Король-провидец

Глава 29 Возвращение в Никею

Со смертью Чардин Шера мятеж прекратился сам собой, словно его никогда не существовало. Каллианские солдаты дезертировали из своих полков, бросали оружие и выменивали свои мундиры и сбережения на любое тряпье, хотя бы отдаленно напоминавшее гражданскую одежду.

Курьеры галопом примчались с востока, принеся поздравления от Совета Десяти и предлагая Провидцу-Генералу немедленно вернуться домой для празднования своего триумфа.

Он отказался, заявив, что победа принадлежит всем нам, и мы разделим ее поровну.

Мы похоронили убитых, перевязали раненых и двинулись обратно через Каллио.

В каждой деревне и городке нас встречали ликующие жители, словно мы нанесли поражение какой-то иностранной армии. Оставалось только удивляться изменчивости человеческой натуры.

Мы повернули в сторону Полиситтарии, и местные старейшины, поддавшись панике, объявили столицу открытым городом. Они предложили выкуп. Солдат наградят медалями, офицеры получат серебро, а генералы, Тенедос и Совет Десяти — золото.

Тенедос заявил, что, по решению Совета Десяти, нумантийские правители более не нуждаются в золоте, но он не унизит своих солдат, позволив им принять жестяные метали от бывших врагов. Услышав это, я лишь улыбнулся: я-то знал, что Провидец не удосужился проконсультироваться с Советом Десяти по этому поводу.

Старейшины Полиситтарии жалобно захныкали, но Тенедос твердо заявил, что их бесстыдство вынуждает его удвоить размер репараций. В случае дальнейшей отсрочки он снова удвоит их либо позволит армии три дня погулять в городе.

Через час повозки, груженые серебром, золотом и драгоценностями, со скрипом выехали из городских ворот и потянулись по направлению к нашему лагерю. Когда солдаты узнали, что все эти сокровища предназначаются для них, а не для каких-то толстозадых никейских бюрократов, они стали превозносить Тенедоса до такой степени, словно он лично обещал каждому из них генеральский чин.

Разумеется, будучи солдатами, они быстро захотели большего. Появились предложения забрать сокровища и разграбить город, невзирая на выкуп, но Тенедос запретил это делать. Кое-где нашлись недовольные, и одна полурота дезертировала, решив отпраздновать победу на свой манер.

Тенедос послал за ними уланов, поэтому они успели лишь разнести в щепки пару трактиров, сжечь амбар и изнасиловать нескольких женщин. Потом их взяли в кольцо и под охраной доставили в лагерь армии.

Провидец собрал представителей от каждого полка, распорядился о постройке виселиц, потом вывел всю полуроту в центр огромного квадрата, образованного шеренгами солдат, и повесил всех до одного. Это положило конец мародерству.

Он вызвал городских старейшин, сообщил им о случившемся и добавил, что мы могли бы потребовать гораздо больший выкуп, но он знает, что каллианцам понадобится золото для восстановления хозяйства провинции.

— Теперь пришло время напомнить о том, что все мы являемся нумантийцами, — сказал он. — Нашим раздорам пришел конец, и мы снова стали единой нацией.

Мы двинулись дальше — тем же путем, которым пришли в Каллио. Когда армия пересекала реку Имру, я ощутил удовлетворение. Мы хорошо отомстили за наших павших солдат.

В Чигонаре нас ожидали новые приказы. Тенедос обязан оставить армию и вернуться в Никею, чтобы принять подобающие почести, иначе он навлечет на себя неудовольствие Совета.

Провидец проигнорировал этот приказ и издал собственное распоряжение: все корабли, пригодные для судоходства по Латане, должны немедленно отправиться в порт Чигонара. Он подчеркивал то, о чем неоднократно заявлял раньше: почестей должна удостоиться вся армия, или никто.

От Совета Десяти не последовало никакой реакции на это самоуправство. Они ждали в Никее, страшась того, что может случиться в ближайшее время.

Корабли прибывали один за другим — от скоростного «Таулера» и его собратьев до грузовых барж и легких яхт. Их прибытие ознаменовало приход весны.

Мы погрузились на суда и поплыли вниз по реке. Может показаться, что по пути мы соблюдали суровую военную дисциплину, но увы, это было далеко от истины. Пока солдат мог добрести до своей части и был способен стоять на ногах во время дежурства, никто не обращал внимания, насколько он пьян. Перекличка по вечерам не проводилась, и офицеры военной полиции не прочесывали палубы с целью убедиться, что из под каждого одеяла выглядывает лишь одна пара ног. Поскольку на многих судах прибыли женщины и юноши, готовые бесплатно или за малую толику серебра отблагодарить солдат-победителей, армия не испытывала недостатка в любовных утехах. Квартирмейстеры по-прежнему выдавали пайки, но если человек предпочитал питаться в другом месте, получив приглашение от благодарных граждан, это не имело особенного значения.

Я не обращал внимания на распущенность и веселье, царившие вокруг. Мне хотелось только одного: вернуться домой, к Маран. По крайней мере, ее письма снова стали прибывать регулярно. Она писала по одному, иногда по два раза в день, и с каждой почтой я получал очередное надушенное свидетельство ее любви.

Однако вскоре я стряхнул с себя оцепенение и задался вопросом о том, что произойдет, когда мы прибудем в Никею. Что предпримет Тенедос?

Его первый шаг был угрожающим — для Совета Десяти. Когда корабли нашего флота миновали дельту, Тенедос разослал на все корабли секретное распоряжение о том, что войска будут высаживаться на берег не в Никее, а у крошечной рыбачьей деревеньки под названием Юргон, выше по течению от столицы. Там мы встанем лагерем и не войдем в Никею до «соответствующих распоряжений». Было ясно, что Провидец намеревался сохранить армию единой и использовать ее в качестве угрозы против Совета.

Солдаты не глупы, и к этому времени почти все понимали, что происходит нечто странное, что между Тенедосом и Советом Десяти возник конфликт. Некоторые горячие головы заявляли, что раз уж дело дошло до этого, то Никея может послужить заменой Полиситтарии: там тоже есть что грабить.

Мы поставили укрепленный лагерь и занялись пополнением запасов обмундирования, оружия и продовольствия. Прибыли новобранцы, и Тенедос распорядился создать временные полки, заверив, что через короткое время им разрешат вступить в регулярную армию... но не сейчас. Провидец не хотел разбавлять водой боевой пыл своих ветеранов.

Толпы никейцев высыпали из города, чтобы приветствовать нас, но были встречены часовыми, которые вежливо объясняли, что в настоящий момент никому нельзя войти в лагерь.

Однако были исключения.

Как-то вечером после напряженного рабочего дня я подъехал к своей палатке и обнаружил Карьяна, ожидавшего меня. Он выглядел необычайно довольным собой, и я с подозрением осведомился, в чем дело. Он широко улыбнулся и ответил, что ничего особенного, но не желаю ли я искупаться, прежде чем отправиться в офицерскую столовую? А может быть, мне принести ужин в палатку?

Я нахмурился — вообще-то затворничество не в моем характере. Передав Карьяну свой пояс с оружием, я сказал ему, что приду к ужину через час, после того как вымоюсь и переоденусь.

Потом я вошел в свою палатку.

Маран быстро встала со стула, на котором она ждала меня. На ней была лишь тонкая белая рубашка с вышитыми голубыми цветами и юбку того же цвета с разрезом до середины бедра. Она была босой.

На колышке деревянной рамы, которую я использовал как вешалку, висел ее костюм для верховой езды.

— Добро пожаловать домой, муж мой, — прошептала она, не глядя на меня.

Я застыл. Как долго я мечтал об этом моменте... и вот он наконец настал.

Маран подняла голову.

— Мне... мне очень стыдно, — сказала она. — За то, что я сделала.

На ее лице снова появилось выражение ребенка, ожидающего наказания. Когда ко мне вернулась способность двигаться, я сделал шаг вперед и взял ее за руки.

— Маран, — сказал я. — Ты не сделала ничего плохого. Ни до, ни после моего отъезда. Никогда. И я люблю тебя.

Я увидел слезы в ее глазах.

— Подожди, — прошептала она. — Сними свой китель.

Я расстегнул китель и стряхнул его с плеч. Маран подошла ближе, провела пальцами по моему перевязанному предплечью и поморщилась. Потом она поцеловала мою грудь через рубашку.

— Я забыла, как сладко ты пахнешь, когда потеешь, — сказала она и подняла голову.

Мы поцеловались. Я ощутил слабый цветочный аромат, исходивший от нее, и кровь молотом застучала у меня в висках. Обняв свою жену, я почувствовал тепло ее тела под тонкой тканью. Потом я слегка отодвинул ее от себя.

— Маран, окажи мне одну услугу. Я не хочу, чтобы ты считала меня судьей, который решает, что тебе можно делать, а что нельзя. Я твой партнер, а не твой хозяин. Черт возьми, в своей жизни я уже наломал достаточно дров! Я всего лишь человек, и ожидаю от других снисходительности к себе, поэтому будет лучше, если я дам тебе такое же право, ладно? Пожалуйста, перестань винить себя.

Она посмотрела на меня и уткнулась головой мне в плечо. Ее слезы намочили мне рубашку.

— В чем дело?

— Ни в чем, — пробормотала Маран. — Я просто... наверное, я никогда не думала, что у меня есть право быть счастливой. Какое-то время я была счастлива, и я чувствовала себя так, словно меня наказали.

— За счастье?

Она кивнула.

— Тебе кто-нибудь говорил, какой дурочкой ты иногда бываешь?

— Да, — она снова кивнула.

— И разве никто не говорил, что ты вовсе не обязана плакать, когда твой муж приходит домой с войны?

— Извини... — но я прервал ее слова новым поцелуем. Проведя рукой по ее юбке, я нащупал разрез, сдвинул ткань в сторону и погладил ее нежные ягодицы. Она не отрывалась от моих губ, но ее руки поползли выше и расстегнули мою рубашку. Я отпустил ее лишь на то время, чтобы вынуть руки из рукавов. Я чувствовал, как отвердели ее соски, прижатые к моей груди.

— В одном из моих писем я сказала, что хочу кое-что сделать, — сказала она. — И я собираюсь это сделать.

Маран расстегнула мои бриджи, спустила их вниз до сапог и ахнула, увидев мое перевязанное бедро.

— О, любимый, тебя ранили!

— Я уже выздоравливаю. Рана почти не беспокоит меня.

— Я буду твоей сиделкой, — сказала она. — И позабочусь о тебе.

Опустившись на колени, она прикоснулась пальчиком к моему поднявшемуся члену.

— Я скучала по тебе, — прошептала она. Нежно подразнив меня зубами, она провела языком по самому кончику члена. — А теперь, Дамастес, если ты хочешь так же сильно, как и я, дай мне попробовать тебя на вкус.

Она полностью взяла меня в рот, двигая губами вверх-вниз по древку копья. Ее язык работал без устали. Я положил руки ей на голову, зарывшись в ее волосы, и невольно застонал, когда давно сдерживаемое семя излилось наружу.

Маран продолжала двигать головой. Необыкновенное наслаждение возросло, потом снова улеглось. Она поднялась с мокрым ртом и медленно сглотнула.

— Это чтобы убедиться, что мы с тобой поровну поделили удовольствие.

Я тоже встал и обнял ее. Когда мы поцеловались, я снял с нее рубашку, потом развязал узлы, стягивавшие пояс юбки, и она упала к ногам Маран.

Из-за беременности ее груди увеличились в размерах и теперь напоминали спелые персики. Она обвила меня ногой и потерлась пяткой о мою икру. Мой член, прижатый к ее животу, опять затвердел.

Я поднял ее и уложил на мою маленькую походную койку. Маран лежала, откинув голову назад. Затем она открыла глаза, посмотрела на меня и мечтательно улыбнулась. Подняв колени, она медленно раскинула бедра в стороны.

— Ты мечтал обо мне, муж мой?

— Каждую ночь.

— И я мечтала о тебе, и пыталась сама доставить себе хоть немного удовольствия. Но это ничто по сравнению с тобой.

По-прежнему улыбаясь, она погладила гладко выбритый лобок, потом вставила в себя палец и неторопливо подвигала им взад-вперед.

— Я готова, Дамастес, — простонала она. — Иди ко мне. Люби меня, бери меня сейчас же!

Я опустился на колени над ней. Она вздрогнула, когда я осторожно, неглубоко вошел в нее и задвигался в ней.

— До конца! Вставь его до конца! — умоляла она, но я продолжал легкие движения. — О, любимый, пожалуйста, пожалуйста!

Я слегка отодвинулся. Внезапно Маран обвила ногами борта койки и вскинулась так, что буквально насадила себя на меня. Она вскрикнула, я упал на нее, и мы снова слились воедино.

— Нумантийские солдаты! — усиленный магией голос Тенедоса разносился над огромным строем. — Вы хорошо послужили своей стране. Я обещал вам награду за ваши жертвы, и вы поверили мне. В Полиситтарии я дал вам ощутить вкус своих обещаний. В грядущем вас ждет большее, гораздо большее.

Я начну с шестерых моих лучших солдат. Все они генералы и полностью заслуживают этого звания. Более того — они герои!

Сегодня я утверждаю новое воинское звание — это звание трибуна. Вот его символ, — он поднял черный ониксовый жезл длиной около двух футов, с серебряными обручами, стягивавшими верхний и нижний конец.

Мы шестеро, стоявшие перед Тенедосом, были изумлены. До сих пор мы не подозревали, с какой целью он объявил общеармейское построение и вызвал нас к себе.

— Мои трибуны получат высочайшие командные посты и будут отвечать только передо мной. Теперь я назову их. Вам известны их имена и репутация, но я хочу сказать несколько слов о каждом из них.

Моим первым трибуном станет Дамастес а'Симабу. Он первым последовал за мной и проявил себя храбрейшим из храбрых, начиная с Кейта и заканчивая уничтожением Чардин Шера. Его мужество было непревзойденным. Трибун а'Симабу, я благодарю вас за службу.

Он выступил вперед и вручил мне первый жезл. Я услышал одобрительный рев солдат за моей спиной. У меня отнялся язык: я никогда не мечтал о такой чести. Должно быть, Тенедос знал, о чем я думаю, поскольку он улыбнулся и тихо добавил:

— Теперь ты видишь, что получается, когда слушаешь речи безумца в горном ущелье?

Я молча отсалютовал, и он отступил назад. Настала очередь других.

— Вторым трибуном будет генерал Эрн — человек, который всегда вел солдат за собой, подчинялся моим приказам и подавал другим личный пример.

Эрн тоже получил свой жезл.

— Третьим будет генерал Мирус Ле Балафре, наш лучший боец и командир, который тоже служит примером для своих солдат. Ему не нужны медали, ибо его тело, покрытое боевыми шрамами, говорит само за себя.

Ле Балафре взял свой жезл и вернулся, встав рядом со мной. Я шепотом поздравил его, и он кивнул в знак благодарности.

— Пожалуй, я останусь здесь еще немного, — тихо произнес он. — Кажется, жизнь становится довольно интересной.

— Четвертым трибуном станет Генерал Йонг, — прогремел голос Тенедоса. — Я хочу, чтобы все, кто не является коренными нумантийцами, отметили эту честь и поняли, что я вознаграждаю любого человека, который служит верой и правдой.

Я ожидал, что Йонг, по своему обыкновению, выкинет какое-нибудь коленце, но, похоже, он был совершенно ошеломлен случившимся. Утирая слезы костяшками пальцев, он принял жезл и вернулся к нам, даже забыв отсалютовать Провидцу.

— Пятым трибуном станет генерал Кириллос Линергес, вернувшийся в армию в час величайшей нужды. Он быстро поднялся по служебной лестнице, снова и снова доказывая свое мужество и командные способности.

Линергес, чья рука все еще висела на перевязи после битвы с каллианцами, лучился от удовольствия.

— Последнее назначение получает генерал Петре — человек, который сражается своим умом не хуже, чем мечом. Он должен послужить для молодых офицеров примером того, что время, проведенное за изучением военной науки, а не за игорным столом или в публичном доме, может принести бо льшую выгоду. Генерал Петре многое сделал для формирования новой армии, и это его заслуженная награда.

Петре, как всегда бесстрастный, строевым шагом подошел к Тенедосу, взял жезл, четко отсалютовал и развернулся на каблуках. Когда он заметил мой взгляд, его лицо на мгновение озарилось мальчишеской улыбкой, и он вернулся в строй.

— Шесть человек, — продолжал Тенедос. — Но это лишь начало и пример для остальных. Я знаю — среди тех, кто сейчас слушает меня, есть люди, которые когда-нибудь будут носить этот черный жезл и покроют славой себя, свои семьи, свои провинции и всю Нумантию.

— Это был лишь первый залп моей новой кампании, — с улыбкой произнес Тенедос.

— Значит, Совету Десяти ничего не известно о ранге трибуна?

— Теперь известно.

— Как вы думаете, что они предпримут?

— Точно не могу сказать. Поэтому я и пригласил тебя вместе со специальным эскортом сопровождать меня на встречу с Советом.

Этот «специальный эскорт» — почти двести кавалеристов — двигался за нами, когда мы въезжали в пригороды Никеи. Все они были добровольцами, тщательно отобранными за различные достоинства. Офицеров было, пожалуй, даже больше, чем рядовых. Среди них были трибун Йонг, домициус Биканер и такие ветераны, как полковой проводник Эватт, сержанты Карьян, Свальбард, Курти, а также другие, кого я не знал, но чья преданность Тенедосу была засвидетельствована их командирами.

Они взяли с собой не только мечи, но и кинжалы, а под парадными мундирами скрывались дубинки.

Тенедос лично проинструктировал их перед выездом из лагеря. Он сказал, что ему может понадобиться несколько групп разной численности, и назначил командиров каждой группы.

Мы направлялись во дворец Совета Десяти.

— Провидец-Генерал Тенедос, — промямлил спикер Бартоу. — Я рад поблагодарить вас за столь успешную службу.

— Я служил не только вам, сэр, но и нашей родине, Нумантии.

Тенедос стоял в центре огромного аудиенц-зала. Я держался слева за его спиной, выполняя его распоряжение.

— Мы подготовили триумфальную встречу для армии, — продолжал Бартоу. — Затем последуют праздники, фестивали, торжественные церемонии — все, чем Никея может выразить свою благодарность.

Послышались радостные выкрики, и Бартоу, казалось, впервые заметил, что на галерке полно солдат в мундирах. Заметно обеспокоился.

— Мы благодарим вас, — ответил Тенедос. — Но фактически, Никея может сделать больше, и должна сделать, если хочет оказать армии надлежащие почести. Верная служба должна вознаграждаться настоящими дарами.

— Что вы имеете в виду? — Бартоу помрачнел: все шло не так, как он запланировал.

— Во-первых, золото. Пенсии для людей, уволенных по инвалидности. Компенсации для тех, кто получил тяжелые увечья, потерял руку, глаз и так далее. Более того, сэр. Нумантия — огромная страна, и в ней много необработанных земель. Я предлагаю Совету выделить небольшие земельные владения тем ветеранам, которые уходят в отставку.

— Это неслыханно! — выпалил Бартоу. Я смотрел на Скопаса, бывшего союзника Тенедоса. Сначала он тоже выглядел удивленным, но затем на его лице появилось расчетливое выражение.

С галерки донеслись недовольные крики, сопровождаемые свистом. Охрана Совета Десяти нервничала еще сильнее своих хозяев. Тенедос повернулся, посмотрел на солдат, и те сразу же умолкли.

Прежде чем Бартоу смог продолжить, Скопас поднялся со своего места.

— Прошу прощения, спикер. Как уже не раз упоминалось, Генерал-Провидец часто предоставляет на наше рассмотрение необычные идеи. Полагаю, нам нужно уединиться и обсудить их.

— Надолго ли? — прокричал кто-то с балкона. — Случайно не забудете, зачем уединялись, а?

Скопас поднял голову и обратился к анонимному остряку.

— Мы вернемся не позже чем через час, сэр. Обещаю вам.

Бартоу собрался было запротестовать, но я увидел, как Скопас едва заметно покачал головой.

— Очень хорошо. Через час.

Совет Десяти покинул зал.

— Прежде чем мы продолжим, я хочу сделать заявление, — произнес Бартоу. Лицо спикера стало серым и осунулось, словно его жизни угрожала опасность.

— Сперва позвольте поздравить тех людей, которых Генерал-Провидец объявил трибунами. Мы находим эту идею достойной и сожалеем, что она не принадлежит нам.

Члены Совета Десяти обратили свои взоры на меня. Я ответил безразличным взглядом, но при этом подумал: «Итак, вы пытаетесь соблазнить меня и остальных? Что же вы предложите?»

— Мы желаем предложить вам вознаграждение со своей стороны, — продолжал Бартоу. — Я вижу, что ген... Трибун а'Симабу, граф Аграмонте, находится здесь. Позвольте мне сообщить, что мы даруем вам пожизненный баронский титул.

Мы также намерены предложить всем трибунам годовое жалованье в пятьдесят тысяч золотых дукатов и предоставить им поместья из городского фонда.

Барон и трибун а'Симабу, граф Аграмонте, поскольку вы первый, кто получил это высокое звание, мы даруем вам Водный Дворец в пожизненное владение и использование по вашему усмотрению. Другие трибуны тоже получат достойное вознаграждение.

А теперь, Генерал-Провидец...

— Прежде чем вы начнете одаривать меня, позвольте спросить, как насчет земельных субсидий для солдат, о которых я говорил?

— Все будет сделано, сэр, — ответил Скопас. — Мы назначим комиссию, которая займется выделением этих субсидий в течение ближайшего года.

Тенедос пристально посмотрел на него.

— В течение ближайшего года, вот как? Это еще нужно обсудить. Но продолжайте, я слушаю.

Скопас указал на Бартоу, который снова выступил вперед.

— Генерал-Провидец Тенедос, — произнес спикер. — Вы получаете наследственный титул барона и ежегодное жалованье в сто тысяч золотых дукатов. Поместье выбирайте на свое усмотрение. В дальнейшем последуют и другие почести.

Бартоу выдержал паузу, без сомнения, ожидая, что Тенедос рассыплется в благодарностях. Однако Провидец холодно произнес:

— Этого совершенно недостаточно.

— Что! ?

— Я думаю, мы должны удалиться в комнату для совещаний и обсудить этот вопрос отдельно, — заявил Тенедос.

— В этом нет надобности, — запротестовал Бартоу.

— Это переходит всякие границы! — выкрикнул его цепной пес Тимгэд.

— Нет, — возразил Тенедос. — Несмотря на ваше мнение, ситуация находится под полным контролем. А теперь, можем ли мы удалиться на несколько минут?

Последовало торопливое согласие. Члены Совета встали и направились к выходу из зала. Тенедос повернулся ко мне.

— Трибун!

— Десять человек, ко мне! — крикнул я.

Послышался стук тяжелых сапог, когда солдаты побежали вниз по лестнице с галерки. Среди них были Карьян и Свальбард.

— Это еще что? — возмутился Тимгэд.

— Вскоре вы все узнаете.

Казалось, Тимгэда вот-вот хватит апоплексический удар, но Скопас взял его за руку и потащил прочь из аудиенц-зала.

— Как вы могли привести вооруженных солдат в наши личные апартаменты? — прошипел Бартоу.

— Я пригласил их потому, что не доверяю вам, — спокойно ответил Тенедос. — Однако они нужны мне только для личной безопасности, а не в качестве угрозы.

Я чуть не улыбнулся. Десять суровых мужчин, выстроившихся у стены за моей спиной, едва ли напоминали миротворцев.

— Итак, чего вы хотите? — спросил Скопас.

— У меня несколько пожеланий. Начнем, пожалуй, с уже сказанного. Вопрос о предоставлении земельных наделов для моих солдат должен быть решен немедленно, а не в течение года. Во-вторых, те, которых вы назвали пожизненными баронами, вроде трибуна а'Симабу, должны получить наследственный титул.

— Как вы смеете диктовать нам условия? — взвизгнул Бартоу.

— Я смею, потому что за мной стоит вся армия. Я смею, потому что я истинный нумантиец. Я смею... потому что имею на это право.

— Продолжайте, — мрачно сказал Скопас.

— Начиная с этого момента, вам дается сорок восемь часов. По истечении этого срока вы объявите, что Совет Десяти самоустраняется от активного управления страной, а его члены становятся государственными советниками. Далее, вы объявите, что наконец нашли императора, которого вы были призваны короновать и предположительно искали все эти годы.

— А что, если мы не согласимся?

Тенедос смотрел на Бартоу до тех пор, пока тот не отвернулся.

— Год назад армия вышла на улицы Никеи по вашему требованию и принесла с собой мир, — произнес он. — Если вы не подчинитесь моему приказу, армия снова будет править в Никее огнем и мечом, и вы горько раскаетесь, когда увидите последствия.

Вы не можете изменить того, что должно быть. Я стану императором — с вашего согласия или без него. Пришло время великих свершений, я был избран Сайонджи, чтобы осуществить их.

Подумайте как следует и сделайте правильный выбор. В противном случае, кровь падет на ваши головы.

Не попрощавшись и не отсалютовав, Тенедос вышел из комнаты. За его спиной раздались возмущенные выкрики, но он не обратил на это внимания.