Королевский двор Франции в эпоху Возрождения

Речь пойдет о структуре и персональном составе двора Маргариты де Валуа в 1578 г., поскольку сохранившееся Положение о ее доме за этот год, найденное в Национальном архиве и опубликованное гасконским историком Филиппом Лозеном в 1902 г., является наиболее полным и подробным по сравнению с иными годами, а поэтому самым репрезентативным[1097].

Судя по исследованиям Элизабет Лалу, дом детей Франции возник как самостоятельный структурный элемент королевского двора в середине XIII в. благодаря Людовику IX Святому, а к XVI столетию сложилось правило создавать отдельное почетное окружение для каждого из королевских отпрысков, мальчиков и девочек, по достижении ими 7-летнего возраста[1098]. И. Клулас насчитал примерно около 100 человек в доме принцессы Маргариты в 1560 г., с совокупным с годовым жалованьем в 19 тыс. ливров. Из них на дворянских должностях пребывали три свитские дамы, включая ее гувернантку, четыре фрейлины — ее ровесницы, два хлебодара, два виночерпия, два мундшенка, два шталмейстера, казначей, контролер ее дома. Все остальные — начиная с камеристок до помощников стремянных при конюшне — занимали неблагородные места и принадлежали к третьему сословию[1099].

В 13 лет дети объявлялись совершеннолетними, покидали загородные замки, где они росли — Сен-Жермен, Фонтенбло, Амбуаз или Венсенн — и присоединялись со своими домами к большому двору, в месте его пребывания, по большей части, в Лувре. Маргарита описывала в своих воспоминаниях, что в ее случае это произошло ранее, потому что в качестве исключения Екатерина Медичи взяла с собой в «Большое путешествие» по Франции 1564–1566 гг. всех своих детей, включая младшего из Валуа — Франсуа Алансонского[1100].

В августе 1578 г. ситуация с путешествием повторилась, с той лишь разницей, что на юг Франции в путь двинулся не весь двор, а только его дамская часть во главе с королевой-матерью и Маргаритой де Валуа, возвращавшейся к своему мужу, Генриху Наваррскому. Обе дамы по поручению Генриха III должны были вести переговоры о мире с гугенотами, и в итоге заключили важное соглашение в Нераке (1579). Судя по списку придворных Маргариты, отправившихся вместе с ней к наваррскому двору, в штате ее двора произошли существенные изменения, по сравнению с предыдущими годами.

Если судить по списку дам и кавалеров, которые фигурируют среди окружения королевы Наваррской годом ранее, в 1577 г., то можно констатировать, что значительная часть из них одновременно служила в доме Екатерины Медичи, что было обычной практикой совмещения должностей при дворе[1101]. Как отмечалось, дежурные смены не совпадали друг с другом, и когда Маргарита в начале июля 1577 г. отправилась в дипломатическую поездку во Фландрию, дата ее отъезда, видимо, была специально приурочена к началу новой дежурной смены, когда дамы и кавалеры, закончив исполнять свои обязанности при королеве-матери, приступили к службе у ее дочери. Так, гофмейстериной двора королевы Наваррской была графиня де Руссильон, родственница королевской семьи по линии Ла Тур д'Овернь, свитская дама Екатерины Медичи (подразделения autres dames), а принцесса де Ла Рош-сюр-Йон, в свою очередь, гофмейстерина королевы-матери и вдова принца крови, занимала вторую позицию при Маргарите — хранительницы гардероба и драгоценностей[1102].

После заключения очередного промежуточного мира с протестантами в Бержераке (1577), для его упрочения Маргариту де Валуа решили вернуть ее супругу, бежавшему из Луврского плена еще в феврале 1576 г. С этой целью Екатерина Медичи, от имени короны распоряжавшаяся луврским окружением своей дочери, пересмотрела штат Маргариты, наполнив его новыми именами. Мы попробуем определить, чем руководствовалась королева-мать, подбирая придворных, которые готовы были на несколько лет, а то и на всю оставшуюся жизнь, отправиться на службу в гугенотский Нерак, резиденцию королей Наварры на французском юге. С этой целью нужно взглянуть на персональное окружение королевы Наваррской. По подсчетам Ж. Буше, в 1578 г. штат ее дома составлял 241 человек, не считая конюшенной службы (примерно 50 мужчин) с бюджетом в 52 093 турских ливров в год, при доходах в 90 000 т.л.[1103].

1.1. Дамы Маргариты

Структура двора Маргариты в 1578 г., согласно Положению о доме королевы Наваррской, была выстроена подобно двору ее матери, с единственным отличием — штатных единиц было на порядок меньше (ок. 300 против 500). Так, дамская часть двора состояла из свитских дам (dames), фрейлин (filles d'honneur) во главе с их наставницей (gouvernante des filles), и прочих дам и девиц (autres dames et damoiselles). Всего в списке значились 33 благородные женщины, служившие по четыре месяца; т. е. постоянно на дежурной смене при королеве находилось не более десятка дам, что подтверждают ее мемуары. Неблагородный женский состав был представлен камеристками (femmes de chambre) в количестве 10 человек, кастеляншей, двумя служанками фрейлин, тремя ответственными за прачечную.

Положение о доме содержит только родовые фамилии или титульное имя супругов дам свиты Маргариты, поэтому идентификация этих имен с конкретными персонажами представляла определенные трудности. Тем не менее, нам удалось восстановить полные имена большей части дам королевы Наваррской. Их выборочные биографические данные позволили обозначить характерные черты дамского двора в Нераке и отчасти реконструировать персональное окружение Маргариты де Валуа. Речь идет главным образом о носителях ключевых должностей в ее доме, своего рода социальных индикаторах, позволяющих судить о его составе.

После смерти принцессы де Ла Рош-сюр-Йон (1578), Екатерина Медичи оставила престарелую графиню де Руссильон при себе, назначив главой дома Маргариты одну из своих свитских дам, вдовствующую баронессу де Пикиньи, Франсуазу де Варти (Françoise de Warty, baronne de Picquigny), убежденную гугенотку, дочь Главного смотрителя вод и лесов Франции Пьера де Ла Бретоньера (Pierre de La Bretonnière)[1104]. Ее дочь, также гугенотка, Маргарита де Пикиньи д'Айи (Ailly), заняла должность свитской дамы, в 1581 г. став женой Франсуа де Шатийона, сына адмирала де Колиньи[1105]. Появление в штате королевы Наваррской гугенотских дам свидетельствует о том, что королева-мать в духе мирных соглашений короны шла на компромисс и не была полностью свободна в своем выборе окружения для Маргариты, вынужденная учитывать интересы короля Наваррского, равно как мнение его окружения.

Мы видим, что среди свитских дам Маргариты значились и другие протестантки. Как минимум, таковой была Жанна де Монсо де Тиньонвиль (Jeanne de Monceau, mlle de Tignonville), гувернантка сестры Генриха Наваррского Екатерины де Бурбон (с 1572), фаворитка Генриха Наваррского, в 1582 г. вышедшая замуж за одного из гугенотских капитанов, барона де Пардайана (baron de Pardaillan)[1106]. Маргарита, судя по всему, смогла познакомиться с м-ль де Тиньонвиль и некоторыми своими дамами только в Нераке.

Протестантскую религию также исповедовала Клод де Мадайан д'Эстиссак (Claude de Madaillan d'Estissac), также дама свиты Маргариты, дочь губернатора Ла Рошели Луи де Мадайана д'Эстиссака и Луизы де Ла Беродьер дю Руэ, прежней скандальной фрейлины Екатерины Медичи, хранительницы драгоценностей Луизы Лотарингской (Гл. II, Ш). В 1587 г. она стала супругой гугенотского капитана Франсуа IV де Ларошфуко, принца де Марсийака (чей отец погиб в Варфоломеевскую ночь) и являлась бабушкой герцога де Ларошфуко-писателя[1107].

Не исключено, что некоторые знатные женщины Маргариты также являлись протестантками (трех мы не смогли идентифицировать — La Cappelle, Rezé и Saville), однако с уверенностью можно сказать, что большая часть придворных дам королевы все же были католичками.

Семейственность была характерна не только для французского, но также для наваррского двора, и матери с дочерьми (и другими родственниками) зачастую служили вместе. Наверняка, в противовес влиятельной гугенотской семье Пикиньи, Екатерина оставила при Маргарите ее старую гувернантку, убежденную католичку Шарлотту де Вьенн, мадам дю Кюртон (которая заставляла Маргариту в детстве избавляться от гугенотских псалмов)[1108], повысив ее статус до свитской дамы, а также утвердила в этой же должности ее дочь Жильберту де Шабанн, жену маркиза де Канийака (Gilberte de Chabannes, marquise de Canillac), которая числилась в штате принцессы Маргариты с 1568 г.[1109]. Младшая из дочерей баронессы де Кюртон, незамужняя Жанна де Шабанн, была определена во фрейлины к королеве Наваррской, судя по записи в штатном расписании: «la petite fille de Mme de Curton»[1110].

Помимо Пикиньи и Кюртон-Шабанн, в штате Маргариты также были две госпожи де Бетюн, madame и mlle, что позволяет их определить как Мишель де Ла Плас (Michelle de La Place), вдову Ожье де Бетюна (Augier de Béthune, seigneur de Congy) и ее дочь-фрейлину Клеофиль де Бетюн (Cléophile de Béthune), в замужестве мадам д'Англюр (dame d'Anglure)[1111]. Клеофиль де Бетюн и ее брат Флорестан, камергер Генриха Наваррского, приходились близкими родственниками Максимилиану де Бетюну, барону де Рони, влиятельному гугеноту и конфиденту короля Наварры, будущему герцогу де Сюлли и знаменитому министру Генриха IV[1112].

Наконец, в Положении о доме значились свитская дама Леонора Бретон, мадам дю Гогье (Léonore Bréton, dame Du Gauguier), которая одновременно являлась наследственной управляющей королевским замком Шамбором (!), и ее дочь Маргарита де Бюржанси (Marguerite de Burgensis), служившая фрейлиной королевы Маргариты[1113]. Таким образом, нам удалось идентифицировать четыре пары матерей и дочерей, пребывающих в доме королевы Наваррской: первые служили как дамы с жалованьем в 300 турских ливров в год, вторые как фрейлины с жалованьем в 250 т.л. Т. е. вознаграждение за службу в доме дочери Франции было гораздо меньшим, чем жалованье дам в домах царствующей королевы и королевы-матери.

Среди дам свиты Маргариты, помимо мадам де Кюртон и мадам дю Гогье, парижанками являлись в основном дамы, начинавшие служить королеве еще до ее замужества. Например, среди прочих мы видим невестку той же мадам де Кюртон, жену ее сына Франсуа де Шабанна, графа де Сень, Валентину д'Арм (Valentine d'Armes, comtesse de Saigne); Мадлену де Турнон (Madeleine de Tournon), дочь прежней хранительницы гардероба и драгоценностей графини де Руссильон, в замужестве баронессу де Тор (baronne de Thor)[1114].

В списке парижских дам королевы также фигурирует итальянка Анна Аквавива, в замужестве графиня де Шато-Вилен (Anne d'Atrye d'Aquaviva, comtesse de Château-Vilaine), также состоявшая в штате королевы с 1560-х гг., жена (с 1580 г.) банкира и сюринтенданта дома Екатерины Медичи Франсуа-Луи д'Аджасе (Франческо-Людовико Аджачето)[1115]. Конфидентка и соотечественница королевы-матери, она была приставлена к Маргарите явно с целью следить за ее политической активностью.

Помимо нее, также две другие, верные Екатерине дамы должны были соблюдать интересы королевы-матери при наваррском дворе и информировать парижский двор обо всех неракских новостях. Речь идет о баронессе де Флорак, Жанне де Перюсс (Jeanne de Pérusse des Cars, baronne de Florac), родственнице подруги королевы, герцогини де Рец, жене (1563) Жана II де Ла Кейя, барона де Флорака (La Queuille) генерального наместника Оверни и Клермона — наследственных графств королевы-матери[1116]; и о Жанне де Бурдей, виконтессе де Риберак (Jeanne de Bourdeilles, vicomtesse de Ribérac), дочери губернатора Перигора и родственнице писателя Брантома, жене Франсуа д'Эди (d'Aydie), виконта де Риберака, миньона Генриха III[1117].

Традиционно в младших домах также пребывали жены и дочери высших магистратов Франции, что мы уже демонстрировали на примере дома королевы-матери, и дом Маргариты де Валуа не стал исключением. Так, уже названная мадам де Бетюн, судя по родовому имени — La Place — явно происходила из семьи нормандских парламентариев. Мадам де Шеверни легко идентифицируется как супруга Филиппа Юро, сеньора де Шеверни (Hurault de Cheverny), хранителя печатей Франции и позже — канцлера Франции (1583). Ее полное имя звучит как Анна де Ту (Anne de Thou) и она приходилась дочерью Председателю Парижского парламента Кристофу де Ту и родной сестрой знаменитому историку Жаку-Огюсту де Ту[1118]. Жена канцлера Маргариты, известного гуманиста и писателя Ги дю Фора де Пибрака, Жанна де Кюстос де Тарабель (Jeanne de Custos de Tarabelle), родом из Тулузы, также вошла в свиту королевы Наваррской и последовала за ней в Нерак[1119]. Наконец, одна из фрейлин Маргариты, Маргарита де Ребур (Marguerite de Rebours) являлась дочерью парижского парламентария[1120].

Таким образом, весной-летом 1578 г. новый двор Маргариты де Валуа был специально переформатирован в расчете на неракскую жизнь. Сама королева Наваррская, видимо, практически не могла влиять на выбор своих дам, поскольку находилась на содержании своей семьи. Очевидно, Генрих III, внимательно следивший за окружением своей сестры, доверил Екатерине Медичи персональный подбор знатных дам, с учетом многих обстоятельств. Главное их них лежало в религиозно-политической плоскости: следуя мирным соглашениям с гугенотами в Бержераке 1577 г. и последующему эдикту в Пуатье 1578 г. корона решилась на введение в штат королевы Наваррской гугенотских дам, причем, все они происходили из известных семей Франции, хотя и не первого эшелона. С другой стороны, появление сугубо католического двора в гугенотской резиденции неминуемо привело бы к конфликтам, которых как раз пытались избежать французские монархи. Поэтому в штате двора Маргариты появились иные дамы (кавалеры), исповедывавшие протестантизм, с согласия и, видимо, при прямом участии Генриха Наваррского, хотя не представлявшие собой большинство. Тем не менее, впервые наваррский двор стал по-настоящему межконфессиональным двором, и этот опыт затем был успешно применен при французском дворе в конце Религиозных войн.

В штате Маргариты, в отличие от домов королев Франции, не было представительниц высшей знати — герцогинь и принцесс, что, наряду с более скромным жалованьем придворных наваррского двора, подчеркивало его второстепенный статус. Все без исключения дамы Маргариты принадлежали к среднему и мелкому дворянству, а также к выходцам из аноблированных семей чиновников разного рода. Несмотря на равное должностное положение в доме королевы, дамы, следуя дворянской иерархии, отличались происхождением и титулами. Примерно половина знатных женщин входили в прежний штат Маргариты, начав свою службу с 1560-х гг., что говорит о стремлении Екатерины сохранить куриальную преемственность и связь с двором Франции, усиленную тесными родственными связями внутри самого окружения королевы Наваррской. Нет сомнения, что в итоге штат Маргариты был сформирован как сложное религиозно-политическое общество, результат компромисса, где интересы всех заинтересованных сторон так или иначе были соблюдены: среди дам оказались наследственные придворные, прямые протеже Генриха III, Екатерины Медичи, Генриха Наваррского и его окружения, наконец, самой Маргариты (ее фрейлина Мельшиор де Ториньи, подруга детства). Наконец, еще одно наблюдение: практически все женщины были либо уроженками Гиени-Гаскони, т. е. Юга и Юго-Запада Франции, где располагались владения наваррских королей, либо семьи этих дам обладали землями, замками и домами недалеко от места их службы. Последнее обстоятельство позволяло придворным не тратить значительное время и средства на перемещения. В условиях мирного времени (1578–1584) межконфессиональный и весьма привлекательный для дворян юга Франции наваррский двор представлял собой феноменальное явление, воплотив неоплатонические идеалы Ренессанса в жизнь.

1.2. Мужчины дома королевы Наваррской

Реконструкция полных имен мужчин штата Маргариты также представляет сложность, поскольку ее дом как самый младший дамский (после Екатерины Медичи и царствующих королев) комплектовался по-преимуществу дворянами из среднего и мелкого дворянства, чьи имена не всегда возможно найти даже в справочниках краеведов и региональных генеалогистов. Подобно именам дамского двора, мы представляем выборку персонажей из всех служб ее дома, зарезервированных за дворянами. Речь идет о подразделениях, опять-таки совершенно схожих по структуре с дамскими домами королев Франции, только малочисленных. Судя по объему жалованья руководителя — 400 т.л. — наиболее привилегированным было подразделение Первого гофмейстера, на которого замыкались ординарные гофмейстеры — 6 человек, хлебодары — 8 человек, виночерпии — 4 человека, и мундшенки — 3 человека. У всех них было одинаковое жалованье — 300 т.л. Первый шталмейстер королевы, со статусом, аналогичным Первому гофмейстеру, соответственно, стоял во главе четырех ординарных шталмейстеров и пажей. Дворянскими должностями были также должности канцлера и финансовых контролеров, которые занимали магистраты, выходцы из аноблированной среды.

Неблагородные должности в Положении о доме перечислены в убывающем порядке, сообразно размеру жалованья. Последнее было наибольшим у медиков (300–470 т.л.), т. е. пяти врачей, аптекаря и хирурга, а также 26 «секретарей финансов» (300 т.л.) и 28 камердинеров (160 т.л.). Штат также состоял из трех привратников при королевских апартаментах, трех — в приемной зале, трех — при совете королевы; а также трех слуг фрейлин, 21 секретаря, пяти квартирмейстеров, пяти фурьеров, трех поваров, четырех хранителей посуды, восьми лакеев, и т. д., с жалованьем от 7 (погонщик животных) до 120 т.л.

Если сравнивать мужской состав дома Маргариты 1572 г. и 1578 гг., то можно заметить, что только три дворянина фигурируют в обоих списках. В первом случае речь идет об Экторе де Манике, сеньоре дю Файе (Hector de Maniquet, seigneur du Fayet) (ум. до 1585 г.), родом из Дофине[1121], королевском дипломатическом агенте в Германии, сопровождавшем вдову Карла IX, Елизавету Австрийскую, обратно в Вену в 1578 г.[1122] В 1581–1583 гг. он также выполнял обязанности хранителя печатей королевы Наваррской вместо отстраненного канцлера Пибрака[1123]. Маргарита упоминает его в мемуарах как посредника в своих отношениях с парижским двором: судя по всему, в Нераке Манике представлял интересы Генриха III и регулярно курсировал между Лувром и Неракским замком[1124].

Вторым придворным с 1560-х гг., в должности ординарного гофмейстера, затем шталмейстера в доме королевы был оверньский дворянин Пьер Ле Мер, барон де Мата (Pierre de La Mer, baron de Matha), из клиентелы королевы-матери, брат советника и раздатчика милостыни Генриха III епископа Сен-Амбуаз де Бурж, Луи де Ла Мера[1125]. Эта южнофранцузская семья была богата и владела землями как в Гаскони, так и в Оверни, и осталась верной королеве Маргарите в 1590-е гг.: Пьеру в его должности наследовал его сын Максимилиан де Мата, шевалье Мальтийского ордена[1126].

Наконец, третьим в обоих списках фигурирует нормандский судебный чиновник, виконт Кана Гийом Артюр, сеньор д'Амайе и Фегероль (Guillaume Arthur, seigneur d'Amayé et de Feuguerolles, vicomte de Caen), занимавший пост гофмейстера с момента создания дома Маргариты де Валуа, гугенот, как и вся его семья[1127]. Он пребывал на службе королевы как минимум до 1585 г. (последнее упоминание в штатном расписании).

Упоминание в Положении о доме одного родового имени — du Lys — за 1560 и 1578 гг. на должности гофмейстера указало на Шарля дю Лиса, сеньора де Шуло (Charles du Lys, seigneur de Choulot) (1559–1632), претендовавшего на родство с Жанной д'Арк[1128], равно как на его отца, Мишеля Дю Лиса (ум. 1562). Последний служил еще при Генрихе II камер-юнкером, затем занял пост гофмейстера Маргариты. В свою очередь, его дочь, Габриэль, сестра Шарля Дю Лиса, вышла замуж за Эдма II де Монтиньи, сеньора дез Аста (Edme de Montigny, seigneur des Hastes) (ум. до 1595), одного из виночерпиев дома Маргариты, и стала свитской дамой королевы[1129]. О последнем Маргарита часто говорит в своих письмах как о своем курьере к важным адресатам[1130]. Судя по дате смерти дю Лиса-старшего, Екатерина Медичи ждала возраста совершеннолетия его сына и позволила наследовать придворную должность, когда наступило время. При Генрихе IV он стал королевским советником и генеральным адвокатом Парижского парламента. В 1585 г. в дамском штате королевы Маргариты появилась «мадам дю Лис», очевидно, его супруга, Катрин де Кайи (Catherine de Cailly)[1131].

Помимо семей Дю Лис и Монтиньи, служивших при королеве семейными парами, как минимум, еще одна пара сложилась в 1580 г.: Первый шталмейстер Маргариты, Оливье Диобахо, сеньор де Вермон (Olivier Diobajo, seigneur de Vermont), видимо, испанского происхождения, женился на любимой фрейлине королевы, Мельшиор де Ториньи (Melchior de Thorigny). Оба принадлежали к мелкому дворянству; чета оставалась в доме королевы вплоть до 1606 г., и вынуждена была покинуть ее после казни их сына, замешанного в заговоре против короля[1132].

Парижским придворным королевы Наваррской был также бретонский сеньор Жак Гюйон де Тронш (Jacques Guyon de Tronche), которого мы находим в списке служащих дома Екатерины Медичи в 1560–1570-х гг. в качестве виночерпия[1133]. Очевидно, что наряду с бароном де Мата, он был специально отряжен в дом Маргариты для соблюдения интересов королевы-матери. В 1580-х гг. он продолжал служить королеве Маргарите, согласно Положению о ее доме.

Судя по имени Первого гофмейстера дома Маргариты де Валуа, выполнявшего функции капитана ее почетной свиты, его назначение курировал непосредственно король Франции. Речь идет о Никола де Ла Круа, виконте де Семуане (Nicolas de La Croix, vicomte de Semoine), которого Маргарита упоминает в одном из писем как сеньора де Рюпере (Rupereux)[1134]. Элиан Вьенно в свое время не смогла определить, кто именно скрывался за этим именем. Известно, что сеньор де Рюпере постоянно находился в свите Маргариты, а в начале 1588 г. был направлен ею к Генриху III вести переговоры о ее возвращении ко двору[1135]. Его женой был Шарлотта-Маргарита де Куртене, родственница братьев де Куртене из штата Екатерины Медичи.

Очевидно, по согласованию с Генрихом Наваррским, в доме Маргариты впервые появились дворяне — жители французского юга и Гаскони. Так, одним из ее гофмейстеров стал знатный беарнский дворянин Пьер де Маспаро (Pierre de Masparault, seigneur de Buy) (ум. 1607), который, видимо, представлял ее интересы при французском дворе: королева не без удовольствия пишет об этом в одном из своих посланий[1136]. Из писем Генриха III известно, что весной 1585 г. в его отношении было возбуждено судебное дело по причине связей с католической Лигой и испанцами[1137]. Возможно, сеньор де Маспаро стал одним из посредников в ее отношениях с лигерами в 1584–1585 гг.

Иным известным придворным Маргариты в должности ординарного мундшенка был Филипп дю Плесси-Морне (Philippe de Mornay, seigneur du Plessis-Marly) (1549–1623), в 1578 г. влиятельный советник Генриха Наваррского и будущий «гугенотский папа», один из видных протестантских идеологов. Его отношения с королевой не сложились, в том числе по причине его непримиримой религиозной позиции, и он являлся одним из инициаторов разрыва отношений наваррской четы в 1583–1584 гг.[1138] Среди остальных гасконских дворян в доме Маргариты также значатся сеньоры де Боск (Bosq), Антерак (Anthérac), Сен-Понс (Saint-Pons), происходившие из мелкой (возможно, гугенотской) знати[1139].

Мужское окружение королевы Наваррской, как видно из приведенных выборочных анкет, подобно женскому, было сформировано с учетом религиозно-политической целесообразности и баланса интересов, где мнения и предпочтения самой Маргариты стояли на последнем месте. Вместе с тем, очевидно, что инициатива была полностью в руках королевской семьи Франции, на содержании которой пребывали Маргарита и ее двор.

Мужское окружение дома королевы численно превосходило женское, однако, только за счет неблагородных служащих. Соотношение служащих мужчин и женщин благородного происхождения, по нашим подсчетам, было примерно одинаковым — чуть более тридцати в обоих случаях, не считая пажей и дворян, присоединившихся ко двору без содержания.

Несмотря на отдельные гугенотские имена в штате дома Маргариты, католики, конечно, превалировали численно, поскольку речь шла о почетном окружении дочери Франции, отказавшейся изменить свое вероисповедание. Вместе с тем мужское окружение королевы Наваррской играло второстепенную роль, по сравнению с дамским двором, и зачастую использовалось ею в качестве курьеров ко двору или для важных провинциальных адресатов (губернаторов и генеральных наместников). Надо полагать, положение мужчин-католиков дома Маргариты в гугенотской резиденции зависело от маятника Религиозных войн, хотя в доме самого Генриха Наваррского (284 человека в 1581 г.) также были католики, пребывавшие, соответственно, в меньшинстве[1140]. Однако всем заинтересованным сторонам — Генриху III, Екатерине Медичи, Генриху Наваррскому и самой Маргарите де Валуа, было важно реализовать некую модель, конечно, весьма зыбкую в разгар религиозного конфликта, межконфессионального двора, в таком сложном религиозно-политическом регионе, как Юго-Запад Франции, и вместе с тем весьма необходимую для поддержания плохого мира в противовес хорошей войне.

В том числе по этой причине, подобно дамам, мужчины дома Маргариты являлись ставленниками разных сторон, по-преимуществу, королевы-матери. Мы видим наследственных придворных ее штата, семейные пары, тесным образом связанные родственными отношениями с парижским двором и южной провинциальной знатью, исключительно из среднего и мелкого дворянства, а также представителей аноблированных семей чиновников и магистратов. Таким образом, наваррский двор Маргариты пронизывали множественные вертикальные и горизонтальные родственные отношения, скрепляющие это общество и делающие его субъектом реального организационно-политического влияния. Это общество представляло организационный слепок с французского двора и функционировало по его правилам, пытаясь реализовать свои примирительные ренессансные и неоплатонические идеалы в политической сфере. Последнее, в свою очередь, вызывало искреннее неприятие у гугенотских теологов и пасторов, чьи кальвинистские догмы совершенно противоречили целеполаганию двора Маргариты, и оказывали соответствующее влияние на Генриха Наваррского и его окружение.

2.1. Королева Наваррская в поисках межконфессиональной гармонии

Вопрос о религиозности и отношении к вере Маргариты де Валуа, конечно, поднимался исследователями ее жизни и творчества[1141]. Его решение принципиально важно, поскольку позволяет понять, почему ее двор практически во все времена никогда не был местом службы одних католиков, и чем руководствовалась королева, выстраивая отношения со своими служащими разных религий. Каким образом, наконец, это повлияло на межконфессиональную модель французского двора начала XVII в., прообраз которого она смогла создать в Нераке?

В общем, принято считать, что она рассматривала себя как непреклонную католичку, отстаивающую апостольскую римскую веру на протяжении всей своей жизни, в конце которой она превратилась, как известно, в образцовую благочестивую даму, покровительницу Венсана де Поля, раздатчика милостыни ее церковного двора в 1600-е гг., будущего святого и авторитета в католическом мире. Так, язвительный Таллеман де Рео писал, имея в виду 1610-е гг., что она была «весьма набожной и богобоязненной, ибо заказывала неисчислимое количество месс и вечерен»[1142]. В 1608 г. в Париже на свои средства она основала монастырь августинцев, получив предварительно разрешение папы Павла V, с которым состояла в переписке[1143].

С первых же сюжетов своих мемуаров она убеждает нас, что даже в детстве, во время знаменитого религиозного диспута 1561 г. в Пуасси, доминиканском монастыре, где в присутствии всего двора и самой 8-летней Маргариты, спорили и одновременно пытались договориться о религиозном согласии католики и протестанты, несмотря на угрозы старшего брата герцога Анжуйского, она отказывалась следовать тогдашней моде двора и принимать от него гугенотские молитвенники и сборники псалмов, предпочитая часословы и четки, равно как общество настоящих ревнителей католической веры — своего духовного наставника кардинала де Турнона и своей гувернантки мадам де Кюртон. Она объясняет это своей приверженностью «истинной, святой и древней религии наших отцов, от которой я никогда не отходила», и готова была «ради моей веры» вытерпеть «все адские муки, если доведется их испытать»[1144].

Древняя религия наших отцов — как кажется, ключевая фраза для понимания позиции Маргариты, представительницы правящей семьи Валуа, неотделимой от тела Франции, семьи, политическая и религиозная легитимность которой была тесно связана прежде всего с церковным единством страны, нерушимыми связями с католическим миром и папой, символизирующими незыблемый миропорядок. Все, что мешало этому миропорядку и готово было его обрушить — гугеноты, еретики, протестанты, приверженцы реформированной религии — так Маргарита называет представителей противоположного лагеря — подлежало как минимум преследованию и нетерпимому отношению, особенно если это угрожало прежде всего самой королеве и ее положению. Гугеноты, а не католики, прежде всего ассоциировались с гражданской войной, в ее мемуарах это повторяется как рефрен: «гугеноты возобновили войну», «злой умысел гугенотов», «несколько отрядов гугенотов имеют намерение напасть на меня»[1145]. В своем письме Филиппу II Испанскому в конце 1587 г., уже будучи открытой мятежницей и сторонницей Лиги, порвавшей с матерью, братом и мужем, она писала, что «испытывает страх перед увеличением еретического движения, опасаясь за судьбу всей католической религии, равно как за свою собственную»[1146]. Прозорливая Жанна д'Альбре, королева Наваррская, свекровь Маргариты, уже при знакомстве с будущей невесткой поняла, что «твердая преданность Маргариты католической религии и своему дому может подорвать все гугенотское движение», о чем предупреждала сына в одном из своих писем, добавляя характерную фразу: «Принцесса красива, но прошла школу разложения»[1147]. Тосканский посол в депеше во Флоренцию передал одну из их бесед при дворе: девушка напрямик заявила Жанне, что не поменяла бы религию «даже ради величайшего государя в мире»[1148].

Впрочем, судя по всему, принцесса Валуа сама не питала никаких иллюзий в отношении Жанны д'Альбре, и перспектива войти во враждебную семью Бурбонов, где интересы двух женщин столкнулись бы на почве не только политического, но также религиозного соперничества, ее не радовала. Неожиданная смерть королевы Жанны, от туберкулеза в июне 1572 г., за два месяца до свадьбы Маргариты, сделала ее сразу невестой короля Наварры. Не без иронии пишет она о последнем прощании с королевой Жанной, поражаясь протестантскому обряду и невиданным правилам, оскорбляющим ее как католичку: «… мы приехали в парижский дом усопшей королевы Наваррской с целью отдать последний долг в соответствии с ее положением и нашим семейным родством (это происходило без пышности и церемоний нашей религии, в довольно скромных условиях, которые дозволяла гугенотская вера: она [королева] лежала на своей обычной кровати, с открытым пологом, без свечей, без священников, без креста и святой воды; все мы находились в пяти или шести шагах от ее ложа и могли лишь смотреть»[1149]. Этот отрывок свидетельствует также, что Маргарита была хорошо осведомлена о надлежащем похоронном церемониале лиц королевской крови, и была уязвлена, что по воле покойной этим церемониалом пренебрегли в угоду еретическим канонам[1150].

Кажется, что все известные политические шаги Маргариты доказывают эти ее убеждения, запечатленные в мемуарах, письмах и иных ее сочинениях. Так, первый публичный религиозный скандал разразился уже во время свадебных торжеств 18 августа 1572 г., когда в Соборе Парижской Богоматери они венчались с Генрихом Наваррским. Свадьба проходила согласно сложному церемониалу, специально разработанному для гугенота и католички и утвержденному в свое время Екатериной Медичи и Жанной д'Альбре. И хотя Маргарита подробно описывает детали своего бракосочетания, она опускает главное — что венчалась одна, а весь церемониал был беспрецедентным нарушением сложившихся правил. Ее мужа, который не мог присутствовать на мессе из-за вероисповедания, на алтаре представлял ее брат герцог Анжуйский. Видимо, все происходящее она воспринимала как нечто противоестественное и это предопределило ее поведение: на вопрос кардинала де Бурбона об ее согласии, невеста не произнесла ни слова[1151], незадолго до этого сообщив королеве-матери свое мнение о предстоящей свадьбе: «Я согласна с Вашей волей и Вашим выбором, но умоляю помнить, что я — истинная католичка»[1152].

Свою позицию католической королевы она ясно выразила во время другого конфликта — уже в замке По в Беарне, куда наваррский двор прибыл весной 1579 г. Пиренейский Беарн являлся суверенным княжеством, где не действовала юрисдикция короля Франции, и где Жанна д'Альбре в свое время ввела строгий протестантский культ. Маргарите и ее свите в замке была выделена небольшая часовня, в которую на богослужение в один из праздников пробрались также немногочисленные беарнские католики из числа местных жителей. Маргарита пишет: «Здесь [в Беарне] уже не проводились католические службы, и мне разрешили молиться в единственной маленькой часовне, которая, будучи очень узкой — всего три или четыре шага в длину, едва вмещала в себя семь или восемь человек. В час, когда мы хотели прослушать мессу, замковый мост был поднят из опасения, что католики этой страны, у которых не было возможности присутствовать на церковной службе, могли бы ее услышать, хотя они бесконечно желали присутствовать на этой мессе, поскольку были лишены ее уже несколько лет. Охваченные этим священным и справедливым желанием, жители По в Троицын день нашли способ, перед тем, как подняли мост, проникнуть в замок и затем в часовню»[1153]. Окружение Генриха Наваррского отреагировало на это со всей строгостью: на глазах у королевы эти католики были избиты и помещены в тюрьму. Секретарь по религиозным вопросам короля Наваррского Ле Пен дал понять королеве, что так будет и впредь, что она восприняла как крайнее оскорбление. Написав также жалобу брату, королю Франции Генриху III, и королеве-матери, она настояла на вмешательстве Парижа в эту ситуацию и в итоге добилась освобождения единоверцев из тюрьмы, произнеся знаменитую фразу: «По — это маленькая Женева», прямо выражая свое негативное отношение к этому протестантскому центру, как инициатору нетерпимости и ереси[1154]. Писатель Брантом донес до нас придворные слухи: «Она поклялась и заверила [всех], что никогда более ноги ее не будет в этой стране [Беарне], поскольку она желала быть свободной в исповедовании своей религии»[1155]. Свое обещание Маргарита выполнила: несмотря на все попытки Генриха Наваррского заставить ее вновь отправиться в Беарн, она предпочитала пребывать в Нераке[1156].

Говоря об искренних католических убеждениях Маргариты, нужно также вспомнить строки из ее «Мемуаров», где она описывает или упоминает о посещении монастырей и церквей, хотя в двух из трех случаев речь идет скорее о виде светского времяпровождения (монастырь в аббатстве Сен-Пьер в Лионе и церковь Святой Вальтруды во фламандском Монсе[1157]), когда королева в окружении своих свитских дам навещала обители, знакомилась с их внутренним распорядком, монахинями и пансионерками. Традиционно французские королевы и принцессы всегда опекали женские обители, и Маргарита следовала в том числе примеру своей матери, Екатерины Медичи, которая также часто посещала монастыри[1158].

Эта ее показная позиция королевы-католички, дочери Франции и носительницы наивысшего ранга (qualité), — слова, которое она постоянно употребляла в своих сочинениях, прежде всего, позиция публично-политическая, связанная с долгом по отношению к королевской семье и чувством самосохранения в условиях жестокого религиозного конфликта, в тоже время вступала в противоречие с ее собственными убеждениями, ренессансным воспитанием в духе идей неоплатоников. Как отмечал Робер Мандру, «те люди, чей дух питался античностью, — что ярко демонстрируют нам сочинения королевы, — могли найти… основу для мыслей, явно противоречащих христианским догматам», «мыслей, касающихся самых деликатных вопросов вероучения или самых непреложных истин»[1159]. Маргарита писала, в частности: «Читая прекрасную всеобъемлющую книгу о чудесах Природы, творимых Создателем, для меня как будто открылся путь к благочестию, когда заново рождается душа, поднимаясь в своем познании до высшей ступени, на которой находится Бог, и восторженная, наполняется счастьем от этого чудесного сияния и величия этой непостижимой сущности, совершая полный круг и думая только о том, чтобы следовать за цепью Гомера, этой приятной энциклопедией, которая, отправляясь от Бога, к Богу и возвращается, как началу и концу всего в мире. И грусть, вопреки радости, уносящей от нас мысли о наших деяниях, пробуждает саму нашу душу, которая собирает все свои силы, чтобы отбросить Зло в поиске Добра, думая снова и снова, без устали, как достичь этой благой вершины, где, конечно же, ее ожидает спокойствие. Только узнав их [грусти и радости] прекрасные проявления, можно прийти к пониманию и любви Господа»[1160].

Королева Маргарита, как мы видим, непоколебимая в своей вере в Бога и Божественное провидение, о чем она много раз пишет и пространно размышляет в своих мемуарах и письмах[1161], равно как цитирует Священное писание[1162], оставаясь действительно искренней католичкой тела Франции, от которого была неотделима, понимала в то же время, что не может играть роль королевы одних католиков, поскольку в Наваррском королевстве, владениях ее мужа, преобладали гугеноты. Это понимание, наверное, как невольный водораздел в ее судьбе, пришло к ней в Варфоломеевскую ночь, где Маргарите была отведена трагическая роль. Случайно уцелев во время кровавой резни в Лувре, она сумела спасти жизни двум гугенотским дворянам и одному католику, придворному ее мужа. Свидетельствует Брантом: «Мне рассказали об этом те, кто там [в Лувре, во время Варфоломеевской ночи] был, и я знаю только то, что от них услышал. Она [Маргарита] отнеслась к избиениям с большим нетерпением, и спасла многих, в том числе одного гасконского дворянина (мне кажется, что его звали Леран), который, весь израненный, бросился на кровать, где она спала, а она [королева] прогнала убийц, преследовавших его вплоть до дверей; ибо она всегда была милосердна и проявляла доброту ко всем, как подобает дочерям Франции»[1163]. Можно объяснить этот шаг милосердием, вслед за Брантомом, однако девятнадцатилетняя девушка спасала не только дворян, которые приехали к ней на свадьбу, но прежде всего своих собственных подданных и свою честь королевы Наваррской.

Оставаясь настоящей Валуа, и верой и правдой отстаивая интересы своего угасающего дома, будучи при наваррском дворе, Маргарита с ее изысканным гуманистическим образованием и воспитанием, неоплатоническими идеалами любви и душевной гармонии, прилагала много сил для политического урегулирования и активно занималась миротворческим посредничеством в отношениях между враждующими лагерями и дворами в 1578–1585 гг.[1164]. Сюлли, конфидент короля Наваррского и будущий сюринтендант финансов Франции, позднее вспоминал также: «Король и королева Наваррские […] обосновались в Нераке, и их двор был в то время самым приятным и чудесным, ибо там говорили только о любви, удовольствиях и развлечениях, которыми наслаждались»[1165]. «При мне состояло много придворных дам и фрейлин, — вторит ему Маргарита в «Мемуарах», — а короля моего мужа окружал прекрасный эскорт сеньоров и дворян — весьма благородных людей, галантных не менее, чем те, кого я видела при французском дворе. Не было никакого сожаления из-за того, что они являлись гугенотами, никто и не говорил о различии религий: король мой муж и мадам принцесса его сестра отправлялись слушать проповедь, а я со своей свитой шла на мессу в церковь, находившуюся в парке. Когда все заканчивалось, мы встречались, чтобы совершить совместную прогулку по прекраснейшему саду… Остальную часть дня мы проводили в разного рода светских развлечениях; бал обычно проходил после обеда или вечером»[1166].

Как мы показали выше, в штате двора Генриха и Маргариты присутствовали и католики, и гугеноты, причем, некоторые сохраняли ей верность даже после ее разрыва с мужем весной 1585 года. Все спасенные ею в Варфоломеевскую ночь дворяне оказались благодарными своей госпоже, оказывали ей различные услуги, посредничали в отношениях с мужем, предупреждали об опасностях. Даже непримиримый Т.-А. д'Обинье, суровый гугенотский капитан и позднее писатель, не любивший королеву, признавал ее влияние и однажды пресек попытку ее убийства[1167]. Созданный на короткое время межконфессиональный двор, уникальное явление в европейской бескомпромиссной политике XVI века, был целью, политическим и религиозным идеалом Маргариты де Валуа, которая, вслед за своей семьей, рассматривала его как средство умиротворения гражданских смут. Не поступаясь своими принципами католички и королевы, она пыталась гармонично соединить свои убеждения с политической и религиозной реальностью. Подчеркнем, что благодаря королеве Наваррской на короткий период был создан прообраз аналогичного по сути двора будущего Генриха IV, межконфессионального французского двора с правом религиозного выбора для придворных. Гугеноты были страшны и опасны для нее только в период военных обострений, когда превращались не столько в религиозных, сколько в политических противников.

Наваррский двор вызывал искренний интерес и даже ревность не только у французского, но также у английского двора (Шекспир даже назвал его «возвышенным двором»), где протестантская королева Елизавета Тюдор, не особенно жалующая католиков, бесконечно досаждающих ей интригами и заговорами, в том числе из-за Марии Стюарт, так и не сумела прийти к межконфессиональной гармонии. Кстати, Елизавета и Маргарита состояли в переписке: королева Наваррская искренне надеялась на женитьбу своего любимого младшего брата герцога Алансонского на английской королеве[1168]. Как видно, здесь политические мотивы брали верх над религиозными различиями.

Впрочем, Елизавета Английская была не единственной протестантской дамой, с которой поддерживала отношения Маргарита: в числе ее ближайших парижских подруг, посвященных во многие ее тайны, была гугенотка Луиза де Клермон, герцогиня д'Юзес, подруга Екатерины Медичи, «моя Сивилла», как называет ее в переписке королева. Сохранилось более двух десятков писем Маргариты, адресованных герцогине, в которых можно обнаружить политические новости, личные переживания, откровения, жалобы, но только не обсуждение религиозных предпочтений[1169].

Таким образом, мы приходим к мысли, что проявляемая время от времени религиозная нетерпимость Маргариты де Валуа, впрочем, наверное, как и многих членов ее семьи, — скорее результат определенных политических ситуаций, в которые она попадала, средство самосохранения и отстаивания прерогатив королевского Величества в условиях умаления авторитета королевской власти, ссор в королевской семье, распада единой страны и гражданских потрясений. Мы видим ее милосердной, когда, по ее мнению, творилась несправедливость в отношении гугенотов, и жесткой, когда приходилось сражаться с протестантами (во время т. н. Аженского эпизода ее биографии в 1585 г.) или отстаивать право на свое вероисповедание. Маргарита, не колеблясь, отдавала приказ о разрушении нескольких десятков домов богатых католиков, чтобы достроить цитадель и обезопасить город, и в тоже время привечала иезуитов, разрешив им основать свой коллеж в том же Ажене.

2.2. Двор-медиатор: между Парижем и Нераком в 1579–1581 гг.

Каким образом осуществлялась миротворческая миссия двора Маргариты, какие формы она принимала и как это повлияло на стабилизацию института французского двора в целом?

Маленький Нерак, политический центр Наваррского королевства, конечно, был не сравним с Парижем, а королевский замок на берегу реки Баиз — шедевр ренессансного зодчества начала XVI в., по сути, являлся маленьким замком провинциального сеньора. Собственно, Нерак — это один из городов, находящихся в пределах владений французского дома баронов д'Альбре, ставших королями Наварры в конце XV в. и в 1512 г. потерявших всю испанскую часть своего королевства, завоеванную Фердинандом Арагонским. Во Франции, тем не менее, помимо Нижней Наварры, собственно французской части этого королевства, этой семье принадлежало княжество Беарнское и иные владения на юге страны, в исторической Гаскони. Если гасконские владения королей рода д'Альбре подпадали под юрисдикцию французского короля, то в Беарне и Нижней Наварре они являлись суверенами. Генрих де Бурбон, наследник д'Альбре по линии матери, с одной стороны являлся подданным короля Франции и также губернатором Гиени, с другой — обладал суверенными правами, что давало ему возможность разыгрывать собственную политическую карту во время затяжных гражданских войн, усиленную тем обстоятельством, что он был первым принцем крови Франции.

Чтобы понять суть взаимоотношений двух дворов в конце 1570–1580-х гг., необходимо прояснить прежде всего, что представляла собой политическая ситуация во Франции, в частности, на гугенотском юге страны, во время временного прекращения гражданской войны.

С самого начала своего царствования Генрих III пытался перехватить инициативу у основных противоборствующих сил — католиков во главе с герцогами Гизами и гугенотов во главе с принцами Бурбонами — и поставить общеполитическую ситуацию во Франции под свой контроль. Такая возможность в особенности появилась после 1577 г., когда королевским войскам удалось потеснить силы гугенотской конфедерации во время Шестой религиозной войны и, по сути, заставить ее руководителей подписать мир в Бержераке 17 сентября 1577 г. Собственно, самому королю далее продолжать войну было невозможно, поскольку казна была пуста. Так в 1576 г., государственные доходы не превышали 14 миллионов турских ливров, а долги короны составляли 101 миллион[1170]. В феврале 1577 г. спешно собранные Генеральные штаты отказали королю в каких-либо дополнительных финансовых средствах. В такой ситуации Генриху III оставалось только лавировать между различными политическими силами, создавать систему сдержек и противовесов, опираясь на свой любимый принцип управления — divide et impera.

Несмотря на оппозицию ультракатоликов Гизов, которые активно участвовали в последней войне и фактически не получили от этого никаких политических дивидендов, равно как отрицательную позицию по отношению к заключенному с гугенотами миру папы Григория XIII и Испании, 8 октября 1577 г. королем был издан эдикт в Пуатье, подтвердивший все мирные статьи. Многие исследователи подчеркивают, что речь идет в действительности о прообразе Нантского эдикта 1598 г., положившего конец гражданским войнам в XVI в.[1171] Г.И. Баязитова и Д.С. Митюрева также настаивают на том, что целью короля были не только прагматические намерения и достижение политического мира, но и реализация его убеждений по выстраиванию неоплатонической модели монархии[1172].

Согласно статьям эдикта в Пуатье, все политические лиги и ассоциации распускались. Гугенотам, т. е. Генриху Наваррскому, предоставлялись восемь «городов безопасности» (places de surété) — укрепленных крепостей, сроком на 6 лет. Свобода протестантского культа допускалась только в пределах одного города на судебный округ. Корона соглашалась, хоть и временно, с существованием кальвинистской конфедерации городов, «государства и в государстве». В условиях отсутствия возможности справиться с ним в открытой борьбе, короне нужно было действовать с минимальным количеством уступок[1173].

Последствия заключения соглашения, тем не менее, были неоднозначными. С одной стороны, благодаря миру в Бержераке королю удалось стабилизировать ситуацию при своем дворе. Гизы на какое-то время оказались нейтрализованы и растеряли свое влияние, которое активно начали оспаривать королевские фавориты — «миньоны», а затем и «архиминьоны».

Не последнюю роль в этом сыграла знаменитая «дуэль миньонов» 27 апреля 1578 г., когда фавориты короля и сторонники Гизов устроили массовое сражение со смертельным исходом и невольно самоустранились с политической сцены[1174]. Политические амбиции младшего брата короля, герцога Франсуа Анжуйского и Алансонского, и его сторонников переместились во внешнюю политику, поскольку все они готовились к походу в испанскую Фландрию с целью добыть для него корону герцога Брабантского[1175]. Генрих III, принимая неизбежность этого военного предприятия, не препятствовал, но также не и поддерживал его, понимая, что конфликт с европейским лидером — Испанией — может оказаться гибельным для Франции, где идет гражданская война. Наконец, спокойствие двора и последующее господство в окружении короля его «архиминьонов» — герцогов д'Эпернона и де Жуайеза — стало возможно, поскольку двор в августе 1578 г. покинула Маргарита де Валуа, доставлявшая беспокойство Генриху III своими интригами в пользу младшего брата и против королевских фаворитов. В сопровождении своей матери Екатерины Медичи королева Наваррская отправилась к мужу в Гасконь. Именно относительное спокойствие двора в 1578–1585 гг. позволило королю осуществить реформу придворного этикета и церемониала, издав соответствующие регламенты, ужесточающие придворную дисциплину[1176].

С другой стороны, однако, гугеноты, потеряв по миру в Бержераке ряд позиций, завоеванных предыдущим миром в Болье, «миром Месье» 1576 г., были недовольны этим положением и толкали своего главу — Генриха Наваррского — денонсировать последующие соглашения. Последний, ведя сложную и запутанную политику лавирования между французским двором, своим гугенотским окружением, гугенотскими церквями и городами, пользуясь ситуацией, действительно не спешил соблюдать мирные договоренности и не переставал жаловаться в Париж на то, что он — лишь номинальный губернатор Гиени, притесняемый королевскими генеральными наместниками в этой провинции — маршалами Вилларом, а затем и Бироном[1177].

В такой ситуации, развивая свою инициативу верховного арбитра, король решил продолжить политику умиротворения и закрепить хрупкий мир дополнительными соглашениями. С этой целью, используя повод поездки Маргариты де Валуа к мужу, он направил на юг Франции свою мать, Екатерину Медичи, опытного и хитрого дипломата, рассчитывая, что обе дамы смогут сделать невозможное и сумеют отстоять интересы короны благодаря своим способностям политических посредников. Своему послу в Риме, сеньору д'Абену, король писал 2 августа 1578 г.: «Янахожусь здесь [в замке д'Олленвиль], приехав на несколько дней, чтобы проводить королеву, [свою] госпожу и мать [Екатерину Медичи], которая собирается сопровождать мою сестру королеву Наваррскую к ее супругу, и которые должны отбыть через день или два. Я продолжаю прилагать все усилия, какие могу, чтобы обеспечить исполнение моего эдикта об умиротворении, который является самым главным и действенным средством, которое я только знаю, позволяющим поставить заслон всем волнениям и раздорам»[1178].

Как отмечалось, путешествие королевы-матери 1578 г. очень напоминало аналогичное «Большое путешествие» двора по Франции в 1564–1566 гг., хотя на этот раз оно проходило без короля[1179]. Возможно, Генрих III отправил бы свою мать и сестру на юг страны гораздо раньше, но он с рудом нашел средства на организацию их путешествия: как свидетельствует пунктуальный Л'Этуаль, для этого пришлось просить деньги у духовенства[1180]. Королева Маргарита явно колебалась между нежеланием оставлять любимый двор и возможностью сыграть важную политическую роль рядом со своим мужем[1181]. Наверняка ее привлекала возможность стать настоящей королевой Наварры, избавиться от влияния брата и матери, держать свой двор и управлять им самостоятельно. Во всяком случае, в своих мемуарах она убеждает нас, что она и ее окружение «совсем не завидовали французскому двору», будучи в Нераке[1182].

Королю Наваррскому как главе и протектору гугенотских церквей, приходилось считаться с влиянием пасторов, которые создавали для него определенные трудности: критике подвергались его частная жизнь, нравы его двора. Так, когда стало известно о воссоединении наваррской четы, различные гугенотские консистории стали открыто протестовать против приезда Маргариты: «Ее прибытие умножит господствующую испорченность нравов. Король Наваррский полностью будет во власти удовольствий и все меньше и меньше станет заботиться о делах»[1183]. Тем не менее, прием обеим венценосным дамам, устроенный Генрихом Наваррским в начале октября, свидетельствовал о его желании договориться с двором. Он охотно принял политическое посредничество своей жены, тем более что делал это далеко не в первый раз. Екатерина Медичи в своих огромных, многостраничных письмах-отчетах сообщала Генриху III: «…Королева Наваррская, моя дочь, представила ему [Генриху Наваррскому] и вновь повторила все то, о чем я думала, что позволит [ему] без труда признать названные дела целесообразными, необходимыми ради мира, исполнения и утверждения Вашего эдикта об умиротворении»[1184]. И далее: «Я также не могу Вам не сказать, что Ваша сестра, королева Наваррская, весьма хорошо постаралась и сослужила добрую службу в [установлении] отношений между ее мужем, королем Наваррским, и господином де Бироном»[1185].

Однако Екатерине Медичи и ее дочери понадобилось еще полгода, чтобы подписать дополнительное соглашение в Нераке 28 февраля 1579 г., статьи которого уточняли положения мира, предоставляя гугенотам дополнительные 15 «городов безопасности». Король Наваррский в качестве губернатора добился расширения своей юрисдикции в Гиени и Гаскони[1186]. Тем не менее, в итоге, в условиях отсутствия финансовых средств, противоречивых указаний короля, используя только свои дипломатические и организационные таланты, на какое-то время королева-мать сумела добиться примирения на юге Франции. Соблюдать достигнутые ею договоренности и, в частности, мир с Генрихом Наваррским и гугенотами юга Франции, она оставила королеву Маргариту, на которую возлагала огромные надежды, требуя от своей дочери организовать «роскошную жизнь в Нераке, чтобы помочь гугенотам забыть их претензии и поставить заслон религиозным войнам»[1187]. Вся переписка последней с королем и королевой-матерью в 1579–1581 гг. демонстрирует, насколько серьезно Маргарита относилась к выполнению своего долга перед семьей Валуа, подробным образом информируя обо всех событиях в Наварре, и в тоже время переоценивая свое влияние на мужа и при неракском дворе.

Сегодня мы знаем, что королева организовала вокруг себя прекрасный и блестящий двор, который включал не только ее штатных придворных, но также известных литераторов и интеллектуалов своего времени. Там пребывали Кандаль, Пибрак, Дю Бартас — спутник Генриха Наваррского, который еще в 1574 г. посвятил ей свою «Юдифь», переписанную королевой в поэтический альбом. При дворе находились также Салиньяк, старший сын маршала де Бирона, позднее перешедший в католичество, будущий посол Франции в Константинополе, и виконт де Тюренн, которого легенда сделала одним из возлюбленных королевы. Из литераторов менее известных в Нераке также жили Депорт, братья Бенжамен, Амадис Жамен, Жак де Констанс, чье влияние прослеживается в сочинениях самой Маргариты.

Однако эти придворные удовольствия, похожие на парижские (а значит, изначально католические по духу и греховные по сути) не всем нравились; так, Т.-А. д'Обинье, искренний гугенот, воин и писатель, откровенный недруг королевы, с которой он так и не нашел общего языка, писал позднее в своей «Всемирной истории»: «Двор короля Наваррского сделался процветающим благодаря храброму дворянству и великолепным дамам […]. Удовольствия порождали пороки, как тепло привлекает змей. Королева Наваррская очищала умы от ржавчины, и покрывала ржавчиной оружие. Она наставляла короля своего мужа, что у кавалера нет души, если у него нет любви, и пример, который она сама подавала, заключался в том, чтобы ничего не скрывать, желая тем самым, чтобы эта публичность представала как некая добродетель и чтобы скрытность означала порок.[1188] Этот государь, мягкий от природы, вскоре стал учить привечать служителей своей жены, а она — любовниц короля своего мужа»[1189].

Генрих III и Екатерина Медичи нуждались в Маргарите как политической фигуре, способной влиять на мужа, отстаивать интересы дома Валуа, и информировать их обо всех важных событиях враждебного, по сути, неракского двора. Все, о чем она писала матери и брату, обсуждалось и принималось в расчет. Так, уже во время начала кратковременной Седьмой религиозной войны 1580 г. Екатерина отвечала дочери в одном из писем: «Я написала Вам вчера […] с горечью, видя, что война началась […]. Вы сами видите, какие дурные советы получает Ваш муж [от своего окружения]. Поговорите же с ним, дочь моя […]. Дайте ему понять ошибку, которую он совершает и возьмите на себя труд ее исправить, […] известив меня о том, что получилось»[1190].

Королеве-матери вторил и король Франции, вменяя своему очередному посланнику при неракском дворе, Филиппу Строцци, «отправиться к королю и королеве Наваррским, чтобы попытаться погасить огонь, который начинает разгораться», с целью «восстановления мира, который они [короли Наварры] так отстаивают…»[1191]. Интересно, что и Екатерина, и Генрих III в своих письмах рассматривали Генриха Наваррского и Маргариту как некое единое (политическое) целое, и возможно, подозревали королеву Наваррскую в двойной игре, или как минимум, в отстаивании своих интересов. Маргарита вспоминала, говоря о событиях начала войны, что «мой муж оказывал мне честь, выслушивая меня и доверяя мне больше, чем своим советникам»[1192], как всегда преувеличивая степень своего влияния на хитрого беарнца, который, тем не менее, охотно признавал, что его жена-католичка из дома Валуа в предстоящем конфликте скорее принимает его сторону, чем сторону своей семьи. Так, 11 апреля он писал ей из военного лагеря: «Друг мой, мы снова вместе, Вы и я, а наши сердца и наши желания являются единым целым. […] Король говорит, что желает мира. Я рад в это поверить. Но средства, которые [для этого] использует его совет, ведут к нашей гибели»[1193].

«…Я была бессильна что-либо сделать», — напишет потом королева Наваррская, констатируя провал своих миротворческих усилий. Ни одна из конфликтующих сторон не желала уступать, и вооруженные провокации следовали как со стороны католиков, так и со стороны протестантов. Мир в Бержераке стал возможностью только перевести дух и собраться с силами обеим сторонам, которые, за короткое время исчерпав мирные способы сосуществования, более не хотели договариваться. Окружение, советы обоих королей толкали их на очередную войну, иногда называемую «Войной влюбленных», которая началась весной 1580 г. и закончилась в ноябре того же года миром во Флеи, подписанным при посредничестве Маргариты де Валуа[1194].

Подводя итоги, можно констатировать, что Маргарита действительно пыталась сделать свой двор средоточием мирной жизни, центром политического посредничества и мирных инициатив. Неракский замок, таким образом, был своего рода «политическим кабинетом» королевы Наваррской, которая, посредством роли «любительницы» литературы и ораторских упражнений, столь ценимых ее знаменитыми «собратьями», смогла им показать, «как мало выгод может принести война», равно как и то, что именно она может обсуждать войну с обеими партиями, выполняя функции посредницы. Нельзя не видеть, что в Наварре Маргарита совершенствовала свою роль женщины-политика, оставаясь в то же время хозяйкой своего двора, принимая самостоятельные решения, например, о возвращении сеньора де Боска, своего гофмейстера, «для надобностей на нашей службе»[1195], или в отношении «господина де Пибрака», которого она оставила в штате «ради его же дел, которые находятся в плохом положении»[1196].

Нужно отметить, наконец, что и Генрих де Бурбон, и Маргарита де Валуа, согласившись в свое время с неизбежностью совместного сосуществования, сумели на какое-то время создать достаточно прочный политический и дружеский альянс, демонстрируя пример толерантности своему двору, будучи разного вероисповедания. Этот «политический эксперимент» функционирования межконфессионального двора (1579–1581), однако, не был завершен и не мог закончиться удачей в то время: еще слишком велики были политические и религиозные противоречия враждующих сторон, которые не в состоянии был разрешить ни один промежуточный мир, слишком молоды и амбициозны были лидеры, чтобы думать о мирном сосуществовании французского и наваррского дворов, наконец, слишком хрупким было женское посредничество, не всегда встречавшее понимание и вызывавшее раздражение у всех конфликтующих партий. «Гугеноты считали меня подозрительной, потому что я была католичкой, а католики — потому что я была женой гугенота, короля Наваррского», — скажет Маргарита позже[1197].

Оба короля — Генрих Французский и Генрих Наваррский — играли в свои сложные политические игры, беззастенчиво используя Маргариту в своих интересах и считая ее средством воздействия друг на друга, равно как предметом политического торга. Рано или поздно такая двойственная ситуация должна была завершиться выбором королевы Наваррской, хорошо разбиравшейся во всех махинациях своих родственников. В 1585 г., как известно, она действительно его и сделала, в пользу третьей стороны, присоединившись к лагерю третьего Генриха — герцога де Гиза и его Лиге.

2.3. Епископ Аженский и церковный двор Маргариты

Судя по Положению о доме королевы Наваррской 1578 г., ее церковный двор был небольшим, выполнял вспомогательные функции, организационно замыкаясь на Главного раздатчика милостыни Франции, даже будучи отделенным от него сотнями километров. В Лувре у дочерей Франции не было своей церкви и они присоединялись во время мессы и вечерни к одной из королев или же посещали большие мессы вместе с королем и всем двором. Возглавлял церковный двор Маргариты ее Главный раздатчик милостыни, аббат де Сен-Сень, Жильбер де Бофор (Gilbert de Beaufort, abbé de Saint-Seigne) (ум. 1609), родной брат маркиза де Канийака, зятя мадам дю Кюртон. Видимо, это был исключительно почетный, без реальных функций, куриальный пост, который достался ему по причине влияния на королеву-мать разветвленного клана Кюртон-Шабанн-Канийак, с крепкими, как мы видели, родственными связями при дворе[1198]. Когда двор Маргариты отправился в Нерак, руководителей ее церковного дома, видимо, оставили в Париже вынужденно, поскольку Генрих Наваррский дал разрешение на приезд в гугенотскую резиденцию только нескольким католическим священникам. Вместе с тем, аббат де Сен-Сень, равно как и его заместитель, Анри Ле Меньан, епископ Диньский (Henri Le Meignan, évêque de Digne) (ум. 1605), судя по Положению, не лишились своих должностей, продолжая значиться в штате королевы вплоть до 1590-х гг., хотя и не получали оплаты. Епископ Диньский, человек гуманистического образования, являлся одним из воспитателей Маргариты в детстве и затем участвовал в церемонии ее венчания в 1572 г.[1199]

Всего в церковном доме Маргариты пребывали четыре раздатчика милостыни, духовник, 2 священника на смене и 3 служителя часовни. Судя по тому, что некоторым из них выплачивалось регулярное жалование, именно они сопровождали королеву Наваррскую в Нерак. Ежедневные службы, видимо, проводил викарий и племянник епископа Диньского, каноник Клод Кокеле (Claude Cocquelet), который после его смерти наследовал его сан епископа[1200]. Его братья, Никола и Жан, сопровождали двор как служители часовни[1201]. Духовником королевы являлся некто Мишель Ферре (Michel Ferré), упоминаний о котором нам не удалось найти, однако его жалованье (360 т.л.) на порядок превосходило символическую оплату священников на смене (60–120 т.л.), что говорит о его первостепенном статусе в ее доме[1202]. Вместе с тем, положение дочери Франции предполагало наличие в ее окружении священнослужителей ранга не ниже епископа или аббата, и Екатерина Медичи нашла выход из положения, используя в качестве негласного главы церковного дома Януса Фрегоза, епископа Аженского.

Церковный дом Маргариты, таким образом, фактически возглавлялся внешним епископом, формально не состоящим в штате ее двора, хотя пребывающим в статусе королевского советника ее мужа. Янус Фрегоз (Janus Frégose) или Джано Фрегозо (Giano Fregoso) (1531–1586), наверное, остался в истории Аженского диоцеза как не самый известный его глава. Кажется, то немногое, что известно о его епископате, уже извлечено из источников историками и краеведами, и время от времени упоминается в редких книгах и статьях[1203]. Однако время его пребывания в сане епископа продлилось более тридцати лет (1555–1586) и пришлось на время разгара французских гражданских войн. Ажен и область Ажене были активно вовлечены в эти войны и время от времени даже пребывали в эпицентре событий, в том числе в силу своего местоположения, представляя собой католический анклав в плотном окружении городов и весей гугенотов. В такой ситуации действия епископа Аженского приобретали исключительное значение для католиков французского юга, рассматривавших его как одного из гарантов своего вероисповедания и личной безопасности, равно как для королевского двора и царствующей семьи Валуа, с которой этот прелат был тесно связан и которая опиралась на его церковное и политическое влияние в регионе. В целом, он рассматривается как креатура королевы-матери Екатерины Медичи, чьи приказы и поручения он безупречно исполнял, стараясь всеми силами поддержать королевский авторитет в сложном регионе[1204].

Янус Фрегоз вел довольно скромный образ жизни, жалуясь в одном из писем Генриху III, что «является одним из самых бедных прелатов Вашего королевства»[1205]. Он практически не покидал пределы Ажене и Гиени и никогда не был в Париже, однако при этом являлся одним из самых доверенных лиц двора. Однако о его деятельности мы знаем весьма мало, поскольку епископский архив не сохранился или же еще не найден. Во всяком случае, на сегодняшний день мы не располагаем посланиями к нему членов королевской семьи[1206], хотя в своих письмах он всякий раз упоминает о них и благодарит за оказанное внимание Генриха III и его мать.

Известно, что Янус Фрегоз являлся одним из многочисленных итальянских епископов, натурализовавшихся во Франции в XVI в., численность которых между 1535 и 1570 гг. достигала 36 % от общего числа[1207]. Причиной тому стали Итальянские войны французских королей (1494–1559), повлекшие в числе прочего усиление социально-культурного влияния Италии на Францию, упрочение политических и династических связей с итальянскими государствами и их властителями, включая папский престол. Вслед за итальянскими принцессами, во Франции оседали и натурализовались целые итальянские кланы, и фамилия Фрегозов не была исключением.

Служба этой семьи королю Франции началась еще при отце Януса — Чезаре Фрегозо, сыне дожа Генуи, который воевал на стороне Франции, а в 1541 г., отправляясь в Венецию в качестве посла Франциска I, был убит агентами императора Карла V[1208]. Семья Чезаре — вдова, Констанция Рангони, и четверо сыновей, были вынуждены искать убежище во Франции. По просьбе короля, кардинал Лотарингский, Жан де Гиз, епископ Аженский, уступил им одну из своих резиденций в Ажене — замок Базан (Bazens), который стал их основным домом более чем на сорок лет. Монархом также было принято решение о том, что епископство Аженское после смерти кардинала отойдет одному из детей[1209].

В сентябре 1558 г., достигнув положенного возраста для отправления епископских функций и получив благословение в Риме, Янус Фрегоз приступил к своим церковным обязанностям[1210]. Надо полагать, за всеми этими передвижениями и договоренностями стояла значительная фигура, каковой являлась соотечественница Фрегозов, королева Екатерина Медичи. Кстати, в ее парижском окружении позднее появится еще один ее протеже — представитель этой семьи — граф де Мюре, Жан-Галеас Фрегоз, который станет камер-юнкером ее сына Карла IX и важным дипломатическим агентом[1211]. Мы не знаем наверняка, каким путем складывался этот механизм протекции в 1550-е гг., однако доверительные отношения Януса Фрегоза и королевы-матери уже в начале 1560-х гг. были очевидны, несмотря на то, что впервые оба увидели друг друга только в марте 1565 г., во время «Большого путешествия» двора по Франции, когда королевский поезд прибыл в Ажен.

Нам известно, что епископ отслужил по этому случаю торжественную мессу и достойно встретил двор[1212]. Королева-мать, видимо, убедилась в правильности своего выбора, встретив хорошо образованного и преданного своему долгу прелата-политика, и в дальнейшем продолжала всецело поддерживать свою креатуру. Многие последующие события в жизни Януса Фрегоза оказалась тесно связаны с этими двумя августейшими дамами — Екатериной и Маргаритой. Так, нам известно о неоднократных проявлениях внимания королевы-матери к просьбам прелата: например, она живо откликнулась на прошение епископа о финансовой помощи во время его службы в совете короля и королевы Наваррских в 1579 г., когда он был вынужден нести непредвиденные расходы при наваррском дворе в Нераке, не получая при этом жалования[1213]. Совет был создан по итогам Неракских мирных соглашений, заключенных, как отмечалось выше, от имени Генриха III Екатериной Медичи с Генрихом де Бурбоном, в феврале 1579 г. Для решения проблемы, в письме от 5 октября 1579 г. она рекомендовала королю приказать генеральному сборщику налогов Бордо найти возможность удовлетворить эту просьбу[1214].

Весной этого же года она поддержала претензии епископа Аженского на богатое цистерцианское аббатство Сент-Мари де Фонфруад (Sainte-Marie de Fontfroide) в Нарбоннском диоцезе, дарованное ему еще ее супругом Генрихом II. Права на аббатство предъявлял также кардинал Луиджи д'Эсте, брат герцогини Анны д'Эсте, герцогини Немурской. Екатерина в своем письме от 14 марта 1579 г. просит могущественную герцогиню — мать герцога Генриха де Гиза — помочь достигнуть компромисса и оставить аббатство Фрегозу, предлагая ей стать посредницей в споре[1215]. Конечно, самостоятельно епископ Аженский никогда не смог бы выиграть тяжбу за аббатство с семьей Эсте — внуками Людовика XII, поэтому, помимо этого, королева-мать 14 апреля этого же года специально обратилась к Генриху III с просьбой вмешаться в это дело, обронив характерную фразу: «Я знаю епископа Аженского как прелата, весьма преданного Вашей службе»[1216]. Известно, что Генрих III передал тяжбу на суд Большого королевского совета, о чем известил кардинала д'Эсте, настоятельно рекомендуя ему добровольно «отказаться от аббатства», которое принадлежит Янусу Фрегозу «по праву»[1217]. В итоге королю удалось убедить свой совет принять решение в пользу епископа, который окончательно вступил во владение Фонфруадом в 1582 г., а позже сумел закрепить его за представителями своей семьи, владевшими им вплоть до 1646 г.[1218] Таким образом, корона пыталась компенсировать скудость и нерегулярность доходов Януса Фрегоза, получаемых им в Ажене, и заодно отблагодарить одного из самых преданных представителей первого сословия. То, что король и королева-мать, защищая интересы маленького епископа, не побоялись возможной ссоры с Эсте-Гизами, вполне укладывается в общее направление королевской политики по отношению к этой семье, и свидетельствует в числе прочего о стремлении короны сохранять и умножать верную себе клиентелу, в противовес партиям ультракатоликов и гугенотов.

В своих письмах 1579–1580 гг. Янус Фрегоз регулярно упоминает Маргариту де Валуа, отмечая ее значительные посреднические усилия по урегулированию сложной ситуации на юге Франции. Королева Наваррская стала настоящей союзницей епископа Аженского, поскольку их положение было весьма схожим: католическая королева в гугенотском окружении и соседний маленький Аженский католический диоцез среди протестантских земель. На их союз рассчитывала и Екатерина Медичи, представляя свою дочь гасконской католической знати в марте 1579 г. во время очередного визита в Ажен: «Моя дочь всегда будет защитницей католиков, будет следить за вашими делами и оберегать ваше положение. Обращайтесь к ней, и будьте уверены, что она сделает все для того, чтобы ваши чаяния исполнялись»[1219]. Годом ранее королеве Наваррской было предоставлено графство Аженское в качестве апанажа, как гарантия ее собственной безопасности в случае возникновения политического кризиса в Нераке. Маргарита пыталась подчеркивать исключительно равное отношение ко всем своим подданным обеих религий, и в то же время действительно активно защищала интересы католиков Наварры и Гаскони, во многих местах остававшихся в меньшинстве и зажатых в анклавах[1220]. Ажен она справедливо рассматривала как свой главный форпост и гарант своего влияния, тем более что расстояние между городами можно было преодолеть за один день (26 км). В 1584 г. вместе с епископом она основала иезуитский коллеж в городе, для образования и воспитания юношей[1221]. Таким образом, Янус Фрегоз волей-неволей стал участником большой политической игры, далеко вышедшей за пределы области Ажене, превратившись в придворного епископа королевы Наваррской, с 1584 г. фактически ставшей наследницей французского трона, как жены Генриха Наваррского.

Новый статус, с одной стороны, открывал для него большие возможности, и с другой, добавлял не меньше проблем, поскольку отношения Маргариты де Валуа со всеми ее родственниками, включая супруга, резко испортились в 1583–1585 гг. В марте 1585 г., когда возникла угроза ее безопасности, королева решилась перебраться в спасительный Ажен[1222].

Ажен стал резиденцией двора королевы Маргариты, и епископ Аженский — ее главным церковным советником. Уже в мае 1585 г., опираясь на отряды дворян-католиков Ажене и заручившись поддержкой герцогов Гизов, Маргарита де Валуа объявила себя сторонницей Католической лиги, имевшей целью возвести Генриха де Гиза на трон, и таким образом, окончательно порвала с мужем, братом и матерью. По сути, Ажен превратился в центр суверенного королевского двора, а Янус Фрегоз оказался между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, он был предан Екатерине Медичи, с другой — у него было мало возможностей противостоять Маргарите и ее амбициям, поэтому он должен был продолжать выполнять роль епископа ее двора. Правда, Ж.-Ф. Дюбо сделал предположение, что новое положение епископа Аженского, явно возвышающее его над иными прелатами, было ему на руку, и он поддержал королеву[1223]. Однако этому предположению нет никаких доказательств. Более того, письмо Януса Фрегоза от 8 июня 1585 г., адресованное Генриху III, в котором он просит разрешить сложить с себя полномочия епископа и оставить кафедру своему племяннику — Александру Фрегозу, говорит о попытке уйти с политической сцены и не участвовать в мятеже королевы Наваррской[1224].

Корона не поддержала просьбу епископа: в ситуации, когда Янус Фрегоз являлся единственной фигурой, способной стать посредником между парижским и аженским дворами, в условиях возобновившейся гражданской войны, об отставке не могло быть и речи. Авантюра Маргариты и ее сторонников закончилась в сентябре 1585 г., когда она была вынуждена бежать из Ажена, а город заняли королевские войска маршала Матиньона. Характерно, что именно епископ Аженский, по предложению Генриха III и Екатерины Медичи, стал во главе городского совета, по сути, взяв на себя полномочия светской и церковной власти[1225]. Это еще раз свидетельствует о том, что у короны не было никаких сомнений в верности Януса Фрегоза, хотя тот продолжал до последнего момента исполнять все свои обязанности при королеве Наваррской[1226]. Благодаря его вмешательству, двор Маргариты беспрепятственно покинул город со всем багажом, последовав за своей госпожой.

В октябре 1586 г. Янус Фрегоз скончался в возрасте 55 лет, надо полагать, в том числе от «чрезмерных трудов»[1227] по сохранению благополучия своей епархии и политической стабильности области Ажене. Типичный епископ XVI столетия, руководствующийся решениями Тридентского собора, он разделил судьбу многих прелатов, вовлеченных в государственно-политические дела и вынужденных заниматься вопросами, далекими от церковных обязанностей, во время гражданских войн[1228].

О церковном дворе Маргариты вплоть до ее возвращения в Париж в 1605 г. мы более ничего не знаем, кроме того, что в свой Юссонский период жизни она регулярно раздавала милостыню, а местная церковь Сен-Морис, сохранившаяся до нашего времени, выполняла роль церкви ее двора.

3.1. Маргинализация двора Маргариты в 1583–1585 гг.

Злоключения Маргариты де Валуа и ее двора начались еще в августе 1583 г., когда, вернувшись на время в Париж из Гаскони весной 1582 г., королева вскоре поссорилась с Генрихом III, потому что не смогла добиться приезда ко двору своего мужа, поддержала политические махинации своего младшего брата герцога Анжуйского, наследника французского трона, открыто интриговала против королевских фаворитов — «архиминьонов» герцогов д'Эпернона и Жуайеза[1229]. Служащие ее двора, надо полагать, выполняли ее соответствующие приказы и поручения, чем вызывали крайнее раздражение Генриха III. Терпение короля переполнилось в начале августа, когда он, судя по его письму государственному секретарю Виллеруа, получил неопровержимые доказательства политических интриг Маргариты и приказал удалить из ее постоянного штата двух самых доверенных женщин — свитскую даму виконтессу Маргариту де Дюрас и фрейлину Клеофиль де Бетюн, о чем написал Генриху Наваррскому, не постеснявшись охарактеризовать этих дам как «зловредных мерзавок, недостойных находиться подле принцессы такого ранга»[1230].

Получив также приказ короля покинуть Париж и не удостоившись у него даже аудиенции, 8 августа 1583 г. Маргарита де Валуа и ее спешно собранный двор выехали из французской столицы, что не могло уйти от внимания парижского хрониста Л'Этуаля: «В понедельник 8-го нынешнего месяца августа королева Наваррская, пребывавшая при дворе короля, своего брата (с большим удовольствием и удовлетворением [для себя]) в течение 18 месяцев, покинула Париж по приказу короля, повторенному много раз, с целью направиться в Гасконь, к своему супругу, королю Наваррскому […] Она намеревалась остановиться на ночлег в Палезо, где ее нагнал отряд из 60 королевских стрелков под командованием Л'Аршана, одного из их капитанов, которые учинили обыск, включая ее ложе [карету], и взяли под стражу г-жу де Дюра и дамуазель де Бетюн, […] сеньора де Лодона, дворянина дома королевы, [а также] ее шталмейстера, секретаря, врача и других служащих, как мужчин, так и женщин, общим числом десять, каковые были препровождены в Монтаржи, где король их допрашивал лично…»[1231]. Речь шла о том, что Маргарита нарушила королевский приказ и оставила при себе двух опальных дам. Видимо, это послужило поводом для беспрецедентной остановки поезда королевы и оскорбительного обыска с арестом ее служащих. Впрочем, тот же Л'Этуаль пишет, что король не нашел в ее багаже ничего подозрительного и не узнал в результате допроса ничего нового: вскоре все были отпущены на свободу и королева Наваррская продолжила путь на юг[1232]. Виконтесса де Дюрас и мадемуазель де Бетюн, задержанные отдельно, спустя время присоединились к Маргарите в Нераке.

Как позже выяснится, это оскорбление повлекло за собой шлейф катастрофических последствий как для самой королевы Наваррской и ее двора, так и для всей королевской фамилии, не говоря уже о том, что оно прямо повлияло на развитие религиозного конфликта во Франции, став предтечей последней и самой кровавой из восьми религиозных войн второй половины XVI в. Генрих Наваррский сумел максимально удачно воспользоваться скандалом в королевской семье и, в обмен на возвращение своей жены в Нерак и прощение нанесенных ей обид, путем компромисса с позиции силы выторговал для гугенотской партии ряд новых крепостей и укрепленных мест. Вся система хрупкого равновесия и мира, установленного в 1577–1580-е гг. благодаря дипломатическим усилиям Екатерины Медичи и Маргариты де Валуа (мир в Бержераке, Неракские соглашения и мир во Флеи), стала рушиться в одночасье[1233]. Восемь месяцев Маргарита и ее двор, сидя на дорожных сундуках и пребывая на временных квартирах, ожидали, пока короли Франции и Наварры договорятся об условиях ее воссоединения с мужем. 13 апреля 1584 г. Генрих Наваррский, наконец, принял свою жену и сопроводил ее в Нерак. Казалось, обе части наваррского двора объединились, и этот межконфессиональный двор сможет снова стать средством религиозно-политического умиротворения, каковым он был в 1579–1581 гг.[1234]. Однако на деле король Наваррский больше не нуждался в Маргарите, которую всегда использовал исключительно для урегулирования своих проблем, с которыми не мог справиться самостоятельно. Летом 1584 г. он стал единственным наследником трона Франции, что дало ему возможность действовать без посредничества жены.

Фактически брошенная своей семьей и игнорируемая супругом, который почти не приезжал в Нерак, предпочитая находиться в Беарне, Маргарита де Валуа, а вместе с ней и ее двор оказались в неопределенной, по сути, маргинальной ситуации. Подобное унизительное положение королевы, удаленной от парижского двора, исключенной из политической и семейной жизни, на которую она справедливо претендовала по праву рождения и ранга, не могло длиться долго. Известно, что Маргарита попросила убежище и защиту у своих зятьев — мужей ее старших сестер — герцога Лотарингского и короля Испании, что стало известно при французском дворе и что вызвало очередную волну раздражения у семьи Валуа. Екатерина Медичи с желчью говорила государственному секретарю Виллеруа (22 мая 1585 г.): «Она [Маргарита] писала моему сыну [т. е. зятю] герцогу Лотарингскому, и я видела эти письма, чтобы он принял ее в своей стране»[1235]. Немногим ранее Филипп II дал согласие принять у себя королеву Наваррскую, и только благодаря вмешательству королевского наместника в Гиени Матиньона ее отъезд в Испанию не состоялся[1236]. Семья Валуа, таким образом, оставила королеве Наваррской только возможность влачить существование в Нераке, питая несбыточные надежды на восстановление дружеских и семейных отношений наваррской четы. Именно влачить, поскольку, судя по счетам Маргариты, денег не хватало, чтобы оплатить расходы на содержание ее дома и придворного штата.

Приведенные Ф. Лозеном данные показывают, что королева Наваррская жила в долг, начиная с осени 1583 г., времени отъезда из Парижа. Во время ее пребывания в Нераке (апрель 1584-март 1585 г.) эти долги только продолжали расти. Так, например, в мае 1584 г. общие расходы на двор (не включая сюда жалованье окружению королевы, которое выплачивалось отдельно, по иным статьям) составляли 1899 экю (1 экю = 3 т.л.) при долге 271 экю, в октябре 1584 г. — 2510 и уже 458 экю соответственно, в ноябре — 2331 и 597 экю[1237]. Если соотнести эти ежемесячные расходы с аналогичными расходами за иные, более спокойные годы, то они, на первый взгляд, кажутся вполне сопоставимыми; так, траты на содержание двора в сентябре 1578 г. были в размере 2983 экю, в сентябре 1579 г. — 2490 экю, декабре 1581 — 2374 экю. Приведенные цифры говорят о том, что Маргарита даже в сложные времена не экономила на своем дворе, который по-прежнему был значительным, судя по этим затратам и списочному составу, и предпочитала жить в долг, понимая, что ее окружение — это самый важный инструмент королевского престижа и чести[1238].

Королева не могла сокращать расходы на двор еще по той причине, что, начиная с 1585 г., была не в состоянии выплачивать утвержденное ежеквартальное жалование, и поэтому многие ее благородные и неблагородные служащие жили за счет собственных средств, или в долг, что часто практиковалось при дворе, и вынуждены были довольствоваться правом королевского столования. Надо полагать, что Маргарита пыталась также поддерживать свое окружение посредством частичной выплаты ему жалования из средств, предназначенных на содержание двора, и этим объясняется постоянно растущий королевский долг, поскольку, судя по данным, приведенным Ф. Лозеном, никаких чрезвычайных расходов в 1584–1585 гг. у нее не было[1239]. Дело в том, что двор Маргариты содержался только за счет средств, поступаемых от налогов и податей, собираемых в южнофранцузских графствах ее апанажа — Ажене, Керси, Руэрге, а также четырех судейских округах и некоторых иных владениях в разных частях Франции, которые ей были предоставлены Генрихом III в качестве компенсации за невыплаченное приданое в 200 000 экю[1240]. Во время военных действий и в условиях социальной нестабильности средства поступали крайне нерегулярно.

Генрих Наваррский к счетам жены не имел никакого отношения. Документация наваррского двора показывает, что, в лучшем случае он занимался обновлением Неракского замка, тратился на содержание в должном порядке его помещений, жилых и не жилых (отделка, гобелены, мебель, утварь), закупал дрова и свечи, а также выделял средства на королевские конюшни. В его счетах, впрочем, отдельной статьей фигурируют подарки придворным дамам и кавалерам, как и у короля Франции[1241]. Король Наварры и его свита с 1582 г. больше времени проводили в замке По, где проживала его сестра, и недалеко находилась, в своем замке Ажетмо, его метресса, графиня де Гиш: Нерак, таким образом, перестал был единственным центром политической жизни наваррского двора.

Итак, счета королевы свидетельствуют, что жалование придворным, состоявшим на службе в ее доме, равно как жалование обслуживающему персоналу, не выплачивалось вообще с 1585 г.[1242] Проблема заключалась в том, что финансирование штата Маргариты осуществлялось из бюджета французского двора: королева Наваррская как дочь Франции, так и не получившая «окончательного расчета» — своего приданого — от семьи Валуа, продолжала пользоваться правом использовать королевские ресурсы для оплаты услуг своего окружения. То, что эти финансовые ресурсы перестали поступать в Нерак, вовсе не было последствием ссоры Маргариты с родственниками: как мы демонстрировали, в условиях начавшейся очередной гражданской войны у короля не было денег на содержание даже парижского двора. Правда, Маргарита регулярно, под разными предлогами просила денег у матери, и время от времени их получала[1243].

Численность двора наваррской королевы в 1585 г., конечно, трудно определить досконально: очень вероятно, что де-факто он был меньше, чем в 1578 г. (ок. 300 чел.), хотя формально число ее благородных служащих немного увеличилось[1244]. Ее дамы — 46 женщин благородного происхождения (против 33 в 1578 г.), согласно Положению о доме, однако, сколько именно находилось на дежурстве подле королевы и было обязано постоянно пребывать в Неракском замке, нам не известно. Вполне возможно, что многие дворяне под разными предлогами игнорировали неоплачиваемую службу в доме опальной королевы. Главами дамской части дома королевы — гофмейстеринами — в это время были, по очереди, графиня де Кандаль (в Нераке) и графиня де Ноай (в Ажене в 1585 г.), обе назначенные по инициативе Екатерины Медичи, и обе — доверенные придворные дамы ее штата и жительницы французского Юга.

Согласно Положению о доме 1585 г., мужская часть двора Маргариты по-прежнему состояла из двух сюринтендантов ее дома, следящих за состоянием штата и расходов королевы; шести гофмейстеров, включая Первого гофмейстера — фактического главу всего мужского двора — отвечающих за внутренний распорядок; одиннадцати хлебодаров (8 в 1578 г.), десяти виночерпиев (4 в 1578 г.), семи мундшенков, прислуживающих во время королевской трапезы (прежде — 3); пяти шталмейстеров, организующих выезды; шести раздатчиков милостыни (ранее — 5), двух капелланов, трех церковных служек, вместе составляющих церковную часть ее двора; трех медиков, аптекаря, хирурга, следящих за здоровьем королевы и ее двора; многочисленных секретарей по разным вопросам (17 — в штате 1582 г.), пяти квартирмейстеров, отвечающих за размещение свиты и персонала, казначея или главного сборщика налоговых поступлений, финансовых контролеров (минимум двух в 1586 г.), а также музыкантов и певчего (пятеро — в штате 1582 г.), камердинеров, двух гардеробмейстеров, многочисленных слуг и лакеев при гардеробе и апартаментах, нескольких десятков служащих кухни, а также работников т. н. «механических» профессий: галантерейщика, столяра, золотых дел мастера, мастера по каркасному платью (vertugadier), каретника, ковровщика, и т. д. Совет королевы Наваррской не представлял собой единой организации и был собран в основном из юристов, представлявших ее интересы на местах: в Париже у нее числилось десять советников, в Тулузе — четверо, в Бордо — четверо, в Ажене — прокурор и адвокат, в Керси и Руэрге — также по одному прокурору и адвокату[1245]. Военного дома королевы в Нераке как такового не было, не считая десяти или двадцати солдат-швейцарцев, которые сопровождали ее еще из Парижа. Но в любом случае речь идет о дворе, в 1585 г. превышающем 200 персон, при дежурной смене в 60–70 человек.

Брошенный на произвол судьбы неракский двор Маргариты, без политической и финансовой поддержки со стороны дворов Лувра и По, таким образом, стал превращаться в своего рода маргинальный двор, положение которого могло в короткие сроки привести к его организационному и социальному распаду. Его миротворческая функция исчезла вместе с изменением политической ситуации и обострением борьбы за корону Франции, одновременно с процессом размежевания дворянства и распадом всей куриальной системы. Королеве Наваррской нужно было самостоятельно искать выход из ситуации.

3.2. Феномен «беглого двора» королевы в 1585–1587 гг.

Сам факт присутствия королевы-католички и ее главным образом католического окружения в Нераке, гугенотском городе, ставшем враждебным для нее во время обострения религиозного конфликта и постоянного отсутствия короля Наваррского, стал весьма раздражать окружение Бурбона. Твердая позиция Маргариты в религиозном вопросе в условиях воссоздания Лиги при главенстве Гизов в декабре 1584 г. и возобновления открытой войны католиков и гугенотов, усугубляемой иностранными наемниками с обеих сторон, только распаляла страсти противников королевы. Так, Филипп дю Плесси-Морне, ближайший соратник Генриха Наваррского, категорически не желавший воссоединения королевской четы, еще в декабре 1583 г. предлагал ему «захватить силой эту королеву и тотчас заточить на год или два»[1246]. Дипломатический агент Екатерины Медичи на юге Франции Беллиевр докладывал королеве-матери 5 апреля 1585 г., что против Маргариты зреет заговор[1247]. Стоял ли за всем этим король Наваррский? Мы не знаем. Во всяком случае, он не делал ничего, чтобы защитить свою жену, и ждал развязки событий. В условиях прямой угрозы для ее жизни ждать не могла только сама Маргарита, поскольку должна была искать иных союзников и безопасное местопребывание для себя и своего двора.

12 февраля 1585 года Мишель де Монтень, уже тогда известный писатель и мэр Бордо — столицы Гиени, сообщил генеральному наместнику этой провинции маршалу де Матиньону, что по пути из Нерака в Бордо гугеноты Генриха Наваррского перехватили курьера, Жака Феррана, секретаря королевы Наваррской по финансовым вопросам. Дело Феррана окончательно испортило отношения наваррской четы. До сих пор не известно, что именно вез в своем багаже доверенный Маргариты, но Ж. Буше справедливо полагает, что, скорее всего — письма герцогу де Гизу и иным руководителям Лиги[1248]. Скандал получил такую огласку, что Генрих Наваррский представил в Париж, будто бы Ферран был арестован после попытки его отравления по приказу королевы Наваррской[1249]. Для Маргариты выбора более не было: под предлогом празднования католической Пасхи, 21 марта 1585 г. вместе со своим двором она спешно выехала в Ажен — центр ее графства, населенного по преимуществу католиками.

По сути, это было бегство, и ее маргинальный двор становился еще и беглым. Для Парижа ее отъезд из Нерака стал полной и неприятной неожиданностью. В своем письме Матиньону король пишет, что «недоволен отъездом моей сестры, королевы Наваррской, в Ажен, поскольку ее честь требует, чтобы она жила рядом со своим мужем» и признается, что «не знает, что делать» в такой ситуации, замечая, что в связи с отбытием королевы-матери на переговоры с Лигой, «не может в настоящий момент с ней посоветоваться»[1250]. 15 мая, вызвав к себе консулов города, Маргарита де Валуа в присутствии епископа Аженского объявила им о своей поддержке Лиги и герцога де Гиза, поставив их перед фактом, что отныне она — единственный суверен графства Ажене[1251]. Совершенно очевидно, что это было подготовленное решение, согласованное с герцогом и королем Испании. Более того, это был мятеж, открытый вызов обоим королям — брату и мужу, оскорбление Величества, и, таким образом, ее двор вслед за своей госпожой становился мятежным двором. Екатерина Медичи писала Беллиевру: «Я знаю, что Господь дал мне это создание в наказание за мои грехи. Это — моя Божья кара в этом мире. Могу заверить Вас в своем крайнем огорчении, ибо не знаю, что делать, и это только усиливает мою тоску. Прошу Вас, подумайте, что еще я могу предпринять в этом деле»[1252].

События лета-осени 1585 г. достаточно хорошо изучены и проанализированы в литературе: Маргарита начала укреплять Ажен, даже строить цитадель, и в июне-августе 1585 г. попыталась организовать военные операции, оказавшиеся в целом неудачными, пытаясь отбить некоторые населенные пункты графства, держащие сторону гугенотов или короля Франции[1253]. Однако Немурский мирный договор 9 июля, который Генрих III, благодаря Екатерине Медичи, спешно подписал с Лигой, поставил Маргариту в двусмысленное положение. Ее союзник герцог де Гиз, попытавшийся было включить в статьи договора упоминание о Маргарите и ее окружении с целью обретения королевского прощения и легитимизации ее положения, получил категорический отпор от королевы-матери, заявившей, что с дочерью Франции королевская семья будет разбираться отдельно[1254]. К тому же, согласно условиям договора, король отказывался признавать гугенота Генриха Наваррского наследником престола, соответственно, шансы самой Маргариты взойти на трон сходили на нет.

На какие средства королева Наваррская начала войну с мужем и братом? Надо полагать, на испанские деньги, которые направлялись Маргарите герцогом де Гизом. Франсуа Шуанен, придворный медик королевы, регулярно курсировал между Аженом и лигерскими лагерями, в чем Маргарита вынуждена была признаться уже после развода с Генрихом IV[1255]. Известна также переписка Гиза и испанского посла во Франции Бернардино Мендосы, где герцог весьма хлопочет о выделении средств («40 или 50 тысяч экю», как он пишет) королеве Наваррской, причем уже после заключения Немурского мира[1256]. И это несмотря на обещание, которое Гиз накануне дал Екатерине Медичи: «Господин де Гиз заверил меня, — сообщала она королю 14 сентября 1585 г., — и обещал ей [Маргарите] сказать, что он не будет ей больше писать и чтобы она не писала ему»[1257]. Слова Гиза стоили недорого, поскольку его письмо Мендосе датировано тем же 14 сентября, и все противоборствующие стороны понимали, что ситуация может измениться в любой момент. Сама Наваррская королева не прекращала переписку с герцогом и его матерью, Анной д'Эсте, изъявляя последней «…настоящую преданность, с которой я готова служить Вам всеми силами, на которые способна»[1258]. В любом случае, финансовых средств на содержание ее «гражданского» и военного домов все также не хватало. Так, расходы на двор Маргариты в августе 1585 г. составили 2483 экю при дефиците (не оплаченных счетах) в 377 экю, а в сентябре — времени политического фиаско королевы — 2502 экю при дефиците в 384 экю[1259].

Военные траты явно составляли отдельную статью, и финансировались по мере поступления денег от Гиза (Испании). Историк Ф. Мезере даже писал об учреждении Маргаритой своего военного совета[1260]. Нам сложно понять, что же представлял собой собственно ее военный дом в Ажене и какое количество капитанов, солдат и швейцарцев входило в его состав, тем более каким образом все они финансировались. Можно лишь сказать наверняка: капитаном ее почетной свиты был виконт де Дюрас, муж ее придворной дамы, которая вместе с ним вернулась на службу к своей госпоже летом 1585 г. Дюрас также возглавил личную гвардию Маргариты и руководил военными операциями от ее имени до того момента, когда в августе был направлен королевой в Испанию просить денег у Филиппа II[1261]. Позже военное командование перешло к известному лигеру — сеньору де Линьераку, бальи Верхней Оверни, посланному на помощь Маргарите герцогом де Гизом вместе со своим «эскадроном» (не более 200 чел.).[1262] Известно также, что в распоряжении Маргариты было несколько рот (compagnies: по разным данным, от 10 до 30), набранных также среди католиков региона весной-летом, т. е. порядка нескольких сотен человек[1263]. Капитанами военных отрядов Маргариты были католические дворяне Ажене и соседних провинций, которых королева активно призывала на службу[1264].

Если швейцарцы (видимо, не более двух десятков человек) были расквартированы и постоянно находились в резиденции Маргариты (роль таковой играл ренессансный отель семьи Канбефор), то солдаты и капитаны проживали у горожан, как правило, не бедных, которые обязаны были их содержать, по обыкновению того времени[1265]. Последнее вызывало раздражение, усиливающееся тем, что все сопротивлявшиеся лишались всего своего имущества в пользу казны королевы.

Два акта Маргариты, датированных 17 июля и 10 августа 1585 г., показывают, например, как было организовано финансирование гарнизона замка Тонбебук (Tombebouc), прикрывающего Ажен[1266]. 25 солдат во главе со своим капитаном, (который оплачивался отдельно, из средств королевы Наваррской или испанских субсидий), составляющие гарнизон, получали совокупно ежемесячное жалованье 83 экю 20 солей (т. е. каждый солдат по 3 экю и трети), которое выплачивалось за счет налогов, собираемых с жителей округи. Последние, правда, этими же актами были освобождены от уплаты остальных налогов[1267].

Несмотря на очевидную нехватку средств и неудачи, Маргарита не прекращала военных действий против гугенотов, и тем самым раздражала Генриха Наваррского («наше терпение будет длиться столько, сколько возможно», — писал он маршалу де Матиньону летом)[1268], положение которого после заключения Немурского договора и последующего отлучения папой Сикстом V в сентябре 1585 г., включая лишение королевского сана, стало весьма шатким.

25 сентября 1585 г. жители Ажена, подстрекаемые маршалом де Матиньоном и во главе со своими консулами, решились взять власть в свои руки и разоружить отряды королевы Наваррской, вернув город под эгиду Генриха III. Неизвестно, чем бы закончилась эта попытка, поскольку Маргарита с помощью епископа Аженского укрылась в цитадели — укрепленном монастыре якобинцев, где чувствовала себя в полной безопасности, если бы не неожиданный взрыв порохового склада этой цитадели, во время королевского обеда. По свидетельству очевидцев, его устроил гугенот-агент Генриха Наваррского[1269]. Королева и ее ближайшее окружение бежали из Ажена. Историк Ж.-И. Марьежоль предположил, что ее могло сопровождать, судя по дорожным счетам, не более 15–20 человек — дам и кавалеров, которым удалось найти лошадей[1270]. Беглая королева могла направиться только в сторону провинции Овернь, где сам Линьерак являлся бальи, а губернатором был граф де Рандан, известный лигер, симпатизирующий Маргарите, сын свитской дамы Екатерины Медичи. В Оверни ей принадлежал замок Карла (Carlat), комендантом которого был брат Линьерака сеньор де Марзе. Чуть позже, извещенный обо всем король, дважды предупреждал Рандана о том, что весьма не советует ему навещать королеву Наваррскую в Карла, не в силах его заставить арестовать Маргариту[1271].

Что стало в таких условиях с остальным домом Маргариты, ее имуществом и знаменитыми драгоценностями? 20 сентября, за несколько дней до этих роковых событий, Матиньон, выражая волю Генриха III и благодаря посредничеству Януса Фрегоза, рекомендовал аженцам «соблюдать все почести и уважение, причитающиеся королеве Наваррской, ее дамам и фрейлинам, ничего не предпринимая против кого-либо из ее свиты»[1272]. Т. е. предполагалось только разоружение военного дома Маргариты и восстановление королевского авторитета в Ажене. Генрих III, и это очевидно, готовил почву для примирения с сестрой, но взрыв цитадели и бегство королевы в Карла смешали карты всем участникам этой трагикомедии. Большая часть двора Маргариты, таким образом, осталась в городе. Горожане, по словам Л'Этуаля, «избили, прогнали и поубивали военных лиц, которые служили при ней»[1273]; уцелел лишь «гражданский дом» королевы Наваррской, который, во главе с гофмейстериной мадам де Ноай, под защитой консулов и с позволения маршала де Матиньона, вскоре перебрался в соседний портовый (на реке Гаронне) городок Пор-Сент-Мари, готовясь последовать за своей госпожой в Карла. «Лига изгнана из Ажена, а королева Наваррская пребывает в опасности», — резюмировал парижские слухи Л'Этуаль[1274].

Счета Маргариты показывают, что 30 сентября 1585 г. она прибыла со своим отрядом в Карла, где пробыла чуть более года. У Матиньона не было никаких инструкций короля по поводу дам и фрейлин, равно как прочих «гражданских» служителей королевы, и он предпочел их отпустить в Овернь. Согласно тем же счетам, сеньор де Марзе был специально послан организовать переезд двора и транспортировку королевского имущества из Ажена и Пор-Сент-Мари в замок Карла. Аженцы потребовали заплатить за «аренду 26 тягловых лошадей, которые в течение 10 дней перевозили [из Ажена в Пор-Сент-Мари] кофры и мебель названной королевы Наваррской, а также [имущество] мадам де Дюрас, фрейлин, прочих девиц, камеристок и иных служителей Ее Величества»[1275]. Марзе и помогавший ему медик Шуанен в итоге сумели переправить двор (и часть багажа) Маргариты в Карла, куда он прибыл 1 декабря. Экономика этого двора была между тем плачевна: если в октябре королева смогла заплатить 1790 экю из 1856 потраченных, то в ноябре только 770 из 2015, а в декабре 494 из 2004. Очевидно, что ее финансовые возможности были на исходе. Налоги из области Ажене более поступать не могли: король Франции объявил о том, что графство лишается статуса апанажа, а Маргарита — титула графини, равно как всяких владельческих прав.

9 октября 1585 г. Генрих III написал Матиньону, что «собирается позже выразить ему свое намерение в отношении королевы Наваррской»[1276]. Действительно, несколько дней спустя, судя по его переписке, он решил, что Екатерина Медичи должна начать срочные сборы в дорогу на переговоры со своей мятежной дочерью в Оверни, и возможно, провести там всю зиму[1277], но узнав, что Маргарита не собирается мириться со своей семьей, передумал. По согласованию с ним королева-мать предложила ей переехать в оверньский замок Ибуа — личное владение Екатерины, но опытная в отношениях с родственниками наваррская королева, почувствовав подвох, отказалась в следующих выражениях: «Я живу в очень хорошем месте, каковое принадлежит мне. Со мной много придворных, я нахожусь в большом почете и пользуюсь полной безопасностью»[1278]. Тогда семья Валуа заняла выжидательную позицию, не в силах схватить или заманить куда-либо свою беглую родственницу. Вплоть до октября 1586 г. Генрих III ни слова не проронит в своей переписке о сестре. В декабре 1585 г. Екатерина единственно напишет Беллиевру, что «ее ничто так не огорчает, как разнузданное поведение королевы Наваррской»[1279].

Кто же обосновался в Карласком замке, куда двор королевы Наваррской окончательно прибыл в декабре 1585 г., много ли там было придворных, как утверждала Маргарита в письме к матери? Об этом мы знаем мало. Бесспорно, главную роль играли военные влиятельные капитаны, поддерживающие Лигу — сеньор де Линьерак и его братья — сеньоры де Марзе и Робер дю Камбон. Известно, что дамы и иные родственники из этой же семьи также пребывали в окружении королевы. В это же время новый фаворит Маргариты, ее ординарный шталмейстер сеньор д'Обиак, быстро поссорился с Линьераком за внимание королевы и за главенство в ее военном доме. Сестра д'Обиака Мадлена находилась при ней в качестве фрейлины. Приблизительно в конце декабря-начале января 1586 г. в Оверни объявился также виконт де Дюрас, без испанских денег и каких-либо внятных объяснений, какие гарантии он получил от Филиппа II. Заподозрив его в двойной игре, что и было на самом деле, Маргарита изгнала его вместе с женой, гофмейстериной двора в Карла виконтессой де Дюрас. Позже, в письме к Филиппу II осенью 1587 г. королева Наваррская описала все следующими словами: «Опрометчивость господина де Дюраса и хитрость моих врагов соблазнили его покинуть меня, удержав при себе все средства, которые Вам угодно было ему доверить… Скупость и отчаяние от первой ошибки вселили в его сердце измену и желание захватить [замок] Карла, где я находилась, и меня саму, о чем я также была извещена своими людьми. Видя, что его замысел раскрыт, он бежал, захватив с собой шифры и ключи к документам, выданные ему во время его поездки, чтобы писать Вам. Это ввергло меня в крайнее огорчение, не столько из-за опасения, что Дюрас передаст их за вознаграждение (что и произошло) королю моему брату, зная о желании последнего преследовать меня, сколько из-за слухов о моей пострадавшей репутации, представляющих меня неблагодарной и преданной Вашей службе только на словах. К тому моменту я уже испытала самую большую досаду, поскольку из-за промедления Дюраса я потеряла Ажен…»[1280].

Предателем оказался и медик Франсуа Шуанен, который был с позором выдворен после того, как потребовал от своей госпожи сумму в 6000 экю за оказанные ранее услуги в качестве курьера к герцогу де Гизу и лигерам, равно как за помощь в организации переезда двора в Карла и временное выполнение функций сюринтенданта королевского дома. По прибытии в Париж он передал Генриху III часть хранившихся у него документов (или, скорее всего, копий, которые он во-время сделал), уличающих королеву Наваррскую в связах с лигерами и Гизами[1281]. Вместе с бумагами, поступившими от виконта де Дюраса, рисовалась картина, сокрушительная для репутации члена правящей семьи. Именно в 1586 г. Екатерина Медичи начала искать замену Маргарите в качестве жены гугенотского лидера.

Между тем какие-то финансовые средства Маргарите удалось получить в начале 1586 г. Трудно сказать, из каких источников. Э. Вьенно, вслед за другими авторами, повторяет, что королева занимала деньги у того же Линьерака и иных оверньских дворян[1282]. Однако счета ее дома показывают, что она по-прежнему жила на широкую ногу, и в первом полугодии была вполне кредитоспособна. Учитывая, что речь идет о тысячах экю (огромные суммы даже для богатых провинциальных дворян, тем более в военное время), весьма сомнительно, чтобы их кошельки были единственным и главным источником этих средств. Бесспорно, часть денег продолжала поступать от ее иных владений, не конфискованных короной, некоторых синекур, что косвенно подтверждает Л'Этуаль[1283], а также от лидеров Лиги. Во всяком случае, расходная часть бюджета ее двора за январь-март 1586 г. составила 6948 экю, примерно по 2316 экю ежемесячно, из которых было уплачено 6708 экю, т. е. почти вся сумма (!); в следующем квартале, за апрель-июнь — 6502 и 5934 экю соответственно[1284]. Если сравнивать эти цифры с расходами ее двора за предыдущее время, то видно, что они вполне сопоставимы, и более того, это означает, что двор был по-прежнему многочислен.

Хотя мы не можем сказать точно, насколько именно, но речь идет о почетном персонале минимум в сто двадцать — сто пятьдесят человек (штатные росписи персонала двора за 1585 г. и за 1586 г. идентичны, но очевидно, что далеко не все из служащих добрались из Ажена в Овернь). Замка Карла сейчас уже не существует, и можно только догадываться, какой он был вместимости и кто мог проживать в его пределах, а кто — в его окрестностях. Престарелая графиня де Ноай, гофмейстерина Маргариты в Ажене, не последовала за своей госпожой и вернулась в Бордо, однако, как стало известно по сохранившейся переписке семьи Ноай, она поддерживала регулярную связь с Маргаритой через своего сына Анри де Ноайя, рассчитывая при более благоприятных обстоятельствах вернуться к исполнению своих обязанностей при королеве. Письма сеньора де Ноайя стали ценным источником информации о событиях, связанных с судьбой двора Наваррской королевы в 1585–1587 гг.

Именно он в октябре 1586 г. написал матери, что Маргарита и ее окружение покинули Карла, объясняя это тем, что Линьерак и д'Обиак рассорились окончательно: «Сопрождаемая также Камбоном и Линьераком, а также некоторыми служащими ее дома, ее фрейлинами, включая м-ль д'Обиак, она удалилась в замок близ Ланшера, который принадлежит королеве-матери, под названием Ибуа»[1285]. Какое-то время Линьерак и его брат сопровождали кортеж королевы, отдавая надлежащие почести, а затем покинули его, поскольку Маргариту преследовал отряд маркиза де Канийака, действующего по приказу короля, который разминулся с ней на несколько часов: она успела укрыться в Ибуа, где провела в осаде три или четыре дня, но 21 октября сдалась.

Линьерак, таким образом, также оказался в череде людей, предавших Маргариту. Ссора с сеньором д'Обиаком явилась только удобным поводом, чтобы выгнать ее из Карла и передать в руки короля. Бесспорно, Линьерака соблазнило предложение Генриха III выплатить за поимку королевы Наваррской 10000 экю, но смущала возможная реакция на это герцога де Гиза и Лиги в лице губернатора Оверни Рандана[1286]. Бюджет двора в Карла в июле-сентябре хотя и составил 6305 экю, но счета были оплачены только на сумму только 1233 экю, а из расходов октября 1586 г. — 1796 экю, услуг было оплачено только на 441 экю[1287]. Очевидно, деньги перестали поступать в замок, и Маргарита превратилась в банкрота. Содержать ее саму и ее двор за свой счет бальи Оверни и его семья не захотели или, скорее всего, не смогли. Видя начавшееся наступление в сторону Оверни королевской армии герцога де Жуайеза, Линьерак в итоге спровоцировал отъезд королевы[1288].

«Господа, вы уже знаете об успешном захвате королевы Наваррской», — писал Генрих III в конце октября 1586 г., направляя послание своему Совету финансов. «Требуется, — продолжал он, — оплатить расходы на ее охрану. Королева, моя добрая мать, полагает, что нужно нанять от 50 до 100 швейцарцев». Последних должен был прислать маршал де Матиньон[1289]. Сеньор де Ноай тем временем сообщал своей матери, что Маргариту перевезли «в замок Сент-Аман-Талланд под охраной сотни аркебузиров»[1290]. Как удалось выяснить совсем недавно, благодаря исследованию А. Дюпон-Мадинье, в Сент-Амане на самом деле — три замка с похожими названиями, и Маргариту разместили в самом большом из них — Сент-Аман Мюроль (Saint-Amand-Murol), принадлежавшем маркизу де Канийаку и его жене, даме свиты Маргариты[1291].

В замке Канийак получил первые инструкции короля относительно судьбы своей сестры: так, в письме к Виллеруа Генрих III пишет, чтобы государственный секретарь немедленно приказал от его имени маркизу де Канийаку, чтобы тот сопроводил ее в замок Юссон, а также, чтобы был наложен арест на все ее земли и пенсионы, из которых будут оплачены услуги маркиза и его солдат. «Что касается ее мужчин и женщин», король потребовал, чтобы их «прогнали немедленно, оставив лишь одну фрейлину и одну камеристку», «в ожидании, когда королева-мать подберет ей персонал сама»[1292]. Таким образом, Генрих III объявлял двор Маргариты упраздненным и напрямую причастным к мятежу и бегству их госпожи, а в отношении сестры потребовал, чтобы в официальных документах она более не называлась «нашей дорогой и горячо любимой сестрой». Так как формально ее штат находился на содержании короны, король поручал королеве-матери самой заняться формированием персонала арестованной королевы Наваррской. Не зная ничего об этих решениях, Маргарита написала покаянное письмо Екатерине, в котором между прочим просила «сжалиться над моими бедными служащими, каковые из-за нужды, в которой мне пришлось пребывать много лет, не получали оплаты. Я считаю, что мне следует взять это на свою совесть»[1293]. В ответном письме Екатерина ни словом не обмолвилась на эту тему: у короны не было ни денег, ни желания оплачивать долги ее беглого двора; служащих королевы не стали преследовать в судебном порядке и просто распустили — это и было самое неприятное наказание, поскольку многие, особенно из числа неблагородного состава, оставались без крова, столования и средств к существованию. Наказанию подвергся только сеньор д'Обиак: после недолгого суда его казнили во дворе замка Эгперс[1294]. Его сестра удалилась в монастырь. Учитывая, что оба они приходились родственниками влиятельной семье Ноай, новости распространились мгновенно и стали общеизвестны во Франции.

Однако был ли двор распущен в действительности? Спустя несколько дней король в очередном письме к тому же Виллеруа был более сдержан: «Я уже написал маркизу [де Канийаку] по поводу ее женщин, с тем, чтобы он ей оставил двух камеристок и одну из ее фрейлин, ибо я полагаю, что пусть лучше они разделят ее заключение, чем те, кто этого не заслуживает». И далее: «Прикажите маркизу де Канийаку, чтобы он не трогался с места до того, пока я не пришлю либо швейцарцев, либо иных солдат [для постоянной охраны]»[1295]. В середине ноября 1586 г. он отправил письмо уже самому Канийаку, приказывая ему «хорошо охранять» Маргариту и запрещая солдатам разговаривать с ней. В который раз он просил удалить всех ее служащих, возможно, сомневаясь, что Канийак выполняет поручение Виллеруа буквально, и оставить ей женщин из ее свиты только «для услужения», а также двоих или троих мужчин (officiers)[1296]. То есть король начал уступать и уже не ограничивал число женщин, как писал ранее, позволяя добавить к ним небольшой мужской персонал (возможно, повара, врача и камердинера). Наконец, в начале декабря король с удовлетворением уведомил Виллеруа, что «швейцарцы прибыли и уже охраняют нашу несчастную»[1297].

У Генриха III недаром возникли сомнения в отношении Канийака, поскольку в Сент-Аман-Мюроле тот пребывал у себя дома, будучи одним из самых богатых и влиятельных дворян Оверни. Очень возможно, что Канийак нарушил первоначальные планы Генриха III и специально привез королеву в свой замок, для гарантии ее безопасности и возможности потянуть время при общении с королем и его советниками. Большой клан Шабанн-Канийак из числа служащих Маргариты вовсе не желал терять свои места при дочери Франции, главным образом, его жена Жильберта де Шабанн, ставшая в одночасье гофмейстериной королевы. Канийак, тем не менее, выполнил приказ короля, и уже 13 ноября 1586 г. Маргарита оказалась в замке Юссон, входившем в число сеньорий ее приданого. Однако уже в конце января 1587 г. Канийак, не без влияния своей пленницы, сделал выбор в пользу Лиги: 30 января, приняв участие в совещании лигеров в Лионе, он написал письмо герцогу де Гизу с просьбой о помощи и покровительстве[1298]. В середине февраля 1587 г., видимо, получив ответ и деньги, он вывел гарнизон замка, швейцарцев и солдат, во внутренний двор Юссона, заставив их присягнуть на верность Маргарите и Лиге.

Екатерина Медичи не успела набрать штат служащих для пленной дочери, — та снова обрела свободу, вместе с возможностью вернуть к себе всех тех, кто остался в замках Карла и Ибуа или вынужден был искать себе иное пристанище. Уже в конце 1587 г. года Маргарита де Валуа написала письмо своему зятю Филиппу II Испанскому в выражениях полновластной хозяйки положения, вновь прося денег на вооруженную борьбу с гугенотами. Ее двор, восстановленный в течение быстрого времени, уже не был беглым — он обрел постоянное пристанище почти на двадцать лет, и со временем добился своей легитимности, признанной Генрихом III уже в 1588 г., и подтвержденной Генрихом IV в 1593 г., а позже триумфально вернулся в Париж в 1605 г., спустя 22 года после вынужденного отъезда.

В целом, феномен маргинального, затем мятежного и одновременно беглого двора во Франции, обретя характер еще и феномена политического, в условиях решающей фазы гражданской войны, бесспорно, явился разрушающим фактором для семьи Валуа, «разорвав» единое королевское тело и вызвав замешательство в королевской фамилии, которая, однако, сама и спровоцировала конфликт. Именно последнее обстоятельство и боязнь передачи короны враждебному и чужеродному лотарингскому клану заставило в итоге Генриха III и позже Генриха IV признать политическую важность фигуры Маргариты, а вместе с ней и ее двора, как необходимого союзника для обретения единства страны и сохранения легитимности королевской власти для потомков Капетингов. Именно двор Маргариты смог стать связующей цепью для исчезнувшего двора Валуа и вновь собранного двора Бурбонов, стать важным системным элементом, придавшим организационно-политическую и представительскую завершенность двору Франции.

3.3. Двор в изгнании в 1587–1605 гг.

Французские историки обычно называют юссонский двор Маргариты «двором в изгнании»[1299]. Анн-Валери Солинья посвятила ему одну из своих работ, где попыталась все восемнадцатилетнее пребывание королевы разбить на четыре периода, положив в их основу характерные особенности функционирования двора Маргариты[1300]. Так, период 1586–1590 гг. она назвала «Из тюрьмы к аристократическому отелю». Но, на наш взгляд, замок Юссон сложно было назвать тюрьмой, поскольку Маргарита де Валуа была ограничена в свободе перемещения не более двух месяцев и содержалась, подобно Марии Стюарт, во вполне сносных условиях, с почетной свитой, пусть не очень многочисленной. Под характеристику аристократического отеля он также подходит с трудом, учитывая обстоятельства, в которых пребывала королева Наваррская, а затем и Французская: ее мужское окружение, в основном дворяне-лигеры, или как минимум, вооруженные противники Генриха Наваррского, составляли военные капитаны, регулярно участвовавшие в боях с протестантами, и бывавшие в Юссоне наездами. В основном, Маргариту окружали немногочисленные женщины и солдаты гарнизона, поставленного Лигой. Скорее ее двор этого времени можно назвать «Осажденным двором» или «Сражающимся двором», поскольку в 1586–1588 гг. Маргарита и ее дворяне вновь стали под знамена Лиги.

Получив известие, что королева Наваррская получила свободу и стала хозяйкой Юссона, фактически неприступного замка с донжоном и тройной стеной, 14 февраля 1587 г. герцог де Гиз написал испанскому послу в Париже Б. Мендосе: «Я не могу не известить Вас о том, что переговоры, которые я начал с маркизом де Канийаком, успешно завершились, с совершенной пользой для нашей партии, и благодаря этому королева Наваррская пребывает в уверенности, что теперь находится в полной безопасности… Маркиз отослал назад гарнизон, предоставленный ему Его Величеством»[1301]. Что руководило герцогом де Гизом? В ином письме Мендосе Гиз не скрывает, что, освободив королеву, он покончил с «заверениями, которые предоставлялись королю Наваррскому, в скорой смерти его жены, чтобы обеспечить ему иной брачный альянс»[1302]. Конечно, Гиза и Лигу весьма устраивало разделение наваррской четы, а также независимость Маргариты и ее местоположение, далекое от двора (дворов), не дающее возможности королевской семье Валуа-Бурбонов договориться о воссоединении и союзе.

Королева Наваррская, таким образом, стала королевой Юссонской сеньории. Судя по письму Гиза Мендосе, Канийак ему обещал, что отошлет швейцарцев короля («гарнизон») назад. Трудно сказать, сделал ли он это в действительности. Дело в том, что летом 1605 г., возвращаясь в Париж из Юссона по приглашению Генриха IV, Маргарита написала королю буквально следующее: «Я оставила Ваш замок Юссон под надежной охраной одного старого дворянина, моего гофмейстера, и всех моих швейцарцев и солдат, служивших мне все то время, пока я жила там по воле Господа»[1303]. Эти строки наталкивают на мысль, что, получив финансовые средства от герцога де Гиза, Канийак перекупил королевский гарнизон, благодаря которому в свое время захватил мятежную наваррскую королеву. Возможно, значительную часть швейцарцев он оставил в замке обеспечивать ее охрану и не стал набирать новую гвардию.

Что касается солдат, то кого имеет в виду Маргарита, опять же неясно. Из переписки уже упомянутого посла Испании при французском дворе Мендосы известно, что Генрих III высказывал свое открытое неудовольствие в адрес Филиппа II в связи с тем, что последний усилил гарнизон Юссона солдатами-арагонцами[1304]. Оставались ли они в замке все годы, которые королева провела в Оверни? Историк Пьер де Весьер утверждал, что солдат прислал герцог де Гиз из Орлеана, всего — около 100–140 аркебузиров[1305]. Так или иначе, некоторые из них сыграли в жизни Маргариты весьма предательскую роль зимой 1590–1591 гг., подняв мятеж в замке, в результате которого она едва не погибла. Мы вообще мало что знаем об этом периоде ее жизни: после убийства Генриха III в августе 1589 г. во Франции наступила крайняя политическая разруха, усугубляемая испанской интервенцией. В глазах большей части французов Генрих Наваррский по-прежнему воспринимался только как глава гугенотов-еретиков, и ему пришлось прежде всего силой оружия доказывать свое право на трон Франции. В Оверни, помимо сторонников Лиги и короля Наварры, боровшихся за каждое укрепленное место, царили банды грабителей и мародеров. Маргарита оказалась меж нескольких огней.

В своем письме папе Павлу V в 1610 г., испрашивая его разрешения основать монастырь Святой Троицы в память о своем счастливом избавлении от смерти, она напишет: «Я восхваляю и прославляю доброту Господа, проявившего ко мне свою бесконечную милость, ниспосланную мне посредством чудесного освобождения от огромнейшей опасности, во времена самых больших волнений в нашем королевстве, когда я пребывала в Юссоне, который был захвачен восставшими солдатами, и мне пришлось спасаться в донжоне замка. Ему же [Богу] было угодно всю свою могущественную доброту направить на победу над моими врагами, и в тот же вечер моя жизнь и мой замок оказались в безопасности»[1306]. Слова королевы подтверждает сообщение лигерского муниципалитета Пюи консулам Лиона от января 1591 г.: «Некоторые из противной партии [гугенотов]» замыслили убить королеву Наваррскую «выстрелом из пистолета, что и было совершено в ее комнате в замке Юссон. Пуля попала в платье Ее Величества. Тем самым они хотели захватить названный замок Юссон. Эта трагедия осуществлялась под руководством капитана ее гвардейцев. […] Названные противники захватили другой замок недалеко от Юссона — всего в полутора лье, под названием Сен-Бабель»[1307].

Большинство историков склоняются к мысли, что покушение было спланировано Ивом IV бароном д'Аллегром (или Алегром), назначенным Генрихом Наваррским губернатором соседнего Иссуара в 1590 г.[1308] Д'Аллегр, в желании поставить Овернь под власть Бурбона, пытался овладеть ключевыми укрепленными местами в провинции. Мощная крепость Юссон с королевой Наваррской во главе явно была одной из главных целей барона, хотя Маргарита, формально ставшая королевой Франции, фактически порвала все связи с Лигой после 1589 г.: во всяком случае, не сохранилось ни одного ее письма сторонникам Лиги после этого времени и ни одного свидетельства о ее прямых связях с лигерами. Стоит напомнить в этой связи, что маркиз де Канийак погиб, сражаясь на стороне герцога Майеннского в том же 1589 г., а годом раньше Генрих III расправился с герцогом де Гизом в Блуа. У Маргариты не осталось никаких обязательств перед Лигой. В письме Брантому от 1591 г. королева писала: «Подобно Вам, я выбрала спокойную жизнь»[1309], т. е. нейтралитет. Лишившись всех своих покровителей, она могла только ждать, в чью пользу закончится гражданская война.

Период 1590–1599 гг. в жизни двора Маргариты А.-В. Солинья обозначила как «Княжеский двор», что, с одной стороны, вполне соответствует проявлениям его политической активности и уровню представительства, весьма отличного от двора королевского, но с другой, это название не отражает его организационно-церемониальную составляющую повседневного функционирования[1310]. Действительно, статус королевы Наваррской ни де-юре, ни де-факто не изменился, поскольку Генрих IV до 1594 г. не был помазан и коронован, и, соответственно, не был признан полновластным государем Франции. Положение Маргариты как супруги короля Наваррского, открыто порвавшей с мужем и в итоге до конца не примирившейся с семьей Валуа, только добавляло неопределенности. Это подвешенное состояние напрямую сказалось на ее доходах и положении ее двора. Так, в 1589–1593 гг. двор королевы столкнулся с самыми серьезными финансовыми трудностями, поскольку Генрих III не успел вернуть своей сестре отобранные в 1585 г. доходы с земель ее приданого, а Генрих IV перестал выплачивать ее содержание с пикардийских владений Бурбонов, вопреки обязательствам брачного контракта[1311]. В феврале 1592 г. в Праге скончалась Елизавета Австрийская, вдова Карла IX и подруга Маргариты, и ее вдовье довольствие, которым она делилась с золовкой, также перестало поступать в Юссон[1312]. В таких обстоятельствах королева могла рассчитывать только на свои немногочисленные доходы с Юссонской шателлении, составлявшие, по подсчетам Ж.-И. Марьежоля, всего 15 тыс. т.л. или 5 тыс. экю в год, большая часть которых уходила на содержание гарнизона[1313].

Восшествие Генриха IV — окончательное в 1594 г. — на престол Франции мало что изменило в жизни Маргариты. Оставаясь юссонской затворницей, королевой Франции без подтвержденного статуса, она вынуждена была выпрашивать средства к существованию у короля, с которым возобновила переписку в 1593 г., а заодно вести переговоры с его министрами об условиях их развода. Ее почетная свита продолжала служить королеве без всякого содержания, и поэтому была немногочисленной. А.-В. Солинья пишет, что главой ее дома в 1590-е гг. являлся граф де Шуази, Жак де Лопиталь (Jacques de l'Hôpital, comte de Choisy) (ум. 1614), однако этому нет документальных подтверждений. Впервые Маргарита упоминает его в своей переписке только в декабре 1605 г., сразу после возвращения ко двору и восстановления своего полноценного дома[1314]. Правда, Положение о доме королевы после 1586 г. не составлялось по причине отсутствия финансирования и официального упразднения ее двора[1315].

Тем не менее, мы можем утверждать, опираясь на иные свидетельства, что графа де Шуази никогда не было в Юссоне, и, вопреки мнению А.-В. Солинья, он никогда не был лигером. Ж.-О. де Ту называет его верным сторонником Генриха IV, принимавшим участие и раненым в битве при Иври в 1590 г.[1316]. Также известно, что граф являлся одним из самых верных дворян Генриха III, будучи его ординарным камер-юнкером, и в 1588–1589 гг. сумел удержать в повиновении королю Орлеан и Этамп, затем присягнув Генриху IV. В 1598 г. последний посвятил его в кавалеры Ордена Святого Духа, а в 1599 г. сделал маркизом де Шуази. Остается добавить, что в момент возвращения Маргариты в Париж король специально поставил его главой мужской части ее дома, поскольку граф был потомственным придворным (его мать — Леонор Стюарт, свитская дама Екатерины Медичи и родственница королевской семьи Шотландии, и отец, камергер Генриха II) и воспитывался вместе с детьми Франции в 1550–1560-х гг. в качестве почетного пажа их свиты[1317].

Из переписки Маргариты 1590-х гг., главным образом, с парижским двором, можно узнать настоящие имена тех дворян, кто остался ей верен в смутное время. В основном речь идет о дворянах Оверни, что подтверждает статус ее двора как княжеского и регионального, хотя встречаются и неракские, и даже парижские имена. Например, из неракского окружения королевы упоминается баронесса де Фредвиль, Мадлена де Буабенуа (Madeleine de Boisbenoist, baronne de Fredeville), чей супруг, виночерпий королевы барон де Фредвиль, последовавший за Маргаритой в Юссон, вскоре погиб в одном из сражений с гугенотами в Оверни (1591)[1318]. Верной Маргарите осталась супружеская чета Вермон, начинавшая служить в ее доме еще до 1578 г. Начиная с 1595 г. они стали выполнять деликатные поручения королевы, в частности, роль курьеров к Генриху IV, пытаясь способствовать примирению двух супругов[1319]. В письмах Маргариты мы встречаем также иную фигуру из ее прежнего окружения — Мишеля Эрара (Michel Erard), который занимал должность ее советника и которому королева в 1593 г. поручила вести переговоры о разводе с представителями Генриха IV[1320]. Наконец, дамскую часть двора Маргариты возглавила Жильберта де Шабанн, вдова маркиза де Канийака (ум. после 1596). В числе придворных дам в 1600 г. Маргарита упоминает также Мадлен де Сеннетер (Madeleine de Saint-Nectaire/Senneterre), бывшую даму Екатерины Медичи, которая вернулась в свое оверньское поместье после смерти королевы-матери и была приглашена на службу к Маргарите[1321].

В остальном, двор Маргариты — это, судя по именам, средние и мелкие дворяне Оверни, чьи владения располагались вокруг Юссона: представители семей Шабанн-Кюртон и Мата, также служившие в Нераке, к которым добавились Ластик, Монморен, Сен-Жервази, и другие, практически все — сторонники Лиги и военные капитаны. Первым гофмейстером и фактическим главой мужской части двора королевы являлся Жак д'Ораду, сеньор де Сен-Жервази (Jacques d'Oradou, seigneur de Saint-Gervazy), сенешаль Клермона от имени Лиги[1322]. Значительная часть придворных в 1605 г. году отправилась вслед за Маргаритой в Париж, став ядром ее последнего двора.

«Королева Маргарита, которой должно было бы играть роль пульса земли Французского королевства, со всем благородством отказалась от этой роли, хотя королевство это принадлежало ей по полному праву — божественному и человеческому…, и удалилась в замок Юссон средь пустынь, скал и гор Оверни, населенных людьми, столь непохожих на жителей великого города Парижа, в котором она должна была бы теперь обладать своим троном и творить справедливость. Ее мы видели только как прекрасный светоч, как яркое солнце, озаряющее всех нас, и даже когда оно спряталось за вершины скал и гор Оверни, то также превратилось в некий чудный порт, морскую гавань, огни которой для моряков и путников были сигнальным фонарем, спасающим от крушения, а ее пристанище стало самым красивым, самым нужным и самым почетным для всех и для нее самой», — писал Брантом о Маргарите де Валуа в 1590-е гг.[1323] Известно, что дважды он посещал Юссон по ее приглашению, и, наряду со Скалигером-младшим[1324], оставил нам свидетельство об организации повседневной жизни, малого церемониала ее двора, который она поддерживала со всем тщанием, поскольку не могла поступиться своим рангом дочери Франции ни при каких обстоятельствах, оставаясь «королевой во всех своих проявлениях»[1325].

Возвращаясь к определению «княжеского двора» А.-В. Солинья, нужно особо отметить, что модель двора Маргариты не во всем вписывается в это определение. Так, еще Э. Вьенно, исследуя немногочисленные документы о формах повседневной жизнедеятельности двора в Юссоне, отметила, что он функционировал как настоящий двор Валуа. Дочь Франции, жена короля Франции, в 1590-е и начале 1600-х гг. организовала его согласно тем ренессансным образцам, на которых была сама воспитана и которые поддерживала в Нераке и других своих резиденциях. В то время, когда двор Генриха IV представлял собой военный лагерь, а Франция погрузилась в пучину Гражданских войн и безвластья, нейтральный политически, двор в Юссоне, настоящий осколок ренессансной эпохи, функционировал как полноценный институт, организованный по регламентам французского двора, повторяя в миниатюре должностную структуру и весь луврский церемониал французских королев: ординарные мессы проходили в замковой церкви, торжественные, с обязательной раздачей милостыни, — в сельской церкви Сен-Морис; публичные обеды организовывались с участием дворян на смене, а также приглашением гостей, и зачастую сопровождались учеными диспутами, поскольку частыми посетителями были писатели (братья д'Юрфе), ученые (Скалигер), поэты (Папон, Ла Пюжад), а также художники, богословы и прочие интеллектуалы[1326]. В замке был выстроен театр, где ставились пьесы на античные темы. Воспроизведение модели двора Валуа позволяло Маргарите сохранять свои претензии на высшее королевское достоинство и даже в далекой ссылке демонстрировать королевское Величество своему окружению, в глазах которого она являлась не просто владелицей маленькой сеньории и не простой поместной дворянкой, а носительницей сакрального начала, наследницей великой династии, чей звездный час должен пробить рано или поздно.

В то время как мужчины воевали, отзвук «золотого века» двора Валуа и «осень Ренессанса» придворной жизни сохранялись при дамских дворах королев Маргариты и Луизы, но именно двору Маргариты де Валуа удалось оказать влияние на французский двор XVII в. и осуществить настоящую преемственность в деле его организации и функционирования[1327]. В отличие от Луизы Лотарингской, иностранной вдовы-королевы, королева Маргарита, дочь, жена и сестра королей, будучи носительницей королевского Величества дома Франции не могла не принять приглашение Генриха IV вернуться ко двору и занять при нем почетное место. Она понимала государственную значимость своего возвращения, поскольку считала себя частью особого, королевского мира, носительницей высшего достоинства в социальной иерархии христианской Европы[1328]. Соответственно, свой двор она считала продолжением и неразрывной частью двора Валуа, а затем и Бурбонов. Последние Валуа, выделяя средства на содержание ее двора в Нераке и укомплектовав его состав на ⅔ из числа служащих французского двора, также воспринимали его как часть двора Франции, с особой миротворческой и организационно-церемониальной миссией. Однако в условиях возобновления гражданских войн это двойственное положение дома Маргариты стало одной из причин распада единого пространства наваррского двора. Попытка католического французского двора распространить свое влияние на гугенотский в своей основе, наваррский двор, запустив интеграционные механизмы в виде дамского политического посредничества, культивирования ренессансных культурных и интеллектуальных идеалов, новых церемониальных норм, в итоге потерпела неудачу. Религиозно-политическое размежевание и растущая власть и амбиции дома Бурбонов требовали более радикального разрешения гражданского конфликта, и, соответственно, диктовали наваррскому двору иную роль, исключающую компромисс и посредничество. Миротворческие идеи исчезли из политического лексикона обоих дворов к 1585 г.

С другой стороны, опыт функционирования межконфессионального двора стал востребован в 1593/1594 гг., когда Генриху IV, объединившему обе короны и оба двора, удалось обратить военно-политическое противостояние с Лигой и испанцами в свою пользу, и особенно, после 1598 г. — подписания Нантского эдикта, завершившего Религиозные войны. Подобно своим предшественникам, Генрих IV возобновил финансирование и организационно-политические связи с двором Маргариты уже в 1593 г., тем самым признав его частью двора Франции. Король ждал удобного политического повода для возвращения королевы Маргариты в Париж, воспринимая это как очередной акт упрочения своей власти и дальнейшей легитимизации новой династии, Пожалованный ей после развода (1599 г.) исключительный для французского королевского дома титул — королевы Маргариты, герцогини де Валуа, свидетельствовал о том, что Генрих IV, подобно своему предшественнику, стремился к куриальному единству, а значит, единству политического тела Франции, как ключевому условию реализации абсолютной власти. Распыленный во время войн французский двор собрался вместе только в 1605 г., и Маргарита де Валуа многое сделала для того, чтобы праздники и церемонии нового двора были организованы в традиционном духе многовековой истории французского королевского дома.