпой. Только мелодичное журчание быстрой Куры смягчало шумную гамму этого вечного города». Вот, примерно так, если меня не подводит память.

— Да, видно, что Александр Михайлович любит Кавказ. На меня он произвел очень приятное впечатление, хотя я и не так хорошо был с ним знаком, как с его братом, Георгием Михайловичем, — задумчиво сказал Аполлинарий, по дороге раскланившись с какой-то молодой дамой. — Я часто вспоминаю великих князей, после всей этой истории с манускриптом и поездкой в Абастумани.

— Елизавета Алексеевна говорила, что здоровье Георгия Александровича оставляет желать лучшего, — сказал Ник. — Очень жаль его. Блестящий молодой человек. Много мог бы сделать для России.

Незаметно, в разговоре, они дошли до Грибоедовской.

Их встретила сама Елена Дмитриевна, высокая и грузная дама, с красивыми чертами лица, немного расплывшимися с возрастом и весьма заметными усиками. После поцелуев, объятий и восклицаний, Аполлинарий представил Ника. На шум в гостиную заглянули молодой офицер и еще более молодой гимназист, которые оказались внуками Елены Дмитриевны. Восклицания и взаимные расспросы продолжались около получаса, после чего Аполлинарию удалось ввернуть, что Нику очень интересна история семейства Цициановых, а в частности, Дмитрия Павловича..

Елена Дмитриевна сразу же стала серьезной.

— Вы знаете, я давно собираю рассказы, документы, дневники, записки, картины, рисунки, в общем все, что касается Цициановых. Все это у меня в кабинете. Давайте-те, пройдем туда.

И она величественно направилась в кабинет вместе со своими гостями и внуками. Кабинет Елены Дмитриевны оказался весьма обширной комнатой с антресолями, на которых была расположена библиотека. В самом же кабинете уютно стояли кресла, низкий стол, тахта. Вдоль стен были книжные шкафы темного орехового дерева. С потолка свисала бронзовая лампа с зеленоватым стеклянным колпаком-абажуром. Темнозеленые шторы, портреты в тяжелых рамах на стенах, приглушенное освещение придавали всему происходящему какое-то особое настроение, присущее именно этой комнате, где, казалось, витали тени предков.

Елена Дмитриевна усадила гостей в кресла возле круглого стола, сама села между ними. Внуки заняли позицию у нее за спиной, как верные пажи, готовые выполнять любые ее указания.

— Достань-ка, дружок, из правого шкапа… — произнесла Елена Дмитриевна и гимназист, все поняв с полуслова, тут же вытащил большого размера объемистую кожаную папку с накладным серебряным гербом и осторожно положил ее на стол.

— Тут вся история Цициановых, — торжественно произнесла, надевая очки, Елена Дмитриевна. — Род наш старинный, происходит от древнейших карталинских и кахетинских князей, находившихся в родстве по женской линии с грузинскими царями. Первоначально они звались Панаскертели и были коренными жителями Тао-Кларджети в Южной Грузии, владели замком Панаскертели на берегу реки Бана-Панаскерти. Вся эта история восходит к царице Тамаре, она пожаловала замок в награду за воинскую доблесть воеводе Закариа, от которого, очевидно, пошел род таосских эриставов Панаскертели, ну, так далеко мы не будем забираться. Скажу только, что один из последних Панаскертели был знаменитый врачеватель Заза, оставивший потомкам рукопись о врачевании, которая до сих пор популярна по всей Грузии.

Но вас интересуют, как я понимаю, те Цициановы, которые были в России. Они уже носят эту фамилию по имени главнокомандующего грузинскими войсками Цици Панаскертели, дети которого стали по его имени Цици-швили и в русском виде — Цициановыми. Князь Паата или Папуна Евсеев Цицианов выехал в Россию в 1725 г., в свите Вахтанга, царя карталинского и кахетинского, принял российское подданство и получил поместья.

Вот тут у меня хранится рукопись Александры Осиповны Смирновой-Россет, бабушка которой была урожденная княжна Цицианова. Очень занятная рукопись! Так вот, эта бабушка, а звали ее Екатерина Евсеевна Цицианова, по мужу Лорер, жила со свои мужем где-то около Хаджибея, который тогда Россия отвоевали у татар. Батюшка ее, князь Евсевий, или Иессе, Цицианов был капитаном Грузинского гусарского полка. Евсевий Цицианов с женой поселились в местечке Санжары, выдали дочерей замуж. При них оставалась только младшая дочь, эта самая Екатерина. Однажды вечером в Санжары приехал военный и спросил, у кого можно остановиться. Ну вот, у Цициановых и остановился, а потом сделал предложение их дочери. О ней говорили, что в молодости была ослепительно красива.

У князя Евсевия был единственный сын, князь Дмитрий. Он сделался известен своим хлебосольством и расточительностью, да еще привычкой лгать вроде Мюнхаузена. Он женился на побочной дочери царевича Александра Георгиевича.

Дмитрий Евсеевич был флигель-адъютантом Потемкина и женился на Варваре Егоровне Грузинской, за которой взял 8000 душ и дом, занимавший полквартала. Вот так, — многозначительно сказала Елена Дмитриевна и выразительно посмотрела на внуков.

— А вот теперь и Павел Дмитриевич Цицианов. Его отец, Дмитрий, в двухлетнем возрасте был увезен в Москву своим отцом, Паатой Зазаевичем. В России он стал зваться Павлом Захарьевичем. Был он в свите царевича Вахтанга. Павел Захарьевич стал капитаном Грузинского гренадерского полка, а погиб в 1740 году во время войны со шведами в Финляндии под Вильманстрандом. Дмитрий Павлович был определен в шляхетский корпус и получил блестящее не только по тем временам, а и по всем временам, образование. Немецкий, французский, латынь, естественные науки, экспериментальная физика, география, риторика. Вот ведь как учили! У него было шесть сыновей и один из них тот Цицианов, который вас интересует — Павел Дмитриевич. Он, — продолжала она, — стал генералом от инфантерии и первым главноначальствующим на Кавказе. При нем дворец строился в начале нынешнего Головинского и дворцовый сад приводился в порядок. Боевой был генерал. Суворов его храбрость ставил в пример. Сам Михаил Семенович Воронцов был в молодости под его началом. Родился Павел Дмитриевич в 1754 году в Москве. Еще с малолетства был зачислен на военную службу бомбардиром Преображенского полка. Несмотря на явные успехи в литературе и искусствах, выбрал себе военную карьеру. В 1786 году Павел переехал в Петербург, получив назначение командиром Санктпетербургского гренадерского полка. А через десять лет отправился в Закавказье под начальство генерала графа Валериана Зубова, брата того самого Платона Зубова, фаворита Екатерины II. В 1797 году Цицианов вышел в отставку и удалился в свое имение на Украине. Ну, тут времена такие были, на троне сидел Павел, который люто ненавидел всех, кто был в фаворе у его матушки, все были под подозрением. А дальше, как вы прекрасно знаете, 11 марта 1801 года Павел был убит заговорщиками. Братья Зубовы там одни из первых были. Они и говорили, что матушка Екатерина прочила на престол своего внука, Александра, и не хотела видеть на троне Павла. Вот так все случилось. Ну, тут вот и Павел Дмитриевич стал снова нужен. В сентябре 1802 года он был назначен на Кавказ инспектором пехоты и главноуправляющим с пребыванием в Тифлисе, а также астраханским военным губернатором и был на этом посту три года и пять месяцев. Много хорошего сделал. Восстановил типографию, основанную царем Ираклием, которую разорил Ага-Мохаммед-хан. Частью дипломатическим путем, частью оружием он сумел склонить на сторону России разных владетелей Каспийского побережья, Дагестана и Закавказья, несмотря на то, что деятельность его осложнилась войной с Персией и затруднялась крайне ограниченным числом войск, которыми он мог располагать: вследствие войны с Наполеоном в Грузию невозможно было посылать подкрепления. Видите, мои дорогие, какие тут все хитросплетения. Ну, вот, теперь мы уже ближе подошли к тем делам, которые вас интересуют.

Когда в 1805 году армия князя Цицианова была в Армении, один из его генералов, по фамилии Несветаев, с небольшим отрядом, в результате быстрой и умелой операции освободил Эчмиадзин, резиденцию армянских патриархов-католикосов, построенный, по преданию, на там самом месте, где Ной впервые вышел из ковчега.

Несветаев нашел монастырь пустым: все драгоценные иконы, утварь и мощи угодников были из него вывезены. Только перед иконой Спасителя теплилась большая, украшенная драгоценными камнями лампада, возбуждавшая благоговейные чувства даже в мусульманах. Это был памятник пребывания здесь Надир-шаха, принесшего ее в дар христианскому Богу после чудесного своего исцеления от тяжкой болезни. Легенда говорит, что во время страданий он слышал во сне неведомый голос, повелевавший ему идти в Эчмиадзин и там перед иконой Спасителя помолиться о своем исцелении. Миссионер-католик, состоявший в то время при нем в качестве врача, конечно, горячо советовал ему это исполнить, и шах отправился в монастырь. Рассказывают, что шах, никогда прежде не бывавший в Эчмиадзине, узнал в иконе Спасителя ту самую, которую он видел во сне. Пораженный, он пал перед ней в молитве и выздоровел. Благодарный шах подарил тогда монастырю двенадцать деревень и прислал лампаду с повелением, чтобы она и день и ночь горела перед иконой. Шахские грамоты и самый фирман, свидетельствовавший о чуде, помещались в серебряном ковчеге, который хранился под мраморной плитой, у подножья чудотворного образа. Несветаев оставил этот исторический памятник в храме, но взял с собой разысканные им под грудой мусора: кусок дерева, по преданию, от Ноева ковчега, святое копье, которым был прободен Спаситель, и десницу святого Григория, просветителя Армении. Все эти святыни доставлены были им в Тифлис, где уже хранилась часть сокровищ этого первопрестольного армянского монастыря, вывезенных отсюда самим Цициановым при возвращении из-под Эривани.

Вот теперь самое интересное. Смотрите, это подлинное письмо Павла Дмитриевича Цицианова императору Александру Первому.

Елена Дмитриевна осторожно достала из папки вчетверо сложенный пожелтевший от времени лист плотной бумаги.

Внимательно слушавшие княгиню Ник и Аполлинарий переглянулись. Они были ошеломлены. Перед ними открылись совершенно новые страницы истории.

— А вот, — продолжала она, — и рисунок, видимо, копия того рисунка, который был отправлен императору. Рисунок пером, конечно, гусиным, по прекрасной бумаге. Тут сказано следующее: «Точная мера со священного копья с крестиками посредине копья — нерукотворным и другим, прикованным к нему апостолом Фомою. Им же, апостолом, сие копье спаено двумя накладками. Печать красная прежнего патриарха и желтая лжепатриарха. Мая 25 дня 1803 года. Селение Караклис».

Ник и Аполлинарий склонились над рисунком. Да, совершенно очевидно, что это было навершие копья. Конечно, описание копья были не совсем понятными. И апостол Фома был, видимо, спутан с Фаддеем, но все это были мелочи по сравнению с тем, что им открылось. Навершие складывалось из двух частей и между ними был еще кусочек, скрепляющий обе части.

Копье это, — рассказывала Елена Дмитриевна, — еще раз побывало в Грузии. Когда в XVIII веке в Грузии разразилась эпидемия холеры, православные грузины, зная о чудотворной целительной силе копья, обратились к армянскому католикосу с просьбой пронести святыню по охваченным мором городам и селениям. Пронесенная крестным ходом почти по всей территории Грузии копье избавило народ от смертной болезни. А в Тифлисе оно было выставлено в Крцанисских садах, в Крцанисской церкви. Это там, где была знаменитая битва между персами и Ираклием II. Ну вот, больше про копье ничего не сказано. А конец Павла Дмитриевича был трагическим. Об этом много сказано и написано. Вот, прочту я вам записки генерала Василия Александровича Потто. Его внучка, Ирина Берхман, моя крестница, дала мне их в мою коллекцию. «Наступил день, назначенный для сдачи Баку. Утром восьмого февраля 1806 года главнокомандующий в полной парадной форме и в сопровождении лишь небольшого караула, назначенного для занятия крепости, приблизился к колодцу, отстоявшему на полуверсту от города. Здесь ожидали его бакинские старшины, которые подали ему ключи от городских порот и просили лично успокоить хана насчет его участи. Главнокомандующий ответил, что рад увидеть старого знакомого, и возвратил ключи с тем, чтобы Гуссейн вручил ему их лично. Хан не замедлил выехать из крепости, и Цицианов доверчиво пошел к нему навстречу без свиты, сопровождаемый только своим адъютантом, подполковником Эристовым, и одним казаком. Но едва Цицианов приблизился к хану, спутники последнего, бывшие верхом, вдруг бросились на него — и он упал, убитый наповал выстрелом из пистолета. Та же участь постигла и Эристова. Бакинцы с крепостной стены приветствовали убийство радостным криком и залпом из всех орудий по отряду, стоявшему у колодца. Между тем убийцы подхватили тела и умчали их с собой. Наступила критическая минута, в которую решался вопрос о достоинстве, чести и славе русского имени. К сожалению, оставшийся старшим в отряде генерал-майор Завалишин оказался ниже своей задачи и малодушно, под предлогом недостатка провианта и большого числа больных — как будто бы этих обстоятельств не существовало при Цицианове, — поспешно отступил от крепости вместо того, чтобы немедленным и грозным штурмом отомстить за смерть главнокомандующего. Он посадил войска на суда и, бросив Закавказье, отплыл с ними в Дагестан, в шамхальские владения, откуда с трудом пробрался на Линию. Так кончился этот несчастный поход, в котором восточное вероломство погубило одного из лучших русских людей и военачальников».

«Голова генерала Цицианова, полная отваги и предприимчивости, и руки его, крепкие мышцами, распространявшие власть, — говорит персидский историк, — были отсечены от трупа и отправлены в Ардебиль, а оттуда с большим торжеством препровождены в столицу, Тегеран, к персидскому шаху». Тело же его было зарыто у ворот самой Бакинской крепости, где долгое время виднелась могила грозного русского главнокомандующего.

Впоследствии, когда Баку был взят генералом Булгаковым, прах знаменитого кавказского героя был предан погребению в тамошней армянской церкви, а спустя еще шесть лет новый главнокомандующий маркиз Паулуччи перенес его в столицу Грузии, и тело князя Цицианова покоится ныне в тифлисском Сионском соборе.

Так вот, милые мои, а мы-то по Головинскому прогуливаемся и знать не знаем, какой кровью все тут полито, — назидательно закончила Елена Дмитриевна свой рассказ, внимательно взглянув на внуков. — Ну, что, то дела давно прошедших дней, преданья старины глубокой… Пойдемте-ка пить чай, наши уже нас ждут и гостей хотят видеть.

Возвращаясь поздним вечером от Елены Дмитриевны, Ник и Аполлинарий тихо переговарились, переполненные впечатлениями.

— Мне, наверное, придется ехать послезавтра в Батум, захватив все материалы по делу, и оттуда в Лондон, — тихо сказал Аполлинарий. — Я не успею заехать снова в Армению. Из Лондона я дам депешу, когда меня ждать обратно. И к тому времени назначить помолвку с Лизой. Ник, я рассчитываю, как всегда, на вас.

— Конечно, Аполлинарий, — поспешил успокоить его Ник. — Все же надо как-то до конца разобраться с копьем Лонгина. По рассказу Натроева, истоки всей этой истории лежат у тех евреев, которые переселились в Грузию, гонимые Навуходоносором. Хорошо бы узнать, что они сами знают обо всех этих делах. Что-то я припоминаю, Елизавета Алексеевна как-то обмолвилась, что у нее есть хорошие знакомые среди грузинских евреев.

— Ну, наверняка, — ответил Аполлинарий, — у нее такой круг знакомых, от йезидского шейха до великих князей. Но вот я уже не успеваю заняться этим с вами, Ник. Мне надо готовиться в дорогу и уезжать. Очень жаль. Но время не терпит.

Через два дня, проводив Аполлинария в Батум, откуда он должен был морем отплыть в Лондон, Ник и Лили, прийдя домой, поднялись к Елизавете Алексеевне. Она ждала их. Как всегда, у нее в столовой был сервирован чай, стояли ее любимые китайские чашки. А чай был тот самый, знаменитый цейлонский, присланный ее другом, британским консулом. Миндальные пирожные принесли из кафетерия «Берлин». Стоял теплый весенний вечер, дверь на балкон была открыта, в комнату доносились голоса с улицы и нараставший к вечеру шум Куры.

Удобно устроившись, Ник рассказывал Елизавете Алексеевне все, что случилось за последние дни. Елизавета Алексеевна внимательно слушала, кивая время от времени головой.

— Вы проделали огромную работу, Ник, — сказала она, — и Аполлинарий такой молодец. Ну что ж, теперь можно и отдохнуть несколько дней.

— Вот хотелось бы вместо отдыха узнать немного больше о еврейском населении Тифлиса, Елизавета Алексеевна. Нет ли у вас знакомых среди евреев, таких, которые знали бы хорошо историю своего народа? — спросил Ник.

— Да как же не быть, — засмеялась Елизавета Алексеевна. — У меня много прекрасных друзей на Петхаине и Майдане. Но вам, я думаю, нужно что-то особенное. — Она задумалась немного и потом, вздохнув, сказала. — Есть у меня старый друг и поклонник, но боюсь, он слишком стар. Тот, о ком я говорю, необыкновенный человек. Библейский патриарх. Мафусаил. А в молодости это был Бен-Гур. Сейчас ему 104 года, и он слеп. Несмотря на возраст и слепоту, он очаровательный человек. Если вы понравитесь ему и на него сойдет вдохновение, вы услышите истории, которые никто и никогда вам не расскажет, кроме него. Родился он на дороге, когда вся его семья бежала из Тифлиса от нашествия Ага-Магомед-хана. Он всегда говорил, что обстоятельства его рождения были почти библейскими. Несчастная молодая женщина, его мать, была в тягости. Как-то так случилось, что в панике бегства она растеряла всех своих близких. И около Мцхета она почувствовала, что у нее начинаются схватки. Она нашла силы спуститься к Куре, держась за кусты и увидела там нищенку, которая пряталась в каком-то подобии пещеры, между корней старого инжирового дерева, смоковницы. Вот эта нищенка и приняла роды, обмыла в водах Куры ребенка и осталась с роженицей. Потом они долго брели по дорогам, пока не набрели на родных, которые искали потерявшуюся женщину. Нищенка осталась в семье и стала нянькой новорожденного Давида. Рожденный при таких странных обстоятельствах ребенок рос на удивление крепким, резвым и был очень умен. Все эпидемии холеры и чумы, которые прокатывались по Тифлису, обошли его стороной. В то время в Тифлисе жили всего несколько еврейских семей. Это были грузинские евреи. Потомки тех евреев, которые бежали от нашествия Навуходоносора. Ну, сейчас это довольно большое население. Вот, говорят и раввина отдельного грузинским евреям недавно прислали. Правнук Давида, Иосиф, и отведет вас на Майдан, к Давиду. Все остальное вы узнаете от него самого. Но имейте в виду, сейчас праздник у евреев, песах, еврейская пасха. Это должно накладывать определенные ограничения. Ну, узнаем все у Иосифа. Саломэ сегодня идет на Майдан и занесет письмецо от меня Иосифу.

Елизавета Алексеевна, как всегда, все прекрасно устроила. И на следующий день, после полудня, Лили и Ник должны были встретится с Иосифом. С утра они отправились в Сионский собор, где чудесно пел хор. Выйдя из собора, они увидели высокого и стройного молодого человека с черной бородкой, к которому вполне подходил эпитет «прекрасный», как у его библейского тезки. Он ждал их, как и было договорено, возле собора. Иосиф, застенчиво поздоровавшись и представившись, повел их на верхние улицы, к дому за каменным забором, с длинным балконом, изукрашенным причудливым деревянным кружевом. Это и оказался дом, где жили все родственники молодого человека.

Они подошли к подъезду и стали подниматься по лестнице. На верхней площадке, перед дверью на балкон, к дверному косяку был прикреплен маленький продолговатый футляр, мезуза, в которых, как объяснил Иосиф, хранились два стиха Торы, написанные на старинном пергаменте. Он благоговейно коснулся правой рукой мезузы. Открыв затем дверь, они оказались на длинном балконе, в дальней части которого и была расположена комната еврейского патриарха. Иосиф постучался и, не ожидая ответа, открыл дверь и провозгласил: «Дедушка, к тебе гости!»

Ник и Лили были готовы увидеть дряхлого старца. Но из кресла у камина навстречу им поднялся могучий мужчина с широченными плечами, на которых лежал талит, четырехугольное шерстяное покрывало, к углам которого были привязаны кисти из шерстяных нитей. О его возрасте говорили только белоснежные волосы, собранные в косичку на затылке и покрытые ермолкой, и такая же борода. Он церемонно поклонился.

— Вам, наверное, сказали, что я почти ничего не вижу, только различаю светлые и темные пятна, — произнес Давид приятным баритоном. — Но я должен видеть моих гостей. Подойдите ко мне.

Недоумевая, Ник подошел к старику. Тот протянул руку к его лицу и легкими движениями пальцев прошелся по нему. Потом он крепко взял его за руки и так сжал их, что перстень с черным камнем, который Ник носил постоянно, впился ему в руку.

— Очень приятно, — произнес старец. — Вы европеец? Откуда?

Ник объяснил. Старик кивал головой.

— А теперь я хочу познакомиться с дамой, — сказал он.

Лили подошла к нему. Тот же, видимо, очень привычный жест, но на этот раз старец не доторонулся до рук Лили, а ограничился только ее лицом.

— Что-то у вас много всего намешано, — определил он, — но вы, конечно, наша, с Кавказа. А как вас зовут?

— Меня зовут Лили, Лилит, — ответила она.

— Что!? У вас кабаллистическое имя! Ну, ну, замечательно. Вы оба мне понравились. А теперь садитесь. И я сяду тоже, а Иосиф будет мне помогать Вот, отведайте это. — и он протянул руку к лежавшим на столе плоским лепешкам и еще чем-то, похожим на коричневую кашу. — Ну, во-первых, у нас сейчас восемь дней праздника, песаха или пасхи, по-русски. Мы отмечаем исход евреев из египетского плена. В спешке, покидая Египет, евреи унесли с собой тесто, не успевшее взойти. И потом пекли его на горячих камнях, которые нагревались в кострах. Получались такие пресные лепешки, которые мы называем маца. Маца это хлеб бедности. Это напоминание о бедности наших предков в Египте. А вот харосет — это смесь яблок, груш, орехов, миндаля, каштанов, лесных орехов, туда же кладут мед, изюм, гранаты и заливают все это вином. Получается такая густая каша, похожая на ту глину, которая использовалась в Египте при строительстве и с которой была связана непосильная работа наших предков. О той горечи, которая была с ней связана, напоминают кусочки горькой зелени, хрена или листьев салата, которые кладут поверх сладкого. Это называется марор. А харосет- сладостное избавление от плена. Ну, как?

— О, — сказала удивленно Лили, — это ведь очень вкусно!

— А как вы думали, — отозвался старец, — знаменательные даты надо встречать вкусными вещами.

Пробуя эти еврейские лакомства, Лили и Ник украдкой разглядывали комнату. Это была очень приятная и уютная комната, с несколькими круглыми столиками в разных концах комнаты, венскими стульями, тахтой, покрытой ковром со множеством подушек и мутак. Все, как во всем Тифлисе. Перед камином, возле кресла, в котором сидел Давид, на круглом низком столике лежали миниатюрные альбомы в изящных переплетах из оливкового дерева с засушенными цветами из Палестины, как пояснил Иосиф.

— Это рассылают, как память о Палестине, люди халуки. Халука это такой благотворительный сбор денег в пользу беднейшего населения Иерусалима. А мы тут собираем деньги и отсылаем в Палестину. Они же присылают нам иерихонские розы, вот видите, лежат такие круглые колючки, как перекати-поле. А дедушка, узнав, что у него сегодня будут гости, две такие колючки с утра положил в фаянсовую чашу с теплой водой и поставил ее на камин. Сейчас мы посмотрим на нее, ну да, вот-вот произойдет чудо.

С этими словами Иосиф снял чашу с камина и поставил ее на столик перед дедом. Ник и Лили с интересом стали смотреть на нее в ожидании чуда. И оно произошло. Раздалось легкое потрескивание, колючки с шипами стали раскрываться и перед их изумленным взором появились несколько нежных цветков, похожих на водяные лилии.

— Замечательно! — в восторге воскликнула Лили и захлопала в ладоши. Старец с довольным видом откинулся на спинку кресла.

— Так что вы хотите услышать от меня? — сказал он. — У меня была довольно бурная молодость. В совсем юном возрасте судьба закинула меня в Египет. Это было после нашествия Наполеона, в 1811 году. Там со мной произошло много удивительных вещей. Я постарался, пока мое зрение не ослабло, описать свои приключения. Иосиф, подай-ка мне ореховую шкатулку. Подойдите сюда, — почти приказал он, протянув руку к Нику. Ник удивился, но повиновался.

— Здесь лежит моя рукопись. Откройте шкатулку. Взгляните. — повелительно сказал он. — И возьмите в руки то, что вы увидите поверх рукописи.

Лили с интересом наблюдала за ними. Ник открыл шкатулку и с удивлением поднял глаза на старика. Лили не выдержала и заглянула тоже. В шкатулке лежала рукопись, а на ней точь-в-точь сафьяновая коробочка с арабской вязью, такая же, в какой Ник получил свое кольцо от йезидского шейха. Ник понял, почему старец при рукопожатии так сильно сжал его руку. Он хотел удостовериться, есть ли на пальце Ника кольцо и тот ли это человек, которому можно доверять. Ник открыл сафьяновую коробочку. Да, кольцо было точь в точь такое же, как и его. Ник молча положил его обратно.

— Не удивляйтесь, — сказал Давид. — Я кое-что знаю от Елизаветы Алексеевны. Рукопись вы получите от меня не сейчас. Еще не время. Закройте шкатулку и отдайте ее Иосифу. Так что же вы хотите услышать от меня?

— Мы хотим услышать историю копья Лонгина, — твердо сказал Ник.

— А, копья Соломона, — протянул старик. Лили и Ник переглянулись. — Ну что ж, это красивая история. Иосиф, зажги зеленые свечи, поставь их на стол рядом с иерихонскими розами. А вы садитесь поближе и смотрите на розы. И представьте себе Палестину, три тысячи лет тому назад.