Королевский двор Франции в эпоху Возрождения

Генрих III вошел в историю как трагический, шекспировский король, с противоречивым характером, многочисленными мифами вокруг своей фигуры. Вся его жизнь и даже смерть напоминали сцены из грандиозного политического спектакля. Все серьезные биографы Генриха III, тем не менее, признавали и признают его вкус к ремеслу короля, умение вести государственные дела, его законодательные инициативы, опередившие время. Он был способен выходить из сложных политических ситуаций, будучи слабой стороной в конфликте; мог воевать и брать на себя командование войсками, если требовали обстоятельства; наконец, демонстрировал показательную изысканность и обходительность при своем дворе, являя также пример эталонного церемониального монарха[767]. Долгое время считалось, что европейские государи подражали только двору Людовика XIV, но недавние публикации отчетов посла итальянского графского двора Пико делла Мирандола 1580 и 1586 гг., Серторио Лоски, равно как подробнейшие описания французского двора английскими дипломатами в 1584–1585 гг., говорят о том, что организация и церемониал двора Франции привлекали современников уже в конце XVI в.[768]

Последний из Валуа был убит на 38-м году жизни, в разгар религиозно-политического противостояния во Франции, однако его преемнику Генриху IV, в чем-то более удачливому, удалось воспользоваться опытом предшественника и со временем наладить куриальную жизнь, восстановив двор по образцу своего предшественника. Регламенты Генриха III в деталях расписали церемониальные и функциональные обязанности всех служащих по отношению к царствующим особам и членам их семей, а также заключили самого монарха в жесткие правила церемониала, которые он не мог не выполнять: это был его священный долг, ежедневная работа, обязательство перед Францией и всеми французами, в соответствии с клятвами, данными во время коронации в Реймсе, — все то, что олицетворяло «метафору брака короля с его королевством», по словам Э. Канторовича[769]. В свою очередь, Людовик XIV только довел до совершенства то, что начали его предшественники.

1.1. «Ответы» герцогу де Гизу

Вернувшись из Польши через владения императора и Венецию, Генрих III встретил свой двор в Лионе 6 сентября 1574 г., сразу приступив к кадровым, структурным, церемониальным и функциональным преобразованиям. Французский историк Никола Ле Ру подробно изучал куриальные инициативы этого короля, и впервые обратил внимание, что на самом деле было как минимум три, а не две попытки (как считали до недавних пор[770]) короля наделения своего двора Всеобщими Регламентами: в сентябре 1574 г., августе 1578 г. и январе 1585 г.[771] Между ними также издавались отдельные регламенты, регулирующие или уточняющие какие-либо детали функционирования двора. В своих работах, между тем, Н. Ле Ру нигде не упоминает об «Ответах» короля герцогу де Гизу, которые, получается, последовали сразу же за Регламентом 1574 г., поскольку были датированы 25 сентября. Король кратко и однозначно ответил на «Статьи» герцога 1572 г. и тем самым прекратил возможные разговоры о расширении полномочий Главного распорядителя французского двора.

Так, в Преамбуле Генрих III подчеркнул, что «желает и рассчитывает, что господин герцог де Гиз, Главный Распорядитель французского двора, обладал бы полномочиями согласно его положению, по примеру его предшественников», сразу определяя, что не намерен что-либо менять кардинально в пользу просителя.

Отвечая на предложения «Статей», король следовал по порядку их представления, с довольно лаконичным комментарием: «Что касается дома Его Величества, Главный распорядитель вправе распоряжаться всеми службами, за исключением Королевской палаты и Гардеробной. В отношении капитанов лейб-гвардии, лейтенантов и стрелков король желает, чтобы они подчинялись только его собственным приказам»; только во время приема иностранных гостей «Его Величество рассчитывает, что Главный распорядитель будет отдавать приказ, чтобы стрелки лейб-гвардии выстраивались во дворе, упредив загодя об этом их капитанов, равно как и в приемной зале, когда король устраивает бал»[772]. Таким образом, Генрих III оставлял Гизу сугубо церемониальное распорядительство, и то по случаю особенных мероприятий при дворе — приема послов или увеселительных балов, выводя из-под его подчинения центр принятия решений — Королевскую палату и Гардеробную. Назначение последней не ограничивалось только хранением королевской одежды: в ее составе находился королевский кабинет, где проходили заседания Частного (Узкого) совета короля и где король работал с канцлером, государственными секретарями и прочими советниками. Наконец, король Франции ни при каких обстоятельствах не отдал бы командование своим военным домом Главному распорядителю, потому что в противном случае это было бы равносильно мгновенной потере власти и управления. Особой фразой король также дал понять Гизу, что предложение о праве герцога отдавать приказы в действующей армии даже не будет рассматриваться[773].

Чтобы поставить точку в вопросе о субординации в своем военном доме, Генрих III особо отметил, что Главный прево и его лейтенанты подчиняются Главному распорядителю только в том, «что необходимо выполнять для поддержания порядка в доме Его Величества, равно как в отношении служащих иных домов, за исключением тех, кто служит при Палате»[774]. Итак, формально не отказывая Гизу в праве отдавать приказы о поддержании порядка при дворе, король делал важную оговорку — только в том, в чем есть «необходимость», оставляя за собой право последнего слова. Спустя несколько лет, регламентом 1578 г. Главный прево будет полностью выведен из-под всякого контроля со стороны Главного распорядителя.

В отношении квартирмейстеров корона согласилась в том, что они могут исполнять приказы и поручения Главного распорядителя, однако руководитель этой службы — Главный квартирмейстер — «который готовит жилище королю, будет получать приказы лично от Его Величества или от его Первого камер-юнкера», и, соответственно, отдавать распоряжения в своем ведомстве от имени короля. Гиз, таким образом, утрачивал реальный контроль за этой службой, которую вместе с Королевской Палатой и военным двором король замыкал только на себя.

Полномочия Главного распорядителя по формированию штата дома короля, на которые так рассчитывал герцог де Гиз, также не устраивали нового короля, видимо, как по причине возможности формирования лотарингской клиентелы при дворе, так и по причине взносов служащих за право подтвердить старую или занять новую должность, поступавших в кассу герцога. Генрих III, отвлекаясь от «Статей» Гиза, заявил, что «отныне ни один соискатель службы не может поступить на куриальную службу по решению Главного распорядителя, Главного камергера и Первого камер-юнкера, без одобрения короля. […] Всякий раз, когда Его Величество пожелает обновить Положение своего дома, Главный распорядитель приносит ему названное Положение, принимая во внимание намерения его Величества, вносимые после составления названного Положения…»[775]. Обладая великолепной памятью, король предпочитал знакомиться со всеми без исключения служащими своего двора, и не утверждал тех из кандидатов, кто вызывал сомнение по каким-то причинам или просто не нравился

Что же оставалось Главному распорядителю? Прежде всего, служба гофмейстера, ответственная за состояние королевской резиденции, королевский стол и стол для всех имевших право столования. Король вменял своему главному куриальному офицеру полномочие «устанавливать срок дежурной смены (les quartiers) для гофмейстеров, дворян при королевском столе, всех остальных служащих, за исключением служащих Королевской палаты и гардероба, зависящих от Первого камер-юнкера и господ гардеробмейстеров»[776]. По сути, речь шла о совершенно формальном акте, только подтверждающем решения короля: последний сам определял срок дежурных смен, которые в 1570-е гг. длились по три-четыре месяца для гражданских и по полгода для военных служб[777]. За несколько дней до этого Регламентом от 10 сентября 1574 г. король также распорядился, чтобы «Главный распорядитель, а в его отсутствие, Первый гофмейстер или дежурный гофмейстер, являлись незамедлительно к Его Величеству, как только отзвонят 10 часов, чтобы узнать, когда королю будет угодно обедать, а в случае, если Его Величество будет занят, он должен спросить об этом тех, кто пребывает рядом, соблюдая подобное же правило в отношении ужина, когда отзвонят 6 часов [вечера]»[778]. Король превращал своего Главного распорядителя, таким образом, в первого почетного функционера, практически без существенных распорядительных, и тем более властных, полномочий.

Но почему же король, не успев вернуться во Францию (торжественная встреча, напомним, состоялась 6 сентября 1574 г.), едва познакомившись с текущими делами, сразу занялся обустройством своего двора, причем, делая это в Лионе, не дожидаясь возвращения двора в Париж? Чтобы составить куриальный Регламент 1574 г., подписанный уже 10 сентября, наверняка потребовалось несколько дней работы, которая, видимо, началась еще по пути во Францию. Ответ на этот вопрос дают два письма: Екатерины Медичи графу де Шеверни от 8 августа 1574 г., и письмо самого Генриха III своему доверенному лицу и капитану лейб-гвардии сеньору де Рамбуйе от 11 сентября 1574 г.

Филипп Юро де Шеверни (Philippe Hurault, comte de Cheverny; 1528–1599) являлся канцлером двора герцога Анжуйского — короля Польши, а позднее стал хранителем печатей и канцлером Франции (1583). Он был в составе свиты Генриха во время его бегства из Польского королевства и входил в ближайший круг монарха. Поэтому не случайно королева-мать именно Шеверни как главе королевского делопроизводства направила свое письмо, которое назвала «Мемуаром, который нужно показать господину королю моему сыну» (Mémoire pour montrer à Monsieur le Roy mon fils). Известно, что это послание настигло Генриха III и его канцлера в столице Савойи Турине, где король пребывал с 18 по 28 августа 1574 г., направляясь во Францию. Ознакомление с текстом этого письма-инструкции наводит нас на мысль, что оно представляет собой черновик, предварительный набросок другой, более известной инструкции Екатерины Медичи, адресованной Генриху III осенью 1575 г. (см. Гл. II). Так, королева-мать среди прочего писала канцлеру (а де-факто, сыну): «Когда он [король] прибудет во Францию и обретет свой двор, надлежит принять меры, чтобы каждый служащий знал бы свое место и чтобы двор был упорядочен, когда порядок (règle) был бы во главе всего. Ибо без этого, что известно королю, как мне самой, действовать невозможно. И хотя ему будет угодно назначить определенный час подъема и одевания, когда он пожелает немного остаться в кровати перед церемонией, чтобы не терять время, он мог бы начать читать письма и депеши…»[779]. Конечно, большая часть рекомендаций Екатерины касалась организации работы с государственными бумагами, т. е. канцлера и государственных секретарей, с постоянными отсылками к порядкам, принятым при Франциске I и Генрихе II, однако королева подчеркивала, что эта работа должна быть вписана в рамки ежедневного строгого церемониала. Получив подобные инструкции от своей матери, Генрих III, надо полагать, приступил (или продолжил) работу над сентябрьским Регламентом 1574 г. и приехал в Лион уже с готовым планом куриального реформирования.

На следующий день после обнародования Регламента 1574 г. Генрих III написал Рамбуйе, что «испытывает удовлетворение» от того, что так много дворян прибыло в Лион, чтобы приветствовать его, зная вместе с тем, что «далеко не у всех есть желаемый доступ ко двору, а я расположен предоставить каждому из них место, да будет угодно это Богу», в стремлении быть «добрым и любимым государем»[780]. Маргарита де Валуа подтверждает наплыв знатных персон в городе, говоря, что во время церемонии встречи короля стояла такая «жара и была такая давка, от которых все задыхались»[781]. Регламент, составленный так наскоро, был призван организовать порядок и церемонии, которые исчезли со смертью Карла IX в мае 1574 г. Три месяца междуцарствования в условиях гражданских войн нужно было срочно восполнять неукоснительно соблюдаемыми правилами ежедневного распорядка, дисциплинируя толпы жаждущих королевских милостей и ограничивая доступ к телу короля. Появление монарха означало изменение акцентов в куриальном пространстве, где центром в одночасье стал уже не дом и почетные церемонии при королеве-матери, а дом нового монарха. Н. Ле Ру, изучавший Регламент 1574 г., который касался только церемониальных норм в местопребывании монарха, не нашел больших отличий от того, что чуть позже опишет Екатерина Медичи, однако обратил внимание на то, что именно королева-мать первая имела право входа в спальню короля после его пробуждения, — правило, которое исчезнет уже в Регламенте 1578 г., когда начнутся трения между матерью и сыном[782]. Мы не знаем точно, кто, помимо королевы-матери, помогал составлять Регламенты Генриху III (возможно, это был канцлер Шеверни и его помощники), однако известно, что итоговые варианты король редактировал всегда собственноручно[783].

Также очевидно, что между 10 и 25 сентября были подготовлены и «Ответы» герцогу де Гизу. Вероятно, Генрих де Гиз, чувствовавший себя уверенно, в условиях, когда король находился в ссоре со всей своей семьей, а также с кланом Монморанси, первыми баронами Франции[784], рассчитывал на внезапность своих предложений и загруженность делами Генриха III: он напомнил о своих «Статьях», адресованных Карлу IX, и попросил ответа. Второй причиной возвращения Гиза к своим предложениям наверняка стал Регламент от 10 августа 1574 г., где герцогу были отведены весьма скромные полномочия организационного порядка[785]. Возможно, что он не надеялся на полное одобрение своих «Статей», но никак не ожидал практически полного отказа по каждому из шести пунктов. Король тем самым дал понять, что собирается принимать только инициируемые им лично решения, в соответствии с интересом своей короны. Гизы, так и не вернув себе политическую власть при дворе, с одной стороны, продолжили формирование своего куриального лобби, клиентелы, пользуясь тем, что держали ряд ключевых должностей в доме короля (брат герцога де Гиза, герцог Шарль Майеннский — Главный камергер, герцог Шарль Омальский — Главный распорядитель волчьей охоты), с другой — очень скоро перенесли свою политическую активность в провинции и стали основателями Католической Лиги.

Конечно, король не мог отрешить Генриха де Гиза, его братьев и кузенов от должностей, часть из которых вообще относилась к коронным, равно как не мог заставить их отказаться от них в пользу лояльных ему лиц — слишком велико уже было влияние этой семьи, большой, сплоченной и богатой, обладавшей значительной дворянской клиентелой, способной в одночасье мобилизовать сотни вооруженных людей. Казалось, это влияние еще более увеличится после неожиданной женитьбы короля на Луизе Лотарингской, их родственнице, в феврале 1575 г. Так, во время коронационных торжеств, роль герцога Аквитанского, т. е. первого среди светских пэров, сыграл именно герцог де Гиз, тем самым оттеснив на второй план принца крови герцога де Бурбон-Монпансье[786]. Впрочем, ненадолго: уже в следующем году король своим эдиктом исправил этот церемониальный прецедент (см. § 3). Королева Луиза, совершенно удаленная от государственных дел, а в церемониальном отношении оттесненная на второй план Екатериной Медичи, со временем стала абсолютно преданной интересам своего мужа, порвав с лотарингским кланом в конце 1580-х гг.

Влиянию Гизов при дворе король вскоре противопоставил клиентелу своих миньонов и архиминьонов, по выражению Н. Ле Ру, «двора при дворе», которая вполне успешно боролась со сторонниками лотарингцев[787]. Знаменитая «дуэль миньонов» 27 апреля 1578 г. явилась кульминацией этого противостояния, унеся жизни четырех из шести ее участников[788]. Во многом именно это событие подтолкнуло Генриха III к составлению нового Регламента двора (август 1578 г.), для исключения возможности Гизам и другим аристократам использовать куриальный институт для своих целей, а также — к основанию Ордена Святого Духа (31 декабря 1578), ставшего личной и высокоформализованной клиентелой короля. В мирный период времени такая политика приносила заметный эффект. Так, в мае 1582 г. Маргарита де Валуа писала своему мужу, описывая двор: «Здесь много говорят о… господине де Мене [Майенне, брате Гиза]: он так невероятно растолстел, что стал уродлив. Господин де Гиз же сильно похудел и постарел. Оба они пребывают в том же расположении духа, в каком Вы их и оставили, хотя ведут себя уже не столь вызывающе, [как прежде]. У них небольшая свита, они часто играют в мяч, посещают балы, и уже не так сильны, чтобы привлекать к себе дворянство. Те же, кто решит присоединиться к ним во второй раз, могут быть уверены, что обретут неприятности, что, как известно, связано с соперничеством Гизов и герцогов [фаворитов короля — герцогов д'Эпернона и де Жуайеза]. Если бы Вы были здесь, то стали тем, от кого зависели бы и одни, и другие, ибо каждый так считает; и поверьте, [не стоит] опасаться этих Гизов — никто из них уже не обладает ни влиянием, ни возможностью причинить Вам зло»[789].

В том числе по причине своего политического фиаско при дворе Гизы решились на открытую борьбу с короной в 1585 г., когда закончился очередной мирный период, и Религиозные войны вступили в свою решающую фазу. Как известно, результатом этой борьбы стала гибель двух из трех Генрихов — герцога де Гиза в декабре 1588 г., и самого короля, в августе 1589 г.

1.2. Церковный двор

1.3. Светский двор

1.4. Военный двор

Параллельно с реорганизацией церковного и светского двора король приступил к не менее серьезному реформированию своего военного двора с целью утверждения королевского авторитета[891]. Регламент 1585 г. свидетельствует о том, что Генрих III стремился численно и организационно усилить куриальные военные отряды, ради обеспечения безопасности своей персоны, членов королевской семьи и самого двора, а также утвердить их субординацию, сложившуюся еще при прежних королях. Каждый военный отряд получил свои отдельные Порядки, регламентирующие до деталей функциональные обязанности капитанов, лейтенантов и стрелков. В правление последнего Валуа также появился прообраз залы охраны (la salle de garde), где располагались ожидавшие королевского выхода дворяне-военные[892]. Обострение внутриполитической обстановки, наступившее в связи со смертью наследника трона, герцога Франсуа Анжуйского, в июне 1584 г., заставило Генриха III предпринимать дополнительные меры по усилению военного присутствия при дворе, и тщательнее регламентировать службу дворян его военных отрядов. Герцоги де Гизы, со своей стороны, также пытались привлечь на свою сторону руководящий и рядовой состав военного двора, несмотря на то, что в 1578 г. формально лишились последнего рычага влияния: Главный прево Франции, наряду с остальными капитанами — командирами куриальных военных подразделений, окончательно был выведен из-под подчинения Главного распорядителя двора.

Судя по Порядку, предназначенному капитану лейб-гвардии, самого привилегированного отряда дома короля (состоящего из четырех рот), порядок службы при дворе Генриха III был уже иным, чем при его предшественниках: дежурный квартал самого капитана, его лейтенантов и стрелков увеличился по времени, став вместо трех четыре месяца, а на само дежурство заступал уже не один из четырех отрядов лейб-гвардии, а треть состава каждого из них[893]. Т. е. примерно 130 человек (при Франциске I — 100), «вооруженные алебардами, пистолетами и копьями», ежедневно приступали к своим обязанностям, охраняя королевскую резиденцию и самого короля, причем, 12 человек из них составляли дежурный «отряд рукава», неотлучно находящийся при самом монархе.

Порядок 1585 г. также подробно расписывал почасовые обязанности лейб-гвардии, обязывая дежурного капитана, хранителя королевских ключей, присутствовать лично при утреннем открытии внешних ворот королевской резиденции (5 часов утра), а также при их закрытии (10 часов вечера). После того, как двери отворялись, капитан отправлялся в покои короля — Палату — и имел право входить в королевскую спальню наряду с иными привилегированными лицами[894]. С 5/6 часов утра он должен быть наготове, чтобы приказать стрелкам сопровождать короля на мессу. Генрих III придавал особое значение безопасности, которая облекалась в форму церемонии при любом его публичном появлении: так, при выходе короля из апартаментов, лейб-гвардейцы во главе с капитаном «всегда должны сопровождать Его Величество, выстроенные перед ним. Во время церемоний они обязаны находиться по обе стороны от короля»; «Его Величество приказывает в категорической форме, чтобы названные стрелки не разрешали входить в покои Его Величества и приближаться к его персоне лицам любого ранга, если у таковых при себе есть шпага или кинжал»[895]. В случае неповиновения, а также «если кто-либо будет давать себе волю в злословии, устраивать ссоры в местопребывании короля, капитаны, лейтенанты и лучники имеют право брать под стражу и препровождать в тюрьму»[896]. Маргарита де Валуа, описывая ситуацию с арестом в Лувре в 1578 г. сеньора де Бюсси, нарушившего приказ короля не появляться при дворе, пишет, что капитан лейб-гвардии Л'Аршан препроводил его и сеньора де Симье (будущего посланника в Англии) в Бастилию[897].

Во время двух главных светских мероприятий двора — обеда короля и бала — стрелки должны находиться позади столов, «сдерживать толпу и не допускать беспорядка»; капитан, в свою очередь, должен следить, чтобы никто не заходил за барьеры, разделявшие королевскую персону и приглашенных на обед лиц. Во время вечерних балов капитан «занимал почетное место» и также следил за порядком, допуская проход за разделительные барьеры только тем, «кто должен танцевать»[898].

Очевидно, что скрупулезно прописывая все функциональные и одновременно церемониальные обязанности своей лейб-гвардии, Генрих III, помимо прочего, стремился подчеркнуть свою особую личную связь с этим привилегированным отрядом, капитан которого являлся особо доверенной персоной, «приближенной к Его Величеству». Порядок также закреплял, что лейб-гвардейцы могут сопровождать и охранять только короля, и никого иного при дворе. Англичанин Р. Кук добавлял к этому свои ценные наблюдения: «Обязанностью капитана лейб-гвардии является обеспечение личной безопасности короля, а также постоянное пребывание подле Его Величества во время празднеств, торжеств и церемоний. Он отдает приказ каждому, указывая его место во время следования куда-либо, во избежание беспорядка. В ночное время капитан является абсолютным хозяином замка, где пребывает король»[899].

Церемониал, расписывающий в деталях обязанности членов военных отрядов двора, приобретал также значение как одна из форм защиты и личной безопасности короля. Главными ответственными за спокойствие монаршей персоны являлись капитаны лейб-гвардейцев, обладавшие правом приглашать на королевскую службу в свои отряды дворян по своему усмотрению. Подобно руководству «гражданского» двора, который, благодаря усилиям Генриха III, удалось в основном наполнить членами королевской клиентелы и тем самым на время обеспечить его управляемость, в руководстве военного дома короля происходили аналогичные процессы: практически все капитаны в итоге остались верны королю. Из четырех капитанов лейб-гвардии двое были безусловно преданными Генриху III, хотя двое иных вместе с тем симпатизировали Лиге.

К числу первых относился, прежде всего, Жоашен де Шатовье (Joachim de Châteauvieux) (1545–1615), комендант Бастилии, кавалер Ордена Святого Духа, возглавлявший шотландских стрелков и де-факто главный среди капитанов[900]. «Трактат о принцах, советниках и иных министрах королевства Франции», составленный в середине 1580-х гг., видимо, Робертом Сесилом, английским посланником во Франции, называет его «миньоном короля, занявшим свое место, поскольку он сопровождал короля в Польшу. Этот капитан готов выполнить волю своего господина, не выбирая средств»[901]. При Генрихе IV он остался на придворной службе и возглавил мужской дом королевы Марии Медичи, став капитаном ее почетной свиты[902].

Вторым верным королю капитаном являлся Жан д'О, сеньор де Ману (Jean d'O, seigneur de Manou) (1540–1596) — дворянин, тесным образом вплетенный в сложный узел родственных и должностных связей двора: потомственный капитан лейб-гвардии (его отец, также Жан д'О, являлся капитаном шотландской гвардии дома короля), он был братом королевского гардеробмейстера Франсуа д'О и дамы свиты Екатерины Медичи, Франсуазы д'О, жены Главного квартирмейстера маркиза де Ментенона. Его супругой, в свою очередь, была иная свитская дама королевы-матери — Шарлотта де Клермон-Тоннер, сестра герцогини д'Юзес, подруги Екатерины[903].

Третий по счету капитан — Шарль де Бальзак, сеньор де Клермон-д'Антраг (Charles de Balzac, seigneur de Clermont d'Entragues) (1547–1610) сначала был поставлен на эту должность как один из верных дворян Генриха III, сопровождавших его в Польшу. Со временем он сблизился с Гизами, однако не предал короля, как сделали его братья: Франсуа де Бальзак, первый камер-юнкер и гардеробмейстер в 1578–1581 гг., и Шарль де Бальзак-младший, по прозвищу «Антраге», прославившийся в знаменитой дуэли миньонов 1578 г.[904]. Королю удалось заставить отказаться от должностей Франсуа д'Антрага из-за его связей с Гизами, несмотря на то, что женой последнего была Мария Туше, фаворитка Карла IX, а его пасынок Шарль де Валуа воспитывался Генрихом III как наследник трона. Хотя «Трактат о принцах…» (ок. 1584) тоже называл капитана «папистом, гизаром [сторонником Гизов] и бартоломистом [bartholomiste — т. е. участником избиений Варфоломеевской ночи]», но англичане, видимо, не знали всех обстоятельств[905]. Король не торопился лишать куриального места Шарля де Клермон-д'Антрага, принимая во внимание его колебания между службой королю и семейной солидарностью, и в итоге сумел вернуть его в свою клиентелу: сеньор де Клермон-Бальзак поддержал короля в декабре 1588 г., приняв участие в устранении герцога де Гиза в Блуа[906].

Наконец, характеризуя последнего из капитанов, нормандского дворянина более скромного происхождения, чем остальные, Никола де Л'Аршана, сеньора де Гремонвиля (Nicolas de L'Archant, seigneur de Grémonville) (ум. 1592), англичане писали похожие вещи: «Миньон короля, папист и бартоломист, гизар и враг публичного мира»[907]. Скорее всего эти строчки были инспирированы неблаговидной ролью, которую капитан сыграл во время событий Варфоломеевской ночи в Париже, лично убив сеньора де Телиньи, зятя Адмирала де Колиньи. В 1570–1580-х гг., подобно Клермон-д'Антрагу, Л'Аршан симпатизировал Гизам и Католической Лиге, однако в итоге остался верен Генриху III и также принял участие в физическом устранении герцога во время Генеральных Штатов в Блуа. Именно он сумел выяснить и во-время доложить королю, что Генрих де Гиз упрежден о готовящемся на него покушении, что позволило Генриху III изменить тактику и в итоге реализовать планы[908]. После смерти короля, он сразу присоединился к Генриху IV и погиб при осаде Руана в 1592 г.[909]. Его женой была свитская дама королевы Елизаветы Австрийской, Диана де Вивонн, дочь барона де Шатеньере (Vivonne de la Châteigneraye), знаменитого своим судебным поединком с Ги Шабо де Жарнаком в 1547 г.[910].

Отрядом привратной стражи, статус которого был практически идентичен статусу лейб-гвардии, командовал Франсуа де Ла Гранж, сеньор де Монтиньи (Francois de La Grange, seigneur de Montigny) (1554–1617), искренний роялист с безупречной репутацией, воспитанный при дворе, прежде — королевский камер-юнкер[911]. Его дедом по матери был Габриель де Ларошфуко, Первый гофмейстер Франциска I. При Генрихе IV он станет губернатором Берри и маршалом Франции. В 1582 г. в присутствии королевской семьи он женился на фрейлине королевы Луизы, Габриэль де Креван (Crevant), что означало особое благоволение и доверие Генриха III[912]. Королевский Порядок 1585 г., адресованный ему, практически слово-в-слово повторял аналогичный Порядок 1572 г., изданный Карлом IX: капитан лично каждое утро присутствовал при открытии внешних ворот королевской резиденции, получая ключи из рук капитана лейб-гвардии, равно как при закрытии ворот, отдавая ключи обратно. Его стрелки следили за тем, чтобы во двор въезжали только члены и родственники королевской семьи, а также «иные принцы и сеньоры, которым король хотел бы разрешить въезд в качестве исключения, по причине их слабого здоровья…»[913].

В отличие от лейб-гвардии, два капитана которой колебались в отношении выбора политического лагеря, равно как и дворяне под их командованием, два почетных отряда дворян короля («Вороньего клюва») — две сотни ординарных дворян дома короля — возглавлялись при Генрихе III католиками-роялистами: Франсуа Ле Руа, графом де Кленшаном (François Le Roy, comte de Clinchamps) (ум. 1606) и Антуаном де Поном (Понсом), графом де Маренном (Antoine de Ponts, comte de Marennes) (1510–1587)[914]. Оба были наследственными придворными и родовитыми дворянами, а граф де Кленшан — еще и потомственным капитаном военного дома. Король их рассматривал не только как верных и лояльных придворных, посвятив обоих в кавалеры ордена Святого Духа, но также как свою военную опору в провинциях: Кленшан являлся генеральным наместником короля в провинциях Анжу, Мене и Турени, а Маренн — в Сентонже, куда они отбывали после полугодовой дежурной смены при дворе, заменяя друг друга[915]. Дочь графа де Маренна, Антуанетта де Понс (ум. 1633), маркиза де Гершвиль (Guercheville), фаворитка Генриха III и потом Генриха IV, стала впоследствии гофмейстериной Марии Медичи, и супругой Шарля дю Плесси-Лианкура, Первого шталмейстера двора (1594). Эта дама прославилась тем, что продавала свои драгоценности ради финансирования отрядов Генриха IV в его борьбе за корону, а позже поддерживала французские колонизационные экспедиции в Канаду[916]. Родственницей семьи де Понс-Моренн была скандальная фрейлина Изабель де Лимей, а значит, сама Екатерина Медичи и Генрих III.

Обязанности этих капитанов и стрелков под их началом носили одновременно церемониальный характер и характер охранной деятельности. Регламентом 1585 г. король предписывал им сопровождать все его публичные выходы к мессе, на обед, ужин, на праздничные мероприятия, «имея при себе свои топорики [haches]» и следуя по-двое, позади монарха. В королевской передней они должны были появляться не позже 5/6 часов утра, когда король приступал к публичным делам, в количестве не менее 10 человек[917]. Регламент вместе с тем закреплял их более низкое положение, по сравнению с лейб-гвардейцами, поскольку разрешал им собираться в ожидании церемонии королевского подъема только в общей зале, и затем входить только в переднюю[918]. Капитаны как кавалеры Ордена Святого Духа, имели более привилегированное положение и допускались в королевскую спальню из аудиенц-залы. Всего на смене из двухсот дворян должно было находиться 50 человек, служивших по три-четыре месяца[919].

Не приходилось сомневаться также в лояльности и преданности интересам короны капитана-полковника швейцарской сотни Шарля-Робера де Ла Марка, графа де Молеврие (Charles Robert de Bouillon, comte de Maulévrier) (1541–1622), чьи предки занимали эту должность с 1502 г., и который наследовал ее, в свою очередь, от брата, герцога Буйонского и принца Седанского Анри-Робера де Ла Марка, в 1574 г.[920] Швейцарцы-пехотинцы имели лейтенантов из своей среды, получивших при Карле IX и при Генрихе III права подданных короля, а также дворянские патенты, и считались самым надежным из королевских военных отрядов двора[921]. В отличие от остальных военных подразделений, наполненных только представителями благородного сословия, швейцарские солдаты были разночинцами и поэтому отчасти «выпадали» из церемониального пространства, выполняя конкретные практические функции охраны: «Надлежит, чтобы они прогуливались в дневное время по двору и залам первого этажа [королевской резиденции] со своими алебардами, дабы пресекать беспорядки и не позволять игры в кости и богохульства. Все они должны иметь при себе оружие денно и нощно, с тем, чтобы быть в полной готовности сражаться, если будет необходимость»[922]. Лишь в особых случаях они участвовали в куриальных и государственных мероприятиях (прием иностранных послов, торжественные процессии). Статус отряда швейцарской сотни формально был ниже остальных военных подразделений двора, но де-факто, в критических ситуациях, корона полагалась только на их верность. Во время т. н. «Сюрприза в Мо» 1567 г., когда гугеноты попытались захватить двор и короля во время путешествия, только благодаря пикам швейцарцев, образовавших вокруг королевского поезда плотное каре, удалось отбить все атаки протестантских кавалеристов и добраться до Парижа[923].

К 1585 г. превотство двора, которое осуществляло «контроль над свитой и двором Его Величества», т. е. выполняло функции полиции двора, являлось организационно самостоятельным военным отрядом, зависящим только от короля. Главный прево был обязан «постоянно находиться в свите Его Величества» вместе со своими лейтенантами и стрелками, и имел право входа в королевскую спальню на утренние церемонии короля[924]. На первый взгляд, Регламент 1585 г. не вменил этому должностному лицу ничего принципиально нового, по сравнению с решениями предыдущих королей: по-прежнему, от него требовалось загодя инспектировать «все города, предместья, крепости и прочие места, где будет останавливаться Его Величество» во время поездок, следить за купцами, поставщиками, изгонять лиц, не имеющих ко двору отношения, поддерживать внутренний порядок и дисциплину, главным образом, в отношении тех, кто находится в т. н. нижнем дворе, примыкающем к внешним воротам, а также в пределах нескольких лье вокруг королевской резиденции — т. е. там, где располагались временные или постоянные жилища придворных на службе. Юрисдикция прево также распространялась на весь двор без исключения, отчасти пересекаясь с полномочиями капитанов лейб-гвардейцев. Одна важная новелла вместе с тем отличала Порядок 1585 г.: король предписывал докладывать «каждую субботу лично Его Величеству, о том, что произошло при дворе за неделю, кто приезжал и кто отбыл от двора за это время»[925].

Главным Прево отеля короля, а затем и Франции (1578) был Франсуа дю Плесси, сеньор де Ришелье (François du Plessis, seigneur de Richelieu) (1548–1590), кавалер Ордена Святого Духа с 1585 г., отец кардинала де Ришелье[926]. Пуатевинская семья дю Плесси-Ришелье начала подвизаться при дворе еще при Людовике XI, на скромных должностях шталмейстеров младших королевских домов, и только Франсуа сумел вывести ее в число ведущих куриальных фамилий, благодаря благоволению Генриха III. Король заставил отказаться от этой должности барона де Сенесе (Senesey), сторонника Гизов, в пользу своего ставленника[927]. Современники отмечали особую преданность королю Главного прево, которому поручались различные ответственные поручения (например, арест лигера де Со-Таванна в 1586 г.)[928]. Сеньор де Ришелье неотлучно находился с королем во время всех трагических событий конца 1580-х гг.: «Дня баррикад» 12 мая 1588 г. и последующего бегства из Парижа, а также в день смертельного покушения на Генриха III, 1 августа 1589 г.[929]. Именно он объявил депутатам Генеральных Штатов о смерти Генриха де Гиза, убитого по приказу короля, а также руководил процедурой уничтожения его тела[930].

Наконец, главным нововведением при военном дворе 1585 г. стало создание нового отряда в доме короля — гвардии Сорока Пяти (garde de Quarante-cinq), по числу стрелков, во главе с капитаном Онора де Монпеза де Лоньяком или Луаньяком (Honorât de Montpezat, baron de Laugnac/Loignac) (1566–1615). Все члены этого отряда были специально набраны в Гиени и Гаскони с помощью фаворита короля, герцога д'Эпернона, из числа мелких католических и неженатых дворян[931]. Никола Ле Ру в своей книге «Фавор короля. Миньоны и придворные во время последних Валуа» (2000 г.), говоря о Сорока Пяти и их командире, явно перепутал Онора де Монпеза с его старшим братом Франсуа II де Монпеза, бароном де Лоньяком (ум. 1589), повторив ошибку, допущенную в свое время Г. Багно де Пюшессом (1916 г.)[932]. На самом деле, Лоньяк-младший являлся сыном губернатора Ажене Франсуа I де Монпеза-Лоньяка и был представлен ко двору своим родственником Онора Савойским, маркизом де Вилларом, Адмиралом Франции после Колиньи[933]. Сеньор де Лоньяк/Луаньяк был в числе тех, кто непосредственно убивал герцога де Гиза в замке Блуа[934].

Парижский хронист Пьер де Л'Этуаль так описал появление Сорока Пяти: «Обладая достоверными сведениями о намерениях господ из дома Гиз-Лотарингских, уже покинувших двор по причине недовольства, в отношении себя самого и своего государства, король усилил свою охрану определенным числом выбранных вооруженных дворян, окружавших его денно и нощно»[935].

Петербургский список регламентов не содержит специального раздела об этом отряде, обязанности которого зафиксированы в иных источниках. Так, по версии Н. Ле Ру, изучавшего этот вопрос, число сорок пять в точности соответствовало числу камер-юнкеров Королевской палаты, пребывающих на трехмесячном дежурстве, и король намеренно противопоставил им новых членов своего дома, вооруженных гвардейцев, поскольку возникли серьезные сомнения в политической лояльности многих из камер-юнкеров, симпатизирующих Гизам. Генрих III явно опасался за свою жизнь, в условиях обострения внутриполитической ситуации. Членам отряда Сорока Пяти было назначено жалованье, сопоставимое с жалованьем камер-юнкеров (1200 экю в год, и 600 т. л. подъемных), вменено в обязанность постоянно пребывать подле королевской персоны и предоставлено право входить во все помещения королевских апартаментов[936].

Оскорбленные королевским невниманием и строгостями королевского Регламента 1585 г., дворяне — камер-юнкеры и дворяне военных отрядов, в массовом порядке оставляли королевскую службу, добровольно или принудительно (в случае, если сам король удалял их от двора), присоединялись к партии Гизов или уезжали в свои замки[937]. Паж короля, итальянец Э.-К. Давила, вспоминал 1585 г. в таких выражениях: «Дворяне, разделенные религиозными распрями и старинными разногласиями, далекими от умиротворения, как никогда живо присоединялись к этому новому движению [партии Гизов], делая это против воли сердца; подле короля же оставалось меньшинство»[938].

Многие были не согласны с Порядками, заставлявшими выбирать себе единственного господина, давая ему одному клятву верности, — короля, равно как одну королевскую службу, одну свиту, один стол, один кров. Родственные, дружеские, клиентельские связи были настолько тесно переплетены между собой, что иногда было невозможно понять, какую именно сторону держит тот или иной дворянин. Пример классического придворного и камер-юнкера, Пьера де Брантома-писателя (ок. 1540–1614), друга одновременно и гизаров и сторонников короля, — один из самых типичных и в то же время весьма показательных[939]. Генрих III попытался навести порядок в своей клиентеле, исключив всех, кто сомневался или симпатизировал Гизам и ультракатоликам. Судя по штатному составу камер-юнкеров, Положение дома короля за 1586 г. даже пришлось кардинально обновлять, поскольку двор покинуло слишком много дворян. Взамен их Генрих III пригласил на службу лояльных ему благородных лиц, даже превысив их число на 1 штатную единицу (т. е. 46 человек), в том числе за счет совмещения должностей из числа гофмейстеров, шталмейстеров и гвардейцев из отряда Сорока Пяти. Так, среди прочих мы видим имя Робера де Комбо, Первого гофмейтера и члена Узкого совета, а также родного брата капитана Сорока Пяти, Франсуа де Монпеза, сеньора де Луаньяка[940].

Таким образом, кадровые усилия Генриха III были направлены на консолидацию королевской клиентелы при дворе и намеренно исключали из штатного состава всех, кто был не согласен с политикой короля, по сути, целые кланы и враждебные клиентелы. Конечно, это противоречило традиционной куриальной политике короны по соблюдению принципа наследственности должностей и вызывало открытый протест королевскому произволу, рассматривавшемуся как форма тирании. Строгие Порядки Регламента 1585 г. являлись средством для реализации королевского плана, который, в значительной мере сам спровоцировал социальный распад двора в период активных военных действий конца 1580-х гг. Отряд Сорока Пяти, который с уверенностью можно назвать военными камер-юнкерами дома короля, просуществовал чуть более четырех лет, вплоть до убийства Генриха III в августе 1589 г., а его гвардейцы канули в безвестность, за исключением их командира и нескольких персонажей. Несмотря на требования Генеральных штатов упразднить этот отряд в декабре 1588 г., в том числе по причине его затратности, король не решился это сделать, понимая, что его военное окружение — единственное, на что он может рассчитывать в условиях вооруженной борьбы за корону[941]. Именно гасконцы из числа Сорока Пяти сыграли главную роль в физическом устранении претендента на трон, герцога де Гиза, ранним утром 23 декабря 1588 г.

Регламент 1585 г. носил многоцелевой характер и был самой революционной по характеру и масштабам куриальной реформой XVI в., которая, впрочем, не пережила своего инициатора. Тем не менее, Генрих III попытался сделать из своего двора политический, управленческий, церемониальный и отчасти сакральный центр, с прочной системой безопасности, считая его гармоничное функционирование залогом государственной стабильности. Он был убежден, что именно консолидация королевской клиентелы способна стать фактором сплочения умеренного католического дворянства Франции, способного противостоять как ультракатоликам, так и гугенотам. Выбирая золотую политическую и конфессиональную середину и делая ставку только на лояльных себе лиц, разного происхождения и ранга, король редактировал Регламент 1585 г. и его Порядки, уже зная, кто именно будет их исполнять, издавая этот акт под конкретных дворян. Он намеренно сформулировал однозначные, четкие условия и правила функционирования куриальных служб, предполагая, что враждебные группы служащих или отдельные лица, с которыми не смогли справиться руководители подразделений, покинут двор и освободят место для лиц, верных короне. Насколько важен Генриху III был такой результат и какое значение он придавал каждой конкретной персоне Королевской палаты, свидетельствует его переписка с отдельными камер-юнкерами. Например, 18 января 1585 г. он пишет письмо Полю Эмилю де Фиеску (Paul Emile de Fiesque), итальянцу, родственнику капитана почетной свиты Луизы Лотарингской графа Сципиона де Фиеска, в котором принимает его извинения о невозможности прибыть на службу в Лувр по причине болезни, и сообщает, что перенес его дежурную смену на второй квартал года, в связи с чем «просит его приступить к своим обязанностям 1 апреля»[942].

Возможно, в мирных условиях такое куриальное реформирование имело бы успех, однако введение Регламента 1585 г. совпало с началом «Войны трех Генрихов» — военной кульминацией Религиозных войн, и во многом спровоцировало эту войну.

2.1. Организационно-правовое конституирование знати

Церемониал двора был задуман короной как механизм, приводящий в движение социальное пространство двора, и шире — государства, всей Франции, в центре которого должна находиться только фигура короля. Этот механизм явился результатом институциональной эволюции двора как главного представительского и одновременно, властного института централизованной страны. Генрих III рассчитывал сделать его универсальным средством не только для возвеличивания королевской власти и усиления ее авторитета, но также для решения общегосударственных задач и урегулирования разного рода споров и разногласий.

Последние, помимо прочего, проистекали из-за конфликтных вопросов по поводу старшинства рангов — запутанного понятия, включавшего в себя, прежде всего «качество крови», степень родственной близости к королевской семье, а также древность и заслуги рода, отмеченные короной в виде титулов, наивысшими из которых были герцогский и пэрский (различавшиеся по времени возведения в сан — чем древнее, тем знатнее); должностное положение привилегированных лиц, прежде всего, коронных чинов, согласно исторически сложившейся иерархии, в которую, впрочем, время от времени вмешивались короли[943]. Наконец, иерархия самих дворянских титулов XVI в. — герцоги-пэры, герцоги, маркизы, графы, виконты, видамы, бароны, сеньоры, экюйе — также была весьма условна, поскольку многие из дворян носили одновременно несколько титулов и, во избежание путаницы, подписывались своим родовым именем. Одним из критериев определения места в дворянской и социальной иерархии была доходность совокупного массива всех земель, принадлежащих конкретному сеньору, что, как правило, соответствовало определенному титулу и куриальному положению. Так, в марте 1582 г. своим эдиктом Генрих III определил, что отныне титул герцога-пэра будет присваиваться только в том случае, если величина совокупного дохода земель сеньора будет составлять не менее восьми тысяч экю или 24 тысяч турских ливров[944]. По подсчетам Никола Ле Ру, при Генрихе III всего было 25 светских герцогов разных рангов (11 — без титула пэра), причем, почти половина из них появилась именно в его царствование. Всего же 55 различных фамилий Франции было вознаграждено королем в виде присвоения их владениям более высокого статуса, а их владельцам, соответственно, более высокого титула. Практически все они занимали придворные посты разного уровня[945]. Вместе тем, подчеркнем вновь, при последних Валуа не существовало системы строгого соответствия титула и придворной должности. «Горизонтальные» подразделения двора могли занимать и герцоги-пэры и сеньоры рангом ниже.

Церемониал, учрежденный Регламентом 1585 г., был призван закрепить эту сложную систему рангов, которую своими предыдущими актами попытались выстроить Генрих III и его предшественники. Прежде всего, королю нужно было упорядочить законодательство о королевской семье, исключив, с одной стороны, претензии иных фамилий на равное положение с принцами королевской крови, с другой — четко обозначить родственные границы, придав членам королевского линьяжа исключительный статус, указав им их место в системе рангов. Скорее всего, короля подтолкнула к этому многолетняя тяжба в Парижском парламенте кланов Бурбон-Монпансье, Гизов и Неверов.

Семья Бурбон-Монпансье представляла младшую ветвь дома Бурбонов, потомков Людовика IX Святого: Луи де Бурбон, второй герцог де Монпансье (1513–1582), губернатор Анжу и Турени, известный католический капитан, верный короне, еще в 1547 г. подал иск о признании своего старшинства во время публичных церемоний, оттесненный герцогами-иностранцами, Гизами и Неверами, на второй план[946]. Во время регентства Екатерины Медичи и отстранения Гизов от двора (1561) ему удалось добиться королевского эдикта, гласившего: «Желаем и да будет нам угодно отныне, чтобы принцы нашей крови, пэры Франции, предшествовали и обладали рангом, в соответствии с их кровным родством, превосходящим ранг иных принцев и сеньоров — пэров Франции, какого бы происхождения они ни были…»[947]. Он также участвовал в церемонии помазания и коронации Карла IX как один из светских пэров, наряду с Гизами и Неверами[948]. В 1570 г., в знак примирения с лотарингским кланом, герцог даже женился на сестре герцога Генриха де Гиза, Екатерине-Марии, вошедшей в историю как герцогиня де Монпансье, вдохновительница Лиги, сторонница насильственного свержения и инициатор убийства Генриха III. Впрочем, их брак не сложился, и супруги жили отдельно, поскольку уже скоро, в 1575 г., между обоими семьями началась новая схватка за церемониальное старшинство. Очень скоро эта тяжба стала рассматриваться как очередной эпизод борьбы короны и Гиз-Лотарингских.

Во время церемонии помазания на царство и коронации Генриха III, 13 февраля 1575 г. в Реймсском соборе, герцог вновь (как и в 1547 г.) был отстранен от почетной роли представлять одного из шести светских пэров: брат короля, Франсуа Алансонский, выступал в роли герцога Бургундского, Генрих де Бурбон, король Наваррский — герцога Нормандского, герцог Генрих де Гиз-Лотарингский занял место герцога Аквитанского, его брат герцог Шарль Майеннский — графа Шампани, их кузен, герцог Клод Омальский — графа Фландрии, наконец, шурин Гиза, герцог Людовик Гонзага-Неверский — графа Тулузского[949]. Скорее всего, король принял такое решение, чтобы продемонстрировать свое расположение Лотарингскому дому в связи с предстоящей женитьбой на их родственнице Луизе Лотарингской (15 февраля), равно как с целью смягчить недовольство Гиза после ограничения его полномочий при дворе как Главного распорядителя в 1574 г.

Оскорбленный герцог де Монпансье уже в марте 1575 г. подал очередное прошение в Парижский парламент, требуя признания своего старшинства «на церемониях помазания и коронации, в присутственных местах, при торжественных въездах и шествиях». Парламент отклонил это прошение по причине «неубедительности» представленных аргументов[950]. Монпансье оставалось апеллировать только к королю, который сразу же поддержал своего родственника, возобновив действие эдикта своего брата и дополнив его иными положениями (декабрь 1576 г.): «Отныне принцы нашей крови, пэры Франции, обладают рангом, в соответствии с их достоинством и родством, превосходящим ранг всех иных принцев, сеньоров и пэров Франции, какого бы происхождения они ни были, на церемониях помазания, коронации, заседаниях в Палатах Парламента, прочих торжественных мероприятиях, собраниях и публичных церемониях». Все остальные ранги, согласно эдикту, выстраивались в соответствии с давностью возведения дворянской сеньории в ранг герцогства и пэрства[951].

Таким образом, членами королевской фамилии считались все лица «крови короля», потомки Людовика IX Святого, включая побочную линию, признанную королями дома Валуа — герцогов де Лонгвиль-Орлеанских, а также отдельных бастардов. Отныне — и это будет неукоснительно соблюдаться вплоть до конца Старого порядка — принцы и принцессы крови, даже несмотря на дальнее родство с королем, на всех без исключения государственных и куриальных церемониях будут предшествовать всем остальным персонам. Как церемониальное воплощение Салического закона, мужчины всегда следовали впереди дам, подчеркивая свое потенциальное право на трон.

Следующим шагом церемониального конституирования рангов стало учреждение Ордена Святого Духа (L'Ordre du Saint-Esprit) 31 декабря 1578 г., положения которого, как уже отмечалось, вошли затем в Кодекс Генриха III 1587 г.[952] Командоры (духовные лица) и кавалеры (светские персоны) новой организации, по замыслу Генриха III, должны были стать, прежде всего, его политической опорой, или как минимум, демонстрировать лояльность, в силу духовных клятв, которые все члены приносили своему суверену, и связанных с ней обязательств. Чувствительный к идеям о божественной природе королевской власти и проникнутый стремлением к утверждению королевского Величества, король рассматривал свой двор как единое мистическое тело, способное в век катастроф сохранить разделенное королевство, а себя видел как главного хранителя и воплощения этого тела. Жаклин Буше подсчитала, что примерно каждый пятый посвященный дворянин был гугенотом[953]. В том числе по этой причине король так тщательно и подробно расписывал церемониальные обязанности членов Ордена, и, подобно отправителям церковных литургий, рассматривал церемонии как вид священнодействия[954]. Немного спустя этот опыт будет воплощен на уровне куриального церемониала 1585 г., который не носил сугубо «католического» характера и явно был рассчитан на межконфессиональный двор.

Регламент 1585 г. содержал отдельный Порядок в отношении членов ордена Святого Духа, наделяя их правами куриальных должностных лиц, в случае, если они не состояли в штате. Так, их церемониальное место при утреннем подъеме короля было определено в аудиенц-зале, с правом входа в королевскую спальню, наряду с лицами высших достоинств, а сама служебная смена длилась два месяца. Кавалеры Ордена были обязаны сопровождать монарха на все публичные церемонии, включая мессу и обед, оставаясь при его персоне до особых распоряжений[955].

Генрих III успел провести 10 церемоний посвящения (146 человек, согласно списку/у Ж. Буше — 144), охвативших высшую знать двора и Франции[956]. Практически все руководители главных куриальных служб стали кавалерами Ордена Святого Духа, и за редким исключением (Гиз-Лотарингские), остались верными королю.

Современники со скепсисом смотрели на новую королевскую инициативу, воспринимая ее как очередную попытку короны противостоять лотарингскому клану и усилить свою клиентелу. Так, Ж.-О. де Ту писал:

«Орден кавалеров Святого Михаила, основанный королями, его [Генриха III] предшественниками, становился малопочетным. Честь принадлежать к нему, которая, казалось, должна была бы находиться только у дворянства и офицеров, отличившихся на службе, была продана людям разного рода без заслуг и без имени. В этих условиях Государь, естественный враг старинных обычаев, находивший привлекательность в том, от чего веет новизной, решил основать другой военный орден под именем ордена Святого Духа. Он совершил первую церемонию нового посвящения в последний день декабря [1578 г.]. Орден состоял из ста кавалеров, включая короля, главу ордена, четырех кардиналов, главного раздатчика милостыни Франции, канцлера, прево или церемониймейстера, главного казначея, секретаря, герольда и судебного исполнителя… [Папе] представили, что этот орден был основан с целью защиты римской, апостольской и католической религии и искоренения ереси»[957].

Устав ордена, составленный под редакцией самого короля, был нацелен в том числе на церемониальную регламентацию рангов, которая чуть позже была перенесена на куриальный и государственный уровень. В частности, статья 83-я четко определяла: «Во избежание любых разногласий во время шествий или в присутственных местах по поводу рангов… король приказывает: после сыновей Франции всегда следуют принцы крови, затем — принцы с титулами герцогов — потомки иностранных владетельных домов, затем — иностранные принцы без герцогских титулов, и после них — герцоги-дворяне, в соответствии с порядком и рангом, определенным для них временем создания их герцогств»[958].

Таким образом, церемониальные положения Ордена Святого Духа стали своего рода промежуточным этапом для завершения организационной и правовой регламентации королевского церемониала, подготовив почву для введения Регламентов 1582 и 1585 гг. Вместе с тем, важно было вписать в выстроенную систему рангов высшие должностные лица короны и определить каждому из них место в иерархии. С этой целью в апреле 1582 г. Генрих III направил специальное письмо (уже упомянутое в гл. 1) в адрес Парижского парламента (lettres-patentes), в котором расставил все точки в этом вопросе: «Мы желаем и приказываем, что отныне никто не может, под предлогом возведения в ранг герцога, маркиза, графа или иного ранга, предшествовать, следовать или опережать в каком-либо месте лиц, являющихся главными коронными чинами Франции — коннетабля Франции, канцлера, хранителя печатей, Главного распорядителя французского двора, Главного камергера, Адмирала, маршалов Франции, Главного шталмейстера, за исключением принцев крови [Бурбонов и Лонгвилей] и принцев иных четырех домов, которые есть в нашем королевстве [Лотарингский, Невер-Гонзага, Савойский, Ла Марк-Буйон], а также герцогов де Жуайеза и д'Эпернона, и никого иного»[959].

Суммируя, можно сказать, что Генриху III в 1580-е гг. удалось, как минимум на организационно-правовом уровне, выстроить систему высших рангов, совместив принципы происхождения, должностного положения и фавора, личных предпочтений, завершив начинания своих предшественников. Именно эта система будет затем воспроизводиться и развиваться королями из рода Бурбонов. Дети монарха — дети Франции — всегда должны предшествовать братьям, сестрам, дядьям и теткам короля. После следуют все остальные родственники, ранжированные по мере родственной близости к королю — принцы и принцессы крови. Далее располагаются «иностранные принцы» — герцоги, выходцы из суверенных домов иных государств или обладатели княжеств, лежащих за пределами Франции (например, Ла Марк Буйон, затем Ла Тур д'Овернь, владевшие Седаном). В качестве исключения в письме Генриха III значатся два архиминьона Генриха III — герцоги де Жуайез и д'Эпернон, включенные в иерархию решением короля, и уже после них — главные коронные чины, а также герцоги-пэры, светские и духовные, и прочие дворяне, начиная с герцогов без пэрского титула.

Конституирование куриальной знати продолжалось не только на уровне французской элиты. Выполняя пожелания депутатов от дворянства на Генеральных штатах в Блуа 1576–1577 гг., Генрих III в мае 1579 г. издал Блуасский ордонанс, который в числе прочего касался ординарных служащих королевского двора. Помимо повторения прежних запретов, сформулированных еще актами Карла IX, о недопустимости одновременной службы у короля или какого-нибудь принца, а также о запрете купли-продажи или совмещения более двух должностей при дворе, король сформулировал два ключевых правила, позволявших дворянину претендовать на придворную должность. Одно из них было повторением решения Карла IX 1573 г. о необходимости прохождения военной службы в ордонансовой роте или в качестве капитана пехотинцев в течение трех лет[960]. Дворянин в обществе рассматривался, прежде всего, как военный, и только затем — как придворный[961]. Но самым главным нововведением стала новелла, резервирующая главные подразделения двора только для родовитых, т. е. потомственных дворян в четвертом колене (nobles de race): речь идет о дворянах Королевской палаты, гофмейстерах, шталмейстерах, дворянах при королевском столе, отряде сотни дворян и всех лейб-гвардейцах[962]. Должностная иерархия и иерархия рангов, таким образом, были выстроена короной, охватывая всех благородных лиц двора.

Каким образом вся эта иерархия приходила в действие в Лувре, вписанная в новое архитектурное и церемониальное пространство, подробно отразил «Порядок, который король желает соблюдать при дворе», явившийся второй частью Всеобщего регламента 1585 г. Его напечатали в королевской типографии и роздали всем придворным утром 1 января 1585 г. в виде отдельной брошюры, с целью ознакомления и практического применения. В отличие от Порядков Регламента, оставшихся в рукописном виде, и являвшихся должностными инструкциями каждому руководителю функционального подразделения двора и отдельным группам служащих, этот общий Порядок касался церемониальных обязательств каждого придворного, обязанного присутствовать на всех церемониях с участием монарха[963]. Ежедневный куриальный церемониал, таким образом, король отныне переносил в разряд публичных, придавая ему государственный характер и ставя его в один ряд с большими церемониями. Профессия придворного становилась сложным и ответственным занятием.

2.2 Источники церемониала 1585 г.

Профессионализация придворной службы в условиях войны, когда король нормативно закрепил выполнение самых детализированных за всю историю французской монархии церемониальных обязательств, и даже впервые опубликовал их, сделав общедоступными, в то время когда возобновились гражданские столкновения и росло всеобщее неповиновение центральной власти, не была принята и понята многими дворянами. Несмотря на то, что ответственными за исполнение Регламента 1585 г. назначались преданные королю руководители куриальных подразделений, последние не смогли радикально обновить штатный состав двора, в том числе по причине должностной несменяемости, и с другой стороны, были не в состоянии воспрепятствовать массовому отъезду дворян в ультракатолический лагерь и под знамена герцогов Гизов, а значит, предотвратить распад двора. Зачастую рядовые придворные, отработав положенную дежурную смену, отбывали к Гизам и потом отказывались возвращаться ко двору под благовидными предлогами (болезни, семейные проблемы, недостаточность средств для пребывания при дворе), но при этом, сохраняли свои должности как семейную собственность[964]. У короля было не так много правовых и организационных рычагов воздействия, чтобы в отсутствие дворянина при дворе заставить его отказаться от должности в пользу верного человека. По словам Ж. Бодена, «правитель ничего не может сделать против закона», изданного им же самим[965].

Ж.-О. де Ту, высокопоставленный парламентский магистрат, спустя годы написал о королевском Регламенте 1585 г. следующее: «Король Генрих, зная, что потерял уважение своих подданных, и что королевское Величество унижается день ото дня, решил воспрепятствовать этому посредством учреждения торжественного церемониала и сопровождающих его пышностей…Мысль об этом пришла ему в голову после беседы с леди Дуглас, супругой графа Стаффорда, посла королевы Елизаветы: король в деталях воспринял формальности и почтение, с которым относились к королям Англии; например, какое число комнат и передних нужно пройти, чтобы достичь королевской спальни. Этот церемониал [1585] был весьма в его вкусе, и он принял решение отныне соблюдать его в отношении своей персоны. Постоянные изменения, которые этот государь вносил в куриальные порядки, служили доказательством того, что разум его желал познать все и всем остаться недовольным. Кроме того, что эти регламенты увеличили презрение, которого он хотел избежать, их публикуя, они сделали его еще более ненавистным всем разумным людям, которые не могли видеть без раздражения новые лица [при дворе], приравненные или даже предпочитаемые принцам. Почти все предвещали большие несчастья для короля и его королевства»[966].

Долгое время эти строки де Ту, до недавнего времени считавшегося одним из самых достоверных историописателей Религиозных войн, воспринимались буквально, и служили доказательством того, что церемониал 1585 г. остался на бумаге и вызвал только отторжение у тех, кому он предназначался, включая самого де Ту[967]. Однако в последние годы начался пересмотр отношения к этому парламентарию, с более критическим взглядом на то наследие, которое он оставил после себя[968]. Несмотря на то, что де Ту поддерживал партию короля, на деле его отношения с последними Валуа не были безоблачными, в том числе по причине его собственных карьерных амбиций и тяжелого характера. Ряд приводимых им фактов о Генрихе III и его дворе, которые казались безусловными, теперь вызывают сомнения[969]. Якобы решающая для судеб французского церемониала встреча короля с женой английского посла Эдварда Стаффорда, баронессой Дуглас Шеффилд (Douglas Sheffield), жившей с мужем во Франции в 1583–1591 гг., более не подтверждается ни одним источником, включая «Календарь государственных документов» правления Елизаветы I[970]. Конечно, английские биографы настаивают, что баронесса была вхожа ко двору Екатерины Медичи, и через ее посредство могла иметь аудиенцию у короля[971]. Однако вся логика принятия важных решений Генрихом III опровергает такой путь учреждения церемониала при дворе Франции. C другой стороны, действительно, появление при Королевской палате в Лувре аудиенц-залы и государственной присутственной палаты, предшествующих, с 1585 г., передней и зале для ожиданий, полностью соответствовало архитектурно-пространственному пространству, существовавшему в XVI в. при аналогичной палате английского двора; однако, не его одного[972].

М. Шатене, которая специально изучала вопрос архитектурной организации и размещения французского двора в нескольких резиденциях в XVI в., обратила внимание, что ренессансные дворы итальянских кардиналов второй половины века были выстроены аналогичным образом, ровно с тем же набором комнат, предшествующих королевской спальне, и сделала предположение, что, скорее всего, Генрих III обратился к итальянскому опыту и перенял его[973]. К такому выводу также подталкивает сообщение венецианского посла во Франции Джованни Дельфино (октябрь 1584 г.), в котором он уведомлял Светлейшую республику о новом составе помещений Королевской палаты, которую, видимо, уже перестраивали под церемониал 1585 г., и которая теперь «скорее похожа на итальянскую, чем на французскую»[974]. В связи с этим стоит напомнить о пребывании Генриха III в Венеции во дворце Фоскари (Foscari) летом 1574 г., по пути во Францию, где он встретился с незнакомой ему конфигурацией жилого пространства. Известно, что ему было приготовлено три комнаты-анфилады во дворце, по итальянскому обычаю, которые король, велел использовать как спальню (центральную из комнат), гардеробную (кабинет) и переднюю, однако принял во внимание их изначально иное назначение[975].

Возвращаясь к свидетельству де Ту, написанному спустя время, уже после смерти короля и смены династии, можно увидеть следы личной обиды на Генриха III, разрешавшего доступ к своей персоне только избранной группе лиц, вкупе с желанием приписать ему склонность к чужестранному, а значит, зловредному для французов, влиянию. Видимо, леди Дуглас, которая умерла до появления его «Истории своего времени», охватывающей события 1585 г., была удобной фигурой, чтобы вменить ей несуществующее влияние на Генриха III.

Парижане в лице Пьера де Л'Этуаля скорее обратили внимание на внешние изменения при дворе: «В начале сего 1585 года король издал новый регламент для своего дома, равно как по поводу одежды тех, кто ежедневно пребывает подле его персоны на квартальной службе. Последние должны отныне одеваться в черный бархат, с золотой цепью на воротнике, и им велено заменить шляпы на береты или бонеты (bonnets) также из черного бархата, пока они пребывают на службе. Тем же, кто заседает в Государственном или Узком совете …надлежит надевать длинную одежду из фиолетового бархата»[976]. Черный цвет, как цвет христианских добродетелей и королевский цвет в Европе XVI в.[977], также был выбран Генрихом III не случайно для себя и своего двора, поскольку объединял и католиков, и гугенотов, выполняя важную символическую роль единства куриального института. Отныне одежда должна была четко отделять любого придворного от иных дворян и лиц, имевших доступ ко двору. Цветовая королевская экспансия, по выражению С.А. Польской, охватила «окружающее монарха пространство и ближних к нему лиц»[978]. Визуальное воплощение сакрального пространства, связанного с фигурой короля, было нацелено вместе с тем на дальнейшую институционализацию двора и создание недосягаемого по социальному престижу и значению элитарного политического, межконфессионального, церемониального и общественного центра.

Однако соблюдался ли этот церемониал хотя бы в каком-либо виде после его учреждения? Мы можем ответить утвердительно в отношении лишь первых месяцев 1585 г., поскольку Восьмая религиозная война, отток и размежевание дворянства на три конкурирующие и воюющие между собой группы — роялистов, гизаров и гугенотов — делали невозможным его соблюдение. Ценные сведения содержатся в депеше мантуанского посла при французском дворе, Ферранте Гизони, от февраля 1585 г., сообщающего своему герцогу, Вильгельму Гонзага, о церемонии встречи английского посольства во главе с графом Дерби: «По обоим сторонам [парадной] лестницы в Лувре были выстроены швейцарцы, в приемной зале — стрелки лейб-гвардии, в передней — дворяне с топориками, а в двух иных помещениях, государственной присутственной палате и аудиенц-зале, — дворяне иных подразделений двора. В самой же королевской спальне, где пребывал Его Величество, находились другие дворяне, вместе с кавалерами Ордена Святого Духа. Рассказывают, что Его Величество принял англичан со всей благосклонностью и вниманием»[979]. Сейчас мы можем только предполагать, как в действительности выглядело и было меблировано пространство Королевской палаты конца XVI в., поскольку от Лувра этого времени мало что осталось — главным образом, знаменитый бальный зал (ныне — зал Кариатид) и парадная лестница Генриха II.

Наконец, остается вопрос, когда при дворе были приняты церемониальные барьеры и что король хотел сказать двору, учреждая их и отгораживаясь от придворных. Впервые Генрих III упомянул барьеры в своем Регламенте 1574 г. и попытался использовать их уже осенью того же года в Лионе во время обеденной церемонии. Однако, как пишет Л'Этуаль, это нововведение вызвало взрыв негодования со стороны придворных и король быстро отказался от этой затеи, решив, что она преждевременна[980]. Дворяне Франции привыкли видеть доступного для всех короля, публичного в каждом своем движении, но никак не закрытого монарха, не только сидящего за отдельным столом и принимающего пищу отдельно, но также намеренно отделяющего себя от своего двора и отстраняющего от себя дворянство. Это воспринималось как нарушение традиции придворных пиров, в центре которой всегда находилась фигура короля, зачастую за одним столом с рыцарями-сотрапезниками[981]. Учреждение барьеров при французском дворе сразу связали с чужеродными обычаями, принятыми в Польше или при дворе императора. Действительно, бургундская традиция барьеров использовалась у наместников Фландрии в Брюсселе, при дворах в Мадриде и в Вене, и их мог видеть Генрих III во время недолгого пребывания в гостях у своего тестя императора Максимилиана II[982]. Мы можем только предполагать, что церемониал Габсбургов и организация церемониального пространства при иных дворах как минимум подтолкнули Генриха III к куриальным реформам при своем дворе.

Вместе с тем, хорошо известно, что Генрих III изначально был воспитан как церемониальный король, и все его политическое и духовное целеполагание было связано с возвеличиванием королевской персоны, для чего он использовал рациональный европейский церемониальный опыт, придавая ему характерные французские черты. Например, подчеркивая сакральность королевской трапезы, Генрих III, в подражание Христу и его Апостолам, Регламентом 1582 г. учредил церемонию своего воскресного обеда после торжественной мессы, как форму коллективного причастия, которая проходила за круглым столом с участием двенадцати персон-сотрапезников, специально выбранных монархом, в знак исключительного благоволения[983]. Этим решением король поочередно приобщал своих придворных к кругу избранных, соприкасающихся с помазанником Божьим, играющим роль короля-первосвященника, высшим носителем Величества, обеспечивая необходимый диалог со своим двором и тем самым сохраняя сочетание его светского и духовного начал[984].

С другой стороны, по свидетельству королевского архитектора Филибера Делорма, барьеры как таковые использовались при французском дворе как минимум с 1560-х гг., отгораживая личное пространство юного Карла IX от толпы придворных, приветствовавших его утром в спальне, которых было так много, что король не мог подняться с кровати и приступить к одеванию в течение часа[985]. Скорее всего, речь идет о сугубо французском изобретении. Нам также представляется, что Генрих III начал церемониальные преобразования в 1574 г., прибыв во Францию уже с готовым планом конкретных мероприятий, учитывающим как французский, так и иностранный опыт. Регламент 1585 г. стал удобным поводом воплотить в жизнь то, что не удалось сделать несколькими годами ранее. Введение барьеров на церемониях трапезы, мессы, а также в королевской спальне и в бальной зале, подчеркивало авторитет короля, его семьи, и создавало его исключительное политическое и сакральное пространство. Такое решение в равной степени способствовало большей безопасности физического тела монарха, поскольку возле барьеров дежурили лейб-гвардейцы, и организационно дисциплинировало придворных. Конечно, это была очевидная реакция короны на затяжные гражданские войны и умаление королевского авторитета: в духе неоплатоников Генрих III пытался создать свой гармоничный и безопасный мир среди всеобщего хаоса, используя церемониал как главное средство для организации идеального двора.

Подчеркнем вновь: Генрих III, перенимая церемониальные элементы организации куриального пространства, принятые при иных дворах, все же опирался на многовековой французский куриальный опыт и стремился сделать французский церемониал неповторимым и уникальным, рассчитанным на сакральную и одновременно светскую, публичную и театрализованную форму репрезентации королевского Величества, образцовую для французов и иностранцев. Совсем не случайно иностранные послы — итальянские и английские — такое пристальное внимание уделили описанию французских куриальных порядков в 1580–1586 гг. и тщательно изучили Всеобщий регламент, распространенный при дворе в начале 1585 г.

2.3. Церемониал мужского двора

Конечно, разделение на мужской и женский куриальный церемониал, в соответствии с гендерным принципом, довольно условно, потому что большая часть церемоний большого двора была рассчитана на соучастие в них как мужчин, так и женщин. Регламент 1585 г. окончательно формализовал инкорпорацию дамского двора в большой куриальный церемониал, о чем речь пойдет в следующей части, однако оставил вместе с тем мужскому двору прерогативу пребывания без дам на церемонии утреннего пробуждения/подъема короля. Эта церемония, по замыслу Генриха III, должна была закрепить все его предыдущие организационно-правовые инициативы в отношении знати и подчеркнуть сложившуюся куриальную иерархию рангов, титулов и должностей, и с другой стороны, подчеркнуть исключительно мужское право находиться подле королевской персоны в момент пробуждения и поднесения королевских одежд и знаков королевского достоинства — шляпы и шпаги. Э. Канторович возводил появление церемонии lever к римско-византийскому культу императоров, который вновь возродился во времена централизованных монархий в XV–XVI вв. и также носил сакральный и одновременно театральный характер[986].

В соответствии с «Порядком, который король желает соблюдать при дворе», который, как отмечалось, получили придворные и служащие двора в январе 1585 г., в виде отпечатанной брошюры, все мужчины двора на смене, за исключением тех, кто в силу функциональных обязанностей не мог оторваться от дел (привратная стража, кухня, и др.) обязаны были ежедневно представать перед своим монархом или, как минимум, видеть его во время выхода из королевской опочивальни.

Аудиенц-зала, которая с 1585 г. стала главным местом сбора элиты двора, примыкала к королевской спальне и отодвинула королевскую переднюю на третье в церемониально-архитектурной иерархии место. Регламент предписывал собираться, начиная с 5 часов утра, в аудиенц-зале, в ожидании королевского пробуждения и церемонии одевания, лицам различных придворных (и) должностных групп. Прежде всего, в полном соответствии с предыдущими королевскими актами, Порядок упоминает «принцев крови, кардиналов, иных принцев [в том числе иностранных], носителей главных коронных чинов, начальника артиллерии, командующего галерным флотом», а также «тех, кто занимается делами Его Величества»: «государственных секретарей, контролеров и интендантов финансов, государственных казначеев»[987]. Последние допускались в аудиенц-залу в силу своего служебного положения ближайших королевских советников, членов Узкого совета, практически ежедневно заседающего после церемоний пробуждения или мессы.

Далее перечисление куриальной элиты в Порядке построено в соответствии с функциональными домами двора: отдельно упоминаются руководители церковного двора — Главный раздатчик милостыни Франции, глава придворной церкви и глава капеллы, королевский духовник. Сюда же включены кавалеры Ордена Святого Духа, с оговоркой, что их служебная смена длится всего два месяца, поскольку многие из них были заняты на службе в провинции, где требовалось их непосредственное присутствие (как правило, речь идет о губернаторах, генеральных наместниках областей, а также о комендантах стратегических крепостей). Представители иного, духовно-рыцарского ордена — Мальтийского («посол, Великие приоры») — которому покровительствовала Франция и высшие позиции в котором традиционно занимали французы, в том числе королевской крови (в 1585 г. герцог Генрих Ангулемский, сводный брат короля и Великий приор Франции) также представлены в Порядке[988].

Военный двор, который был зарезервирован за сеньорами разных достоинств, согласно Порядку, упоминается вторым, следом за церковным, и также перечисляет носителей ключевых должностных постов, в следующей последовательности: «капитанов дворянских сотен, капитанов лейб-гвардейцев, капитана швейцарской сотни, капитана привратной стражи и Главного прево Франции». В перечне нет отряда Сорока Пяти, для которого существовала особая регламентация. Иерархия этих капитанов внутри военного дома, видимо, не была четко определена, и зависела от статуса военного отряда в доме короля (на первом месте всегда — лейб-гвардия, шотландский отряд), времени его создания, и места в дворянской иерархии самого капитана: капитан с титулом маркиза или графа неизменно был выше капитана-барона или сеньора без титула, несмотря на равное должностное положение. Однако итоговое слово всегда было за королем.

Аналогичная ситуация была также и в светской части двора, следующей в Порядке за двумя предыдущими, где равно были представлены руководители подразделений, разных титулов, материального положения и места во внутрисословной иерархии. Документ называет «Первого гофмейстера, Первого шталмейстера или их заместителей в случае отсутствия, Главного церемониймейстера, Главного квартирмейстера, 9 дежурных камер-юнкеров и 5 ординарных камер-юнкеров Королевской Палаты, капитанов почетной свиты королевы-матери и супруги короля»[989].

Таким образом, мы опять убеждаемся, что превосходство крови по-прежнему пребывало на первом месте в иерархии двора, не всегда сочетаясь с должностным куриальным превосходством. Последнее, в свою очередь, в лице коронных чинов и руководителей куриальных подразделений, мирилось с важностью присутствия, бок-о-бок с ними, управленческой бюрократической элиты, зачастую невысокого происхождения, как в случае с государственными секретарями, выполняющими конкретные функции публичного администрирования и заседающими в королевских советах[990].

Также стоит отметить, что Всеобщий регламент не упоминает отдельно ни Главного распорядителя двора, ни Главного камергера, ни Главного шталмейстера, поскольку их обязательное присутствие на церемонии lever, наряду с принцами и кардиналами, было обусловлено принадлежностью к единой группе главных коронных чинов. Все они (Гизы, Шабо) к 1585 г. были также посвящены в кавалеры Ордена Святого Духа, и могли участвовать в церемонии также в этом качестве.

Также в аудиенц-залу допускались лица, представлявшие собой высшую бюрократическую и судейскую верхушку Франции: «Председатели Парижского парламента, первые Председатели иных палат парламента, первый Председатель Большого совета, первые Председатели Палаты счетов и Палаты косвенных сборов, иные люди короля при парламентском дворе (gens du Roy de la cour de Parlement = докладчики в совете, прошений) также входят в названную залу для аудиенций, если у них есть дело в соответствии с их должностью или же им приказано Его Величеством; в ином случае они должны ожидать в государственной палате»[991]. Как правило, многие из них являлись влиятельными магистратами и юристами, членами королевских советов, и их участие в церемонии подчеркивало значимость суверенных палат при принятии государственных решений. Заседание советов начиналось сразу по окончании церемонии lever или же после обеда[992].

Наконец, Порядок специально оговаривал, что обслуживающий короля персонал — «два аптекаря, два ординарных хирурга, цирюльник, два пажа при Королевской палате» — в качестве исключения, также ожидает приглашения в королевскую спальню, находясь в аудиенц-зале, для непосредственного ассистирования при утренних процедурах.

Вторая большая группа придворных была сосредоточена в зале для государственных заседаний, государственной палате, и ее состав функционально повторял состав первой группы, при том, что входить туда, «до того, как Его Величество будет разбужен», имели право либо лица, не занятые на дежурной смене, но равного должностного положения с представителями первой группы, либо заместители руководителей куриальных подразделений двора, либо высшие должностные лица младших домов двора.

К числу привилегированных персон этой группы относились «канцлер королевы-матери; губернаторы провинций, которые не являются принцами и не занимаются делами Его Величества; кавалеры Ордена Святого Духа, которые не находятся на дежурстве; капитаны отрядов тяжелой и легкой кавалерии, пехотных полков; генеральные наместники провинций; капитаны лейб-гвардейцев, которые не пребывают на дежурстве; архиепископы и епископы, аббаты — главы духовных орденов; аббаты, специально внесенные в список допущенных ко двору; капитан сотни дворян, не пребывающий на дежурстве; камер-юнкеры не на смене»[993].

В этой части Всеобщего регламента, которая не менее тщательно, чем в предыдущем разделе, прописывает привилегированный состав присутствующих в палате для государственных заседаний, особо подчеркивается, что каждое должностное лицо, «приписанное» к этому помещению, было отмечено Генрихом III собственноручно, и в случае возникновения иных обстоятельств, король вправе вносить поправки[994].

В этой группе также обязаны были находиться прочие дворяне палаты и различных служб, гофмейстеры, шталмейстеры на смене, дворяне домов королевы-матери и царствующей королевы, а также представители чиновничьей и купеческой верхушки — «иные Председатели Парижского парламента и люди короля при парламентском дворе, Председатели Большого совета, Палаты счетов, купеческий Прево Парижа и члены муниципального совета»[995]. Из неблагородного состава упоминаются портные и сапожники на смене, медики обеих королев.

Третья группа лиц, для которой отводилось помещение передней, судя по Порядку, была зарезервирована для всех остальных ординарных дворян и пажей дома короля, которые не находились на дежурстве, лейтенантов и прочих должностных лиц (enseignes, guidons) военных отрядов дома короля, дворян на смене младших домов двора, «капитанов-комендантов городов и крепостей, замков и мест, принадлежащих Его Величеству», ординарных докладчиков отеля короля. Первые два помещения находились под охраной лейб-гвардейцев, передняя — дворян королевской сотни[996]. Все остальные желающие увидеть короля, как правило, неблагородный состав двора или лица, не имеющие к нему отношения, могли ожидать открытия церемониального дня в помещении общей залы.

По замыслу короля, в момент отворения дверей королевской спальни (т. е. между 5 и 6 часами утра летом и часом позже зимой) первая группа, как наиболее привилегированная, из залы для аудиенций переходила в королевскую спальню и непосредственно приветствовала короля, вторая группа занимала, соответственно, аудиенц-залу, а третья перемещалась в государственную палату: начиналась церемония lever короля[997]. Главный церемониймейстер руководил всем процессом и следил за соблюдением правил расстановки и движения придворных.

Взгляд на должностной состав персон всех трех самых привилегированных палат в составе Королевской палаты и его ранжирование в Регламенте 1585 г. позволяет утверждать, что корона придавала исключительно важное значение церемонии утреннего пробуждения/подъема монарха, поскольку в этих помещениях собирались лица, представляющие все королевство. Помимо принцев крови и высшего дворянства, коронных чинов, руководителей куриальных подразделений и ординарных дворян, губернаторов, военных капитанов и комендантов, мы видим представителей высшей церковной, бюрократической, судейской, муниципальной верхушки, помимо членства в королевском совете зачастую обладавших придворными и государственными постами. Т. е., Регламент 1585 г. впервые вписал в куриальный церемониал представителей всех трех сословий Франции, элиту страны, которая рассматривала себя как некое общефранцузское представительство, олицетворяющее тело королевства и приобщенное к ее мистическому воплощению — телу короля. Герцоги Гизы сразу увидели всю опасность реализации королевского замысла по реальному воплощению Всеобщего регламента 1585 г. в жизнь, и не случайно одной из главных целей их борьбы с королем была не военная победа над королевской армией, и не разделение придворного дворянства, а стратегия десакрализации королевской власти и умаления авторитета лично Генриха III.

Куриальная реформа 1585 г. способствовала утверждению социальной и должностной стратификации при дворе, закрепив королевские решения относительно рангов, их соответствия должностям, титулам и месту в церемониальном пространстве. Эта иерархическая система, конечно, была подвижной, как в силу продолжающихся трансформаций в среде дворянства, так и в связи с ослаблением королевской власти, а также регулярных вмешательств самой короны в ее формирование. Окончательно процесс правового и социального конституирования второго сословия завершится только в следующем веке.

Нетрудно увидеть, что элита двора одновременно являлась и клиентелой короля, сформированной им в течение нескольких лет. Регламент 1585 г. был написан специально для нее, для каждого из носителей ключевых придворных должностей или их заместителей. Куриальная иерархия являлась для всех служащих единой системой, позволяющей сочетать происхождение и должность. Младшие дома двора (в 1585 г. речь шла только о домах Екатерины Медичи и Луизы Лотарингской), что наглядно показывает распределение придворных по ранжированному пространству Лувра, рассматривались как нижестоящие и наполнялись мужчинами (но не женщинами) более низкого положения. Однако стоит подчеркнуть, что церемониал 1585 г. максимально учел разнообразие дворянского сословия не только двора, но и всей Франции.

Несмотря на ограничения, налагаемые Блуаским эдиктом 1579 г. в отношении соискателей королевской службы, на деле король никогда не соблюдал это правило и формировал свой двор, опираясь не только на родовитое дворянство. В отношении лояльных и верных королю лиц даже неблагородного происхождения, формально запрещенное эдиктом совмещение должностей разного уровня и функционального содержания, только приветствовалось и представляло собой весьма запутанную картину. К примеру, Никола IV де Нефвиль-Виллеруа (Neufville-Villeroy) (1542–1617), известный государственный секретарь (1-я должность) и королевский советник (2-я должность), сын Главного купеческого прево Парижа, одновременно являлся казначеем королевских орденов Святого Михаила (3-я должность) и Святого Духа (4-я должность) и губернатором Корбея (Corbeil) (5-я должность)[998]. Конечно, корона пыталась охватить своим вниманием как можно больше представителей прежде всего дворянского сословия, вменяя в обязанность как минимум три месяца в году жить при дворе, но двор никогда не был замкнутым сословным обществом.

Очевидно также, что куриальный церемониал, как минимум в отношении королевского lever и большой мессы, обладал чертами публично-правового порядка, т. е. формализованной государственной церемонии, наряду с большими и значимыми государственными мероприятиями. Возможно, в этом и состояла одна из целей Генриха III — сделать двор главным церемониальным, с сакральным началом, центром Франции, средоточием ежедневного прославления королевского Величества и божественной природы королевской власти, наряду с большими церемониальными праздниками. Нельзя не отметить и мистическую театрализованность куриального церемониала, когда у каждого из акторов на руках был конкретный сценарий пьесы, расписанный по действиям и ролям вместе с соблюдением единства действия, времени и места. Очевидно также, что возобновившаяся гражданская война не позволила Генриху III полностью реализовать свой замысел, а следующие два короля и не ставили перед собой таких целей. Только кардинал де Ришелье напишет в своем «Политическом завещании» о важности восстановления полноценного куриального церемониала, и только Людовик XIV воспользуется его советами, а заодно и опытом предыдущей династии[999].

Однако помимо мужчин двора, и церемоний, закрепленных только за сильным полом, существовал и церемониал дамского двора, производный от большого куриального церемониала, отличающийся особенными чертами и функционирующий по собственным правилам. Он впервые был формализован в Регламенте 1585 г., хотя совершенно ушел от внимания исследователей. Мы попытаемся понять, каким образом был организован не менее сложный, чем мужской, куриальный женский мир при Генрихе III, и как функционировала церемониальная система большого двора.

2.4. Церемониал дамского двора

Регламенты Генриха III не выделяют специально дома королев Франции или иные младшие дома, поскольку куриальный церемониал рассматривался как единое целое. Только отдельные Порядки посвящены обязанностям некоторых категорий служащих домов королев Франции (причем, речь идет только о мужчинах), вдовствующей и царствующей, которые, тем не менее, позволяют увидеть особенности церемониального пространства младших венценосцев.

В Лувре всегда жило несколько женщин из правящей семьи Валуа. Однако к 1585 г. там осталась только царствующая королева Луиза Лотарингская. Годом ранее в свой дворец, только что отстроенный Тюильри, перебралась Екатерина Медичи; в 1578 г. Лувр покинула Маргарита де Валуа, отправившаяся в Нерак к мужу; а немного ранее, в 1576 г., уехала из Франции Елизавета Австрийская, вдова Карла IX, которая в итоге поселилась и провела остаток жизни в Праге. Их единственная дочь, Мария-Елизавета, скончалась от болезни в 1578 г.[1000]. Диана де Валуа, герцогиня де Монморанси, сводная сестра Генриха III, проживала отдельно, в своем отеле в Париже.

Несмотря на то, что Лувр XVI в. бесконечно перестраивался и сложно понять, где именно располагались покои дам из королевской семьи в конкретные годы, нам известно, благодаря плану отдельных помещений Лувра, сделанному королевским архитектором Ж. Андруэ Дю Серсо в 1576 г., что царствующая королева жила на втором этаже, и ее апартаменты состояли из 5 основных помещений: главным была спальня, к которой примыкали (с разных сторон) помещения кабинета, соединявшегося с аналогичным кабинетом короля, и гардеробной; рядом с гардеробной находилась передняя, смежная, в свою очередь, с залой для приемов и аудиенций[1001]. Таким образом, состав помещений был аналогичен устройству Королевской палаты до реформы 1585 г. Судя по всему, покои королевы оставались в таком виде вплоть до того момента, когда она была вынуждена покинуть Лувр в мае 1588 г. во время волнений в Париже[1002].

Королева-мать, Екатерина Медичи, в 1560–1570-е гг. жила в другом крыле замка, выше на этаж. Секретарь папского нунция кардинала Александрини отмечал в 1570 г., что ежедневный церемониал матери короля был весьма схож с аналогичным церемониалом короля, поскольку повторял те же обязательные процедуры, а именно — пробуждение и утреннее одевание, мессу, вечерню, отход ко сну, на которых присутствовали и дамы и кавалеры[1003]. Это подтверждает в своих мемуарах дочь Екатерины, Маргарита де Валуа, сообщающая, что ее муж Генрих Наваррский непременно присутствовал при церемонии пробуждения своей тещи[1004]. Маргарита упоминает также и о своем участии в церемонии отхода ко сну своей матери, во время которой ей позволялось как дочери Франции сидеть на сундуке, а при прощании с Екатериной она совершала обязательный реверанс[1005]. Судя по всему, Екатерина Медичи была занята делами допоздна и часто нарушала распорядок, который предписывал ложиться спать не позднее 10 часов вечера: об этом писала еще мать Генриха Наваррского Жанна д'Альбре в 1571 г., которая жаловалась сыну, что никак не может поговорить с Маргаритой наедине, поскольку ее будущая невестка выходит от матери «уже в те часы, которые неудобны для беседы»[1006]. Посол графства Пико дела Мирандола при французском дворе Серторио Лоски вместе с тем подтверждает значимость дамского двора Франции, которому даже посвящает специальный раздел в своем описании французского двора 1580 г. Он подчеркивает его особый церемониал и перечисляет главные мужские и женские должности (иногда с именами) придворных, которые стояли во главе различных подразделений дамского двора, называя в первую очередь капитана почетной свиты и гофмейстерину. В его представлении этот двор являл собой единое целое во главе с королевой-матерью, и по своей структуре был похож на дом короля[1007].

Всеобщий Регламент 1585 г. четко определяет, что капитаны почетной свиты вдовствующей и царствующей королевы участвуют в церемонии утреннего пробуждения и подъема короля, причем, в числе самых почетных лиц, допущенных в его спальню из аудиенц-залы[1008]. Вместе с тем Порядок Регламента 1585 г., закрепляющий персональные обязанности капитана свиты Луизы Лотарингской (Сципиона Фиеска), предписывает ему и десяти дворянам в его подчинении (gentilshommes d'honneur) присутствовать в 8 часов утра в покоях королевы: «Начиная с 8 часов утра, если ранее королевой не было отдано иное приказание, [капитану ее почетной свиты и его дворянам] нужно проследовать в зал для приемов или переднюю названной дамы»[1009]. Нет никакого упоминания о том, что в спальню жены короля допускались мужчины ее сопровождения: судя по всему, они дожидались распоряжений королевы в соседнем помещении. Согласно Порядку, все они служили посменно, как и многие придворные, по четыре месяца в году: «Его Величество, желая впредь, чтобы королева, его супруга, пребывала в достойном и почетном сопровождении во время следования куда-либо, сообщает о необходимости выбрать тридцать дворян, которые будут служить по 10 человек на четырехмесячном дежурстве, считая началом первого квартала 1 января [1585 г.]»[1010]. К началу утренней церемонии в апартаментах королевы капитаны свиты и прочие мужчины ее почетного штата вполне успевали, поскольку короля будили уже в 5 часов утра и первые церемониальные процедуры монарх завершал в течение часа или двух часов. Т. е. королева и ее дамы соответственно вставали на час или два позже.

Вообще, судя по всему, королева-мать, допуская в свою спальню мужчин, видимо, делала это в качестве исключения. И, оказав надлежащие знаки почета и внимания, через несколько минут кавалеры удалялись в соседние помещения, переднюю и приемную залу. У нас нет никаких сведений, что какие-либо мужчины допускались на утреннюю или вечернюю церемонию остальных королев, живущих в Лувре в 1570-е гг., — в спальню царствующей королевы или сестры короля Маргариты де Валуа, королевы Наваррской. Упоминая однажды церемонию своего отхода ко сну, Маргарита в мемуарах говорит только о «своих дамах и фрейлинах»[1011]. Дело в том, что спальня замужней дамы, королевы, воспринималась иначе, чем спальня вдовствующей государыни: именно спальню жены посещал король ночью, пользуясь секретной дверью в их смежных кабинетах, и обязательно покидал ее до церемонии пробуждения[1012]. То есть покои королевы в определенное время была закрыты для мужчин и считались сакральным пространством. При дворе также существовал запрет на присутствие мужчин во время утреннего туалета фрейлин королевы.

Нам почти не известны детали церемонии утреннего пробуждения и одевания королевы Франции, но можно предположить, что она длилась не менее часа/двух часов: Брантом с подробностями сообщает нам, например, во что была одета и как была причесана Маргарита де Валуа (правда, речь идет о торжественных случаях), и перечисление только деталей одежды, которые ему бросились в глаза и остались в его памяти на долгие годы, каждый раз занимает один или два больших абзаца в его воспоминаниях[1013]. Одну интересную деталь сообщает сама Маргарита: во время Варфоломеевской ночи, 24 августа 1572 г., после того, как она спасла от смерти в своей спальне гугенота барона де Лерана, спеша в покои короля, чтобы защитить также своего мужа, она не забывает сообщить читателю, что камеристки ее одели в специальное платье (manteau de nuit), предназначенное для ночного выхода[1014]. Пышное платье королевы XVI в., как и любой знатной дамы, крепилось на металлическом каркасе, который надеть в одиночку было невозможно. В штате королевы был специальный мастер (vertugadier), который занимался ремонтом и поддержанием в порядке таких металлических конструкций[1015].

Утро королевы продолжалось легким завтраком, и затем мессой. Согласно Регламенту 1585 г., месса и вечерня могли проходить с участием короля, королевы и всего двора, что происходило «по воскресеньям, праздничным пятницам и субботам, т. е. в праздники Рождества, Пасхи, Пятидесятницы, Всех Святых, Троицы, Богородичных праздников, и обязательно сопровождалось песнопением»[1016]. Регламент 1578 г. определял время такой мессы 9 утра, которая могла длиться до полудня. В остальное время королева молилась вместе со своими придворными в своей часовне, примыкающей к ее апартаментам. Нам известно, что Екатерина Медичи в Тюильри имела собственную большую церковь и очень любила церковное песнопение во время богослужений[1017]. Остается напомнить, что у каждой королевы был свой главный альмонарий — раздатчик милостыни, как правило, в сане кардинала или епископа, глава ее церковного двора.

Регламент 1585 г. предписывал, что коронованная дама не могла в одиночку перемещаться в публичном пространстве — королевской резиденции или за ее пределами, без почетного и вооруженного сопровождения, подобно королю. Причем, король делегировал королеве право распоряжаться своим почетным окружением, мужчинами и женщинами, совершенно самостоятельно, т. е. делился с ней частью своего политического тела и Величества. Капитану ее почетной свиты и отряду из дворян следовало подчиняться приказам королевы, «сопровождать указанную даму на мессу или в иные места, когда она осуществляет публичные выходы, и оставлять ее только тогда, когда она возвращается в свои апартаменты», т. е. в спальню и кабинет; во время этих перемещений дворянам королевы вменялось «не держаться слишком близко от названной дамы и выполнять какое-либо приказание, если она его отдаст»[1018]. Дворяне этой почетной свиты были обязаны сопровождать и охранять королеву Франции во время ее выездов или выходов за пределы королевской резиденции, а также следовать за ней во время придворных церемоний, с участием короля или королевы-матери, «двигаясь в процессии впереди них, не приближаясь слишком близко, держась также перед теми, кто будет более знатен»[1019]. Во время процессий царствующая королева и ее дамы шествовали сразу за королем и королевой-матерью, в окружении королевских гвардейцев разных отрядов, к которым присоединялись дворяне ее почетного отряда.

Стоит напомнить, что согласно сообщению англичанина Р. Кука, специально для королевы-матери и царствующей королевы Генрих III создал дополнительные отряды охраны, состоящие из «швейцарцев и аркебузиров», под единым командованием капитана ее почетной охраны (capitaine des gardes de la royne)[1020]. Их не упоминают Регламенты 1585 г.; видимо, их функции были аналогичны королевским Сорока Пяти и регулировались дополнительными актами. Р. Кук особенно отмечает, что прежде в домах королев Франции никогда не было таких отрядов[1021].

Как отмечалось, большая часть королевских обедов короля была организована только для одного монарха. Служащим королевы, как и служащим дома короля, предоставлялось право бесплатно столоваться при королевском столе, подчеркивая особую связь младшего венценосца с дворянской клиентелой и гостями[1022]. Регламент 1582 г. закрепил правило, по которому монарший обед длился около двух часов и был организован отдельно у царствующих супругов, однако по форме был практически идентичен[1023]. Королевские столы у королевы были переносными и накрывались в помещении ее передней. Государыне резервировали отдельный стол, который, в отличие от стола короля, не был отделен барьерами от остальных столов. Подобно королю, каждый раз королева лично утверждала список приглашенных лиц, в число которых могли входить и мужчины: так, известно, что Екатерина Медичи по поручению короля, во время обеда могла принимать иностранных послов, перед тем, как они были допущены к монарху[1024]. Также как за столом у короля, к королеве приглашались музыканты и звучала церковная музыка. Таким образом, подчеркнем вновь, церемония трапезы за столом королевы по форме и представительскому назначению напоминала организацию трапезы короля являясь ее производной, подчеркивала королевское Величество венценосных дам.

Похожим образом проходили ужины королевы, организуемые после вечерни (начинавшейся около 4 часов пополудни и длившейся до двух часов), которые назначались на 6 часов вечера[1025]. Разница с церемонией обеда состояла в том, что Регламенты 1582 и 1585 гг. обязывали королеву ужинать публично, вместе с королем, кроме пятницы и субботы, когда Генрих III трапезничал один[1026]. Причем, Маргарита де Валуа сообщает нам, что всякий раз, когда предстояла такая семейно-публичная церемония, собирающая всю королевскую семью вместе и символизирующая единство королевского тела, королева должна была быть празднично одета[1027]. За столом королевы сидели рядом с королем, и только царствующая государыня обладала исключительным правом передавать салфетку своему мужу, которую, в свою очередь, получала из рук Главного распорядителя двора или Первого гофмейстера[1028]. Это право неукоризненно соблюдалось, что подтверждает свидетельство Р. Кука[1029]. Церемония ужина также проходила с участием придворных и иностранных гостей и длилась около двух часов.

Между обедом и вечерней, спальня королевы превращалась в публичное пространство, открытое для придворных, из числа служащих или приглашенных лиц. Мемуары Маргариты де Валуа приводят нам слова Екатерины Медичи, которая вспоминала времена Франциска I, т. е. 1530–1540-е гг., видимо, впервые разрешившего, чтобы дамы из его семьи в оговоренные часы допускали в свои апартаменты и спальню мужчин придворной свиты, вели с ними светские беседы, совместно читали и музицировали[1030]. Сестра Франциска I, Маргарита Наваррская в своем Гептамероне также пишет о неоплатонических формах куртуазных отношений придворных мужчин и женщин, равно как приводит ситуации, когда мужчины проникали в комнаты фрейлин и пространство королевы без разрешения[1031]. В своем рекомендательном письме Генриху III 1575 г. именно Екатерина Медичи советовала сыну не пропускать ежедневное посещение покоев своей жены и наносить визит ей и ее дамам, говоря, что «это нравится французам» и является обязательством короля[1032]. Регламент 1582 г. вменял Первому гофмейстеру в послеобеденное время отправлять 12 блюд в покои королевы вместе с вином: шесть блюд с фруктами «в соответствии с сезоном», и шесть со сладостями[1033]. Р. Кук подтверждает исполнение этого правила: Генрих III действительно соблюдал эти рекомендации матери и регулярно навещал королеву и ее общество в послеобеденное время, надо полагать, в том числе с целью контроля поведения придворных: «После обеда, он удалялся на два или три часа [для работы с бумагами], а потом отправлялся в комнату королевы своей матери, где также находилась королева его жена. И если ему требовался совет, обе они принимали в этом участие, или же продолжали беседовать до часа вечерни, что случалось по праздникам, поскольку в обычные дни король, как правило, шел играть в paille maille [разновидность крокета], зачастую с королевой своей матерью и королевой своей супругой, в какой-нибудь сад, где им [позже] накрывали ужин»[1034].

Наконец, в специальной зале для балов Лувра (порядка 600 кв.м.)[1035], согласно регламентам 1582 и 1585 гг., по четвергам и воскресеньям, «если только они не совпадают с большими праздниками или постом», давался большой бал, который мог длиться до 4 часов утра, запечатленный на дошедших до нас нескольких живописных полотнах[1036]. В зал для балов «должны быть принесены кресла Их Величеств и двадцать иных сидений, как табуретов, так и сабо, для тех, кто имел право сидеть»[1037]. На одной из таких картин анонимного придворного автора школы Фонтенбло мы видим сидящих в ряд Генриха III, рядом — Екатерину Медичи, и только потом — царствующую королеву Луизу Лотарингскую[1038]. Екатерина Медичи как королева-мать, наделяемая время от времени полноценными регентскими полномочиями, в церемониальном пространстве двора занимала следующее после короля место. Такое же положение смогут обеспечить себе и все последующие регентши Франции XVII в. — Мария Медичи и Анна Австрийская. Царствующая королева компенсировала это тем, что, в отличие от королевы-матери, была в центре внимания, когда танцевала на балу и имела право первого танца с королем, о чем свидетельствует Р. Кук[1039]. Он же пишет, что королева могла принять приглашение на танец другого мужчины только с позволения супруга, но кроме ее собственного брата, герцога де Меркера, никто и не решался это сделать[1040].

Посол Серторио Лоски, для которого, судя по его описаниям-отчетам, организация и церемониал французского двора были образцом для подражания, подробно описывает строгие правила проведения балов в Лувре, начиная от рассаживания приглашенных на специально приготовленные сидения, до иерархии выстраивания придворных в парных танцах. Этот дипломат сообщает нам, к примеру, что сами танцы следовали друг за другом в определенном порядке: под звуки скрипок, тамбуринов и волынок сначала играли павану, затем аллеманду и бранль, потом переходили к более активным, — куранте, вольте и гайарде[1041].

Таким образом, особенностью французской придворной церемониальной жизни XVI в. было наличие внутренних церемоний, которые отчасти были предписаны, отчасти организованы самостоятельно королевами Франции, и которые подчеркивали величие младшего венценосца, равно как всей французской монархии. Они повторяли церемонии, связанные с самим монархом, были тесным образом вплетены в большой придворный и государственный церемониал и претендовали на публичность и сакральность вслед за церемониями, в которых участвовал король. Очевидная профессионализация службы в доме королевы и постоянное увеличение штата ее дома требовали регулярного совершенствования церемониальных норм, что и было продолжено при королевах последующих столетий.

Не оспаривая сути Салического закона и не покушаясь на прерогативы королей, королевы Франции XVI в., впрочем, как и их многие современницы из других стран, активно вовлекались абсолютистской властью в большие политические игры, принимая на себя функции королей в случае отсутствия или малолетства монарха. В какой-то мере, вынужденные заниматься политическими вопросами и имея на это право и полномочия, королевы создали свое собственное политическое пространство при дворе, самостоятельно формируя круг вопросов, которые они могли решать на уровне двора и всего государства. Эта очевидная женская экспансия и изменение властных векторов королевского двора получили важную формализацию, во многом благодаря организации автономного церемониала двора королевы, равно как собственной должностной иерархии, интегрированной в иерархию и церемониал большого двора. Регламенты Генриха III 1570–1580-х гг. не просто зафиксировали самый высокий ранг персоны королевы в системе двора, разделяющей божественную власть своего коронованного супруга, но также вписали королев Франции в абсолютистский порядок, при котором они являлись незыблемой опорой и основанием монархической власти, равно как первыми «смиреннейшими и покорнейшими служанками и подданными». Дамский двор во главе с королевами, таким образом, являлся важнейшим системным элементом большого двора, интегрированный в него церемониально и функционально, связанный тесными родственными и клиентельскими связями.

В разгар «Войны трех Генрихов», когда дворяне покидали двор, предпочитая политический лагерь герцогов Гизов, вместе с ними бросали службу знатные дамы, их жены и родственницы. Анна д'Эсте, герцогиня Немурская, мать трех братьев-Гизов, внучка Людовика XII — представителя старшей ветви династии, в конце 1580-х гг. начала создавать альтернативный дамский двор[1042].

3.1. Последний Регламент (1589)

Генрих III поторопился с принятием Регламента в январе 1585 г., рассчитанном на эффект в условиях мирного времени. Задуманные как организационно-институциональная кульминация всех предыдущих регламентов и актов о дворе, призванные собрать разобщенную Францию и возвысить королевскую власть, церемониальные Порядки в итоге достигли обратного результата и стали одной из причин последующего распада двора. Вольнолюбивое французское дворянство не смогло принять этот дисциплинарный устав, равно как иные церемониальные элементы, новое обязательное обращение к королю — Его Величество, а также — барьеры, отделяющие королевскую персону от остального двора. Разобщенное политически и религиозно, второе сословие страны всегда особое значение придавало личным узам с королем и дворянской преданности суверену. Однако при пустеющей казне и уменьшении материальных возможностей монарха, слабела и дворянская лояльность, особенно у колеблющихся в определении политического (религиозного) лагеря, во время возобновления гражданской войны. Строгий регламент 1585 г. и поведение самого короля, подчеркнуто проводящего разделительную черту между собой и массой придворного состава, которое отныне должна было прежде всего выполнять свой куриальный долг в отношении недоступного монарха, вместе с перебоями в выплате жалования, оттолкнули от Генриха III даже тех, кто прежде не помышлял о Лиге. Лояльность, верность и преданность королю предлагалось отождествлять со служебными обязанностями, в то время как королевское персональное внимание и благодеяния проявлялись лишь в отношении избранной верхушки двора. Двадцатью годами ранее Этьен де Ла Боэси провидчески писал: «Большое несчастье — говорю я — не только для придворных, но и для всех вообще французов, какой бы веры они ни были и какого бы они ни были положения, находиться под властью самодержца, относительно которого никогда нельзя быть уверенным, что он будет хорош, раз всегда в его власти быть дурным, когда он того захочет. А иметь многих таких повелителей значит быть во сто крат несчастнее»[1043].

Пероннская декларация Католической Лиги, официально объявившей о своем воссоздании, судя по всему, совсем не случайно была обнародована 31 марта 1585 г. — в день, когда заканчивалась очередная придворная смена, дающая возможность дворянству покидать двор. В связи с экономическими трудностями — войной, революцией цен и неурожаями, поквартальное жалование придворным выплачивалось нерегулярно, с большими задержками[1044]. Собираемость налогов из-за падения налоговой дисциплины и распада системы ее сборов также стала низкой[1045]. Даже в лучшие времена в среднем обычный придворный мог рассчитывать примерно на 2000 турских ливров годового жалованья, в то время как реальные расходы на пребывание при дворе были в несколько раз больше[1046]. Во время возобновления гражданских потрясений можно было полагаться только на спорадические подарки и бенефиции от короля, в обмен на безусловную лояльность. Финансируемая Испанией партия Гиз-Лотарингских, с ее дворянской вольницей, казалась многим единственным выходом из положения[1047].

Король, как мог, сокращал расходы на двор, однако денег становилось все меньше. Л'Этуаль свидетельствует, что во время ежегодной церемонии посвящения новых членов в кавалеры Ордена Святого Духа 1 января 1588 г., Генрих III не смог им даровать положенные 1 тысячу экю каждому кавалеру, «дав понять, что все деньги ушли на оплату швейцарцев»[1048]. 23 января того же года король писал графу де Шарни: «Рассматривая финансовое положение моего королевства на начало года, я нахожу, что налоги были настолько повышены, а доходы настолько уменьшились с началом настоящих волнений, что я вынужден урезать свои личные расходы, чтобы передать дополнительные средства на общественные нужды»[1049]. Примерно из 30 миллионов турских ливров валового годового дохода, поступившего во французскую казну в 1588 г., чистый доход составил всего 9,3 млн. т.л., при том, что обычные траты на двор составляли 4 млн. т.л.[1050]. Корона была вынуждена жить в долг, который измерялся к 1589 г. 133 миллионами ливров[1051].

О придворном, и тем более, пышном церемониале в 1586–1589 гг. не упоминает ни один источник. Многие современники отмечали вместе с тем, что в это время куриальные церемонии заменялись на религиозные процессии, поскольку король часто впадал в свойственный ему мистицизм и меланхолию, часто совершал паломничества и посещал монастыри, до последнего надеясь на обретение наследника трона[1052]. Как сообщает Л'Этуаль, в декабре 1586 г. в рядах Лиги царили «радость и удовольствие», поскольку объявленная беременность королевы Луизы оказалась ошибкой[1053].

Последние праздники при дворе Валуа состоялись, судя по журналу того же Л'Этуаля, в середине февраля 1588 г., на масленичной неделе, когда «устраивались маскарады и балеты, будто повсюду царил устойчивый мир, и как будто не было никакой войны, и не существовало никакой Лиги во Франции»[1054]. Генрих III был воспитан в гуманистическом духе и до конца своих дней оставался убежденным неоплатоником в духе флорентийца Марсилио Фичино, чьи идеи гармоничного мироустройства были популярны во Франции, и держал свой Ренессансный двор, веря в его миротворческое предназначение[1055]. Несмотря на всю значимость материальной заинтересованности служения в «эпоху катастроф» и «свинцового века», для большинства придворных двор Генриха III прежде всего оставался последним остовом стабильности, олицетворением и хранителем вековых традиций церемониала, хороших манер и привычного уклада жизни, «нашим двором», по выражению Брантома. Несмотря на то, что власть короля повсеместно оспаривалась, а реальные возможности осуществления управления неуклонно сужались, оставшиеся при дворе видели в Генрихе III прежде всего помазанника Божьего, естественного хранителя справедливости и законной власти во Франции. Значительная часть двора осталась верна королю, в том числе благодаря целенаправленной кадровой политике и куриальному реформированию предыдущих лет. Даже в самые критические моменты король никогда не оставался один.

Несмотря на гражданскую войну, Генрих III продолжал царствовать над своим двором, создавая мираж власти. Л'Этуалю не показалось: двор старался не замечать войны. Жестокости и ужасам военного и религиозно-политического раскола противопоставлялась гармония двора, нарочитая неоплатоническая изысканность и рафинированность манер поведения придворных, инспирируемая и поддерживаемая прежде всего самим королем и королевским церемониалом, как естественная реакция на события современности. Это был пир во время чумы, и, подобно Ж.-О де Ту, все знали, что рано или поздно он закончится.

Тем не менее, последний Ренессансный двор Франции, последнего монарха из династии Валуа, как старинная и хорошо отлаженная социально-политическая система, отчаянно сопротивлялся распаду, и, отвечая на внешние и внутренние вызовы, стремился к самодостаточности, к замыканию в самом себе. Король хотел любой ценой сохранить свой двор, поскольку его крушение означало бы распад Франции и потерю суверенитета. 16 мая 1588 г., уже бежавший из Парижа Генрих III написал своему послу в Риме, кардиналу де Жуайезу: «Если [герцог де Гиз] откажется мне повиноваться, я пойду на все, чтобы защитить и сохранить мой авторитет и мое государство, чтобы ни случилось»[1056].

В июле 1588 г. обе королевы — Екатерина Медичи и Луиза Лотарингская — смогли выехать из Парижа вместе с остававшимися с ними придворными и персоналом, и если королева-мать присоединилась к сыну и следовала за ним, пытаясь примирить его с Гизами[1057], то Луиза Лотарингская получила распоряжение мужа отправиться в безопасный замок Шинон в Турени, недалеко от города Тура, с целью обустройства там дамского двора[1058]. В Тур было предписано переместиться Парижскому парламенту и суверенным палатам, прочим королевским чиновникам. Туда же перебрался и дипломатический корпус. Генрих III всеми силами продолжал поддерживать видимость соблюдения придворных регламентов в почти невыносимых условиях, понимая, что благодаря этому он остается королем Франции в глазах своих друзей и врагов.

Последний куриальный регламент, изданный Генрихом III, видимо, вслед за Ж. Буше, нужно датировать уже 1589 г., — временем кульминации общефранцузского кризиса, когда Генрих III стремительно терял остатки власти после убийства Генриха де Гиза и стал изгнанником в собственном королевстве[1059]. Этот недатированный документ — «Регламент о восьми дворянах при королевской персоне» — демонстрирует нам условия, в которых король пребывал в последние месяцы своей жизни. Речь идет о походном, временном Регламенте, рассчитанном на ближайшее окружение преданных дворян. Им вменялось прежде всего «извещать Его Величество обо всем, что они узнают и выяснят важного о его жизни, персоне, авторитете, положении и чести». Охранная функция превалировала над всеми остальными их обязанностями, что было объяснимо в условиях открытых призывов семьи Гизов, теологов Сорбонны и католических проповедников «убить короля-тирана»[1060]. Эти восемь дворян, во главе с герцогом де Бельгардом, были обязаны постоянно пребывать вместе с королем, «не покидать комнату и кабинет Его Величества во время его пребывания там», «отвечать за сундуки Его Величества для хранения оружия и пистолетов, а также за карету с четверкой лошадей, кучером и помощником», пробовать пищу перед каждой трапезой короля[1061].

Как известно, все меры предосторожности не уберегли Генриха III от покушения монаха Жака Клемана, действовавшего по наущению Гизов, ультракатолических и клерикальных кругов. Гасконцы из отряда Сорока Пяти, дежурившие в соседней комнате, закололи Клемана пиками, но король уже получил смертельное ранение, и на следующий день, 2 августа 1589 г., скончался.

Вообще, 1589 г. можно назвать годом социально-организационного распада французского двора. Сам Генрих III в последний год своей жизни не имел постоянного местопребывания и закончил свои дни в военном лагере в Сен-Клу, недалеко от Парижа. Его ближайшее окружение составляла вооруженная мужская свита из нескольких сот человек. Знатные дамы частично отправились вслед за королевой Луизой в Тур и Шинон, частично присоединились к свите герцогини Немурской в Париже, наконец, многие разъехались по домам.

В январе 1589 г. умерла королева-мать, и штат ее двора (не менее 500 чел.) был распущен. Значительная часть придворных и служащих, которые служили только Екатерине Медичи и не обладали иными куриальными постами, разъехались по своим владениям и разошлись по своим домам, и лишь незначительное их число попало на службу в дом короля, царствующей королевы, Маргариты де Валуа и Дианы Французской. В условиях крайнего финансового дефицита и государственной дезорганизации корона не могла позволить себе содержание такого большого числа ставших бесполезными служащих, пересматривая штатное расписание, равно как отложила исполнение обязательств по текущим долгам бывшим придворным королевы-матери — прежде всего, выплате жалования за последний год (50 тыс. экю, согласно И. Клуласу)[1062].

В связи с этим необходимо упомянуть об одном важном организационном принципе куриальной жизни. Несмотря на задержки выплаты жалованья придворным королевского штата, а в конце 1580-х — начале 1590-х гг. это было обычным и естественным явлением, причитавшиеся деньги выплачивались рано или поздно, или же заменялись на эквивалентные материальные блага, как правило, земельные пожалования или ренты. Причем, долговые обязательства короны в отношении служащих двора исполнялись даже наследниками покойной монаршей персоны, т. е. спустя годы, когда обстоятельства позволяли это делать. Возвращение долгов считалось священным делом, поскольку все верили, что врата рая откроются только для тех, кто не обременен земными обязательствами. В своем последнем письме, адресованном Генриху III в феврале 1587 г., бывшая французская и свергнутая шотландская королева Мария Стюарт просит его выплатить все причитающееся жалование служащим ее дома после ее смерти за счет продажи имущества, которым она владела во Франции[1063].

Серьезно заболевшая в конце 1586 г. и оставшаяся без средств Маргарита де Валуа, в одном из писем просила Екатерину Медичи погасить долги ее почетному персоналу, «проявив сочувствие к моему окружению, которому давно не платили за службу», добавляя характерную фразу: «Я знаю, что нет ничего более угодного Богу, чем выплата жалования слугам»[1064]. Примерно с 1593 г. новый король Генрих IV Бурбон уже как полноправный король Франции постепенно начал выплачивать долги, накопленные как Генрихом III и Екатериной Медичи, так и королевами Луизой и Маргаритой в критическое время тотальной нехватки средств и развала всей финансовой системы государства, хотя делал это зачастую за счет продажи имущества, принадлежавшего членам семьи Валуа[1065]. Таким образом, каждый занятый на королевской службе мог быть уверен в том, что наследственный характер значительной части куриальных должностей, с фиксированными в Положении о доме короля суммами ежегодного жалования, гарантирует выплату положенного материального вознаграждения если не самому держателю должности, то, как минимум, членам его семьи и его потомкам. Последнее, в итоге, и случилось во второй половине 1590-х гг., о чем пойдет речь в Главе V. Выплата жалования воспринималась как важное личное и одновременно социальное обязательство короля, не имеющее давности времени. Это был один из ключевых принципов организации куриальной службы.

Мы можем констатировать, что в период 1588–1597 гг. регулярные королевские регламенты о дворе отсутствовали, а отдельные законодательные акты позволяют понять только то, что Генриху IV пришлось приложить много усилий для воссоздания королевского двора. Однако проблема социальной и организационной преемственности двора последнего Валуа и первого Бурбона до конца не исследована ни по своей форме, ни по содержанию. Также мало известно, что стало с французским двором после гибели Генриха III в 1589 г. и с наступлением политической анархии в период фактического междуцарствия в начале 1590-х гг. Распространено мнение, что после роспуска придворного штата последнего Валуа, часть дворян уехала в свои замки и поместья, часть влилась в армию Генриха Наваррского, которому только предстояло отвоевать корону Франции вместе с Парижем, остальные присоединились к Лиге[1066]. Французский двор оказался распылен, в том числе по гендерному признаку, и создалось представление, что исчез сам куриальный институт[1067].

3.2. Четыре двора одного королевства

Смерть Генриха III и конец династии окончательно обрушили старинный куриальный миропорядок. Королевский штат был официально распущен после традиционной фразы Главного церемониймейстера двора во время похорон монарха в аббатстве Сен-Корней (Saint-Corneille) в Компьени: «Господа, наш господин умер, поэтому каждый свободен от обязательств. Ибо двор распускается»[1068]. Главный раздатчик милостыни Франции и прежний воспитатель короля, Жак Амио, будучи аббатом этого монастыря, организовал там похороны монарха, поскольку, как отмечалось, королевская усыпальница Сен-Дени находилась в руках Лиги. Только в 1610 г. по распоряжению регентши Марии Медичи тело короля было перенесено в Сен-Дени. Ж. Амио не стал присягать новому королю-гугеноту и навсегда покинул двор, уединившись в одной из своих епархий[1069]. Вместе с ним исчез церковный двор Франции. С этого же времени остальной двор последних Валуа распался на четыре основных центра. Причем, это разделение, децентрализация двора, осуществились по политическому признаку. По подсчетам Никола Ле Ру, после провозглашения королем Генриха IV 175 крупных сеньоров и 122 города поддержали Лигу, 200 сеньоров (военный двор Генриха III) и 83 города — нового монарха[1070].

Таким образом, первый из этих четырех дворов — это военное окружение гугенотского лидера Генриха де Бурбона, короля Наваррского, как гугеноты, так и католики — бывшие служащие дома Генриха III, принцы и сеньоры, примкнувшие к нему из личных и политических соображений. Почти исключительно мужское общество, своего рода военный двор[1071]. Мы практически ничего не знаем об обслуживающем персонале королевского лагеря. Только с окончанием активных военных действий, отречением от протестантизма и коронации в Шартре, после своего вступления в Париж в марте 1594 г. Генрих IV публично объявил о восстановлении королевского двора в Лувре.

Вторым — и одновременно главным конкурирующим двором — был двор Лиги и Гизов, состоявший во многом из тех, кто сразу порвал с Генрихом III в 1585 г. или сделал это в 1588 г., после событий в Блуа, а также из тех, кто не захотел признавать королем Франции гугенотского принца и присоединился к Лиге позже. Судя по всему, некоторые придворные ослушались приказа короля об отъезде из Парижа сугубо из соображений защиты своего имущества[1072], которое могло быть разграблено или конфисковано в пользу Лиги, лидеры которой не стеснялись заниматься реквизициями мебели, посуды и ценностей, принадлежащих сторонникам короля[1073]. Этот двор в итоге не осмелился занять опустевший Лувр, в котором хозяйничало мятежное муниципальное руководство Парижа — «Совет Шестнадцати», и предпочитал пребывать в отеле Гизов или иных домах, ранее принадлежавших королевской семье[1074]. Известно, что еще при жизни короля, Гизы и «Совет Шестнадцати» стали распродавать с молотка королевское имущество из Лувра и Тюильри, поскольку остро нуждались в деньгах для продолжения гражданской войны. Публичная распродажа мебели, личных вещей и личной библиотеки короля, конечно, также являлась актом десакрализации королевского дома Валуа и лично Генриха III, «тирана», «содомита», как называли его сторонники Лиги[1075]. Сохранилась уникальная запись на форзаце одной из книг, принадлежавшей королю и, по предположению французской исследовательницы Фабиенн Ле Бар, попавшей в итоге в руки Пьера де Л'Этуаля: «В год 1589, в Париже, Лига составила инвентарь мебели и книг из кабинета Его Величества, продав затем множество книг с молотка возле здания городской Ратуши»[1076]. Таким образом, вся внутренняя обстановка Лувра вместе с его библиотекой оказалась безвозвратно потеряна. Отдельные экземпляры библиотеки сейчас хранятся в разных странах и городах, и в их числе четыре книги, ныне находящиеся в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге, которые нам удалось идентифицировать в 2015 г.[1077] Все они однозначно демонстрируют приверженность Генриха III к ренессансному универсализму и говорят о высоком уровне культуры семьи Валуа.

Несмотря на отсутствие коронованных особ в столице, руководители Лиги — герцоги Гизы — могли считать себя таковыми. Во главе этого двора находились герцог Шарль Майеннский, брат покойного главы Лиги Генриха де Гиза, объявивший себя «Главным наместником государства и короны Франции», а также три дамы этого семейства: Анна д'Эсте, герцогиня Немурская, его мать, признанная глава клана Гиз-Лотарингских, которую парижане именовали не иначе как «королева-мать», ее дочь герцогиня де Монпансье, Екатерина-Мария де Гиз, вдохновительница убийства Генриха III, которую парижский хронист Л'Этуаль назвал «губернаторшей Парижа», и, наконец, вдова Генриха де Гиза Екатерина Клевская. Позже к ним присоединился бежавший из-под ареста молодой герцог Шарль де Гиз, сын Генриха и Екатерины Клевской, которого, согласно Л'Этуалю, «в Париже почитали уже как короля» и планировали женить на испанской инфанте[1078]. Однако очень скоро у двора Гизов стали возникать бесконечные споры и конфликты с Советом Шестнадцати по поводу разделения властных полномочий, что усугублялось голодом и болезнями во время осады столицы Генрихом Наваррским в 1590 г., и начавшимися распрями между самими лидерами Лиги[1079]. Последние никак не могли согласовать единую кандидатуру на французский трон. Л'Этуаль перечисляет в числе претендентов герцогов Гиза, Майеннского, Немурского, Меркера, Савойского и Лотарингского[1080]. Все эти обстоятельства разобщали жизнь этого двора, который распался накануне вступления Генриха IV в Париж.

Двор Луизы Лотарингской — третий по счету двор Франции, который существовал в 1589–1601 гг. После гибели мужа королева Луиза уехала из Шинона в замок Шенонсо, свое личное владение, завещанное ей Екатериной Медичи (которая в свое время отобрала его у фаворитки своего мужа Дианы де Пуатье). Видимо, Луиза растеряла значительную часть своих служащих (в 1589 г. около 300 чел.). Антуан Мале, канцлер ее брата герцога де Меркера, сообщал, например, что двор королевы Луизы функционировал согласно регламентам Генриха III и представлял собой церемониальный отзвук двора последних Валуа. При нем нашли убежище все, кому была дорога память о прежних временах, кому некуда было ехать, кто стремился там переждать гражданские войны. В числе прочих он называл «свитских дам, фрейлин, камеристок, дворян ее дома и обслуживающий персонал»[1081]. Конечно, герцогини и принцессы уже не состояли в штате этой «белой королевы» (судя по Положению о доме королевы, с 1591 г.)[1082], разделенные по политическим лагерям, а после 1594 г. вернувшиеся в Париж вместе со своими мужьями, однако в ее окружении значилась, например, чета графов де Фиеск (граф Сципион являлся капитаном ее почетной свиты, а графиня Альфонсина являлась бывшей гофмейстериной Екатерины Медичи и заняла место дамы свиты Луизы в 1589 г.); мадам де Л'Аршан и мадам д'Антраг, жены капитанов лейб-гвардейцев Генриха III; Луиза де Ла Беродьер дю Руэ, прежняя фрейлина Екатерины Медичи и супруга Первого гофмейстера Генриха III, Комбо, занимавшая второй по значимости пост в доме королевы, будучи хранительницей ее драгоценностей. Наконец, главой дома королевы, ее гофмейстериной с 1586 г. (после смерти Мадлены Савойской) являлась супруга Главного прево Франции Ришелье, Сюзанна де Ла Порт, также оставшаяся при королеве Луизе; сестра ее мужа, Франсуаза дю Плесси, мадам де Марконне, супруга одного из дворян дома Екатерины Медичи, вместе с ней служила в Шенонсо в положении свитской дамы[1083]. В числе советников королевы значился Жак-Огюст де Ту, парижский парламентарий и будущий знаменитый историописатель[1084]. В РНБ хранится подорожная грамота, выписанная королевой для его командирования в Париж в 1596 г., для переговоров с королем[1085].

Таким образом, при дворе Луизы Лотарингской в 1590-е гг. пребывали жены, вдовы или родственники многих из прежних придворных Генриха III. Смерть королевы практически совпала с восстановлением полноценного двора Франции и появлением новой царствующей королевы Марии Медичи (1601), и ее двор исчез. Сюзанна де Ла Порт, мадам де Ришелье, с помощью Генриха IV успешно смогла пристроить своих детей, добившись в том числе сохранения епископства Люсонского (1605) за младшим из них — Жаном-Арманом дю Плесси, вошедшим в историю под именем кардинала де Ришелье.

В отличие от двора Валуа, Луиза Лотарингская отказалась от организации публичных праздников и балов, отчасти в знак вечной скорби по мужу, отчасти в виду стесненности в средствах. А. Мале, ее биограф, так описывает ее будни, в агиографическом ключе: «Поднявшись [утром] со своего ложа, первым делом она возносила молитвы Святой Троице, стоя на коленях по четверти часа, затем около часа продолжалось ее одевание, и во время этой церемонии она беседовала с некоторыми из своих дам, чаще всего о чем-нибудь благочестивом»[1086]. Вообще, о повседневной жизни двора королевы Луизы мало что известно, и исследуя его разрозненные хозяйственные счета и инвентари, Ж. Буше показала, что фактически до 1592 г. королева содержала двор за собственный счет, поскольку ее вдовье довольствие не выплачивалось[1087]. Только после восстановления французского двора и централизации финансовой системы Генрих IV подтвердил ее привилегии вдовствующей королевы, уступив ей доходы с земель, которые получала вдова Карла IX, Елизавета Австрийская, скончавшаяся в 1592 г.[1088] В течение нескольких лет Луиза не переставала требовать от Генриха IV наказания настоящих убийц ее супруга — членов семьи Гизов. Уступая ее настойчивости, в 1594 г. в Манте Генрих IV организовал уникальную церемонию, бесполезную с точки зрения правосудия, но имевшую огромное символическое значение. Эта церемония, с участием короля и самой вдовствующей королевы, получившая название «театра юстиции», представляла собой акт торжественного осуждения убийц (не называя имен, за исключением Жака Клемана) Генриха III. Тем самым король подчеркивал свою прямую преемственность с семьей Валуа и закреплял свою легитимность, а также торжественно, на уровне государственной церемонии, осуждал цареубийство и отдавал дань уважения покойному королю[1089]. Это был серьезный удар по авторитету Лиги, с которой еще продолжалась активная война, а также по позиции папы Сикста V, причислившего Клемана к лику мучеников и помышлявшего о его канонизации[1090].

С началом функционирования королевского двора в Париже Шенонсо стал пустеть. Так, гофмейстерина королевы Луизы мадам де Ришелье, начиная с 1594/1595 гг. часто приезжала в Париж ко двору нового короля и смогла вернуть свой столичный дом, захваченный лигерами[1091]. За год до смерти королева Луиза переехала в замок Мулен в Бурбонне, предоставленный ей королем, поскольку Шенонсо пришлось продать за долги. Судя по одному из писем Генриха IV из РНБ (от 30 июня 1600 г.), король продолжал с ней поддерживать тесные отношения и сразу реагировал на просьбы королевы в пользу членов ее двора: так, Луиза Лотарингская просила короля поддержать ее прошение папе об утверждении права на церковный бенефиций (аббатство Сен-Пьер де Прео) для сына ее канцлера, барона де Шатонефа, и король настоятельно просил своего посла в Риме «проследить за этим делом, насколько только возможно, и добиться того, чтобы Его Святейшество соблаговолил оказать данную милость, ибо лучшего кандидата на это место нельзя найти»[1092]. В 1601 г. королева Луиза скончалась, по словам Брантома, «сохранив репутацию прекрасной и достойной дамы»[1093].

Наконец, последний, четвертый двор Франции — двор Маргариты де Валуа (1553–1615), сестры покойного Генриха III, жемчужины двора последних Валуа, последней легитимной представительницы этой семьи. Этот двор, сыгравший особенную роль в истории Франции, став настоящим связующим мостом между двумя дворами и двумя эпохами, будет рассмотрен нами отдельно (Гл. IV).

С точки зрения организационных итогов эволюции двора Генриха III, с одной стороны, можно констатировать, что он не выдержал внешних вызовов и в 1588–1589 гг. распался на несколько частей, исчез как общество двора, но не как институт. Конечно, его полное восстановление затем растянулось на несколько лет (Гл. V), однако оно не было бы возможным, если бы новый король не опирался на регламенты своих предшественников и опыт организации церемониальной жизни, наконец, служащих двора Валуа.

Генрих III во время своего царствования придерживался по сути одной стратегической линии — используя опыт предшественников и, по большому счету, только совершенствуя прежние куриальные регламенты и ордонансы, он стремился максимально укрепить королевский авторитет и властные возможности короны. Стремясь консолидировать общество двора и усилить его сакральное начало, он, как никто иной из монархов, энергично экспериментировал, перекраивая куриальную структуру, играя с должностными функциями, привлекая к себе друзей и отторгая недругов, добиваясь предельно возможной управляемости придворным механизмом. На короткий момент религиозного мира в 1577–1585 гг. королю удалось поставить на большинство ключевых постов двора верных себе дворян, разного происхождения и ранга. Стоит подчеркнуть снова, что подробные должностные инструкции — Порядки — писались для каждого из них персонально, а Всеобщий регламент 1585 г. был призван завершить куриальное реформирование двора, закрепив итоги социальной, институциональной и церемониальной эволюции этого института. Единое тело двора было призвано обеспечить мир во Франции, скрепленное королевскими актами о рангах и иерархии. Общество двора, ранжированное социально и пространственно в Лувре, рассматривалось королем как представительство всей Франции, гармоничный и отлаженный неоплатонический и ренессансный мир.

Очевидно, что Регламенты Генриха III опередили его время и не смогли вместе с церемониалом стать цементирующей основой для разобщенного французского двора, поскольку религиозно-политические факторы и размежевание дворянства, равно как всей Франции, не позволили королю осуществить задуманные реформы. Наличие в королевстве иных политических центров, присваивающих себе суверенные права — герцогов Гиз-Лотарингских и Католической Лиги, а также короля Генриха Наваррского и Гугенотской конфедерации — и открыто, вооруженным путем, оспаривающих корону у династии Валуа, коренным образом подорвали всю куриальную систему, как извне, так и изнутри. Пышный церемониал, который мог себе позволить только сильный монарх с неограниченной личной властью, вступил в масштабное противоречие с реальными властными возможностями Генриха III, переставшего в итоге контролировать свое королевство, и воспринимался обществом как прихоть короля. Сам Генрих III разрывался между своим ренессансным мироощущением и жестокой картиной реального контрреформационного мира, впадая вместе со своим двором поочередно то в праздничный разгул в духе античных оргий (праздник в Пуатье 1577 г.), то в мистическое покаяние в виде религиозных процессий в одеждах кающихся грешников (с 1583 г.). К концу его царствования Реформация и Контрреформация окончательно поглотили Ренессанс.

Перед новым королем, Генрихом IV Бурбоном, теперь стояла задача удержать шаткую корону, суметь из руководителя гугенотской партии стать руководителем католического двора, обратив неустойчивый баланс военных, религиозных и социальных факторов в свою пользу. Сделать это можно было, только приняв двор и придворных своего предшественника, последовав традиционным принципам организации и функционирования древнего куриального института, и в тоже время отказавшись от многих инициатив последнего Валуа.