Король-провидец

Глава 13 Жакоба

Как только команда установила длинный плавучий дом на двух якорях, солнце скрылось за темными облаками и холодный дождь разбил спокойное зеркало озерных вод.

Я возлежал на шелковых подушках и меховых покрывалах в открытом павильоне на верхней палубе плавучего дома. На мне не было ничего, кроме длинного килта, завязанного свободным узлом на талии, но я не чувствовал холода: все стены павильона были обтянуты удивительной волшебной тканью — тонкой материей, прозрачной как стекло и не пропускавшей зимние морозы, а сбоку располагался небольшой очаг, где весело потрескивали дрова из благовонных пород дерева.

Время подходило к полудню. На озере не было других плавучих домов, так как самым популярным сезоном для этих судов является Период Жары, а не середина зимы. Команда в количестве двадцати пяти матросов удалилась в свои помещения на нижних палубах, удостоверившись в том, что якоря установлены надежно и мы обеспечены всем необходимым. Если бы мы пожелали чего-то еще, я мог позвонить в маленький колокольчик, лежавший на туалетном столике.

Рядом со мной стоял оловянный кубок с темным подогретым вином, сдобренным специями. Я отпил глоток, продолжая глядеть на озеро. Холод и мучения долгого исхода из Сайаны мало-помалу забывались, и тепло разливалось по моим жилам.

— Это то, что я носила в твоем сне? — спросила Жакоба.

Она была одета в длинную сорочку с высоким воротником, баюкавшим ее улыбавшееся лицо, словно ласковая рука. Но ее одеяние едва ли можно было назвать скромным, поскольку оно было скроено из просвечивающего темного материала, не скрывавшего ничего — от темных сосков ее грудей до треугольника волос на лобке.

— Не совсем, — ответил я. — В этом ты выглядишь девственницей.

— Тогда долой его, — Жакоба передернула плечами, и сорочка легкой пеной упала к ее ногам.

Грациозная как танцовщица, она пробежала пальцами своей стройной ноги по внутренней стороне моего бедра.

— Что я делала в твоем сне?

— Э-э-э... задушила меня.

— А до того?

— Честно говоря, я плохо помню, — пробормотал я.

— В моем сне, — ее голос стал хриплым, дыхание участилось, — в моем сне я делала вот что.

Она опустилась на колени, развязала пояс моего килта и распахнула его. Ее язык ласкающим движением прошелся по всей длине моего члена, а потом она взяла его в рот.

— То, что ты делаешь... сходится с моими воспоминаниями, — выдохнул я. Ее язык ласкал меня еще некоторое время.

— А потом я сделала вот что, — медленно, как в моем сне, Жакоба оседлала меня, и я вошел в нее. Ее руки ласкали мою грудь, длинные черные волосы касались моего лица, и мы поднимались и падали, подхваченные единым порывом. Ее вздохи и стоны смешивались с моим хриплым дыханием. Потом она вскрикнула — один, два, три раза — и мы упали набок, сжимая друг друга в объятиях и умирая малой смертью.

Но так было не всегда...

Мы прошли лишь несколько миль от выхода из ущелья, когда на нашу колонну наткнулся конный патруль 10-го Гусарского полка. Их командир хотел, чтобы мы оставались на месте, пока они вернутся за помощью, но мы были одержимы одним желанием: уйти как можно дальше от кошмара Сулемского ущелья и Спорных Земель. Поэтому мы продолжали идти вперед. Позже я узнал, что легат, командовавший патрулем, погнал своих людей к ближайшей гелиографической башне, и в тот же день весть о трагедии распространилась по всей Нумантии.

В тот вечер, когда мы остановились возле маленькой деревни, крестьяне высыпали из своих домов, чтобы прийти к нам на помощь. Они делали что могли: приносили горячую еду, дрова и теплые одеяла. Всю ночь прибывали повозки из Ренана и других городов Юрея. На следующее утро, когда мы тронулись в путь, никто из нас не шел пешком. Я был особенно рад снова оседлать Лукана, поскольку моя нога онемела и мучительно ныла.

Но мужчины и женщины продолжали умирать от ран, холода и истощения — еще тридцать человек вернулись к Колесу, прежде чем мы достигли Ренана.

Малая часть моего существа хотела свернуться в клубок и уснуть навеки, но я не мог себе этого позволить. Под моим командованием оставались уланы и нумантийцы, за которых я нес ответственность. Воинская дисциплина помогала мне держаться.

Нас встретила делегация старейшин города. Нам сообщили, что мы будем удостоены величайших почестей, и жители Юрея будут рады снабдить нас всем необходимым — жильем, продуктами, медицинской помощью — пока мы не восстановим силы.

Мы молча слушали, не вполне понимая, о чем идет речь.

Сам я по возвращении ожидал встречи с офицером военной полиции и отрядом стражников, которые арестуют меня и закуют в кандалы. Я считал, что моя миссия завершилась полным провалом. Мы вышли из Ренана, имея в распоряжении около трехсот солдат, включая роту КЛП. В живых осталось лишь шестеро пехотинцев, и то лишь потому, что их раны были слишком тяжелыми и они не смогли выбраться из повозок перед последним боем. Из ста пятидесяти улан, которых я с такой гордостью вывел из Мехула, осталось шестьдесят пять, и большинство из них были больны или изранены. Из остальных выжило около половины слуг Тенедоса и лишь третья часть нумантийцев, которых мы пытались спасти. Единственной утешительной вестью было то, что в пути погиб лишь один из хиллменов Йонга. Для меня же подобный результат выглядел сокрушительной катастрофой.

Однако когда мы въехали в ворота Ренана, нас встречали как героев. Этот день был объявлен праздником; все флагштоки были украшены яркими знаменами, а толпы, собравшиеся на улицах, встречали нас приветственными криками.

Я решительно отказывался участвовать в подобном фарсе. Полагаю, Тенедос угадал мою мысль, так как он выпустил приказ, запрещающий солдатам разговаривать с кем-либо, будь то официальные лица, горожане или писцы из листков новостей.

Нас разместили в огромном дворце на берегу озера, и каждый получил собственную комнату.

Прибыли роскошные фургоны на пружинных рессорах, специально для возвращения моих уланов в Мехул, но они отказались, заявив, что уезжали в конном строю и вернутся обратно в седле.

Мне хотелось вернуться вместе с ними и погрузиться в рутину гарнизонного распорядка, но приказ Тенедоса был недвусмысленным: мне предписывалось оставаться в его распоряжении до получения иных указаний.

Молодой легат, приехавший из Мехула за остатками моего эскадрона, вручил мне запечатанный пакет. Легат показался мне совсем мальчишкой, хотя он был, пожалуй, даже старше меня. Остатки моей юности были выжжены каленым железом Кейта.

И хотя впереди меня ждало много других сюрпризов, ни один не мог сравниться с тем, что находилось в пакете. Там лежал один-единственный листок пергамента с лаконичным посланием:

"Легату Дамастесу а'Симабу:

Мужество и героизм, проявленные вами при командовании эскадроном Пантеры, соответствуют лучшим традициям 17-го Уланского полка".

Письмо было подписано домициусом Херсталлом.

Штатскому это может показаться пустым звуком, но для солдата, служившего в таком прославленном полку, как 17-й Уланский, во всем мире не могло найтись высшей похвалы. Я не верил своим глазам.

Я показал депешу Тенедосу, и он кивнул, заметив при этом:

— Это лишь начало, Дамастес.

Я не имел представления, о чем он говорит.

Я попрощался с эскадронным проводником Биканером и остальными; не знаю, как мне удалось удержаться от слез. Я говорил им какие-то слова, бессвязные и ничего не объяснявшие, не в силах выразить, как много они значат для меня и как я всегда буду чтить их. Мне показалось, что Биканер судорожно сглотнул, когда я отсалютовал им, а Карьян, похоже, простудился — он то и дело шмыгал носом, когда последние уланы эскадрона Пантеры медленно выезжали из ворот Ренана.

Я вернулся в предоставленные мне апартаменты, еще более просторные и роскошные, чем мои жилые комнаты в Сайане. Однако это не имело значения: я был бы так же счастлив или несчастен в однокомнатной лачуге.

На полу за дверью стояли два небольших чемодана, а на кровати сидела Жакоба.

Я заставил себя вежливо улыбнуться и спросил, могу ли я чем-нибудь помочь ей. Она глубоко заглянула мне в глаза и покачала головой, словно не обнаружив того, что ожидала.

— В прошлом мы говорили о том, как я могла бы отплатить тебе за спасение моей жизни, и о том, что могло бы случиться... если мы выживем, — наконец сказала она.

Я вспомнил, но ничего не сказал. В тот момент я ощутил необъяснимое раздражение. Мне хотелось лишь одного — чтобы меня оставили в покое, но, похоже, моему желанию так и не суждено было исполниться.

— Это идея Тенедоса?

В ее глазах вспыхнул гнев, и она уже открыла рот для резкого ответа, но затем сдержалась.

— Лейш Тенедос платит мне жалование за то, что я готовлю ему десерт, не более того, — она встала. — Ты хочешь, чтобы я ушла?

Я чуть не сказал «да», но во мне еще оставалась крупица здравого смысла, и я покачал головой. Она положила руку мне на плечо. После небольшой паузы я накрыл ее руку своей.

Мне почти не хотелось есть, но я заставил себя сходить в одно из помещений, отведенное под столовую, и проглотить тарелку супа. Потом я погулял в саду, не чувствуя мороза из-за другого, гораздо более сильного холода, сковавшего меня изнутри. Когда стемнело, я вернулся к себе.

Жакоба уже лежала на огромной постели, сдвинувшись к одному краю и свернувшись клубком. Я разделся так тихо, как только мог, и скользнул под одеяло рядом с ней, отвернувшись в другую сторону. Во мне не было ни страсти, ни похоти — вообще никаких чувств.

Ее рука прикоснулась к моей забинтованной ноге, затем она легла на спину и погладила ее — не чувственным, но дружеским, утешающим движением. Но лед, сковавший мою душу, был слишком прочным. Вскоре она вздохнула и отодвинулась. Через некоторое время ее дыхание стало ровным и глубоким, а потом заснул и я.

На следующий день Тенедос вызвал меня.

— Помнишь, как я сказал, что поздравления от твоего домициуса были только началом? — он протянул пачку депеш. — Это специальные распоряжения, полученные по гелиографу. Нас с тобой, моих помощников, а также некоторых воинов, сопровождавших нас в походе из Сайаны, волею Совета Десяти вызывают в Никею для полного отчета о «трагических событиях и злонамеренных действиях, предпринятых варварами Спорных Земель».

Мы должны ожидать прибытия пакетбота «Таулер», который будет отправлен через несколько дней, — продолжал он, сверившись с текстом депеши. — А тем временем нам предписывается отдыхать и в полной мере наслаждаться удобствами, предоставляемыми нам градоправителями Ренана по указанию свыше.

Затем мы отправляемся в Никею, где будем ожидать аудиенции у Совета Десяти, — он поднял голову и взглянул на меня. — Там-то все и начнется, друг мой. Они полагали, будто посылают меня в изгнание, а возможно, и обрекают на смерть, но Сайонджи рассудила иначе. Теперь они будут вынуждены выслушать меня и понять, что настало время перемен.

Говорю тебе, Дамастес — никто из погибших вместе с нами не умер напрасно, если это приблизит великое возрождение, о котором я мечтаю!

Тенедос встал и принялся возбужденно расхаживать взад-вперед.

— Да, я чувствую это! Это начало!

Я произнес какие-то вежливые слова, однако не ощущал внутреннего подъема. Но если Лейш Тенедос, Провидец Тенедос хочет, чтобы я сопровождал его в Никею... что ж, это место не хуже любого другого. Почему бы и нет? Может быть, вдали от гор лед в моей душе все-таки растает?

Это случилось гораздо раньше.

В тот вечер мы с Жакобой гуляли в саду. Было холодно, и мы оба надели теплые плащи. Молчаливо шагая бок о бок, мы вскоре вошли под сень огромного дерева. Хотя наступил Период Бурь, огромные разноцветные листья все еще льнули к ветвям. В нескольких ярдах от нас стояла скульптура — одна из множества украшавших окрестные сады. Сначала я не обратил на нее внимания.

Жакоба ловко вспрыгнула на толстую ветку, изгибавшуюся в трех футах над землей, и уселась там, так что ее глаза находились на одном уровне с моими.

Вечер был прохладным и ясным. Я смотрел на горы, на жуткие ледяные пики, отмечавшие границу Спорных Земель.

Внезапно они озарились призрачным светом, мерцающим как северное сияние, и вслед за этим кто-то обратился ко мне громоподобным голосом. Может быть, то был голос богини, а может быть, он принадлежал маленькой девочке.

"Мир есть смерть , — сказал он. — В мире нет ничего, кроме страданий и отчаянных попыток избежать возвращения к Колесу, или столь же безрассудного стремления к нему.

Если ты изберешь этот взгляд на мир, то такова будет и твоя жизнь , — продолжал голос. — Но неужели ты думаешь, будто капитан Меллет и его люди хотели умереть? Неужели они не желали жизни, тепла, любви и женских объятий?

Теперь Сайонджи забрала их, и девочку Эллори тоже. Может быть, она завладела и тобой?"

— Нет, — взволнованно ответил я, не отдавая себе отчета в том, что говорю вслух.

— Что? — удивленно спросила Жакоба.

— Извини, — сказал я, отвернувшись от гор и смерти, которую они олицетворяли. Внезапно я осознал, что Жакоба совсем рядом со мной. Ее губы слегка приоткрылись, дыхание было теплым и нежным.

Казалось уместным поцеловать ее, что я и сделал. Ее руки на мгновение замерли у меня на плечах, затем скользнули под мой плащ и потянули к себе. Я поцеловал ее снова — очень долгим поцелуем.

— Я вернулся, — прошептал я.

Каким-то образом она поняла, или сделала вид, что поняла.

— Это очень хорошо.

Я распахнул плащ, чтобы он накрывал нас обоих, и мы обнимали друг друга: я стоя, а она сидя на ветке. Долгое время мы не двигались. Я снова поцеловал ее, и она обвила меня ногами, заключив в другое объятие.

Оно было теплым и призывным. Я почувствовал, как дух взыграл во мне.

Жакоба неожиданно хихикнула.

— Что тут смешного? — спросил я.

— Эта статуя.

Я взглянул на статую в сгущавшихся сумерках и порадовался тому, что уже почти стемнело. Стыдливость не принадлежит к числу моих добродетелей, однако я все-таки вырос в благопристойной семье. Скульптура изображала Сатира, занимавшегося любовью с Нимфой. Он поднимал ее над землей, поддерживая за ягодицы, а она обвивала ногами его поясницу. На обеих лицах застыло выражение козлиной похоти.

— Что в ней смешного?

— Просто я сразу же поняла, что скульптором был мужчина.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался я. — Конечно, сцена очень откровенная и детали переданы достоверно, но...

— Ах, мой очаровательный юный кавалерист, тут-то ты ошибаешься. Совсем не достоверно.

— Почему же?

— Мужчины не такие сильные, — пояснила Жакоба. — Если кто-нибудь, даже сатир, попытается заняться любовью подобным образом, он обязательно упадет и потащит женщину за собой.

— Ага, — пробормотал я. — Не кажется ли тебе, что лучше говорить о том, что знаешь сама, чем вдаваться в беспочвенные рассуждения?

— Докажи, что я ошибаюсь, — предложила она. — Но только если рана на твоей ноге уже зажила.

— Кое-что у меня поправилось, но только не нога, — прошептал я. Мои руки скользнули под ее плащ и приподняли ее тунику. Ее маленькие груди с твердыми, острыми сосками легли мне в ладони. Я сжал их, ища губами ее губ, и впился поцелуем в шелковистую коже ее шеи. Она часто задышала мне в ухо.

Жакоба носила нечто вроде пояса с чулками. Ее пальцы расстегнули застежки и стащили его вниз, а затем принялись возиться с пуговицей моих штанов.

Я провел обеими руками по ее бокам, потом по животу. Она тихо застонала от удовольствия. Я подсунул руки под ее бедра и снял ее с ветки. Ее рука направляла мой член. Одним резким движением я глубоко вошел в нее; она вздрогнула и подавила крик, зарывшись лицом в меховой воротник моего плаща, а в следующее мгновение я излился в нее.

Казалось, мы могли стоять так целую вечность.

— Ты схитрил, — прошептала она. — Ты опирался о ветку.

Так оно и было. Я прижимал ее к стволу дерева, когда наши тела слились в одно целое.

— Ты все еще не доказал свою правоту, — лукаво заметила она.

Не отпуская Жакобу, я отнес ее в сторону и медленно опустился на колени. Она легла на свой плащ, а мой послужил одеялом. Я ощутил, как силы возвращаются ко мне, и начал двигаться в ней. Ее ноги обвили мою спину, она помогала мне резкими толчками бедер, вращая тазом.

Когда мы вернулись во дворец, было уже очень поздно. К моему огромному облегчению, нам никто не встретился, ибо наш вид говорил сам за себя — повсюду налипли мокрые листья, одежда покрыта пятнами в самых очевидных местах.

Я вернулся из темного царства смерти и льда.

На следующее утро я зашел к Тенедосу, собираясь извиниться за то, что не выказал надлежащего энтузиазма по поводу нашего вызова в Никею.

— А вот и тот самый человек, за которым я собирался послать, — сердечно произнес он, прежде чем я успел открыть рот. — Скажи, мой бедный Дамастес, ты чувствуешь себя больным?

— Вовсе нет, сэр.

— Полно, меня не проведешь. Твоя болезнь действительно ужасна, и один из ее признаков заключается в том, что больной не осознает своего состояния.

Заметив озорную улыбку на его лице, я помедлил с ответом. Я начинал привыкать к его странной манере общения.

— Значит, я болен, сэр. Что дальше?

— Садись, я объясню. Как ты думаешь, что произойдет после нашего прибытия в Никею?

Я ненадолго задумался.

— Извините, сэр, если мой ответ покажется вам глупым, но я полагаю, что Совет Десяти хочет выслушать наши показания по поводу недавних событий.

— Разумеется. Об этом они говорят в своих посланиях. А что дальше?

— Судя по тому, что я слышал от вас, сэр, они хотят покорить Спорные Земли, а потому воспользуются вашими словами как предлогом для решительных действий. Думаю, они мобилизуют армию, и как только Период Росы позволит вести военную кампанию, вторгнутся в Кейт.

Что же касается нас с вами... думаю, я вернусь служить в свой полк, а вы будете заниматься тем, чем пожелаете.

— Давай ненадолго забудем о нас и вернемся к предыдущему вопросу. До сегодняшнего утра я согласился бы с тобой относительно намерений Совета Десяти, но недавно я завтракал с домициусом 20-го полка Тяжелой Кавалерии.

20-й полк, 17-й Уланский и 10-й Гусарский были тремя элитными подразделениями, обеспечивавшими сохранение мира на границе с Кейтом.

— Я полагал, что его немедленно известят о подобной акции, — продолжал Тенедос. — Или я все еще не разбираюсь в армейских порядках?

— Нет, сэр, вы правы. Разумеется, Совет Десяти направил бы ему конфиденциальное сообщение, так как его полк должен быть одним из первых, выдвинутых на острие атаки. Если бы я планировал военную кампанию, я бы использовал уланов для прорыва через Сулемское ущелье и направил 20-й полк удерживать его, чтобы войска с равнин могли войти в Кейт с наименьшими потерями.

— Так вот, он ничего не слышал. Я деликатно намекнул ему на такую возможность, и он был весьма удивлен тем, что его не поставили в известность... особенно учитывая наше недавнее возвращение.

Во мне всколыхнулся гнев.

— Вы хотите сказать, что Совет Десяти не собирается ничего предпринимать?

— Боюсь, именно это и может случиться. Разумеется, они выразят свое крайнее возмущение, а затем пошлют угрожающую дипломатическую ноту, которой ахим Фергана подотрет себе задницу, и жизнь будет продолжаться.

— Сукин сын! — вырвалось у меня.

— Да. Я часто думал о наших правителях в сходных выражениях.

— А как же Товиети? Как же Тхак?

— Если игнорировать противника, то его как бы не существует. Они правили Нумантией в течение многих поколений, руководствуясь этой политикой. Почему сейчас что-то должно измениться?

Тенедос все еще улыбался, но выражение его лица было совершенно серьезным. Я с трудом взял себя в руки. Что ж, очень хорошо. Что бы ни случилось, я останусь солдатом и продолжу службу. Политика — не мое дело.

— А какое отношение это имеет к моей болезни?

— Вернувшись сюда после завтрака с домициусом, я обдумал положение. Сейчас мне нужно время, чтобы отослать кое-какие сообщения на Север.

— Как вы сделали в тот раз, когда мы вернули кукол?

— Совершенно верно. Возможно, если я достаточно громко протрублю в рожок, то будет уже невозможно заглушить этот сигнал, когда мы явимся в Никею. Поэтому ровно час назад я послал в адрес Совета Десяти сообщение о твоей болезни. Я передал, что мы задержимся на неделю, и извинился за отсрочку. Разумеется, у меня и в мыслях не было уехать одному, поскольку ты обладаешь познаниями в важных военных вопросах, находящихся далеко за пределами моего понимания. Поэтому отплытие «Таулера» будет отложено на несколько дней.

Гнев постепенно стих, и я улыбнулся.

— Насколько сильно мне предстоит заболеть, пока вы будете разыгрывать свою партию?

— Боюсь, ты будешь прикован к постели.

Он протянул мне конверт.

— Однажды в Сайане ты упомянул о том, что тебе хотелось бы провести отпуск на борту одного из юрейских плавучих домов. К сожалению, сейчас не весна и не лето, но это вполне осуществимо.

— Могу я попросить вас об одной услуге, сэр?

— В этом нет необходимости, — ответил Тенедос. — Я уже отдал соответствующие распоряжения. Пожалуй, одну неделю я смогу обойтись без сладкого.

Он взглянул на свой живот, к которому начинала возвращаться прежняя округлость.

— Вчера вечером кто-то заметил, что я набираю вес. Я предпочел бы облик изможденного героя, но, видимо, ничего не поделаешь.

Я хочу, чтобы твое исчезновение осуществилось в течение ближайшего часа. У заднего входа будет ждать карета, которая отвезет тебя и Жакобу в «госпиталь».

Я отсалютовал и торопливо вышел из комнаты.

Жакоба уже была в курсе дела и упаковывала свои пожитки. Я заметил, что она открыла только один чемодан, и спросил, что находится в другом.

— Мои кухонные принадлежности, — ответила она.

— Эти два чемодана — все, что у тебя есть?

— Все, что я желаю иметь в настоящий момент. Когда придет время для других вещей, то думаю, я узнаю об этом. Но сейчас я предпочитаю путешествовать налегке.

Неделя, проведенная на борту плавучего дома, промелькнула как одно мгновение. Увы, мы не воспользовались многими услугами, предоставленными нам по милости Тенедоса. Роскошные обеды слишком часто съедались остывшими, лишь после того, как мы размыкали объятия. Поскольку Жакоба питала к алкоголю не больше пристрастия, чем я сам, дорогие вина так и остались нераспробованными. Мы почти не обращали внимания на зимнее великолепие озера, хотя команда каждый день перевозила нас с места на место.

В основном мы занимались любовью. Иногда это было тщательно спланированное, долгое крещендо в одной из роскошных спален, но чаще дело заканчивалось внезапным порывом страсти.

Однажды, после того как мы разбросали коврики и опрокинули маленький стол, Жакоба, прижавшись щекой к моей груди, сонно пробормотала, что теперь владельцу дома придется долго чистить и проветривать его, потому что теперь каждая комната пропахла мускусом и семенем.

— А может быть, он оставит все как есть, и подыщет среди клиентов какого-нибудь богатого старого козла с молоденькой женой, которая нуждается в возбуждающих средствах.

Я сказал, что рад предоставить такую безвозмездную услугу, но ее колено упирается мне в бок, и не может ли она немного подвинуться?

— Могу, — ответила Жакоба. — Скажи мне, как. Не проверить ли нам, смогут ли мои пятки удобно устроиться у тебя на загривке?

Я решил, что это будет замечательный эксперимент, и мир в очередной раз уплыл куда-то вдаль.

— Похоже, мне нужен отпуск от нашего отпуска, — пробормотал я, когда мы вышли из кареты и направились ко дворцу.

— Слабак, — поддразнила Жакоба. — Я бы с удовольствием вернулась обратно, но сначала надо научить этих тупых юрейских кулинаров отличать сабайон от заварного соуса.

Шеф-повар Тенедоса не пережил путешествия из Сайаны, поэтому Жакоба временно исполняла его обязанности.

Полномочный посол Тенедос обнаружил меня в спальне, где я легкомысленно прилег вздремнуть. Я узнал, что «Таулер» еще не появился, хотя его прибытие ожидалось в самое ближайшее время.

— Мое чародейское чувство утверждает, что ты чудесным образом исцелился, — сказал Тенедос. — Прими мои поздравления.

— Кажется, вы находитесь в хорошем расположении духа, — заметил я.

— Совершенно верно, мой дорогой Дамастес, совершенно верно. Я получил ответы на свои маленькие послания. Из них явствует, что, выслушав наш отчет, Совет Десяти может отказаться от своих вечных колебаний... хотя, по-моему, трусы всегда останутся трусами.

— А что, если ваши опасения подтвердятся? — спросил я. — Мне ненавистна мысль о том, что мои солдаты и все остальные погибли зря.

— Даже не думай об этом, Дамастес. Если сражения не будет здесь и сейчас, то оно начнется в другой день, в другом месте. Историю нельзя повернуть вспять, хотя Совет Десяти так и не усвоил эту истину.

Мое время приближается, и поэтому я хотел поговорить с тобой. Я размышлял о том, как нам обставить свое появление в Никее, и решил, что лучше всего будет сделать его поразительным и экзотичным.

Для этой цели я отыскал нашего хиллмена Йонга, который уже завоевал репутацию самого похотливого сатира в публичных домах этого города. Думаю, шлюхи были только рады увидеть его спину.

Он пришел в восторг от возможности сопровождать нас в этом путешествии, особенно когда я сообщил ему, что подчиняться он будет непосредственно тебе. Он полон решимости перенять твой стиль военного руководства, в чем я желаю ему только удачи.

Тенедос перешел на серьезный тон.

— С нами отправятся также четыре инвалида-пехотинца из роты капитана Меллета. Возможно, когда Совет Десяти увидит этих несчастных людей, потерявших руку, ногу или глаз, они призадумаются, прежде чем замять дело, отделавшись пустыми угрозами.

Тенедос глубоко вздохнул, с видимым усилием сохраняя официальный тон.

— Кроме того, я написал твоему домициусу, и он согласился дать увольнительную некоторым уланам из эскадрона Пантеры, с тем, чтобы они присоединились к нам. Я готов рассмотреть твои предложения, но помни: нам нужны колоритные люди, способные вселить дух границы в сердца разжиревших горожан. Неплохой оборот речи, не правда ли?

Я задумался.

— Карьян... тот улан, который был вашим телохранителем в ущелье. Я также был бы очень рад увидеть эскадронного проводника Биканера, но сомневаюсь, сможет ли домициус отпустить его. Сейчас он укомплектовывает эскадрон Пантеры новыми рекрутами.

Потом лучник Курти, хотя я беру его скорее за его таланты, чем за внешность. И если позволите взять еще одного, то пожалуй, подойдет Свальбард — помните того здоровенного детину?

Возможно, если нам не удастся заставить Совет Десяти прислушаться к доводам рассудка, будет неплохо вооружить Свальбарда дубиной и позволить ему представить свою разновидность логического убеждения.

— Осторожнее, легат, — предостерег Тенедос. — Вы проводите слишком много времени в моем обществе, и в ваших речах появился оттенок измены.

Я усмехнулся.

— Еще один вопрос, сэр. А кого вы, э-э-э... берете с собой для колорита, который вам представляется столь необходимым?

— Ты меня удивляешь, — отозвался Тенедос. — Во-первых, чародей, достойный своих заклинаний, не нуждается в мелких подмастерьях. А во-вторых... Дамастес, за кого ты себя принимаешь?

На следующий день «Таулер» ошвартовался в порту Юрея. Он был украшен флажками от носа до кормы, а на фордеке играл военный оркестр.

Офицеры и команда были одеты в парадные мундиры, и сам корабль сиял, словно его только что спустили со стапеля.

Всего из Юрея отправлялось около семидесяти человек — менее четверти обычного количества пассажиров. «Таулер» находился в нашем полном распоряжении; нам снова и снова напоминали, что любое наше желание будет немедленно выполнено и ничто не может показаться чрезмерным для героев Спорных Земель. Когда я попытался самостоятельно провести Лукана и Кролика на борт, мне показалось, что конюх умрет от стыда. Я протянул ему деньги, и он был шокирован еще сильнее.

Два стюарда отвели меня в мою каюту на верхней палубе пакетбота, с большими иллюминаторами, выходившими на нос судна. Там было три отделения: спальня, гостиная и огромная ванная, а также четверо слуг, чьей единственной обязанностью было доставлять мне удовольствие. Я подумал о том, сколько стоят такие чертоги в обычных обстоятельствах, и покачал головой. Скорее всего, мне пришлось бы заложить целую провинцию, чтобы позволить себе столь роскошную прогулку.

Провидец Тенедос расположился в покоях по другую сторону коридора. Входная дверь оставалась открытой, и я заметил троих молодых девушек, отдыхавших внутри. Первая была одной из тех, кто делил с ним постель в Сайане, две другие — ренанскими аристократками. Я был представлен одной из них, дочери градоначальника. Город действительно поделился с нами всем, что имел.

Что касается меня... у меня оставалась Жакоба, и я не желал большего.

Она дважды подпрыгнула на огромной постели, пробуя пружины дивана.

— Интересно, что бы сказала моя матушка, если бы сейчас увидела меня? — поинтересовалась она.

— Может быть, «бесстыдная девчонка»?

— Вряд ли, поскольку ее содержал пожилой окружной советник, и она говорила мне, что так до конца и не уверена, кем был мой отец. Но, во всяком случае, не тот старый развратник, с которым она жила.

Скорее всего, она бы гордилась мной, — задумчиво продолжала Жакоба. — И посоветовала бы мне не тратить даром ни единой секунды драгоценного времени.

Она расстегнула свои сандалии, стряхнула их на пол и раскинулась на постели, согнув одно колено и откинув его в сторону, так что платье задралось над ее обнаженными коричневыми бедрами.

— Иди сюда, Дамастес, — промурлыкала она. — Я всегда слушалась советов своей матушки.

Иногда мы заказывали обед в каюту, иногда спускались в столовую, чтобы Жакоба могла оценить мастерство своих соперников и, как она выражалась, «украсть любые идеи, которые стоит красть». Я немного прихрамывал, хотя благодаря магии Тенедоса моя нога почти полностью зажила.

Провидец также оставался в своей каюте бо льшую часть путешествия, а когда он все-таки появлялся, три женщины буквально увивались вокруг него, и я не переставал изумляться. Они вели себя как фазаньи курочки, завидевшие петушка в начале брачного сезона.

Однажды поздним вечером я встретился с Тенедосом наедине. Он стоял, прислонившись к поручню ограждения на верхней палубе и глядя на пенные буруны за кормой. Я заметил, что он изрядно пьян, хотя его речь оставалась на удивление четкой.

Мы говорили о том и о сем, а затем он внезапно спросил:

— Ты готов вернуться?

— Куда?

— В Кейт. Но не в чине легата и не во главе одного эскадрона кавалерии.

Я с любопытством посмотрел на него. Какая-то часть моего существа больше никогда не хотела видеть эту страну — ни ее унылых холмов, ни бесплодных пустынь, ни продажных обитателей-убийц. Однако я понимал, что именно туда повелевает меня возвратиться мой воинский долг, и скорее всего, я закончу свою карьеру в Спорных Землях.

— Конечно, сэр.

Тенедос кивнул, словно ожидал такого ответа, и ушел, даже не пожелав мне доброй ночи.

Я смотрел ему вслед. Внезапно мне на ум пришли вопросы, которые я не смог бы задать ему, когда он протрезвеет... но шанс был упущен.

Откуда он может знать, какой чин я получу, не говоря уже о том, какими силами мне доверят командовать?

Я задумался тогда, и с тех пор неоднократно задавал себе вопрос: позволяет ли искусство провидца хотя бы мимолетно заглядывать в будущее? Или Тенедос вещал, исходя лишь из своего невероятного честолюбия?

— Кажется, я больше не могу, — прошептала Жакоба.

— Я уже точно не могу. Куда делась подушка?

— Она прямо за... нет. Она слетела на пол вместе с одеялом.

Я еще раз поцеловал ее влажное, мягкое естество, а затем лег рядом с ней. Она положила голову мне на плечо, и я сонно погладил ее по спине.

— Что будет, когда мы приплывем в Никею? — спросил я через некоторое время.

Жакоба отодвинулась в сторону и перекатилась на живот.

— Ты хочешь сказать, что будет с нами?

— Да.

Она глубоко вздохнула.

— Пойми меня правильно, Дамастес. Это «мы» перестанет существовать, как только мы попадем в город.

Внезапно я полностью проснулся, чувствуя, что мир рушится вокруг меня... хотя если откровенно, я уже не раз задавал себе вопрос, чем закончится наш роман. Практически не имея денег, я не мог содержать ее в настоящей квартире во время пребывания в Никее. Когда я вернусь в 17-й Уланский, там не найдется места для нее, и я сомневался, что ей захочется покинуть столицу ради маленького гарнизонного городка. Даже если бы я хотел жениться, — а в то время у меня не было ни малейшего желания связывать себя брачными узами, — легатам это запрещалось за некоторыми, очень редкими исключениями. И я едва ли мог ожидать, что она согласится обрести последнее пристанище в «Гнилом Ряду» как уставшая от вечной нищеты офицерская любовница.

— Могу я спросить, почему?

— У меня нет других мужчин, — ответила она. — Не было с тех пор, как я поступила на работу к Тенедосу. И дело не в том, что ты мне... не нравишься. Может быть, я даже люблю тебя, хотя не вполне представляю, что означает это слово.

— Тогда в чем проблема?

— В Провидце Тенедосе, — сказала она. — Позволь мне рассказать тебе кое-что о себе. Я не очень склонна к приключениям.

— Ну разумеется, — протянул я. — Поэтому ты устроилась на тихую, спокойную работу кондитером к волшебнику, которого послали в Спорные Земли.

— То был тяжелый период моей жизни. Кое-кто... один человек, который очень много значил для меня, оказался совсем не тем, за кого я его принимала. Я почти три года готовила в проклятой таверне, работая на кабана, который никогда не учил меня своим секретам и помыкал мною, словно рабыней. Я услышала о вакансии у Тенедоса и обратилась к нему. Тогда это казалось мне очень романтичным — отправиться в далекую страну, жить в особняке и готовить изысканные лакомства для вельмож и дипломатов. А вместо этого... — она сокрушенно рассмеялась. — Нет, этого приключения мне хватит до конца моих дней.

Разреши мне поведать тебе мою мечту, Дамастес. Я хочу когда-нибудь открыть собственный ресторан. Не слишком большой и не в центре города. Где-нибудь в пригородах, неподалеку от богатых поместий. У меня будут посетители, которые станут платить хорошие деньги за лучшее качество, но их вкусы будут недостаточно утонченными, чтобы придраться, например, к хрустящей корочке на свежих меренгах.

Теперь о мужчине. Мне нужен уравновешенный человек, преданный, достаточно горячий в постели. Славный парень, который не бросит меня через год и не будет возражать, если я слегка растолстею.

Дети — может быть, трое или четверо.

Чудесная, спокойная жизнь, где величайшей драмой будут не вовремя поданные устрицы или испорченная дыня, или капризы маленького Фредерика.

Ты хочешь такой жизни, Дамастес?

Я промолчал.

— Разумеется, нет, — продолжала она. — Я могу чувствовать величие. Лейш Тенедос будет великим человеком, гораздо более великим, чем теперь. Осуществит ли он все свои мечты, мне неведомо. Я даже не знаю, есть ли предел тому, чего он хочет достигнуть.

А ты... Я вижу тебя высоким, величественным, с сединой на висках. Генерал кавалерии, уважаемый в стране человек. Возможно, граф с огромными поместьями и красавицей-женой, ожидающей его в одном из семейных особняков.

В один прекрасный день ты отправишься на прогулку со своей челядью и остановишься перекусить в скромной гостинице. Интересно, сумеем ли мы узнать друг друга?

— Ты говоришь очень грустные вещи, — тихо сказал я.

— Почему? Мы такие, какими Умар создал нас. Мы стремимся осуществить то, что вложил в нас Ирису, и мы сражаемся как можем против Сайонджи, когда она уничтожает нас. Но потом, в конце, мы приветствуем ее смертоносные объятия, возвращаемся к Колесу, и она дарует нам возрождение. Как можно печалиться об этом?

Мне понадобилось время, чтобы подобрать нужные слова.

— Это грустно, потому что мне хотелось бы думать о нас как о чем-то большем, чем о маленьких, беспомощных существах, попавших в жернова судьбы.

— Но мы вовсе не беспомощны, — возразила она. — И поэтому ты станешь генералом, а я — хозяйкой ресторана.

Но достаточно об этом. У нас есть еще неделя, прежде чем мы доплывем до Никеи, — она зевнула. — Окажи мне услугу. Возьми немного масла с той полочки и вотри мне в спину. У меня ужасно сухая кожа.

Я налил в подставленную лодочкой ладонь немного масла, пахнувшего цветками апельсина, и медленно, нежно начал втирать его, начиная от лопаток и постепенно опускаясь ниже и ниже.

— У тебя очень вольное представление о том, где находится моя спина, — сказала Жакоба через некоторое время. Ее дыхание внезапно прервалось. — Это уж точно не спина!

— Ты хочешь, чтобы я остановился?

— Нет. О, нет. Вставь в меня еще один палец. Нет. Там, сзади. Да. Глубже. О, боги! О, Джаен!

Она застонала. Я смазал маслом свой член, встал на колени, вынул подушку из-под головы Жакобы, скатал в цилиндр и подсунул под ее таз. Она раздвинула бедра. Я провел головкой члена сверху вниз один... два... три раза, затем вставил член между ягодицами и прикоснулся к упругой розочке.

— Ты хочешь меня там? — шепнул я.

— Да, — простонала она. — Да, там. Во мне. Скорее, Дамастес, скорее!

Я толкнул, поначалу встретив сопротивление, но потом запирающая мышца расслабилась и снова плотно сжалась, когда я скользнул внутрь. Мне больше не было дела до Никеи, генералов и всего остального — мы воспаряли все выше и выше, поднимаясь в небеса.

Все суда, когда-либо построенные в Никее, вышли нам навстречу, когда «Таулер» величественно подплывал к украшенному флагами причалу. Люди кричали, дули в свистки и рожки, били в барабаны. На берегу стояло несколько оркестров, и каждый играл отдельную мелодию, хотя когда мы приблизились, они достигли согласия и грянули нумантийский гимн. К несчастью, они начали вразнобой, поэтому весела какофония продолжалась.

Никейцы столпились за канатными заграждениями в дальнем конце причала, едва сдерживаемые кавалеристами в ярких мундирах. Это были Золотые Шлемы Никеи, парадная гвардия, появлявшаяся в полном блеске лишь по великим праздникам.

Двойные трапы со стуком опустились на берег, и толпа издала приветственный рев. Мне показалось, что цепь солдат сейчас прорвется под напором людей, и подумал о том, не суждено ли нам оказаться затоптанными насмерть в миг нашего торжества.

Жакоба стояла рядом со мной. Она вынесла свои чемоданы на палубу.

— Ну что ж... — я откашлялся, не в силах найти правильные слова.

Жакоба притянула меня к себе, быстро поцеловала и освободилась от моих рук. Взяв чемоданы, она быстро сбежала по трапу на пристань. Еще один раз она оглянулась, а затем исчезла в толпе.

Частица моей души ушла вместе с ней.