Короли Бурбона

14.

— Чем обязан такой чести?

Спросил отец Джину, скорее утверждая, чем спрашивая, всем своим видом показывая, что она вторглась в его личное пространство.

«Это совсем не хорошо», — подумала она.

— Я хочу знать, что за чертовые дела ты ведешь с Ричардом Пфордом?

Ее отец даже не дрогнул, продолжая вставлять золотые запонки в французские манжеты. Его пиджак от черного смокинга был разложен на спинке кресла, черно-красные подтяжки свисали вниз на бедрах, напоминая ленты.

— Отец, — резко произнесла она. — Что ты наделал?

Он несколько секунд молчал, завязывая галстук и освобождая ворот рубашки.

— Пора тебе остепениться...

— Ты вряд ли способен агитировать меня за вступление в брак.

—… а Ричард — идеальный муж.

— Не для меня.

— Поживем-увидим, — он повернулся и взглянул ей в лицо, его глаза были холодными, красивое лицо осталось бесстрастным. — И не думай совершить ошибку, ты выйдешь за него замуж.

— Как ты смеешь! Мы же живем не в начале века. Женщины не движимое имущество, мы владеем собственностью, имеем счета в банке, мы можем даже голосовать. И черта с два, но мы сами можем решать, хотим или нет идти к алтарю… я не собираюсь даже пойти на свидание с этим мужчиной, а тем более выйти за него замуж. Особенно, если он в некотором роде, делает тебе выгодное предложение в бизнесе.

— Пойдешь, — на долю секунды его взгляд поднялся вверх, через плечо, и он, кажется даже отрицательно покачал головой, слово до конца не веря, что его дочь стоит здесь. — И ты выйдешь за него замуж, как можно скорее.

Джин оглянулась назад, предполагая, что кто-то стоит позади нее за дверью, но там никого не было.

Она повернулась к отцу.

— Ты не заставишь меня этого сделать, даже под дулом пистолета.

— Я не собираюсь заставлять, ты сделаешь это по своему собственному желанию, добровольно.

— Я не… буду.

— Будешь.

В последовавшей тишине, ее сердце пропустило несколько ударов. За всю свою жизнь она научилась ненавидеть и бояться своего отца… и в этой напряженной, словно выкачали весь воздух, тишине, установившейся между ними, она впервые задалась вопросом, на что он действительно был способен.

— Ты можешь бороться, — спокойной сказал он. — Или принять более здравомыслящее решение. Ты только навредишь себе, если не сделаешь этого для семьи. Теперь, если позволишь, мне нужно подготовиться к вечеру…

— Ты не можешь обращаться со мной подобным образом, — она заставила свой голос звучать более уверенно. — Я не какой-то корпоративный руководитель, которого ты можешь нанять или уволить, и ты не в праве мне приказывать, тем более, когда твое решение, готово разрушить мою жизнь.

— Твоя жизнь уже разрушена. Ты родила ребенка в семнадцать лет, здесь в этом доме, Господи ты мой, и продолжала свое распутное поведение, которое, как правило, больше подходит стриптизерше в Лас-Вегасе. Ты едва закончила Sweet Bria из-за интрижки с женатым профессором английского языка, но как только вернулась сюда, переспала с моим шофером. Ты позоришь этот дом, и что еще хуже, у меня такое чувство, что ты получаешь истинное удовольствие, совершая свои подвиги, тем самым меня и маму вводя в полное смущение перед окружающими.

— Возможно, если бы у меня был хороший образец для подражания, но передо мной был мужчина во многих отношениях непривлекательный.

— Хотелось бы, чтобы ты находила мужчин в большей степени непривлекательными. Но это мало тебя заботит. По какой-то причине Ричарда не устрашила твоя репутация и ошибочное суждении о тебе, несомненно, он пожалеет об этом. Но к счастью, это не моя забота.

— Я тебя ненавижу, — прошипела она.

— Самое печальное, дорогая моя, что тебе не хватает чувств, для такого глубоко уровня неприязни. Если бы у тебя был интеллект, ты бы поняла, что Ричард Пфорд способен предоставить тебе соответствующую жизнь до конца твоих дней, которая тебе необходима как воздух. И ты сможешь обеспечить дальнейший успех и финансовое благополучие семьи, которая подарила тебе эти высокие скулы и прекрасный овал и такой цвет лица. Будет именно так, поскольку все сказано и сделано, и это единственный вклад, который ты сможешь внести во имя имени Брэдфорд.

Джин смутно понимала, что говорит, тяжело дыша.

— Когда-нибудь ты заплатишь за свои грехи.

— Ты стала религиозной? Думаю, что любой вид преобразований для тебя, даже переход к Иисусу, может быть слишком трудным.

— Как можно быть таким ненавистным? Я никогда не встречала никого, настолько жестокого, как ты…

— Я забочусь о тебе, единственным способом, какой знаю. Я предоставляю тебе достойное будущее, достойное имя, ты можешь даже взять с собой Амелию, если хочешь. Или же она может остаться здесь…

— Как будто она чемодан? — она покачала головой. — Ты безнравственен и абсолютно, клинически порочен…

Он рванул вперед, схватив ее за руку, на этот раз проявив хоть какие-то эмоции, сменив маску аристократической самоуверенности.

— Ты не представляешь, что значит удерживать семью на плаву. Не представляешь. Самый трудный день, который у тебя был — это принять решение: что важнее уложить волосы или сделать сначала ногти. Так что не говори мне о порочности, когда я решаю все проблемы, связанные со всеми пиявками, живущими под этой крышей. Выгодные условия, которые предложил Ричард Пфорд позволят нам продолжать вести подобную жизнь. — Он схватил подол ее платья. — И это…, — он ткнул пальцем в ожерелье у нее на шее. — И другие вещи, которые у тебя имеются каждый день, ты даже не задумываешься, хотя бы на мгновение, каким образом они достались тебе и по какой стоимости. Выйти замуж за этого мужчину единственное, что требуется от тебя, в обмен на везение родиться в такой семье и свободно пользовать всеми благами, подпитывая свою алчность. Вы, Бредфорды, способны только потреблять, но иногда нужно и платить, поэтому твой час настал, — выплюнул он, — могу заверить тебя, что ты будешь счастливая, очень красивая, замужняя, миссис Ричард Пфорд. Ты родишь ему детей и будешь верной, или да, поможет мне Бог, я отшлепаю тебя также, как когда тебе было пять лет. Мы поняли друг друга? Или, возможно, ты хочешь пройти экспресс-курс, и пожить в шкуре тех людей, которые моют твою машину, готовят тебе еду, убирают твою комнату и выбирают тебе одежду. Возможно, тебе хочется узнать, как тяжело работать, чтобы прожить.

— Я презираю тебя, — сказала она, дрожа с головы до ног.

Ее отец тоже тяжело дышал, кашлянув в кулак.

— Как будто меня это волнует. Можешь впасть в истерику и кричать — это только докажет мою правоту. Если бы ты была другой женщиной, а не избалованной девчонкой, то проснулась бы утром и выполнила свой долг, хоть раз в жизни.

— Я готова убить тебя прямо сейчас же!

— Для этого потребуется достать и зарядить ружье. А ты не сможешь попросить выполнить это служанку, если не хочешь, чтобы тебя поймали.

— Не оценивай меня…

— Учитывая, как низко ты пала, это, конечно, будет трудно сделать.

Резко развернувшись, она стремглав выскочила из комнаты, бегом направляясь по коридору к своему люксу. Забежав, она заперла дверь, тяжело дыша.

«Ох, черт, нет, — поклялась она себе. — Тебе не удастся так поступить со мной».

Если он думал, что раньше были с ней проблемы, то он даже не мог предположить, что она собиралась сделать сейчас.

Она направилась мимо ванной комнаты к спальне, множество мыслей крутилось в голове, многие из которых относились к совершению тяжкого преступления по отношению к ее отцу. В конце концов, сняв свое платье, которое просто упало на пол, и она даже не обратила на него внимание, ступая по растекшемуся шелку на ковре, продолжая расхаживать в бюстье и шпильках, бриллиантах, которые жена-шлюха ее брата пыталась сегодня заполучить.

Она кипела от злости и вспоминала тот первый раз, когда возненавидела своего отца...

Ей была шесть или семь лет, когда это произошло. В канун Нового Года. Она проснулась из-за фейерверка, грохота и огней видных издалека. Испугавшись, отправилась на поиски Лейна, который всегда мог ее утешить... но в итоге нашла его в внизу в гостиной с Максом.

Джина настояла, что останется с братьями и будет делать все, что и они. Это была история ее жизни в те времена, чтобы не отставать и привлекать внимание, быть в курсе всего. Все в поместье вращалось вокруг родителей и ее братьев, пытаясь им угодить. Она же была дополнением, запоздалым ковриком, о который спотыкались, выходя за дверь, где ждало что-то лучшее, более интересное и более важное.

Она не хотела пить эту гадость из бутылки. У бурбона был ужасный запах, и она знала, что это табу, но если Макс и Лейн собирались это сделать, она тоже должна была.

А потом их поймали.

Ни один раз, а дважды.

Как только Эдвард пришел в гостиную, он приказал ей вернуться в постель, и она пошла обходным путем, как он и велел. Когда она шла по коридору для персонала, услышала голоса и спряталась в тень, чтобы ее не обнаружили... ее отец вышел из офиса Розалинды Фриланд.

Он был в халате, завязывая две половинки, и весь его вид показывал, что он был зол, но явно не на них, поскольку никак не мог слышать их голоса снизу из гостиной. Первое желание Джин было побежать назад и предупредить братьев. Но страх остановил ее, потом появилась мисс Фриланд и схватила отца за руку.

Джин задалась вопросом, почему блузка у этой офисной дамы была навыпуск, волосы, которые всегда аккуратно уложены торчали во все стороны.

Вдвоем они о чем-то спорили, говоря вполголоса о каких-то вещах, она ничего не слышала из-за стука своего сердца. Отец ушел, а мисс Фриланд исчезла в своем кабинете, закрыв плотно дверь.

Джин продолжала прятаться, и у нее было такое чувство, словно прошел уже год, боясь сделать шаг, поскольку мисс Фриланд могла выйти в любой момент. Только потом она испугалась еще больше от мысли: «А вдруг отец может вернуться и обнаружит ее?».

Он не должен был находится с этой женщиной.

Он не обрадуется, если поймет, что она видела их вдвоем.

Босыми ногами она прошлепала по лестнице для персонала, держась ближе холодной отштукатуренной стены, поднимаясь наверх. На втором этаже она замерла, как вкопанная, от очередного грохота фейерверка, как только все стихло, она рванула в открытую дверь гостевой комнаты, желая где-нибудь спрятаться.

Вернуться одной в свою комнату, сама мысль для нее казалась ужасающей. Ко всему прочему, а что если ее будет искать отец?

Согнувшись, поджав ноги к груди, обхватила себя за колени, прижимая их ближе. Отец, наверное, наткнулся на братьев. Он не мог пройти мимо них, поскольку спускался не по парадной лестнице.

И это пугало ее еще больше, нежели любой шум снаружи.

Спустя несколько секунд Эдвард поднимался по парадной лестнице, отец шел за ним, нависая как монстр. Почему-то, походка ее брат была нестабильной, а лицо серым. Отец же шел с прямой спиной, как церковная скамья, выражая полно неодобрение.

Где были двое остальных?

Ни слова не было произнесено, пока эта пара двигалась к двери люкса отца. Эдвард шагнул в сторону и открыл дверь, ввалившись в темную комнату.

— Ты знаешь, где лежат ремни.

Единственное, что произнес отец.

«Нет, нет, — подумала она. — Это неправильно… Эдвард ни при чем! Почему он….»

Дверь закрылась с грохотом, она дрожала от одной мысли, что может происходить за этой дверью.

Конечно, резкий звук удара ремнем последовал оттуда.

И снова.

Снова...

Эдвард никогда не плакал, и никогда не матерился.

Она знала это, потому что часто слышала такое.

Джин положила голову на согнутые тонкие руки и зажмурилась. Она не знала, почему ее отец так ненавидит Эдварда. Он не любил и всех остальных детей, но ее брат доводил его просто до белого каления.

Эдвард никогда не плакал.

Она плакала за него... и тогда она решила, что если ее отец ненавидит Эдварда, почему она тоже не может ненавидеть? Двое могут играть в эту игру.

И она выбрала того, кто в эту самую минуту держал ремень в руках.

Отныне она будет ненавидеть своего отца.

Оглянувшись, Джин обнаружила, что сидит на кровати, прижав колени к груди, и обхватив руками… словно она снова сидит в гостевой комнате, одетая в свою ночную рубашку Lanz, сохраняющую тепло, и то, что творилось в люксе ее отца пугало ее до глубины души.

Да, теперь он решил взяться за нее… Уильям Болдвейн никогда не давал ей повода пересмотреть свое решение. Его бизнес с Ричардом Пфордом всего лишь еще одна запись в очень длинном списке.

Но это было не самое худшее.

Самым худшим было то, что сотворил этот человек, но кажется только она подозревала его в этом, нигде не поднималась эта тема, не под крышей Истерли, ни в газетах.

Она была убеждена, что отец имел прямое отношение к похищению Эдварда.

Ее брат довольно часто ездил в Южную Америку, являясь американцем с соответствующим статусом, управленцем высшего звена, он всегда путешествовал с телохранителями и службой безопасности, предоставленной Би-би-си. При таких мерах безопасности никто даже не мог подойти к нему ближе на двадцать ярдов, и если учесть, что ее брата похитили… не по дороге к гостинице и не в отданной глухой местности.

А в гостиничном номере.

Как, черт возьми, такое могло произойти?

Первая мысль, которая тут же возникла у нее в голове, как только ей сказали о произошедшем, что ее отец приложил к этому руку.

Были ли у нее какие-то доказательства? Нет, не было. Но она провела свое детство, наблюдая за отцом, как он все время смотрел на Эдварда, будто презирал сам воздух, которым дышал этот ребенок. Когда Эдвард стал работать в компании, у нее сложилось впечатление, что отношения между отцом и братом стали еще больше прохладными, особенно, когда Попечительский совет предоставлял Эдварду все больше и больше прав.

Существует ли лучший способ избавиться от противника, чем убить его за границей? Таким образом, чтобы Уильям Болдвейн выглядел бы жертвой, играя роль отца, которого постиг такой «траур».

Боже, Эдвард был почти похоронен там… и когда он наконец вернулся? Он был в ужасной форме. Отец же был впереди — в центре всех СМИ, у членов Попечительского совета и семьи, но он ни разу не встретился с «разрушенным» сыном.

Позор. И как бы подтверждая ее мысль, существовало одно обстоятельство — Уильям Болдвейн пытался избавиться от своего соперника именно таким опасным методом, поскольку не мог его уволить… никогда.

Неудивительно, что она не доверяла мужчинам.

Неудивительно, что она никогда не выйдет замуж.

И уж однозначно, чтобы осчастливить своего отца.