Королевский гамбит

13

Подняв руки для отражения нападения, я уставилась в темноту… и увидела, что в помещении никого нет, кроме подмастерьев, которые, разбуженные моим криком, столпились вокруг меня. Когда я вскочила с кровати, с меня слетело одеяло, и теперь оно, дрожа, опускалось на землю, как старая ночная птица, возвращающаяся в свое гнездо.

— В чем дело? Кто там? — слышалось сонное бормотание со всех сторон, и взъерошенный Константин стремительно подошел от своего ложа ко мне.

— Ты ушибся? Что случилось? — позевывая и оглядываясь по сторонам, тихо спросил он. — Зажечь свечу?

Все еще дрожа от пережитого, я опустилась и подняла слетевшее одеяло. Обернувшись им, я покачала головой.

— Я-я проснулся, и мне показалось, что рядом со мной кто-то стоит. Должно быть, это было продолжением моего кошмара, — жалобно прошептала я в ответ. — Мне жаль, что я переполошила остальных.

— Не беспокойся, утром об этом никто и не вспомнит, — утешил он меня. — Не хочешь сесть со мной и немного поговорить?

Качая головой, я благодарно ему улыбнулась.

— Со мной все будет хорошо. Прошу, отправляйся спать и не тревожься обо мне.

Зевнув еще шире, он без дальнейших напутствий улегся в кровать. Через несколько минут комнату вновь наполнило знакомое тихое дыхание моих товарищей, свидетельствуя о том, что все снова заснули, кроме меня.

Я уверила Константина, что мой испуг — следствие привидевшегося мне кошмара, однако, сказать по правде, я не была в том убеждена. Нагнувшись за одеялом, я заметила нечто необычное. Теперь когда мои глаза привыкли к темноте, я тихо подкралась к краю своей узкой кровати и нагнулась над ним. Мой простой деревянный сундук, где хранились мои пожитки, не был полностью закрыт. Из-под его крышки, свисая через край, торчал рукав моего лучшего жакета, как будто его вытащили, а затем небрежно бросили обратно.

Меня бросило в дрожь. Я точно помнила, что, отправляясь спать, плотно закрыла крышку. Это не было сном. Кто-то и впрямь стоял рядом с моей кроватью, рылся в моих вещах.

Страх сменился гневом, и я решила, что не оставлю это безнаказанным. Протерев глаза, я быстро натянула верхнюю одежду. Спустя несколько мгновений я уже пробиралась в темной мастерской. Задержавшись у стола, я взяла с него две серные спички и свечной огарок, вытащив его из лужи застывшего воска. Я сунула их в суму, чтобы потом не брести в потемках.

Я обрадовалась своей предусмотрительности, когда, выскользнув через дверь во внутренний двор, увидела, что небо снова, как и в прошлую ночь, заволакивают тучи. На сей раз, однако, я воспользуюсь темнотой, под прикрытием которой я проведу свое расследование. И только стоя на холодном ночном воздухе, я спросила себя, что же собираюсь предпринять. У входа в мастерскую была грязь. Но как отличить следы непрошеного гостя от оставленных нами, когда мы входили и выходили? И даже если я отыщу свежие отпечатки, как мне проследить их в темноте?

Думай, Дельфина. Что бы сделал учитель?

Прошло не так уж много времени с тех пор, как мой ночной посетитель сбежал из мастерской, напомнила я себе. Вероятно, он где-то затаился, не ожидая, что я брошусь за ним. Мне следует пройти вдоль наружных стен замка, ища тень, которой там не должно быть, тень человека, бродящего посреди ночи.

Осторожно ступая, я прошла вдоль стены, идущей параллельно мест для прогулок, в направлении главной части замка. По пути я никого не заметила, только стража ходила по парапетной стенке с бойницами. В этот час замок, казалось, спал, за исключением незнакомца, которого я искала, да меня.

А что, если я найду того, кого ищу. Что тогда?

Последний вопрос заставил меня остановиться и задуматься. Я играла не в безобидные шахматы. Два человека уже погибли от чьих-то рук, двое здоровых мужчин, причем оба крупнее и сильнее меня. И убийца показал, что он столь же умело обращается как с ножом, так и с дубинкой. Как смею я надеяться выстоять против него, тем более без оружия?

Мне стало не по себе. Пожалуй, было безумием отправляться ночью на поиски убийцы. Лучше подождать до утра и, рассказав учителю о том, что случилось, послушать его совета.

Я добралась до галереи, проходившей вдоль крыла замка, где располагались гости и где мы с Леонардо сегодня уже побывали. Я решила затаиться здесь на несколько минут; потом, если ничего не произойдет, вернусь в мастерскую и лягу спать.

Я вжалась в тень узкой колонны и стала ждать. Тут я пожалела, что у меня нет таких, как у учителя, наручных часов, ибо из-за туч не было видно ни луны, ни звезд, и поэтому было трудно понять, который час. Хорошо, буду про себя считать секунды и так проведу несколько минут.

По прошествии, по моим расчетам, двух минут зевота измучила меня, и я уже собиралась отказаться от преследования. Теперь представлялось очевидным, что, если бы непрошеный гость хотел мне зла, он бы заколол меня сонную. Я же была в полном здравии, и в таком случае, возможно, он не желал моей смерти, но не был он и простым вором.

Тем не менее тревога не покидала меня, когда я возвращалась обратно по темной галерее. Один раз я остановилась, уверенная, что слышу за спиной чьи-то шаги… но когда они не повторились, я пошла дальше.

И вот тут меня схватили за руку и зажали рот ладонью.

Я глухо вскрикнула и попыталась вырваться, но меня держали крепко. И вот когда я испугалась, что меня постигнет участь Лоренцо и графа, я услышала знакомый голос, прошептавший мне в ухо: «Угомонись, мой дорогой мальчик, ты поранишь меня».

Я застыла и меня тут же отпустили.

— Святые угодники! — изумленно прошептала я и, желая удостовериться, обернулась назад. — Учитель, это вы?

Я едва могла разглядеть его во мраке, ибо на нем по-прежнему был его черный жакет, но тут узкая полоска лунного света вдруг упала на его рыжеватые волосы и осветила его лицо. Кивнув головой, Леонардо, призывая к молчанию, приложил палец к губам и жестом велел мне следовать за ним. Через несколько минут мы уже были в его покоях, где он указал мне на кресло, а сам зажег светильник.

— Прости, что напугал тебя, мой дорогой Дино, — улыбаясь, сказал он и уселся на скамью напротив меня, — но я не ожидал встретить тебя в столь ранний час. Как, впрочем, и ты меня; поэтому я и прибег к физическому воздействию. Я боялся, что ты закричишь и переполошишь весь замок, если я просто выйду из темноты.

Так бы, верно, и случилось, насмешливо подумала я. Да, учителю повезло, что я не умею обращаться ни с ножом, ни с дубинкой… ибо я бы воспользовалась ими, если бы носила их с собой.

На его лице появилось шутливое выражение.

— Итак, скажи, почему ты бродишь по замку в такой час?

Я рассказала о том, что случилось, когда проснулась после кошмара, почувствовала, что за мной наблюдают, а затем нашла доказательство того, что непрошеный гость был не частью моих сновидений, а действительно рылся, прежде чем исчезнуть в ночи, в моих пожитках. Я испытала облегчение, когда он не стал бранить меня за то, что я, утратив всякое благоразумие, рыскаю в темноте в поисках этого призрака, ибо я уже отругала себя за такую глупость.

Взяв из корзины с фруктами инжир, Леонардо сказал:

— Ты полагаешь, что неизвестный что-то искал в твоем сундуке. Может быть, он, наоборот, положил туда какую-то вещь?

Это предположение было столь неожиданно и в то же время столь очевидно, что я несколько мгновений, открыв рот, смотрела на него. Затем, внезапно захлопнув челюсти, вскочила на ноги.

— Конечно же! — воскликнула я. — Мне следует немедленно вернуться в мастерскую и найти в сундуке то, чего там не должно быть.

— Потом, — спокойно проговорил он, призывно поднимая руку. — До рассвета всего два часа. Полагаю, тебе лучше остаться здесь до утра, вдруг я ошибаюсь. Утром осмотришь свои вещи и известишь меня, если отыщешь среди них что-то необычное. Теперь же ложись в мою постель.

— Но где вы будете спать? — осведомилась я, безуспешно пытаясь подавить зевоту.

Учитель пожал плечами.

— Тебе известно, сколь мало я отдыхаю. Впрочем, если я почувствую позыв ко сну, у меня в мастерской найдется тюфяк.

Я не возражала, ибо, сказать по правде, из-за недавно пережитого испуга мне не хотелось возвращаться к себе. Я покорно забралась под аккуратно заправленное одеяло и начала засыпать, но тут меня вдруг осенило, и я вскочила.

— А что ищите вы, бродя по территории замка, учитель? — поинтересовалась я. — Уж конечно же не меня.

Вместо ответа он засунул руку в сумку и вытащил оттуда небольшой металлический предмет, сверкнувший при свете светильника.

— Узнаешь? — улыбнувшись, осведомился Леонардо. — Я поклялся, что выясню, что находится внутри шкатулки, столь ревностно охраняемой графиней Мальвораль.

У меня от удивления расширились зрачки, и я осуждающе посмотрела на него. Только теперь я заметила, что у него всклокочены волосы — явно не после нашей короткой борьбы, жакет сидит косо, а шуровка на одном рукаве не завязана. Я вспомнила о скромном приглашении графини навещать ее в любое время дня и ночи. Разумеется, он не… он не мог!

— У тебя осуждающий вид, мой дорогой мальчик, — промолвил он, и его улыбка превратилась в ухмылку. — Не бойся, графине не удалось посягнуть на мою добродетель, зато мне удалось, развлекая ее, попытаться открыть замок запасным ключом. Получается, что, хотя шахматная королева не ее, ключ-то ее… либо это еще, возможно, один дубликат.

Не знаю, что было сильнее: облегчение при мысли, что он не пал жертвой коварства этой женщины, или желание услышать, что же было в шкатулке. Любопытство быстро одержало верх, и я воскликнула:

— Прошу, учитель, не томите, скажите, что вы нашли в ней?

— В шкатулке лежало всего лишь одно письмо, судя по всему, недавно и на хорошем языке написанное. — Он замолк, на его лице мелькнули гнев и смущение, потом учитель продолжил: — У меня было всего несколько секунд, чтобы запомнить его содержимое и положить обратно. Я собираюсь, пока ты будешь спать, вспомнить письмо. К сожалению, прочитать его будет не так-то легко.

— Но отчего? — осведомилась я, представив мысленно страницу, исписанную тайным шифром, известным только графине и ее корреспонденту.

Он нахмурился, и несколько секунд я думала, что он больше ничего не скажет. Наконец, учитель ответил:

— Письмо на латыни, а в ней я мало сведущ.

Это признание поразило меня. Широта его познаний была столь велика, что мне казалось, что практически нет областей, не объятых его разумом. Позже я узнала, что, будучи незаконнорожденным ребенком, он не получил обычного воспитания, а до всего того, что знал, дошел сам. Что касается меня, то мой отец настоял на том, чтобы меня обучали тем же предметам, что и моих братьев, в том числе и языку нашей матери церкви.

Я скромно предложила:

— Если вы вспомните содержимое письма, я смогу перевести его для вас.

— И отработаешь свое содержание, — ответил он, слегка, видимо, повеселев.

Я кивнула в ответ и вновь полезла под одеяло, но тут меня осенила другая мысль. Вскочив во второй раз, я промолвила:

— Чуть не забыла, учитель. Вы не сказали мне, что вам удалось сегодня узнать, пока мы с Витторио были на рынке.

— Боюсь, рассказывать нечего, — пренебрежительно пожав плечами, ответил он. — Я переговорил почти со всеми лицами из списка, и все они рассказали мне о том, чем занимались в то время, когда был убит граф. Также мне не удалось установить мотива. По мнению большинства, это был добродушный человек, правда, легко спускавший деньги и не особо ладивший с окружающими.

— А что сказали стражники, принесшие его тело в склеп? Мы слышали, как они говорили о ссоре между графом и еще кем-то, — напомнила я ему… хотя, по правде, почти забыла об этом и вспомнила только что.

Учитель одобрительно кивнул головой:

— Мы и впрямь слышали о том, что у графа были неприятности. К сожалению, об этой ссоре с неизвестными лицами никто не ведает, либо она произошла так давно, что о ней давно забыли. В последнее время, судя по их словам, он никого не оскорбил.

Тут по его губам скользнула едва заметная лукавая улыбка.

— Впрочем, в кое-чем у местной знати нет разногласий по поводу их покойного друга Орландо. Видимо, все придворные с радостью убили бы его во второй раз за неудобства, причиненные им его настоящим убийцей. Боюсь, если герцог не смягчится, все бросятся на штурм крепостных стен, причем будут стремиться не внутрь замка, как бывает при народных восстаниях, а за его пределы.

Учитель погасил светильник на стене, оставив гореть на столе небольшой свечной огарок.

— Ну а теперь, мой дорогой мальчик, предлагаю тебе поспать, а утром ты примешься за задание, приготовленное мною.

Меня разбудил приглушенный грохот, как будто жестянщик свалил с телеги на мостовую котелки, ведра и черпаки.

Второй раз за последние несколько часов я вскочила с кровати, закутанная в одеяла, не соображая, где нахожусь и что происходит. Впрочем, память тут же вернулась ко мне, когда я увидела знакомую обстановку и вспомнила, что несколько последних часов перед рассветом провела в покоях учителя. Шум же, видимо, доносился из его личной мастерской, дверь в которую была чуть приоткрыта.

Я на мгновение испугалась за него, ведь он мог пострадать. Затем, перекрывая стихавший стук, раздался его голос, и я по сочным выражениям с облегчением поняла, что он цел. Но, пожалуй, мне следует заглянуть в мастерскую… и не просто из любопытства, а чтобы убедиться, что учителю не нужна помощь. И он, разумеется, не поставит мне в вину обычное проявление вежливости.

Прежде чем я успела убедить себя, что собираюсь так поступить не из обыкновенной любознательности, Леонардо вышел из мастерской, захлопнув за собой дверь и скрыв все хранящиеся там тайны.

— Прости, если разбудил тебя, милый мальчик, — произнес учитель, стряхивая грязь с все того же черного жакета. Печально взглянув на порванный рукав (теперь я понимала жалобы синьора Луиджи на небрежное обращение Леонардо с одеждой), он присовокупил: — Кажется, мне придется кое-что исправить в одном из моих изобретений, прежде чем оно увидит дневной свет.

Дневной свет? Я забыла о своем любопытстве, ибо его слова заставили меня обратить внимание на приближавшееся к десятичасовому рубежу солнце, лучи которого врывались через окно.

— Я проспал, — испуганно воскликнула я, выбираясь из постели. — Мне надо срочно в мастерскую. Константин подумает, что я тоже, как Томмазо, ушел.

— Не бойся, я уже сообщил ему, что ты помогаешь мне в одном деле, — заверил меня Леонардо. Указав на пергаментный листок на столе, он добавил: — А вот и то дело. После омовения и молитвы можешь приступать к переводу письма, о котором мы говорили ночью.

Через несколько минут я уже сидела за столом, на котором рядом со мной лежало перо и стояла чернильница. Тут же на его сверкающей поверхности возвышалась, словно какого-то второстепенного небесного покровителя, фигурка шахматной королевы, придававшая мне вдохновения. Я улыбнулась ей, а затем, нахмурив брови, начала переводить послание на народный язык.

Я не знала, что меня ждет… то ли любовное письмо, то ли исповедь. Впрочем, учитель сказал мне, чтобы я не волновалась.

— Возможно, это всего лишь перечень нарядов либо драгоценностей графини или, быть может, ее бывших возлюбленных, — пренебрежительно пожав плечами, произнес он.

Но с первых слов я поняла, что ему попалось в руки нечто более значительное.

Оно оказалось короче, чем я ожидала, едва с полстраницы. Я с радостью обнаружила, что учитель написал его слева направо, а не, как привык, справа налево. То там, то здесь мне попадались неправильно написанные буква или слово, однако эта ошибка могла принадлежать как автору письма, так и ему. Впрочем, меня поразило, что ему удалось, видимо, полностью восстановить текст письма, тем более это было удивительно, что ему этот язык был неизвестен.

Впрочем, не менее удивительно было и то, что нигде не было видно ни обращения, ни подписи, и на это обстоятельство я, прежде чем приступить к работе, обратила внимание учителя.

— Весьма необычно для письма, — согласился он, а затем, поясняя, сказал, что на оригинале сохранились следы красного воска. — Хотя я сомневаюсь, что отправитель поставил свою обычную печать, желая скрыть под воском свою подпись. По-моему, его, отправляя, вложили внутрь какого-то предмета — пакета, скажем, или другого письма, — которое затем выбросили, лишив возможности установить личность отправителя.

И вскоре я поняла, что у получателя были все основания опасаться того, что письмо попадет в чужие руки. Когда я перевела последнее слово, у меня уже не было никаких сомнений в том, что эти несколько строк представляют собой подробный план убийства.

Едва я положила перо, как учитель склонился над моим плечом и уставился на лист.

— У тебя довольный вид, мой мальчик, — сказал он мне. — Смею ли я предположить, что в письме содержится нечто важное?

Я утвердительно кивнула головой и вручила ему перевод. Усевшись на скамейку напротив меня, он прочитал его вслух.

— «Все идет, как было задумано. Пастух будет в Милане в указанные дни. Остается лишь выбрать время и место. Я поручаю тебе отыскать одного или двух человек, готовых ради денег обагрить руки кровью, а также избавиться от них, когда сочтешь целесообразным. Не забывай о важности нашей миссии. Помни о том, что от успеха этого дела зависит судьба двух держав. Нам нельзя потерпеть неудачу».

Дочитав до конца, он просидел несколько минут молча. Наконец, я осмелилась сказать:

— Это письмо — вполне убедительное доказательство причастности графини к заговору. Его автором, скорее всего, является французский посланник, ведь он говорит о двух державах — разумеется, Франции и Милане. И очевидно, что в исполнители выбрали как раз Ренальдо и Лоренцо.

— А жертва? — быстро спросил Леонардо.

Я пожала плечами.

— Если причина связана с государственными делами, тогда смерть графа и впрямь важна. Итак, пожалуй, мы с самого начала были на верном пути, и убили его все-таки не по ошибке.

Хотя я мысленно и поздравила себя с тем, что мне удалось искусно изложить свою версию, Леонардо, тем не менее, приподнял бровь.

— Ты убежден в этом, Дино? — осведомился он. — Не забывай о том, что автор письма прекрасно понимал, что в чужих руках его слова могут показаться подозрительными. Слово «державы», возможно, имеет символическое значение, указывая, быть может, на два разных города или два разных семейства. И в письме, помнишь, автор называет свою жертву пастухом. Если граф Феррара не вел в последнее время сельскую жизнь, такое название лишено всякого смысла. Оно, однако, напоминает о литургическом значении… пастух человеков, пожалуй?

Я задумалась, он же продолжил:

— И что есть у пастуха, помимо посоха, похожего на изогнутую палку епископа, символ его власти. Мы могли бы подыскать доказательства и для твоего предыдущего предположения, что подлинной жертвой должен бы стать его преосвященство Стефано, кардинал Нардини, архиепископ Милана. И тогда убийство графа было бы ошибкой, ибо, как я подозреваю, ни Лоренцо ни Ренальдо не знали его преосвященство в лицо, лишь видели его одежду.

— Но зачем убивать кардинала? — недоуменно осведомилась я. — Не было бы целесообразнее разделаться с посланником, тем более речь в письме идет о судьбе двух держав?

— Мой дорогой мальчик, ты, разумеется, знаешь, что церковь ведет себя в политике столь же свободно, как любой государственный деятель или король. Вспомни слова секретаря архиепископа о том, что к мнению его преосвященства прислушивалось четверо пап и однажды его могли избрать на этот пост. Миланский архиепископ обладает гораздо большим политическим влиянием, чем граф в роли посланника.

Поставив локоть на стол, я уперлась кулаком в подбородок и задумалась над его словами. Несколько разочарованная тем, что он не оставил камня на камне от моей искусной версии, я, подумав, была вынуждена согласиться с ним.

— Но мы сходимся в том, что французский посланник и графиня Мальвораль участники заговора, верно?

— Сейчас это всего лишь догадка, — ответил Леонардо. — Не забывай, что хранение письма является не доказательством вины графини, а лишь ее возможной причастности. Не исключено, что она выкрала это письмо у настоящего злодея, быть может, того же графа, и теперь держит его под замком, надеясь шантажировать его. Также возможно, что именно граф вступил в сговор с французом. Мы уже слышали слухи о том, что двоюродный брат герцога попал в какую-то неприятную историю.

— Поэтому, пожалуй, его убийство и было преднамеренным, — сказала я, подхватывая его мысль. — Не исключено, что он вместе с французским посланником собирался убить архиепископа, но потом передумал… быть может, даже угрожал предать заговор огласке. И когда это произошло, он был заколот одним из своих соотечественников.

— Все возможно, — согласился Леонардо. Схватив грушу, он откусил от нее большой кусок и тихим голосом произнес: — Что касается французского посланника, то написал письмо, видимо, все-таки он. Но тогда встает вопрос, действовал ли он по собственному разумению либо по приказу своего короля… И тогда это дело может иметь значительно большие последствия, чем мы в силах представить. Но не спешим ли мы, полагая, что письмо вышло из-под его пера? Помни, что в городе полно иностранцев, и все они могут быть его автором.

— Святые угодники, какое же запутанное дело, — со вздохом промолвила я, и у меня неожиданно, когда я представила, какое множество нитей нам придется распутать, чтобы добраться до истины, кровь застучала в висках. — Не рассчитывает же герцог и впрямь, что мы раскроем дело за столь короткий срок?

— А, рассчитывает, — учитель уставился на переведенное письмо, и тревожное, непривычное выражение исказило его черты. — Мне сообщили, что он желает побеседовать со мной во второй половине дня. Полагаю, он будет требовать разобраться в убийстве своего двоюродного брата, и если не добьется своего…

Учитель не досказал своей мысли вслух, но, боюсь, я поняла, что он имел в виду. Если герцог не получит вскоре ответа на вопрос, кто убил графа, то, весьма вероятно, решит полностью отказаться от услуг Леонардо.

Вдруг охватившая меня тревога, видимо, отразилась на моем лице, ибо он улыбнулся мне.

— Не бойся, Дино, не все потеряно. Ведь я все же придворный распорядитель празднеств и инженер, и у меня еще найдется в рукаве моего жакета несколько трюков.

— Но что вы скажите Моро? — не на шутку обеспокоенная спросила я.

Он пожал плечами и швырнул письмо на стол.

— Придумаю что-нибудь. Теперь же нам, по-моему, пора, учитывая то, что мы узнали, задать несколько вопросов нашему другу, французскому посланнику. — Он достал шахматную королеву, задумчиво взглянул на нее и вновь засунул в сумку на поясе. — Но прежде мы навестим одно состоящее при дворе лицо, которое, возможно, расскажет нам о том, чем занимался граф в последние дни перед гибелью.