Король-ворон

Спать, плыть и видеть сны, навеки.

- Элджернон Чарльз Суинберн, «Сон пловца»

Такими знаменьями я отмечен;

И ход всей жизни ясно показал,

Что не причтен я к заурядным смертным.

- Уильям Шекспир, «Король Генрих IV»

Дорогая, композитор ступил в пламя.

- Энн Секстон, «Поцелуй»

ПРОЛОГ

Ричард Гэнси-третий уже не помнил, сколько раз ему говорили, что ему на роду написано быть великим.

Его растили для этого; благородство и целеустремленность были прочно заложены в его родословной. Его дед по материнской линии был дипломатом, архитектором судеб; его дед по отцовской линии был архитектором, дипломатом стилей. Бабушка по материнской линии наставляла детей европейских принцесс. Бабушка по отцовской линии построила школу для девочек, потратив на это собственное наследство. Семья Гэнси всегда состояла из придворных и королей, и если вокруг не было замка, куда их могли бы пригласить, они строили свой.

Он был королем.

Когда-то давно самого младшего Гэнси до смерти зажалили шершни. Но ему всегда полагались все возможные привилегии, так что смертность не стала исключением. Кто-то шепнул ему на ухо: «Ты будешь жить из-за Глендауэра. Кто-то другой сейчас умирает на силовой линии, хотя не должен был, поэтому ты будешь жить, хотя не должен был».

Он умер, но не остался мертв.

Он был королем.

Его мать, воистину королевская особа, успешно проникла в круг конгрессменов штата Вирджиния и, что неудивительно, элегантно взошла на самую вершину списка кандидатов. Вперед и вверх. Неужели кто-то сомневался? Вообще-то, да, всегда и везде, поскольку семья Гэнси не признавала одолжений. Чаще всего они их вообще не просили. Они просто делали одолжения другим и втайне надеялись, что и другие поступят по отношению к ним так же.

Сомнения – что бы ни делал член семьи Гэнси, всегда были сомнения. Очередной Гэнси храбро опускал руку в темные воды, ничего не зная о своей судьбе, пока в исполненную надежды ладонь не ложилась рукоять меча.

Так было до сих пор; однако несколько месяцев назад этот Гэнси протянул руку в темную неопределенность будущего, потянувшись за обещанным ему мечом, и вместо меча достал оттуда зеркало.

Справедливость. В какой-то извращенной мере это было справедливо.

Это случилось 25 апреля, в канун дня святого Марка. За много лет до этого Гэнси прочел книгу Роджера Мэлори «Великая тайна: силовые линии мира». В этой книге Мэлори в довольно скучной манере объяснял, что во время ночного бдения на силовой линии в канун дня святого Марка могут проявиться духи людей, которым суждено умереть в следующем году. К этому моменту Гэнси уже видел множество разных чудес, происходивших возле силовых линий или прямо на них: он видел девочку, которая могла читать книги в абсолютной темноте, пока находилась на силовой линии; старуху, поднимавшую ящик с фруктами лишь силой мысли; темнокожих тройняшек, родившихся на линии – они плакали кровавыми слезами, а вместо крови в их венах текла соленая вода. Но ни одно из этих чудес не касалось его самого. Не требовало его присутствия. Не объясняло его сущность.

Он не знал, почему его спасли.

Ему необходимо было знать, почему.

Поэтому он всю ночь провел на ставшей его личным лабиринтом силовой линии, дрожа в одиночестве на пустой парковке у церкви Святого Искупителя. Он ничего не видел и не слышал. Наутро он, донельзя уставший, прослушал запись в своем диктофоне, скрючившись на земле у своего «камаро». На этой записи его собственный голос прошептал: «Гэнси». Пауза. «Только это, и больше ничего».

Это наконец-то происходило. Он больше не был в этом мире обычным наблюдателем; он стал участником.

Но даже тогда в глубине души Гэнси подозревал, что значило услышать свое собственное имя. Вероятно, он знал это еще до того, как его друзья приехали спасать его машину часом позже. Вероятно, он знал это, когда медиумы в доме номер 300 на Фокс-уэй вытащили для него карту таро. Вероятно, он знал и тогда, когда пересказал всю эту историю Роджеру Мэлори.

Гэнси знал, чьи голоса звучат на силовой линии в канун дня святого Марка. Но он старательно обуздывал свои страхи в течение нескольких лет и не был готов спустить их с поводка так легко. Пока не умер один из медиумов в доме на Фокс-уэй, пока смерть снова не стала реальностью, Гэнси еще мог отрицать правду.

Гончие в охотничьем клубе при академии Эгленби выли об этом той осенью: вдаль, вдаль, вдаль.

Он был королем.

И этот год станет последним годом его жизни.

Глава 1

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о женщинах, живущих в доме номер 300 по Фокс-уэй.

Истории можно растягивать в любую сторону. Давным-давно жила-была девочка, умевшая играть со временем. Шаг в сторону: давным-давно жила была дочь девочки, умевшей играть со временем. А теперь шаг назад: давным-давно жила-была дочь короля, умевшая играть со временем.

Сплошные завязки и развязки, насколько хватало взгляда.

Все женщины в этом доме были ясновидящими, кроме Блу Сарджент. Можно бы предположить, что у обитателей дома было много общего, но на самом деле общего между ними было ровно столько же, сколько у группы музыкантов, врачей или гробовщиков. «Ясновидящий» – не столько тип личности, сколько набор навыков. Система верований. Общее согласие с тем, что время, как и история – не ровная линия; время – это океан. Если не можешь найти нужный тебе момент, возможно, ты просто заплыл недостаточно далеко. Возможно, ты еще недостаточно хорошо умеешь плавать. Также возможно (неохотно соглашались эти женщины), что некоторые моменты спрятаны так далеко во времени, что их лучше оставить глубоководным созданиям, например, морским чертям с целой пастью зубов и светильниками на лбу. Или Персефоне Полдма. Впрочем, она уже умерла, так что вряд ли это можно назвать удачным примером.

В один из понедельников женщины в доме на Фокс-уэй наконец-то решили оценить грядущую кончину Ричарда Гэнси и распад их размеренной, привычной жизни, а заодно выяснить, как эти два явления были связаны между собой (если такая связь вообще была). Ранее Джими провела очищение чакры в обмен на бутылочку отменного виски и жаждала приговорить ее в компании товарок.

Калла вышла в холодный октябрьский день, чтобы перевернуть табличку рядом с почтовым ящиком, на которой было написано «Закрыто. Приходите позже!». В доме Джими, большая поклонница магии трав, вытащила несколько маленьких подушечек, набитых полынью (для усиления проецирования души в другие миры) и подожгла розмарин (для усиления памяти и ясновидения – впрочем, это одно и то же, но в разных направлениях). Орла помахала тлеющим пучком шалфея над колодами карт таро. Мора наполнила жидкостью чашу для гаданий из черного стекла. Гвенллиан, зажигавшая расставленные кругом свечи и опускавшая жалюзи на окнах, напевала какую-то веселую, но довольно гаденькую песенку. Калла вернулась в комнату гаданий, неся на сгибе локтя три статуэтки.

– Здесь пахнет, как в чертовом итальянском ресторане, – сказала она Джими, которая продолжала что-то мурлыкать, раздувая дым и виляя объемистым задом. Калла поставила статуэтку богини Ойи рядом со своим креслом, а статуэтку танцующей Ошун – возле кресла Моры. Сжала в руках третью статуэтку – Йемайи, африканской богини воды, которая всегда стояла либо рядом с креслом Персефоны, либо на туалетном столике в спальне Каллы.

– Мора, я не знаю, куда поставить Йемайю.

Мора указала на Гвенллиан, которая ткнула в нее пальцем в ответ:

– Ты говорила, что не хочешь привлекать к этому Адама, поэтому придется работать с ней.

– Я никогда этого не говорила, – возразила Калла. – Я сказала, что он слишком сильно замешан в этом деле.

В действительности, все они были слишком уж замешаны в этом деле. Они были слишком близко уже не первый месяц. Настолько близко, что уже не понять, были ли они участниками ситуации или самой ситуацией.

Орла на мгновение перестала жевать жвачку:

– Мы готовы?

– Миииииииисс Блууууууу, – предложила Джими, все еще мурлыча себе под нос и покачиваясь из стороны в сторону. И правда, отсутствие Блу очень чувствовалось. Поскольку она являлась мощным усилителем ясновидящих, ее сила пригодилась бы в данном случае, но женщины, пошептавшись прошлой ночью, решили, что обсуждать судьбу Гэнси в ее присутствии слишком жестоко, да и нет в этом жесткой необходимости. Они вполне могут обойтись помощью Гвенллиан, хоть по силе она не могла сравниться с Блу, а общаться с ней было вдвое труднее.

– Мы потом расскажем ей о результатах, – сказала Мора. – Пойду-ка я выманю Артемуса из кладовки.

Артемус: бывший любовник Моры, биологический отец Блу, советник Глендауэра, обитатель кладовки дома номер 300 по Фокс-уэй. Его извлекли из волшебной пещеры всего неделю назад, и за это время он никак и ничем не пополнил их эмоциональные или интеллектуальные ресурсы. Калла сочла его бесхребетным (и не ошиблась). Мора считала его недопонятым (и не ошиблась). Джими решила, что у него самый длинный нос из виденных ею раньше (и она не ошиблась). Орла думала, что попытка забаррикадироваться в кладовке – крайне слабое средство защиты от возненавидевшего тебя медиума (и она не ошиблась). Этим медиумом была Гвенллиан (и она имела веские причины ненавидеть его).

У Моры ушло немало времени и сил, чтобы убедить Артемуса выйти из кладовки, и даже после того, как он присоединился к ним за столом, он выглядел так, словно ему здесь было не место. Частично потому, что он был мужчиной, а частично – потому что он был намного выше остальных. Но по большей части – потому, что он был обладателем темных, вечно обеспокоенных глаз, которые говорили о том, что он успел повидать этот мир, и для него все увиденное оказалось чересчур. Этот искренний страх совершенно не вязался с самоуверенностью, которую в той или иной степени излучали ясновидящие, находившиеся в комнате.

Мора и Калла знали его еще до рождения Блу, и обе считали, что сейчас Артемус утратил добрую часть своей значительности. Ну, по крайней мере, Мора так считала. Калла вообще о нем особо не думала, поскольку и раньше была о нем невысокого мнения. Впрочем, долговязые мужчины, вышедшие из волшебного леса, никогда ей не нравились.

Джими разлила виски по стаканам.

Орла закрыла дверь в комнату гаданий.

Женщины заняли свои кресла.

– Ну и сборище, – отметила Калла вместо приветствия (и не ошиблась).

– Его ведь не спасти, да? – спросила Джими. Она имела в виду Гэнси. Ее глаза слегка затуманились. Не то чтобы ей очень уж нравился Гэнси, но она была сентиментальна, и любая мысль о смерти какого-нибудь молодого парня причиняла ей беспокойство.

– Мм, – протянула Мора.

Женщины выпили. Артемус пить не стал. Он бросил нервный взгляд на Гвенллиан. Гвенллиан, навертевшая из своих волос целую башню с воткнутыми в нее карандашами и цветами, уставилась на него в ответ. Пламя в ее глазах могло бы поджечь остатки алкоголя в ее стакане.

– Должны ли мы остановить это? – спросила Мора.

Орла, самая младшая и шумная в этой комнате, расхохоталась – ярко, будто юная девушка: – И как именно ты остановишь его?

– Я сказала это, а не его, – довольно резко ответила Мора. – Я не стану притворяться, что обладаю хоть какой-то силой, чтобы остановить этого мальчика, так упорно ищущего свою могилу по всей Вирджинии. Но других ведь можно.

Калла с грохотом поставила свой стакан на стол:

– О, я могла бы остановить его. Но дело не в этом. Дело в том, что все элементы уже на месте.

(Все элементы: вышедший на пенсию наемный убийца, спавший с Морой; его бывший босс, одержимый сверхъестественными артефактами и ныне спящий в Бостоне; странное, леденящее душу существо, погребенное под камнями где-то под силовой линией; неизвестные твари, выползавшие из пещеры за заброшенной фермой; возрастающая мощь силовой линии; волшебный, наделенный разумом лес на силовой линии; сделка одного из мальчишек с волшебным лесом; способность другого мальчишки вытаскивать предметы из своих снов; третий мертвый мальчишка, отказывавшийся покоиться с миром; и девочка, сверхъестественным образом усиливавшая способности 90 процентов этого списка.)

Женщины сделали еще по глотку виски.

– Стоит ли им продолжать ходить в этот сумасшедший лес? – спросила Орла. Ей было наплевать на Кэйбсуотер. Она уже ходила туда с группой однажды и подошла достаточно близко к лесу, чтобы… ощутить его. Ее способности ясновидения лучше всего проявлялись по телефону или электронной почте; лица только мешали ей видеть правду. У Кэйбсуотера не было лица, а силовая линия в целом сошла бы за лучшую телефонную линию планеты. Орла ощутила, как лес засыпает ее просьбами, но не могла разобрать, чего именно он хочет. Вдобавок, ей не казалось, что эти просьбы относятся к чему-то плохому. Она просто ощущала масштабность его просьб, тяжесть его обещаний. Это могло изменить всю твою жизнь. Орла была довольна своей жизнью, благодарю покорно, поэтому она откланялась и ушла оттуда.

– С лесом все в порядке, – произнес Артемус.

Женщины посмотрели на него.

– Объясни, что значит «в порядке», – потребовала Мора.

– Кэйбсуотер любит их, – Артемус сложил свои огромные руки на коленях и выставил вперед свой гигантский нос. Его взгляд все возвращался к Гвенллиан, словно он боялся, что она может наброситься на него. Гвенллиан многозначительно погасила одну из горящих свечей своим стаканом. В комнате стало на один крохотный огонек темнее.

– Может, уточнишь? – предложила Калла. Но Артемус молчал.

– Мы рассмотрим это мнение поподробнее, – сказала Мора.

Женщины снова выпили.

– Кто-нибудь из нас, сидящих в этой комнате, умрет? – полюбопытствовала Джими. – Кто-то еще из наших знакомых проявился в тот вечер на линии?

– Нас всех это не касается, – ответила Мора. Бдение у церкви предсказывало только смерти людей, родившихся в городе или прямо на дороге мертвых (или, как в случае с Гэнси, возродившихся на ней), а все, кто сидел сейчас за столом, были приезжими.

– Но это касается Блу, – уточнила Орла.

Мора сердито тасовала карты:

– Это все равно не гарантирует безопасность. Есть вещи похуже смерти.

– Тогда давайте гадать, – сказала Джими.

Каждая из женщин прижала свою колоду карт к сердцу, перетасовала и наугад выбрала одну из карт. Они выложили карты на стол изображением вверх.

Таро – очень личная вещь, поэтому картинки в каждой колоде отражали сущность владелицы. На картах Моры были сплошь темные линии и простые цвета, рисунок небрежный и даже примитивный. Карты Каллы выглядели богато и были перенасыщены деталями и цветами. На каждой карте в колоде Орлы была изображена парочка, целующаяся или занимающаяся любовью, независимо от связи значения карты с поцелуями или сексом. Гвенллиан создала свою колоду сама, набросав темные, безумные символы на колоде обычных игральных карт. Джими пользовалась колодой «Священные кошки и женщины», купленной в магазинчике для малоимущих в 1992 году.

Все женщины вытащили пять разных версий Башни. Версия Башни Каллы лучше всего отображала значение карты: в замок, на котором было написано «СТАБИЛЬНОСТЬ», била молния, он был охвачен огнем и атакован некими существами, похожими на змей. Стоявшая в окне женщина, кажется, испытывала на себе всю силу удара молнии. На вершине башни с крепостного вала падал мужчина – либо его сбросили, либо он спрыгнул сам. В любом случае, он тоже был в огне, а следом за ним летела змея.

– Значит, мы все умрем, если не предпримем что-нибудь, – констатировала Калла.

Гвенллиан пропела:

– Owynus dei gratia Princeps Waliae, ha la la, Princeps Waliae ha la la…[1]

Артемус заскулил и дернулся было встать. Мора удержала его за руку и заставила снова сесть.

– Мы все умрем, – сказала она. – Рано или поздно. Давайте без паники.

Калла не сводила взгляда с Артемуса:

– Паникует только один из нас.

Джими передала по кругу бутылку с виски:

– Пришло время найти какое-то решение, дорогие мои. Как будем искать?

Женщины разом посмотрели на темную миску, служившую им чашей для гаданий. В ней не было ничего особенного, обычная стеклянная миска за 11 долларов, купленная в одном из магазинов, где продается кошачий корм, мульча и дешевая электроника. Клюквенно-виноградный сок, заполнявший ее, не обладал никакими мистическими свойствами. Тем не менее, было что-то зловещее в легкой ряби, искажавшей поверхность жидкости. Она отражала только темный потолок, но, казалось, хотела открыть им куда больше. В этой чаше таились возможности – и не все они были хорошими.

(Один из вариантов: использовать отражение, чтобы отделить душу от тела и в итоге умереть.)

И хотя именно Мора принесла сюда эту миску, сейчас она отодвинула ее.

– Давайте погадаем на картах на полную жизнь, – предложила Орла, надув пузырь из жвачки.

– Только не это, – отреагировала Калла.

– Для всех нас? – переспросила Мора, словно Калла и не возражала. – На нашу жизнь как группы?

Орла махнула рукой, показывая на все колоды; массивные деревянные браслеты у нее на запястье щелкнули друг о друга.

– Мне нравится эта мысль, – ответила Мора. Калла и Джими вздохнули.

При обычном гадании использовалась только часть семидесяти восьми карт в колоде. Три или десяток. Может быть, еще парочка, если требовалось что-то прояснить. Положение каждой карты означало вопрос. Каково состояние твоего бессознательного? Чего ты боишься? Что тебе нужно? Каждая карта, размещенная в конкретном месте, была ответом на вопрос.

Семьдесят восемь карт – слишком много вопросов и ответов.

Особенно если умножить это число на пять.

Калла и Джими снова вздохнули, но начали тасовать свои карты. Действительно, у них было множество вопросов, требующих множества ответов.

Женщины одновременно закончили перетасовку, закрыли глаза и прижали колоды к груди, сосредоточившись только друг на друге и на переплетении их жизней. Огоньки свечей затрепетали. За статуэтками богинь танцевали тени – они удлинялись, сжимались и снова удлинялись. Гвенллиан начала напевать себе под нос, и через мгновение к ней присоединилась Джими. Лишь Артемус, нахмурившись, никак не участвовал в действе. Но женщины и его привлекли к гаданию, когда стали раскладывать карты. Сначала они выложили ствол дерева из ряда карт, шепотом поясняя друг другу положения и значения. Затем разложили карты ветками, указывавшими на Артемуса, Джими и Орлу. После этого разложили оставшиеся карты корнями дерева, указывавшими на Каллу, Мору и Гвенллиан. Склонили головы над схемой, столкнувшись лбами, выложили карты друг на друга, смеясь и ахая над выстроившимся порядком.

В итоге проявилась история. Она повествовала о людях, которых они изменили, и людях, которые изменили их. В этом гадании были даже самые пикантные подробности: вот Мора влюбилась в Артемуса; вот Джими ударила Каллу; вот Орла тайком опустошила их общий банковский счет, чтобы сделать вебсайт, который до сих пор не принес им денег; вот Блу убежала из дома, и полицейские притащили ее обратно; вот умерла Персефона.

Ветвь, указывавшая на Артемуса, источала мрак и гниль, ее переполняли мечи и страх. Эта тьма вела обратно к стволу, объединяясь с чем-то в равной степени зловещим в корне, указывавшем на Гвенллиан. Было ясно, что именно эта тьма и убьет их всех, если они ничего не предпримут, но понять, что именно это было, не представлялось возможным. Способности этих женщин к ясновидению никогда не могли охватить зону непосредственно над силовой линией, а эта тьма образовалась именно там.

Тем не менее, способ борьбы с тьмой существовал за пределами силовой линии. Он был многогранен, неопределен и труден для понимания. И развязка была очевидной.

– Они что, должны работать вместе? – недоверчиво спросила Калла.

– Тут так говорится, – ответила Мора.

Джими потянулась за бутылкой с виски, но та была пустой:

– А мы не можем разобраться с этим сами?

– Мы всего лишь люди, – пояснила Мора. – Обычные люди. А они особенные. Адам связан с силовой линией. Ронан – сновидец. Блу усиливает их способности.

– Но богатенький Рич – обычный, – отметила Орла.

– Да, и он умрет.

Женщины снова склонились над выкладкой.

– Это значит, что она еще жива? – спросила Мора, показывая на карту в одной из веток – Королеву мечей.

– Вероятно, – буркнула Калла.

– Это значит, что она уйдет? – Орла ткнула пальцем в другую карту, имея в виду какую-то другую женщину.

– Похоже на то, – вздохнула Мора.

– А это значит, что она вернется? – поинтересовалась Калла, указывая на третью карту, относившуюся к еще одной женщине.

– Вероятно! – взвизгнула Гвенллиан, вскакивая из-за стола. Она завертелась на месте, вскинув руки к потолку. Никто больше не мог усидеть за столом. Калла отодвинулась прочь: – Я принесу еще выпить.

Джими одобрительно хмыкнула:

– Если это конец света, то я бы тоже выпила.

Когда все отошли от стола, Мора осталась, разглядывая отравленную ветвь карт Артемуса и самого Артемуса, сгорбившегося в своем кресле. Мужчины из волшебного леса больше ее не привлекали, но она еще помнила, как любила его. Однако этот Артемус потерял всякое значение для нее.

– Артемус? – позвала она тихо.

Он не поднял головы.

Она коснулась его подбородка. Он вздрогнул, уклоняясь от прикосновения. Она подняла его голову вверх, чтобы посмотреть ему в глаза. Он никогда не был особо разговорчив, да и сейчас не спешил говорить. Он выглядел так, словно больше не вымолвит ни слова, если в этом не будет необходимости. С того дня, как они оба выбрались из пещеры, Мора не задала ему ни единого вопроса о том, что произошло за годы их разлуки. Но сейчас она спросила: – Что с тобой случилось? Что сделало тебя таким?

Он закрыл глаза.

Глава 2

– Куда, черт возьми, подевался Ронан? – спросил Гэнси, эхом повторяя слова, произнесенные тысячами людей с тех пор, как человечество изобрело речь. Выйдя из учебного корпуса, он запрокинул голову назад, глядя в небо, словно Ронан Линч, сновидец, боец и прогульщик, каким-то образом мог пролетать над ними. Не пролетал. Глубокую синеву над студгородком прорезал лишь одинокий самолет. По ту сторону железного забора шумел городок Генриетта, издавая множество звуков шумных повседневных дел. По эту сторону студенты академии Эгленби издавали звуки непродуктивного дневного безделья.

– Он вообще был на технологии?

Адам Пэрриш, чародей и загадка, студент и логик, мужчина и мальчик, перевесил под завязку загруженную сумку на другое плечо. Он не мог привести ни единого довода, почему Гэнси считал, что Ронан вообще был где-то поблизости. После целой недели, занятой волшебными пещерами и таинственными спящими существами, Адаму приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы сосредоточиться на учебе, а ведь Адам был самым мотивированным учеником в их компании. Ронан же регулярно появлялся разве что на латыни, а теперь, когда всех учеников, ходивших на латынь, потихоньку перевели в дополнительную группу по французскому, что могло держать его здесь?

– Так он был на технологии? – продолжал допытываться Гэнси.

– Я думал, это риторический вопрос.

Гэнси выглядел сердитым ровно столько, сколько потребовалось бы поздней бабочке, чтобы пролететь мимо них на осеннем ветру:

– Он даже не пытается.

Прошло чуть больше недели с того дня, как они достали из пещеры Мору, мать Блу, и Артемуса… отца Блу? Три дня как они посадили Роджера Мэлори, старого друга Гэнси из Британии, на самолет домой. Два дня в школе на этой неделе.

И Ронан не явился ни на одно занятие.

Дурная трата времени? Да. Целиком и полностью ответственность Ронана Линча? Безусловно.

За спиной у них шумно прозвенел звонок, опоздав к фактическому окончанию урока на две минуты. Звонок в школе был солидный – большой колокол с веревкой, и звонить в него в конце каждого урока должен был подходящий, достойный ученик. Из-за этого двухминутного разрыва Адам Пэрриш преждевременно старел. Он любил, когда люди выполняли свою работу как следует.

– Скажи что-нибудь, – попросил Гэнси.

– Этот звонок.

– Да, все ужасно, – согласился Гэнси.

Друзья сошли с дорожки и направились к спортплощадкам. Это расстояние от учебного корпуса до Грубер-холла было истинным подарком, целых десять благословенных минут, чтобы подышать воздухом и насладиться солнечным светом в перерыве между уроками. В целом Адаму было комфортно в студгородке; предсказуемая рутина была для него сродни колыбели. Учиться как можно лучше. Ходить на уроки. Поднимать руку. Отвечать на вопрос. Уверенно продвигаться к выпуску. Другие одноклассники жаловались на объем работы. Работа! Работа – остров, к которому Адам плыл по штормовому морю.

Море и впрямь штормило. На силовой линии у них под ногами копошились чудовища. Сквозь руки и глаза, отданные Адамом на откуп Кэйбсуотеру, прорастал лес. А Гэнси должен был умереть еще до апреля. Океан волновался, и Глендауэр был островом в нем. Разбудить его означало получить исполнение желания, а желание заключалось в спасении жизни Гэнси. Этому заколдованному королевству нужен заколдованный король.

В прошедшие выходные Адаму дважды снилось, что они уже нашли Глендауэра и теперь искали его снова. В первую ночь ему приснился кошмар. Во вторую – сон, принесший ему облегчение.

Он осторожно спросил:

– Что будем делать дальше в поисках Глендауэра?

– Пещера Диттли, – отозвался Гэнси.

От этого ответа Адам вздрогнул. Обычно Гэнси отдавал предпочтение осторожности, а пещера Диттли была прямой противоположностью такого подхода. Для начала, едва они вытащили дочь Глендауэра, Гвенллиан, из этой пещеры, оттуда стали выползать странные животные. Словно этого было мало, Пайпер Гринмантл застрелила Джесса Диттли прямо у входа в пещеру. Эта пещера буквально сочилась смертью – как в прошлом, так и в будущем.

– Ты же не думаешь, что Гвенллиан вот так сразу расскажет, действительно ли ее отец лежит где-то в той пещере? Она скорей заставит нас бродить по пещере костей.

– Думаю, у Гвенллиан есть своя цель, – ответил Гэнси. – И я еще не понял, какая.

– Мне кажется, это неоправданный риск. Вдобавок, это место преступления.

Если бы Ронан сейчас был здесь, он бы добавил: «Тут везде сплошное место преступления».

– Это значит, что у тебя есть другие идеи? – удивился Гэнси.

Идеи, во множественном числе? Адам был бы счастлив представить хоть одну. Самый многообещающий путь, пещера в Кэйбсуотере, обвалился во время их последнего похода туда, и взамен не появилось никаких новых возможностей. Гэнси отметил, что все это кажется ему проверкой на достойность, и Адам не мог не согласиться. Кэйбсуотер назначил им испытание, они задались целью пройти его и обнаружили в себе это желание. Ощущение абсолютной правильности. Вдвоем с Ронаном они расчистили пещеру угроз, а затем вся их команда объединила свои способности, чтобы на краткое время оживить скелеты древнего стада, приведшего Ронана и Блу к Море. С тех пор каждую ночь Адам заново переживал это воспоминание, прежде чем заснуть. Сновидевший Ронан; Адам, сфокусировавший мощь силовой линии; Блу, усиливавшая его способности; Гэнси, отдавший приказ стаду. Никогда раньше Адам не чувствовал себя настолько неотъемлемой частью единого целого. Они были идеальным механизмом.

Но этот план не привел их к Глендауэру.

– Может, еще поговорить с Артемусом? – предложил Адам.

Гэнси хмыкнул. От любого другого это прозвучало бы пессимистично, но от Гэнси? Сомнительно.

– Поговорить с Артемусом – не проблема. Я больше волнуюсь о том, как заставить его нам отвечать.

– Ты вроде говорил, что умеешь убеждать, – напомнил ему Адам.

– Опыт показал, что в данном случае это бесполезно.

– Эй, мальчик Гэнси! – выкрикнул кто-то через всю площадку. Уитмен, один из членов старой команды гребцов Гэнси, поднял три пальца в приветствии. Гэнси не ответил, пока Адам слегка не коснулся его плеча рукой. Гэнси моргнул, а затем его лицо преобразилось и засияло фирменной улыбкой Ричарда Кэмпбелла Гэнси-третьего. Эта улыбка была истинным сокровищем, передававшимся из поколения в поколение, от отца к сыну; его тщательно оберегали в сундуке надежды, если в одном из поколений не было сыновей, но всякий раз с гордостью демонстрировали на людях.

– Умник, – отозвался Гэнси, щедро отмеряя свой старый южный акцент для каждой гласной. – Ты оставил ключи в замке!

Уитмен, смеясь, застегнул ширинку. Он подскочил к ним, и они с Гэнси затеяли непринужденную беседу. Через мгновение к ним присоединились еще двое мальчиков, затем еще двое. Они с легкостью подтрунивали друг над другом, жизнерадостные, молодые и компанейские – наглядная реклама приличной жизни и хорошего образования.

Адам не мог похвастаться достижениями на этом мастер-классе, хотя изучал это искусство месяцами. Он анализировал манеры Гэнси, препарировал реакцию других ребят, запоминал рисунок диалогов. Он наблюдал, как один легкий жест, элегантный как цирковой фокус, разворачивал целый букет чисто мужских разговоров. Он внимательно подмечал все закулисье: как печальный Гэнси внезапно превращался в радушного хозяина. Но на практике ему мало что удавалось. Теплые приветствия застывали на его губах ледяной коркой. Небрежные жесты выражали скорей пренебрежение, чем непринужденность. Вместо ровного зрительного контакта – нервный немигающий взгляд.

Он посещал этот класс каждый квартал и не мог отделаться от мысли, что, возможно, существуют некие навыки, овладеть которыми не под силу даже Адаму Пэрришу.

– Где Пэрриш? – спросил Энгль.

– Да вот же он стоит, – ответил Гэнси.

– И как это я не ощутил веянье ледника, – поразился тот. – Как дела, чувак?

Это был риторический вопрос, отвечать на который следовало легкой улыбкой. Эти мальчишки были здесь ради Гэнси. Где Пэрриш? Там, куда за день не доберешься.

Когда-то давно такая динамика выбила бы Адама из колеи. Воспринималась бы как угроза. Но сейчас он был уверен в том, что является одним из двух любимцев Гэнси, поэтому просто сунул руки в карманы и молча шагал рядом с ребятами.

Внезапно Адам ощутил, как напрягся Гэнси. Другие еще смеялись и что-то выкрикивали, но выражение лица Гэнси вдруг стало задумчивым. Адам проследил за его взглядом до гигантских колонн, поддерживавших крышу Грубер-холла. На вершине лестницы между колоннами стоял директор Чайлд с книгой или чем-то похожим в руках. Это был сухонький человечек, которому явно были необходимы защитный крем от солнца и широкополая шляпа.

– Ну все, джентльмены! – провозгласил он. – Я слышал вас даже у себя в кабинете. Что это мы ведем себя как вороны? Вас ждут занятия.

Кулак легонько ударяется о кулак; кто-то кому-то взъерошил волосы, толкнул плечом. Мальчишки разошлись. Гэнси и Адам остались. Чайлд махнул Гэнси рукой, прежде чем снова исчезнуть за дверью Грубер-холла. Гэнси, казалось, рассердился, но в следующее мгновение его лицо снова ничего не выражало. Он зашагал в класс.

– И что это было? – спросил его Адам.

Гэнси притворился, что не слышит, пока они взбирались наверх по ступенькам, где только что стоял директор.

– Гэнси. Что это было?

– Что именно?

– Рука. Чайлд.

– Просто дружеский жест.

Миру свойственно было быть более приветливым с Гэнси, чем с Адамом, но на директора Чайлда это было непохоже.

– Скажи мне, что ничего не скажешь, но только не ври мне.

Гэнси нарочито долго заправлял рубашку в брюки и поправлял свитер, не глядя на Адама:

– Я не хочу ссориться.

Адам попытался угадать:

– Ронан.

Гэнси быстро поднял на него глаза и снова опустил их, разглядывая свой свитер.

– Не может быть, – произнес Адам. – Что… Нет. Ты не мог.

Он не знал, в чем именно он сейчас обвиняет Гэнси. Но ему было известно, чего Гэнси хочет для Ронана, как известны и методы, которыми Гэнси добивается желаемого.

– Я не хочу ссориться, – повторил Гэнси и потянулся к двери. Адам первым опустил на нее руку, блокируя проход: – Посмотри вокруг. Ты видишь Ронана? Ему плевать. Если ты и дальше будешь пихать все это ему в глотку, он никогда не испытает голод.

– Я не хочу ссориться.

Гэнси спасло жужжание в кармане; звонил его мобильник. Вообще-то, им не разрешалось отвечать на звонки, пока они были в школе, но он все равно вытащил телефон и повернул его экраном к Адаму, чтобы тот видел, кто звонит. Адаму в глаза бросились две вещи: во-первых, звонила мать Гэнси, а во-вторых – на экране было написано, что время сейчас 6:21, а это явно было не так.

Адам переменил позу и теперь не мешал Гэнси войти в здание, а просто придерживал дверь, словно сторожил вход. Гэнси поднес телефон к уху: – Алло? А, мама. Я в школе. Нет, выходной был вчера. Нет. Разумеется. Нет, но давай быстро.

Пока Гэнси говорил по телефону, Кэйбсуотер поманил Адама к себе, предлагая поддержать уставшее тело, и тот позволил – всего на минуту. В течение нескольких легких вздохов вокруг были только листья и вода, стволы и корни, камни и мох. Силовая линия гудела внутри, сливаясь с его пульсом, или наоборот. Адам чувствовал, что лес хочет что-то ему сказать, но не мог разобрать, что именно. После школы ему придется устроить сеанс ясновидения или найти время, чтобы съездить туда самому.

Гэнси закончил говорить и убрал телефон:

– Она хотела знать, как я смотрю на то, чтобы по-быстрому провести последнюю кампанию по сбору средств в студгородке на выходных. Не совпадет ли это с Днем ворона, и может ли Чайлд провести мероприятие. Я сказал, что… ну, ты слышал, что я сказал.

Вообще-то, Адам не слышал. Он слушал Кэйбсуотер. Более того, он все еще продолжал слушать, да так внимательно, что, когда лес внезапно качнулся, Адам качнулся вместе с ним. Он обессиленно схватился за дверную ручку, чтобы удержаться на ногах.

Энергетический гул внутри затих.

Адам едва успел подумать о том, что могло случиться и вернется ли энергия, когда силовая линия заговорила в нем снова. Где-то в глубине сознания распускались листья. Он выпустил дверную ручку.

– Что это было? – спросил Гэнси.

– Что именно? – Адам, переводя дыхание, почти точно скопировал тон друга, услышанный им ранее.

– Не будь такой задницей. Что случилось?

Случилось то, что кто-то только что сорвал с силовой линии гигантскую порцию энергии. Достаточно, чтобы даже Кэйбсуотер на мгновение задохнулся. Судя по незначительному опыту Адама, причин такого явления было не так уж много.

Пока энергетический поток медленно набирал прежнюю скорость, он ответил Гэнси:

– Кажется, я знаю, чем именно занят Ронан.

Глава 3

В то утро Ронан Линч проснулся рано, без будильника, с единственной мыслью в голове: домой домой домой.

Гэнси еще спал, крепко сжимая в руке телефон; его аккуратно сложенные очки лежали на матрасе чуть поодаль. Ронан спустился вниз по лестнице, прижав свою ручную ворону к груди и не давая ей каркать. Снаружи высокая трава плеснула росой на его сапоги, а вокруг колес угольно-черного «БМВ» курился туман. Небо над фабрикой Монмут было цвета грязного озера. Было холодно, но в горючем сердце Ронана бушевал пожар. Он сел в машину – окунулся в нее, ощутил ее как собственную кожу. Ночной воздух еще клубился под сиденьями, таился в дверных карманах. Ронана охватила дрожь, пока он привязывал ворону к защелке ремня безопасности на пассажирском сиденье. Не самая удобная привязь, но зато эффективная, чтобы птица не порхала по салону спортивного автомобиля. Чейнсо клюнула его, но не так сильно, как холодный воздух раннего утра.

– Не подашь мне куртку, ты, мелкая какашка? – сказал он вороне. Она поклевывала кнопки на дверце, не обращая на него внимания, поэтому за курткой он полез сам. Его форменный школьный пиджак, измятый до невозможности, валялся там же, рядом с языковой коробкой-загадкой, предметом из сна, переводившим на английский с нескольких языков, включая один выдуманный. Когда он попадет в школу снова? И попадет ли вообще? Он подумал, что мог бы официально бросить учебу завтра. На этой неделе. На следующей. Что его останавливало? Гэнси. Деклан. Память об отце.

Дорога до Сингерс-Фоллз занимала двадцать пять минут даже в это время суток, но до рассвета еще оставалось немало времени, когда он проехал спящий городок и, наконец, прибыл в Барнс. Добраться сюда можно было только по петляющей сквозь лес узкой дороге, больше похожей на тоннель из ветвей, деревьев и кустов шиповника, сгущавшихся вокруг машины. Поместье, приютившееся у подножия холма, полнилось звуками жизни окружавшего его леса: шумели дубовые листья, через подлесок пробирались койоты или олени, шелестела сухая трава, перекликались совы, и все это дышало, перешептывалось и шевелилось где-то за гранью видимости. Для светлячков было слишком прохладно, но все же над полями там и сям мерцали огоньки.

Все это принадлежало ему. Причудливое, бессмысленное, но прекрасное.

Ронан Линч обожал сновидеть свет.

Когда-то давно поместье Барнс было экосистемой Ронана. Семья Линчей редко покидала его пределы, когда Ронан был маленьким, поскольку в этом не было необходимости, здесь было много работы, а Ниалл Линч не доверял практически никому, кто мог бы ухаживать за домом в его отсутствие. Их мать Аврора объясняла, что лучше всего встречаться с друзьями в доме, так как на территории фермы полно хрупких предметов, принадлежащих отцу. И один из этих предметов – сама Аврора Линч. Златовласая Аврора была королевой Барнса, добрая и веселая правительница мирной, секретной страны. Она покровительствовала причудливому искусству своих сыновей (хотя старший сын, Деклан, редко отдавался такому виду искусства); она была неустанной участницей их игр и фантазий (хотя старший, Деклан, редко участвовал в играх). Конечно же, она любила Ниалла – все любили сказочного Ниалла, хвастливого поэта, короля музыкантов, но, в отличие от всех прочих, она предпочитала, когда он пребывал в молчаливом настроении. Она любила правду, а когда Ниалл Линч говорил, то любить одновременно и правду, и Ниалла Линча было трудно.

Она была единственным человеком, которого он не мог ослепить своим великолепием, и он любил ее за это.

Лишь спустя много лет Ронан узнал, что король извлек свою королеву из собственных снов. Впрочем, в ретроспективе это было вполне логично, ведь его отец тоже обожал сновидеть свет.

Войдя в дом, Ронан зажег несколько ламп, чтобы прогнать тьму за дверь. Поискав пару минут, он нашел ведерко с кубиками и вывернул его содержимое на пол для Чейнсо. Затем он поставил в проигрыватель одну из пластинок отца. Пока звуки скрипки и волынок разлетались по узким коридорам, он вытер пыль с полок и починил сломанную дверную петлю одного из кухонных шкафчиков. Когда утреннее солнце наконец-то залило золотом защищенную долину, Ронан приводил в порядок старую лестницу, ведшую на второй этаж, в родительскую спальню.

Вдох. Выдох.

Он забывал, как выдыхать, когда был не дома.

Время здесь текло по-своему. День, проведенный в Эгленби, был полон ничего не значащих картинок и незапоминающихся разговоров, резко сменяющих друг друга в сумасшедшем слайд-шоу. Но день, проведенный в Барнсе, протекал с ленивой импозантностью, исполненный важных мелочей, коих здесь было в четыре раза больше, чем везде. Чтение книг на подоконнике, старые фильмы в гостиной, неспешная починка хлопающей двери сарая. Часы длились столько, сколько было нужно.

Его воспоминания о былом – обо всем, чем это место было для него, когда здесь жила вся семья Линчей – медленно сменялись воспоминаниями и надеждами на грядущее – каждая минута, когда Барнс принадлежал ему, все то время, проведенное им здесь в одиночку или с Адамом, в сновидениях и составлениях бесчисленных планов.

Дом, дом, дом.

Время спать. Сновидеть. Ронан пытался создать некий конкретный предмет и был достаточно умен, чтобы знать, что с первого раза ему это не удастся.

Правила сновидений, – нараспев произнес Джона Майло.

Ронан сидел на уроке английского. Майло, учитель, одетый в клетчатый костюм, стоял перед светившейся «умной» доской. Его пальцы отбивали размеренный ритм по ее поверхности, нажимая нужные слова: Правила для сновидцев. Правила для сновиденного.

Кэйбсуотер? – позвал Ронан, обращаясь к классной комнате. Его мысли покрывались ненавистью, как глазурь покрывает торт. Он не мог забыть запахи этого места: резина, моющее средство, плесень и соус терияки из школьного кафетерия.

Мистер Линч, вы хотели бы поделиться с нами чем-нибудь?

Конечно. Я не собираюсь оставаться в этом чертовом классе ни секундой больше.

Вас никто здесь не держит, мистер Линч. Эгленби – свободный выбор.

Майло выглядел разочарованным: Давайте сосредоточимся. Правила сновидений. Прочтите вслух, мистер Линч.

Ронан не стал читать. Они не могут его заставить.

Сны легко ломаются, – пропел Майло. Его слова напоминали песенку из рекламы стирального порошка. – Очень трудно сохранить необходимое равновесие между подсознанием и сознанием. На четвертой странице вашего учебника есть диаграмма.

Третья страница была черной. Четвертой и вовсе не было. Никакой диаграммы.

Правила для сновиденного. Мистер Линч, почему бы вам не сесть прямо, заправить рубашку и проявить хоть немного сосредоточенности? Психопомп[2] мог бы помочь вам сохранить мысли при пробуждении. А сейчас каждый найдет себе партнера для сновидения.

Партнер Ронана отсутствовал.

Впрочем, Адам сидел в последнем ряду. Внимательный. Увлеченный. Этот студент академии Эгленби был сплошь олицетворением американского наследия. Над головой у него, в пузыре, отражавшем его мысли, как в комиксах, виднелся учебник, испещренный убористым текстом и диаграммами.

Борода Майло стала длиннее, чем в начале урока.

Правила для сновидцев. Вообще-то, все дело в высокомерии, не так ли? Мистер Линч, хотите поговорить о том, что Бог мертв?

Чушь собачья, – фыркнул Ронан.

Если вы считаете, что вам известно больше, можете встать и занять мое место преподавателя. Я просто пытаюсь понять, почему вы думаете, что не умрете так же, как ваш отец. Мистер Пэрриш, правила для сновидца?

Адам ответил точно, как по учебнику: Хини указывает на странице двадцать, что сновидцев следует считать оружием. В других исследованиях мы можем проследить, как это проявляется в реальности. Пример А: отец Ронана мертв. Пример Б: Кавински мертв. Пример В: Гэнси мертв. Пример Г: Я тоже мертв. Пример Д: Бог мертв, как вы уже сказали. Я бы еще добавил в список Мэтью и Аврору Линчей, но согласно определению в исследовании Глассера от 2012 года они не являются людьми. У меня здесь есть диаграммы.

Да пошел ты! – рыкнул Ронан.

Адам словно увядал на глазах. Он уже не был Адамом; вместо него возник Деклан.

Выучи уроки, наконец, Ронан, хотя бы раз в своей треклятой жизни. Неужели ты не понимаешь, кто ты?

Ронан проснулся злым как черт и с пустыми руками. Он сполз с дивана и пошарил по шкафчикам на кухне. Молоко в холодильнике давно прокисло, а Мэтью съел все хот-доги в последний раз, как был здесь. Ронан в бешенстве вылетел на крыльцо, в прозрачный утренний свет, и сорвал странный плод с росшего в горшке дерева, плодоносившего пакетиками арахиса в шоколаде. Пока он нервно ходил по двору туда-сюда, Чейнсо порхала за ним, поклевывая темные пятнышки на земле в надежде, что это окажутся оброненные им орехи.

Правила для сновидцев: Майло во сне спросил его, куда подевался его партнер по сновидениям. Хороший вопрос. Сиротка неотступно преследовала его во сне, сколько он себя помнил – жалкое маленькое существо в белой шапочке, натянутой поверх белых, неровно обрезанных волос. Ему казалось, что раньше она была старше, но, возможно, тогда он и сам был моложе. Она помогала ему прятаться во время кошмаров. А теперь она все чаще пряталась за него, но все так же помогала ему концентрироваться на задании. Странно, что она не появилась, когда Майло упомянул ее. Весь этот сон был очень странным.

Неужели ты не понимаешь, кто ты?

Ронан не понимал. Не совсем. Но думал, что ему уже лучше удается жить с этой постепенно проявляющейся тайной, коей был он сам. Можно было отправить этот сон нахрен.

– Брек! – каркнула Чейнсо. Ронан бросил ей орешек и вернулся в дом, чтобы поискать вдохновение. Иногда прикосновение к реальным предметам помогало ему, когда ему не удавалось сновидеть нужную вещь. Чтобы успешно извлечь предмет из сна, ему нужно было знать, как он ощущается в руках, чем пахнет, как растягивается и сгибается, насколько он тяжелый или невесомый, в общем, все то, что превращало этот предмет из эфемерного в физический.

В спальне Мэтью ему на глаза попался шелковый мешочек магнитных камушков. Пока он изучал ткань, Чейнсо ковыляла у него под ногами, издавая низкие рокочущие звуки. Он так и не понял, почему она так часто ходила и прыгала по земле. Если бы у него были крылья, он бы только и делал, что летал.

– Его здесь нет, – сказал ей Ронан, когда она вытянула шею, пытаясь разглядеть, есть ли кто-то на кровати. Ворона что-то бормотнула в ответ, безуспешно ища себе какое-нибудь развлечение. Мэтью был шумным, веселым мальчишкой, но его комната всегда была в идеальном порядке и почти лишена каких-либо вещей. Ронан раньше думал, что Мэтью просто держал все барахло в своей кудрявой голове, но теперь начал подозревать, что так происходило потому, что самому Ронану не хватило воображения, чтобы выдумать полноценную, сформировавшуюся личность. Трехлетний Ронан хотел иметь брата, который любил бы его безусловной, всеобъемлющей любовью. Трехлетний Ронан вымечтал себе Мэтью, полную противоположность Деклана. Был ли он человеком? Адам/Деклан в его сне, кажется, так не думал, но этот Адам/Деклан также был лжецом.

Правила для сновидцев.

Сновидцев следует считать оружием.

Ронан уже знал, что он – оружие, но старался компенсировать это. Его сегодняшней целью было придумать что-то, чтобы уберечь Гэнси, если его снова ужалит шершень. Разумеется, Ронан и раньше извлекал из своих снов противоядия и лекарства, но проблема была в том, что он понятия не имел, сработают ли они, пока (в случае, если не сработают) не станет слишком поздно. Поэтому он придумал план получше: бронированная кожа. Она защитит Гэнси еще до того, как что-нибудь попытается причинить ему вред.

Ронан не мог избавиться от мысли, что у него осталось совсем мало времени.

Это должно сработать. Это будет круто.

В обед Ронан выбрался из кровати после двух неудачных попыток создать броню. Он натянул рабочие сапоги, грязную толстовку и вышел на улицу.

Барнс представлял собой скопление хозяйственных построек, хижин и больших амбаров для скота. Ронан остановился в одном из них, чтобы наполнить ведра кормом в гранулах и закинуть поверх соляной блок, как делал когда-то в детстве. Затем он направился к пастбищу мимо сотворенных его отцом молчаливых коров, упрямо спавших посреди поля. По пути он свернул в один из амбаров с техникой. Встав на цыпочки, он пошарил рукой над дверным косяком, пока не нащупал крошечный сновиденный цветок, оставленный им здесь ранее. Когда Ронан подбросил его, цветок завис в воздухе над его головой, излучая непрерывное желтое сияние, достаточное, чтобы осветить ему дорогу через темный амбар. Ронан пробирался сквозь пыльные сломанные и целые механизмы, пока не наткнулся на свой ночной ужас-альбиноса, свернувшегося на капоте старой ржавой машины – сплошь белоснежная грозная рвань с закрытыми глазами. Свирепые бледные когти твари продрали капот почти насквозь. Похоже, ночной ужас провел здесь уже несколько часов. Альбинос приоткрыл один розовеющий глаз и оценивающе посмотрел на него.

– Тебе что-нибудь нужно, мерзкий ты сучонок? – спросил его Ронан. Тварь снова закрыла глаз. Ронан оставил альбиноса спать и пошел дальше, стуча ведрами. Цветок-светлячок летел следом, хотя ему уже не был нужен свет, раз он вышел на улицу. Когда он проходил самый крупный амбар для скота, у него появилась компания. В траве вокруг него закопошились сурки, крысы и какие-то несуществующие животные; они резво скакали позади, в оставленных им следах, а впереди из леса навстречу ему уже выходили олени. Их присутствие было незаметным, пока они не начинали двигаться.

Некоторые животные были настоящими. Большинство оленей принадлежали к обычной белохвостой породе – Ронан прикормил и приручил их чисто удовольствия ради. Их приручению способствовало и то, что среди них жил созданный им козленок, беленький и очень милый, с длинными трепетными ресницами и рыжими ушами. Он первым потянулся к соляному блоку, который Ронан бросил на траву, и позволил погладить себя по короткой жесткой шерстке на загривке и вытащить колючки из мягких завитков за ушами. Один из диких оленей ел корм из руки Ронана, остальные терпеливо ждали, пока он не высыплет гранулы в траву. Вполне возможно, что кормить их было незаконно. Ронан никогда не мог запомнить, кого можно и кого нельзя кормить и отстреливать в Вирджинии.

Мелкие животные подобрались ближе, некоторые устроились у него на сапогах, другие усаживались на траве вокруг него, нервируя оленей. Он и им бросил корма, ощупал каждого, проверяя, нет ли ранок и клещей.

Вдох. Выдох.

Он думал о том, как должна выглядеть бронированная кожа. Возможно, она не должна быть невидимой. Может быть, она серебряная. Может, она светится.

Ронан ухмыльнулся, внезапно ощутив себя нелепым, ленивым и глупым. Он поднялся на ноги, сбрасывая неудачи с плеч, роняя их на землю. Когда он потянулся, расправляя спину, белый козлик поднял голову и пристально посмотрел на него. Другие животные заметили и тоже стали смотреть. Они были прекрасны – насколько сны Ронана могли быть прекрасны, как Кэйбсуотер в его снах, но сейчас он не спал. Каким-то образом, если он не фиксировал момент времени, разрыв между его бодрствованием и сновидениями постепенно уменьшался. И хотя половина этого странного стада немедленно уснет в случае смерти Ронана, пока он вдыхал и выдыхал, он был королем.

Он оставил свое дурное настроение на этом поле.

Вернувшись в дом, он увидел сон.

Глава 4

Лес – это Ронан.

Он лежал лицом в грязи, вытянув руки, зарывшись пальцами в землю, чтобы впитывать энергию силовой линии. Он чувствовал запах горевших и опадавших листьев, смерть и возрождение. Воздух стал его кровью. Голоса, бормотавшие среди ветвей, были его собственным размножившимся голосом. Ронан, повторяющийся многократно; и снова Ронан; и снова Ронан.

– Вставай, – сказала ему Сиротка на латыни.

– Нет, – ответил он.

– Ты застрял? – спросила она.

– Я не хочу уходить.

– Зато я хочу.

Он взглянул на нее, сам не зная как, поскольку его пальцы-корни все еще впивались в почву, а тело опутывали чернильные ветви, прораставшие из татуировки на его обнаженной спине. Сиротка держала в руках ведро. Ее глаза были темными и запавшими – глаза вечно голодного, вечно жаждущего существа. Грязноватая белая шапочка низко натянута на лоб, скрывая белые, неровно обрезанные волосы.

– Ты всего лишь часть сна, – сказал он ей. – Просто мое чертово гребаное воображение.

Она всхлипнула, как щенок, которого пнули ногой, и он сразу почувствовал себя виноватым за то, что был так груб с ней – или с собой. Почему бы просто не сказать, что она такое?

– Я искал тебя раньше, – сказал он, только что вспомнив об этом. Ее присутствие снова и снова напоминало ему о том, что он находился в своем сне.

– Кера, – ответила она, все еще обижаясь на него. Ронан ощутил укол раздражения, услыхав, что она украла у Чейнсо кличку, придуманную ею для него.

– Придумай что-нибудь свое, – буркнул он, но ему уже не хотелось быть с ней строгим, даже если это означало просто быть честным. Она села рядом с ним, подтянув коленки к груди.

Вжимаясь щекой в прохладную почву, он потянулся глубже. Его пальцы натыкались на личинок и земляных червей, кротов и змей. Личинки разворачивались, когда он тянулся мимо них. Земляные черви следовали за ним. Он ощущал шерсть кротов на своей коже. Змеи обвивали его руки. Он был ими, всеми ими.

Он вздохнул.

Сидевшая на земле Сиротка раскачивалась из стороны в сторону, напевая жалостливую мелодию, то и дело взволнованно поглядывая в небо.

– Periculosum[3], – предупредила она. – Suscitat[4].

Он не чувствовал опасности. Лишь земля, и энергия силовой линии, и ветви его вен. Дом, дом.

– Оно здесь, внизу, – произнес он. Земля проглотила его слова и выпустила новые ростки. Сиротка, дрожа, оперлась спиной о его ногу.

– Quid[5], – начала было она, затем, запинаясь, продолжила по-английски. – Что это?

Это была кожа. Мерцающая, почти прозрачная. Ронан погрузился достаточно глубоко, чтобы увидеть форму, скрытую в земле. По форме она напоминала тело – словно прорастала под землей в ожидании, когда ее выкопают. На ощупь она была как ткань мешочка из комнаты Мэтью.

– Есть, – констатировал Ронан, коснувшись пальцами ее поверхности. Помоги мне удержать ее. Возможно, он только подумал это, а не произнес вслух. Сиротка начала кричать: – Осторожней, осторожней!

Едва она выкрикнула это, он ощутил…

Что-то…

Кого-то?

Это не прохладная сухая чешуйчатая шкура змей. И не теплое быстрое сердцебиение кротов. Не мягкость пронзавших почву земляных червей и не плавная медлительность личинок.

Это была тьма.

Она текла и сочилась.

Это было не столько нечто, сколько ничто.

Ронан не стал ждать. Он чуял ночной кошмар издалека.

– Сиротка, – велел он, – вытащи меня.

Он подхватил сновиденную кожу одной рукой-корнем, быстро фиксируя ее ощущение в своей памяти. Ее вес, плотность, реальность. Сиротка, испуганно попискивая, копала и разгребала землю вокруг него, как собака. Она так ненавидела его сны.

Тьма, не бывшая тьмой, поднималась из земли. Она поедала все, чего касалась. Точнее – вот что-то есть, и вот его нет.

– Скорее! – прикрикнул Ронан, отстраняясь, все еще сжимая кожу в своих пальцах-корнях. Он мог бы оставить ее здесь и проснуться. Но он не хотел бросать ее. Это могло сработать.

Сиротка схватила его за ногу, или за руку, или за одну из его ветвей и тащила, тащила, тащила, пытаясь выкопать его из земли.

– Кера! – всхлипывала она.

Тьма прогрызала себе путь наружу. Если она схватит его за руку, он может проснуться без руки. Он лишится всего, что потеряет здесь…

Сиротка упала на спину, наконец-то выдернув его на поверхность. Чернота прорвалась из земли у него за спиной. Не думая о том, что делает, Ронан бросился вперед, чтобы закрыть собой девочку.

Нет ничего невозможного, – шепнул лес, или тьма, или Ронан.

Он проснулся. Его тело застыло, как и всегда после того, как он извлекал что-то из своих снов. Он не ощущал своих рук – пожалуйста, думал он, пусть у меня еще будут руки. Он не ощущал ног – пожалуйста, думал он, пусть у меня еще будут ноги. Он провел несколько томительных минут, лежа в гостиной на старом клетчатом диванчике, уставившись в потолок. На потолке три старые-старые щели образовывали букву М. Вокруг пахло масличными орехами и самшитом. Чейнсо вспорхнула над ним и тяжело приземлилась на его левую ногу.

Ага, значит, у него есть как минимум одна нога.

Теперь, когда эта тьма больше не была у него перед глазами, он не мог точно сформулировать, почему она показалась ему такой жуткой. Постепенно его пальцы стали двигаться, значит, они у него тоже есть. Пока что. Сновиденная кожа проявилась вместе с ним и теперь свисала с дивана на пол. Она была прозрачной и невесомой, ее покрывали пятна грязи и дыры. Все его конечности остались при нем, но одежку уже не спасти. А еще он был страшно голоден.

Зажужжал его мобильник, и Чейнсо взлетела на спинку дивана. Обычно он не проверял, кто звонит, но его так взволновало ощущение пустоты во сне, что он воспользовался своими новообретенными пальцами, чтобы вытащить телефон из кармана и убедиться, что это не Мэтью.

Это был Гэнси.

"Пэрриш хочет знать, не прикончил ли ты себя в сновидении только что, так что лучше ответь".

Прежде чем Ронан понял, какие именно эмоции в нем вызвало то, что Адам знал о сне, Чейнсо, сидевшая на спинке дивана, внезапно низко нагнула голову. Перья у нее на шее встали дыбом. Ее взгляд был прикован к чему-то в противоположном конце комнаты. Приподнявшись на локтях, Ронан осмотрел комнату. Поначалу он не увидел ничего, кроме обычного бардака. Кофейный столик, телевизор, шкафчик с играми, подставка для тростей. Затем он заметил движение под столом.

И застыл.

Медленно, очень медленно к нему пришло осознание, что же именно он видит.

– Вот дерьмо, – произнес он.

Глава 5

Блу Сарджент отстранили от школьных занятий.

Всего лишь на день. Двадцать четыре часа предположительно должны были излечить ее от желания уничтожать чужое имущество и, честно говоря, на удивление ужасного поведения, Блу. Впрочем, Блу никак не могла ощутить раскаяние настолько глубоко, как следовало бы; по сравнению с остальной частью ее жизни, школа вообще утратила всякую реальность. Стоя в коридоре у двери директорского кабинета, она слушала, как внутри ее мать объясняла, что в семье недавно случилась смерть, что в город только что вернулся биологический отец Блу, и все это было для нее очень болезненным. Вероятно, Мора (от которой сильно пахло полынью – а это значило, что она и Джими проводили какой-то ритуал, пока Блу была в школе) еще добавила, что ее дочь просто психанула, даже не осознавая этого.

О, Блу прекрасно все осознавала.

Сейчас она сидела под старым буком на заднем дворе дома номер 300 по Фокс-уэй, чувствуя себя совершенно разболтанной и не в своей тарелке. Где-то глубоко внутри она понимала, что у нее серьезные проблемы, несравнимые со всеми предыдущими; но более непосредственная ее часть испытывала невыразимое облегчение, что ей целые сутки не придется притворяться и изображать заинтересованность в уроках. Она подобрала и отбросила выеденный жуками буковый орешек; он ударился о забор со звуком, напоминавшим выстрел.

– Ладно, я тут придумал кое-что.

Сперва возник голос, а следом – холодок по коже. Через мгновение к ней присоединился Ноа Черни, одетый, как обычно, в синий форменный свитер академии Эгленби. Впрочем, «присоединился» – неверное слово. Больше подходило «проявился». Фраза «обман зрения» годилась еще лучше. «Обман разума» – идеально, поскольку Блу редко замечала момент фактического появления Ноа. Он не просто возникал в пространстве. Каким-то образом ее мозг переписывал мгновение перед его появлением, чтобы она могла притвориться, будто бы Ноа все это время сидел рядом с ней.

Порой было жутковато иметь мертвого друга.

Ноа дружелюбно продолжил:

– Тебе надо достать трейлер. Но не такой, как у Адама. Рекламный трейлер.

– Кому? Мне?

– Тебе. Конкретно тебе[6]. Разве я неверно выразился грамматически?

– Не знаю. Гэнси, наверное, знал бы. Что значит «трейлер, как у Адама»?

– Может, внутренней тебе? – предположил он, словно не слышал ее последних слов. – Ладно, все равно. Я хотел сказать – конкретно тебе. И ты придумываешь, скажем, пять потрясных рецептов приготовления курицы. Скажем, курица-гриль. Их же готовят целую вечность, да? – он принялся загибать пальцы. – И еще что-нибудь мексиканское. Курица в медовом маринаде с карри. С соусом барбекю. Эмм… Терияки? И… Что-нибудь с чесноком. А еще тебе понадобятся, ну, типа, напитки. Идиотские напитки, вызывающие привыкание. Чтобы люди стояли и думали – так, я очень хочу вот этого медового цыпленка с карри и еще чай с лимоном, а, к черту, давайте мне всего и побольше, да-да, цып-цып-цып!

Блу никогда раньше не видела его таким оживленным. Эта версия Ноа, занимавшаяся пустой болтовней, определенно была ближе к тому, каким он был при жизни. Ученик Эгленби, катавшийся на скейтборде и водивший ярко-красный «мустанг». Она вдруг осознала, что, вероятно, вообще не смогла бы подружиться с таким Ноа. Он не был плох. Просто очень юн, а она сама никогда не была такой. Неприятная мысль.

– … И я бы назвал это… ты готова?.. я бы назвал это «Цыпленок на вынос». Цыпленок, поняла? Чего бы ты хотела сегодня? Ой, мам, закажи цыпленка на вынос, – Ноа шлепнул Блу по связанным в хвост волосам. – Ты даже могла бы надеть на голову такую бумажную шапочку. Ты могла бы стать лицом бренда «Цыпленок на вынос».

Блу внезапно потеряла терпение и взорвалась:

– Все, Ноа, хватит, а не то…

Над головой раздался каркающий смех, сразу заставивший ее замолчать. С дерева осыпались несколько сухих листков. Блу и Ноа запрокинули головы. На прочных толстых ветвях, прислонившись спиной к стволу и упираясь ногами в более тонкие ветки, восседала Гвенллиан, дочь Глендауэра. Как всегда, она выглядела жутковато и в то же время изумительно. Накрученная из темных волос башня была утыкана шариковыми ручками, обвешана ключами и бумажными папильотками. На ней были как минимум три платья, надетые одно поверх другого, но все три были задраны высоко до бедер, и непонятно, задрались ли они сами, пока она взбиралась на дерево, или же она задрала их намеренно. Ноа уставился на нее.

– Привет-привет, мертвечина! – пропела Гвенллиан, вытаскивая из своей дикой прически сигарету с одной стороны и зажигалку – с другой.

– И давно ты здесь сидишь? И еще и куришь? – возмутилась Блу. – Смотри, не убей мое дерево.

Гвенллиан выпустила изо рта облако пахнущего гвоздикой дыма:

– Ты говоришь как Артемус.

– Я не знаю, как он говорит, – Блу пыталась скрыть обиду в голосе, но ей это не удавалось. Она и не надеялась, что Артемус сразу заполнит зияющий провал в ее сердце, но также не ожидала, что он просто запрется в кладовке.

Выдохнув впечатляющее колечко дыма сквозь сухие листья, Гвенллиан оттолкнулась от ствола и съехала на ветку пониже: – Твоего обитающего в кустах трусоватого папашку нелегко познать, синяя лилия, лилейная Синь. Но, опять же, вот эта штука рядом с тобой тоже не так проста, верно?

– Что еще за штука? Ноа? Ноа никакая не штука!

– Мы встретили птичку в кустарнике, птичку в кустарнике, птичку в кустарнике, – пропела Гвенллиан. Она соскользнула еще ниже, и еще, пока ее сапоги не оказались прямо у Блу перед носом. – И тридцать ее друзей! Ты чувствовал себя довольно-таки живым, не так ли, маленькое мертвое нечто? Давай-ка между нами начистоту. Лилейная Синь – мощное зеркало, и лилейная Гвен – мощное зеркало, а ты между ними, вспоминаешь, что значит жить?

Похоже, Гвенллиан была права, и это раздражало. Этот неупокоенный, совершенно живой Ноа почти стопроцентно проявился в реальности только благодаря медиумам-аккумуляторам, поддерживавшим его с двух сторон. А еще раздражало, что Гвенллиан на корню убила хорошее настроение Черни. Он так низко нагнул голову, что теперь они видели только его макушку.

Блу сверлила ее глазами:

– Ты ужасная.

– Спасибо, – Гвенллиан спрыгнула на землю одним размашистым прыжком и затушила сигарету о ствол дерева. На коре образовалась темная подпалина, которую Блу мгновенно ощутила как ожог в собственной душе. Она бросила на Гвенллиан сердитый взгляд. Блу была низкорослой, а Гвенллиан – высокой, но Блу испытывала непреодолимое желание смотреть на нее со злостью, а Гвенллиан, похоже, именно этого и добивалась, так что у них прекрасно получалось взаимодействовать.

– Что ты хочешь от меня услышать? Что он мертв? Какой смысл подчеркивать это?

Гвенллиан склонилась к ней так близко, что они могли бы потереться друг о друга носами. Ее произнесенные шепотом слова пахли гвоздикой:

– Ты когда-нибудь разгадывала загадку, которую тебе не загадывали?

Калла считала, что Гвенллиан начала петь и говорить загадками после того, как ее похоронили живьем на шестьсот лет. Но, глядя в ее ликующие глаза и вспомнив, что ее похоронили так за попытку заколоть поэта Оуайна Глендауэра, Блу решила, что Гвенллиан, вероятно, всегда была такой.

– Ноа не нужно разгадывать, – ответила она, – ну или, разве что, дать ему… уйти дальше. А он не хочет!

Гвенллиан загоготала:

– Желание и потребность – разные вещи, девочка моя, – она слегка ткнула Ноа в затылок носком сапога. – Покажи ей, что ты прячешь, мертвечина.

– Ноа, ты не обязан ее слушать, – быстро произнесла Блу, уже понимая, что она и верила Гвенллиан, и боялась правды о том, кем он был.

Они все знали, что существование Ноа было нестабильным и зависело от капризов силовой линии и местонахождения его останков. Блу и Гэнси не раз и не два замечали, что их другу становится все труднее и труднее справляться с превратностями смерти. Того, что Блу уже знала о Ноа, было достаточно, чтобы испугаться. Если все было еще хуже, она не была уверена, что хочет знать об этом.

Ноа вздохнул:

– Ты это заслужила. Просто… Прости, Блу.

Каждый нерв в ее теле завибрировал.

– Тебе не за что извиняться.

– Да, – ответил он едва слышно, – вообще-то, есть. Не надо… просто… ладно.

Гвенллиан отступила, освобождая ему место, чтобы он мог встать. Он медленно, неуклюже поднялся на ноги, повернувшись к Блу спиной. Расправил плечи, словно готовился к битве. Она ощутила момент, когда он перестал стягивать с нее энергию. Будто только что сбросила со спины тяжеленный рюкзак.

А затем он повернулся к ней лицом.

Каждое лето в Генриетту приезжал бродячий карнавал. Артисты устраивались на обширном поле за супермаркетом и несколько ночей подряд приминали там траву, угощали гостей домашним пирогом и зажигали огни, конвульсивно пронзавшие темноту. Блу всегда хотела полюбить это действо (ей хотелось, чтобы эти люди ей понравились), но в итоге она осознала, что просто находится в перманентном состоянии ожидания – когда же случится настоящее событие. Она решила, что ей не хватает адреналина, поэтому пошла на аттракцион Drop Tower[7]. Их с лязганьем подняли на самый верх, а затем – ничего. В механизме что-то сломалось, поэтому их не сбросили вниз, а аккуратно опустили, так же, как и поднимали. И хотя они так и не рухнули с высоты вниз, на мгновение внутри Блу что-то оборвалось, словно ее и впрямь отпустили в свободное падение. Очень странное ощущение, которое было тем более странным, поскольку все прочие части тела остались на месте и никуда не упали.

Сейчас она испытывала то же самое.

– О, – выдохнула она.

Перед ней были мертвые запавшие глазницы, и обнаженные зубы, и душа, нанизанная на голые кости. Это существо было мертво много лет. Невозможно не заметить, насколько разложилась душа, насколько далека она была от всего человеческого, насколько истончилась с тех пор, как в этом теле затих пульс.

Ноа Черни был мертв.

Это все, что осталось.

И это правда.

Блу задрожала всем телом. Она целовала это. Блеклое, холодное воспоминание о человеке.

Поскольку он был всего лишь энергией, то легко прочел ее мысли – так же легко, как услышал бы слова. Она почувствовала, как он мимолетно проник в ее сознание и так же быстро вышел.

– Я же говорил, мне очень жаль, – прошипело оно.

Блу сделала глубокий вдох:

– А я говорила, что тебе не за что извиняться.

Она действительно так считала.

Ей было наплевать, что он – оно – Ноа был странным, разлагающимся и пугающим. Она знала, что он – оно – Ноа был странным, прогнившим насквозь и испуганным, и она знала, что все равно любит его.

Она обняла это. Его. Ноа. Ей было безразлично, что он уже не был человеком. Она все равно будет называть его Ноа, пока он сам хочет так называться. И она была рада, что сейчас он может прочесть ее мысли – ей хотелось, чтобы он знал, насколько сильно она в это верила.

Ее охватил вымораживающий холод, когда она, крепко обнимая Ноа за шею, позволила ему снова взять у нее энергию.

– Не говори остальным, – попросил он. Когда она отстранилась от него, он снова натянул на себя привычный облик обычного мальчишки.

– Тебе нужно уйти? – спросила Блу. Она имела в виду «уйти навсегда», но не могла произнести это вслух.

– Еще нет, – прошептал он.

Блу стерла со щеки слезу; Ноа вытер еще одну с другой ее щеки. Его лицо напряглось, словно он собирался заплакать, но она тронула его за подбородок, и он расслабился.

Они приближались к неминуемому концу чего-то и оба знали это.

– Хорошо, – подытожила Гвенллиан. – Ненавижу лжецов и трусов.

С этими словами она полезла обратно на дерево. Блу снова повернулась к Ноа, но его уже не было. Возможно, он исчез еще до того, как Гвенллиан заговорила; как и в случае его появления, было трудно отметить точный момент его ухода. Мозг Блу уже переписал время его исчезновения.

На фоне этих событий отстранение от уроков казалось неясным сном. А что было реально? Вот это – было.

Окно кухни со скрипом распахнулось, и Джими прокричала:

– Блу! Твои мальчики приехали! И, судя по их виду, они планируют зарывать труп.

Опять? – подумала Блу.

Глава 6

Забравшись в черный «субурбан» Гэнси, Блу обнаружила развалившегося с ногами на заднем сиденье Ронана, демонстрировавшего миру свежевыбритую голову и одежду, вполне годившуюся, чтобы затеять в ней скандал. То, что он сидел на заднем сиденье, а не на своем излюбленном троне рядом с водителем, означало, что у них проблемы. Вместо него впереди сидел Адам в белой футболке и чистом рабочем комбинезоне, приспущенном до пояса. Гэнси, одетый в школьную форму Эгленби, был за рулем. На лице у него было написано возбуждение, что удивило Блу. Его широко распахнутые глаза горели, словно кто-то в его голове зажег спичку. Она уже видела Гэнси таким оживленным раньше, но только когда они были наедине.

– Привет, Джейн, – поздоровался он, и голос его был столь же ярким и насыщенным, как и взгляд. Перед таким Гэнси было трудно устоять; в таком напряжении он излучал могущество и волновал ее.

Прекрати пялиться. Слишком поздно. Адам уже заметил. Она быстро отвела взгляд и принялась подтягивать гетры:

– Привет.

– У тебя есть время, чтобы прокатиться с нами? Тебе надо на работу? Или делать уроки? – спросил Гэнси.

– Никаких уроков. Меня отстранили, – ответила Блу.

– Чтоб я сдох! – восторженно выдохнул Ронан. – Сарджент, ну ты и задница!

Блу помедлила, прежде чем легонько ткнуть кулаком в его протянутый к ней кулак, пока Гэнси многозначительно рассматривал ее в зеркало заднего вида. Адам повернулся на своем сиденье вправо, хотя влево было бы удобнее, и теперь смотрел на нее в узкую щель между стенкой и подголовником на спинке. Из-за этого казалось, что он прячется, но Блу знала, что таким образом он просто поворачивался к ним здоровым правым ухом, так как левым ничего не слышал.

– За что отстранили?

– Я высыпала содержимое рюкзака другого ученика прямо на капот его машины. И я не очень хочу говорить об этом.

– Зато я хочу, – быстро отреагировал Ронан.

– Ну, а я нет. Я этим не горжусь.

Ронан похлопал ее по коленке:

– Я буду гордиться вместо тебя.

Блу одарила его испепеляющим взглядом, но вообще-то впервые за весь день почувствовала себя на своем месте. Заземленной. Не то чтобы женщины в доме на Фокс-уэй не были ее семьей – они были ее корнями, и ничто в мире не могло умалить их значение. Но от ее новой семьи, собравшейся в этой машине, веяло свежестью и силой. Они росли и прорастали друг в друга как деревья, вместе тянувшиеся к солнцу.

– Как у нас дела вообще?

– Ты не поверишь, – ответил Гэнси прохладным, чрезмерно вежливым тоном, означавшим, что он все еще раздражен, – но изначально я планировал поговорить с Артемусом о Глендауэре. А Ронан решил поменять мои планы. У него другие идеи, чем можно сегодня заняться. Он придумал более практичное применение нашему свободному времени.

Ронан наклонился вперед:

– Скажи мне, папуля, ты злишься, потому что я похерил все твои планы, или потому что я прогулял школу?

– Думаю, оба этих события можно охарактеризовать как «полный пиндец», или ты так не считаешь?

– Ой, не начинай, – фыркнул Ронан. – Из твоих уст это звучит вульгарно.

Когда Гэнси резко газанул с места, Адам бросил на Блу понимающий взгляд, говоривший «да, они в таком состоянии уже какое-то время». Как ни странно, Блу была благодарна ему за эту краткую бессловесную реплику. После их вздорного разрыва (а встречались ли они вообще?) она смирилась с тем, что Адаму слишком больно или некомфортно дружить с ней. Но он старался. И она тоже старалась. Кажется, у них получалось.

Если не учитывать, что она была влюблена в его лучшего друга и не сказала ему об этом.

Спокойствие Блу вдруг как в воду кануло, а взамен пришло то же чувство, с которым она вытряхивала рюкзак Хольцклоу на капот его машины. Все эмоции захлестнула белая горячечная волна.

С этим надо как-то справляться.

– МАЛЬЧИК ГЭНСИ!

Они все вздрогнули, услышав этот вопль через открытое окно со стороны водителя. За мгновение до этого их машина остановилась у светофора рядом с главными воротами академии Эгленби; на тротуаре стояла группа учеников с плакатами в руках. Гэнси неохотно поднял три пальца в привычном приветствии, чем вызвал восторженное улюлюканье.

Вид этих мальчишек в форме мгновенно вызвал у Блу неприятное чувство. Оно было давним, многогранным и неоднозначным, родившимся из суждений, опыта и зависти, и ей не хотелось его испытывать. Нет, она отнюдь не считала, что все ее негативные мнения о мальчишках-воронах были неверными. Просто близкое знакомство с Гэнси, Адамом, Ронаном и Ноа очень усложняло ее отношение к таким мнениям. Раньше было гораздо проще – когда она предполагала, что может презирать их всех с практически несуществующей высоты своего морального положения.

Блу вытянула шею, пытаясь разглядеть надписи на плакатах, но ребята явно не слишком старались сделать их заметными для проезжавших мимо машин. Какое-то время она размышляла, как бы повела себя, будь она ученицей Эгленби. Может, тоже стояла бы с плакатом.

– Против чего они протестуют?

– Против жизни, – сухо ответил Адам.

Только сейчас она поняла, что один из парней на тротуаре ей знаком. Его голову венчал незабываемый пучок стильно уложенных черных волос, а на ногах у него были высокие кеды, которые могли бы выглядеть дороже разве что в том случае, если бы их целиком обернули в долларовые купюры.

Генри Ченг.

В прошлый раз, когда она видела его, у нее с Гэнси было тайное свидание. Деталей встречи она не помнила – только то, что его крутой электромобиль сломался у обочины, и как ей было совсем не смешно с его шуточек, и то, что он напомнил ей, насколько Гэнси отличался от нее. Неудачное окончание для свидания.

Генри определенно помнил ее, поскольку широко улыбнулся ей, прежде чем указать двумя пальцами сначала на свои глаза, потом на ее.

Ее и без того смешанные чувства смешались еще больше.

– Как правильно сказать, когда говоришь «вы», имея в виду вообще всех? – спросила Блу, наклоняясь вперед и не сводя с него глаз.

– Все вы, – ответил Гэнси. – Думаю, так.

– Да, – подтвердил Адам.

– Это же надо, какие позеры, – произнес Ронан. Было трудно определить, имел ли он в виду Гэнси и Адама с их обширными познаниями в грамматике или же стоявших на тротуаре учеников с плакатами, нарисованными от руки.

– Еще бы, – холодно и раздраженно осадил его Гэнси. – Не дай Бог молодые люди начнут демонстрировать свои принципы на публичных, хоть и тщетных акциях протеста, вместо того чтобы тупо прогуливать школу и судить других, сидя на заднем сиденье машины.

– Принципы? У Генри Ченга только один принцип – сделать шрифт в школьной газете покрупнее, – парировал Ронан и спародировал голос Генри в несколько оскорбительной манере. – «Шрифт Sans serif? Надо пожирнее, но меньше курсива».

Блу заметила, как ухмыльнулся Адам; он быстро отвернулся к окну, чтобы Гэнси не увидел этого, но было слишком поздно.

– И ты, Брут? – сокрушенно констатировал тот. – Сплошное разочарование.

– Я ничего не говорил, – возразил Адам.

На светофоре зажегся зеленый. «Субурбан» покатил прочь от протестующих.

– Гэнси! Гэнси! Ричардмэн! – донесся до них голос Генри. Даже Блу узнала его. Сзади не было машин, поэтому Гэнси снова притормозил и высунул голову из окна:

– Чем могу служить, мистер Ченг?

– У тебя там… Багажник открыт, кажется, – легкомысленное лицо Генри слегка посерьезнело. Улыбка осталась на месте, но теперь она была вызвана чем-то другим. Блу снова ощутила, как в ней волной поднимается сомнение; она видела, каким был Генри, но не предполагала, каким еще он может быть.

Гэнси просканировал взглядом приборную доску, ища сигнальный индикатор:

– Он не… ой, – теперь его голос точно соответствовал выражению лица Генри. – Ронан.

– Чего? – рявкнул тот. Его ревность к Генри можно было рассмотреть даже из космоса.

– У нас открыт багажник.

Сзади просигналил автомобиль. Гэнси помахал водителю в зеркало заднего вида, отсалютовал Генри и нажал на педаль газа. Блу обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Генри повернулся к остальным, и его лицо снова расплылось в широкой радушной улыбке.

Интересно.

Ронан тем временем развернулся на сиденье, чтобы заглянуть в багажник через щель в спинке.

– Не высовывайся, – прошипел он.

Он явно обращался не к Блу. Она прищурилась и осторожно поинтересовалась:

– Так что именно мы сегодня делаем?

Гэнси, казалось, был рад ответить:

– Линч в своей бесконечной мудрости решил заняться сновидением вместо того, чтобы идти в школу, и притащил с собой обратно чуть больше, чем планировал.

Встреча с Генри, похоже, слегка охладила пылающую агрессию Ронана.

– Ты мог бы просто попросить меня разобраться с этим самостоятельно, – отрезал он. – Мои сновидения никого не касаются, кроме меня.

– Ну уж нет, Ронан, – вмешался Адам. – Я обычно не встаю ни на чью сторону, но это все чушь собачья.

– Спасибо, – поблагодарил Гэнси.

– Слушай, старик…

– Даже не начинай, – оборвал его Гэнси. – Джесс Диттли мертв по вине людей, интересующихся сновидениями твоей семьи, так что не делай вид, что никто не пострадает, если это перестанет быть секретом. Да, это прежде всего твое дело, но в зоне поражения находимся мы все.

Это заткнуло Ронану рот. Он раздраженно откинулся на спинку сиденья и уставился в окно, покусывая один из кожаных ремешков у себя на запястье.

Блу услышала достаточно. Она оттянула свой ремень безопасности, чтобы легче было повернуться, и опустила подбородок на спинку сиденья, глядя в темное пространство багажника. Поначалу ничего не было видно. Ну, может, и было, но она не хотела признавать это, поскольку, стоило ей разглядеть сновидение Ронана, уже было невозможно представить, как это она не разглядела его сразу.

Она была абсолютно против того, чтобы испытывать шок.

Тем не менее, она его испытала.

– Это что… ребенок? – потрясенно выдавила она.

Рядом со спортивной сумкой Ронана и сумкой Гэнси свернулось клубочком некое маленькое существо. У него были огромные глаза, почти скрытые низко натянутой на лоб шапочкой. Одето оно было в слишком большой для него потрепанный и грязный свитер крупной вязки. Еще у него были либо темно-серые ноги, либо серые леггинсы на ногах. И, кажется, оканчивались эти ноги сапожками или копытами.

В голове у Блу царила полная сумятица.

Голос Ронана был ровным:

– Я называл ее Сироткой.

Глава 7

Адам предложил отправиться в Кэйбсуотер, так что они повезли девочку туда. Он еще не знал, что они станут делать, когда приедут, просто это было первым, что пришло ему в голову. Нет, на самом деле – вторым. Первая мысль была до того постыдной, что он сразу же раскаялся в ней.

Он взглянул на нее лишь раз и сразу подумал, что, будь она очередным ночным ужасом, они могли бы просто убить ее или оставить где-нибудь. Секунду спустя… нет, даже полсекунды… он возненавидел себя за такие мысли. Именно такие мысли могли появиться у сына его отца. "Что, хочешь уйти? Собрался уходить? Это твои вещи? Поверь мне, если бы мне разрешили тебя отпустить, я бы самолично сбросил тебя в какую-нибудь канаву. С тобой одни сплошные проблемы".

Он ненавидел себя и ненавидел своего отца, а затем отдал эту ненависть Кэйбсуотеру в своей голове, и Кэйбсуотер унес ее прочь.

А сейчас они были в самом Кэйбсуотере во плоти, следуя второй мысли Адама, которая, к его большому сожалению, не оказалась первой. Они везли Сиротку к матери Ронана, Авроре. Они стояли на поле, которое ранее приметили с воздуха – поле, где был выложен огромный ворон из ракушек. Гэнси не мог объехать разбросанные там и сям ракушки, но старался не наезжать на само изображение. Адам очень ценил эту часть Гэнси и его бесконечную заботу обо всем, что было отдано на его попечение.

Машина остановилась. Гэнси, Блу и Адам вышли наружу. Ронан и его странная маленькая девочка остались внутри. Похоже, они о чем-то договаривались.

Они ждали.

Снаружи, изорванное вершинами далеких гор серое небо низко нависло над полем и над коричнево-красно-черными деревьями Кэйбсуотера. Стоя здесь, вполне можно было поверить, что перед ними обычный лес на обычной горе в Вирджинии. Но если достаточно долго всматриваться в Кэйбсуотер, всматриваться как полагается, можно было увидеть парившие среди деревьев тайны. Тени рогатых животных, которые никогда не выходили на свет. Мерцающие огоньки светлячков из совсем другого лета. Шелест крыльев, шум огромного стада, никогда не показывавшегося на глаза.

Магия.

Находясь так близко к лесу, Адам чувствовал себя… Адамом. Его голова была забита тривиальным ощущением подвернутого на поясе комбинезона и столь же тривиальными мыслями о завтрашней контрольной работе по литературе. Казалось бы, когда он был так близко к Кэйбсуотеру, ему следовало бы стать более чужим для реального мира, более иным, но, на самом деле, чем ближе он был к лесу, тем яснее осознавал свое присутствие в этом мире. Когда его физическое тело могло протянуть руку и коснуться леса, его разуму не было нужды отправляться в далекое путешествие, чтобы общаться с Кэйбсуотером.

Подумать только, до всех этих событий у него совершенно не было никаких предчувствий о том, чем для него станет это место. Хотя, может, это и не так. Такое мощное волшебство – и сила в целом – требовали веры в предпосылки.

Гэнси говорил по телефону. Адам отошел отлить. Ронан оставался в машине.

Адам присоединился к Блу, стоявшей по другую сторону автомобиля. Он изо всех сил старался не смотреть на ее грудь и губы. Адам и Блу больше не были вместе – по крайней мере, в том смысле, насколько они могли быть вместе раньше, но даже их разрыв и осознание правильности этого решения для них обоих не умаляли эстетической привлекательности определенных частей тела. Ее волосы стали еще более непослушными с момента их первой встречи, и многочисленные заколки уже не могли удержать их; губы выглядели более развратно и явно жаждали запретных поцелуев; осанка приобрела жесткость, обострявшуюся пережитым горем и опасностью.

– Думаю, нам с тобой надо поговорить о… – сказала она. Предложение прозвучало незаконченным, и при этом она не сводила глаз с Гэнси. Адам гадал, знает ли она, каким откровенным был ее взгляд. Был ли этот взгляд хоть раз таким же жадным, когда она смотрела на него?

– Да, – ответил он, слишком поздно осознав, что она, вероятно, хотела обсудить поиски Глендауэра и его милость, а не признаваться в тайной связи с Гэнси. Ну, им в любом случае нужно было поговорить и об этом тоже.

– Когда?

– Я позвоню тебе сегодня вечером. Нет, погоди, у меня работа. Завтра после школы?

Они оба кивнули. У них был план.

Гэнси все еще говорил по телефону:

– Нет, здесь почти нет машин, если только вечером не играют в бинго. Шаттл? Сколько же людей ты пригласила? Представить не могу… о! Может быть, договориться об аренде автобуса?

– КЕРА!

Блу и Гэнси вздрогнули от этого яростного вопля. Адам, узнавший кличку, которую Ронану дала Чейнсо, поднял глаза, осматривая небо.

– Господи Боже! – прорычал Ронан. – Прекрати, ты просто невыносима.

Воронье имя Ронана выкрикнула вовсе не Чейнсо, а маленькая тощая Сиротка. Она свернулась крохотным клубком в бесцветной полевой траве за машиной и больше напоминала кучу тряпья, нежели живое существо. Она раскачивалась из стороны в сторону и отказывалась вставать. Когда Ронан что-то прошипел ей, она снова выкрикнула ему в лицо. Не детским криком – звериным.

Адам видел множество сновидений Ронана, претворенных в реальность, и знал, сколь свирепыми, прекрасными, ужасающими и капризными они могли быть. Но эта девочка вобрала в себя больше сущности Ронана, чем все предыдущие творения. Перепуганное мелкое чудовище.

– У меня тут апокалипсис. Пришли мне СМС, если придумаешь еще что-нибудь, – Гэнси выключил телефон. – Что это с ней?

В его голосе слышалась нерешительность, словно он не был уверен, действительно ли с ней что-то не так, или же это ее нормальное состояние.

– Она не хочет идти в лес, – ответил Ронан. Нагнувшись, он бесцеремонно сгреб девочку в охапку и зашагал к лесной опушке. Теперь, когда ее тоненькие ножки свешивались из-под его руки, можно было отчетливо разглядеть, что они оканчивались изящными копытцами.

Стоя рядом с Адамом, Блу на мгновение прижала кончики пальцев к губам и снова опустила руку.

– О, Ронан! – тихо произнесла она. Это прозвучало так, как если бы кто-то прошептал «о, Господи!»

Это невозможно. Сновиденное существо было девочкой, и не было ею. Она была сиротой; они не были родителями. Адам не мог судить Ронана за столь необъятные сновидения, он и сам занимался магией, которую не мог понять до конца. В эти дни все они протягивали руки к небу, надеясь увидеть там комету. Единственным отличием было то, что необузданная и разрастающаяся вселенная Ронана Линча существовала в его собственной голове.

– Excelsior[8], – сказал Гэнси.

–––

Они вошли следом за Ронаном.

По лесу плыло тихое бормотание Кэйбсуотера, в кронах старых осенних деревьев шептались голоса, растворяясь в древних, покрытых мхом валунах. Это место означало для каждого из них что-то свое. Адам, смотритель леса, заключил с ним сделку, пообещав быть его руками и глазами. Способность Блу к усилению энергетических потоков тоже была каким-то образом связана с ним. Ронан, Грейуорен, был здесь задолго до всех прочих, достаточно рано, чтобы оставить на камнях слова, написанные его рукой. Гэнси… Гэнси просто любил его, и в этой любви смешались священный страх, благоговейный трепет и обожание.

Над головами деревья перешептывались на своем секретном языке… и на латыни… и на искаженной версии обоих, вплетая в разговор английские слова. Они совсем не говорили по-английски, когда ребята впервые пришли в лес, но они учились. И учились быстро. Адам подозревал, что в этом стремительном языковом развитии крылась какая-то тайна. Действительно ли они были первыми англоговорящими людьми, повстречавшимися этим деревьям? И если нет, почему деревья пытались овладеть английским только сейчас? И почему латынь?

Адам чувствовал, что ответ кроется где-то совсем близко, под самой поверхностью этой загадки.

– Salve[9], – поздоровался Гэнси с деревьями. Всегда такой вежливый. Блу потянулась вверх, чтобы коснуться одной из ветвей. Ей не нужны были слова, чтобы здороваться с ними.

Привет, – прошелестели они в ответ по-английски. Листья мерцали под пальцами Блу.

– Адам? – позвал Гэнси.

– Дай мне минутку.

Они ждали, пока Адам найдет направление. Поскольку время и пространство на силовой линии были непостоянны, они запросто могли выйти из леса в совершенно другом времени или месте, а не там, где вошли. Это явление поначалу казалось капризным и абсолютно своевольным, но Адам, постепенно настраиваясь на пульсацию силовой линии, начал осознавать, что оно следует определенным правилам – только не тем линейным, к которым они привыкли в обычном мире. Это было больше похоже на дыхание. Дыхание можно задержать; можно дышать быстрее или медленнее; можно синхронизировать свое дыхание с кем-то, кто стоит рядом. Если хочешь перемещаться по Кэйбсуотеру без сюрпризов, нужно сориентироваться в его текущем ритме дыхания. Следовать за ним по течению, а не против него, если хочешь выйти там же, где вошел.

Закрыв глаза, Адам позволил силовой линии захватить его сердце на несколько ударов пульса. Теперь он знал, в какую сторону она тянется у них под ногами, чувствовал, как она пересекается с другой силовой линией далеко слева от них и еще с двумя где-то гораздо дальше справа. Запрокинув голову, он ощутил покалывающее сияние звезд в небе и определил свое положение относительно них. Внутри него Кэйбсуотер осторожно распускал тонкие плети ветвей, проверяя его настроение, но никогда не переходя границу, кроме как под давлением, а затем проник в его сознание и глаза, чтобы просканировать почву у него под ногами в поисках воды и камней для дальнейшей ориентировки.

Адам хорошо владел множеством различных навыков, поскольку отрабатывал их на практике, но это – как вообще это можно назвать? Ясновидение, считывание, магия, магия, магия. Он был не просто хорош в этом, он жаждал этого, желал, обожал до всеохватывающего ощущения благодарности. Он и не знал, что умеет любить. Когда-то они с Гэнси спорили об этом и даже ругались. Гэнси с легкой ноткой отвращения говорил ему: «Прекрати называть это привилегией. Любовь – не привилегия». Но у Гэнси всегда была любовь, и он всегда был способен любить. Теперь, когда Адам обнаружил это чувство в себе, он был как никогда уверен, что был прав. Началом всех начал в Адаме была потребность, его непрерывный пульс. Любовь была привилегией. Адам был удостоен ее и не хотел от нее отказываться. Он снова и снова хотел вспоминать это ощущение.

Едва Адам полностью раскрылся, Кэйбсуотер неуклюже попытался пообщаться со своим человеком-чародеем. Он взял его воспоминания, повертел их так и этак, вывернул наизнанку, приспосабливая их под иероглифический язык снов: гриб на стволе дерева; Блу, едва не упавшая при попытке отбежать от него подальше; корочка, покрывавшая порез у него на запястье; морщинка на коже, которая, как Адам знал, проявлялась у Ронана меж бровей; змея, исчезавшая в грязноватой воде озера; большой палец Гэнси, которым он касался своей нижней губы; раскрытый клюв Чейнсо и выползавший оттуда червячок.

– Адам? – позвала Блу.

Он всплыл из глубины своих мыслей:

– Да. Я готов.

Они пошли дальше. Было трудно сказать, сколько времени у них займет дорога к месту, где жила мать Ронана. Иногда они добирались туда мгновения, а иногда – годы. Ронан беспрестанно сетовал на это, неся в охапке Сиротку. Он попытался было уговорить ее идти самостоятельно, но она сразу же осела на землю бесформенной, бесхребетной амебой. Он не стал тратить драгоценные минуты на спор с ней, просто снова подхватил ее на руки, хмурясь.

Сиротка, кажется, догадывалась, что испытывает терпение Ронана слишком сильно, поэтому, пока он шел дальше, слегка встряхивая ее при каждом шаге, она принялась издавать монотонный звук, ритмично взбрыкивая копытцами в такт ходьбы. Через мгновение невидимая птица ответила на ее пение другой нотой, красиво гармонировавшей с нотой Сиротки на три тона выше. Девочка издала новый звук, на тон выше предыдущего, и другая птица пропела снова, опять на три тона выше ноты девочки. Третья нота – и третья птица. Они перекликались так некоторое время, пока вокруг ребят не разлилась песня – синкопированный дуэт Сиротки и невидимых глазу птиц, которых на самом деле могло и не существовать.

Ронан бросил на Сиротку сердитый взгляд, но было ясно, что именно он значил. Его руки, державшие ее, служили ей защитой.

От Адама не укрылось то, как хорошо эти двое знали друг друга. Сиротка не была случайным существом, извлеченным из прерывистого сна. Их поведение было накатанным, привычным поведением членов одной семьи. Она знала, как обходить его буйные всплески эмоций; он, кажется, точно знал, где пролегает граница его неприветливости и грубости в обращении с ней. Они были друзьями, хотя даже со сновиденными друзьями Ронана общаться было нелегко.

Сиротка все каркала свою часть песенки, и было очевидно, что эта аритмичная мелодия оказывала определенное влияние на настроение Гэнси и Ронана. Ссора в машине больше не занимала их мысли. Вместо этого Гэнси поднял руки над головой и принялся размахивать ими в такт музыке, будто дирижер, ловя падающие осенние листья, когда они пролетали слишком близко. Каждый мертвый лист, которого он касался кончиками пальцев, обращался плававшей в воздухе золотой рыбкой. Кэйбсуотер внимательно слушал его замыслы; вокруг него кружилось все больше листьев, ожидая его прикосновения. Вскоре их окружала целая стайка, даже поток рыбок, метавшихся в пространстве, сверкавших боками и менявших цвет, когда их чешуйки попадали в лучи света.

– У тебя всегда получаются рыбки, – сказала Блу, смеясь; рыбки щекотали ей шею и руки. Гэнси скользнул по ней взглядом и тут же отвел глаза. Потянулся за следующим листком. Между ними двумя сияло счастье; их любовь к волшебству этого места была чистой и простой.

Им обоим так легко быть светлыми.

Кэйбсуотер деликатно подтолкнул мысли Адама, поднимая из глубин памяти целую дюжину счастливых воспоминаний за прошлый год – ну, они наверняка были с прошлого года, поскольку даже Кэйбсуотеру не удавалось отыскать радостные воспоминания за период до появления Гэнси и Ронана в его жизни. Адам сопротивлялся. В его сознании мелькнули образы него самого – то, как его видят другие. Его скрытая улыбка, его удивленный смех, его пальцы, тянувшиеся к солнцу. Кэйбсуотер не очень хорошо понимал людей, но он учился. Счастье, настаивал он. Счастье.

Адам сдался. Пока они шагали по лесу, и Сиротка все пела и пела свою песенку, а рыбки метались в воздухе вокруг них, он выпустил в эфир собственный замысел.

Последовавший за этим оглушительный удар удивил даже его; он услышал его только одним ухом, но ощутил в обеих ногах. Ребята вздрогнули, когда атмосферу пронизал еще один тяжелый басовый звук, отмечавший начало следующего такта песни. Когда прозвучал и третий, это уже определенно была музыка. Каждое дерево, мимо которого они проходили, издавало обработанный бухающий стук, пока звук вокруг них не превратился в пульсирующий электронный бит, неизменно звучавший из машины Ронана или его наушников.

– Боже мой! – расхохотался Гэнси. – Неужели нам и здесь придется это терпеть, Ронан?

– Это не я, – ответил тот. Посмотрел на Блу. Та пожала плечами. Тогда он поймал взгляд Адама. Когда губы Пэрриша искривились в ухмылке, лицо Ронана на мгновение застыло, прежде чем расплыться в расслабленной улыбке, которую он обычно приберегал для каких-нибудь глупых выходок Мэтью. Адам ощутил прилив радости за содеянное и в то же время приступ нервозности. Он ходил по самому краю. Заставить Ронана Линча улыбаться щекотало нервы не хуже сделки с Кэйбсуотером. С такими силами не шутят.

Внезапно Сиротка умолкла. Поначалу Адам решил, что она каким-то образом подхватила его настроение. Но нет: просто они достигли розовой лощины.

Аврора Линч жила на поляне, с трех сторон закрытой роскошными кустами, лозами и деревьями роз. Цветы ковром покрывали землю и водопадом спускались по выступу скалы, примыкавшей к поляне с четвертой стороны. Воздух был пронизан солнцем, будто свет, преломленный водой, и наполнен парившими над землей лепестками. Все вокруг было прелестно-розовым, или нежно-белым, или ослепительно-желтым.

Весь Кэйбсуотер был сном, но эта розовая лощина была сном во сне.

– Может быть, девочка составит Авроре компанию, – заметил Гэнси, наблюдая, как последняя из сотворенных им рыбок уплывает с поляны.

– Не думаю, что можно просто принести кому-то ребенка и ждать восторгов, – возразила Блу. – Она же не кошка.

Гэнси открыл было рот, собираясь отпустить колкий, граничащий с оскорблением комментарий. Адам перехватил его взгляд. Гэнси закрыл рот. Момент был упущен.

Гэнси, конечно же, был в чем-то прав. Аврору создали для любви, и она любила, так, как этого требовал каждый конкретный объект ее любви. Поэтому она обнимала своего младшего сына Мэтью, и расспрашивала Гэнси о знаменитых людях в истории, и приносила для Блу странные цветы, которые обнаружила во время прогулки, и позволяла Ронану показать ей все, что он извлек из сновидений или создал за неделю. Но Адаму она задавала вопросы вроде: «Откуда ты знаешь, что видишь желтый цвет так же, как я?» И внимательно слушала его аргументы. Иногда он пытался уговорить ее аргументировать это самостоятельно, но она не любила думать. Она предпочитала слушать, как наслаждаются процессом мышления другие люди.

Так что они уже знали, что она полюбит Сиротку. А вот было ли правильно дарить Авроре еще кого-нибудь для любви – это уже другой вопрос.

– Мама, ты здесь? – голос Ронана звучал совершенно иначе, когда он обращался к матери или Мэтью. Ронан непритворный.

Нет. Скорее, лишенный всей своей брони.

Его тон напомнил Адаму ту открытую, незамутненную улыбку, увиденную им ранее. Не играй, сказал он себе. Это не игра.

Если уж быть честным, то это и не было похоже на игру. В его сердце зашипел адреналин.

Появилась Аврора Линч.

Она вышла не из жилой зоны и не с тропинки, по которой они только что пришли. Она возникла из стены роз, драпировавших скалу. Ни одна живая женщина не смогла бы пройти сквозь камень и цветы, но она прошла. Ее волосы, украшенные розовыми бутонами и косичками с вплетенным в них жемчугом, золотистой завесой струились по спине. На краткий миг они увидели лишь розы и женщину, а затем женщина полностью воплотилась в Аврору. Кэйбсуотер вел себя с Авророй Линч иначе, не так, как с ними; они ведь были людьми, а она – сновиденным созданием. Они приходили сюда как в отпуск. А она была родом отсюда.

– Ронан, – произнесла она неподдельно счастливым голосом; впрочем, она всегда была неподдельно счастлива. – А где мой Мэтью?

– Играет в лакросс или еще какое-нибудь подобное дерьмо, – ответил Ронан. – Что-то, от чего обильно потеешь.

– А как насчет Деклана? – допытывалась Аврора.

Возникла пауза, на один вдох и выдох длиннее, чем нужно.

– Работает, – соврал Ронан.

Все, кто был на поляне, посмотрели на него.

– Ну что ж, – ответила она, обнимая Ронана за шею и прижимаясь бледной щекой к его бледной щеке, словно он только что принес ей целую охапку продуктов, а не странную маленькую девочку. – Что ты принес мне на этот раз?

Ронан бесцеремонно поставил девочку на землю. Она прижалась к его ногам, почти полностью скрытая старым свитером, и тоненько провыла по-английски с легким акцентом: – Я хочу уйти!

– А я хочу снова чувствовать правую руку, – огрызнулся Ронан.

– Amabo te, Greywaren! – пискнула она. Прошу тебя, Грейуорен.

– Ой, да встань уже, – он потянул ее за руку, и она встала, тоненькая как струнка, косолапо скрестив изящные копытца. Аврора опустилась перед ней на колени, чтобы заглянуть ей в лицо: – Какая ты красивая!

Девочка не смотрела на Аврору. Она вообще не шевелилась.

– Вот тебе красивый цветочек под цвет твоих глаз, хочешь подержать его? – Аврора протянула ей на ладони розу. Роза и впрямь была цвета глаз девочки – тускло-голубая, как надвигающийся шторм. Розы такого цвета вряд ли существовали в природе раньше, но теперь – наверняка.

Девочка даже не повернула головы. Ее глаза были прикованы к чему-то за спиной у Адама. Ее лицо не выражало ничего. Или же скуку. Адам ощутил легкий укол узнавания. В выражении лица девочки не было ни раздражения, ни злобы. Она не истерила и не протестовала.

Адам помнил это ощущение, когда, скрючившись, лежал на полу кухни, невидящими глазами глядя на лампу в противоположном углу, пока его отец шипел и плевался у него над ухом. Он очень хорошо знал эту разновидность страха.

Он не мог заставить себя смотреть на девочку.

Пока Адам рассматривал тонкие голые ветви деревьев, Ронан и его мать говорили о чем-то приглушенными голосами. К удивлению всех присутствующих, зажужжал телефон Гэнси. Он вытащил его из кармана и посмотрел на экран. Кэйбсуотер слегка прижал мысли Адама. Блу выкладывала опавшие розовые лепестки на своей вытянутой руке. Огромные деревья, окружавшие поляну, все шептали и шептали на латыни.

– Нет, мама, – нетерпеливо возразил Ронан, и этот совершенно несвойственный ему тон привлек внимание остальных. – Все было не так, как раньше. Это вышло случайно.

Аврора выглядела снисходительно-кроткой, и это определенно раздражало ее среднего сына.

– Это случайность, – настаивал он, хоть она и не оспаривала его слова. – Это был кошмар, но в нем что-то было по-другому.

– Как по-другому? – быстро вмешалась Блу.

– В этом кошмаре что-то было пох… испорчено. Там было что-то черное, и ощущалось оно странно, – Ронан нахмурился, глядя на деревья, словно ждал, что они подскажут ему нужные слова. Наконец, он добавил: – Что-то разложившееся.

Это слово взволновало всех. Блу и Гэнси переглянулись, словно оно было продолжением их более ранней беседы. Адам вспомнил тревожные образы, показанные ему Кэйбсуотером, когда он впервые вошел в лес. Сиявшее золотом лицо Авроры потускнело. Наконец, она промолвила: – Думаю, мне надо показать вам кое-что.

Глава 8

К превеликому раздражению Гэнси, телефон продолжал ловить сеть.

Обычно в Кэйбсуотере что-то мешало прохождению сигнала мобильной сети, но сегодня, пока он взбирался на гору, а затем спускался вниз, его телефон беспрестанно вибрировал входящими сообщениями о грядущем предвыборном мероприятии по сбору средств в академии Эгленби.

Сообщения от матери походили на государственные документы:

«Директор Чайлд согласен, что времени мало, но моя команда уже имеет определенный опыт, как быстро организовать такое мероприятие. Так чудесно, что ты согласился помочь, и мы сделаем это в твоей школе».

СМС-ки отца были написаны в бодром тоне, чисто по-мужски:

«Дело тут не в деньгах, просто это надо сделать и все. Не надо называть это сбором средств, просто соберемся и хорошо проведем время».

Его сестра Хелен сразу переходила к конкретике, без переливания из пустого в порожнее: «Скажи мне сразу, насколько невоздержанной может быть пресса, если накопает что-то на твоих одноклассников, чтобы я сразу начала заметать следы».

Гэнси все надеялся, что сигнал вот-вот пропадет, но он оставался мощным. Это означало, что ему приходилось одновременно читать СМС-ку о бронировании отелей в Генриетте для приезжих гостей и наблюдать, как из волшебного дерева сочится какая-то черная, явно отравленная жидкость.

Грейуорен, – шепнули дальние ветви. – Грейуорен.

Жидкость проступала на коре как капли пота, постепенно собираясь в медленный вязкий ручеек. Все, кроме странной девочки, уткнувшейся носом в бок Ронану, внимательно рассматривали дерево. Гэнси не мог ее винить. Он нашел, что смотреть прямо на дерево было… трудно. Раньше он как-то не задумывался о том, что в природе было очень мало по-настоящему черных вещей, пока не увидел этот смолистый древесный сок. Абсолютная тьма, пузырившаяся на стволе, выглядела ядовитой – и неестественной.

Телефон Гэнси зажужжал снова.

– Гэнси, друг, это больное дерево, похоже, мешает твоему времяпрепровождению в сети? – полюбопытствовал Ронан.

На самом деле это сеть мешала его времяпрепровождению здесь, возле этого больного дерева. Кэйбсуотер был для него тихой гаванью. СМС-ки здесь выглядели так же неуместно, как эта тьма, источаемая деревом. Он отключил телефон: – Оно здесь одно такое?

– Из тех, что я нашла во время прогулок – одно, – ответила Аврора. Ее лицо было безмятежным, но она беспрестанно теребила волосы.

– Эта штука причиняет дереву боль, – сказала Блу, запрокидывая голову, чтобы посмотреть на увядающую крону. Темное дерево было прямой противоположностью Кэйбсуотера. Чем дольше Гэнси находился в Кэйбсуотере, тем более трепетно относился к нему. И чем дольше он смотрел на черную смолу, тем больше его угнетало это зрелище.

– Оно что-нибудь делает? – спросил он.

Аврора склонила голову к плечу:

– Что ты имеешь в виду? Помимо того, что оно делает сейчас?

– Не знаю, – ответил Гэнси. – Я не знаю, что я хотел сказать. Это просто мерзкая болячка или что-то магическое?

Аврора пожала плечами. Ее метод решения проблем заключался лишь в том, чтобы найти кого-то другого, кто мог бы их решить. Пока Гэнси ходил вокруг дерева, пытаясь выглядеть полезным, Адам присел перед Сироткой. Она все смотрела куда-то вдаль, поверх него. Он расстегнул ремешок своих дешевых наручных часов и слегка похлопал ее по руке, давая ей понять, что часы предназначались ей. Наблюдавший за ними Гэнси ждал, что она проигнорирует его или откажется от подарка, как уже отказалась от розы, которую ей предложила Аврора, но девочка без колебаний приняла часы и принялась сосредоточенно заводить их. Адам еще некоторое время посидел перед ней, сдвинув брови.

Гэнси подошел к Ронану, стоявшему возле дерева. Вблизи тьма гудела абсолютной тишиной. Ронан обратился к дереву на латыни. Ответа не прозвучало.

– Кажется, у него нет голоса, – подметила Аврора. – Это очень странно. Я все время возвращаюсь к нему, даже если и не планировала идти в эту сторону.

– Оно напоминает мне Ноа, – произнесла Блу. – Оно… разлагается.

Ее голос был исполнен такой меланхолии, что Гэнси внезапно понял, сколько же они с ней потеряли, стараясь сохранить свои отношения в секрете. Блу излучала сверхъестественную энергию для остальных, но в ответ могла получить ее только с прикосновением. Она постоянно обнимала мать, или держала за руку Ноа, или брала Адама под локоть, или закидывала ноги на ноги Ронана, когда они сидели на диване. Касалась узкой полоски кожи на шее Гэнси, между линией роста волос и воротником. Это беспокойство, отчетливо звучавшее сейчас в ее голосе, требовало переплетения пальцев, рук на плечах, прижатой к груди щеки.

Но, поскольку Гэнси был слишком малодушен, чтобы признаться Адаму в своей любви к ней, ей приходилось стоять одной, наедине со своей печалью.

В итоге за руку ее взяла Аврора.

Его охватил стыд, столь же угольно-черный, как и текшая с дерева смола.

Ты в самом деле хочешь потратить оставшееся время вот на это?

Внезапно внимание Гэнси привлекло движение между деревьев.

– Ой, – выдохнула Блу.

Три фигуры. Такие знакомые, невероятные, невозможные.

Это были три женщины с лицом Блу – как будто бы. Их черты были не столько реальными чертами Блу, сколько образом Блу, который обычно запоминался людям. Возможно, разница была бы не так заметна, если бы сама Блу не стояла сейчас рядом. Она была реальной; они были сном.

Они приближались в той же манере, как приближаются предметы во сне. Перебирали ли они ногами при ходьбе? Гэнси не мог вспомнить, хоть и наблюдал за ними. Они приближались – это все, что он знал. Все три фигуры держали поднятые руки у лица. Их ладони были красными.

– Дорогу! – хором произнесли они.

Взгляд Ронана метнулся к Гэнси.

– Дорогу Королю-ворону! – хором повторили фигуры.

Сиротка расплакалась.

– Это Кэйбсуотер пытается нам что-то сказать? – тихо спросил Гэнси.

Они приблизились. Их тени были черными, а заросли папоротника у них за спиной умирали.

– Это ночной кошмар, – сказал Адам. Он держался правой рукой за запястье левой, нащупывая большим пальцем пульс. – Мой. Я не хотел о них думать. Кэйбсуотер, забери их.

Тени протянулись к черноте на стволе дерева, подтверждая, что были с ней одной породы. Чернота вскипела и потекла из дерева чуть быстрее. Одна из ветвей у них над головами застонала.

– Дорогу! – повторили фигуры.

– Заберите их! – взвизгнула Сиротка.

– Кэйбсуотер, dissolvere[10], – приказал Ронан. Аврора шагнула вперед и закрыла его собой, словно хотела защитить сына. В ее облике не осталось никакой неопределенности.

Три женщины подошли еще ближе. И снова Гэнси не мог разглядеть, как они передвигались. Сначала они были далеко, а сейчас – близко. Он учуял вонь разложения. Не сладковатый запах гниющих растений или продуктов, а мерзкую мускусную вонь плоти.

Блу отшатнулась от них. Гэнси решил, что она испугалась, но она просто побежала к нему, чтобы схватить за руку.

– Да, – подтвердил Адам, мгновенно поняв, чего она хотела, прежде чем это понял сам Гэнси. – Гэнси, скажи это.

Скажи это. Они хотели, чтобы он велел женщинам убраться. Приказал им. В пещере костей Гэнси приказал костям пробудиться, и они пробудились. Он использовал энергию Блу и свое устремление и произнес приказ, который должен был быть услышан. Но Гэнси не понимал, почему это сработало, и не понимал, почему именно он, и не знал, каким образом Адам, Ронан или Блу постигали свои магические способности, потому что сам он не мог это сделать.

– Дорогу Королю-ворону! – снова повторили женщины. А затем они очутились прямо перед Гэнси. Три фальшивых Блу лицом к лицу с ним и с Блу настоящей.

К изумлению Гэнси, Блу выхватила свой выкидной нож. Он был уверен, что она воспользуется им, ведь она уже как-то пырнула им Адама. Но он очень сомневался, что нож будет эффективен против этих трех кошмаров, стоящих перед ними.

Гэнси заглянул в их зияющие чернотой глаза, а затем вложил в голос всю свою уверенность и твердо произнес:

– Кэйбсуотер, защити нас.

Три женщины рассыпались дождем.

Они расплескались по одежде Блу и его плечам, а затем вода мгновенно ушла в землю. Блу едва слышно вздохнула и опустила плечи.