Короли ночной Вероны

Глава 3

Дом семьи Адоррио был не самым большим или шикарным в Вероне, но и не самым плохим. Выстроенный в стиле «под энеанцев», украшенный лепниной и даже с симпатичным витражом в окне самого верхнего этажа. Я постучался в могучие, деревянные, укрепленные сталью, ворота особняка. Мне тут же открыл благородно стареющий человек, одного взгляда на которого хватило, чтобы понять: слуга семьи, чей отец служил ей и дети, если таковые имеются, также будут служить. Правой рукой он держал поводок здоровенного пса какой-то особенно зверской породы. Я оценил юмор моей ученицы и без страха шагнул в открытую дверь, благо хватка у слуги была железная, да и пес не желал особенно ближе познакомиться со мной. Убрав пса в какую-то незаметную дверцу, старый слуга проводил меня в фехтовальный зал, где уже ждала меня Рафаэлла, одетая в легкий костюм для фехтования, отлично переделанный под ее фигуру. В руках она держала совсем не тренировочную, хотя и отсюда было видно, что затупленную, шпагу. Слуга, почтительно поклонившись, удалился, оставив нас наедине.

Я не мог видеть ее лица, закрытого маской, однако был готов поставить золотой, что оно сейчас застыло не хуже той же маски.

— Снимай ее, — бросил я Рафаэлле, — она будет тебе слишком сильно мешать.

— Не положено, — коротко бросила она, подтверждая мои догадки о ее настроении.

— Ты сама просила меня быть твоим учителем, — ответил я в том же тоне, — так что изволь подчиняться. Снимай маску.

Рафаэлла недовольно засопела, однако маску сняла и сделала несколько быстрых, но довольно бестолковых движений, целью которых было, видимо, показать мне, что она готова к схватке. Я сбросил с правой руки повязку, поддерживавшую ее, за ней последовала перевязь с ножнами, подошел к стенду, на котором крепились несколько десятков самых разнообразных шпаг, как откровенно тренировочных, так и вполне боевых. Отличная коллекция! Я выбрал себе с молчаливого разрешения хозяйки дома такую же как и ее — затупленную, но вполне пригодную для боя, сделал пару пробных выпадов.

— Готова? — поинтересовался я, Рафаэлла раздраженно кивнула в ответ.

Ну, что ж, посмотрим, как хорошо ты готова. Я атаковал без дополнительных предупреждений. Максимально быстрый выпад снизу вверх — и шпага Рафаэллы летит куда-то далеко в сторону, а после еще и катится по полу, звеня эфесом. Рафаэлла же удивленно смотрит на враз опустевшую правую ладонь, чьи пальцы только что еще вполне уверенно сжимали рукоять. Я недвусмысленно махнул в ту сторону, куда улетело ее оружие. Рафаэлла насупившись двинулась туда, но стоило ей наклониться, чтобы поднять оружие (приняв при этом весьма соблазнительную позу), как я тут же подскочил к ней, легонько хлестнув по оттопырившейся части тела упругим клинком. Рафаэлла невольно вскрикнула и схватилась ладонями за пострадавшее место, после чего повернулась и недовольно воззрилась на меня. Щеки ее заметно порозовели.

— В реальном бою, — предупреждая вполне закономерные вопросы, сказал я, — я бы прошил тебя насквозь одним выпадом.

— Но я же только учусь, — в голосе Рафаэллы было что-то отчетливо напоминающее о незаслуженно наказанном ребенке, настолько жалобно прозвучала эта реплика.

— Это и был урок, — пожал я плечами, настойчиво напоминая себе, что учитель должен быть безжалостен с учениками, какими бы славными они ни были, так наставлял меня Данте.

Я вытянул вперед руку со шпагой и разжал пальцы. Она звякнула об пол.

— Смотри, показываю единственный раз.

Я подцепил шпагу носком ботинка и коротким рывком забросил прямо себе в руку.

— Теперь ты.

Рафаэлла недоверчиво поглядела на свою шпагу, так и оставшуюся лежать у нее под ногами. Первая попытка завершилась полным провалом, хотя и прошла в целом лучше, чем когда-то у меня. Сделав кульбит, шпага ткнулась концом обратно в пол, покачиваясь с характерным звоном. Я в свое время довольно ощутимо получил гардой по носу.

— Как вариант, сойдет, — великодушно разрешил я, — но на досуге потренируйся.

Пробурчав нечто нелицеприятное и навряд ли подходящее юной особе, Рафаэлла вытащила шпагу из пола.

— А теперь en garde[7], синьора.

Она приняла позу, лишь отдаленно похожую на первую позицию фехтования. Пришлось ее подправить несколькими короткими репликами, после я приказал ей расслабиться и вновь скомандовал:

— En garde!

Эффект получился немногим лучше предыдущего раза. Я снова подправил ее и снова приказал расслабиться, на слабые протесты, вроде «Чего это мы ерундой занимаемся?» я отвечал только одно:

— Начинать следует с азов. Нельзя выучиться бегать, не научившись сначала как следует стоять.

И так раз за разом на протяжении трех с лишним часов, стоило ей выучить более-менее одну позу, как я тут же переходил к следующей Когда же Рафаэлла без сил опустилась на лавку, стоявшую у стены, я опустился рядом.

— Не желаешь перетруждать руку? — ехидно заметила она, растирая плечи.

— Не вижу смысла. В свое время я несколько месяцев только и потратил на отработку основных стоек и приемов.

— Несколько месяцев, — глаза Рафаэллы округлились, — так много?!

— За пару дней фехтованию не учатся. Это долгая и утомительная работа, в первую очередь над собой. И, между прочим, многим придется поступиться.

— Чем же? — удивилась она.

— В самом плохом случае, с твоей красотой. — Похоже, ей пришелся по сердцу мой комплимент. — Мой учитель, граф Риальто, ты, думаю, знаешь его. Видела шрамы на его лице? — А вот от этих слов ей стало явно не по себе. — Но не волнуйся, такое редко бывает, ты ведь не желаешь делать карьеру профессионального бретера, правда? — Она неожиданно прижалась ко мне, словно ища защиты от вражеских шпаг, нацелившихся ей в лицо. Поддавшись неожиданному порыву я обнял ее за плечи, Рафаэлла не противилась.

— Но есть кое-что чего тебе не избежать, — продолжал я. — Дай мне свою ладонь. — Я взял ее мягкую ладошку в свою, провел по внутренней стороне своей. — Чувствуешь? Это мозоли от шпаги, от рукояти, понимаешь?

— Что так плохо, да? — Ее голос вновь стал жалобным, как же мне было ее жаль, но я продолжал.

— Со временем, если будешь продолжать тренировки, твои станут такими же, но прежде… — Я замялся на секунду, слишком уж неприятными для нее станут следующие слова. — Мозоли сами по себе не нарастают, твои ладони будут болеть и жечься при каждом прикосновении. Это больно, но придется перебарывать себя и горящими ладонями браться за шпагу.

Мне показалось, что она сейчас расплачется. Ее мечты сейчас сталкивались с грубой и жестокой реальностью, рассыпаясь в прах. Я прижал ее к себе сильнее, Рафаэлла ничуть не возражала. Я же вздохнул, самое неприятное я оставил напоследок.

— Но есть кое-что похуже. — Я не без сожаления отстранился и распустил завязки камзола, распахнув его, демонстрируя все «следы» долгой карьеры полупрофессионального бретера. — Удары в лицо приходятся достаточно редко, но вот ранений в корпус не избежать. Шрамы украшают мужчину, но не девушку…

— Отговариваешь, да?! — возмутилась Рафаэлла, но куда менее горячо, чем тогда, в университетском парке.

— Нет, Рафаэлла, просто говорю как есть, — покачал я головой. — Ты должна знать на что идешь, не более того. Это мой долг, как твоего учителя.

Я затянул завязки, поправил камзол и направился к стойке с оружием, по пути собрав свои перевязь и повязку. Она, конечно, была мне не к чему, но и показываться в университете, а тем более поблизости от меда, без нее — непозволительный риск. По мне, лучше иметь дело с десятком профессиональных убийц, чем хотя бы одним медиком, а, тем более, студентом — эти господа зачастую не имеют ни малейшего представления о том, что своим «лечением» могут загнать практически здорового человека в могилу всего за пару недель. Согласитесь, мгновенная смерть от шпаги или кинжала все же предпочтительней.

— Завтра продолжим, — сказал я Рафаэлле перед тем, как покинуть фехтовальный зал. — Как не прискорбно, но вынужден проститься с тобой, Рафаэлла. Я ведь еще и студент.

Она проводила меня до дверей особняка, я на прощание поцеловал ей ручку и двинулся прочь, как всегда не оглядываясь.

Меня ждало обучение. Я по большей части изучил пресловутые «семь свободный искусств»[8] и теперь у нас остались лишь специальные дисциплины. Это может показаться странным, но я учился на юриста, хотя мало было студентов в нашем университете, нарушавших законы чаще чем я. В конце концов, надо знать, что нарушаешь, не так ли? А то ведь можно и не понять за что тебя судят.

Учиться весной и ранней осенью — сущая пытка. Вокруг все цветет (или отцветает) и пахнет, а ты вынужден сидеть в аудитории, внимая нудному профессору, половина слов которого проходит мимо ушей. В крайнем случае, влетает в одно ухо и тут же вылетает в другое, совершенно не задерживаясь в голове. По мне, так надо учиться поздней осенью и зимой, когда делать нечего, за окнами воют ветра и метет метель и вьюга, а пить вино и развлекаться с девушками надоедает достаточно быстро, если не разбавлять эти два без сомнения увлекательные занятия еще чем-нибудь. К примеру, тем же энеанским правом или нашими Уложениями.

Предаваясь столь мрачным мыслям, я и не заметил, что меня несколько раз ткнули в бок пальцем. Это оказался Козимо — мой приятель из Барлетты, знаменитого Города-на-воде; один самых веселых студентов университета, не дурака выпить и погулять. Вот и теперь он раз за разом вонзал свое длинный палец в мой бок, потрясая зажатой в другой руке початой бутылью не с вином, не то с его любимым чинзано. Но выяснить, что это такое, мне было не суждено.

— Господа студенты, — прервал лекцию на полуслове профессор Гальани, — может быть, вы поделитесь со всеми тем, что прячете под столом.

— Простите, профессор, — в своей неподражаемой манере ответствовал Козимо, поднимаясь из-за стола, бутыль к тому времени уже перекочевала под мой стул, и демонстрируя Гальани руки, — но нам, к сожалению, нечем делиться. Но когда будет…

— Хватит, — отмахнулся профессор. — Садитесь, Козимо, и впредь будьте несколько осторожнее, а то вас уже качает.

Да уж, похоже, мой приятель принял «на грудь» и до лекции, а бутыль, упокоившаяся под моим стулом, уже достойное продолжение возлияния по случаю его возвращения в alma mater[9]. Он лишь сегодня утром вернулся из дома и не принимал участия в сражении с убийцами, по поводу чего не уставал сетовать с надоедливой регулярностью. Особенно после того, как горькое чинзано закончилось, а новой бутыли у нас не было.

Но вот нудная лекция, не помню уж по чему точно, подошла к концу и мы покинули аудиторию. Козимо отправился на поиски новой бутыли и более благодарных слушателей, я же без какой бы то ни было цели двинулся по территории университета, покачиваясь от выпитого и раздумывая с чего бы чинзано, вроде бы некрепкий напиток, так сказался на мне. Или он только по ногам бьет, кроме печени, конечно. У самых ворот университетского комплекса я заметил знакомую фигуру, похоже, граф Риальто даже не удосужился переодеться с тех пор, как угодил в мед. На нем был все тот же камзол, что и тогда ночью, аккуратно заштопанный и выстиранный.

Я окликнул Данте, когда он уже почти миновал открытые ворота. Он обернулся и, пройдя несколько шагов, чтобы не мешать идущим следом, остановился, ожидая меня. Мы поздоровались и бок о бок зашагали к его дому, решив отложить разговор до того момента, как мы придем. У меня накопилось достаточно вопросов к учителю фехтования, но и болтать об этом на улице было как-то не с руки. Когда мы добрались до особняка графа, расположенного почти на противоположном конце Вероны, почти стемнело и на фасаде его слуги зажги дорогущие гномьи фонари, какие мог себе позволить не каждый король.

В кабинете нас уже ждал накрытый к ужину стол (хотя, по-моему, это помещение предназначено для совершенно иных целей) с вином и его любимой граппой. Разговаривали мы, естественно, после еды, которая пришлась как раз впору, из-за того, что опаздывал на лекции после того, как закончил заниматься с Рафаэллой, я не успел ничего бросить в рот, а в университете употреблял лишь козимово чинзано, так что с самого утра ходил голодный как стая зимних волков.

— Кто были эти люди? — спросил я, когда похожие на призраков слуги убрали опустевшие тарелки и блюда, оставив лишь графины с вином и бутылки с граппой.

— Точно не знаю, — пожал плечами граф, сморщившись от пронзившей правое боли (как и меня, его ранили именно туда, похоже, у убийц это была какая-то излюбленная цель для ударов). — Может, дела Братства шпаги, а возможно, еще одна, новая история.

— Опять делите власть? — буркнул я. — Твоему кузену мало того, что ты убрался из Феррары.

— От него давно не было никаких вестей, но и этого я не исключаю, хотя весьма сомнительно. — Данте глотнул граппы. — Тут у меня летом произошла одна история, о ней уж пол Вероны знает и она давно уже вышла из списка самых нашумевших новостей города.

— Что же случилось?

— Месяца два назад, где-то в середине июля, — начал свой рассказ Данте, — я в каком-то трактире разругался с глупым фианским дворянчиком. Он не знал кто такой, а когда протрезвел и выяснил с кем ему придется драться, то решил, что умирать ему рановато и пришел на место дуэли с тремя приятелями. Мы схватились, я прикончил всех троих, но и сем получил шпагой в бок, к счастью, печень не была задета, зато крови я потерял много. Не помню, как и когда меня нашла одна дама слугами, гулявшая по городу тем вечером, она-то и приказала им доставить меня в дом, который принадлежал ей. Я не знал ее имени, зато лицо врезалось в память. Когда я пришел в себя, то тут же попросил, чтобы меня доставили сюда, ну а остальное — дело техники и медицины. После того, как окончательно вернулся в нормальное состояние, естественно, начал поиски своей спасительницы.

Он перевел дыхание, выпил граппы и долил бокал.

— Это не составило особенного труда.

— И кто же она? — нетерпеливо спросил я.

— Эмилия Фичино графиня Бандини, — коротко бросил граф.

— Жена Герцогского ловчего, — протянул я, — ее же называли самой красивой женщиной Вероны.

— К Баалу! — возмутился мой учитель фехтования. — Самая красивая во всей Салентине. Во всем мире, Баал меня побери!

Тут я не мог с ним поспорить. С Эмилии или красотки Эми, как звали ее практически все знакомые, писали ангелов Господних многие художники нашего города еще с самого ее детства (тогда это, естественно, были очаровательные херувимчики). Однако происходила она из бедного, но древнего и славного рода Родзи, что было почти жизненно необходимо одному из вассалов нашего герцога, Лоренцо Фичино — человеку активному, вот только обделенному по части дворянских титулов и традиций. Не смотря на то, что герцог даровал ему титул графа Бандини, наша знать не признавала Лоренцо за своего. А вот женитьба на дочери рода Родзи с его прошлым могла исправить эту ситуацию, с другой же стороны, сильно поправить бедственное положение семьи Эмилии, находившейся на грани бедности и нищеты и жившей за счет все новых закладов и перезакладов невеликих земель. Кажется, это устраивало всех, но только не красотку Эми — жених ей достался совершенно некрасивый, да еще и вдвое старше ее. Нрава ловчий был мрачного и жестокого и более привык к обращению с собаками и лошадьми нежели с дамами, так что доля Эмилии выпала не самая лучшая. Спасало лишь то, что Лоренцо по большей части пропадал в окрестностях Вероны, готовясь к охотам нашего герцога, которые тот обожает больше любых других дворянских развлечений.

— Ты всегда умел выбирать себе подруг, Данте, — буркнул я.

Ничего не могу с собой поделать, отчаянно завидую графу, точнее его поразительному магнетизму, безотказно действовавшему на женщин и девушек от пятнадцати до бесконечности. Моя внешность оставляла желать много лучшего и учитель мог дать мне в этом деле сто очков форы, несмотря на шрам на щеке, а, может быть, именно благодаря ему.

— Она не подруга! — неожиданно рявкнул Данте, с такой силой сдавив бокал, что он разлетелся сотнями хрустальных осколков. — Это… — Он захлебнулся от избытка чувств, усиленных выпитой граппой. — Я ненавижу этого старого урода Лоренцо! Кто он такой?! Старик да еще и страшный, как смерть! Я мог бы прикончить его парой выпадов, оставив истекать кровью у ее ног с рваной раной на боку. Но, нет, нет, три тысячи демонов НЕТ!!! Она выше и чище всего этого! Она — ангел с этих картин, которые с нее писали. А он запретил! Я стану для нее чудовищем еще худшим, чем муж, если убью его!

— Успокойся, мастер. — Я обратился к Данте, как тогда, когда он учил меня фехтованию. — Не стоит и думать об убийстве Лоренцо Фичино, за такое герцог…

— В Долину мук герцога и Лоренцо! — Данте приложился прямо к горлышку бутылки с вином. — Я хочу только одного — быть с ней!

— А хочет ли этого сама Эмилия? — осторожно поинтересовался я, за такие вопросы граф Чиано мог вполне насадить меня на шпагу, как на вертел, и пускай я уже два года как считаюсь первой шпагой университета, но учителю своему противостоять смогу не больше пары минут.

— Дааааа, — протянул Данте. — Я открылся ей месяца полтора назад и она ответила «да», но сказала, что против законов Господних ни за что не пойдет, иначе душа ее отправится в Долину мук… Ну и все в том же духе. Я же говорил, она ангел!

— Но тогда причем тут убийцы, напавшие на тебя той ночью?

— Она — ангел, — повторил граф, — но не ее благоверный. Он — человек отвратительный. — И как это после трех бутылок граппы, которые он выпил один (я больше налегал на вино), можно так легко выговаривать такие длинные и сложные слова? Не перестаю восхищаться мастером. — Готов верить всему дурному, что только не нашепчут ему «доброжелатели». — Ну вот, опять! — А уж о нас в Вероне не болтал только глухонемой.

— Славного врага ты себе заработал, — буркнул я. — И что думаешь делать?

— А что тут делать, Габриэль?! Может ты посоветуешь?!

Я лишь покачал головой и ушел от ответа, выпив свой бокал и снова наполнив его.

Возлияния в гостях у моего учителя не прошли даром, я позорно проспал тренировку у Рафаэллы, лишь на минуту заскочил к ней извиниться и тут же бросился на семинар по энеанскому праву, который вел один самых «жестоких» преподавателей, профессор Гораций Мальвани. Я вознес молчаливую, но искреннюю молитву Господу, когда ворвавшись в аудиторию понял, что его еще нет и, следовательно, я не получу жестокого разноса по всем правилам классической риторики, которую Гораций похоже знал даже лучше преподавателей этого предмета. Однако радоваться было рано, потому что я ощутил чувствительный толчок в спину и следом услышал до боли зубовной знакомый голос.

— Может быть вы, синьор Эччеверриа, разрешите мне войти в аудиторию и начать семинар, на который вы так торопились, что едва не сбили меня с ног, когда неслись по коридору.

Я пропустил Мальвани и направился к столу, за которым устроился Козимо, как ему казалось незаметно продемонстрировавший мне еще одну бутыль, столь необходимую мне для поправки расшатанного организма. Но он недооценил профессора.

— Если я замечу, что вы, синьор Канти, — как бы между делом, раскладывая на столе свои бумаги, заметил Мальвани, — сделали хоть один глоток из этой емкости, вы выпьете ее до дна, а потом будете отвечать мне наизусть Codex ius ad rem[10]. Вы меня поняли?

— Понял, синьор профессор, — кивнул Козимо, на взгляд оценив размер бутыли и сопоставив его со своим знанием данного Кодекса, о результатах сравнительного анализа я примерно догадывался. Энеанское право никогда не было сильной стороной моего друга.

Аудиторию мы покидали, чувствуя примерно то же, что и выжатые досуха лимоны (или иные цитрусовые). Мальвани выбрал нас с Козимо своими «жертвами» на этом семинаре из-за истории с дверью и бутылью и большая часть вопросов досталась именно нам двоим. Однако любимое чинзано Козимо послужило неплохой наградой и утешением для нас, а по совместительству и лекарством для меня. Но был в тот день человек, которому пришлось гораздо хуже, чем нас. Это, конечно же, был Паоло.

Я обратил на него внимание из-за того, что парнишка как-то неестественно шагал. Поначалу я списал это на последствия встречи с ворами, от которых он исцелился удивительно быстро даже для своего цветущего возраста, но присмотревшись повнимательнее, что стоило мне определенных усилий из-за вполне понятного состояния, понял, что причина в другом. Его кто-то остаточно жестоко высек всего несколько минут назад. В общем-то я даже знал кто. Новый преподаватель энеанского, перебравшийся сюда из Клевары несколько дней назад. Говорили, кажется, что он получили тут дом в наследство, но в подробности его биографии я не вдавался, даже имени его тогда еще не знал.

— Всыпали твоему приятелю, — заметил Козимо, мимо глаз которого ничего не проходило незамеченным, — интересно за что?

Вообще-то, странное дело. Ректор считал, что в наш просвещенный век телесные наказания студентов — анахронизм и не то чтобы запретил их в университете (такое вопросы решались не им), но просто не поощрял их применения, разве что к совсем уж зарвавшимся студентам да и то начальных курсов. Хотя попробовал бы кто сейчас высечь меня — мигом получил бы перчатку в лицо, а отвечать на вызов студента преподаватель хоть и не обязан (это даже им прямо запрещено Уложением об обучении), но если перчатка брошена перед всей аудиторией… Впрочем, подобные прецеденты имели место достаточно давно и закончились плачевно как для профессора, так и для студента. Не долго думая, герцог, разбиравший эту прискорбную историю повелел выпороть обоих дуэлянтов.

— У нас чинзано осталось? — спросил я у Козимо.

— На этого еще переводить, — пробурчал он, встряхивая бутыль — на дне еще плескалось немного содержимого.

— Нас это уже не проймет, а вот Паоло вполне хватит, — резюмировал я. — Давай бутыль.

Козимо протянул мне ее, но к Паоло подходить не захотел.

— После Мальвани еще и с этим общаться… — буркнул он, направляясь в прямо противоположную сторону.

Я же подошел к погруженному в себя Паоло и потрепал по плечу.

— Что стряслось на сей раз? — спросил я его.

— Только неправильно фразу построил, — обижено протянул Паоло, — а он меня тут же к себе и розгой… А все только смеялись…

— Мог бы уже привыкнуть, что тебя все так сильно «любят», — не подумав, сказал я.

— И ты туда же. — Паоло фыркнул и попытался уйти побыстрее, но я перехватил его за плечо и протянул бутыль.

— Не начинай, лучше глотки вот этого.

— Что это? — Он недоверчиво покосился на нее.

— Чинзано. Пей, поможет.

Доверившись мне, Паоло глотнул, сморщившись от горечи полынного вина, и закашлялся. И тут навстречу нам вышла его сестра.

— Что это значит, Габриэль?! — возмутился она. — Ты что же, решил напоить Паоло?!

— Ему сейчас полезно, — ответствовал я, ничуть не смутившись ее праведным гневом.

— Это тебе полезно. — Она вполне адекватно ценила следы вчерашнего возлияния, украшавшие мое лицо. — И нечего спаивать моего брата!

Паоло попытался спрятать бутыль за спину, но выронил ее. Благо, она и так была почти пуста, чинзано пропало совсем немного — полглотка, не больше.

— И вообще, что это с тобой, братишка, а? — продолжала в том же духе Изабелла, даже не заметившая этого или сделав вид, что не заметила. — Стоишь уже как-то неуверенно. Сколько еще оставалось в той бутыли?!

— Мало, — заметил Паоло. Ох и зря же он это сказал!

— Остальное выпить успели, да?! — ярче прежнего вспыхнула она.

— Да нет же, там и было мало, — неуверенно протянул Паоло. — Я только глоток сделать успел.

— Ага, так я тебе и поверила. За дурочку меня держишь? Ты же на ногах не стоишь.

— По другой причине, — встрял в их разговор я, вступаясь за несчастного паренька. — Его только что выпороли, а ты, Изабелла, еще и нападаешь. Паоло сейчас нужно обнять, приласкать… А это, увы, не по моей части, тут я не помощник, мне девушки нравятся. Не хочешь, кстати, ко мне заглянуть?

Возмущение на лице Изабеллы переросло в настоящую ярость, она явно раздумывала как бы половчее залепить мне хорошую пощечину, но вот Паоло привел меняв настоящее смятение. Он раскраснелся от моих слов, словно девица, да-да — это был именно румянец смущения и появился он на его щеках примерно когда я сказал, что его стоит обнять и приласкать. Что это может значить?!

— Хватит! — воскликнула Изабелла, раздумав бить меня по лицу, вместо этого она схватила Паоло за рукав и потащила за собой.

Я же пожал плечами и направился, наконец, к «Чернильнице», чтобы отпраздновать с друзьями окончание семинара по энеанскому праву, но добраться туда не успел. На полдороги меня перехватил немолодой человек, судя по виду — один из учителей.

— Вы ведь друг Паоло Капри, не так ли? — поинтересовался он.

— Да, — отпираться было бессмысленно, да и зачем? — Мое имя Габриэль Эччеверриа. С кем имею честь?

— Леонардо ди Амальтено, — представился он, — учитель энеанского.

— Это вы, что ли, высекли несчастного Паоло. — Я даже не спрашивал его, я был уверен. Интересно, зачем же?

— Я все же учитель, синьор Габриэль, — менторским тоном напомнил мне ди Амальтено (а то я и сам не знаю!), — и этот вопрос мне решать. Но меня интересует другой вопрос: есть ли у вас шрам на груди? Он идет примерно от левого плеча до низа живота.

— Вы хорошо осведомлены о моей анатомии, синьор Амальтено. — Ох и не понравился же мне этот разговор! А уж когда он перешел в какую-то совершенно иную плоскость.

— Так вот ты чью личину взял, Айнланзер, — без слов произнес ди Амальтено, — значит близится Пробуждение моего братца.

— Оно может случиться весьма скоро, — подтверждает какая-то часть меня, к которой я не имею ни малейшего отношения, — а может быть, все пройдет так, как происходило тысячи лет.

— Нет, — возражает ди Амальтено, хотя я отлично понимаю — говорит не он, а точно также, как со мной, нечто внутри его, — потому что здесь я.

— Но ты не знаешь, как Пробудить Алексиэля, — усмехается сидящий внутри меня и я словно наяву слышу звон клинка, — и я тебе в этом не помощник.

— Ерунда, — отмахивается тот, кто сидит в ди Амальтено, — это детская загадка. Как и в ангельской жизни Алексиэля тянет к родным, чаще к братьям или сестрам. Так было на протяжении всего Изгнания. Вот и сейчас он возжелал свою очаровательную сестричку Изабеллу. Убить ее — и в тихом мальчике по имени Паоло Капри проснется Алексиэль. И тогда, берегитесь смертные… О, нам пора, сюда идет кое-кто не слишком приятный для нас.

И наваждение разом оборвалось, словно я вынырнул из тумана, полного каких-то навязчивых голосов, шумевших в голове. Ди Амальтено самым обычным голосом попрощался со мной и ушел, не дожидаясь ответной любезности с моей стороны. К нам шел высокий человек в светской одежде, покрытой бело-алым коротким плащом инквизитора, на поясе его висел шестопер, а в руке он держал берет с дознавательским пером. Вот это да, еще один новый преподаватель, на сей раз с богословской кафедры, в прошлом практикующий охотник на ведьм, Сантьяго Чиллини. Неужто тоже по мою душу? Нет прошел мимо, неслышной тенью кары Господней двинулся следом за ди Амальтено. И на том спасибо. Ох не нравится мне все это. А главное, никак не могу припомнить о чем же я только что говорил с учителем энеанского.

Поломав голову над этим и другими, не менее трудными для понимания вопросами, я бросил сие совершенно неблагодарное занятие и вместо «Чернильницы» направился в общежитие. Последние встречи совершенно отбили всякое желание к развлечениям.

Тренировка с Рафаэллой прошла удачно. Моя ученица делала успехи и мне было впору позавидовать, мне уроки Данте давались потом и частенько кровью, Рафаэлла же все схватывала на лету. А может быть, я такой хороший учитель? Согласен, не самая лучшая шутка. На последовавших лекциях и семинару по торговому праву я даже сумел отличиться, наверное, потому что хорошо выспался и пребывал в отличном настроении, а также отказался от чинзано, протянутого Козимо, который по своей обычной привычке не собирался прекращать веселье до самой сессии. Он обиделся, но меня это интересовало в самой меньшей степени, я бы даже сказал исчезающе малой.

Однако долго продолжаться такая благодать не могла по всем законам всемирной подлости. По дороге к общежитию я буквально наткнулся на Паоло, несущегося куда-то с совершенно безумными глазами. Я едва успел перехватить его за плечо, инерция даже развернула парнишку на сорок пять градусов и он едва не вырвался из моих пальцев.

— Ты куда? — спросил я.

— Пусти, — вместо ответа крикнул Паоло, — да пусти же! У них Изабелла!!!

— У кого, у них? — в том же тоне рявкнул я.

Но Паоло окончательно вырвался и бросился бежать, но к ногам моим спланировал небольшой листок, который он сжимал в кулаке. Я поднял его и проглядел. На дурной, пористой бумаге было нацарапано примерно следующее: «Твоя сестра у нас. Приходи к старым складам на улице Веревочников». Крайне интересно, почерк вроде бы дурной, но написано без ошибок и клякс, кто-то явно пытался изобразить безграмотность, но получилось это у него — или них — достаточно неумело.

Выругавшись сквозь зубы, я бросился следом за Паоло, хотя чувствовал, что прямо сейчас влезаю в какую-то совершенно глупую и, главное, опасную авантюру, ценой ошибки в которой вполне может стать моя драгоценная — потому как единственная — жизнь. Но не мог же я бросить своего друга, ведь кроме меня ему никто не поможет.

До брошенных складов на Веревочной улице я добрался примерно за полчаса, думая, что сумею опередить Паоло, ведь я не ломился через город, подобно быку перед иберийской корридой, а пробирался мало кому известными переулками, существенно сокращавшими путь. Но не тут то было! К моменту моего появления Паоло уже валялся на полу склада избитый до полусмерти, а над ним стояли трое незнакомых мне парней, одетых не слишком богатые дворяне. Еще один из этих парней распластался на остатках ящиков из-под веревок, некогда хранившихся на этом складе, и признаков жизни не подавал. Еще к одной из колонн, поддерживавших потолок, была привязана Изабелла, привязана мастерски, но не грубо, рот закрывала белая повязка и никаких кляпов. Удивительная деликатность со стороны людей сейчас нещадно избивавших ее брата.

На осмотр помещения у меня ушло не больше пары секунд. Дальше я начал действовать. Я шагнул вперед, нарочито громко ударив туфлей об пол, чтобы привлечь всеобщее внимание. Парни, действительно, повернулись ко мне, Паоло же остался лежать без движения, а Изабеллу смотрела только на него, по щекам ее катились крупные слезы.

— Господа, — обратился ко всем присутствующим, — и дама, — кивок в сторону даже не заметившей этого Изабеллы, — я приветствую вас. — Еще один легкий кивок.

— Что вам нужно, — как-то странно, совершенно без каких-либо интонаций в голосе произнес один из парней.

— Сущий пустяк, — как можно вежливее улыбаюсь я, мысленно оценивая будущих противников, — как пройти в библиотеку?

И тут парень заговоривший со мной совершенно тем же ничего не выражающим голосом принялся объяснять мне как легче всего добраться до нашей же университетской библиотеки. Я на мгновения замер, ошеломленный, а затем сорвался с места, выхватывая из-за голенища длинный кинжал. Обнажать шпагу я пока не видел необходимости.

Пальцы парня, объяснявшего мне дорогу, сомкнувшиеся на моем запястье, показались мне даже не железными, а каменными. И что самое жуткое, держа меня буквально подвешенным за руку, он продолжал говорить, как мне добраться до библиотеки, глядя при этом не на меня, а туда, где я стоял до того, как броситься на него. Остальные так и остались стоять, уподобившись статуям, но хотя бы Паоло избивать перестали.

Я рванулся всем телом вверх, захлестывая правой ногой плечо парня, одним из самых сложный приемов саважа, и одновременно нанося левой удар по ребрам. Но и остальное тело противника не уступало по твердости пальцам. С тем же результатом я мог бы молотить или пытаться ломать камень. А он все продолжал говорить. Я висел на его не дрогнувшей руке, отчаявшись бить по ребрам, и решил испробовать на крепость лицо моего противника.

Каблук врезался прямо в нос парня, от чего лицо его смялось будто было вылеплено из сырой глины, глаза утонули в образовавшейся массе. Вот это проняло моего противника. Он замолчал по понятным причинам, отпустил мою руку и… начал меняться. Другого слова не подберешь. И словно по команде его приятели также принялись меняться. Их тела сотрясали какие-то корчи, они то раздувались, то вновь принимали более-менее нормальные форму и размеры, конечности хлестали будто лишились костей, лица стерлись полностью, остались только какое-то гротескные маски, так словно были нацарапаны палкой по все той же сырой глине.

За всеми этими метаморфозами я наблюдал, раскрыв рот, лежа на полу склада. От удивления я не мог и пальцем шевельнуть, не то, что подняться на ноги. Когда же я, наконец, обрел вновь контроль над телом, это произошло примерно за минуту до того, как незнакомые парни закончили превращение в чудовищ. Я понял, что так до конца не оправившаяся от ранения правая рука отказала окончательно (надеюсь, все же временно), однако в остальном тело более-менее повиновалось, чем я и воспользовался. Оттолкнувшись корпусом от пола, я ударил ближайшего монстра в грудь. И вновь, как по камню! Мог бы и сразу понять. Отбив пятки, я обрушился обратно, а сверху на меня уже обрушивалась квадратная нога чудовища.

Лишь в последний момент я успел перекатиться и заметил, как «колонна»-конечность моего врага раздробила в щепу пол в считанных дюймах от моего бока. Еще раз перекатившись, я подскочил на ноги и тут же получил по лицу такой же каменной, как и у первого, ногой. Кажется, треснула челюсть. Проклятье! Я полетел к стене, больно прикладываясь локтями и коленями, и врезался в нее спиной. Теперь трещали ребра!

Баал и три тысячи демонов!

Камзол и рубашка разорвались на груди, обнажив старый шрам, о котором вчера упоминал странноватый учитель энеанского. Не знаю, что на меня нашло, но я, словно кто-то водил моей рукой, полоснул ногтем точно по алеющему шраму. Сначала на пальцы брызнула кровь, а после неожиданно они сомкнулись на рукояти длинной шпаги с закрытой гардой, возникшей в моей ладони. Не спрашивайте, как? Не знаю!

А дальше тело действовало как бы само по себе. Клинок таинственной шпаги рассек ближайшего ко мне голема (именно так звали то чудовище, в которое превратились парни) надвое. Он осыпался на пол грудой глины и камня. Остальные двое не захотели разделять его судьбу. Один отошел к Паоло, подняв его за волосы, второй же отступил к его сестре и сжал свои каменные пальцы у нее на горле.

Это увидел Паоло. И тогда началось самое интересное! Я, повинуясь наитию, кинул шпагу Паоло и когда его пальцы удивительно ловко сомкнулись на ее рукояти…

… Всей своей отточенной поверхностью, закаленной в ледяной воде и теплой крови людей, эльфов и кое-кого, чьих имен не запомнили летописи, я ощущал жажду битвы. И пускай в ней мне не придется напиться свежей крови врагов, но и это сойдет. Големы никогда не были моими любимыми противниками, но я слишком долго не ощущал свиста ветра и упругого сопротивления рассекаемой плоти. Так что любая драка была мне в радость. Даже такая недолгая, как эта…

Я лежал на полу заброшенного склада, глотая ртом казавшийся сейчас каким-то шершавым воздух. С неожиданной ясностью в голове полыхали образы и слова. Я до последнего слова вспомнил безмолвный разговор с ди Амальтено, понял кто он такой и кто такой Паоло, вернее, кто прячется за этими людьми, и… Да, и за мной. Обрели реальность смутные сны, не дававшие мне покоя с самого детства. Так вот в чем дело. Впору с ума сходить, Господь свидетель!

— Что ты разлегся? — донесся до моего ушедшего в далекие эмпиреи знакомый до боли голос. — Поднимайся!

Я кое-как разлепил отяжелевшие веки и увидел то, что (вернее кого) и ожидал здесь увидеть. Отца в сопровождении нескольких стражей в морионах и при алебардах. Ну да, мы же с Паоло подняли такой шум, что все окрестные жители со всех ног помчались в стражу — сообщать о случившемся смертоубийстве. Конечно, что же еще могло поднять такой грохот. Каково же было удивление прибывшего на указанное место патруля, когда вместо ожидавшейся горы трупов они увидели несколько кучек камня и меня, мало чем отличавшегося от трупа. Присутствия Паоло (вернее, того, кто был им) я не ощущал, намертво сплавившись с легендарным Айнланзером — Мечом Драконов; я теперь всегда знал есть ли рядом мой последний хозяин — ангел-бунтарь Алексиэль.

— Вставай же! — Ну почему в голосе отца нет ни ярости, ни презрения, я же так старался все эти годы! — Объясни, что здесь произошло?

— Ничего, — как можно грубее бросил я в ответ. — Ничего противозаконного, как видишь!

Я с трудом поднялся, покачиваясь и держась за стену, но не принял помощи ни от отца, ни от его подчиненных стражей.

— Что тогда это был за шум? — продолжал настаивать он.

— Никакого шума не слышал, — отмахнулся я, — и, вообще, ничего не знаю, ясно? Претензии ко мне есть?

Отец укоризненно посмотрел мне в глаза, но ничего не сказал, лишь дал отмашку своим людям, стоявшим здесь и дежурившим на улице, и ушел. Стражи недовольно покосились на меня, конечно, отец ведь был у них на хорошем счету и сейчас и тогда, раньше, когда убивали наших родственников. Он в то время уехал на какое-то разбойное нападение едва ли не в пригород. Если бы этого не произошло, Гаррамон никогда не решился напасть на нас. Связываться со стражей — дураков нет. Убийство офицера стражи — это уже преступление против империи и карается куда жестче, нежели обычная вендетта. Быть может, в этом случае и Галиаццо Маро не участвовал бы в том бою… Но гадать на кофейной гуще — занятие неблагодарное и глупое.

Кое-как запахнув растрепанную одежду, я заковылял к меду. Хотя как не странно, с каждым шагом я чувствовал себя все лучше и к тому времени, как добрался до университета, полностью пришел в норму, для полного счастья мне оставалось лишь переодеться. Что я и поспешил сделать, как только добрался до своей комнаты в общежитии.

Покинув общежитие, я направился домой к Паоло, вполне здраво рассудив, что именно туда он отправится первым делом — вернуть сестру. Со времени поступления в университет Паоло жил отдельно от матери и сестры, его отец погиб несколько лет назад, он был офицером лейб-гренадир, отправленных в Виисту для подавления восстания некоего Вильгельма Телля. Еще я знал, что отношения с матерью у Паоло были весьма натянутыми и теперь понимал в чем причина. На полдороги к дому Паоло я встретил его, несшегося мне навстречу едва ли не быстрее, чем когда спешил на помощь сестре.

Он врезался в меня и совершенно неожиданно прижался к моей груди и разрыдался. Я неловко приобнял юношу за плечи, не думая, что могут подумать о нас люди на улице.

— Что стряслось, Паоло? — спросил я его.

— Я… ее… совсем… — Он заикался и ничего понять было нельзя. А потом он вдруг поднял на меня глаза и четко произнес: — Пойдем в «Чернильницу», я хочу напиться. — И добавил так тихо, что, наверное, думал, этого не услышу даже я: — Впервые в жизни.

Что ж, напиться удалось нам обоим, хотя по понятным причинам, Паоло из «игры» вышел первым и мне пришлось тащить его на себе до комнаты в общежитии. После этого я кое-как поплелся до своей комнаты и плюхнулся спать, не раздеваясь.

На тренировку к Рафаэлле я едва не опоздал, но сумел провести ее, несмотря на жесточайшее похмелье. Слуга у нее, тот самый, что открывал дверь и, похоже, был одним из самых старых слуг в доме, сразу понял, что мучит меня и в перерыве, когда мы с Рафаэллой решили отдохнуть, и принес мне стакан вина с какими-то травами, которое помогло мне справиться с головной болью. За это я был ему бесконечно признателен. В тот раз мы профехтовали до самого вечера — толковых лекций не было и я решил посвятить этот день обучению. И, в общем-то, ничуть не пожалел. Мне все большее и большее удовольствие доставляло само общество Рафаэллы, и тут была не только гордость учителя за схватывающую все на лету ученицу, а куда больше.

В университете меня перехватил Сантьяго. Он бесшумно подошел ко мне, аккуратно взяв за локоть. Хоть я почувствовал его присутствие новыми чувствами, обострившимися после полного слияния с Айнланзером, но не бежать же от него, в самом деле. Хотя и разговаривать не хотелось совершенно, особенно с баалоборцем, чья проницательность давным давно вошла в пословицы и поговорки. Впрочем, последние старались произносить тайно, шепотом и только в компании трижды проверенных людей.

— Вы, молодой человек, — мягко произнес Сантьяго, — как я знаю участвовали в некоторых событиях, имевших место не далее, как вчера. — Баал бы побрал велеречивость наших клириков! — Так вот, настоятельно советую вам забыть все, что вы видели. Поверьте, это для вашего же блага. Да прибудет с вами Господь, юноша.

Благословив меня, Сантьяго отпустил мой локоть и удалился куда-то по своим делам. Я лично был ему благодарен за это.

— Он не понимает, кто ты такой, — ворвался в голову безмолвный голос, принадлежавший ди Амальтено, точнее не совсем ему, но мне было удобнее думать так, — не самых лучших шпионов стал посылать Пресвятой престол. Забыли смертные о магии и чудесах. Скоро и Господь с Баалом станут для них такой же обыденностью, как сортир. И за это мы дрались в Геенне с демонами?

Встряхнувшись, я освободился от наваждения и зашагал дальше, к «Чернильнице».