Корни Иггдрасиля

I

Здесь начинается и говорится о том человеке, что звался Сиги и слыл сыном Одина. И другой еще человек помянут в саге, а имя ему — Скади; он был властен и велик, а все же из них двоих был Сиги и властнее и родовитее, как говорили люди в то время. Был у Скади раб, о котором стоит сказать в саге; звали его Бреди; он был разумен во всем, за что ему приходилось браться; иные слыли поважнее его, но искусства и сноровки было у них не меньше, да, пожалуй, чуточку и побольше.

Надо теперь сказать о том, что всякий раз, как Сиги выезжал на звериный лов, был с ним и раб-тот, и гонялись они за зверем весь день до вечера. А когда вечером сходились, то всегда случалось так, что Бреди убил много больше… чем… Сиги; (и тому казалось) хуже худого (что какой-то) раб охотится лучше его.

Вот приезжает он под вечер домой и говорит, что Бреди ускакал от него в лес — «и скрылся он с глаз моих, и ничего я о нем не знаю», Скади слышит речь Сиги и думает, что это, верно, обман и что Сиги убил раба. Вышли люди его искать, и тем кончились поиски, что нашли его в некоем сугробе, и велел Скади тому сугробу именоваться отныне Сугробом Бреди, и переняли это люди и зовут так всякий сугроб, который побольше. Тут и открылось, что Сиги убил раба и умертвил преступно. Тут объявили его лишенным мира[156], и не может он больше оставаться дома у отца. Тогда Один проводил его вон из той страны и совершил с ним долгий путь, и не оставлял его, пока тот не пришел к боевым стругам. И вот собрался Сиги в поход с тою дружиною, что дал ему отец при расставании, и в походе том был он удачлив. И так повернулось его дело, что, наконец, завоевал он себе землю и владение, а затем взял за себя знатную невесту и стал могучим конунгом и большим человеком и правил в Гуннской земле и слыл величайшим воителем. Был у него от жены сын по имени Рерир; он рос у отца и вскоре стал высок ростом и ко всякому делу годен.

Вот стал Сиги стар годами. Было у него много завистников, так что, наконец, сговорились против него те, кому он крепче всего верил; а то были его шурья. Напали они на него, когда он меньше всего ожидал, и было у него мало людей, а у них больше, и в той схватке пал Сиги со всею своею гридью.

Сын его Рерир не был при том побоище, но получил он от друзей своих и властителей такую силу войска, что овладел и землею и престолом после Сиги, отца своего. И вот он видит, что стал обеими ногами на своем господарстве и вспоминает он о распре своей с дядьями, убийцами отца; и собирает тут конунг большую дружину и идет войною на родичей своих с тою ратью. И они знают, какова их вина перед ним и что мало он теперь ценит родство с ними. И сделал он так, что ушел оттуда не раньше, чем убил всех кровников своих, хотя и было это совсем негоже. Тут завладел он землею и властью и богатством и стал он теперь большим человеком, чем был отец. Взял Рерир большую добычу и жену такую, чтоб была ему под стать. И вот живут они вместе долгое время, и нет у них ни детей ни наследников. Это показалось им за беду, и просят они богов с великим рвением, чтобы родилось у них дитя. И вот говорят, что Фригг услыхала их мольбу и Один тоже, о чем они просили; он недолго думает и зовет свою валькирию, дочку Хримнира-ётуна, и дает в руки ей яблоко и велит отнести к конунгу. Она взяла яблоко то, надела на себя воронье платье[157] и полетела, пока не прибыла туда, где конунг тот сидел на кургане. Она уронила яблоко конунгу на колени. Он схватил то яблоко и догадался, к чему оно. Идет он тогда домой к своей дружине, и вошел к королеве и поел от того яблока.

II. Рождается Вёльсунг

Надо теперь сказать, что королева вскоре затяжелела, и много времени проходит, а она не может разродиться. Тут пришла пора Рерира выступить в поход, по обычаю конунгов, чтобы защитить свою землю. В этом походе случилось так, что Рерир заболел, а затем умер и собрался в путь к Одину, и многим это казалось желанным в те времена.

А с болезнью королевы происходит все то же; ребенок у нее не рождается, и вот уже шесть зим, как длится этот недуг. И вот она решает, что больше ей незачем жить. И приказала она, чтобы вырезали у нее ребенка, и было сделано так, как она приказала. То был мужской приплод, и мальчик тот был велик ростом, когда родился, как и следовало ждать. Сказывают так, что этот мальчик поцеловал мать свою, прежде чем она умерла. Тут дали ему имя, и был он наречен Вёльсунгом; он сел на королевство в Гуннской земле после отца своего; стал он вскоре велик и силен и решителен во всем, что требует мужества и мужской мощи; сделался величайшим воителем и победоносцем в битвах тех, что случались на ратных походах.

Когда же он созрел годами, тут посылает Хримнир к нему дочь свою Хльод, о которой прежде говорилось, что она летала с яблоком к Рериру, отцу Вёльсунга. И тут он берет ее за себя, живут они вместе долгое время, и брак их счастлив. Родилось у них десять сыновей и одна дочь. Старший сын их звался Сигмундом, а дочь — Сигню; эти двое были близнецами, и слыли во всем первое и красивее других детей Вёльсунга-конунга, хотя и все прочие сыновья выросли крепкими мужами; и долго жила о том молва и память, что были Вёльсунги великими богатырями и были превыше едва ли не всех людей и в мудрости, и в ловкости, и во всяческой доблести, как о том говорится в преданиях.

Сказывают, что Вёльсунг-конунг велел выстроить славную некую палату, а строить велел так, чтобы посреди палаты росло огромное дерево и ветви того дерева с дивными цветами ширились над крышей палаты, а ствол уходил вниз в палату ту, и звали его родовым стволом.

III

Сиггейром звали одного конунга; он правил Гаутской землей[158]; был он могучий конунг и многодружинный. Он поехал к Вёльсунгу-конунгу и посватал Сигню себе в жены; этому слову рад был король, а с ним и сыновья, а сама она была не рада, но все же просила отца быть тут судьею, как и во всем прочем, что до нее касалось. А конунгу тому помыслилось за благо ее выдать; и так была она обручена Сиггейру-конунгу. Когда же начнется тот пир и свадьба, то пусть-де приедет Сиггейр-конунг на пир к Вёльсунгу-конунгу. Сготовил конунг пир, какого нет лучше, и когда пир тот был готов, сошлись там гости Вёльсунга-конунга и Сиггейра-конунга в назначенный день, и было с Сиггейром-конунгом много знатных людей.

Сказывают так, что было разложено много костров вдоль палаты той; и вот стоит посреди палаты большая эта яблоня, о которой была речь. И тут говорится, что, когда расселись люди вечером вокруг костров, то человек некий вошел в палату[159]. Тот человек был людям неведом с виду. Тот человек так был одет: плащ на нем заплатанный, ступни босые, а на ногах холстинные штаны. Тот человек в руке держал меч и шел прямо к родовому стволу, а на голове у него шляпа; был он очень высок и стар и крив на один глаз. Он взмахнул мечом и так вонзил его в ствол, что меч тот вошел в дерево по рукоять. Все люди приветствовали того человека; тогда он заговорил и сказал:

— Тот, кто этот меч вытащит из ствола, получит его от меня в дар, и сам он в том убедится, что никогда не держал в руках лучшего меча.

Затем выходит этот старик вон из палаты, и никто не знает, кто он такой и куда идет. Тут повскакали они с мест и заспорили о том, кому взяться за меч; думали, что достанется он тому, кто первым до него доберется. Наконец знатнейшие подошли первыми, один за другим, но не было тут такого, кому бы удалось это дело, ибо меч не шелохнулся ни в какую сторону, сколько за него ни хватались. И вот подошел Сигмунд, сын Вёльсунга-конунга, схватил меч и вырвал его из ствола, точно он там лежал свободно, дожидаясь Сигмунда. Это оружие так всем было по душе, что никто, думалось им, не видал ему равного, а Сиггейр предложил в обмен тройной вес меча в золоте. Сигмунд сказал:

— Ты мог взять этот меч раньше меня оттуда, где он лежал, если бы тебе подобало его носить. А теперь, раз он достался мне в руки, никогда ты его не получишь, хоть бы отдал ты за него все свое золото.

Сиггейр-конунг осердился на такую речь и подумал, что это заносчивый ответ. Но так как норов его был такой, что был он большой кознодей, то притворился он, будто это дело ничуть его не заботит, а сам в тот же вечер задумал месть, которую после и совершил.

IV

Надо теперь сказать о том, что Сиггейр в тот вечер возлег на ложе вместе с Сигню. А на другой день настала хорошая погода, и сказал Сиггейр-конунг, что собирается домой и не хочет ждать, пока ветер рассвирепеет и плыть будет нельзя. Ничего не говорится о том, что Вёльсунг-конунг или сыновья его удерживали зятя, особливо когда увидели, что он ничего другого не хочет, как только уехать с пира. Тогда молвила Сигню отцу своему:

— Не хочу я ехать на чужбину с Сиггейром, и душа моя ему не рада, и знаю я от прозрения своего и от родовой нашей фюлгьи, что из-за этого брака пойдут у нас великие невзгоды, если тотчас он не будет расторгнут[160].

— Не должна ты так говорить, дочка, — сказал он, — ибо срам великий и ему и нам — расторгнуть с ним брак без всякой вины, и не будет у него к нам ни веры никакой ни дружбы после такого разрыва, и злом он нам оплатит, как только сумеет, да и нам не пристало нарушать слово.

Вот собрался Сиггейр-конунг в обратный путь, но прежде чем уехать со свадьбы, позвал он Вёльсунга-конунга, свояка своего, к себе в Гаутскую землю и всех сыновей его с ним через три месяца времени, а также и всю дружину, какую пожелает он с собой взять, чтоб чести его было пристойно. Хочет-де Сиггейр-конунг искупить вину свою, что прогостил на свадьбе той всего одну ночь, а это у людей не в обычае. Тут обещал Вёльсунг-конунг приехать и быть там в назначенный день; на том расстались свояки, и поплыл Сиггейр-конунг домой с женой своею.

V. Гибель Вёльсунга

Надо теперь сказать про Вёльсунга-конунга и сыновей его, как едут они в уговоренный срок в землю Гаутов по зову Сиггейра-конунга, свояка своего, и есть у них три струга на море, и все хорошо снаряжены; и удачно переплыли и подошли на стругах своих к Гаутской земле поздним вечером. И в этот самый вечер вышла к ним Сигню, дочка Вёльсунга-конунга, и зовет отца своего на тайную беседу и братьев тоже, и говорит им мысли свои про Сиггейра-конунга, что собрал он непобедимое войско, — «и хочет он вас обмануть, и прошу я вас, — говорит она, — чтобы вы поплыли отсюда обратно в свои земли и собрали как можно больше дружины, и вернулись сюда, и отомстили за себя, и не попали бы в беду, ибо не избежать вам его коварства, если не прибегнете к тому, что я вам предлагаю».

Тогда молвил Вёльсунг-конунг:

— Ходит о том молва среди всех народов, что молвил я во чреве матери слово и дал зарок никогда не бежать страха ради ни от жара ни от железа, и так творил я досель — и стану ли я отступаться от слова на старости лет? Пусть девы не корят сыновей моих на игрищах, будто испугались они смерти, ибо всякий умрет в некий час, и никто в свой час не избегнет кончины. Такой мой совет: никуда не бежать и работать десницей, сколь силы хватит. А бился я сотни раз; и было у меня дружины часом больше, а часом меньше — и всякий раз я побеждал. И пусть не пронесется слух, будто я вспять повернул иль просил пощады.

Тут горько заплакала Сигню и все умоляла его, чтобы ей не возвращаться к Сигтейру-конунгу. Вёльсунг-конунг отвечает:

— Конечно, должна ты идти домой к своему хозяину и быть при нем, что бы ни стряслось с нами.

Тут вернулась Сигню домой, а они заночевали. А на утро то, едва рассвело, велит Вёльсунг-конунг людям своим встать и сойти на берег и изготовиться к бою. Вот выходят они на берег во всеоружии, и немного погодя является Сиггейр-конунг со всем своим войском, и начинается меж ними жесточайший бой, и побуждает конунг людей своих, чтоб нападали как можно яростней, и сказывают, будто Вёльсунг-конунг и сыновья его выходили против полков Сиггейра-конунга восемь раз в один день и рубили оберучь, а как вздумали выйти в десятый, пал тут Вёльсунг-конунг посреди рати своей, и вся дружина его с ним, кроме десятерых сыновей, хоть и стояла против них много большая сила, чем они могли отразить. Вот все сыны его схвачены, и узами связаны, и в полон уведены.

Сигню увидела, что отец ее убит, а братья живьем взяты и обречены на смерть; тут позвала она Сиггейра-конунга на тайную беседу. И молвила Сигню:

— Хочу я просить тебя, чтобы ты не сейчас велел убить братьев моих, а лучше велел бы посадить их в колоду. А со мною случилось, как говорится, что «рад глаз, пока видит»; и не прошу я о них дольше, так как знаю, что просьба мне не поможет.

Тогда отвечал Сиггейр:

— Мудра ты и мощна мыслью, раз просишь для братьев своих худшей муки, чем быть им порубленными. И будет по просьбе твоей, ибо больше мне по сердцу, чтоб они злее мучились и дольше терзались до смерти.

Тут велит он сделать, как она просила. И взяли большую колоду и набили ее на ноги тем десяти братьям на некоем месте в лесу; и вот сидят они там целый день до ночи. А как сидели они в колоде той о полуночи, вот выходит к ним из лесу старая волчиха; была она и велика и собой безобразна. Удалось ей загрызть одного из них насмерть; затем съела она его без остатка и пошла прочь. А на утро то послала Сигню к братьям своим человека, которому больше всех доверяла, узнать, что деется; а когда он вернулся, то сказал ей, что умер один из них. Очень ей показалось тяжко, что все они так умрут, а она им помочь не может. Коротко сказать, девять ночей кряду приходила эта самая волчиха в полночь и заедала одного из них до смерти, пока все погибли и Сигмунд один остался. И вот, когда настала десятая ночь, послала Сигню верного своего человека к Сигмунду-брату и дала в руки ему меду и велела, чтоб он смазал лицо Сигмунда, а немного положил ему в рот. Вот идет тот к Сигмунду и делает, как ему ведено, и возвращается домой. Ночью приходит тут эта самая волчиха по своей привычке, и думала она загрызть его насмерть, как братьев; и тут чует она дух тот медвяный и лижет ему все лицо языком, а затем запускает язык ему в рот. Он не растерялся и прикусил волчице язык, Стала она крепко тянуть и с силой тащить его назад и так уперлась лапами в колоду, что та расселась пополам; а Сигмунд так мощно сжал зубы, что вырвал ей язык с корнем, и тут приключилась ей смерть. И сказывают иные так, будто эта самая волчиха была матерью Сиггейра-конунга, а приняла она такое обличие через свое волшебство и чародейство.

VI

И вот Сигмунд освободился и разбита колода та, и остался Сигмунд в лесу. Снова Сигню посылает проведать, что деется и жив ли Сигмунд. А когда они пришли, рассказал он им все, что было между ним и волчихой той. Вот возвратились они домой и поведали Сигню, что сделалось. Пришла она тогда и разыскала брата, и порешили они, чтобы он сделал землянку в лесу; и проходит так некоторое время, и Сигню прячет его там, и все, что нужно, ему носит. А Сиггейр-конунг думает, что все умерли Вёльсунги.

Породил Сиггейр-конунг с женою своею двух сыновей, и сказывают о них, что, когда старшему сыну минуло десять зим, послала она его к Сигмунду, дабы быть ему в помощь, если тот пожелает предпринять что-либо в отместку за отца своего. Вот идет мальчик в лес и поздно вечером приходит к землянке Сигмундовой. Тот принял его хорошо, как подобает, и велел ему, чтобы замесил тесто — «а я пойду набрать хворосту». И дает он ему в руки мешок с мукой, а сам идет за хворостом тем. А когда он вернулся, — не замесил мальчик теста. Тут спрашивает Сигмунд, готово ли тесто, а он отвечает:

— Не посмел я тронуть мешок тот с мукой; там в муке что-то копошится.

Понял тут Сигмунд, что не будет этот мальчик так крепок духом, чтобы взять его к себе. И вот когда они с сестрою свиделись, говорит Сигмунд, что нет с ним настоящего, пока мальчик тот при нем. Сигню молвила:

— Тогда возьми ты его и убей; не должен он дольше жить.

Так он и сделал.

Вот прошла эта зима, а на следующий год посылает Сигню младшего сына к Сигмунду; и нечего тут долго сказывать, а случилось с ним, как и с первым: убил Сигмунд этого мальчика по совету Сигню.

VII. Сигню породила Синфьётли

И гласит предание, что сидела Сигню однажды в своей горнице, и пришла будто к ней туда колдунья одна, вещая очень. Тут стала Сигню с ней говорить.

— Хотела бы я, — молвила она, — чтобы мы поменялись обличьем. Ты, — говорит она колдунье, — тут хозяйствуй.

И вот сделала она по своему ведовству, что они поменялись обличием, и уселась колдунья в палате Сигню на ее хозяйстве и вечером легла в постель с королем, а он и не приметил, что не Сигню с ним спит. Надо теперь сказать про Сигню, как пошла она к землянке брата своего и просит приюта на ночь:

— Потому что заблудилась я в лесу том и не знаю, куда идти. — Он сказал ей, чтоб она оставалась и что он не откажет ей, женщине, в ночлеге, а сам подумал, что она не отплатит ему предательством за добрый прием. Вот вошла она к нему, и сели они за стол. Он часто на нее поглядывал, и показалась она ему красивой и пригожей. А когда они насытились, говорит он ей, чтоб была у них одна постель на эту ночь, если ей угодно. Она тому не противится, и кладет он ее подле себя на три ночи сряду. Потом возвращается она домой и застает колдунью ту и просит ее опять поменяться обличьями, и колдунья так и сделала.

А когда пришло время, родила Сигню мальчика-сына. Мальчика того назвали Синфьётли. А когда он подрос, то вышел он и крупным, и сильным, и с лица красивым — и весь в род Вёльсунгов. И не минуло ему еще и десяти зим, как послала его мать в землянку к Сигмунду. Прежних сыновей своих, перед тем как посылать, испытывала она, пришивая им рукава к коже и мясу; они не могли стерпеть и кричали. И так же поступила она с Синфьётли, а он и не шелохнулся. Тогда сдернула она с него свиту, так что кожа пошла следом за рукавами. Она сказала, что, верно, ему больно. Он молвил:

— Малой показалась бы эта боль Вёльсунгу.

И вот приходит мальчик тот к Сигмунду. Тогда Сигмунд приказал ему замесить для них тесто, а сам-де он пойдет хворосту набрать, — и дает в руки ему мешок, Затем уходит он за хворостом тем, а когда вернулся, Синфьётли уже с хлебом управился. Спросил тогда Сигмунд, не нашел ли он чего в муке.

— Показалось мне, — отвечал тот, — точно было в муке той что-то живое, как я начал месить; так я и замесил заодно и то, что там было. Тогда промолвил Сигмунд, а сам засмеялся:

— Не дам я тебе есть этого хлеба нынче вечером, потому что ты замесил в него самую ядовитую змею.

Сигмунд был таким богатырем, что принимал яд, и тот ему не вредил; а Синфьётли мог выносить яд только извне, но не мог ни есть его, ни пить.

VIII. Сигмунд с сыном надевают волчью шкуру

Надо теперь сказать о том, что Синфьётли показался Сигмунду слишком молодым для мести, и захотел он сперва приучить его понемногу к ратным тяготам. Вот ходят они все лето далеко по лесам и убивают людей ради добычи. Сигмунду показался мальчик похожим на семя Вёльсунгов, а считал он его сыном Сиггейра-конунга и думал, что у него — злоба отца и мужество Вёльсунгов, и удивлялся, как мало он держится своего рода-племени, потому что часто напоминал он Сигмунду о его злосчастии и сильно побуждал убить Сиггейра-конунга.

Вот однажды выходят они в лес на добычу и находят дом некий и двух людей, спящих в доме, а при них толстое золотое запястье. Эти люди были заколдованы, так что волчьи шкуры висели над ними: в каждый десятый день выходили они из шкур; были они королевичами.

Сигмунд с сыном залезли в шкуры, а вылезть не могли, и осталась при них волчья природа, и заговорили по-волчьи: оба изменили говор[161]. Вот пустились они по лесам, и каждый пошел своей дорогой. И положили они меж собой уговор нападать, если будет до семи человек, но не более; и тот пусть крикнет по-волчьи, кто первый вступит в бой.

— Не будем от этого отступать, — говорит Сигмунд, — потому что ты молод и задорен, и может людям прийти охота тебя изловить.

Вот идет каждый своею дорогой; но едва они расстались, как Сигмунд набрел на людей и взвыл по-волчьи, а Синфьётли услыхал и бросился туда и всех умертвил. Они снова разлучились. И недолго проблуждал Синфьётли по лесу тому, как набрел он на одиннадцать человек и сразился с ними, и тем кончилось, что он всех их зарезал. Сам он тоже уморился, идет под дуб, отдыхает…

Он молвил ……… «…[162] на помощь, чтоб убить семерых, а я против тебя по годам ребенок, а не звал на подмогу, чтоб убить одиннадцать человек».

Сигмунд прыгнул на него с такой силой, что он пошатнулся и упал: укусил его Сигмунд спереди за горло. В тот день не смогли они выйти из волчьих шкур. Тут Сигмунд взваливает его к себе на спину и несет в пещеру: и сидел он над ним и посылал к троллам волчьи те шкуры.

Видит однажды Сигмунд в лесу двух горностаев, как укусил один другого за горло, а затем побежал в лес и воротился с каким-то листом и приложил его к ране, и вскочил горностай жив-здоров. Сигмунд выходит из пещеры и видит: летит ворон с листком тем и приносит к нему; приложил он лист к ране Синфьётли, и тот вскочил здоровым, точно и ранен никогда не бывал. После этого вернулись они в землянку и были там, пока не пришла им пора выйти из волчьих тех шкур. Тут взяли они шкуры и сожгли на костре и закляли их, чтобы они никому не были во вред. А в том зверином обличий свершили они много славных дел на землях Сиггейра-конунга. И когда Синфьётли возмужал, то решил Сигмунд, что хорошо испытал его.

Вот немного времени проходит, и задумывает Сигмунд отомстить за отца, если удастся. И вот однажды выходят они вон из землянки и подкрадываются к дому Сиггейра-конунга поздно вечером и вступают в сени, что перед палатой; а стояли там пивные чаны, и они за ними спрятались. А королева знает, что они тут, и хочет с ними повидаться; а когда они сошлись, то и порешили, что примутся за месть, как только стемнеет.

У конунга с Сигню было двое детей, оба в младенческих летах. Играют они на полу золотыми кольцами и бегают за ними по палате и прыгают. А одно кольцо выкатилось в сени те, где сидел Сигмунд с сыном, и мальчик выскочил вслед, чтоб поймать кольцо. Вот видит он, сидят два человека, огромных и грозных, и шлемы у них нахлобучены, и брони блестят. Тут бежит он назад в палату к отцу и говорит ему все, что видел. Тут догадался конунг, что хотят его застигнуть врасплох.

Вот слышит Сигню, что они говорят; встает она с места, берет обоих детей и ведет в сени те и молвит:

— Да будет вам ведомо, что они выдали вас, и вам мой совет, чтобы вы их убили.

Сигмунд говорит:

— Не хочу я убивать детей твоих, хотя они меня и предали.

Но Синфьётли не смутился и ударил мечом и убил обоих детей и бросил их в палату перед Сиггейром-конунгом. Тут конунг встает и велит людям, чтоб они схватили тех двух людей, что спрятались в сенях в тот вечер. Вот выбегают люди и хотят наложить на них руки, но они защищаются крепко и храбро, и хуже всех достается тому, кто к ним поближе. Но, наконец, одолевают их числом, и вот они схвачены и узами связаны, и в цепи закованы, и сидят так всю ночь. Вот думает конунг про себя, какой бы смерти их предать, чтоб подольше они умирали; а когда настало утро, велит тут конунг насыпать большой курган из камней и дерна. А когда курган соорудили, повелел он поставить посреди кургана того огромную плиту, одним концом кверху, другим книзу. Была она так велика, что шла от края до края кургана, и обойти ее было нельзя. Тут велит он взять Сигмунда и Синфьётли и посадить в курган тот по обе стороны плиты, ибо думал, что тяжелее им будет умирать врозь и все же слышать друг друга. А как начали закрывать курган тот дерном, то приходит туда Сигню и несет в охапке пук соломы и бросает в курган к Синфьётли и велит рабам скрыть это от конунга; они на то согласились, и засыпан был курган. А когда стемнело, молвил Синфьётли Сигмунду:

— Сдается мне, что хватит нам пищи на время; вот королева бросила нам в курган мяса и обернула его соломой.

А как взялся он за мясо, — видит: засунут туда меч Сигмундов, и узнал он его наощупь по рукояти, потому что темно было в кургане том. И сказал он про то Сигмунду, и оба обрадовались. Вот всадил Синфьётли острие то в плиту и нажал крепко — и меч пробивает камень. Ухватился тут Сигмунд за острие, и стали они пилить плиту ту и не переставали, пока не перепилили, как в песне сказывается:

И вот они — оба вместе в кургане том и режут насквозь дерн и камень, и так выходят вон из кургана.

Вот идут они назад к палате то, — а люди там все спят. Они натаскали дров к палате и подожгли дрова. И проснулись от дыма те, что были внутри, а палата та уж над ними пылает. Конунг спрашивает, кто зажег огонь.

— Здесь я сам друг с Синфьётли, сестричем моим, — сказал Сигмунд, — и сдается нам, знаешь ты теперь, что не все Вёльсунги умерли.

Он просит сестру свою выйти к нему и принять от него добрый почет и великую честь, и хочет он возместить ей за все ее горести. Она отвечает:

— Узнай теперь, как припомнила я Сиггейру-конунгу смерть Вёльсунга-конунга. Я послала на смерть наших сыновей, потому что казались они мне негодными для мести; и я же ходила к тебе в лес под видом вёльвы, и Синфьётли — наш сын. И оттого у него великое мужество, что рожден Синфьётли от сына и от дочери Вёльсунга-конунга. И с тех пор я делала все, чтоб Сиггейр-конунг принял смерть. И так много учинила я для мести той, что дольше мне жить не под силу. Умру я теперь с Сиггейром-конунгом добровольно, хоть жила я с ним неохотно.

Затем поцеловала она Сигмунда, брата своего, и Синфьётли и вошла в огонь и пожелала им счастья. Тут приняла она смерть вместе с Сиггейром-конунгом и всей его гридью. Оба родича взяли корабли и дружину, и поехал Сигмунд в свою отчину и прогнал из страны того князя, что сел там на место Вёльсунга-конунга.

Стал тут Сигмунд мощным конунгом и славным, мудрым и великим; взял он себе жену по имени Боргхильд. Было у них двое сынов: один звался Хельги, а другой Хамунд. А когда родился Хельги, явились норны и предвещали ему судьбину и молвили, что быть ему из всех конунгов славнейшим[163]. Сигмунд в то время вернулся с войны и подошел к сыну с пучком порея в руке, и тут дал он ему имя Хельги и при даче имени такие дары: угодья Хрингстадир и Сольфьёль и меч, и пожелал ему хорошо расти и удаться в род Вёльсунгом. Вырос Хельги великодушным и многолюбимым и первым среди мужей во всяком деле. Сказывают, что он выступил в поход пятнадцати лет от роду. Был Хельги конунгом над дружиной, а Синфьётли был придан ему в помощь, и правили дружиною оба.

IX. Хельги добыл Сигрун

Сказывают так, что Хельги повстречался на походе с конунгом тем, что звался Хундингом. Он был могучим конунгом и многодружинным и правил землею. Начинается тут между ними бой, а Хельги крепко наступает, и тем завершается битва, что Хельги достается победа, а Хундинг-конунг падает среди своей дружины. Вот думает Хельги, что сильно он вырос, раз поразил он такого могучего конунга. Сыновья же Хундинга собрали войско против Хельги и хотят отомстить за отца. Было у них жестокое сражение, и выходит Хельги навстречу полкам братьев тех и ищет по приметам сыновей Хундинга-конунга и поразил сынов Хундинга — Альва и Эйольва, Херварда и Хагбарда — и славную добыл победу.

И как поехал Хельги с поля битвы, повстречал он в лесу женщин многих и прекрасных на вид; но одна возвышалась над всеми. Скакали они в прекрасных доспехах. Хельги спросил имя той, что ехала впереди; а она назвалась Сигрун, дочерью Хёгни-конунга. Хельги молвил:

— Поедем к нам, и будьте желанными гостями.

Говорит тут королевна:

— Другие есть у нас дела, нежели пить с тобою.

Хельги отвечает:

— Что это за дела, королевна?

Она отвечает:

— Хёгни-конунг обещал меня Хёдбродду, сыну Гранмара-конунга, а я дала зарок, что не охотнее я выйду за него, чем за вороненка. И все же это случится, если ты ему не помешаешь и не выйдешь против него с войском и не увезешь меня к себе, потому что ни с одним конунгом не буду я жить охотнее, чем с тобою.

— Утешься, королевна! — сказал он. — Прежде померяемся мы силами, чем будешь ты ему отдана, сперва испытаем мы, кто кого победит, и о том залежимся жизнью.

После этого рассылает Хельги людей с дарами, чтобы созвать воителей, и назначает сбор всей дружине у Красных Гор. Ждал Хельги там до тех пор, пока пришел к нему большой отряд с острова Хединсейя, и еще пришла большая дружина из Нёрвасундов с кораблями прекрасными и крупными. Хельги-конунг зовет корабельного начальника своего, Лейва, и спрашивает его, сосчитал ли он войско. А тот отвечает:

— Не легко сосчитать, государь, корабли те, что с Нёрвасундов: на них двенадцать тысяч человек, а второе войско в полтора раза больше.

Молвил тогда Хельги-конунг, что нужно им войти в тот фьорд, что зовется Варинсфьорд, и так они сделали.

Тут застигла их великая непогода и такая буря, что волны с шумом били о борт, точно сшибались друг с другом утесы. Хельги приказал людям не пугаться и не спускать парусов, напротив, поднять их выше, чем прежде. Было похоже на то, что море захлестнет их раньше, чем они доплывут до суши. Вдруг сходит к берегу Сигрун, дочь Хёгни-конунга, с большой дружиной и приводит их в добрую гавань, что зовется Гнипалундом. Это увидели местные люди, и пришел на берег брат Ходдбродда-конунга, правившего той землей, что зовется «у Сваринсхауга». Он подал голос и спросил, кто ведет большую ту дружину. Встает Синфьётли, и на голове у него шелом блестящий как стекло, и броня белая как снег, копье в руке с видным прапорцем и золотом окованный щит. Мог он умело молвить конунгу:

— Скажи, когда покормишь свиней и собак и зайдешь к жене, что прибыли Вёльсунги и можно здесь встретить Хельги-конунга среди дружины, если Хёдбродд захочет его видеть: радость для Хельги — биться со славой, пока ты за печкой целуешь служанок.

Гранмар отвечает:

— Уж верно ты не умеешь слова сказать пристойно, ни о стародавних делах вести беседу, раз ты врешь в глаза хёвдингам. Видно, ты долго кормился в лесу волчьей сытью и братьев своих убил, и дивно мне, как ты осмеливаешься ходить в войске рядом с честными людьми, — ты, сосавший кровь из многих холодных трупов.

Синфьётли отвечает:

— Верно ты запамятовал, как был ты вёльвою на Варинсейе и говорил, что хочешь замуж, и сманивал меня на это дело, чтоб я был тебе мужем; а затем был ты валькирией в Асгарде, и чуть-было все там не передрались из-за тебя; а я породил с тобою девять волков на Ланганесе, и всем им я был отцом.

Гранмар отвечает:

— Здоров ты врать! Мне же сдается, что ничьим отцом ты не мог быть с тех пор, как оскопили тебя дочки ётуна на Торснесе; ты — пасынок Сиггейра-конунга, и валялся ты в лесах с волками; и сотворил ты все злодеяния сразу, братьев своих убил и стяжал дурную славу.

Синфьётли отвечает:

— А помнишь ли, как был ты кобылой у жеребца Грани, и скакал я на тебе во весь опор по Браваллу? Был ты затем козопасом у Гёльнира-ётуна.

Гранмар отвечает:

— Раньше накормлю я птиц твоей падалью, чем говорить с тобою.

Тут промолвил Хельги-конунг:

— Лучше и доблестнее было бы вам сразиться друг с другом, чем говорить так, что срам слушать. А сыны Гранмара, хоть мне не друзья, а все же отважные мужи.

Едет тогда Гранмар назад к Хёдбродду-конунгу, в место, именуемое Сольфьёль. Кони их звались: Свейпуд и Свеггьюд. Братья встретились у ворот замка, и Гранмар рассказал конунгу о войске. Хёдбродд-конунг был в броне, а на голове у него — шлем. Он спросил, кто они такие, «и почему ты так сердит»?

Гранмар говорит:

— Явились сюда Вёльсунги, а с ними двенадцать тысяч человек на суше, да еще семь у острова того, что зовется Сёк; а самая большая сила стоит там, где местность зовется «перед Гаванью»; и думаю я, что Хельги намерен биться.

Конунг говорит:

— Разошлем призыв по всей нашей стране и двинемся им навстречу. Нечего тому сидеть дома, кто хочет биться. Пошлем весть сынам Хринга и Хёгни-конунга и Альву-старому: они — великие воины.

Сошлись они на месте, что зовется Фрекастейн, и завязалось там жестокое сражение. Хельги шел навстречу полкам; великое было побоище. Тогда увидали они большой отряд полениц, точно в ярком огне; то была Сигрун-королевна. Хельги-конунг выступил навстречу Хёдбродду-конунгу и сразил его под самыми стягами. Тут молвила Сигрун:

— Благодарствуй за этот подвиг. Все по иному будет в этих землях. Для меня это день великой радости, а ты добудешь честь и славу, сразив столь могучего конунга.

Завладев тою землею Хельги-конунг и долго там прожил, и взял за себя Сигрун, и стал славным конунгом и знаменитым, и дальше о нем не говорится в этой саге.

X. О Вёльсунгах

Вот едут Вёльсунги домой, и больше еще увеличили они свою славу. А Синфьётли опять собрался в поход. Встретил он там красивую женщину и сильно пожелал ею завладеть. А к этой же женщине сватался брат Боргхильд, жены Сигмунда-конунга. Решают они это дело боем, и убивает Синфьётли того конунга. Вот воюет он широко и далеко и бьется во многих битвах и повсюду побеждает. Стал он среди людей славнейшим и знаменитейшим и воротился домой под осень со многими кораблями и большим богатством.

Он рассказал отцу своему, что случилось, а тот передал королеве; велит она Синфьётли уехать из их земли и говорит, что не хочет его видеть. Сигмунд сказал, что не отпустит его, и предложил ей заплатить виру за брата золотом и многим добром, хоть ни разу прежде не платил он виры ни за кого: сказал он, что нет чести тягаться с женщинами. Видит она, что своего не добьется. Она молвила:

— Вам решать, государь: таков обычай.

И стала она править тризну по брате своем с дозволения конунга и устроила пир богатейший и созвала много властителей. Боргхильд потчевала людей брагой. Она подошла к Синфьётли с большим рогом. Она сказала:

— Выпей, пасынок.

Он принял рог и поглядел в него и молвил:

— Мутное питье.

Сигмунд молвил:

— Дай его мне, — и отпил.

Королева молвила:

— Неужели должны другие пить за тебя брагу?

Вторично поднесла она ему рог.

— Пей же! — и укоряла его многими словами

Он принял рог тот и молвил:

— Обманное это питье.

Сигмунд молвил:

— Дай его мне.

В третий раз подошла она и велела ему пить, если бьется в нем сердце Вёльсунга. Синфьётли принял рог тот и молвил:

— Яд в этом питье.

Сигмунд ответил:

— Дай усам напиться, сын! — сказал он. Потому он так молвил, что был тогда конунг сильно пьян.

Синфьётли выпил и рухнул на землю. Сигмунд встал на ноги, и была скорбь его почти как смерть. И взял труп в объятья и пошел в лес и вышел на берег фьорда. Там увидел он человека на челне малом[164]. Человек спросил, не хочет ли Сигмунд, чтоб он перевез его через фьорд. Тот согласился. Челнок был так мал, что всех не мог свезти. Погрузили сперва труп, а Сигмунд пошел по берегу фьорда. И тут же исчез челнок из глаз Сигмунда, а с ним и человек тот. После этого пришел Сигмунд домой и прогнал прочь королеву ту; и, мало погодя, умерла она.

Сигмунд-конунг вновь стал править своею страною, и был он, думается, величайший витязь и конунг в стародавнее время.

XI

Эйлими звался конунг могучий и славный; дочь его звали Хьёрдис, что всех жен краснее и мудрее. И прослышал о том Сигмунд-конунг, что как раз ему под стать она — и никакая другая.

Ситмунд отправляется в землю Эйлими-конунга; тот готовит в честь его пир великий, — если только не пришел он с боем. И приходят послы и говорят, что с дружбой они пришли, а не с войною. И был тот пир очень богат и многолюден. Устраивали всюду для Сигмунда-конунга торг и прочие путевые удобства. Вот приходят они на пир, и садятся оба конунга в одной палате. Прибыл туда и Люнгви-конунг, сын Хундинга-конунга, и хочет он тоже породниться с Эйлими-конунгом. Эйлими знает, что приехали они по одному и тому же делу, и знает также, что надо ждать войны от того, кому будет отказано. Тогда молвит конунг дочери своей:

— Ты — умная женщина, и я обещал, что сама ты изберешь себе мужа. Выбирай же теперь одного из этих двух конунгов. А твоя воля будет моей.

Она отвечает:

— Трудным кажется мне этот выбор; а все же выбираю я того конунга, который славнее, а это — Сигмунд-конунг, хоть и очень он стар годами.

И отдали ее Сигмунду, а Люнгви-конунг уехал прочь. Сигмунд женился и взял за себя Хьёрдис; и угощение шло изо дня в день все лучше и все усерднее. После этого поплыл Сигмунд-конунг домой в Гуннскую землю, и Эйлими-конунг, свояк его, с ним; и прибыл он в свою страну.

А Люнгви-конунг и братья его собирают войско и идут войной на Сигмунда-конунга, потому что прежде всякий раз терпели неудачу, а это задело их за живое: хотят они теперь превозмочь Вёльсунгов. Вот приплывают они в Гуннскую землю и посылают сказать Сигмунду-конунгу, что не хотят к нему исподтишка подкрадываться, а сами верят, что он не убежит. Сигмунд-конунг отвечал, что выйдет на бой; он собрал войско, а Хьёрдис увезли в лес с одной служанкой, и много добра поехало с ними; там она и была, пока они бились. Викинги сошли с кораблей, а за ними непобедимая рать. Сигмунд-конунг и Эйлими подняли боевые стяги, и тут загремели трубы. Вот Сигмунд-конунг трубит в свой рог, что остался ему от отца, и побуждает дружину. Было у Сигмунда дружины много меньше. Завязалась тут жестокая битва, и хоть был Сигмунд стар, а все же сражался он люто и все время был впереди своих. Не устоит перед ним ни щит ни броня, а он весь день идет прямо на вражескую дружину, и никто не знает, чем кончится бой между ними. Много там летало дротов и стрел, и так помогали ему вещие его дисы, что не был он ранен, и неведомо, сколько людей пало от него, и были у него обе руки в крови по самые плечи. А когда продлился бой тот некое время, явился на поле том человек в нахлобученной шляпе и синем плаще; был он крив на один глаз, и в руке у него — копье. Этот человек выступил навстречу Сигмунду-конунгу и замахнулся на него копьем. А когда Сигмунд-конунг ударил со всей силы, столкнулся меч с копьем тем и сломался пополам на две части. Тут Сигмунда-конунга покинули Удачи, и многие пали из его дружины. И случилось, как говорится, что «никто — против многих»: в том бою пали Сигмунд-конунг и Эйлими-конунг, свояк его, во главе полков и большая часть их дружин.

XII

Вот принялся Люнгви-конунг рыскать по Сигмундову дому и думает, что захватит королеву. Но не удалось это ему: не нашел он ни жены ни богатства. Проехал он тогда по всей стране и раздал людям своим земли. Мыслит он, что перебил все племя Вёльсунгов и что отныне нечего ему страшиться.

Хьёрдис пошла на поле после битвы той и ночью пришла туда, где лежал Сигмунд-конунг, и спрашивает, можно ли его выходить; а он отвечает:

так что не позволю я себя лечить, не хочет Один, чтоб мы обнажали меч, раз сам он его разбил; бился я в битвах, пока ему было угодно. Она молвила:

— Ни о чем бы я не жалела, если бы только ты излечился и отомстил за моего отца.

Конунг сказал:

— Иное нам суждено. Ты тяжела мальчиком. Его ты вырасти хорошо и умело, и станет тот мальчик знаменитым и славнейшим в нашем роду. Крепко храни обломки меча: из них скуют добрый меч, по имени Грам, и сын наш будет носить его и много подвигов им совершит, что вовек не забудется; и имя его будет греметь, пока мир стоит. Так учини; а меня донимают раны, и отойду я теперь к родичам нашим ушедшим.

Просидела Хьёрдис над ним, пока он не умер — и вот засиял день. Видит она, что много кораблей пристало к берегу. Молвила она служанке:

— Поменяемся платьем, и ты назовешься моим именем и скажешь, что ты — королевна.

Так они и сделали.

Викинги пришли посмотреть на великое боище, и видят: идут две женщины к лесу. Догадались они, что совершилось великое дело, и сбежались со всех кораблей. А вел ту дружину Альв, сын Хьяльпрека-конунга из Дании; он прибыл в ту страну со своим войском. Вот приходят они на поле и видят великое боище. Тут конунг приказывает разыскать женщин, и это было исполнено. Он спрашивает, кто они такие, и узнает весть против ожидания. Служанка та держит ответ перед ним и рассказывает о кончине Сигмунда-конунга и Эйлими-конунга и многих других знатных мужей и о том, кто это сделал. Конунг спросил, не знают ли они, где спрятаны сокровища конунга. Служанка та отвечает:

— Разумеется, знаем! — и показала ему сокровища те. И находят они большое богатство, так что люди не помнили, чтобы когда-либо им приходилось видеть так много золота в одном месте, ни столько драгоценностей сразу. Отнесли все на корабли Альва-конунга. Хьёрдис последовала за ним, и служанка тоже. Плывет он домой в свою землю и говорит: «Пали ныне те конунги, что всех были славнее».

Конунг стал на руль, а они уселись на корме; он разговорился с ними и оценил их речи. Прибыл конунг домой с великим богатством. Альв был человек отменнейший. И когда побыли они недолгое время вместе, спросила старая та королева сына своего Альва:

— Почему у той, что красивее, меньше колец и наряд поплоше? И сдается мне, что та из них высокороднее, которую вы меньше почтили. Он отвечает:

— И мне показалось, что не холопский у нее обычай, а когда мы с ней повстречались, умела она сказать знатным людям приветное слово, — и теперь мы ее испытаем.

И вот однажды за питьем повел конунг с ними беседу и спрашивает:

— Как узнаете вы время, когда ночь клонится к концу, а звезд на небе не видно?

Служанка отвечает:

— Есть у нас такой знак: я смолоду приучена много пить на заре, а когда я от этого отстала, то начала я потом просыпаться в тот час — и это мой знак.

Усмехнулся конунг и молвил:

— Плохо воспитали королевну.

Тут он подходит к Хьёрдис и задает ей тот же вопрос. Она ему отвечает:

— Отец мой подарил мне золотое колечко с таким свойством, что оно перед зарей холодеет у меня на пальце — это мой знак. Конунг отвечает:

— Много же там было золота, что и служанки его носили. А теперь довольно ты от меня скрывалась. И все равно обошелся бы я с тобой, как если бы мы от одного конунга родились оба, хоть ты и назвалась служанкой. А теперь будешь ты почтена более того, потому что станешь ты моей женой, и дам я за тебя вено, как только родится твой ребенок.

Она ответила ему и рассказала всю правду о себе. И стала она жить там в великой чести и в почете.

XIII. Рождается Сигурд

Сказывают так, что Хьёрдис родила мальчика-сына, и отвезли мальчика того к Хьяльпреку-конунгу. Обрадовался конунг, когда увидел острые те глаза, что были у него во лбу, и сказал, что ни с кем он не будет схож и никому равен. И окропили его водою и дали ему имя — Сигурд. И был он взращен у Хьяльпрека-конунга в большой любви. И как начнут исчислять наиславнейших людей и конунгов в древних сагах, так всегда будет Сигурд впереди всех по силе и сноровке, по крепости и мужеству, в коих был он превыше всех людей на севере земли.

Рос Сигурд у Хьяльпрека, и все дети его любили. Хьяльпрек женил Альва-конунга на Хьёрдис и назначил ей вено.

Регином звался пестун Сигурдов, и был он сыном Хрейдмара; он научил Сигурда всякому искусству: тавлеям и рунам и на разных языках говорить, как подобало королевичу, и многим другим хитростям. Однажды спросил Регин Сигурда, когда были они наедине, знает ли он, какое великое богатство было у его отца и кто его хранит. Сигурд отвечает и говорит, что охраняют его конунги. Регин спросил:

— Крепко ли ты им веришь?

Сигурд отвечает:

— Надлежит им хранить его, пока мне не понадобится, потому что лучше они сберегут его, чем я.

В другой раз повел Регин беседу с Сигурдом и молвил:

— Дивно мне, что ты хочешь стать конюхом у конунгов и жить, как приблудный.

Сигурд отвечает:

— Это не так, потому что мы сообща всем заправляем. И они дают мне все, что я захочу.

Регин молвил:

— Попроси их дать тебе коня.

Сигурд отвечает:

— Будет так, если я пожелаю.

Тут идет Сигурд к королю. Король спросил Сигурда:

— Чего ты от меня хочешь?

Сигурд отвечает:

— Хотим мы получить коня себе на забаву. Конунг молвил:

— Выбери себе сам коня, какого захочешь, из нашего табуна. На другой день пошел Сигурд в лес и встречает он старика с длинной бородой, и был он ему незнаком. Старик спросил, куда Сигурд идет. Тот ответил:

— Надо мне выбрать коня. Присоветуй мне.

Тот молвил:

— Пойдем и погоним коней к реке той, что зовется Бусильтьёрн. Они стали гнать коней в глубокое место реки, а те поплыли обратно к берегу, кроме одного жеребца, и его то взял себе Сигурд. Тот жеребец был серой масти и молод годами, велик ростом и красив собой; никто еще не садился к нему на спину. Бородатый человек молвил:

— Этот жеребец происходит от Слейпнира, и тщательно надо его взрастить, чтобы стал он всех коней лучше.

И тут человек исчез. Сигурд назвал коня Грани, и был тот конь превосходен: Один его выбрал. Снова молвил Регин Сигурду:

— Очень мало у тебя добра. И мне это обидно, что ты бегаешь, как деревенский парнишка; а я могу показать тебе великое сокровище, и уж верно то, что будет тебе честь и хвала до него добраться, если сумеешь.

Сигурд спросил, где оно находится и кто его стережет. Регин отвечает:

— Фафнир зовется тот, кто лежит на нем неподалеку отсюда в месте, коему имя — Гнитахейд. И когда ты придешь туда, то сам скажешь, что никогда не видал больше золота в одном месте, и не надо тебе больше того, хоть бы ты стал всех королей и старше и славнее.

Сигурд отвечает:

— Известен нам род этого змея, хоть и молоды мы еще; и слышал я, что никто не смеет супротив него выйти ради величины его и злости,

Регин отвечает:

— Это не так, рост его — как у степных змеев, и больше о нем говорят, чем есть на деле; и могло так показаться давним твоим предкам. А ты хоть и из рода Вёльсунгов, но, видно, не ихний у тебя нрав, ибо они считались первыми во всех похвальных делах.

Сигурд отвечает:

— Может то быть, что мало у нас от их богатства и крепости. А все же тебе нечего нас хулить, пока мы малы и в детских летах. И зачем ты так сильно меня подстрекаешь?

Регин отвечает:

— Есть о том сага, и я тебе ее поведаю.

Сигурд молвил

— Дай мне послушать.

XIV

— С того начинается сага эта, что Хрейдмаром звался мой отец, великий и богатый. Один сын его звался Фафнир, другой — Отр, а третий был я, и был я всех меньше и в мастерстве, и в проворстве: умел я из железа поделки делать и из серебра и из золота, и каждый раз я мастерил что-нибудь новое. У Отра, брата моего, другая была стать и природа: он был ловец великий превыше всех людей, и днем он ходил в образе выдры и все время плавал в воде и зубами ловил рыбу. Добычу относил он отцу, и было это тому большой подмогой. Очень он был похож на выдру; приходил вечером домой и ел, зажмурившись, и поодаль от всех, так как плохо видел на суше. Фафнир был всех больше и свирепее, и хотел он назвать своим все, что у нас было.

Карлик некий назывался Андвари, — говорил Регин, — плавал он все время в водопаде том, что зовется Андварафорс, в образе щуки и ловил себе там пищу, ибо множество рыбы было в водопаде. Отр, брат мой, всегда прыгал в тот водопад, выхватывал рыбу мордою и каждый раз выплывал на берег.

Один, Локи, Хёнир шли своею дорогой и пришли к Андварафорсу. Отр как раз поймал лосося и, зажмурившись, ел на берегу. Локи схватил камень, бросил в выдру ту и убил насмерть. Показалось это асам счастливой охотой, и содрали они с выдры шкуру. В тот же вечер пришли к Хрейдмару и показали ему добычу ту. Тут захватили мы их в полон и наложили на них выкуп и виру, чтобы они наполнили золотом шкуру ту и сверху прикрыли красным золотом. Тогда послали они Локи набрать золота. Он пошел к Ран и взял у нее невод; вернулся к Андварафорсу и закинул невод, и прыгнула в невод щука та. Тут молвил Локи:

(Регинсмол, 1)[165]

Локи видит золото то, что было у Андвари. А когда тот выдал золото, оставался у него один перстень, но и тот отнял Локи. Карлик ушел под камень и молвил, что всякому перстень будет к смерти, кто им завладеет, а также и золотом всем.

Асы те отдали Хрейдмару клад и туго набили шкуру выдры и поставили ее на ноги: тут должны были асы насыпать золота и прикрыть шкуру снаружи; а когда это было исполнено, подошел Хрейдмар и увидел, что торчит волосок от усов, и приказал прикрыть. Тут снял Один с руки своей перстень Андваранаут и прикрыл волосок. Тогда сказал Локи:

(Регинсмол, 6)

Затем убил Фафнир отца своего, — сказал Регин, — и зарезал его, а я ничего не получил от богатства. Стал он так свиреп, что ушел от людей и не хотел, чтобы кто-нибудь насладился кладом тем, кроме него самого, а после обернулся он лютым змеем и лежит теперь у этого клада. Пошел я тогда к конунгу и стал у него кузнецом. И в том суть моего сказа, что остался я без отчины и без виры за брата. Золото с тех пор прозвано «вира за выдру», и отсюда извлекают сравнения[167].

Сигурд отвечает:

— Многого ты лишился, и великие злодеи были твои родичи. Скуй ты теперь меч по своему уменью, чтоб равного ему никогда сковано не было, а я совершу великое дело, если смелости хватит, и если ты хочешь, чтобы я убил большого того дракона.

XV. Регин выковал Грам

Тогда Регин смастерил меч и дает его Сигурду. Тот принял меч и молвил:

— Такова ли твоя ковка, Регин? — И ударил по наковальне и разбил меч. Он выбросил клинок тот и приказал сковать новый получше. Смастерил Регин другой меч и дал Сигурду, и тот на него взглянул.

— Этот тебе уж верно понравится, хоть и трудно тебе угодить.

Сигурд испытал этот меч и сломал, как и прежний. Тогда молвил Сигурд Регину:

— Видно, ты похож на древних своих родичей и очень коварен. Тут пошел он к своей матери, и она хорошо его принимает, и вот они друг с другом беседуют и пьют. Молвил тогда Сигурд:

— Правду ли мы слыхали, будто Сигмунд-конунг отдал вам меч Грам, надвое сломанный? Она отвечает:

— Это правда. Сигурд молвил:

— Отдай его в мои руки! Я хочу им владеть.

Она сказала, что он обещает быть славным воином, и дала ему меч тот. Тут пошел Сигурд к Регину и приказал ему починить меч по своему уменью. Регин рассердился и пошел в кузницу с обломками меча, и думает он, что трудно угодить Сигурду ковкой. Вот смастерил Регин меч, и, когда вынул он его из горна, почудилось кузнечным подмастерьям, будто пламя бьет из клинка. Тут велит он Сигурду взять меч-тот, а сам говорит, что не может сковать другого, если этот не выдержит. Сигурд ударил по наковальне и рассек ее пополам до подножья, а меч не треснул и не сломался. Он сильно похвалил меч и пошел к реке с комком шерсти, и бросил его против течения, и подставил меч, и рассек комок пополам. Тогда Сигурд весело пошел домой. Регин молвил:

— Нужно теперь выполнить наш уговор, раз я сковал меч, — и разыскать Фафнира. Сигурд отвечает:

— Выполним мы это; но сперва — другое: отомщу я за отца своего. Тем дороже был Сигурд народу, чем старше он становился, так что каждый ребенок любил его от всего сердца.

XVI

Грипир звался человек некий и приходился Сигурду дядей по матери. Немного погодя, после того как меч тот был скован, поехал Сигурд к Грипиру, потому что тот слыл премудрым и знал судьбы людей. Сигурд вопросил, как протечет его жизнь, а тот долго отнекивался, но под конец, по настойчивой просьбе Сигурда, поведал всю его судьбу, — и все после исполнилось. А когда Грипир сказал все, что ему хотелось знать, то поехал он домой. И вскоре затем встретился он с Регином, и тот молвил:

— Убей Фафнира, как обещал.

Сигурд отвечает:

— Совершится это, но сперва — другое: отомстим мы за Сигмунда-конунга и других родичей наших, что пали в том бою.

XVII. Сигурд убил Люнгви и Хьёрварда и всех тех

Вот идет Сигурд к конунгам и говорит им:

— Здесь побыли мы довольно и очень вам благодарны за любовь и за великую честь. А теперь хотим мы ехать в чужие страны и разыскать сыновей Хундинга; и хочу я, чтоб они знали, что не все умерли Вёльсунги. И для этого дела просим мы вашей помощи.

Конунги обещали дать ему все, чего он пожелает. Собрали тогда большую дружину и все как можно лучше снарядили — и струги и все доспехи, чтобы поход его был лучше других прежде бывших. Сигурд управлял тем драконом, который больше всех и виднее. Паруса их были отлично сотканы и великолепны на вид. Поплыли они с попутным ветром; но немного дней прошло, как поднялась непогода великая с бурей, и стало море — словно из крови. Сигурд запретил спускать паруса, хоть бы они порвались; напротив, приказал поднять их выше прежнего.

И когда поравнялись они с неким скалистым носом, то какой-то человек крикнул оттуда и спросил, кто ведет дружину. Ему ответили, что воеводой у них Сигурд Сигмундарсон, славнейший средь юных мужей. Человек отвечал:

— Все в один голос говорят про него, что ни один королевич не сравнится с ним. Хочется мне, чтобы вы спустили паруса на одном из кораблей и захватили меня с собою.

Они спросили, как ему имя. Он отвечал:

(Регинсмол, 18)

Они подошли к берегу и взяли старца на струг. Тут унялась непогода, и едут они, пока не прибывают в землю сынов Хундинга. Тогда Фьёльнир исчез.

Тут дают они разгуляться железу и жупелу, убивают людей и жгут жилье и все разоряют на своем пути. Спасаются толпы к Люнгви-конунгу и говорят, что напала рать на землю ту и злее свирепствует, чем все прежние воинства. Называли они непрозорливыми сынов Хундинга, что мнили, будто нечего им бояться Вёльсунгов, — а вот теперь войско ведет Сигурд Сигмундарсон.

Тут Люнгви-конунг посылает по всей земле скликать войско; зовет он к себе всех мужей, что хотят помочь ему оружием, — и вот он выходит навстречу Сигурду с огромною ратью, и братья его с ним. Завязывается там жесточайший бой между ними. Можно было в воздухе видеть много дротов и стрел множество, секиры, крепко разящие, щиты расщепленные, брони рассеченные, шеломы разбитые, черепа расколотые и груды людей, павших на землю. Долго так бушевала битва, — и вот идет Сигурд прямо к стягам, а в руках у него меч тот Грам; порубает он и людей и коней и выступает навстречу полкам, и обе реки у него в крови по плечи. И разбегаются люди на его пути, и никого не спасает ни шлем ни броня, и всякий думает, что никогда не видал подобного мужа.

Долго длилось это сражение с великим побоищем и грозным натиском. Редко бывает, чтоб напала сухопутная рать и дело ничем не кончилось. Так и тут было: стольких потеряли сыны Хундинга, что никто им не знает счета. А когда Сигурд далеко углубился во вражеские ряды, то вышли против него сыновья Хундинга-конунга. Ударил тогда Сигурд Люнгви-конунга и рассек его шлем и голову и живот под броней; и затем разрубил он Хьёрварда, брата его, пополам на две части, а после перебил всех сынов Хундинга, что еще остались в живых, и большую часть их дружины.

Едет теперь Сигурд домой с дивной победою и великим богатством и славой, добытою в этом походе. А дома, в родной земле, устроили в честь его пирование. А когда Сигурд побыл дома малое время, приходит Регин на беседу с Сигурдом и говорит:

— Верно, хотите вы теперь, как обещали, скинуть с Фафнира шлем тот, раз вы отомстили за отца и прочих своих родичей.

Сигурд отвечает:

— Исполним мы все, как обещали тебе, и не выпало у нас это из памяти.

XVIII. Вот едут Регин и Сигурд

Вот едут Сигурд и Регин в пустынные горы к той тропе, по которой обычно проползал Фафнир, когда шел на водопой, и сказывают, что с тридцать локтей был тот камень, на котором лежал он у воды, когда пил.

Тогда промолвил Сигурд:

— Сказал ты, Регин, что дракон этот не больше степного змея, а мне сдается, что следы у него огромные. Регин молвил:

— Вырой яму и садись в нее, а когда змей поползет к воде, ударь его в сердце и так предай его смерти; добудешь ты этим великую славу. Сигурд молвил:

— Как быть, если кровь змея того зальет меня?

Регин отвечает:

— Нечего тебе и советовать, раз ты всего пугаешься, и не похож ты отвагою на своих родичей.

Тут поехал Сигурд в пустыню, а Регин спрятался от сильного страха. Сигурд выкопал яму; а пока он был этим занят, пришел к нему старик с длинной бородой и спросил, что он делает, и Сигурд ему сказал. Отвечает ему старик:

— Это дурной совет: вырой ям побольше, чтобы кровь туда стекала, а ты сиди в одной и бей змея того в сердце.

Тут старик исчез, а Сигурд выкопал ямы, как было сказано. А когда змей тот пополз к воде, то задрожала вся округа, точно сотряслась земля, и брызгал он ядом из ноздрей по всему пути, но не устрашился Сигурд и не испугался этого шума. А когда змей проползал над ямой той, вонзил Сигурд меч под левую ключицу, так что клинок вошел по рукоять. Тут выскакивает Сигурд из ямы той и тянет к себе меч, и руки у него — все в крови по самые плечи. И когда огромный тот змей почуял смертельную рану, стал он бить головой и хвостом, дробя все, что под удар попадало. И когда принял Фафнир смертельную рану, стал он спрашивать:

— Кто ты таков, и кто твой отец и какого ты роду, что дерзнул занести на меня оружье?

Сигурд отвечает:

— Род мой неведом, и имя мне — Статный Зверь, и нет у меня ни отца, ни матери, и один совершил я путь.

Фафнир отвечает:

— Если нет у тебя ни отца ни матери, то от какого же чуда рожден ты? И если ты скрываешь от меня имя свое в смертный мой час, то знай, что ты — лжец.

Тот отвечает:

— Называюсь я Сигурд, а отец мой — Сигмунд.

Фафнир отвечает:

— Кто подговорил тебя на это дело и как дал ты себя подговорить? Разве ты не слыхал, что все люди боятся меня и моего шлема-страшилища? Остроглазый отрок, отважен был твой отец.

Сигурд отвечает:

— Подстрекнул меня крепкий дух, а совершить помогла эта мощная длань и этот мой острый меч, как ты теперь изведал; и редко в старости стоек, кто в детстве дрябл.

Фафнир говорит:

— Знаю я, что если бы взращен ты был в роду своем, то умел бы биться грозно; но большое диво, что кащей полоненный отважился биться со мною, ибо

Сигурд молвил:

— Попрекаешь ты меня тем, что возрос я вдали от рода. Но хоть был я взят на войне, никогда я не был рабом, и ты на себе испытал, что я — свободнорожденный.

Фафнир отвечает:

— За обиду принимаешь ты все, что я говорю. Но будет тебе на погибель золото то, которым я владел.

Сигурд отвечает:

— Всяк в добре своем властен лишь по некий день, и когда-нибудь всякий умрет.

Фафнир молвил:

— Мало, сужу я, ты совершишь, коль опрометчиво выйдешь в море, а лучше пережди на берегу, пока уляжется ветер.

Сигурд молвил:

— Скажи ты мне, Фафнир, если ты премудр: каковы те норны, что метят детей при родах?

Фафнир отвечает:

— Много их, и различны они по роду:

(Фафнисмол, 13)[169]

Сигурд молвил:

(Фафнисмол, 14)

Фафнир отвечает:

— Он зовется Оскапт.

И еще молвил Фафнир:

— Регин-брат — виновник моей смерти, и так сдается мне, что станет он виновником и твоей смерти, и все идет, как он пожелал.

Еще молвил Фафнир:

— Я носил шлем-страшилище перед всем народом, с тех пор как лежал на наследии брата, и брызгал я ядом на все стороны вдаль, и никто не смел приближаться ко мне, и никакого оружия я не боялся и ни разу не видел я пред собой стольких людей, чтоб не считал я себя много сильнее их; и все меня страшились.

Сигурд молвил:

— Тот шлем-страшилище, о коем ты говоришь, мало кому дает победу, ибо всякий, кто встречается со многими людьми, познает однажды, что самого смелого — нет.

Фафнир отвечает:

— Мой тебе совет, чтобы ты сел на коня и ускакал отсюда как можно скорее, ибо часто случается, что тот, кто насмерть ранен, сам за себя отомстит.

Сигурд сказал:

— Такой твой совет, но я поступлю иначе; поскачу я к твоему логову и возьму великое то золото, которым владели родичи твои.

Фафнир отвечает:

— Поедешь ты туда, где найдешь так много золота, что скончает оно твои дни; и это самое золото будет тебе на погибель и всякому другому, что им завладеет.

Сигурд встал и молвил:

— Поехал бы я домой, хоть бы и лишился великого этого богатства, если бы знал, что никогда не умру.

(Фафнисмол, 21)

И тут умер Фафнир.

XIX. Регин испил крови Фафнира

После этого пришел Регин к Сигурду и молвил:

— Благо тебе, господин мой! Великую победу ты одержал, убивши Фафнира, и до сей поры никто не дерзал стать ему поперек дороги, и этот подвиг будут помнить, пока свет стоит.

Вот стоит Регин и глядит в землю, а затем говорит в великом гневе:

— Брата моего ты убил, и вряд ли я непричастен к этому делу.

Тут берет Сигурд свой меч Грам и вытирает о траву и молвит Регину:

— Далеко ушел ты, когда я совершил это дело и испытал этот острый меч своею рукою; и своею мощью поборол я силу змея, покуда ты лежал в степном кустарнике и не знал, ни где земля, ни где небо.

Регин отвечает:

— Долго пролежал бы этой змей в своем логове, если бы ты не владел мечом, что сковал я тебе своею рукою, и не совершил ты этого один без чужой помощи.

Сигурд отвечает:

— Когда доходит до боя между мужами, лучше тут служит человеку храброе сердце, чем острый меч.

Тогда молвил Регин Сигурду в великой печали:

— Ты убил моего брата, и вряд ли я непричастен к этому делу.

Тут вырезал Регин сердце у змея тем мечом, что звался Ридил; тут испил Регин крови Фафнира и молвил:

— Исполни мою просьбу; для тебя это — легкое дело: пойди к костру с сердцем этим, изжарь его и дай мне поесть.

XX. Сигурд съел змеиное сердце

Сигурд пошел и стал жарить на вертеле, а когда мясо зашипело, он тронул его пальцем, чтоб испытать, хорошо ли изжарилось. Он сунул палец в рот, и едва сердечная кровь попала ему на язык, как уразумел он птичий говор.

Услышал он, как сойки болтали на ветвях подле него:

— Вот сидит Сигурд, жарит сердце Фафнира, что сам бы он должен был съесть. Стал бы он тогда мудрее всех людей.

Другая говорит:

— Вот лежит Регин и хочет изменить тому, кто во всем ему доверяет.

Тут молвила третья:

— Лучше бы он отрубил ему голову: мог бы он тогда один завладеть золотом этим несметным. Тут молвит четвертая:

— Был бы он разумнее, если бы поступил так, как они ему советуют, а затем поехал к логову Фафнира и взял несметное то золото, что там лежит, а после поскакал бы на Хиндарфьялль, туда, где спит Брюнхильд, и может он там набраться великой мудрости. И был бы он умен, если бы принял наш совет и думал бы о своей выгоде, ибо волка я чую, коль вижу уши.

Тут молвила пятая:

— Не так он быстр рассудком, как мне казалось, раз он сразил врага, а брата его оставляет в живых.

Тут молвила шестая:

— Ловко было бы, если бы он его убил и один завладел богатством.

Тут молвил Сигурд:

— Да не будет такой напасти, чтобы Регин стал моим убийцей, и пусть лучше оба брата пойдут одной дорогой.

Взмахнул он тогда мечом тем Грамом и отрубил Регину голову, а затем съел он часть змеиного сердца, а часть сохранил. После вскочил он на коня своего и поехал по следам Фафнира к его пещере и застал ее открытой. И из железа были двери все и также все петли и ручки, и из железа же все стропила постройки, и все это — под землей. Сигурд нашел там многое множество золота и меч тот Хротти, и там взял он шлем-страшилище и золотую броню и груду сокровищ. Он нашел там так много золота, что, казалось, не снесут ни двое коней ни трое. Это золото он все выносит и складывает в два огромных ларя.

Вот берет он под узды коня того Грани. Конь тот не хочет идти, и понукание не помогает. Тут Сигурд понял, чего хочет конь: вскакивает он ему на спину, дает шпоры — и мчится тот конь, словно совсем без ноши.

XXI. О Сигурде

Вот едет Сигурд по дальним дорогам. И все он ехал, пока не прибыл на Хиндарфьялль и не свернул на юг, к Франкской земле. На горе увидал он пред собою свет великий, точно огонь горит, и сияние поднималось до неба, а когда он подъехал, встала перед ним стена из щитов[170] и высилась над лесом. Сигурд вошел за ограду ту и увидал, что там спит человек и лежит в полном вооружении. Сигурд сперва снял с него шлем и увидел, что это — женщина: она была в броне, а броня сидела так плотно, точно приросла к телу. И вспорол он броню от шейного отверстия книзу и по обоим рукавам, и меч резал панцирь, словно платье. Сигурд сказал ей, что слишком долго она спала. Она спросила, что за мощное оружье вскрыло броню ту — «и кто разбил мою дрему? Разве явился Сигурд Сигмундарсон, что носит на голове шлем Фафнира и убийцу его[171] в руках?»

Отвечает на это Сигурд:

— От семени Вёльсунгов тот, кто это сделал; и слышал я, что ты — могучего конунга дочь. И сказывали нам тоже о вашей красе и мудрости, и это мы хотим проверить.

Брюнхильд[172] поведала, как сразились два конунга: одного звали Хьяльмгуннар; был он старик и величайший воин, и ему обещал Один победу, а другой звался Агнаром, или братом Ауд.

— Я убила Хьяльмгуннара в бою, а Один уколол меня сонным шипом в отместку за это и рек, что никогда больше не одержу я победы, и приказал мне выйти замуж. А я в ответ дала клятву: не выходить за того, кому ведом страх.

Сигурд молвил:

— Научи меня великому веденью.

Она отвечает:

— Вы сами лучше знаете, но с радостью научу я вас, если есть что-либо, что нам известно, а вам может прийтись по сердцу — руны и прочие знания на всякие случаи жизни. И выпьем мы вместе кубок, и да пошлют нам боги те счастливый день, а ты запомни нашу беседу.

Брюнхильд наполнила кубок и подала Сигурду и промолвила:

(Сигрдрифумол, 5)[173]

(Сигрдрифумол, 6)

(Сигрдрифумол, 9)

(Сигрдрифумол, 11)

(Сигрдрифумол, 7)

(Сигрдрифумол, 8)

(Сигрдрифумол, 10)

(Сигрдрифумол, 12)

(Сигрдрифумол, 15)

(Сигрдрифумол, 16)

(Сигрдрифумол, 17)

(Сигрдрифумол, 18)

(Сигрдрифумол, 19)

(Сигрдрифумол, 20)

Сигурд отвечает:

(Сигрдрифумол, 21)

XXII. Премудрые советы Брюнхильд

Сигурд молвил:

— Не найдется в мире женщины мудрее тебя. Продолжай же свои поучения.

Она отвечает:

— Нет препоны к тому, чтоб исполнить вашу волю и дать совет на благо по вашему настоянию и любопытству.

И тут она заговорила:

— Будь благостен к родичам своим и не мсти им в распрях, и сноси терпеливо, и добудешь тем долговечную хвалу.

Сторонись от дурного дела, от любви девы и мужней жены; часто от них чинится зло.

Не заводи свары с глупым человеком на многолюдном сборище; часто он болтает, чего сам не знает, а тебя потом ославят трусом и скажут, что ты опорочен справедливо: уж если так, то лучше убей его на другой день и воздай за злобные речи.

Если въедешь на путь, где гнездятся вредные ведьмы, крепко себя береги: не заночуй близ дороги, если даже застигнет тьма, ибо часто сидят там злые ведьмы, что сбивают мужей с пути.

Не поддайся путам прекрасных жен, которых на пиршествах видишь, чтоб не лишился ты сна и не впал в тоску. Не мани их к себе поцелуем иль иною ласкою. И если услышишь слова пьяного человека, не спорь с тем, кто напился вина и потерял рассудок: многим это было на горькое горе и даже на гибель. Лучше сразиться с врагами, чем быть сожженным, и не давай ложной клятвы, ибо —

Бережно блюди трупы умерших от мора, умерших от моря, умерших от меча. Воздай их телу должную почесть; но берегись тех, кого ты убил: бойся отца или брата или близкого родича, даже самого юного, ибо часто

Опасайся предательских советов друзей, ибо нечего было бы нам бояться за жизнь, если бы злоба свойственников нас не настигла.

Сигурд молвил:

— Нет человека мудрее тебя, и в том я клянусь, что женюсь на тебе, ибо ты мне по сердцу.

Она отвечает:

— За тебя я пойду охотнее всего, хоть бы пришлось мне выбирать между всеми людьми.

И так обменялись они клятвами.

XXIII. Обличие Сигурда[185]

Вот поехал Сигурд оттуда прочь.

Щит его был так расписан: весь он был залит червонным золотом, и начертан на нем дракон, сверху темно-бурый, а снизу ярко-алый, и так же были расписаны его шлем и седло и камзол; носил он золотую броню, и все оружие его было отделано золотом. И для того был дракон начертан на всех его доспехах, чтобы всякий, кто его увидит, мог узнать, что это он, от всех, слышавших о том, как он убил того великого дракона, которого варяги называют Фафниром. И потому доспехи его отделаны золотом и окрашены в коричневую краску, что много он выше всех людей по вежеству и придворному обхождению и вряд ли не по всем прочим статьям. И когда примутся исчислять всех наивеличайших витязей и наиславнейших вождей, то всегда называют его в первую голову, и имя его — у всех на языке к северу от Греческого моря, и так будет, пока свет стоит.

Волосы его были темно-русые и красивые на вид и ниспадали длинными волнами; борода — густая, короткая, того же цвета. Нос у него был большой, а лицо открытое и ширококостое. Взор у него был такой острый, что редко кто осмеливался заглянуть ему под брови. Лопатки у него были широкие, как у двух людей сразу. Тело его было соразмерно в высоту и в ширину и сложено, как нельзя лучше. И вот — примета его роста; когда он опоясывался мечом тем Грамом, — а был тот меч длиною в семь пядей, — и шел по заколосившемуся ржаному полю, то конец ножен еле касался колосьев; а сила его — больше, чем рост.

Хорошо умеет он мечом рубить, и копьем колоть, и дротом метать, и щит держать, и лук натянуть, и на коне скакать и всяческому придворному вежеству научился он смолоду.

Он был так мудр, что ведал грядущее, разумел птичий говор, а потому почти ничто не застигало его врасплох. Он был красноречив и находчив, так что когда начинал говорить, то никогда не кончал без того, чтобы не убедились все, что не может быть никак иначе, а только так, как он сказал. И в том было его веселье, чтобы помогать своим людям и испытывать себя в великих подвигах и отнимать добро у недругов и раздавать друзьям. Ни разу не покинуло его мужество, и никогда он не испытал страха.

XXIV. Сигурд прибыл к Хеймиру[186]

Вот поехал Сигурд, пока не прибыл к большому двору; тем двором владел некий великий хёвдинг, по имени Хеймир. Он был женат на сестре Брюнхильд, что звалась Беккхильд, потому что она оставалась дома и училась рукоделию, а Брюнхильд носила шлем и броню и ходила в бой, и потому прозвали ее Брюнхильд[187]. У Хеймира и Беккхильд был сын, по имени Альсвинн, куртуазнейший из людей.

Все забавлялись перед домом, но когда увидели человека, скакавшего по двору, то бросили игру и очень удивились, ибо никогда не видали ему подобного; вышли они ему навстречу и приняли радушно. Альсвинн предложил Сигурду остаться у него и взять все, что пожелает. Сигурд принял приглашение, и ему назначили подобающую челядь; четверо человек сняли с коня золото то, а пятый помог ему слезть. Тут можно было видеть множество сокровищ, славных и редкостных. Любо было разглядывать брони и шлемы, и крупные запястья, и дивно-огромные золотые кубки, и всякого рода бранные доспехи. Сигурд пробыл там долго в великом почете. Разнеслась тогда весть по всей земле, что убил он ужасного того дракона. И подружились они с Альсвинном и полюбили друг друга. И отправляют они свое оружие и точат свои стрелы и кормят своих соколов.

XXV. Беседа Сигурда с Брюнхильд

Прибыла тогда к Хеймиру и Брюнхильд, воспитанница его. Она сидела в тереме со своими девами. Был она искуснее всех женщин. Вышивала она золотом на пяльцах те подвиги, что совершил Сигурд: гибель дракона и захват сокровища и смерть Регина.

И сказывают, что однажды поехал Сигурд в лес с собаками своими и соколами и с множеством людей, а когда он вернулся домой, взлетел его сокол на башню и уселся на оконнице. Сигурд поднялся на башню за соколом тем; тут увидел он прекрасную женщину и узнал Брюнхильд. Показалось ему замечательной и красота ее и работа. Приходит он в палату и уже не хочет веселиться с другими мужами. Тут молвил Альсвинн:

— Почему вы так молчаливы? Это огорчает нас и всех твоих друзей, и почему бы тебе не быть веселым? Соколы твои поникли головой и с ними конь тот Грани, и мы не знаем утехи.

Сигурд отвечает:

— Добрый друг, слушай, что у меня на душе. Мой сокол взлетел на башню, а когда я пошел за ним, то увидел прекрасную женщину: она сидела за пяльцами и золотом вышивала дела мои, былые и прошлые.

Альсвинн отвечает:

— Ты видел Брюнхильд Будладоттир[188], женщину необычайную.

Сигурд отвечает:

— Это, пожалуй, верно. Но как она прибыла сюда?

Альсвинн отвечает:

— Это случилось вскоре после вашего приезда.

Сигурд говорит:

— Сейчас только узнаём мы об этом. Женщина та нравится нам больше всех на свете.

Альсвинн молвил:

— Не должен привязываться к женщине такой человек, как ты; нехорошо тосковать по тому, чего не получишь.

— К ней я пойду, — сказал Сигурд, — и дам ей свое золото и добьюсь от нее радости и взаимной любви.

Альсвинн отвечает:

— Никогда не было человека, кому дала бы она место подле себя и кому б нацедила браги: она думает о походах и о славных подвигах.

Сигурд молвил:

— Мы не знаем, ответит ли она нам, или нет, и предложит ли место подле себя.

А на следующий день пошел Сигурд в терем, а Альсвинн стоял перед теремом на дворе и точил свои стрелы.

Сигурд молвил:

— Будь здорова, госпожа! Как поживаешь?

Она отвечает:

— Хорошо мы живем; родичи живы и други. Неизвестно только, какое счастье донесет человек до последнего часа.

Он сел подле нее. А затем вошло четверо женщин с большими золотыми кувшинами, полными лучшего вина, и стали перед ними. Тут молвила Брюнхильд:

— Никому не будет предложено это место, разве что придет мой отец.

Он отвечает:

— Теперь оно предложено тому, кого я избрал.

Горница та была увешана драгоценнейшими тканями, и устлан коврами весь пол. Сигурд молвил:

— Вот случилось то, что вы нам обещали.

Она отвечает:

— Добро вам пожаловать.

Затем она поднялась (а с нею — четыре девы) и подошла к нему с золотым кубком и попросила его испить. Он протянул руку к кубку и захватил его вместе с ее рукой и посадил ее с собою рядом. Он обнял ее шею и поцеловал ее и промолвил:

— Не родилась еще женщина прекраснее тебя.

Брюнхильд молвила:

— Мудрее было бы не доверяться женщине, ибо всегда нарушают они обещания.

Он молвил:

— Да сойдут на нас лучшие дни, чтоб мы могли насладиться счастьем.

Брюнхильд отвечает:

— Не судила судьба, чтоб мы жили вместе: я — поленица, и ношу я шлем с конунгами ратей; им прихожу я на помощь, и мне не наскучили битвы.

Сигурд отвечает:

— Больше будет пользы от нас, если будем мы вместе, и тяжелее мне терпеть горе, которое ты мне сулишь, чем рану от острой стали.

Брюнхильд отвечает:

— Я буду водить дружины латников, а ты возьмешь в жены Гудрун Гьюкадоттир.

Сигурд отвечает:

— Не обольстит меня ни одна королевна, и нет у меня двух мыслей в этом деле; и в том клянусь я богам, что на тебе я женюсь и ни на ком другом.

Она сказала то же. Сигурд поблагодарил ее за согласие и дал ей золотой перстень. И вновь обменялись они клятвами, и пошел он к своим людям и побыл он там некое время с великою честью.

XXVI. О Гьюки-конунге и сыновьях

Гьюки звался некий конунг. Королевство его было к югу от Рейна. Родилось у него трое сыновей и звали их так: Гуннар, Хёгни, Готторм. Гудрун звалась его дочь: была она прекраснейшей девой. И выдавались его сыновья над прочими королевичами всеми доблестями, красою и ростом. Постоянно бывали они в походах и совершили много славных дел. Гьюки был женат на Гримхильд-волшебнице.

Будли звался конунг; он был могущественнее, чем Гьюки; но оба были многомощны. Атли звался брат Брюнхильд; Атли был свирепый человек, большой и черноволосый, но собой сановитый и великий воитель.

Гримхильд была женщиной лютого нрава. Царство Гьюкунгов цвело пышным цветом, более всего из-за королевичей: на много они превосходили большинство людей.

Однажды говорит Гудрун девам своим, что нет ей веселья. Одна женщина спрашивает, что ее печалит. Та отвечает:

— Не к радости видим мы сны: и скорбь у нас на сердце. Разгадай же ты сон тот, раз ты о нем спросила.

Та отвечает:

— Расскажи мне сон, и не пугайся, ибо часто сны бывают к погоде.

Гудрун отвечает:

— Это не к погоде. Снилось мне, будто я вижу прекрасного сокола у себя на руке; перья его отливали золотом.

Женщина отвечает:

— Многие слышали о вашей красоте, мудрости и вежестве; посватается к тебе какой-нибудь королевич.

Гудрун отвечает:

— Ничто не казалось мне прелестнее этого сокола, и со всем богатством охотнее рассталась бы я, чем с ним.

Женщина отвечает:

— Тот, кого ты выберешь, будет добронравен, и сильно будешь ты его любить.

Гудрун отвечает:

— Обидно мне, что я не знаю, кто он такой. Нужно нам поехать к Брюнхильд; верно, она знает.

Собралась она в путь с золотом и с великою пышностью и поехала вместе с девицами своими, пока не прибыла к Брюнхильдиной палате; палата эта была изукрашена золотом и стояла на горе. И когда увидели оттуда их поезд, то доложили Брюнхильд, что едет много — в золоченых колесницах.

— Верно, это — Гудрун Гьюкадоттир: снилась она мне нынче ночью. Выйдем же к ней навстречу. Никогда не приезжали к нам женщины прекраснее этих.

Вышли навстречу и приняли их хорошо. Вступили они в тот прекрасный чертог. Палата та изнутри была расписана и богато убрана серебром; ковры постелили им под ноги, и все им услуживали. Пошли у них тут разные забавы. Гудрун была молчалива. Брюнхильд сказала:

— Почему вы не предаетесь веселью? Оставь это. Будем забавляться все вместе и говорить о могучих конунгах и великих подвигах.

— Хорошо, — говорит Гудрун. — А кто, по-твоему, был славнее всех конунгов?

Брюнхильд отвечает:

— Сыны Хамунда, Хаки и Хагбард: много славных дел совершили они в походах.

Гудрун отвечает:

— Велики были они и славны, и все-таки Сигар похитил их сестру, а потом сжег их в доме, и до сих пор они не отомщены. А почему не назвала ты братьев моих, что нынче слывут первыми среди людей?

Брюнхильд говорит:

— Есть на это надежда, но сейчас они еще мало себя показали, и знаю я одного, который во многом их превосходит. Это — Сигурд, сын Сигмунда-конунга; он еще был ребенком, когда поразил сынов Хундинга-конунга и отомстил за отца и за Эйлими, деда своего.

Гудрун молвила:

— Что замечательного в этом? Ты говоришь, что он родился после смерти своего отца? Брюнхильд отвечает:

— Мать его вышла в поле и нашла Сигмунда-конунга раненным и хотела перевязать его раны, но он сказал, что слишком уж стар для боя, и велел ей помнить, что она родит великого сына, и было то провидение мудреца. А после кончины Сигмунда-конунга уехала она к Альву-конунгу, и был Сигурд воспитан там в большом почете, и изо дня в день свершал он множество доблестных деяний, и теперь он славнейший человек на свете.

Гудрун молвила:

— С любовью ты, видно, о нем осведомлялась. Но я приехала сюда, дабы поведать тебе свои сны, что сильно меня тревожат.

Брюнхильд отвечает:

— Не огорчайся так. Живи с родичами твоими, и все будут тебя веселить.

XXVII. Сон Гудрун разгадала Брюнхильд

— Снилось мне, — сказала Гудрун, — что вышло нас много вместе из терема, и увидели мы большого оленя. Много он возвышался над всеми зверьми; шерсть его была из золота. Все мы хотели поймать оленя, но мне одной удалось; казался мне олень тот краше всего на свете. А затем застрелила ты оленя того у ног моих; стало мне это за великое горе, так что едва могла я снести. А затем дала ты мне волчонка: он забрызгал меня кровью братьев моих.

Брюнхильд отвечает:

— Я могу предсказать все, что будет. Приедет к вам Сигурд, которого я избрала себе в мужья. Гримхильд даст ему с чарами сваренного меда: и будет это всем нам к великой распре. Ты им завладеешь, но скоро потеряешь; затем возьмешь ты Атли-конунга. Лишишься ты братьев и убьешь Атли.

Гудрун отвечает:

— Великое горе мне, что я это узнала.

И вот поехали они домой к Гьюки-конунгу.

XXVIII. Сигурду сварили дурманного меду

Уехал тогда Сигурд прочь со многим тем золотом, и расстались они друзьями. Едет он на Грани со всеми своими доспехами и поклажей. Едет он, пока не приезжает к палате Гьюки-конунга. Въехал он в замок; а это увидел один из королевских людей и молвил:

— Сдается мне, что едет сюда некий бог: человек этот весь покрыт золотом; конь его много больше других коней; и дивно прекрасны его доспехи; сам он выше других людей и во всем их превосходит.

Конунг вышел с гридью своей и заговорил с человеком тем и спросил:

— Кто ты такой и как въехал ты в замок? Никто еще не дерзнул на это без дозволения моих сыновей.

Тот отвечает:

— Зовут меня Сигурдом; я — сын Сигмунда-конунга.

Гьюки-конунг молвил:

— Добро пожаловать к нам, и бери все, что пожелаешь.

И вошел Сигурд в палату, и казались там все подле него низкорослыми, и все услуживали ему, и был он там в большой чести.

Стали они ездить вместе, Сигурд и Гуннар и Хёгни, но Сигурд был впереди их во всех делах, хоть и слыли они великими людьми.

Проведала Гримхильд, как сильно Сигурд любит Брюнхильд и как часто он о ней говорит. Думает она про себя, что было бы большим счастьем, если бы он обосновался здесь и взял за себя дочку Гьюки-конунга. Видела она, что никто не может с ним сравняться; видела также, как крепко можно на него положиться, и как велико его богатство: много больше того, что когда-либо видывали люди.

Конунг обходился с ним как с родными сыновьями, а они почитали его больше, чем самих себя.

Однажды вечером, когда сидели они за шитьем, встала королева и подошла к Сигурду, и заговорила с ним и молвила:

— Радость нам оттого, что ты здесь, и всякое добро готовы мы тебе сделать. Вот прими этот рог и испей. Он принял рог и выпил. Она сказала:

— Отцом твоим станет Гьюки-конунг, а я — матерью, а братьями — Гуннар и Хёгни, и все вы побратаетесь, и не найдется никого вам равного.

Сигурду это пришлось по душе и, выпив того меду, позабыл он о Брюнхильд. И оставался он там некоторое время.

И однажды подошла Гримхильд к Гьюки-конунгу и обвила руки вокруг его шеи и молвила:

— Вот прибыл к нам величайший витязь, какой есть на свете, на него можно положиться. Отдай ему свою дочь с великим богатством и столькими землями, сколько он сам пожелает, и пусть он здесь изведает радость.

Конунг отвечает:

— Не очень пристойно предлагать своих дочерей, но лучше предложить ему, чем принять сватов от других.

И однажды вечером Гудрун подносила кубки гостям. Сигурд увидел, что она статная женщина и куртуазнее всех. Пять полугодий пробыл там Сигурд, и жили они во славе и в дружбе, и вот однажды повели конунги меж собой беседу. Гьюки-конунг молвил:

— Много добра сделал ты нам, Сигурд, и сильно ты укрепил нашу державу.

Гуннар молвил:

— Все мы готовы сделать, чтобы ты здесь подольше остался: и земли и сестру нашу сами тебе предлагаем, а другой не получит ее, хоть бы и просил.

Сигурд отвечает:

— Спасибо вам за честь, и я не отказываюсь.

Тут они побратались и поклялись быть, словно родные братья[189]. Вот справили знатный пир, и длился он много дней; выпил Сигурд с Гудрун свадебную чару. Можно было видеть там всякие забавы, и угощение было день ото дня все лучше.

Стали они тогда ходить в далекие походы и творить многие славные дела, убили множество королевичей, и никто не совершил столько подвигов, сколько они. Вернулись они домой с большой добычей. Сигурд дал Гудрун вкусить от сердца Фафнира, и стала она с тех пор много злее и умнее. Сын их был назван Сигмундом. И однажды пошла Гримхильд к Гуннару, сыну своему, и молвила:

— Ваша держава цветет пышным цветом, кроме только одного, что нет у вас жены. Посватайтесь к Брюнхильд. Это — достойнейший брак; и пусть Сигурд поедет вместе с вами.

Гуннар отвечает:

— Она всем ведомая красавица, и я не прочь посвататься, — и сказал он об этом отцу своему и братьям и Сигурду, и все они согласились.

XXIX. Сигурд проскакал сквозь полымя к Брюнхильд Будладоттир

С умом снаряжаются они в поход и едут по горам и долам к Будли-конунгу, сватать невесту. Он дал согласие, если она не откажет, и сказал, что она горделива и что возьмет ее лишь тот, кого она захочет.

Едут они тогда к Хлюмдалир. Хеймир принимает их хорошо, и говорит ему Гуннар, зачем они прибыли. Хеймир сказал, что ей принадлежит выбор, за кого ей пойти. Он поведал, что палата ее недалеко оттуда, и возвестил, что лишь за того она пойдет, кто проскачет сквозь огонь горючий, разведенный вокруг палаты. Они разыскали палату ту и огонь тот и увидели там ограду, украшенную золотом, а крутом полыхало пламя. Гуннар ехал на Готи, а Хёгни на Хёлькви. Гуннар погнал коня к огню тому, но конь уперся. Сигурд молвил:

— Отчего ты остановился, Гуннар?

Тот отвечает:

— Не хочет лошадь та прыгать через огонь, — и просит он Сигурда одолжить ему Грани.

— Нет к тому препоны, — говорит Сигурд.

Вот подъехал Гуннар к огню, но Грани не хочет идти дальше. Не может Гуннар проехать через тот огонь. И вот поменялись они обличиями, как научила Гримхильд их обоих, Сигурда и Гуннара.

И тут скачет Сигурд, а в руке у него Грам, и золотые шпоры — на ногах. Грани прыгнул прямо в огонь, едва почуял знакомые шпоры. Тут поднялся гром великий, и огонь зашипел, и земля затряслась, пламя взмыло до неба. Никто до него не посмел этого сделать, а ему казалось, точно едет он сквозь густую мглу.

Тогда огонь погас, и он пошел в палату, как поется в песне:

А когда Сигурд проехал сквозь полымя, увидел он там некий прекрасный дом; а в доме сидела Брюнхильд. Она спросила, кто этот муж; а он назвался Гуннаром Гьюкасоном, «и назначена ты мне в жены (если я перескочу через твое полымя) с соизволения отца твоего и пестуна и с вашего согласия».

— Не знаю я, право, что мне на это ответить.

Сигурд стоял во весь рост в покое том и опирался на рукоять меча и молвил Брюнхильд:

— Дам я за тебя большое вено в золоте и славных сокровищах.

Она отвечает со своего престола, как лебедь с волны; и в руке у нее — меч, а на голове — шлем, и сама она — в броне.

— Гуннар, — говорит она, — не говори со мною так, если ты не сильнее всех людей; и должен бы убить тех, что ко мне сватались, если хватит у тебя духа. Сражалась я в битве вместе с русским конунгом и окрасились доспехи наши людской кровью, и этого жаждем мы вновь.

Он отвечает:

— Много подвигов вы совершили. Но вспомните теперь о своем обете, что если будет пройден этот огонь, пойдете вы за того человека, кому это удастся.

Видит она тут, что правилен его ответ и верен довод в этом деле, встает и принимает его радушно. Оставался он там три ночи, и спали они на одной постели. Он берет меч Грам и кладет его обнаженным между собой и ею. Она спрашивает, почему он так поступает. Он отвечает, что так суждено ему справить свадьбу со своею женой или же принять смерть. В ту пору взял он у нее перстень тот, который подарил ей прежде, и дал ей другой из наследия Фафнира.

После этого поехал он обратно через тот же огонь к своим товарищам, и снова поменялись они обличиями, а потом поехали в Хлюмдалир и рассказали, как было дело.

В тот же самый день поехала Брюнхильд домой, к пестуну своему и доверила ему, что пришел к ней конунг — «и проскакал сквозь мое полымя и сказал, что приехал на мне жениться и назвался Гуннаром; а я говорю, что это мог совершить один только Сигурд, которому дала я клятву на горе той, и он — мой первый муж». Хеймир сказал, что другого исхода нет. Брюнхильд молвила:

— Дочь моя от Сигурда, Аслауг, пусть воспитывается здесь у тебя.

Едут тогда конунги домой; а Брюнхильд отправилась к отцу свому. Гримхильд принимает их радушно и благодарит Сигурда за помощь. Вот приготовили пир, и съехалось туда множество гостей. Прибыл Будли-конунг с дочерью и сыном Атли, и длился тот пир много дней. А когда кончился пир, вспомнил тут Сигурд о всех клятвах, которыми обменялся он с Брюнхильд, но не подал виду. Брюнхильд и Гуннар сидели рядом в веселии и пили доброе вино.

XXX. Спор королев тех, Брюнхильд и Гудрун

В некий день, когда поехали они обе на реку купаться, зашла тут Брюнхильд дальше в воду. Гудрун спросила, как ей это удалось. Брюнхильд говорит:

— Почему мне в этом равняться с тобою, если ни в чем ином мы не равны. Думается мне, что отец мой могущественнее твоего, и муж совершил много подвигов и проехал сквозь огонь горючий, а твой мужик был рабом у Хьяльпрека-конунга,

Гудрун отвечает во гневе:

— Умнее бы ты была, если бы молчала, чем порочить мужа моего. Все люди говорят, что не бывало на свете людей подобных ему ни в одном деле. А тебе и вовсе не пристало его чернить, потому что он первый тебя познал; это он убил Фафнира и проехал сквозь полымя то (а ты думала, что это Гуннар-конунг) и спал он с тобой и снял с руки у тебя перстень тот Андваранаут, — и можешь его, если хочешь узнать.

Тут видит Брюнхильд перстень и узнает его… и тут побледнела она, словно мертвая. Пошла Брюнхильд домой и весь вечер не проронила ни слова. А когда Сигурд лег в постель, спросила Гудрун:

— Почему так печальна Брюнхильд?

Сигурд отвечает:

— Не знаю я точно, но сдается мне, что вскоре мы больше узнаем.

Гудрун молвила:

— Почему не радуется она богатству и счастью и похвалам всех людей, и тому, что получила мужа по своей воле.

Сигурд молвил:

— А разве она не сказала, что владеет мужем, отменнейшим из всех, кроме того, за которого бы она охотнее всего вышла?

Гудрун отвечает:

— Завтра утром я спрошу, за кого она пошла бы охотнее всего.

Сигурд отвечает:

— Это я тебе запрещаю, и раскаешься ты, если спросишь.

А наутро сидели они в тереме, и Брюнхильд была молчалива.

Тогда молвила Гудрун:

— Развеселись, Брюнхильд! Сердишься ты за наш вчерашний разговор, или что другое тебя печалит?

Брюнхильд отвечает:

— Одна лишь злоба в тебе говорит, и свирепое у тебя сердце.

— Не суди так, — говорит Гудрун, — а лучше скажи, что у тебя на душе.

Брюнхильд отвечает:

— Одно только скажу тебе: лучше было бы, если бы ты знала, что приличествует знатным женам; и хорошо тогда наслаждаться благом, когда все вершится по вашей воле.

Гудрун отвечает:

— В чем ты нас упрекаешь? Мы не сделали вам никакого зла.

Брюнхильд отвечает:

— Заплатишь ты за то, что Сигурд — твой муж; и не потерплю я, чтобы ты владела им и золотом тем великим.

Гудрун отвечает:

— Не знала я о вашей тайности, и властен был отец мой избрать мне мужа, не спросясь у тебя.

Брюнхильд отвечает:

— Не было у нас никакой тайности, а дали мы друг другу клятву; и вы знаете, что обманули меня, и будет за это месть.

Гудрун отвечает:

— Лучшего мужа ты добыла, чем тебе подобает; но нелегко будет унять твою гордыню, и многие от нее потерпят.

— Была бы я довольна, — говорит Брюнхильд, — если бы муж твой не был лучше моего.

Гудрун отвечает:

— Так хорош твой муж, что неизвестно, кто из двоих больший конунг, и довольно у тебя земли и богатства.

Брюнхильд отвечает:

— Сигурд убил Фафнира, а это дороже стоит, чем вся держава Гуннара-конунга, как в песне поется:

Гудрун отвечает:

— Грани не захотел идти в огонь под Гуннаром-конунгом; а сам он не боялся, и нельзя обвинить его в робости.

Брюнхильд отвечает:

— Не скрою, что не желаю я Гримхильд добра.

Гудрун отвечает:

— Не поноси ее, потому что она обходится с тобой как с родной дочерью.

Брюнхильд отвечает:

— Она — виновница всей скорби, что меня гложет; она поднесла Сигурду коварную брагу, так что позабыл он даже имя мое.

Гудрун отвечает:

— Много недобрых слов говоришь ты, и великая это ложь.

Брюнхильд отвечает:

— Наслаждайтесь же с Сигурдом так, будто вы меня не обманули. Брак ваш — нечестен, и да будет с вами, как я замыслила.

Гудрун отвечает:

— Слаще мне будет, чем тебе угодно, и никто не добьется того, чтобы хоть раз кто-нибудь полюбился ему больше меня.

Брюнхильд отвечает:

— Злобно ты говоришь, и раскаешься ты в том, что вылетает у тебя изо рта, но не будем браниться.

Гудрун говорит:

— Ты первая бросила в меня бранным словом. Теперь ты прикинулась, будто хочешь уладить дело миром, но под этим кроется злоба.

— Бросим ненужную болтовню, — говорит Брюнхильд. — Долго я молчала об обиде, что жила у меня в груди; но люблю я только твоего брата… и давай говорить о другом.

Гудрун отвечает:

— Много дальше идут твои мысли.

И стряслось великое горе от того, что поехали они на реку и узнала Брюнхильд перстень тот, и случилась у них эта распря.

XXXI. Разрослось горе Брюнхильд

После того ложится Брюнхильд в постель, и доходит весть до Гуннара-конунга, что Брюнхильд хворает. Он едет к ней и спрашивает, что с ней приключилось, но она не отвечает ни слова и лежит словно мертвая. А когда он стал спрашивать настойчиво, она ответила:

— Что сделал ты с перстнем тем, что я дала тебе, а сама получила от Будли-конунга при последнем расставании? Вы, Гьюкунги, пришли к нему и грозили войной и огнем, если вам меня не отдадут. В ту пору позвал меня отец на беседу и спросил, кого я выберу из тех, что прибыли; а я хотела оборонять землю и быть воеводой над третью дружины. Он же велел мне выбирать; либо выйти за того, кого он назначит, либо лишиться всего имения и его приязни. Говорил он, что больше будет мне пользы от любви его, чем от гнева. Тут я стала размышлять про себя, должна ли я исполнить его волю или убить многих мужей. Решила я, что не в силах бороться с отцом, и кончилось тем, что обрекла я себя тому, кто прискачет на коне том Грани с наследием Фафнира и проедет сквозь полымя мое и убьет тех людей, которых я назначу. И вот никто не посмел проехать, кроме Сигурда одного. Он проскакал сквозь огонь, потому что хватило у него мужества. Это он убил змея, и Регина, и пятерых конунгов, а не ты, Гуннар, что побледнел, как труп: не конунг ты и не витязь. Я же дала зарок у отца моего в доме, что полюблю лишь того, кто всех славнее, а это — Сигурд. А теперь я — клятвопреступница, потому что не с ним я живу; и за это замыслила я твою смерть и должна я отплатить Гримхильд за зло: нет женщины бессердечнее ее и злее.

Гуннар отвечает так, что никто не слышал:

— Много остудных слов ты молвила, и злобная же ты женщина, если порочишь ту, что много лучше тебя: не роптала она на судьбу, как ты, не тревожила мертвых[190], никого не убила и живет похвально.

Брюнхильд отвечает:

— Я не совершала тайнодействий и дел нечестивых, не такова моя природа, но охотнее всего я убила бы тебя.

Тут она хотела убить Гуннара-конунга, но Хёгни связал ей руки. Она сказала:

— Брось думать обо мне, ибо никогда больше не увидишь ты меня веселой в своей палате: не стану я ни пить, ни играть в тавлеи, ни вести разумные речи, ни вышивать золотом по добрым тканям, ни давать вам советы.

Почитала она за величайшую обиду, что не достался ей Сигурд. Она села и так ударила по своим пальцам, что они разлетелись, и приказала запереть теремные двери, чтобы не разносились далеко горестные ее речи. И вот настала великая скорбь, и узнал об этом весь дом. Гудрун спрашивает девушек своих, почему они так невеселы и хмуры — «и что с вами деется, и отчего ходите вы, как полоумные, и какая бука вас испугала».

Отвечает ей одна челядинка, по имени Свафрлёд:

— Несчастный нынче день: палата наша полна скорби.

Тогда молвила Гудрун своей подруге:

— Вставай! Долго мы спали! Разбуди Брюнхильд, сядем за пяльцы и будем веселы.

— Не придется мне, — сказала та, — ни разбудить ее, ни говорить с нею; много дней не пила она ни вина ни меда, и постиг ее гнев богов.

Тогда молвила Гудрун Гуннару:

— Пойди к ней, — говорит она, — скажи, что огорчает нас ее горесть.

Гуннар отвечает:

— Запрещено мне к ней входить и делить с ней благо.

Все же идет Гуннар к ней и всячески старается с ней заговорить, но не получает ответа; возвращается он и встречает Хёгни и просит его посетить ее; а тот отвечал, что не хочет, но все-таки пошел и ничего от нее не добился. Разыскали тогда Сигурда и попросили зайти к ней; он ничего не ответил, и так прошел день до вечера. А на другой день, вернувшись с охоты, вошел он к Гудрун и молвил:

— Предвижу я, что не добром кончится гнев этот, и умрет Брюнхильд.

Гудрун отвечает:

— Господин мой! Великая на нее брошена порча: вот уже проспала она семь дней, и никто не посмел ее разбудить. Сигурд отвечает:

— Не спит она: великое зло замышляет она против нас.

Тогда молвила Гудрун с плачем:

— Великое будет горе — услышать о твоей смерти; лучше пойди к ней и узнай, не уляжется ли ее гордыня; дай ей золота и умягчи ее гнев.

Сигурд вышел и нашел покой незапертым. Он думал, что она спит, и стянул с нее покрывало и молвил:

— Проснись же, Брюнхильд. Солнце сияет по всему дому, и довольно спать. Отбрось печаль и предайся радости.

Она молвила:

— Что это за дерзость, что ты являешься ко мне? Никто не обошелся со мной хуже, чем ты, при этом обмане.

Сигурд спрашивает:

— Почему не говоришь ты с людьми, и что тебя огорчает?

Брюнхильд отвечает:

— Тебе я поведаю свой гнев.

Сигурд молвил:

— Околдована ты, если думаешь, что я мыслю на тебя зло. А Гуннар — твой муж, которого ты избрала.

— Нет! — говорит она. — Не проехал Гуннар к нам сквозь огонь и не принес он мне на вено убитых бойцов. Дивилась я тому человеку, что пришел ко мне в палату, и казалось мне, будто я узнаю ваши глаза, но не могла я ясно распознать из-за дымки, которая застилала мою хамингью[191].

Сигурд говорит:

— Не лучшие мы люди, чем сыны Гьюки: они убили датского конунга и великого хёвдинга, брата Будли-конунга. Брюнхильд отвечает:

— Много зла накопилось у нас против них, и не напоминай ты нам о наших горестях. Ты, Сигурд, победил змея и проехал сквозь огонь ради меня, а не сыны Гьюки-конунга.

Сигурд отвечает:

— Не был я твоим мужем, ни ты — моей женой, и заплатил за тебя вено славный конунг.

Брюнхильд отвечает:

— Никогда не смотрела я на Гуннара так, что сердце во мне веселилось, и злобствую я на него, хоть и скрываю пред другими.

— Это бесчеловечно, — сказал Сигурд, — не любить такого конунга. Но что всего больше тебя печалит? Кажется мне, что любовь для тебя дороже золота.

Брюнхильд отвечает:

— Это — самое злое мое горе, что не могу я добиться, чтобы острый меч обагрился твоею кровью.

Сигурд отвечает:

— Не говори так! Недолго осталось ждать, пока острый меч вонзится мне в сердце, и не проси ты себе худшей участи, ибо ты меня не переживешь, да и мало дней жизни осталось нам обоим.

Брюнхильд отвечает:

— Ни малой беды не сулят мне твои слова, ибо всякой радости лишили вы меня своим обманом, и не дорожу я жизнью.

Сигурд отвечает:

— Живи и люби Гуннара-конунга и меня, и все свое богатство готов я отдать, чтобы ты не умерла.

Брюнхильд отвечает:

— Не знаешь ты моего нрава. Ты выше всех людей, но ни одна женщина не так ненавистна тебе, как я.

Сигурд отвечает:

— Обратное — вернее: я люблю тебя больше себя самого, хоть я и помогал им в обмане, и теперь этого не изменишь. Но всегда с тех пор, как я опомнился, жалел я о том, что ты не стала моей женой; но я сносил это, как мог, когда бывал в королевской палате, и все же было мне любо, когда мы все сидели вместе. Может также случиться, что исполнится то, что предсказано, и незачем о том горевать.

Брюнхильд отвечает:

— Слишком поздно вздумал ты говорить, что печалит тебя мое горе; а теперь нет нам исцеления. Сигурд отвечает:

— Охотно бы я хотел, чтоб взошли мы с тобой на одно ложе, и ты стала моей женой.

Брюнхильд отвечает:

— Непристойные твои речи, и не буду я любить двух конунгов в одной палате, и прежде расстанусь я с жизнью, чем обману Гуннара-конунга. Но ты вспомни о том, как мы встретились на горе той и обменялись клятвами; а теперь они все нарушены, и не мила мне жизнь.

— Не помнил я твоего имени, — сказал Сигурд, — и не узнал тебя раньше, чем ты вышла замуж, — и в этом великое горе.

Тогда молвила Брюнхильд:

— Я поклялась выйти за того, кто проскачет сквозь полымя, и эту клятву я хотела сдержать или умереть.

— Лучше женюсь я на тебе и покину Гудрун, лишь бы ты не умерла, — молвил Сигурд, и так вздымалась его грудь, что лопнули кольца брони.

— Не хочу я тебя, — сказала Брюнхильд, — и никого другого.

Сигурд пошел прочь, как поется в Сигурдовой песне:

И когда вернулся Сигурд в палату, спрашивает его Гуннар, знает ли он, в чем ее горе и вернулась ли к ней речь. Сигурд отвечал, что она может говорить. И вот идет Гуннар к ней во второй раз и спрашивает, какая нанесена ей обида и нет ли какого-либо искупления.

— Не хочу я жить, — сказала Брюнхильд, — потому что Сигурд обманул меня, а я тебя, когда ты дал ему лечь в мою постель: теперь не хочу я иметь двух мужей в одной палате. И должен теперь умереть Сигурд, или ты, или я, потому что он все рассказал Гудрун, и она меня порочит.

XXXII. Предан Сигурд

После этого выходит Брюнхильд и садится перед своим теремом и горько причитает. Говорила она, что опостылели ей и царство и господарство, раз нет у нее Сигурда. И вновь пришел к ней Гуннар. Тогда молвила Брюнхильд:

— Потеряешь ты и землю, и богатство, и жизнь, и меня, а я поеду домой к своему роду и буду жить в горести, если ты не убьешь Сигурда и сына его: не вскармливай ты у себя волчонка.

Сильно огорчился тут Гуннар и не знал, на что решиться, так как с Сигурдом был он связан клятвою, и колебался в душе своей; казалось ему тяжким позором, если уйдет от него жена. Гуннар молвил:

— Брюнхильд мне всего дороже, и славнейшая она среди женщин и лучше мне жизни лишиться, чем потерять ее любовь. И призвал он к себе Хёгни, брата своего, и молвил:

— Тяжкая передо мною задача.

Говорит он, что хочет убить Сигурда, что тот обошел его обманно.

— Завладеем мы тогда золотом и всеми землями.

Хёгни говорит:

— Не пристало нам нарушать клятву усобицей, да и сам он для нас — великий оплот: ни один властитель с нами не сравняется, пока жив гуннский этот конунг, а второго такого свояка нам не найти. И подумай о том, как хорошо нам иметь такого свояка и сестрича. И вижу я, откуда это идет: проснулась Брюнхильд, и будет нам ее совет на великий урон и бесчестие.

Гуннар отвечает:

— Это должно совершиться, и вижу я способ: подговорим Готторма, брата нашего. Он — молод и скудоумен, и непричастен он к нашим клятвам.

Хёгни говорит:

— Не по мысли мне этот совет, и если так будет, дорого мы заплатим за то, что предали такого мужа.

Гуннар говорит, что Сигурд должен умереть, — «или сам я умру».

Он просит Брюнхильд встать и ободриться. Поднялась она, но сказала, что не ляжет с нею Гуннар на одну постель, пока это дело не свершится.

Стали тогда братья совещаться. Гуннар говорит, что достоин Сигурд смерти, ибо похитил он девство Брюнхильд, — «и надо нам подговорить Готторма на это дело».

И зовут они его к себе и предлагают золото и многие земли, чтобы его разохотить. Взяли они змею и кус волчьего мяса и сварили и дали ему поесть, как сказал скальд:

И от этой снеди стал он жесток и жаден, и так разожгли его подговоры Гримхильд, что он поклялся совершить это дело: к тому же они обещали ему за это великие почести.

Сигурд и не подозревал об их заговоре, да и не мог он противостать судьбам и своей участи, и не считал он, что заслужил такую измену. Готторм вошел к Сигурду рано утром, когда тот покоился на ложе; но когда тот взглянул на него, не посмел Готторм поразить его и выбежал вон, но вернулся вторично. Взгляд Сигурда был так грозен, что редко кто смел глядеть ему в глаза. И в третий раз вошел он, и на этот раз Сигурд спал. Готторм занес меч и поразил Сигурда, так что острие вошло в перину под ним. Сигурд пробудился от раны, а Готторм бросился к дверям. Тогда схватил Сигурд меч тот Грам и метнул ему вслед, и попал меч в спину и разрубил Готторма надвое посредине; вон вылетела нижняя половина, а голова и руки упали обратно в горницу.

Гудрун спала на груди Сигурда и проснулась с несказуемой горестью, плавая в его крови, и так рыдала она с плачем и причитаниями, что поднялся Сигурд с изголовья и молвил:

— Не плачь! — сказал он. — Живы твои братья на радость тебе; а у меня сын слишком мал, чтобы оборониться от врагов своих. Но плохую уготовили они себе участь: не найдут они лучшего свояка, чтоб ходил с ними в походы, ни лучшего сестрича, если бы он вырос… А теперь свершилось то, что давно было предсказано, и чему я не верил; но никто не может одолеть судьбины. А виною тому Брюнхильд, что любит меня превыше всех людей. Но я могу в том поклясться, что не учинил Гуннар обиды и крепко держался нашей клятвы и не был я ближе к его жене, чем должно. И если бы я это знал наперед или мог бы я встать на ноги с оружьем в руках, многие лишились бы жизни прежде, нежели б я погиб, и убиты были бы эти братья, и труднее было бы им свалить меня, чем крепчайшего зубра или дикого кабана.

И тут конунг расстался с жизнью, а Гудрун еле дышала. Засмеялась Брюнхильд, услыхав ее вздохи, тогда молвил Гуннар:

— Не так ты смеешься, точно весело у тебя в корнях сердца. И почему побледнела ты с лица? Злобное ты чудовище, и сдается мне, что ты обречена на смерть. Больше всех заслужила ты, чтоб Атли-конунга убили у тебя на глазах, и тебе бы пришлось стоять над его трупом. А теперь мы будем сидеть над свояком своим, — братоубийцы.

Она отвечает:

— Никто не жалуется, что мало убитых. А Атли-конунг не боится ни угроз ваших ни гнева, и будет он жить дольше вас и тешиться большею властью.

Хёгни молвил:

— Вот исполнилось то, что предсказала Брюнхильд, и для злого дела нет искупления.

Гудрун молвила:

— Родичи мои убили моего мужа. Выступите вы теперь в поход, и когда дойдет до первой битвы, тогда увидите вы, что нету Сигурда у вас под рукой, и поймете вы, что в Сигурде была ваша удача и сила. И если бы были у него сыновья, подобные ему, опирались бы вы на его потомство и на родичей его.

И никто не мог понять, почему с плачем скорбит Брюнхильд о том, чего добивалась со смехом. Тогда молвила она:

— Снилось мне, Гуннар, будто лежу я в холодной постели, а ты скачешь прямо в руки недругам своим. И весь ваш род должен погибнуть, потому что вы — клятвопреступники. Видно, забыл ты, когда предавал его, как смешали вы кровь, Сигурд и ты; и злом отплатил ты ему за то, что он творил тебе добро и возвеличил тебя. И тогда проявилось, как блюдет он свою клятву, когда пришел он ко мне и положил между нами остроконечный меч, пропитанный ядом. Слишком скоро решились вы на расправу с ним и со мной. Когда жила я дома у отца своего и все у меня было, чего душа желала, и не думала я, что кто-нибудь из вас станет моим мужем, тогда приехали вы к нашему дворцу — три конунга. Тогда позвал Атли меня на беседу и спросил, хочу ли я выйти за того, кто скачет на Грани; непохож он был на вас, и обещала я себя в ту пору сыну Сигмунда-конунга и никому другому. Но вам не будет блага от моей смерти.

Тогда Гуннар встал и обвил руками ее шею и стал просить ее, чтобы она не умирала и наслаждалась богатством, и все прочие старались удержать ее от смерти. Но она отстранила всех, кто к ней подходил, и сказала, что напрасно отговаривать ее от того, что она задумала. Тогда пошел Гуннар к Хёгни и спросил у него совета и велел ему пойти и разведать, не может ли он смягчить ее душу, и сказал, что крайняя настала нужда усыпить ее скорбь, пока она не пройдет. Хёгни отвечает:

— Пусть никто не удерживает ее от смерти, потому что не была она на радость ни нам ни другим с тех пор, как прибыла сюда.

Тогда приказала она принести много злата и велела собраться всем, кто хочет получить дар; затем взяла она меч и вонзила его в себя и опустилась на подушки и молвила:

— Пусть возьмет от золота всякий, кто хочет. Все молчали.

Брюнхильд сказала:

— Берите золото и пользуйтесь на благо.

И еще молвила Брюнхильд Гуннару:

— Теперь скажу я тебе в недолгий час все, что сбудется впредь. Скоро помиритесь вы с Гудрун с помощью Гримхильд-волшебницы. Дочь Гудрун и Сигурда будет названа Сванхильд и будет она прекраснее всех женщин на свете. Выдана будет Гудрун за Атли против воли. Ты захочешь взять за себя Оддрун, но Атли наложит запрет. Тогда будете вы тайно сходиться, и будет она тебя любить. Атли обманет тебя и засадит в змеиный замок. А после погибнет Атли и сыновья его: Гудрун убьет их. А после высокие волны вынесут ее к замку Йонакра-конунга; там родит она славных сынов. Сванхильд пошлют в чужую землю и отдадут ее за Ёрмунрека-конунга; на гибель ей будут советы Бикки. И вот погибнет весь ваш род, и постигнут Гудрун великие скорби.

XXXIII. Просьба Брюнхильд

— Прошу я тебя, Гуннар, последнею просьбой: прикажи воздвигнуть большой костер на ровном поле для всех нас — для меня и для Сигурда, и для тех, что вместе с ним были убиты. Вели устлать его тканью, обагренной человеческой кровью, и сжечь меня рядом с гуннским конунгом, а по другую сторону — моих людей (двоих в головах, двоих в ногах) и двух соколов; так будет все по обряду. Положите между нами обнаженный меч как тогда, когда мы вошли на одно ложе и назвались именем супругов, и не упадет ему тогда дверь на пятки[193], если я за ним последую, и не жалкая будет у нас дружина, если пойдут за нами пять служанок и восемь слуг, что отец мой дал мне, да еще сожжены будут те, кто убит вместе с Сигурдом. Больше хотела бы я сказать, если бы не была ранена; но теперь рана прорвалась и вскрылась. Сказала я истину.

Снарядили тут тело Сигурда по старинному обычаю и воздвигли высокий костер, а когда он слегка разгорелся, возложили на него тела Сигурда Фафниробойцы и сына его трехлетнего, которого Брюнхильд велела убить, и Готторма. Когда же запылал костер сверху донизу, взошла на него Брюнхильд и сказала своим девушкам, чтобы они взяли золото то, что она им подарила. И тут умерла Брюнхильд и сгорела вместе с Сигурдом, и так завершился их век.

XXXIV. Уход Гудрун

Ныне говорит всякий, кто это сказание слышит, что нет такого человека в мире и никогда не родится больше такой человек, каким был Сигурд во всех делах, и имя его никогда не забудется ни в немецком языке ни в северных странах, пока свет стоит.

Сказывают так, что однажды Гудрун, сидя в тереме своем, говорила:

— Краше была наша жизнь, когда жила я за Сигурдом. Так возвышался он надо всеми людьми, как золото над железом или порей над прочим зельем или олень над прочим зверьем, пока братья мои не позавидовали, что муж мой лучше всех. Не могут они уснуть с тех пор, как убили его. Громко заржал Грани, когда увидал рану своего ленного государя; заговорила я с ним, как с человеком, а он опустил голову до земли и знал, что погиб Сигурд[194].

После этого ушла Гудрун в леса и слышала повсюду вокруг себя волчий вой и рада была бы умереть. Шла Гудрун, пока не дошла до палат Хальва-конунга и прожила там у Торы Хаконардоттир в Дании семь полугодий и была там дорогой гостьей и сидела за пяльцами и вышивала на них многие и великие подвиги и чудные игры, что приняты были в те времена, мечи и брони и все королевские доспехи, струги Сигмунда-конунга, как скользят они вдоль берега; и еще вышивала она, как сразились Сигар и Сиггейр на юге у Фюнена. Таковы были их забавы, и несколько позабыла Гудрун о своем горе.

Прослышала Гримхильд о том, где поселилась Гудрун. Зовет она на беседу своих сыновей и спрашивает, как хотят они возместить Гудрун утрату сына и мужа, и говорит, что это неизбежно. Гуннар ответил, что согласен дать ей золота в искупление ее горести. Послал он за друзьями своими, и справили они коней своих, шлемы, щиты, мечи и брони и всякую ратную сбрую, и поход этот был снаряжен с величайшею роскошью, и ни один витязь покрупнее не остался дома; кони их были в бронях, и у каждого рыцаря был либо золоченый шлем, либо шлифованный. Гримхильд собралась в дорогу вместе с ними и сказала, что тогда только дело их будет полностью сделано, когда Гудрун выйдет замуж. Ехало с ними всего человек пятьсот; и захватили они с собою знатных людей: там были Вальдимар Датский и Эймод и Ярицлейв[195]. Вошли они в палату Хальва-конунга; были там лангобарды, франки и саксы, они приехали в полном вооружении, а поверх него накинуты были красные шубы, как в песне поется:

(Вторая песнь о Гудрун, 20)

Предлагали они сестре своей дорогие дары и ласково с ней говорили, но она не верила никому из них. А затем поднесла ей Гримхильд волшебного питья, а она не могла отказаться и, выпив, обо всем позабыла: это питье было сварено из земной тяги и морской воды и жертвенной крови, и на роге том были начертаны всевозможные руны, окрашенные кровью, как здесь говорится:

(Вторая песнь о Гудрун, 23)

(Вторая песнь о Гудрун, 24)

И когда желание их исполнилось, пошло у них великое веселье. Тогда молвила Гримхильд, придя к Гудрун:

— Благо тебе, дочка! Я даю тебе золото и разные сокровища в твое владение после смерти отца, драгоценные кольца и ткани гуннских дев, самые роскошные, в виру за мужа. Теперь ты должна выйти за Атли-конунга Могучего; тогда будешь ты владеть его богатством. И не отрекайся от родичей своих ради мужа, а лучше сделай по нашей просьбе.

Гудрун отвечает:

— Никогда не выйду я за Атли-конунга, и не пристало нам вместе продолжать род.

Гримхильд отвечает:

— Не должна ты думать о ненависти, и если будут у тебя сыновья, поступай так, будто живы Сигурд и Сигмунд. Гудрун говорит:

— Не могу я его забыть; он был всех лучше.

Гримхильд говорит:

— За этого конунга суждено тебе выйти; иначе тебе ни за кого не выйти.

Гудрун говорит:

— Не навязывайте мне этого конунга, ибо одно зло случится от этого для нашего рода, и жестоко расправится он с твоими сынами, и постигнет его за это свирепая месть.

Гримхильд не по душе пришлись ее ответы, и сказала она:

— Сделай, как мы хотим, и получишь ты за это великие почести и нашу дружбу и уделы те, что зовутся Винбьёрг и Валбьёрг.

Ее слова так почиталось, что нельзя было ослушаться. Гудрун молвила:

— Пусть будет так, хоть и нет на то моей воли, и мало тут будет на радость, а больше на горе.

Затем сели они на коней, а жен усадили на колесницы, и ехали так четыре дня на лошадях, а четыре — в ладьях, а третьи четыре — по большой дороге, пока не доехали до высоких палат. Навстречу ей вышло много народа и устроили там славный пир, как заранее было условлено между ними, и пировали там с великою честью и пышностью. И на том пиру выпил Атли с Гудрун свадебную чару, но никогда сердце ее не радовалось ему и не в любви жила она с мужем.

XXXV. Гудрун нарезала руны

И вот сказывают, что однажды ночью, пробудившись от сна, заговорил Атли с Гудрун:

— Приснилось мне, — сказал он, — что ты пронзила меня мечом.

Гудрун разгадала сон тот и сказала, что сон — к огню, если снится железо, — «и еще к тому, что суетно мнишь ты себя выше всех».

Атли молвил:

— И еще снилось мне, будто выросли две тростинки, а я не хотел их ломать; но потом были они вырваны с корнем, и окрашены кровью, и поданы в палату, и даны мне в пищу. И еще снилось мне, будто с руки у меня слетело два сокола, и были они без добычи и полетели к Хель; привиделось мне, будто их сердца были обмазаны медом и я их ел. А затем мне казалось, точно два красивых щенка лежат передо мною и громко лают, а я ем их мясо против воли.

— Нехорошие это сны; но они исполнятся: сыновья твои обречены на смерть, и великие тяготы падут на нас.

— И еще снилось мне, — говорит он, — что я лежу на одре и смерть моя решена.

И так тянется их жизнь, живут они несогласно.

Вот размышляет Атли-конунг, куда могло деться то великое золото, которым владел Сигурд; а знают об этом Гуннар-конунг и его братья. Атли был великий властелин и могучий, мудрый и многодружинный. Вот держит он совет со своими людьми, как ему быть. Знает он, что у Гуннара так много добра, что ни один человек не может с ним равняться. И вот решает он послать людей к тем братьям и позвать их на пир и всячески их почтить; послали мужа того, что звался Винги.

Знает королева та об их тайных речах, и сдается ей, что ковы куются против ее братьев. Гудрун нарезала руны, а потом взяла золотой перстень и обмотала волчьим волосом и отдала его в руки посланцам королевским.

Тогда поехали они по слову конунга, и прежде чем вышли они на берег, заметил Винги руны те и перечертил их на иной лад, будто Гудрун побуждает их рунами теми, чтоб они приехали ее навестить. Затем пришли они в палату Гуннара-конунга, и приняли их хорошо и зажгли для них большие огни; и стали они в веселье пить отменнейшее питье.

Тогда молвил Винги:

— Атли-конунг прислал меня сюда, и хочет он, чтобы вы прибыли к нему с великою честью и приняли бы от него великую честь — щиты и шеломы, мечи и брони, золото и добрые ткани, лошадей и людей и обширные лены, и даст он вам все лучшее, что есть в его землях.

Тогда покачал Гуннар головой и спросил у Хёгни:

— Что думать нам об этом посольстве? Он сулит нам большие богатства; а я не знаю ни одного конунга, у которого было бы столько золота, сколько есть у нас, раз мы владеем всем золотом тем, что лежало на Гнитахейде; и есть у нас большие коморы, полные золота и отменного оружия и всякого рода ратных доспехов. Знаю я, что конь мой лучше всех, меч острее всех, казна богаче всех.

Хёгни отвечает:

— Дивлюсь я его посольству, ибо редко он так поступал; и неразумно, быть может, ехать к нему в гости. И еще я дивлюсь, потому что, глядючи на сокровища те, что послал нам Атли-конунг, заметил я волчий волос, обернутый вокруг одного перстня; и может статься, Гудрун думает, что волчью мысль таит он против нас, и не хочет она, чтобы мы ехали.

Тут Винги показывает ему те руны, говоря, будто их прислала Гудрун. И вот пошла вся челядь спать, и осталось их за столом немного. Тогда подошла жена Хёгни, что звалась Костберою, красивейшая из женщин, и взглянула на руны те. Супруга Гуннара звалась Глаумвёр, отменная жена. Они обе разливали мед. Конунги сильно захмелели; подметил это Винги и молвил:

— Нечего скрывать, что Атли-конунг отяжелел очень и состарился очень и не может оборонять свое царство, а сыновья его малы и ни на что не пригодны. И хочет он теперь передать вам власть над своею землею, пока они так молоды, и считает, что вы лучше всех управитесь.

И вот по двум причинам, потому что Гуннар сильно захмелел, и потому что предлагалось большое царство (да и не мог он одолеть судьбины), соглашается конунг приехать и говорит о том Хёгни, брату своему. Тот отвечает:

— Твое слово да будет нерушимо, и последую я за тобой; но не рад я этой поездке.

А когда люди напились вволю и разошлись на покой, стала Костбера разглядывать руны и прочитала знаки; и увидела она, что другое начертано сверху, нежели было внизу, и что спутаны руны. Все же она разобралась в них по мудрости своей; после этого легла она в постель подле мужа. А когда они пробудились, молвила она Хёгни:

— Из дому хочешь ты ехать, а это неразумно. Лучше поезжай в другой раз. И несведущ ты в рунах, если думаешь, что приглашает тебя сестра твоя. Я прочитала руны те, и дивлюсь я на такую мудрую женщину, что неладно она написала; а внизу как будто начертано, что смерть вам грозит. А приключилось тут одно из двух: либо не хватило у неё дощечки, либо другие подменили руны. А теперь выслушай мой сон.

XXXVI. Хёгни разгадал сны жены своей

— Снилось мне, будто ринулся сюда бурный поток и сорвал стропила в палате. Он отвечает:

— Часто мыслите вы дурное, а у меня не в обычае, чтобы встречать людей подозрениями, если нет к тому повода; быть может, он нас хорошо примет.

Она говорит:

— Испытаете вы на себе, что не дружбу сулит приглашение. И еще снилось мне, что ворвался сюда второй поток и грозно бурлил, и поломал все скамьи в палате, и раздробил ноги вам, двум братьям. И это что-нибудь да значит.

Он отвечает:

— Верно, то волновались нивы, а ты приняла их за воду: а когда мы ходим по ниве, часто закрывают нам ноги высокие стебли.

— Снилось мне, будто одеяло твое горит, и огонь тот полыхает над палатой.

Он отвечает:

— Хорошо мне известно, что это значит: платье наше лежит тут без призора и легко может загореться; а тебе показалось, что это — одеяло.

— Привиделось мне, будто вошел сюда медведь, — говорит она, — и разбил престол конунга и так ударял лапой, что все мы перепугались, и вскоре забрал он нас всех в пасть, так что мы не могли пошевелиться, и настал от того великий ужас.

Он отвечает:

— Разразится сильная буря, а тебе она показалась белым медведем.

— Привиделось мне, что явился сюда орел, — говорит она, — и пролетел вдоль по палате той и забрызгал кровью меня и всех нас, и недоброе это предвещает, ибо показалось мне, что это Атли-конунг обернулся орлом.

Он отвечает:

— Часто мы бьем скотину во множестве и режем много голов себе на довольство, и если приснится орел, это значит — к говядине; и не умыслил Атли зла против нас.

И на том прервали они беседу.

XXXVII. Выезд братьев тех из дому

Надо теперь сказать про Гуннара, что и с ним повторилось то же: когда они проснулись, стала Глаумвёр, жена его, рассказывать многие свои сновидения, которые, казалось ей, предвещали измену, а Гуннар во всем перечил.

— И было в одном из тех снов, что привиделось мне, будто кровавый меч внесли сюда в палату, и был ты пронзен мечом, и выли волки по обе стороны меча того.

Конунг тот отвечает:

— Малые псята захотят нас там укусить, и часто лают собаки на кровавое оружье.

Она молвила:

— И еще привиделось мне, будто вошли сюда женщины, скорбные с виду, и выбрали тебя себе в супруги; может быть, это твои дисы.

Он отвечает:

— Трудно это растолковать, и никто не может отдалить своей кончины, и нет невозможного в том, что будем мы недолговечны.

И наутро вскочили они и собрались в дорогу, но другие их удерживали. Затем сказал Гуннар человеку по имени Фьёрнир:

— Встань и дай нам напиться из больших кубков доброго вина, ибо может статься, что это будет последним нашим пиром. И пусть доберется матерый тот волк до золота, если мы умрем, и медведь тот не задумается поработать клыками.

И тут проводила их дружина с плачем. Сын Хёгни сказал:

— Счастливый вам путь и добрая удача.

Дома осталась большая часть их дружины. Поехали Солар и Сневар, сыны Хёгни, и витязь один великий, что звался Оркнинг; он был братом Беры. Народ проводил их до кораблей, и все отговаривали, но ничто не помогло. Тогда промолвила Глаумвёр:

— Винги, — сказала она, — по всему видно, что великое несчастье будет от твоего приезда, и грозными делами чреват твой путь. Он отвечает:

— Клянусь я в том, что не лгу; и обрекаю я себя высокой виселице и всем злыдням, если солгал я хоть в одном слове.

И мало он щадил себя в этих речах. Тогда молвила Бера:

— Счастливый вам путь и добрая удача.

Хёгни отвечает:

— Будьте веселы, что бы с нами ни сталось.

Тогда разлучились они, как было им суждено.

Затем принялись они грести так крепко, что киль под судном тем стерся на добрую половину. Крепко ударяли они веслами с резкой оттяжкой, так что ломались ручки и уключины, а когда вышли на берег, то не привязали они своих стругов. Затем поскакали они малое время на своих славных конях по темному бору. И вот видят они королевский тот двор, и слышат они там великий шум и лязг оружия, и видят множество людей и крепкие доспехи, что были на них. И все ворота кишели народом. Подъезжают они к замку, а он заперт. Хёгни сломал ворота, и въехали они в замок. Тогда молвил Винги:

— Лучше бы ты этого не делал; а теперь подождите вы здесь, пока отыщу я дерево, чтоб вас повесить. Ласкою заманил я вас сюда, но хитрость скрывалась под нею. Теперь уж недолго ждать, пока вы высоко повиснете.

Хёгни отвечает:

— Не поддадимся мы тебе; и не думаю я, чтобы мы отступили там, где мужи должны сражаться; и не удастся тебе нас застращать, и плохо тебе придется.

И стали его бить тупиками секир и забили насмерть.

XXXVIII. Битва в замке том и победа[197]

Вот едут они к королевской палате. Атли-конунг строит дружину для боя, и так построились полки, что двор некий оказался между ними.

— Добро пожаловать к нам, и отдайте мне золото то несметное, что мне припадает по праву, богатство то, что принадлежало прежде Сигурду, а теперь — Гудрун.

Гуннар говорит:

— Никогда не владеть тебе этим богатством, и с крепкими людьми придется вам встретиться, прежде чем мы лишимся жизни, если вы нам предлагаете бой; и может статься, что по-господски угостишь ты на этом пиру орла и волка.

— Давно я задумал добраться до вас и завладеть золотом тем, и отплатить вам за подлое дело, что убили вы доблестного вашего свояка, и теперь я отомщу за него.

Хёгни отвечает:

— Не на пользу вам долгие разговоры, и вы еще не снарядились для боя.

Тут начинается жестокая битва, и сперва сыплются стрелы. И вот доходят вести до Гудрун и, прослышав об этом, распалилась она гневом и сбросила с себя корзно. Затем вышла она из палаты и приветствовала гостей и поцеловала братьев своих и явила им любовь. И такова была последняя их беседа; молвила она тогда:

— Думалось мне, будто все я сделала, чтоб не ехали вы сюда; но никто не в силах одолеть судьбины.

И еще спросила она:

— Будет ли польза в переговорах?

Все наотрез отказались. Видит она тогда, что плохую игру сыграли с ее братьями. Надела она броню, взяла меч и сражалась вместе с родичами своими, и шла вперед, как отважнейший муж, и все говорили в один голос, что вряд ли где была оборона сильнее. Настало тут великое побоище, но сильнее всех был натиск братьев. И вот длится эта битва вплоть до полудня. Гуннар и Хёгни двигались прямо навстречу полкам Атли-конунга, и сказывают так, что все поле было затоплено кровью. Сыны Хёгни твердо шли вперед. Атли-конунг молвил:

— Была у нас дружина большая и отменная и могучие витязи; а теперь много наших погибло, и есть нам, за что отплатить вам злом: убито двенадцать витязей моих, и всего одиннадцать осталось в живых; и пусть будет передышка в сражении том.

Молвил в ту пору Атли-конунг:

— Четверо было нас, братьев; а теперь я один остался. Добился я знатного свойства и думал, что оно послужит мне к чести. Жену взял я красивую и мудрую, высокой души и твердого нрава; но не было мне прока от ее мудрости, потому что редко жили мы в мире. Теперь вы убили много моих родичей и обманом взяли мои земли и богатство и предали мою сестру, и это мне хуже всего.

Хёгни отвечает:

— Как смеешь ты говорить такие слова? Ты первый нарушил мир; ты взял женщину из моего рода и голодом загнал в Хель[198], предательски убил и забрал именье, а это не по-королевски. И смешно мне, что ты исчисляешь свои обиды, и хвала богам, что пришлось тебе плохо.

XXXIX. Хёгни взят в полон

Вот горячит Атли-конунг дружину свою для крепкого натиска. Принялись они теперь жестоко рубиться, а Гьюкунги нападали так грозно, что Атли-конунг убежал в палату и схоронился там. А битва закипела свирепая. Эта схватка прошла с большим уроном и кончилась тем, что пала вся дружина братьев, и остались они вдвоем, но еще много народа отправилось к Хель от их оружия. Тогда набросились враги на Гуннара-конунга, и по причине их многолюдства был он взят в полон и заключен в оковы. Тогда Хёгни стал сражаться один от великой своей отваги и богатырства и поразил из сильнейших витязей Атли-конунга двадцать человек. Многих он бросил в тот костер, что был разведен в палате.

Все, как один, признали, что вряд ли есть на свете муж ему равный. И все же под конец одолело его множество, и был он взят в полон. Атли-конунг молвил:

— Великое это чудо, что так много людей от него погибло. Вырежьте же у него сердце, и такова да будет его смерть.

Хёгни молвил:

— Поступай, как знаешь. Весело буду я ожидать того, что вы захотите со мною сделать, и увидишь ты, что не дрожит мое сердце, и показал я себя твердым в деле, и рад я был нести ратный искус, пока не был ранен; а теперь одолели нас раны, и можешь ты сам решить нашу участь.

Тогда молвил советник Атли-конунга:

— Вижу я лучший выход: возьмем раба того Хьялли и пощадим Хёгни. Раб этот обречен на смерть; всю жизнь он был жалок.

Услышал это раб тот и завизжал в голос и стал носиться повсюду, где только чаял найти убежище: кричал, что терпит за чужую усобицу и всех больше страдает; проклинал день, когда придется ему умереть и уйти от сытой своей жизни и от свиного стада. Его поймали и всадили в него нож: он громко запищал, почуяв лезвие. Тогда молвил Хёгни (как редко кто говорит, когда дело дойдет до испытания отваги), что дарит холопу жизнь и что не в силах он слушать этот визг; сказал, что самому ему легче вынести эту игру. Тогда раба того оставили в живых.

Вот заковали их обоих, Гуннара и Хёгни. Тогда молвил Атли-конунг Гуннару-конунгу, чтобы сказал он, где золото то, если хочет сохранить жизнь. Тот ответил:

— Прежде должен я увидеть кровавое сердце Хёгни, брата моего. И вот снова схватили они раба того и вырезали сердце и показали конунгу тому, Гуннару. Он же сказал:

— Сердце Хьялли вижу я робкого, несхожее с сердцем Хёгни хороброго, ибо сильно дрожит оно, и даже вдвое сильней, чем дрожало в груди.

Тогда пошли они по приказу Атли-конунга к Хёгни и вырезали у него сердце, и такова была его стойкость, что смеялся он, терпя эту муку, и все дивились его отваге, и с тех пор это не забылось. Они показали Гуннару сердце Хёгни; он сказал:

— Вот вижу я сердце Хёгни хороброго, несхожее с сердцем Хьялли робкого, ибо слабо оно трепещет и даже меньше, чем у него в груди. И так же ты, Атли, умрешь, как ныне мы умираем. А теперь я один знаю, где скрыто золото, и Хёгни тебе не скажет. Я колебался, пока мы живы были оба, а теперь я сам за себя решаю: лучше пусть Рейн владеет золотом тем, что заберут его гунны в свои руки.

Атли-конунг молвил:

— Уведите узника прочь! — И было это исполнено. Тут Гудрун сзывает людей и идет к Атли-конунгу.

— Да будет тебе худо, как худо сдержал ты слово, данное мне и братьям.

Тогда бросили Гуннара-конунга в змеиный загон: было там много змей, а руки у него были накрепко связаны. Гудрун послала ему арфу, а он показал свое умение и заиграл на арфе с большим искусством, ударяя по струнам пальцами ног, и играл до того сладко и отменно, что мало кто, казалось, слыхал, чтоб так и руками играли. И так долго забавлялся он этим искусством, покуда не заснули змеи те. Но одна гадюка, большая и злобная, подползла к нему и вонзила в него жало, и добралась до сердца, и тут испустил он дух с великим мужеством.

XL. Разговор Атли с Гудрун

Думал теперь Атли-конунг, что одержал великую победу, и сказал Гудрун не без насмешки и словно хвастаясь:

— Гудрун, — сказал он, — потеряла ты теперь своих братьев, и сама ты в том виновата. Она отвечает:

— Любо тебе хвалиться предо мною этим убийством; но может статься, что раскаешься ты, когда увидишь, что за этим последует: а будет это наследие долго сохраняться, но слаще не станет; и не знать тебе блага, пока я жива.

Он отвечает:

— Давай помиримся, и дам я тебе виру за братьев, золотом и драгоценностями по твоему желанию. Она отвечает:

— Долго была я неуживчивой и стояла на своем, пока жив был Хёгни; и никогда бы тебе не отплатить мне за братьев моих так, как мне бы хотелось, но часто смиряет нас, женщин, ваше могущество. Вот умерли все мои родичи, и теперь ты один надо мною властен. Принимаю я твое условие, и устроим мы большой пир: хочу я справить тризну по братьям своим да и по твоим родичам.

Стала она на словах ласкова, но иное под этим скрывалось. Он дал себя уговорить и поверил ее речам, когда она притворилась, что все принимает легко. Вот справляет Гудрун тризну по братьям, а Атли-конунг — по своим людям, и пируют они с большим великолепием. Думает Гудрун о своих невзгодах, а сама выжидает, как бы учинить конунгу великий позор. И под вечер взяла она сыновей своих от Атли-конунга, когда они играли на помосте; мальчики те удивились и спросили, чего она от них хочет. Она отвечает:

— Не спрашивайте. Умрете вы оба.

Они ответили:

— Властна ты учинить над детьми своими, что хочешь, никто не смеет запретить тебе, но стыдно тебе так поступать.

Тут она перерезала им горло. Конунг тот спросил, где его сыновья. Гудрун отвечает:

— Могу тебе сказать и повеселить твое сердце. Ты учинил нам великую обиду, умертвил моих братьев; а теперь выслушай мои слова: потерял ты сыновей своих — и вот черепа их, превращенные в чаши, и сам ты пил их кровь, с вином смешанную; а затем взяла я сердца их и поджарила на вертеле, и ты их съел.

— Свиреп твой дух, раз убила ты своих сыновей и дала мне поесть их мяса, и мало времени оставляешь ты между двумя злодействами.

Гудрун говорит:

— Хотела бы я нанести тебе великий позор, но всякого зла мало для такого конунга, как ты.

Конунг молвил:

— Так ты поступила, что люди не знают тому примера, и много безумства в такой жестокости, и заслужила ты, чтоб тебя сожгли на костре или камнями прогнали в Хель, и нашла бы ты тогда то, чего искала.

Она отвечает:

— Прибереги это для себя; а я приму другую смерть. Так говорили они друг другу многие злобные речи. После Хёгни остался сын по имени Нифлунг. Он таил великий гнев против Атли-конунга и поведал Гудрун, что хочет отомстить за отца. Она обрадовалась, и стали они совещаться. Она сказала, что большая была бы удача, если бы это свершилось.

И под вечер конунг напился и отошел ко сну. А когда он започивал, вошли к нему Гудрун и сын Хёгни. Гудрун взяла меч и пронзила грудь Атли-конунга: так учинили они вдвоем, она и сын Хёгни. Атли-конунг пробудился раненый и молвил:

— Тут уж не нужно ни перевязок, ни ухода. Но кто совершил надо мной это злодейство?

Гудрун говорит:

— Есть тут доля моей вины, да еще сына Хёгни. Атли-конунг молвил:

— Негоже тебе так поступать, хоть и есть за мной кое-какая вина; ведь все же была ты выдана за меня с согласия рода, и дал я за тебя вено, тридцать добрых рыцарей и столько же дев и много другого люда, а тебе все казалось, что мало тебя почтили, раз не можешь ты сама государить над всеми владениями Будли-конунга, и часто доводила ты свекровь свою до слез.

Гудрун молвила:

— Много ты наговорил неправды: никогда я об этом не думала. Но часто бывала я неприветлива, и не мало тут твоей вины. Не раз бывали на дворе твоем побоища, и бились между собой родные и присные и враждовали друг с другом. Куда лучше жилось нам, когда была я за Сигурдом: убивали мы конунгов и владели их добром и давали защиту всем, кто просил. И хёвдинги приходили к нам на поклон и, кто хотел, того мы обогащали. Затем потеряла я его, но не так еще тяжко было называться вдовою: хуже всего, что тебе я досталась, после того как владела я славнейшим конунгом. Ведь ни разу не вернулся ты с войны непобежденным.

Атли-конунг отвечает:

— Неправда это! Но от таких речей не будет лучше ни мне ни тебе, и оба мы пострадаем. Теперь же поступи со мною, как подобает, и вели обрядить тело мое с честью.

Она говорит:

— Это я сделаю: велю вырыть тебе почетную могилу и вытесать из камня пристойную гробницу и завернуть тебя в роскошные ткани и приготовить все, что подобает.

После этого он умер, а она сделала, как обещала; а затем приказала зажечь палату. А когда гридь проснулась со страхом, то не захотели люди терпеть ожогов и поубивали себя сами и так погибли. И завершился век Атли-конунга и всех гридней его. Гудрун тоже не хотела жить после таких деяний, но еще не настал ее последний день.

Сказывают люди, что Вёльсунги и Гьюкунги были прегордыми и властными вождями, и то же находим мы во всех старинных песнях. И завершилась, таким образом, эта усобица на давних этих деяниях.

XLI. О Гудрун

Гудрун родила от Сигурда дочь по имени Сванхильд; была она всех женщин краше, и глаза у нее были блестящие, как у отца, так что редко кто осмеливался заглянуть ей под брови. Возвышалась она красою своею над прочими женами, как солнце над прочими звездами.

Однажды Гудрун пошла к морю и набрала камней за пазуху, и вошла в море, и хотела утопиться. Тогда подняли ее высокие волны и понесли по морю, и поплыла она с их помощью, пока не прибыла к замку Йонакра-конунга. Он был могучий король и многодружинный. Взял он за себя Гудрун. Дети их были: Хамдир, Сёрли и Эрп. Там воспитали и Сванхильд.

XLII. Выдана Сванхильд и растоптана конскими копытами насмерть

Ёрмунреком звался некий конунг. Был он могучим конунгом в те времена. Сын его звался Рандвер. Конунг позвал сына на беседу и молвил:

— Ты поедешь послом от меня к Йонакру-конунгу, а с тобой мой советник, что зовется Бикки. Воспитывается там Сванхильд, дочь Сигурда Фафниробойцы: известно мне, что она красивейшая девушка под вселенским солнцем. На ней хочу я жениться, и ты посватаешь ее для меня.

Тот говорит:

— Долг велит, государь, справить ваше посольство.

Тут приказывает он снарядить их в поход, как подобает. Вот едут они, пока не прибывают к Йонакру-конунгу, видят Сванхильд и восхищаются ее лепотою. Рандвер зовет конунга на беседу и говорит:

— Ёрмунрек-конунг хочет с вами породниться. Прослышал он о Сванхильд и намерен избрать ее себе в жены, и невероятно, чтоб удалось ей выйти за более могущественного мужа.

Конунг ответил, что это — достойный брак — «и Ёрмунрек весьма прославлен».

Гудрун говорит:

— Ненадежное дело — доверять счастью: может оно разбиться.

Но с согласия короля и всех, кого дело касалось, сладилось это сватовство, и взошла Сванхильд на корабль с подобающей челядью и села на корме подле королевича. Тогда молвил Бикки Рандверу:

— Разумнее было бы, чтоб у вас была такая пригожая жена, а не у такого старца.

Тому это пришлось по душе, и он заговорил с нею ласково, а она ему отвечала. Прибыли они в свою землю и предстали перед конунгом. Бикки молвил:

— Подобает тебе знать, государь, как обстоит дело, хотя и нелегко мне это высказать; а идет тут речь об измене, что учинил сын твой: добился он от Сванхильд полной любви, и она — его полюбовница, и ты не оставляй этого безнаказанным.

Много дурных советов давал он ему и прежде, но этот всех злее его укусил. Конунг слушался многих его злых советов: он не мог сдержать гнева и приказал Рандвера схватить и вздернуть на виселицу. А когда его привели к виселице, взял он сокола и выщипал у него все перья и сказал, чтобы сокола того показали отцу. А когда конунг тот увидел сокола, молвил:

— Ясно, что он хотел мне этим показать: я де так же лишился всяческой чести, как сокол тот перьев, — и приказал снять его с виселицы. Но Бикки между тем устроил так, что он уже был мертв. И снова заговорил Бикки:

— Ни на кого ты не должен гневаться больше, чем на Сванхильд: повели предать ее позорной смерти.

Конунг ответил:

— Этот совет мы примем.

Тогда положили ее связанную под городские ворота и погнали на нее коней. Но когда она раскрыла глаза, то не посмели кони се растоптать. И Бикки, увидевши это, сказал, что нужно набросить ей на голову мешок, и так было сделано, и лишилась она жизни.

XLIII. Гудрун подстрекает сыновей своих к мести за Сванхильд

Вот прослышала Гудрун о кончине Сванхильд и молвила сыновьям:

— Что сидите вы мирно и болтаете весело, когда Ёрмунрек убил вашу сестру и раздавил под копытами коней с великим бесчестием? Нет в вас духа Гуннара и Хёгни; отомстили бы они за свою сестру. Хамдир отвечает:

— Не очень ты хвалила Гуннара и Хёгни, когда они убили Сигурда, и была ты обагрена его кровью; и плоха была твоя месть за братьев, когда убила ты своих сыновей. Но лучше нам всем вместе убить Ёрмунрека-конунга, чем сносить тяжкую укоризну, которой ты нас подстрекаешь.

Смеясь, вышла Гудрун и принесла им напиться из больших кубков, а затем дала им брони большие и крепкие и прочную бранную сбрую.

Тогда молвил Хамдир:

— Здесь мы простимся навеки; а ты услышишь о нас и справишь тризну по нас и по Сванхильд.

После этого ускакали они; а Гудрун пошла в горницу, подавленная горем, и молвила:

— За тремя мужьями была я. За первым — за Сигурдом Фафниробойцей, но он был предательски убит, и это мое тягчайшее горе. После выдали меня за Атли-конунга, но так озлобилось сердце мое против него, что в горе убила я своих сыновей. Тогда пошла я к морю тому, но вынесло меня на берег волнами, и вышла я тогда за этого конунга. Затем выдала я Сванхильд в чужую землю с великим богатством, и после убийства Сигурда больнее всего мне та обида, что была она растоптана конскими копытами. И горько мне было, когда бросили Гуннара в змеиный загон; и тяжко — когда у Хёгни вырезали сердце. И лучше было бы, если бы пришел за мной Сигурд и увел бы меня к себе. Не осталось здесь теперь ни сына, ни дочки, чтоб меня утешить. Помнишь ли, Сигурд, наше слово, когда мы с тобою всходили на ложе, что придешь ты за мною и из Хель прискачешь?

И на том кончается ее заплачка.

XLIV. О сынах Гудрун глава

Нужно теперь сказать про сыновей Гудрун, что она так справила их доспехи, чтобы не пробивало их железо, и запретила им метать камни и другие тяжести, и сказала, что на горе им будет, если ослушаются. А когда выехали они на дорогу, то встретили Эрпа, брата своего, и спросили, как собирается он им помочь. Он отвечает:

— Как рука руке или нога ноге.

Им показалось, что это неправда, и они убили его. Затем поехали они своей дорогой, и немного времени прошло, как оступился Хамдир и удержался рукою и молвил:

— Правду, пожалуй, молвил Эрп: упал бы я теперь, если бы не подперся рукою той.

Немного погодя оступился Сёрли, но уперся одной ногой в землю и удержался на них и молвил:

— Упал бы я теперь, если бы не уперся обеими ногами, — и признали они, что неправо поступили с Эрпом, братом своим.

Вот поехали они дальше, пока не прибыли к Ёрмунреку-конунгу и ворвались к нему и тотчас на него напали: отрубил ему Хамдир обе руки, а Сёрли — обе ноги. Тогда молвил Хамдир:

— Отскочила бы и готова та, если бы Эрп был жив, брат наш, которого убили мы на дороге; и поздно мы это уразумели. Так и в песне поется:

(Хадмисдол, 26)[199]

И в том преступили они приказ матери своей, что бросались камнями. Тогда ринулись на них люди, а они защищались хорошо и храбро и многих перебили. Не брало их железо.

Тогда явился некий муж, высокий и могучий и кривой на один глаз:

— Не умные же вы люди, раз не можете этих двоих предать смерти.

Конунг тот отвечает:

— Посоветуй, если можешь.

Тот молвил:

— Загоните их камнями в Хель.

Так было сделано, и со всех сторон полетели в них камни, и тут постигла их смерть.