Корабль ночи

11

Однажды, в дни бурной юности, прошедшей на припортовых улицах Сан-Томаса, Кокрелл Гудлоу видел, как зарезали женщину.

Все произошло очень быстро: по улице шла стройная, гибкая молодая негритянка в платье в коричневую полоску; вдруг мелькнуло яркое пятно – из переулка выскочил мужчина в красной рубахе. Он схватил негритянку сзади за горло, она уронила на землю сумку с продуктами, и Гудлоу увидел, как коротко, остро блеснул нож, вонзаясь ей под ложечку – раз, потом другой. «Мразь! – не помня себя орал мужчина. – Грязная тварь!» Молодая женщина открыла рот, чтобы закричать. Сперва послышался страшный булькающий хрип, а потом – пронзительный визг, от которого по всему телу у Гудлоу пошли мурашки, перехватило горло, а руки сами зажали уши. Мужчина оттолкнул свою жертву, бросил нож и кинулся бежать. Несколько человек постарше с криками погнались за ним; на залитой кровью земле в ужасе и отчаянии безостановочно кричала женщина. Потом она замолчала, тогда наконец кто-то склонился над ней.

Сегодня, сорок лет спустя, Кокрелл, спавший сном праведника, вновь услышал этот крик.

Он мигом вскочил с постели. Как и в тот день много лет назад, каждый нерв в его теле трепетал, а сердце тяжело бухало в груди. Еще плохо соображая со сна, чувствуя босыми ногами шероховатые половицы, Кокрелл принялся нашаривать на ночном столике фонарь.

– Что это? – приподнимаясь в постели, спросила его жена, едва видная в темноте. – Что за звук?

– Погоди, – отмахнулся Кокрелл. Спички. Куда подевались эти проклятые спички? Он нашел коробок, зажег фонарь. Теплый свет залил убогую комнатушку. Кокрелл накинул поверх трусов изношенную рубашку, взял фонарь и пошел к единственному окну. Окно было открыто. Он отдернул рваную занавеску и выглянул в темноту. Рядом появилась жена, вцепилась Гудлоу в плечо.

Крик – нет, скорее визг – повторился: пронзительный, громкий, болезненный. Казалось, кричала женщина, получившая удар ножом. Но нет, этого не могло быть. От фермы Гудлоу до деревни было две мили и еще миля – до следующего ближайшего населенного пункта. Через несколько секунд визг оборвался тонким отчаянным хрюканьем. В загоне за сараем забеспокоились свиньи.

– Что-то забралось к свиньям! – Гудлоу заторопился прочь от окна, мимо жены, через крохотную кухоньку к двери черного хода.

– Не ходи, Кокрелл! – отчаянно вскрикнула жена. – Не ходи!.. – Но он уже выбежал за дверь, схватил прислоненную к стене мотыгу и, освещая дорогу фонарем, заспешил к загону. Теперь визжала не одна свинья – в ночи звучал целый хор жутких, почти человеческих звуков боли и страха, и по спине Гудлоу поползли мурашки.

– Не ходи! – Жена в развевающемся халате бежала за ним.

На подходе к сараю Гудлоу воинственно вскинул мотыгу. Дверь сарая была взломана, одна створка наполовину сорвана с петель. «Что за черт?» – изумился Гудлоу, лихорадочно соображая. Тут он обогнул сарай и остановился у обнесенного металлической сеткой загона, где держал свою живность.

В загоне метались рыжевато-бурые свиньи, откормленные для субботнего рынка; обезумев от страха, они толкались, лихорадочно рыли пятачками землю и визжали. Из-за поднятой ими пыли Гудлоу ничего не мог разглядеть и поднял фонарь над головой.

В тусклых лучах света, пронизавших завесу пыли, он увидел, что два самых крупных борова лежат на земле. Вокруг туш растекалась черная кровь, в ранах поблескивала кость. Свет испугал свиней; теснясь и толкаясь, с красным огоньком безумия в глазах они старались убраться подальше – в загоне разило смертью. Но сквозь визгливое хрюканье пробивался иной звук.

Рвали живую плоть.

Другой звук, громкое жадное чавканье, заставил Гудлоу попятиться от загона. Он налетел на жену, и та вцепилась в него, дрожа, – она увидела.

Вокруг свиных туш в загоне сгрудились какие-то фигуры, они алчно, торопливо рвали мясо руками и с хлюпаньем пили кровь, ручьями струившуюся по земле. Фонарь выхватывал из темноты то спины животных, то, на долю секунды, неведомых тварей, и похожих и непохожих на людей. Оказавшись на миг в луче света, они вскинули головы, и от ужаса у Гудлоу перехватило дыхание. Тварей было три, они сидели на корточках среди кровавого озера, над растерзанными тушами, и свет фонаря отражался в их глазах бушующим пламенем преисподней.

– Господи Иисусе, – хрипло прошептал Гудлоу.

Твари, закрывая костлявыми руками лица, отпрянули в темноту. Жена Гудлоу вскрикнула; темные тени, полускрытые облаком пыли, поднялись во весь рост, Гудлоу выронил фонарь, и они растаяли во мраке, ковыляя, как больные костоедой старики.

Гудлоу и его жена не двинулись с места. Женщина плакала, Гудлоу негромко повторял: «Ну, будет, будет, успокойся». В отдалении послышался хруст веток – это твари ломились через подлесок. Постепенно шум затих, но еще очень нескоро фермер решился неуверенно подойти к загону.

– Возвращайся в дом, – велел он жене. Она замотала головой, и Гудлоу рявкнул: – А НУ!

Жена попятилась, боязливо поглядывая на стену джунглей у него за спиной, и бегом кинулась к дому.

Гудлоу обошел загон и увидел прореху в сетке. Перешагнув через обломки досок, он опустился на колени рядом с тушами и осмотрел раны. У обеих свиней было разорвано горло, порваны сосуды, перекушены шейные позвонки. Под ногами были раскиданы большие куски мяса и клочья щетины. Животные в загоне еще волновались, они испуганно сбились в угол, как будто загипнотизированные светом фонаря. Гудлоу выпрямился, переступая через стынущие лужи, подошел к сетке и вгляделся в кусты подлеска. Неведомые твари нападали и убивали как звери, но в тусклом свете фонаря они показались ему похожими на людей. Старых и… да – больных. Чем-то вроде проказы: на лицах недоставало кусков плоти, на выставленной вперед руке было всего два пальца, голову разъедали какие-то желтые болячки. Он задрожал, неподвижным взглядом уставясь в темноту.

Покинув загон, Гудлоу заторопился к дому, зная: эти твари, кем бы они ни были – людьми, зверями или кошмарной помесью первых со вторыми – могут вернуться, а значит, непременно нужно зарядить ружье, которое лежит у него под кроватью.