Король-провидец

Глава 19 Крушение

Сначала демон бросился на Кутулу. Маленький стражник попытался уклониться, но не успел, и щупальце обвило его за лодыжку. Однако он не завопил, не заметался в панике, а вытащил свой нож, полоснул по щупальцу и упал, освободившись от захвата.

Скрипящий рев раздался снова, и пасть чудища устремилась ко мне. Я метнул свой ножи, что было совершенно бесполезным поступком: лезвие отскочило от дубленой шкуры существа, не причинив ему никакого вреда. Щупальца выхлестнулись наружу, и я прокатился по мостовой под ними, ни на миг не замедляя движения и одновременно отыскивая в кармане крошечную бутылочку. Я вырвал пробку зубами, плюнул внутрь и швырнул бутылочку в демона.

Последовала вспышка света, едва не ослепившая меня. Затем раздался яростный вой: пленник Тенедоса в одно мгновение увеличился до своих истинных размеров.

Демон ревел, монстр завывал, и я едва слышал встревоженные крики проснувшихся людей в окрестных домах. Голова демона метнулась вперед в попытке проглотить анимункуласа, но страж Тхака взревел от боли, когда его челюсти сомкнулись на острых шипах. Чудовищная черепаха взмахнула хвостом, и шипастый шар на его конце с чавкающим звуком врезался в бок демона. По-прежнему находясь в челюстях гигантского червя, монстр изогнул шею и, рыча как стая львов над тушей антилопы, вгрызся в тело своего противника. Два ночных кошмара, ослепленные яростью, катались и терзали друг друга, забыв на время о ничтожных букашках, называвших себя людьми.

— Вода! — крикнул я. Кутулу, шатаясь, поднялся на ноги, и мы побежали обратно в переулок. Мы вылетели на причал как раз в тот момент, когда крышка люка начала открываться. Не оглядываясь, я сгруппировался и прыгнул в темноту. Я легко вошел в воду, пробкой вылетел на поверхность и поплыл прочь от причала. Сзади послышался крик о помощи:

— Я... я не умею плавать!

Кутулу! Я увидел его руки, беспорядочно молотившие по темной воде, и поплыл туда, подхватив стражника в тот момент, когда он начал тонуть. Кутулу вцепился в меня и потащил за собой. Мне пришлось ударить его ребром ладони по лбу и временно оглушить; потом я нырнул и всплыл, поддерживая его снизу.

Одной рукой я взял маленького стражника за подбородок, не обращая внимания на его слабое сопротивление, и изо всех сил поплыл к противоположному берегу, работая другой рукой.

Я позволил течению нести нас к морю. Тело Кутулу совершенно обмякло, и я уже начал беспокоиться, не захлебнулся ли он.

Увидев впереди какое-то темное пятно, я поплыл туда и вскоре приблизился к стволу дерева, выкорчеванного где-то далеко в предгорьях Юга и теперь завершающего свое путешествие к океану. Я наполовину вытащил Кутулу из воды, положив его на бревно, а затем сам вылез наружу.

Стражник начал кашлять, и я похлопал его по спине. Он дважды выплюнул воду, потом принялся судорожно хватать ртом воздух. Через некоторое время его дыхание выровнялось.

— Спасибо, — выдавил он. — Теперь ты действительно мой друг, Дамастес.

— К черту, — отмахнулся я. — Ты сделал бы для меня то же самое, если бы был хорошим пловцом.

— Да, — серьезно ответил он после короткого раздумья. — Да, ты прав. Я бы сделал это. — Он огляделся. — Что будем делать теперь?

— Поскольку я не собираюсь отправляться в кругосветное плавание на этом утлом челне, мы поплывем к берегу, как только я соображу, куда плыть.

Через несколько секунд я увидел очертания длинного причала. Течение поднесло нас ближе; когда расстояние до него сократилось до нескольких ярдов, я обхватил Кутулу, и мы покинули наше временное пристанище.

С причала в воду спускался шаткий деревянный трап, по которому мы поднялись наверх. Мы находились в самой неспокойной части Никеи — в том квартале города, где стражники обычно несли службу группами, — поэтому, как только Кутулу отдышался, мы сразу же направились к ближайшей заставе, где он распорядился выделить нам эскорт для сопровождения до безопасного места. Стражники с любопытством поглядывали на нашу мокрую одежду и пытались задавать вопросы, но Кутулу ничего не ответил. Видимо, благодаря богам, мой фальшивый фурункул отвалился во время плавания, а вонь, нанесенная из распылителя, была смыта проточной водой, поэтому я выглядел не так подозрительно, как раньше.

Я не имею представления, что случилось с демоном Тхака и анимункуласом Тенедоса, и не испытываю любопытства по этому поводу. На следующий день никаких сообщений о монстрах в городе не поступало. Надеюсь, они утащили друг друга в какую-нибудь мрачную преисподнюю, откуда нет возврата.

Войдя в апартаменты Тенедоса, мы обнаружили, что его там нет, хотя до рассвета оставалось менее двух часов.

— Может быть, он отправился на встречу с Розенной? — предположил я, но сразу сообразил, что это глупо: Тенедос обещал ждать нас, а он всегда держал свое слово. Мы решили сделать то же самое.

Чтобы скрасить ожидание, мы вымылись в ванной Тенедоса, а я к тому же переоделся, выбрав один из гражданских костюмов, которые специально держал для себя в его гардеробе. Кутулу вытерся полотенцем и принялся натягивать свою мокрую одежду.

— Если бы Провидец был здесь, ему бы не составило труда наложить заклятье на твою одежду и в считанные секунды сделать ее сухой, как песок в пустыне, — я подошел к одному из шкафов Тенедоса, порылся там и нашел темные штаны и рубашку, которые, по моему мнению, могли устроить стражника. — Одень это.

— Но... — судя по выражению лица Кутулу, его ужасала сама мысль о том, что он может прикоснуться к одежде своего хозяина. Это был худший случай идолопоклонства, который мне приходилось видеть. Однако я не стал вступать с ним в научный диспут.

— Не будь идиотом, — резко сказал я. — Если бы Тенедос был здесь, то приказал бы тебе сделать то же самое. Возможно, тебе придется подыскать ремень и проделать в нем новую дырочку: наш драгоценный чародей в последнее время заметно увеличил объем талии.

Кутулу неохотно подчинился. В кухне у Тенедоса я нашел что-то похожее на чай и сделал нам горячее питье, хотя некоторое время меня мучала мысль, что я выбрал не ту банку и заварил зелье, которое превратит нас в лягушек или комаров.

За час до рассвета появился сердитый и встревоженный Тенедос.

— Примите мои извинения, — с порога сказал он. — Не прошло и часа после вашего ухода, как меня вызвали в Совет Десяти. Пожалуй, теперь его стоит называть Советом Девяти: Фаррел и его любовница вчера вечером были обнаружены мертвыми. Оба задушены желтыми шелковыми удавками.

— Вот дерьмо! — вырвалось у меня. Я не мог вспомнить ни одного случая, когда член Совета Десяти умирал бы не от естественных причин, не говоря уже о насильственной смерти.

— Конечно же, Совет Десяти немедленно пожелал выслушать все, что мне известно о секте душителей, поскольку в прошлом году, когда мы давали показания, они преспокойно пропускали наши слова мимо ушей. Кстати, Никейский Совет тоже присутствовал при встрече: эти почтенные мужи вносили еще бо льшую сумятицу своим бессвязным лепетом.

Ну, а вы? Удалось ли вам разузнать что-нибудь интересное?

— Удалось, — ответил я. — Пусть говорит Кутулу, он более опытен в составлении точных докладов.

Кутулу четко и подробно описал все, чему мы были свидетелями, не добавив ничего от себя. Он не высказывал собственных суждений, но представил безупречный в своей точности обзор событий и даже сообщил Тенедосу ровным тоном, как если бы это произошло с каким-то другим человеком, как он запаниковал на воде, и собрался было развить эту тему, но Тенедос предостерегающе поднял руку.

— Достаточно, друг мой. В твоем рассказе встречается еще что-либо, имеющее отношение к монстрам или к Товиети?

— Нет, сэр.

Тенедос кивнул, и Кутулу послушно замолчал. Провидец встал и принялся расхаживать взад-вперед по комнате.

— Я вернусь в Совет Десяти и поставлю их в известность о случившемся, — наконец сказал он. — Но я не думаю, что это изменит положение.

— Что! ? — я не верил своим ушам.

— Позвольте мне повторить их слова, сказанные после того, как я закончил свой рассказ о Товиети. Они признали, что Товиети, возможно , представляют угрозу для Никеи, но наша доблестная городская стража вполне владеет ситуацией. Не исключено, что в будущем нам придется предоставить стражникам дополнительные подкрепления.

Настала очередь Кутулу удивляться.

— Могу я перебить вас, Провидец? Как они могут так думать? До сих пор мы не заключили в тюрьму ни одного Товиети. И о каких «дополнительных силах» они толкуют?

— О командах из отборных солдат для борьбы с этой угрозой, которая, по их представлениям, исходит от трущоб, где ютятся иностранные рабочие. Полицейские из городского управления будут сопровождать эти отряды, наделенные правом обыска каждого подозрительного дома или притона, указ о чем выйдет в самое ближайшее время. Таким образом, Товиети будут внесены в список запрещенных организаций.

Скопас предложил считать членство в секте душителей достаточным основанием для вынесения смертного приговора, но поскольку у Товиети нет ритуальных татуировок, особой одежды или других знаков членства, вопрос о доказательствах принадлежности к секте остался открытым. Так или иначе, предложенная мера даже не обсуждалась, как чересчур радикальная.

Это единственные конкретные подробности, которые я могу сообщить. Но, мой добрый Кутулу, вы можете быть уверены, что Совет Десяти придерживается высочайшего мнения о городской страже.

Кутулу пожевал губами и ничего не ответил.

— Здесь вы можете говорить все, что пожелаете, — заверил Тенедос. — Даже если это будет граничить с предательством.

— Но это же безумие! — выпалил маленький стражник. — Они не могут просто сидеть и ждать, что угроза исчезнет сама собой. Они будут заниматься пустой болтовней даже если войска Чардин Шера войдут в Никею, или если улицы покроются горами трупов с удавками на шее! Эти люди глупцы, — его буквально трясло от негодования. — Глупцы, и даже хуже!

— Именно об этом я и твержу в последние годы, — хладнокровно заметил Тенедос.

— А как же армия? — спросил я. — Мы не успели узнать подробности плана Товиети, но я предполагаю, что они усилят свою компанию массовых убийств. Неужели мы тоже будем сидеть сложа руки?

— Армии будет приказано находиться в состоянии боевой готовности, хотя Совет Десяти не считает необходимым вводить чрезвычайное положение. Все дискуссии по проблеме должны храниться в тайне от общественности, поэтому в листках новостей ничего не появится. Впрочем, это не относится к слухам.

Есть и другие мелочи, которые могут вас позабавить. К примеру, я получил назначение на специальный пост Тайного Советника при Совете Десяти, с правом использовать любые магические средства, имеющиеся в моем распоряжении. Мне приказано выяснить, не стоит ли за организацией душителей какое-либо темное чародейство.

— А за кого они принимают Тхака, черт побери? За облачко газа, выпущенное из канализации?

— Мне кажется, они не верят в существование Тхака, — ровным голосом ответил Тенедос.

— Каков был ваш ответ, сэр? — поинтересовался Кутулу. Я видел, как он сердится и каких усилий ему стоит сдерживать свой гнев.

— Подобно вам, я вышел из себя. Я повысил голос и заявил, что сейчас нам нужно не волшебство, а порядок. В ответ мне снова объяснили, что стражники могут справиться с ситуацией. В конце концов, законопослушность у никейцев в крови. Для паники нет причин, — Тенедос сокрушенно покачал головой. — Теперь вы понимаете, почему у меня нет уверенности в том, что сообщение о такой мелочи, как грандиозный заговор, финансируемый правителем враждебно настроенной провинции, будет означать для них больше, чем пьяная отрыжка после дружеской попойки.

— Что же нам делать? — спросил я.

Тенедос хотел было ответить что-то язвительное, но внезапно сделался серьезным.

— Во-первых, мы должны тщательно заботиться о собственной безопасности и приложить все силы к тому, чтобы не стать следующими жертвами Товиети. Если Тхак знает о нас, в чем я не сомневаюсь, то он поделится этим знанием с вождями Товиети. Это означает, что мы автоматически окажемся первыми в списке намеченных жертв.

Во-вторых, постарайтесь сделать так, чтобы близкие вам люди постоянно находились в безопасном месте. Я не знаю, какие места сейчас можно назвать безопасными, но полагаю, что лучше было бы уехать подальше от города, возможно, даже за пределы Дары.

— У меня нет близких, — сказал Кутулу. В его голосе не прозвучало и намека на сожаление.

Я ломал голову над тем, что я скажу Маран и как она сможет убедить своего мужа уехать из Никеи.

— И последнее: я советую вам держать свои вещи собранными, а оружие — наготове. Может произойти все что угодно.

Тенедос встал, подошел к буфету и вынул пробку из хрустального графина с бренди. Потом он посмотрел в окно, на светлеющее небо.

— Нет, — со вздохом произнес он. — Боюсь, с этой слабостью придется расстаться до лучших времен.

Он закрыл графин.

— Это все, джентльмены. — Мы встали. — Благодарю вас обоих. Вы показали себя не только достойными помощниками, но и благороднейшими нумантийцами.

Его слова значили для меня больше, чем медаль.

Когда я въехал в расположение полка, трубачи сыграли зарю. Я подозвал улана из своего эскадрона и передал ему поводья Лукана, распорядившись отвести моего коня в стойло и как следует позаботиться о нем.

Потом я бегом вернулся к себе на квартиру, торопливо переоделся в мундир и едва успел возглавить свой эскадрон на построении. После переклички, когда капитан Лардье раздал наряды на сегодняшний день, а домициус Лехар принял воинский салют и отпустил нас на завтрак, адъютант подозвал меня к себе.

Я подошел и отсалютовал ему. Он передал мне маленький конверт.

— Это было вручено вчера ночью дежурному офицеру, с просьбой передать вам лично. Поскольку вас не было в казарме, дежурный отдал письмо мне во время утренней смены.

Я снова отсалютовал, развернулся на каблуках и ушел.

В запечатанном конверте находился второй, меньшего размера, на котором значилось мое имя. Почерк принадлежал Маран. Я прочел короткую записку:

"Мой драгоценный!

Мне хотелось бы самой сказать тебе об этом — тогда я могла бы обнять тебя и, может быть, снова почувствовать тебя во мне. Если бы мы только могли встретиться! Но сегодня днем приехал мой муж. По его мнению, нам будет лучше на время уехать из Никеи, пока все не уляжется.

Завтра на рассвете мы уплываем на его яхте. Он сказал, что мы отправимся в круиз на Внешние Острова и посетим Палмерас, родину Провидца Тенедоса. Мы вернемся не раньше, чем через месяц, а может быть, и через два-три месяца.

Если бы ты знал, как мне горько, что ты не можешь обнять меня и осушить мои слезы! Но я постараюсь быть храброй и буду думать о тебе каждую минуту.

О, мой Дамастес, как же сильно я люблю тебя! Я хочу быть с тобой, даже в эти опасные времена. Да хранят тебя боги. Будь мужественным, не теряй надежды и думай обо мне так же, как я буду думать о тебе.

Я люблю тебя.

Маран".

Боюсь, Маран осталась бы недовольна: первым моим чувством было глубокое облегчение. Она временно покидала опасное место. Да, я буду мечтать о ней, буду думать о ней в те минуты, когда мой долг воина и гражданина не потребует от меня нераздельного внимания. Но в ближайшем будущем у меня вряд ли появится много свободного времени.

Я сменил парадный мундир на строевой и отправился на конюшню. Лукан давно нуждался в моей заботе, и мне было стыдно от того, что я уже несколько дней не брал в руки скребницу. Когда я вычистил коня и насыпал в кормушку овса, на плацу раздался гонг, означавший сигнал тревоги. Как и все остальные, я бросил все дела и побежал к себе за боевым снаряжением.

Согласно уставу, дежурный эскадрон должен построиться и быть готовым к выступлению через десять минут после сигнала тревоги, остальной полк — в течение часа. Я уложился в это время, как и Карьян, но мы были едва ли не единственными из жалкой горстки успевших на построение.

Я слышал крики и проклятия. Люди в замешательстве сновали туда-сюда, разыскивая свое снаряжение и доспехи, которые должны были находиться под рукой, но вместо этого оказывались отданными в починку, заложенными или просто потерянными. «Не знаю, сэр». «Кажется, одолжил своему приятелю». «Порвались ремешки, и седельщик так и не вернул его мне». «Я никогда не пользовался этой вещью, сэр». Боевое снаряжение, составляющее суть солдатского ремесла, было заброшено ради блестящих побрякушек.

Прошло не менее двух с половиной часов, прежде чем Золотые Шлемы полностью построились.

Возможно, если бы мы выехали вовремя, то катастрофы удалось бы избежать, но я в этом сомневаюсь.

Причиной тревоги был бунт, вспыхнувший в одном из беднейших районов города. Он начался, когда три лавки, расположенные на одной улице, одновременно вдвое повысили цены на муку. Как выяснилось, владельцы лавок образовали синдикат, чтобы избежать конкуренции. Возникли споры с некоторыми из возмущенных покупателей, которые переросли в обмен толчками и зуботычинами.

Кто-то пустил в ход нож, и на улицах появились первые трупы. В считанные мгновения в одного из торговцев полетели камни, и он тоже расстался с жизнью. Его лавка была разграблена, а толпа почуяла запах крови.

Некоторое время они митинговали, потом решили наказать владельцев двух других лавок. Первый пытался обороняться копьем и был убит на месте. Обе лавки подверглись полному разграблению.

Безумие распространилось на другие улицы и другие лавки, не имевшие ни малейшего отношения к инциденту. Половина квартала, охваченного погромами, превратилась в сумасшедший дом.

В этот момент кто-то из власть предержащих запаниковал и послал за армией.

Данное решение было неверным. Следовало направить в район отряды стражников, изолировать зачинщиков мятежа и арестовать их. В том случае, если бы это оказалось невозможным, сомкнутые ряды стражников должны были пройти по улицам и с помощью грубой силы рассеять толпу до такой степени, что она уже не представляла бы большой угрозы.

Вместо этого стражники отправились наводить порядок нарядами по два-три человека. Некоторые из них были атакованы, прочие бежали, и толпа получила контроль над ситуацией.

Армию следовало использовать лишь для того, чтобы изолировать квартал Чичерин, а городскую стражу — для наведения порядка. Вооруженные солдаты на улицах — явный признак того, что закон оказался бессилен и само государство боится своих граждан.

Но у кого-то из высших военачальников в штабе армии сдали нервы. Не знаю, было ли это решение умышленным, или нет. Позднее было объявлено, что ответственность за события несут Товиети, но это представляется мне весьма сомнительным. Если кто-то из душителей и участвовал в первоначальных беспорядках, он никак себя не проявил.

По разным причинам Золотые Шлемы тоже были не тем полком, который следовало бы вызвать для подавления мятежа. Их некомпетентность в солдатском ремесле можно не брать в расчет — об этом стало известно слишком поздно — но кавалерию вообще нельзя посылать на городские улицы против распаленной толпы. Во-первых, при этом может возникнуть паника и в результате погибнет больше людей, чем при самом буйном восстании. Во-вторых, лошадь очень легко изувечить, а всадника — вытащить из седла. Нужно было использовать пехоту или, по крайней мере, вызвать пехотные части в качестве подкрепления для нашей кавалерии, но этого не произошло.

На подавление беспорядков был брошен эскадрон С под командованием капитана Аберкорна. Они даже не потрудились взять необходимое оружие, а поехали с пиками наперевес и саблями в ножнах. Головную колонну вел легат Нексо.

Они выехали на площадь, заполненную беснующимися, орущими никейцами. Половина восставших была пьяна от вина, другая — от ненависти, не без основания обращенной против бездарных правителей города. Горожане хотели встретиться с кем-нибудь из членов Никейского Совета, который выслушает их жалобы и внемлет их мольбам. Они голодали, они нищенствовали, их дети одевались в тряпье — так не пора ли городу помочь им? Все эти претензии были вполне обоснованными.

С площади имелось только три выхода. Один из них был забаррикадирован толпой от стражников, второй представлял собой очень узкий переулок, а колонна легата Нексо блокировала последний.

Один из немногих уцелевших, молодой сержант, позднее рассказывал, что капитан Аберкорн пытался пробраться во главу колонны, когда легат Нексо внезапно решил взять командование на себя. Он объявил, что данное сборище является незаконным и запрещено Советом Десяти, а люди на площади должны немедленно разойтись, или Золотые Шлемы вынуждены будут прибегнуть к силе.

Почему капитан Аберкорн не возглавлял свой эскадрон, и почему легат, пусть даже он был следующим по старшинству офицером, присвоил себе властные полномочия — осталось неизвестным. Я думаю, что Нексо, высокомерный и глуповатый юноша из очень состоятельной семьи, был потрясен тем, что нищие скоты, грязная шваль осмеливаются выдвигать какие-то требования к своим хозяевам. Он полагал, что при появлении знаменитых Золотых Шлемов горожане должны пасть на колени или, по крайней мере, убраться прочь с дороги.

С этого все и началось. Первые ряды толпы начали откатываться назад под напором наступающей кавалерии, и возникла невообразимая давка. Но в задних рядах нашлись люди посмелее. В солдат полетели камни и отбросы.

Для легата Нексо этого было достаточно. Он приказал опустить пики и атаковать сомкнутым строем.

Это было последнее, что запомнил молодой сержант. Как только Нексо выкрикнул свой приказ, камень, выпущенный из пращи, угодил под его знаменитый «золотой шлем», раздробив ему череп и убив на месте.

В толпе раздались торжествующие выкрики. Хорошо обученные солдаты, несмотря на гибель своего офицера, выполнили бы его последний приказ. Но Золотые Шлемы не были настоящими солдатами. В их рядах возникло замешательство.

В этот роковой момент бунтовщики перешли в наступление. Камни полетели градом — как выпущенные из пращи, так и брошенные меткой рукой. На крышах и в окнах верхних этажей появились люди с булыжниками, кирпичами и другими тяжелыми предметами. Сраженные кавалеристы вылетали из седел, обезумевшие лошади поднимались на дыбы, брыкаясь от боли и ярости.

Вместо того чтобы разогнать толпу, Золотые Шлемы сами пустились в бегство. Они развернули своих лошадей и пустили их галопом, врезавшись в три другие колонны. Хаос распространялся все дальше, а толпа наступала.

Где-то посреди общей свалки капитана Аберкорна стащили с лошади и избили до полусмерти. Через год он выписался из госпиталя несчастным калекой, потерявшим память и не сохранившим воспоминаний о том, что случилось в тот день.

Среди мятежников были люди, знавшие свое дело, — возможно, обученные Товиети. Люди с ножами подкрадывались к лошадям и обрезали упряжь. Другие, пырнув бедных животных в брюхо, резали им глотки и приканчивали всадников, когда те падали на мостовую.

Сержант, рассказавший эту печальную историю, был сбит с лошади метко брошенной бутылкой. Осколком ему выбило глаз. Он проявил достаточно благоразумия: дополз до ближайшего дверного проема и улегся там, прикидываясь мертвецом, пока стычка не закончилась.

Эскадрон С наверняка был бы весь уничтожен, если бы кто-то не закричал, что подходят армейские подкрепления. Теперь уже в рядах мятежников поднялась паника. Толпа в одно мгновение превратилась в сотни обезумевших от страха горожан, каждый из которых стремился спасти лишь собственную шкуру. Ирония ситуации заключалась в том, что никаких подкреплений не было. Те, кто распорядился послать кавалерию против бунтовщиков, полагали, что одной колонны будет вполне достаточно, а наши командиры и не подумали о прикрытии. Когда вести о разразившейся катастрофе достигли расположения нашего полка, все было кончено, и мне, как и всем остальным, не оставалось ничего иного, кроме как скрежетать зубами в бессильной ярости.

Из ста девятнадцати человек, выехавших в то утро из казарм Золотых Шлемов, вернулось тридцать два. Сорок шесть были убиты или умирали. Сорок один выбыл из строя из-за ранений.

И это было только начало.

Трудно описать последовавшую за этим бурю возмущения и негодования. Солдаты и их командиры порывались отправиться в квартал Чичерин и убивать всех, кто попадется им на глаза. Потом пришел страх: люди решили, что весь город восстал против своей некогда любимой блестящей игрушки, Золотых Шлемов. Страх был почти парализующим. Лишь пятеро человек из полка находились в отлучке, что было большой редкостью. Среди легатов начались разговоры о переводе в другие, более отдаленные места, или о длительных отпусках со своими семьями.

Домициус Лехар и большинство других офицеров выглядели беспомощными, не имея представления о том, что делать дальше.

Еще до похорон погибших из эскадрона С я обратился к домициусу с просьбой о встрече наедине, и в вежливых выражениях (хотя меня распирало от гнева) напомнил ему, что участвовал в настоящих боевых действиях на границе. Кроме меня и Карьяна в полку не набралось бы и горстки людей, принимавших участие в настоящих сражениях. Я выразил уверенность в том, что трагедия — это не случайный эпизод, а лишь первое звено в цепи тщательно разработанного плана, и в дальнейшем нас могут ожидать более кровавые события.

Он с безнадежным видом оглядел свой кабинет, не находя утешения в статуэтках, именных табличках и призах, завоеванных Золотыми Шлемами на многочисленных парадах, и с неохотой признал мою правоту.

Мне предписывалось немедленно составить программу боевой подготовки для Золотых Шлемов. Домициус Лехар сразу же одобрит ее, и я смогу обучать солдат практическим приемам военного мастерства.

— Сэр, — сказал я. — Не можем ли мы сразу приступить к обучению? Разве все должно сначала быть изложено на бумаге, и только потом выполняться?

Но с таким же успехом я мог бы предложить нам всем отрастить крылья и стать Небесной Кавалерией. Осознав тщетность своих попыток, я отсалютовал и собрался уйти.

— Пожалуйста, поторопитесь, — по-отечески напутствовал меня командир полка. — Скоро нам понадобится ваш опыт. И еще одна вещь. Этот улан, о котором вы упоминали, — Курьян или Кирьян...

— Карьян, сэр.

— Поскольку у него есть боевой опыт, я хочу повысить его в звании. Сделайте его сержантом... нет. Я хочу, чтобы его слушались. Сделайте его эскадронным проводником.

Таковы были представления домициуса Лехара о неотложных мерах по укреплению нашей боеспособности.

Когда я сообщил Карьяну о том, какое счастье ему привалило, он отказался поверить в это. Я показал ему письменный приказ домициуса Лехара, и его лицо затуманилось от гнева.

— Я отказался от проклятых нашивок, когда вы предложили мне их в Сайане, сэр, и с тех пор не изменил своего мнения.

— На этот раз у тебя нет выбора, Карьян. Домициус сказал свое слово, и, клянусь копьем Исы, ты будешь носить эти поганые нашивки!

— Не буду!

Я начал выходить из себя: один из немногих компетентных людей, состоявших под моим началом, отказывался от повышения, в то время как окружавшие нас лизоблюды и болваны всеми правдами и неправдами добивались новых чинов, хотя мысль о настоящей ответственности вселяла в них ужас.

— Нет, будешь!

Карьян яростно уставился на меня. Я ответил ему таким же взглядом. Он первым отвел глаза.

— Слушаюсь. Я буду носить их, сэр. Но я даю вам слово, что в первый же день после того, как эта заварушка закончится, я отправлюсь в ближайшую таверну, напьюсь вдрызг и разнесу там все к чертовой матери. После этого меня уж точно разжалуют.

— Ни черта подобного! — взревел я. Ваза, стоявшая на прикроватном столике, упала и разбилась вдребезги. Карьян упрямо набычился.

— Позволь мне выразиться следующим образом. Ты будешь носить нашивки своего звания и выказывать надлежащее уважение к армии, в которой служишь. Ты будешь выполнять обязанности старшего уоррент-офицера, пока я не освобожу тебя от них. А когда все закончится, ты не напьешься и тем более не пойдешь крушить питейные заведения. Это ясно?

Могу выразиться яснее. Если ты не выполнишь мой приказ в точности, то я выведу тебя за казармы, и только один из нас вернется обратно. Я обещаю тебе две другие вещи: тем, кто вернется, буду я, а ты долго проваляешься в госпитале, прежде чем присоединишься к эскадрону, а в тот день, когда тебя выпустят, мы снова пойдем за казармы, и я снова выбью всю дурь из твоей тупой башки!

Карьян молча смотрел на меня. На его мрачном лице было написано что-то вроде невольного уважения.

— Думаю, вы сделаете то, что сказали. И, пожалуй, вы одержите верх.

— Сэр, — напомнил я.

— Сэр.

— А теперь иди пришивать нашивки и не мозоль мне глаза, эскадронный проводник Карьян. Мне нужно составить письменный план тренировочных занятий полка, черт бы его побрал!

Но в тот день я так и не принялся за писанину.

Час спустя в дверь моего кабинета постучался вестовой. Я разрешил ему войти, и он почтительно сообщил мне, что по рекомендации домициуса Лехара мне следует явиться с докладом в Военную Палату через два часа, при всех регалиях.

Я чуть было не спросил, в чем дело, но, разумеется, этот мальчик, новоиспеченный рекрут, не мог ничего знать. Я тоже был потрясен. Военной Палатой называлась штаб-квартира всей нумантийской армии.

— Передайте мою благодарность домициусу и скажите, что я, разумеется, прибуду в указанный срок, — официальным тоном произнес я.

Вестовой повернулся к выходу.

— Подождите. Домициус сказал вам, к кому я должен обратиться с докладом?

— О! Да, сэр. Извините, сэр. Я... я был слишком взволнован.

— Проклятье, парень! Единственный способ выжить на войне — точно повторять приказы своих командиров. Что еще сказал домициус?

Юноша нервно сглотнул и сообщил, что я должен обратиться непосредственно к генералу армии Урсо Протогенесу.

Настал мой черед прикусить язык. Что он мог хотеть от какого-то ничтожного капитана?

Я не мог себе этого представить, но у меня оставалось меньше двух часов на сборы и дорогу. Я крикнул эскадронному проводнику Карьяну, чтобы он втащил сюда свою ленивую задницу и помог мне.

Я был в полном замешательстве.

Через два часа, в парадном мундире с черной нарукавной повязкой, которую носили все Золотые Шлемы после трагедии в Чичерине, я вошел в приемную генерала Протогенеса.

Меня ожидал Провидец Тенедос, выдвинувший возможное объяснение причины моего вызова. Я думал, что в приемной будет полно ожидающих офицеров, но, кроме меня и Тенедоса, там никого не было, за исключением секретаря, который осведомился, не желаем ли мы чего-нибудь выпить, а затем вернулся к своей работе.

Наряд Тенедоса удивил меня. Я ожидал увидеть парадную мантию того фасона, который большинство Провидцев надевают во время официальных приемов. Вместо этого он облачился в светло-серые бриджи и тунику, сапоги до колен и темно-серый плащ с красным подбоем, лежавший на стуле рядом с ним.

— Я попросил пригласить тебя, — сказал Тенедос. — Видишь ли, я не хочу неумышленно оскорбить достопочтенного генерала, а человек, который хорошо разбирается в военных вопросах, сможет удержать меня от грубых ошибок.

Он говорил негромко, но так, чтобы адъютант мог услышать его. Я понял, что он лжет. Мое присутствие понадобилось Тенедосу по какой-то другой причине, и я ломал голову над этой загадкой.

Но у меня не осталось времени: точно в назначенное время секретарь встал и проводил нас в кабинет генерала Протогенеса.

Именно такие апартаменты должен был иметь старый солдат, командовавший огромными армиями, снискавший великую славу и почет среди подчиненных. Помещение было просторным, с массивными шкафами, заполненными рядами книг по военному делу. На стенах висели карты, мечи, реликвии различных сражений былых лет. Личный стол Протогенеса, стоявший сбоку у окна, был маленьким и пустым, лишь немногим отличаясь от походного офицерского столика, — было ясно, что этот кабинет занимает человек действия.

Комната освещалась дневным светом, лившимся из стеклянного купола, вмонтированного в потолок, под которым располагался длинный стол для совещаний. Во главе стола сидели два генерала: Протогенес и Решин Турбери. Похоже, нам действительно предстоял очень важный разговор. Турбери находился в чине командующего никейским военным округом, и это означало, что он был вторым по значению человеком в нашей армии.

Тенедос почтительно поклонился. Я отсалютовал; генералы ответили на мое приветствие и встали.

— Провидец Тенедос, — звучно пророкотал генерал Протогенес. — Я рад, что вы смогли найти время для встречи со мной.

Его взгляд уперся в меня.

— А это тот самый капитан, о котором в вашей записке говорится, что «мы извлечем несомненную пользу от встречи с ним»?

— Я рад познакомиться с вами обоими, — произнес генерал Турбери и опустился на свое место, смерив нас холодным, оценивающим взглядом.

Генерал Протогенес был не только старшим офицером нумантийской армии, но и наиболее любимым командиром. Он полной мерой платил за эту любовь, всегда находя время для рассмотрения жалоб любых просителей — от генерала до последнего рядового. В этой любви, и в глубокой привязанности к Никее, заключалась его грядущая трагедия.

Он был крупным человеком, лишь на дюйм ниже меня, но гораздо тяжелее. Его добродушное румяное лицо говорило о том, что он ценит хорошую жизнь и не видит причин отказывать другим в том же самом.

Он служил примером для всех солдат, будучи родом из Вахиджра, бедной пустынной провинции. Сын пастуха, без друзей и без денег, он упорно поднимался по служебной лестнице и однажды получил повышение прямо на поле боя — весьма редкое в те времена событие. Протогенес был не только хорошим, храбрым солдатом, но и счастливчиком. Из его многочисленных ранений ни одно не было тяжелым, хотя это само по себе еще не говорит об удачливости. Большинство героев остаются незамеченными, поскольку никто из высших чинов не может лично засвидетельствовать их доблесть. С Протогенесом вышло иначе. Он не искал славы, но она сама пришла к нему вместе с признанием.

Он служил во всех провинциях Нумантии, участвовал в приграничных стычках и локальных войнах, в Спорных Землях, в сражениях с пиратами на Внешних Островах и в усмирении варваров в горных джунглях Востока.

Его подъем по служебной лестнице ускорился после того, как он познакомился с Решином Турбери, став командиром одного из полков, расквартированных на границе Спорных Земель. Протогенес первым был готов признать, что не обладает тактическим складом ума: при появлении врага он приказывал играть сигнал к атаке и без промедления идти в бой, а там пусть Фортуна благоприятствует храбрым.

Турбери же был более осмотрительным и просчитывал ситуацию, никогда не атакуя вражескую позицию в лоб и не неся тяжелых потерь, если он мог обойти противника с фланга, ошеломить его неожиданным маневром и сохранить жизнь своих людей. Ему было под пятьдесят — почти на двадцать лет меньше, чем Протогенесу. Взгляд этого худого, лысеющего генерала с резкими чертами лица обладал способностью проникать в душу человека и выпытывать все его секреты.

Эти двое составили великолепную команду и стали близкими друзьями. Когда Протогенес был переведен в штаб армии, Турбери получил чин домициуса и собственный полк, стоявший на границе между Дарой и Каллио. Он снискал славу, не только поддерживая мир между двумя провинциями, но и проводя успешные рейды против горных бандитов. Офицеров восхищала одна его известная особенность: он всегда мог правильно определить, когда «бандиты» были обычными разбойниками, а когда — замаскированными каллианскими солдатами, проверявшими на прочность ту самую армию, частью которой они официально считались.

Когда Протогенес был назначен командующим, то, вполне естественно, вызвал к себе Турбери и предложил ему остаться в Никее.

— Я пригласил вас сюда из-за этих проклятых беспорядков в городе, — обратился Протогенес к Провидцу. — Боюсь, я не присутствовал на слушаниях Совета Десяти, когда вы рассказывали о Товиети. Примите мои искренние извинения. Не сможете ли вы вкратце пересказать то, о чем говорили перед Советом? А капитан поделится своими соображениями, если вы вдруг что-нибудь пропустите.

— С удовольствием, — ответил Тенедос и начал свой рассказ.

Через несколько минут я заметил, что оба генерала не слишком внимательно прислушиваются к словам Провидца, как будто они уже знали все, что он мог им сообщить. Но если это так, то почему мы здесь? Я решил очень тщательно следить за своими словами.

В интервью для листков новостей Тенедос мог возвеличивать наши подвиги, но сейчас он сжато и четко обобщил реальные факты о том, что произошло в Сайане, и события в никейских доках недельной давности. Я отметил, что он не назвал Кутулу по имени, но упомянул о нем как о старшем офицере городской стражи. Закончив, он поинтересовался, не хочу ли я что-либо добавить. Я ответил, что считаю его доклад исчерпывающим и замолчал, ожидая, когда выяснится реальная причина нашего присутствия здесь.

Ждать пришлось недолго. Через несколько секунд заговорил генерал Турбери.

— То, что мы собираемся обсуждать, является государственной тайной и не подлежит разглашению. Если это условие для вас неприемлемо, Провидец Тенедос и капитан а'Симабу, то наш разговор можно считать оконченным. Откровенно говоря, единственной причиной, побудившей нас устроить эту встречу, было исключительно высокое мнение некоторых старших офицеров о той работе, которую Провидец проделал в Академии. Они весьма лестно отзывались о вашей целеустремленности, выдержке и тактичности.

Я вопросительно взглянул на Тенедоса. Он кивнул, и я опустился на свое место.

— Думаю, я могу говорить за капитана а'Симабу так же, как и за себя, — сказал он. — Мы можем поклясться вам именем любого бога, которого вы назовете, что все сказанное здесь не будет оглашено до тех пор, пока мы не получим на то вашего разрешения.

Генералы обменялись взглядами, словно оттягивая неприятный момент. Турбери встал, заложил руки за спину и начал расхаживать взад-вперед.

— Наши лидеры, Совет Десяти, придерживаются мнения, что эти... беспорядки быстро прекратятся и не потребуют более решительных мер, чем те, которые уже предприняты, — начал он. — Мы с генералом Протогенесом надеемся, что это так.

— Разумеется, — проворчал старый генерал. — Страна покатится в преисподнюю, если подчиненные будут думать, что начальство не владеет ситуацией.

— Но, по-моему, они держат все свои стрелы в одном колчане, — продолжал Турбери. — Вы ознакомили нас с фактами, сэр. Теперь я прошу вас высказать свое мнение и дать как можно более объективную, с вашей точки зрения, оценку этой угрозы.

Тенедос глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.

— Хорошо, — сказал он. — Я знаю, что услышанное может потрясти вас. Но, как вы упомянули, это совещание является совершенно секретным, и я, со своей стороны, тоже прошу вас хранить тайну.

В двух словах, Товиети — лишь одно из проявлений назревающих событий. Наша страна близка к развалу. Народ волнуется, не имея настоящего лидера, чувства цели и направления. Совет Десяти погряз в страхах и нерешительности; спотыкаясь и шарахаясь из стороны в сторону, они тянут за собой в трясину все остальные государственные учреждения Нумантии.

— Жестокие слова, сэр.

— Да, жестокие, — резко ответил Тенедос. — Но наступили жестокие времена, а время легкомыслия и взаимных комплиментов давно миновало.

— Продолжайте, — сказал Турбери, внимательно слушавший его. Генерал Протогенес выглядел очень расстроенным.

— Ко всем нашим внутренним проблемам прибавились Товиети, финансируемые Чардин Шером. Не знаю, какие еще злодеяния он замышляет, но полагаю, что его агенты исправно трудятся по всей Нумантии, сея семена вражды и разрушения.

— Каков отец, таков и сын, — буркнул Протогенес. — Старый Шер тоже был занозой в заднице.

— Но Чардин Шер опаснее своего отца, — возразил Турбери. — У него есть мозги, без которых — к счастью для Нумантии — спокойно обходился его папаша.

Я не уверен, что ситуация так серьезна, как вы считаете, Провидец, — добавил он. — Но имеет смысл приготовиться к возможным неожиданностям. Позвольте спросить, какие меры, по-вашему, следует предпринять?

— Объявить чрезвычайное положение, — быстро ответил Тенедос.

— Мы не можем этого сделать, — сказал Протогенес. — Это прерогатива Совета Десяти.

— Разве что-либо мешает вам сделать все необходимое, кроме фактического объявления чрезвычайного положения? — поинтересовался Тенедос. — Под этим я понимаю немедленную мобилизацию армии. Нужно сформировать небольшие патрули под командованием опытных боевых офицеров для наблюдения за порядком. Наберите людей из мест постоянной дислокации, сэр, и укрепите ими заставы городской стражи. Люди уже боятся самого худшего, поэтому вид регулярных армейских частей, готовых к действию, успокоит лояльных граждан и, возможно, заставит злоумышленников пересмотреть свои планы.

Иногда одной силы бывает достаточно. Но это еще не все. Вы должны... сэр, вы должны усилить армию здесь, в Никее, причем самыми лучшими подразделениями.

— Вы имеете в виду пограничные войска? — пробормотал Турбери.

— Совершенно верно. Вызовите 17-й полк Юрейских Уланов, где служил капитан а'Симабу, а также два других юрейских полка...

— 20-й Тяжелой Кавалерии и 10-й Гусарский, — подсказал я.

— Разошлите срочные депеши. Отрядите быстроходные пакетботы и как можно скорее отправьте их на юг. Прошу прощения, сэр, но на вашем месте я бы рекомендовал отправку в течение часа после получения приказа. Далее, я бы вызвал еще десять лучших полков и незаметно расположил их в окрестностях города на тот случай, если ситуация ухудшится.

— В таком случае наши границы останутся без защиты, — мрачно возразил Протогенес.

— Что значит один палец, даже рука или нога, если удар направлен в самое сердце? — с жаром спросил Тенедос. — По окончании нынешних беспорядков, даже если случится самое худшее, мы сможем отвоевать утерянное и восстановить государство в прежних границах. Но если Никея погибнет... тогда мы с тем же успехом могли отдать наши земли ахиму Фергане и другим бандитам.

Я предлагаю немедленно предпринять еще один шаг, хотя, возможно, уже слишком поздно. Все запасы продовольствия должны быть перевезены на центральный склад и взяты под усиленную охрану. Мы сможем воздействовать на толпу через ее желудок, если люди будут вынуждены обращаться к нам за продуктовыми рационами.

Необходимо также выслать отряды фуражиров в прилегающие районы и разослать во все города, расположенные вверх по реке, сообщение о том, что мы готовы платить золотом за любые запасы продуктов, которые могут быть доставлены сюда и переданы представителям законной власти. Если вороватые купцы попытаются извлечь слишком большую выгоду из этого предложения, мы просто заберем все необходимое силой.

Наши люди должны быть сыты, невзирая на обстоятельства. Лишь тогда они будут твердо стоять за нас.

— Вы в самом деле предлагаете решительные меры, — заметил Турбери. — Однако...

— Сэр, — перебил Тенедос. — Эти меры необходимо осуществить. Мы служим Нумантии. Теперь настало время послужить своей стране как следует, не ограничиваясь полумерами или бездействием.

Он знал, когда следует замолчать. На долгое время в кабинете воцарилась гнетущая тишина. Я едва осмеливался дышать из страха нарушить созданное Тенедосом настроение.

— Генерал, — обратился Турбери к своему командующему. — То, что говорит Провидец, — не такая уж новая для нас информация.

— Я знаю, черт побери! — пророкотал Протогенес. — Но он бы мог обойтись без своего проклятого энтузиазма.

Они разговаривали так, словно нас обоих не было в комнате.

— В стране и впрямь настали суровые времена, — напомнил Турбери. — Я склоняюсь к тому, чтобы последовать его рекомендациям. В конце концов, Совет Десяти редко проявляет интерес к передислокации армейских частей... пока их самих надежно охраняют.

Протогенес медленно кивнул, как огромный, неуклюжий медведь.

— Да, — согласился он. — Я не люблю поспешных суждений, принятых под воздействием сиюминутных эмоций, но мне кажется, в словах Провидца содержится изрядная доля истины. Хорошо, генерал Турбери, мы примем его предложения.

Улыбка Тенедоса была едва заметной, но я хорошо знал его и буквально чувствовал, как от него расходятся волны чистой, незамутненной радости.

— Более того, — продолжал Протогенес. — Мне кажется, что этот Провидец — то ли с помощью магии, то ли при помощи обычного здравомыслия — рассуждает гораздо разумнее наших прочих советников и офицеров.

Провидец, я хотел бы, чтобы вы временно оставили свои обязанности в Академии, по крайней мере, до прояснения ситуации, и работали непосредственно под нашим командованием. Не знаю, как можно назвать вашу новую должность, но я издам письменный приказ, наделяющий вас полномочиями делать все, что вам покажется необходимым, без ограничений. Я прошу лишь об одном одолжении: прежде чем вы начнете двигать всю мою проклятую армию в разные места, не забывайте хотя бы сообщать нам о своих текущих планах, — он хохотнул, но в его смехе не было веселья. — Я не вполне представляю себе, какие еще распоряжения можно отдать, однако уверен, что в ближайшем будущем нас ждут большие перемены. Вы будете служить нам, сэр?

Тенедос встал.

— Для меня нет большей чести, чем служить вам, сэр... и всей Нумантии.

— Вот и хорошо. Вы нуждаетесь в чем-то еще?

— Да, — ответил Тенедос. — Я бы хотел, чтобы капитан а'Симабу получил перевод из своего полка и был прикомандирован ко мне.

— Сделано. Капитан, вам что-нибудь нужно?

— Нет, сэр, — но тут меня посетила внезапная мысль. — Хотя... да, сэр. Не для меня, но для Провидца.

Тенедос нахмурился, однако я продолжал:

— Сэр, я служил под началом Провидца более двух лет и считаю его великим человеком. Пожалуй, мне не следовало бы говорить об этом в его присутствии, но это правда. Тем не менее, у него есть один существенный недостаток: он не видит, когда его жизни угрожает опасность, а я уверен, что сейчас эта опасность велика, как никогда.

Не знаю, откуда взялись эти слова. Обычно я не способен произносить торжественные речи, но сейчас я говорил легко, без запинки.

— Пожалуй, это разумное предложение, — признал Турбери. — Чего вы хотите от нас?

— Прикажите ему найти себе безопасное помещение для жилья, сэр. Сейчас будет достаточно парочки Товиети, прокравшихся в его дом, и...

— Капитан преувеличивает, — проворчал Тенедос. — Я уверен, что моя магия способна защитить меня.

Я мог бы ответить, что в прошлом он по крайней мере дважды не смог предвидеть действия Тхака, но держал рот на замке.

— Превосходно, — промолвил Турбери. — У нас есть именно такое место, не более чем в полумиле от этого дворца. Ранее оно использовалось для содержания вражеских военнопленных, поэтому защищено и надежно охраняется. Провидец Тенедос, я приказываю вам переселиться в новые апартаменты.

— Слушаюсь, сэр.

Протогенес пристально рассматривал меня.

— Провидец Тенедос, — неожиданно сказал он. — Этому человеку можно доверять?

— Абсолютно, сэр.

— Вспоминая собственную службу младшим офицером, я не устаю поражаться тому, как чертовски трудно было сделать что-то полезное, если это не совпадало с интересами моих командиров, — задумчиво продолжал старый генерал. — Самым простым решением было бы повысить вас, капитан а'Симабу. Да и для вас, Провидец, было бы легче, если бы вы получили... скажем, чин генерала. Но я не готов к этому, еще не готов. Генерал Турбери, когда вы будете составлять приказ на Провидца, включите туда и капитана а'Симабу.

А вы, сэр, отныне получаете разрешение делать все, что сочтете необходимым, не только ради спасения Нумантии, но и ради сохранения жизни Провидца.

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр, — я отсалютовал.

— Все, — сказал генерал Протогенес. — Уверен, вы будете держать меня в курсе дела. Мы поставили себе задачу, теперь пора ее выполнять.

— Благодарю вас, сэр, — сказал я, когда мы с Тенедосом отъехали от дворца.

— Теперь я не уверен, что поступил правильно, вызвав тебя на это совещание. Правда, я сделал это не только для того, чтобы ты разделил выпавшую нам честь, но потому, что рассчитываю на твою ясную голову в ближайшем будущем.

— Но почему вы не уверены?

— Теперь получается так, что я приобрел себе няньку. Хм!

Я рассмеялся, собираясь обратить все в шутку, но потом задал вопрос, который вертелся у меня на языке:

— Как вы считаете, сэр, эти меры спасут положение?

Тенедос довольно долго медлил с ответом.

— Не знаю. Да, генералы произнесли сейчас нужные слова и как будто наделили меня достаточными полномочиями. Но они — такая же часть системы, как и Совет Десяти. Они дослужились до своих сегодняшних званий при этой власти, и я сомневаюсь, способны ли они постигнуть всю глубину той пропасти, в которую нас увлекает?

— Я заметил, вы ничего не сказали о том, что пора бы сместить Совет Десяти.

— Разумеется нет, — фыркнул Тенедос. — Может быть, я и сумасшедший, но все же не идиот.

Через три часа вестовой из Военной Палаты доложил, что все необходимые распоряжения отданы: «Таулер» и шесть других быстроходных пакетботов были ревизированы армией для «специальных целей».

Теперь нам оставалось лишь ждать прибытия настоящих солдат, чтобы мы могли приступить к следующему этапу: патрулированию городских кварталов и очищению их от Товиети.

Естественно, домициус Лехар остался недоволен, когда я сообщил ему о своем новом назначении. Он сказал, что рассчитывал на мою помощь в подготовке полка, и мне было почти жаль его. Но с другой стороны, черт побери, для чего он носил свои нашивки — чтобы производить впечатление на балу? Его лицо вытянулось еще сильнее, когда я заявил, что собираюсь забрать с собой некоторых уоррент-офицеров. На мой взгляд, Золотые Шлемы были никудышными вояками, но среди них было несколько человек, которых я взял на заметку.

Не считая эскадронного проводника Карьяна, первым из отмеченных мною воинов был легат Петре. Сначала он заявил, что поступил на службу в армию не для того, чтобы исполнять обязанности городского стражника, но когда я объяснил ему, насколько это важнее, чем втолковывать своим подчиненным премудрости построения в две шеренги, он согласился.

Я с легким сердцем сменил парадный мундир Золотых Шлемов на обычный походный мундир и боевой шлем с длинным гребнем, носовой стрелкой и нащечными пластинами. Я пренебрег обычной кавалерийской пикой и саблей, предпочтя им мой излюбленный меч, кинжал немного короче того, которым я дрался с Малебраншем на дуэли, и короткий лук со снятой тетивой, хранившийся в седельной сумке вместе с боевыми стрелами.

Первым делом мне следовало удостовериться, что новое жилище Провидца Тенедоса хорошо защищено. Как и говорил Турбери, здание представляло собой четырехэтажную круглую башню, окруженную рвом с водой. Башня была необитаема уже лет десять, поэтому прежде всего нуждалась в основательной чистке. В качестве прощального жеста к выполнению этой задачи я приказал привлечь свой бывший эскадрон. Серебряные Кентавры ворчали и жаловались, что их низводят до уровня домохозяек, однако их вооружили метлами и швабрами с приказом отмыть здание так, чтобы оно сияло не хуже, чем их шлемы. Я воздержался от замечания о том, что это, пожалуй, является пределом их способностей.

Мне пришлось пожалеть об услуге, оказанной Амиэль, подруге Маран, когда я предоставил легата Йонга в ее распоряжение. Сейчас Йонг и его помощники очень пригодились бы мне, но слово надо держать. Стоило мне только подумать об Амиэль, как перед моим мысленным взором предстало лицо Маран, и воспоминания нахлынули на меня, на короткое время заставив забыть обо всем. Но потом я пришел в себя и напомнил себе, что сейчас она, скорее всего, загорает на палубе яхты своего мужа, веселая и беспечная. Я как последний дурак надеялся, что она хранит мне верность.

Я заставил себя вернуться к мерам по обеспечению безопасности Тенедоса, понимая, что буду чувствовать себя спокойно только после прибытия солдат нашего полка. Более надежных телохранителей я не мог себе представить.

А пока мне пришлось отбирать людей из полков, расквартированных в столице и вокруг нее, не принимая по очевидным причинам добровольцев. Потом я составил наряды таким образом, чтобы входившие в них солдаты были не знакомы друг с другом, с тем, чтобы, если среди них попадутся Товиети (а я не исключал такой возможности), то у них не будет времени подготовиться к нападению. Каждый день я перетасовывал личный состав и раз в неделю отправлял солдат в их полки, заменяя их новыми людьми.

Начальниками охраны я поставил Карьяна и других офицеров, «украденных» из полка Золотых Шлемов. Хотя Карьян время от времени поглядывал на меня исподлобья, он выказал себя превосходным командиром, и вскоре я обнаружил, что мне все в большей степени приходится полагаться на него.

Но я прекрасно понимал, все это было не более чем попыткой перевязать царапину, в то время как пациент истекает кровью из множества серьезных ран. Не раз в те дни я ломал голову, думая о том, что готовит нам завтрашний день и чем закончатся беспорядки в Никее.

Кутулу был также прикомандирован к Тенедосу вместе со своим секретным архивом и несколькими помощниками.

Я не знал, к какой работе приставил их Тенедос, но когда я спросил маленького стражника, не могу ли я позаимствовать кое-кого из его подчиненных, чтобы проинструктировать моих охранников в тонком искусстве слежки, Кутулу ответил категорическим отказом: он ловил куда более крупную рыбу.

В то время я редко виделся с Тенедосом. Он разъезжал по городу под усиленной охраной из специально отобранных офицеров Военной Палаты. Я не вполне доверял им, но мало что мог поделать до прибытия абсолютно надежных людей.

Однажды поздним вечером он вернулся в башню и вошел в мою комнату.

— Сейчас я не отказался бы от глоточка бренди, — вздохнул он. — И к черту чрезвычайное положение! Иногда приходится обманывать самого себя.

Я держал фляжку с коньячком именно для таких случаев, поэтому сразу же налил ему бокал. Тенедос сделал небольшой глоток.

— Могу сообщить тебе один факт, если, конечно, ты до сих пор об этом не знаешь, — сказал он. — Самые упрямые, твердолобые и эгоистичные люди на земле — это чародеи.

Я поблагодарил его за информацию и добавил, что это мне очень хорошо известно.

— Ты слышал о Чарском Братстве?

Название не было мне знакомо. Тенедос объяснил, что это группа наиболее влиятельных никейских магов. Они не образовывали тайного общества, но и не афишировали своего существования, довольствуясь встречами друг с другом.

— Сначала братство возникло как некое общество взаимопомощи, — продолжал Тенедос, — превратившись попутно в весьма влиятельную политическую силу в Никее. Я пытался склонить их к сотрудничеству, но с таким же успехом я мог бы попытаться одновременно соблазнить десятерых монашек или пасти стадо бешеных коров.

— Могу я спросить, зачем?

— Я не буду вдаваться в подробности, Дамастес, поскольку сама идея, возможно, с самого начала была неудачной. Ты знаешь, что магия — наиболее эгоистичное из всех искусств?

Я не знал.

— Чародей творит заклинания в первую очередь для собственной выгоды. Менее охотно он берется работать на клиента, ожидая получить за это богатое вознаграждение. Чем более эгоистично требование клиента, тем больше вероятность его удовлетворения — по крайней мере, мне так кажется. Возможно, поэтому в народе больше говорят о черной магии, чем о белой. Случаи, когда маг творит заклинания, руководствуясь благими побуждениями, например, стараясь примирить воюющие стороны или покончить с голодом, очень редки.

Может быть, сами боги рады видеть, как мы прозябаем в нищете? Как бы там ни было, я задумался над этой проблемой и попытался приобщить своих собратьев по ремеслу к делу спасения Нумантии. Но до сих пор я слышу в ответ только пустую болтовню. Иногда мне кажется, что они и не заметят, как весь мир запылает и начнет рушиться вокруг них.

Я бродил около башни, пытаясь поставить себя на место Товиети, который хочет проникнуть внутрь, и обдумывал возможные способы отражения угрозы. За этим занятием меня и застал вестовой из полка Золотых Шлемов, попросивший от лица адъютанта вернуться в расположение полка, чтобы уладить некий «личный вопрос».

Я не представлял, о чем идет речь, однако согласился, предварительно сообщив Петре о том, куда я направляюсь.

Неподалеку от штаб-квартиры полка стояла покрытая дорожной пылью карета, запряженная парой лошадей. Я спешился, снял свой шлем и вошел внутрь.

Маран сидела на скамье сразу за дверью. При моем появлении она вскочила, и ее лицо осветилось радостью. Потом радость угасла, и я снова увидел выражение невинного ребенка, случайно согрешившего и ожидающего наказания.

Она бросилась в мои объятия, и я прижал ее к себе, не обращая внимания на шлем, с грохотом покатившийся по полу. Я не знал, что сказать или сделать. Внезапно я увидел кожаный чемодан, стоявший возле скамьи.

Некоторое время мы стояли в молчании.

— Я в первый раз обнимаю человека в боевых доспехах, — приглушенно пробормотала Маран, прижавшись к моему плечу.

— Надеюсь, не в последний.

Она отступила назад, и мы посмотрели друг на друга.

— Я оставила его, — просто сказала она.

— Когда?

— Три дня назад. Мы бросили якорь у какого-то острова, собрались отправиться на какой-то банкет у губернатора, и... и я не смогла этого сделать. С меня было достаточно.

Я побросала в чемодан кое-какие вещи, нашла моряка с быстроходным судном, предложила ему золото, и он отвез меня обратно в Никею, — она криво улыбнулась. — По возрасту он годился мне в дедушки, но мне кажется, он втайне надеялся, что я считаю его молодым и похотливым.

— Глупенькая, — ласково сказал я. — Ты могла бы попасть в рабство к пиратам.

— Ты стал бы искать меня, если бы это случилось?

Вопрос казался абсурдным: здесь я занимался куда более серьезными делами. Но я уже научился лгать, а, произнося следующие слова, понял, что говорю вовсе не ложь, а чистую правду:

— Обязательно, хотя бы мне пришлось потратить на это всю жизнь.

Мы поцеловались. Уголком глаза я заметил капитана Лардье, выглянувшего из своего кабинета с потрясенным видом и тут же исчезнувшего.

— Ты уверена в своем решении? — спросил я.

Она кивнула.

— Я никогда не вернусь к нему. Даже если мы... никогда.

Маран отступила от меня.

— Я приехала сюда сразу же, как только сошла на берег. Теперь... наверное, мне нужно заглянуть к себе домой. Я распоряжусь вывезти его вещи. Представляю себе, какой скандал поднимется в моей семье! — она с тоской взглянула на меня. — Как мне хочется остаться с тобой! Но это будет совсем неприлично.

— Хуже того, противозаконно, — добавил я.

Мне не нравилась мысль о том, что она вернется в свой особняк, даже если все следы пребывания там графа Лаведана будут уничтожены. Размышляя логически, я пришел к выводу, что кое-кто, узнав о нашем романе, увидит в Маран средство добраться до меня, а через меня — до Провидца Тенедоса.

Но другого выбора не оставалось.

Но затем меня осенило. Впервые в жизни я решил злоупотребить оказанным мне доверием и впоследствии был рад, что у меня хватило храбрости сделать это. Я думаю так и сейчас, даже зная, что произошло потом. Будь мои силы безграничными — клянусь, я был готов целиком употребить их для защиты Маран.

— Ты не вернешься в тот особняк, — твердо сказал я.

— А куда же я вернусь?

— Ты будешь жить в прекрасной, хорошо укрепленной башне, под охраной людей, которые сделают все, чтобы обеспечить твою безопасность. Со мной. То есть, если ты сама этого захочешь.

Маран взглянула на меня, и я снова утонул в темных глубинах ее глаз.

— Я хочу, — прошептала она. — О, Дамастес, как же я хочу!

— Это беспрецедентный случай, — сказал Тенедос. — Но я могу понять твои чувства. Не думаю, что тебя можно было бы шантажировать, даже если бы графиня стала заложницей, но все-таки согласен, что нет смысла рисковать.

— Благодарю вас, сэр, — я испытал огромное облегчение.

Тенедос пожал плечами.

— Поскольку дело уже сделало, было бы очень странно, если бы я вдруг отменил твои распоряжения.

— Могу ли я предложить вам поступить так же с баронессой Розенной? В башне более чем достаточно свободного места.

— Нет, — твердо ответил Тенедос. — Во-первых, сейчас у меня совершенно нет времени для личных дел, а во-вторых, ей не угрожает никакая опасность.

— Вы уверены?

— Если это тебя успокоит, то знай, что я сотворил защитное заклинание с использованием, в числе других вещей, собственной крови. Розенна в полной безопасности и останется невидимой даже если сам Тхак будет искать ее. А теперь будь добр, не суй свой длинный симабуанский нос в мои дела!

— Слушаюсь, сэр.

Неделя проходила за неделей, но мы напрасно дожидались новостей о подкреплениях, подходивших по реке. Хуже того, из Военной Палаты пришло сообщение о том, что гелиографические станции, расположенные вдоль реки, не отвечают на сигналы.

Куда пропала армия?

Жутко было ехать по никейским улицам. Открытое насилие прекратилось, но лишь потому, что солдаты и стражники передвигались большими группами, а члены правительства выходили только под усиленной охраной. По утрам на улицах по-прежнему находили трупы.

Со стороны казалось, будто в столице остались лишь простолюдины, копившие злобу на правителей, и аристократы, прятавшиеся в богатых кварталах. Торговцы, клерки, купцы — все представители среднего класса Никеи — исчезли, затаились, либо присоединились к бунтовщикам, ожидая дальнейших событий.

Я вздрогнул и проснулся, услышав хоровое пение. За открытым окном ярко пылали факелы. Я скатился с постели обнаженным, как спал, и потянулся к мечу, висевшему в ножнах на стене.

Маран села в постели, сонно протирая глаза.

— Что случилось?

Я не знал, но быстро подошел к окну и выглянул наружу. Наши комнаты располагались на третьем этаже башни и были обращены в противоположную от центра города сторону.

Ночь превратилась в море пылающих факелов. Улицы дрожали от поступи шагающих мужчин и женщин. До меня доносились обрывки лозунгов, скандируемых многотысячной толпой: Хлеба... Мира... Долой Совет Десяти... Глас народа... Нумантия... Смерть или жизнь...

И сквозь этот гул пробивался слабый хор голосов:

Сайонджи... Сайонджи... Сайонджи...

Маран подошла ко мне в тонкой ночной рубашке, которую она надела, когда я лег в постель, вконец измотанный дневными хлопотами. Она оперлась локтями на подоконник и с зачарованным видом выглянула на улицу.

— Ты чувствуешь, Дамастес? — прошептала она. — Скажи, ты чувствуешь это? Богиня зовет.

Сначала я слышал только рев толпы, но потом она пришла ко мне — богиня-разрушительница воззвала к моей крови, и та забурлила в ответ.

Могучая магия вырвалась на свободу той ночью. Она овладела мною, и мне захотелось выйти наружу, быть вместе с толпой, крушить и резать, чтобы потом воздвигнуть новое царство абсолютной свободы, где каждый сможет получить то, что пожелает взять.

Маран повернулась, и я увидел в ее глазах отблески факелов.

— Все так, как говорил Тенедос, — прошептала она. — Новый мир. Новое время. Я чувствую это, Дамастес! Я чувствую, как поворачивается Великое Колесо, а ты?

Я не мог ответить. Неведомая сила перехватила мне горло; все темные страсти и побуждения выплеснулись наружу. Я не знал, стучат ли барабаны в ночи, или пульс барабанным боем отдается у меня в ушах. Но потом все изменилось. Вместо Сайонджи, грозного воплощения бога войны Исы, пришла нежная Джаен, и мой член моментально напрягся, причиняя почти физическую боль.

Я стоял позади Маран. Задрав ей рубашку до талии, я раздвинул ее ноги и насадил ее на себя, вогнав член одним толчком. Она застонала, и Джаен тоже приняла ее в свои объятия.

Я отодвинулся так, что головка члена почти вышла из нее, затем обрушил новый удар. Мои руки нашли ее груди, стиснули их, и она закричала. Крик потонул в реве толпы на улице. Маран кричала снова и снова, и время растянулось до бесконечности, пока я вонзался в ее тело, в ее душу. Я тоже не удержался от крика, когда семя хлынуло из меня, горячее, как подземный пламень, сотворивший Тхака.

Потом время вернулось в свое обычное русло, и я понял, что лежу на Маран, наполовину высунувшись из окна и придавив ее к подоконнику.

— Извини, — пробормотал я.

— Не надо извиняться, — ответила она. — Просто... предупреди меня в следующий раз, ладно? Тогда я хотя бы успею подложить подушку.

Я соскользнул с нее, взял на руки и отнес в постель.

— Кажется, завтра у меня будет немного саднить в одном месте, — прошептала Маран, когда мы немного успокоились.

Она погладила мою грудь.

— То, что мы сейчас делали, любимый, кажется, называется сексуальной магией. Амиэль однажды дала мне книжку об этом.

Перед моими глазами промелькнула темная тень.

— Сексуальная магия? — переспросил я. — Кто творит ее?

— Не знаю, — ответила она. — Но я никогда не чувствовала ничего подобного, и не уверена, захочется ли мне сделать это еще раз. Это было так, словно... нет, нас не использовали, но мы стали частью чего-то другого. А может быть, я ошибаюсь. Кажется, мы на время превратились в орудие чужой воли.

Чародеи Товиети? Или сам Тхак?

Или даже Сайонджи? Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Неужели богиня разрушения явилась сюда и склонила свое лицо над Никеей, с улыбкой наблюдая, как рушится хрупкий человеческий порядок?

Не знаю, призывал ли кто-то сексуальную магию той ночью, и подействовало ли на других это заклинание, или же это была просто вспышка страсти между мною и Маран.

Но на следующий день Никею охватил хаос.