Король-ворон

Затем внутри него, возвращаясь к жизни, шумно вздохнул Кэйбсуотер, и Адам сел. Если он вернулся, это означало, что раньше его не было.

Ты здесь?

Он ощутил свои собственные мысли, и снова мысли, а дальше – очень тихий, едва слышный голос Кэйбсуотера. Что-то было не так.

Отбросив покрывала и поднявшись на ноги, Адам на мгновение замешкался. Надо же, он проснулся в доме Линча, одетый во вчерашнюю одежду, все еще пахнущую дымком гриля. Он проснулся так поздно, что на несколько часов проспал утреннюю силовую тренировку. Его губы все еще хранили память о губах Ронана Линча.

Что он творит? Ронан – не объект для игр. Впрочем, он не считал, что играет.

«Ты должен уехать отсюда», – сказал он себе.

Но впервые за долгое время он не ощутил знакомого желания немедленно уехать, так, словно ему припекало пятки. В этом заявлении куда-то подевалась вторая, сама собой разумеющаяся часть: и никогда не возвращаться.

Он отправился на первый этаж, заглядывая в каждую комнату по пути, но, похоже, он был в доме один. На краткий миг, напоминавший психоделический кайф, он представил, что спит и во сне бродит по этому опустошенному дому. В животе у него заурчало, и он пошел искать кухню. Там он съел две оставшиеся с вечера булочки для гамбургеров всухомятку, так как не мог найти масло, запил их остатками молока прямо из пакета и, позаимствовав куртку с вешалки, вышел на улицу.

Снаружи поля плавали в тумане и росе. На его сапоги налипли осенние листья, пока он шел по тропинке между пастбищами. Он прислушивался, ища признаки какой-либо деятельности в любом из сараев, но в целом он был вполне доволен безмолвием. Такая тишь, такая абсолютная тишь – только серое небо низко над головой и мысли Адама.

На душе у него было так спокойно.

Тишину нарушило метнувшееся ему под ноги существо. Оно пронеслось по траве, так быстро и чудно перебирая копытцами, что Адам узнал в нем Сиротку лишь тогда, когда она вложила руку в его ладонь. В другой руке она держала мокрую черную палочку. Адам, взглянув на девочку, заметил кусочки коры, прилипшие к ее зубам.

– Тебе разве можно это есть? – спросил он ее. – А где Ронан?

Она ласково потерлась щекой о его руку:

– Savende e'lintes i firen…

– По-английски или по-латыни, – попросил он.

– Сюда!

Но вместо того, чтобы вести его в каком-то конкретном направлении, она выпустила его руку и принялась скакать вокруг него, размахивая руками, как крыльями. Он зашагал дальше, а она все прыгала вокруг него. Летевшая куда-то птица вдруг зависла у него над головой. Заметив движущуюся Сиротку, Чейнсо каркнула, покружилась над ними и полетела обратно к верхним полям. Там Адам и нашел Ронана – черное пятно в затянутом белым туманом поле. Он за кем-то наблюдал, но Чейнсо сообщила ему о приближении Адама, и Ронан, обернувшись и сунув руки в карманы темной куртки, стал смотреть, как тот подходит.

– Пэрриш, – произнес Ронан, окинув Адама взглядом. Он явно ничего не принимал как должное.

– Линч, – отозвался Адам.

Сиротка рысью проскочила между ними и ткнула в Ронана палочкой, которую держала в руке.

– Какая же ты мелкая пакость, – сообщил ей Ронан.

– А ей можно это есть?

– Не знаю. Я даже не знаю, есть ли у нее внутренние органы.

Адам рассмеялся, до того нелепо это прозвучало.

– Ты ел? – спросил Ронан.

– Что-то кроме палочек? Ага. Я пропустил силовую тренировку.

– Какая жалость. Хочешь потаскать тюки с сеном? Это наверняка придаст тебе мужественности, глядишь – и волосы на груди вырастут. Эй, только ткни меня еще раз этой штукой, – это уже относилось к Сиротке.

Пока эти двое сцепились в траве, Адам закрыл глаза и запрокинул голову назад. Он мог бы заняться ясновидением прямо здесь и сейчас. Тишина и ветерок, холодивший шею, унесут его прочь, а влага, просочившаяся в его сапоги, и запах живых существ помогут ему удержаться в реальности. Изнутри и снаружи. Он не знал, что именно начинает боготворить – это место или Ронана, и не был уверен, что разница имела значение.

Когда он открыл глаза, то увидел, что Ронан смотрит на него – так, как смотрел уже много месяцев. Адам посмотрел в ответ – так, как смотрел в ответ уже много месяцев.

– Мне надо заняться сновидением, – сказал Ронан.

Адам взял Сиротку за руку и поправил его:

– Нам надо заняться сновидением.

Глава 43

В двадцати пяти минутах езды от них у Гэнси не было сна ни в одном глазу. А еще у него были неприятности.

Он еще не знал, по какой причине они возникли; зная семейство Гэнси, он мог так и не выяснить это. Впрочем, он чувствовал эти неприятности всеми фибрами души, так же, как ощущал, что прочно попал в сети истории с Глендауэром. Раздражение и злость в семье Гэнси были похожи на легкий привкус экстракта ванили. Его применяли экономно, крайне редко по отдельности, и определить его наличие можно было только задним числом. Если попрактиковаться, то можно было научиться распознавать его, но до какой степени? "Вот в этой булочке присутствует некоторая злость, тебе не кажется? О, да, думаю, всего чуть-чуть…"

Хелен была зла на Гэнси. Вот какой напрашивался вывод.

Семья Гэнси собралась в школьном здании, одном из объектов их инвестиций. Это был обветшалый, но все же удобный старый каменный дом, расположившийся среди отдаленных зеленых холмов между Вашингтоном и Генриеттой, где на его содержание зарабатывали сдачей в краткосрочную аренду. Семья провела здесь ночь – они пытались убедить и Гэнси переночевать с ними, и он бы, возможно, выполнил эту просьбу, если бы не Ронан, и если бы не Генри. Может, именно поэтому Хелен была зла на него.

В любом случае, он наверняка компенсировал эту недостачу, приведя с собой интересных друзей, с которыми его домочадцы могли поиграть. Семейство Гэнси обожало приводить в восторг других. Гости в доме – отличная возможность продемонстрировать свои изысканные кулинарные таланты.

И все-таки у него были неприятности. Не с родителями. Они были очень рады видеть его: «Как ты загорел, Дик!». И они тем более были рады видеть Генри и Блу. Генри мгновенно прошел тест, призванный проверить, насколько он был им ровней и мог ли быть другом – тест, который Адам и Ронан всегда проходили с большим трудом, а Блу… Ну, что бы так ни привлекало младшего Гэнси в ее проницательном и любопытном выражении лица, это определенно привлекло и старших. Они немедленно принялись расспрашивать Блу о ее семейной профессии, пока нарезали кубиками баклажаны.

Блу описала ежедневную рутину в доме номер 300 по Фокс-уэй почти обыденным тоном, тогда как ее рассказ в машине Гэнси о далеко не обыденном исчезновении ее отца в стволе дерева сопровождался изумлением и замешательством. Она рассказала о горячей телефонной линии ясновидения, очищении домов от негативной энергии, медитационных кругах и гадании на картах. Ее слегка небрежный стиль описания очаровал родителей Гэнси еще больше; если бы она попыталась продать им эти услуги, это никогда бы не сработало. Но она просто рассказывала им о том, как это происходило, и ничего не просила у них. Они были в восторге от этого.

В присутствии Блу Гэнси вдруг мучительно осознал, как они все выглядят в ее глазах – старый «мерседес» на подъездной дорожке, безупречно подшитые по росту брюки, гладкая кожа, ровные зубы, солнечные очки от Burberry и шарфы от Hermes. Теперь и он мог взглянуть на этот дом ее глазами. В прошлом ему бы и в голову не пришло, что дом выглядел как-то по особенному богато – декор в нем был очень скромным, и, на вкус Гэнси, выглядел скорей аскетично. Но теперь, проведя столько времени с Блу, он видел, что именно этот скромный декор придавал дому богатый вид. Семье Гэнси не требовалось держать в доме множество вещей, потому что каждый предмет, принесенный сюда, был тщательно подобран, чтобы исполнять определенное предназначение. Здесь не было ни одной дешевой книжной полки, наспех повешенной для хранения лишней посуды. Ни одного стола, на котором валялись бумаги вперемешку со швейными принадлежностями и игрушками. Никаких гор кастрюль и сковородок на шкафах и никаких туалетных ершиков в дешевых пластиковых ведерках. Вместо этого, даже в этом старом, разрушающемся доме все было оформлено эстетически. Ершики – в бронзовых ведерках, лишняя посуда – за стеклянными дверцами, игрушки – в резных старинных сундучках, а сковородки – на специальных подвесных рамах с крючками для посуды.

Из-за всего этого он чувствовал себя довольно неловко.

Гэнси старательно ловил взгляды Блу и Генри, чтобы убедиться, что у них все хорошо, но главная трудность заключалась в том, чтобы сделать это как можно более деликатно в присутствии других членов семьи Гэнси, ведь деликатность – их общий язык. Предложить им помощь как можно тактичнее было невозможно: все сообщения мгновенно перехватывались. Поэтому легкая беседа продолжалась до тех пор, пока обед не перенесся на террасу, выходившую на задний двор. Генри и Блу сидели слишком далеко от Гэнси, чтобы он мог оказать им какую-нибудь помощь по воздуху.

Хелен нарочно села рядом с ним. И привкус ванили тут же стал оглушительным.

– Директор Чайлд сказал, что ты запаздываешь с подачей заявления на вступление в университет, – сказал мистер Гэнси, наклоняясь вперед, чтобы разложить по тарелкам кинву.

Гэнси притворился, будто он занят извлечением мошки из своего стакана чая со льдом. Миссис Гэнси в знак солидарности помахала рукой в воздухе, словно отмахиваясь от невидимой мошки: – Казалось бы, на улице слишком прохладно для насекомых. Должно быть, где-то неподалеку есть стоячая вода.

Гэнси аккуратно вытер палец с дохлой мошкой о край стола.

– У меня еще сохранились контакты с Дромандом, – продолжал мистер Гэнси. – У него по-прежнему есть обширные связи с историческим факультетом Гарварда, если ты все еще хочешь именно туда.

– Господи, только не туда, – возразила миссис Гэнси. – Конечно же, Йель.

– Что, как Эрлич? – мистер Гэнси вежливо хохотнул, видимо, вспомнив какую-то шутку для своих. – Пусть это станет уроком всем нам.

– Эрлич – особый случай, – ответила миссис Гэнси. Они чокнулись бокалами, будто произнесли какой-то секретный тост.

– Ты уже куда-то подавался? – спросила Хелен. В ее голосе слышалась угроза. Неслышная для тех, кто не входил в семью Гэнси, но достаточно уловимая для того, чтобы их отец заметил ее и нахмурился, глядя на дочь.

Гэнси моргнул:

– Пока что никуда.

– Я не помню, каковы сроки для этих дел, – отметила миссис Гэнси. – Но, кажется, уже скоро, да?

– Время ускользнуло от меня, – произнес он. Это был наиболее простой способ сказать «теоретически, я обречен умереть до того, как это станет актуально, так что я потратил свои свободные вечера на другие занятия».

– Я читал статью об академических отпусках, – вставил Генри. Он улыбнулся тарелке, которую перед ним поставила миссис Гэнси, и по этой улыбке стало ясно, что язык деликатности он знает в совершенстве. – Для таких ребят, как мы, это хороший вариант.

– А кто такие эти «мы»? – спросила мать Гэнси тоном, предполагавшим, что ей нравится думать, будто у них есть что-то общее.

– О, ну, знаете, чересчур образованные молодые люди, доводящие себя до нервного срыва в достойной погоне за совершенством, – пояснил Генри. Родители Гэнси рассмеялись. Блу ковыряла салфетку. Гэнси был спасен, а Блу – выброшена на мель.

Впрочем, мистер Гэнси заметил это и перехватил мяч, прежде чем тот коснулся земли: – Я бы очень хотел прочесть что-нибудь в твоем авторстве, Блу, о том, каково расти в доме ясновидящих. Ты могла бы написать диссертацию или мемуары, но в любом случае это будет очень увлекательно. У тебя очень особый, индивидуальный тон и стиль, даже когда ты говоришь вслух.

– О, да, я тоже заметила, дивный генриеттский акцент, – тепло добавила миссис Гэнси. Они были прекрасными командными игроками. Отличный отраженный бросок, одно очко в пользу Гэнси, выигрывает команда «Прекрасное самочувствие».

– Я почти забыла про брускетты, – сказала Хелен. – Они сейчас сгорят. Дик, ты не поможешь мне принести их?

Команду «Прекрасное самочувствие» резко распустили. Гэнси вот-вот узнает, откуда у него неприятности.

– Да, конечно, – согласился он. – Кому-нибудь что-нибудь принести, раз уж я иду на кухню?

– Вообще-то, если захватишь мой график мероприятий с комода, было бы славно, спасибо, – сказала ему мать. – Мне надо перезвонить Мартине и убедиться, что она сможет приехать пораньше.

Брат и сестра Гэнси отправились в дом, где Хелен сначала вытащила хлебцы из духовки и только потом повернулась к нему:

– Ты помнишь, как я попросила тебя сообщить мне, какую грязь потенциально можно накопать на твоих богатеньких друзей, чтобы я могла принять меры, прежде чем мама пойдет на выборы?

– Полагаю, это риторический вопрос, – ответил Гэнси, принимаясь за сервировку брускетты.

– Ты мне не прислал никакой информации на этот счет, – упрекнула его Хелен.

– Я отправлял тебе вырезки о розыгрышах во время Недели приколов.

– И все же ты забыл упомянуть, что дал взятку директору.

Гэнси перестал сервировать брускетту.

– Ты и впрямь это сделал, – констатировала Хелен, без труда читавшая все эмоции у него на лице. Брат и сестра Гэнси были настроены на одну радиоволну. – И ради кого из них ты пошел на это? Кто из твоих друзей? Этот, из трейлерного городка?

– Только не надо оскорблений, – решительно отрезал Гэнси. – Кто тебе рассказал?

– Мне рассказали бумаги. Тебе еще нет восемнадцати, знаешь ли. Как тебе вообще удалось убедить Брулио оформить этот документ? Он же вроде должен быть папиным юристом.

– Папы это вообще не касается. Я не тратил его деньги.

– Тебе семнадцать. Какие еще деньги у тебя есть, кроме семейных?

Гэнси взглянул на нее:

– Подозреваю, ты прочла только первую страницу документа.

– У меня на телефоне открылась только она, – сказала Хелен. – А что? Что там на второй странице? Господи Боже. Ты отдал Чайлду этот свой склад, да?

В ее формулировке это звучало так честно. Он предполагал, что так и было. Один диплом Эгленби в обмен на фабрику Монмут.

«Скорей всего, тебя здесь уже не будет, чтобы скучать по Монмуту», – сказал он себе.

– Во-первых, что он такого сделал, чтобы заслужить подобное? – наседала Хелен. – Ты с ним спишь?

Негодование охладило его тон:

– То есть, дружба – недостаточно достойная причина?

– Дик, я вижу, что ты изо всех сил стараешься придерживаться высоких моральных принципов, но, поверь мне, у тебя не получается. Чтобы достичь таких высот, тебе потребуется не просто лестница нравственности, но еще и стул, чтобы поставить лестницу на него. Неужели ты не понимаешь, в какое ужасное положение это поставит маму, если твоя глупость выплывет на свет?

– Мама тут ни при чем. Это сделал я.

Хелен склонила голову. Обычно он не замечал разницы в возрасте между ними, но именно сейчас она совершенно явно была умудренной опытом взрослой женщиной, а он был… кем бы он ни был.

– Ты думаешь, пресса станет разбираться? Тебе семнадцать. Бог мой, документ выписан семейным юристом! Пример семейной коррупции, и так далее, и тому подобное. Поверить не могу. Ты мог хотя бы подождать и сделать это после выборов.

Но Гэнси не знал, сколько времени у него осталось. Он не знал, дотянет ли он до дня после выборов. От этой мысли что-то сдавило ему грудь, мгновенно перекрыв дыхание, поэтому он оттолкнул ее подальше так быстро, как только смог.

– Я не подумал о последствиях, – сказал он. – Ну, для кампании.

– Естественно! Я вообще не знаю, о чем ты думал. Я долго думала, пытаясь как-то обосновать твое поведение, но так и не сумела.

Гэнси передвигал по разделочной доске кусочек помидора. Сердце в груди все еще дрожало.

– Я не хотел, чтобы он перечеркивал всю свою жизнь только потому, что его отец умер, – гораздо тише произнес он. – Сейчас он не хочет заканчивать школу, но я хотел, чтобы у него был диплом, когда он решит, что ему это все-таки нужно.

Хелен ничего не ответила, и он чувствовал, как сестра изучает его, пытаясь прочесть его мысли. Он продолжал катать кусок помидора по доске, размышляя, как на самом деле он даже не был уверен, что Ронану нужен этот диплом, и как он жалел о том, что заключил с Чайлдом сделку, хотя знал, что не сможет спокойно спать, пока не сделает этого. Он во многом ошибся, но сейчас времени осталось слишком мало, и исправлять ошибки было поздно. Это был тоскливый и преступный секрет, который он был вынужден хранить.

К его удивлению, Хелен обняла его.

– Братишка, – прошептала она, – что с тобой?

В семье Гэнси не принято было обниматься, и Хелен обычно не стала бы рисковать и обнимать его, чтобы не помять блузку; ее тонкие золотые браслеты оставили вмятины на его руках, и что-то во всем этом так тронуло его, что он едва не заплакал.

– Что если я не найду его? – наконец, сказал он. – Глендауэра.

Хелен вздохнула и выпустила его из объятий:

– Ох уж этот твой король. Когда это закончится?

– Когда я найду его.

– А потом что? Что если ты и впрямь найдешь его?

– Только это, и больше ничего.

Это был неудачный ответ, и ей он совсем не понравился, но она лишь прищурилась и провела руками по блузке, разглаживая морщинки на ткани.

– Мне очень жаль, что я испортил мамину кампанию, – произнес он.

– Ты ее не испортил. Мне просто придется… не знаю. Раскопаю какие-нибудь скелеты в шкафу Чайлда, чтобы заставить его молчать в случае чего, – Хелен, похоже, не испытывала особого отвращения к такому занятию. Ей нравилось организовывать факты. – Господи. А я-то думала, что мне придется иметь дело с дедовщиной и хранением марихуаны. Кстати, что это за девочка с тобой? Ты целовался с ней?

– Нет, – честно ответил Гэнси.

– А следовало бы, – подчеркнула она.

– Она нравится тебе?

– Она чуднАя. Ты чудной.

Брат и сестра улыбнулись друг другу.

– Давай уже вынесем эти брускетты, – сказала Хелен. – Может, нам еще удастся выжить после этих выходных.

Глава 44

Это было ошибкой.

Адам понял это сразу же, как провалился в темный зев чаши для гаданий, но он просто не мог оставить Ронана во сне одного.

Его физическое тело, скрестив ноги по-турецки, сидело на полу в Барнсе, а чашей для гаданий ему служила обычная керамическая собачья миска. Скрюченное тело Ронана лежало на диване. Сиротка сидела рядом с Адамом, глядя в миску вместе с ним.

Это было настоящим.

Но и это тоже настоящее: эта отравленная симфония, в которую превратился Кэйбсуотер. Вокруг него лес исторгал из себя черноту. Деревья таяли и растворялись в темноте, но в обратном направлении – длинные струи липкой черной жижи текли вверх, в небо. Воздух дрожал и метался туда-сюда. Разум Адама не знал, как вместить все то, что он видел. Это был тот же ужас сочившегося чернотой дерева, которое они уже видели раньше, но теперь это распространилось на весь лес, включая атмосферу. Если бы от истинного Кэйбсуотера ничего не осталось, было бы не так страшно – по крайней мере, можно было бы списать все на ночной кошмар. Но он все еще видел остатки леса, который он успел познать. Леса, изо всех сил пытавшегося остаться в живых.

"Кэйбсуотер?"

Ответа не было.

Адам не знал, что с ним произойдет, если Кэйбсуотер погибнет.

– Ронан! – прокричал он. – Ты здесь?

Возможно, Ронан всего лишь спал, а не сновидел. Или, может, он сновидел где-то в другом месте. Может, он прибыл сюда раньше Адама и уже был убит.

– Ронан!

– Кера! – простонала Сиротка.

Впрочем, когда он огляделся в поисках нее, ее нигде не было видно. Могла ли она прийти следом за ним, погрузившись в медитацию над чашей для гадания? Мог ли Ронан сотворить еще одну такую девочку в своих снах? Адам знал, что ответ на этот вопрос – да. Он как-то видел, как сновиденный Ронан умирает на глазах у Ронана реального. В этом лесу могло быть бесчисленное количество Сироток. Проклятье. Он не знал, как позвать ее. Но все же попытался:

– Сиротка!

Едва выкрикнув ее имя, он тут же пожалел об этом. Здесь все становилось тем, чем ты называл его. В любом случае, ответа не было.

Он принялся пробираться сквозь лес, старательно цепляясь за свое тело, оставшееся в Барнсе. Его руки на холодной поверхности миски. Ощущение собственных ног на деревянном полу. Запах камина у него за спиной. Помни, где ты находишься, Адам.

Он не хотел снова звать Ронана; он не хотел, чтобы этот кошмар создал двойника. Все, что он здесь видел, было жутью. Вот на глазах растворяется еще живая змея; вот на земле лежит олень, перебирая ногами, как в замедленном кино, а сквозь его еще живую плоть прорастают ветви. Вот существо, не бывшее Адамом, но почему-то одетое как он. Адам отшатнулся, но странный мальчишка не обращал на него никакого внимания. Он был занят тем, что медленно поедал собственные руки.

Адам задрожал.

– Кэйбсуотер, где он?

Его голос надломился, и Кэйбсуотер сдвинулся с места, пытаясь выполнить просьбу своего чародея. Перед ним возник камень. Точнее, он всегда был там, как это может происходить лишь в снах; как появлялся или исчезал Ноа. Адам уже видел этот камень; его бороздчатая поверхность была испещрена фиолетово-черными буквами, написанными рукой Ронана.

Адам прошел мимо него, и тут сзади раздался крик.

Вот и Ронан. Наконец-то. Наконец-то.

Ронан ходил вокруг чего-то, лежавшего в выгоревшей траве среди разлагавшихся деревьев; когда Адам приблизился, то увидел, что это были остатки туши, но не мог понять, что это было за животное изначально. Похоже, у него когда-то была белоснежная шкура, но плоть покрывали глубокие порезы, розовеющие края которых заворачивались внутрь. Из-под грязно-серого лоскута надорванной шкуры вывалился клубок внутренностей, подцепленных когтем, окрашенным в ярко-красное. Сквозь эти останки там и сям прорастали грибы, но с ними тоже творилось что-то ужасное; на них было трудно и больно смотреть.

– Нет! – выдохнул Ронан. – О, нет. Ах, ты, ублюдок…

– Что это? – спросил Адам.

Рука Ронана зависла над двумя раскрытыми клювами, лежавшими бок о бок и окаймленными чем-то черным и пурпурно-алым; Адаму не хотелось всматриваться и разбираться, что это такое.

– Мой ночной ужас. Господи. Вот дерьмо.

– Откуда он здесь взялся?

– Я не знаю. Ему небезразлично все то, что небезразлично мне, – ответил Ронан, поднимая взгляд на Адама. – Это кошмар или реальность?

Адам выдержал его взгляд. Вот до чего они дошли: ночные кошмары стали реальностью. Теперь между снами и реальностью не было никакой разницы, когда они находились в Кэйбсуотере вместе.

– Что могло вызвать все это? – недоумевал Ронан. – Я не слышу деревьев. Мне никто не отвечает.

Адам выдержал его взгляд. Он не хотел произносить слово «демон» вслух.

– Я хочу проснуться, – сказал Ронан. – Мы можем проснуться? Я не хочу случайно притащить что-то из этого обратно. И я не могу сдержать свои мысли… не могу…

– Да, – перебил его Адам. Он тоже не мог сдержать мысли. – Надо поговорить с остальными. Давай-ка…

– Кера!

Пронзительный крик Сиротки мгновенно привлек внимание Ронана; он вытянул шею, пытаясь разглядеть ее среди темных ветвей.

– Оставь ее, – сказал Адам. – Она с нами в реальной жизни.

Но Ронан колебался.

– Кера! – тоненько провыла она, и в этот раз Адам услышал боль в ее голосе. Это была боль по-детски маленького, несчастного существа, и Адам всем естеством потянулся ей навстречу.

– Кера, succurro[24]! Они не могли определить, была ли это та же Сиротка, которая сейчас находилась с ними в Барнсе, или ее копия, или какая-то чудовищная дьявольская птица с ее голосом. Ронану было наплевать. Он все равно бросился на помощь. Адам ломанулся следом. Все вокруг выглядело омерзительно: ивовая роща, где деревья осели друг на друга, птица, певшая свою песню задом наперед, рой черных насекомых, ползавших по остаткам кроличьей тушки.

Голос принадлежал не чудовищной птице. Это была Сиротка – или что-то, выглядевшее в точности как она. Она стояла на коленях на клочке высохшей травы. Она не плакала до этого, но, увидев Ронана, залилась слезами. Когда он, запыхавшись, подскочил к ней, она с мольбой протянула к нему руки. Адам был уверен, что это не копия; на руке у нее были его часы со следами зубов на ремешке. Да и Кэйбсуотер настолько ослабел, что ему не хватило бы сил создать такую ничем не оскверненную копию девочки.

– Succurro, succurro, – всхлипывала она. Помогите, помогите! Ее руки, протянутые к Ронану, были забрызганы кровью по самые локти.

Ронан бухнулся на колени и обхватил ее обеими руками; Адаму почему-то было больно смотреть, как неистово он обнимал это странное маленькое сновиденное создание, и как она зарылась лицом в его плечо. Он крепко сжимал ее в объятиях, и Адам слышал, как он шепчет ей: «Нет, ты умница, все будет хорошо, мы сейчас проснемся».

И тут Адам увидел это. Он увидел это раньше Ронана, поскольку Ронан до сих пор не поднимал головы, обнимая Сиротку. Нет, нет. Сиротка остановилась здесь вовсе не потому, что просто не могла бежать дальше. Она остановилась, потому что у нее больше не было сил тащить тело. Впрочем, тело – слишком мягкое слово для того, что лежало на траве. К самым крупным частям прилипли длинные пряди волос. Останки были похожи на жуткое, нанизанное на нить ожерелье из липких, кровавых жемчужин. Вот откуда на руках Сиротки взялась кровь – от тщетных попыток спасти чужую жизнь.

– Ронан, – предупреждающе произнес Адам, ощущая, как в нем волной поднимается ужас.

Услышав тон Адама, Ронан повернулся.

На краткий миг он задержал взгляд на Адаме, и Адам молил небеса, чтобы тот не отводил глаза и продолжал смотреть на него. «Просто проснись», – подумал он, но уже знал, что Ронан не проснется.

Взгляд Ронана упал на землю.

– Мама?..

Глава 45

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Сером.

Серому нравились короли.

Ему нравились официально коронованные короли – те, у которых был и титул, и корона, и все прочее, но ему также нравились неформальные короли, которые правили, вели свои войска в бой и руководили, не имея ни благородного происхождения, ни приличного трона. Ему нравились короли прошлого и короли будущего. Короли, ставшие легендами только после смерти, и короли, ставшие легендой при жизни, и короли, ставшие легендой, даже не родившись. Его любимыми королями были те, кто использовал свою власть для просветительской деятельности и установления мира, а не для достижения определенного статуса и приобретения имущества, или те, кто применял насилие лишь для создания страны, где в насилии уже не было нужды. Альфред Великий, король, которого больше всего боготворил Серый, стал олицетворением всего этого, завоевав мелких англосаксонских корольков Англии, чтобы объединить страну. О, как же сильно Серый восхищался таким человеком, невзирая на то, что сам он стал наемным убийцей, а не королем.

Любопытно, что он не помнил, как принял решение стать киллером.

Он помнил академическую часть своего прошлого, когда преподавал историю в Бостоне: лекции, доклады, вечеринки, архивы. Короли и воины, честь и вира. Разумеется, он помнил Гринмантлов. Но он никак не мог собрать воедино все остальное. Никак не мог отличить настоящее воспоминание от мечтаний и снов. В то время он проживал один неприметный серый день за другим, и ему казалось, что он потерял в этом тумане целые недели, или месяцы, или даже годы. Где-то внутри кто-то шепнул ему слово «наемник», и где-то внутри кто-то отказался от своей личности и стал Серым.

– Что, по твоему мнению, мы должны здесь найти? – спросила его Мора.

Они вдвоем ехали в Сингерз-Фоллс. Присутствие в магазине только двух братьев Ломоньер в тот вечер терзало Серого с того самого момента, как он покинул их, и он потратил большую часть ночи, чтобы отыскать третьего, самого неприятного брата. Теперь же, потеряв его взятую напрокат машину из виду, они продолжали двигаться в сторону Барнса.

– Я надеюсь, что не найдем ничего, – сказал Серый. – Но вполне вероятно, что мы обнаружим Ломоньера, шарящего по кладовкам Ниалла Линча.

Та часть Серого, когда-то бывшая киллером, была не в восторге от идеи, что Мора решила сопровождать его и настояла на этом; но та часть, которая была в нее чрезвычайно влюблена, чувствовала себя вполне удовлетворенной.

Мора заглянула в телефон Серого:

– От Ронана до сих пор нет ответа.

Тем утром Блу сказала им, что Ронан Линч и Адам Пэрриш работают в Барнсе.

– Может, он не берет трубку, если видит незнакомый номер, – предположил Серый. Также вполне возможно, что он уже мертв. Ломоньер мог быть очень несговорчивым, если загнать его в угол.

– Может, – нахмурившись, эхом повторила Мора.

Барнс выглядел как обычно – полной идиллией. На площадке перед домом стояли только две машины: «БМВ» Линча и трехцветный драндулет Пэрриша. Машины Ломоньера нигде не было и в помине, но он запросто мог припарковаться где-то еще и прийти сюда пешком.

– Только не говори мне оставаться в машине, – предупредила его Мора.

– Я и не собирался, – ответил он, медленно открывая дверцу, чтобы не ударить ее о растущее рядом и все еще плодоносившее сливовое дерево. – Припаркованная машина – ненадежное укрытие.

Он вытащил пистолет, Мора сунула его телефон в задний карман своих штанов, и вдвоем они поднялись к парадной двери. Та оказалась незаперта. Им не потребовалось много времени, чтобы обнаружить Адама и Ронана в гостиной.

Они не были мертвы.

Но и живыми тоже особо не были. Ронан Линч без сознания лежал на потертом кожаном диване, а Адам Пэрриш распростерся на полу у камина. Перед собачьей миской, выпрямив спину, сидела девочка, немигающим взглядом уставившись перед собой. У нее были копытца вместо ног. Ни один из обитателей комнаты не отреагировал на голос Моры.

Серый вдруг понял, что ему крайне неприятно видеть их в таком состоянии. Несколько противоречивое чувство, если учесть, что именно он убил отца Ронана. Впрочем, именно потому, что он убил Ниалла, в потайных уголках его сердца сейчас отчаянно выло чувство вины и ответственности за происходящее. Теперь он работал только на себя, но тогда, будучи чьим-то инструментом, он по незнанию оставил Ронана в Барнсе безо всякой защиты.

– Это магия или яд? – спросил Серый у Моры. – Ломоньер обожает яды.

Мора нагнулась над чашей для гаданий и тут же отшатнулась: – Думаю, магия. Впрочем, я не разбираюсь в той магии, с которой они здесь балуются.

– Может, надо их встряхнуть? – предложил он.

– Адам. Адам, вернись, – Мора тронула его лицо. – Я не хочу будить Ронана, на случай, если он удерживает душу Адама поблизости. Думаю… Я пойду следом и вытащу Адама. Держи меня за руку. Не отпускай меня больше чем… даже не знаю… на девяносто секунд.

– Это опасно?

– Так умерла Персефона. Тело не может жить, если душа ушла слишком далеко. Я не собираюсь там бродить. Если его нет поблизости, я вернусь.

Серый верил, что Мора знает пределы своих возможностей, и предполагал, что она доверяет ему. Он положил пистолет на пол у своей ноги, подальше от девочки (если она действительно была девочкой), и взял Мору за руку.

Она наклонилась над чашей для гадания. Как только ее взгляд стал пустым, он начал считать. Один, два, три…

Адам судорожно вздохнул и дернулся. Одна рука выстрелила в сторону, пытаясь ухватить что-то невидимое, ногти царапали штукатурку, будто он напал на кого-то. Его взгляд с большим трудом сфокусировался на Сером.

– Разбудите его, – еле ворочая языком, пробормотал он. – Не оставляйте его там одного!

Девочка с копытцами живо вскочила на ноги, безо всякой неуклюжести. (Возможно, подумалось Серому, она не пребывала в состоянии медитации, а просто сидела, не шевелясь, чтобы ввести их в заблуждение. Опасная, но вполне правдоподобная идея.) Она обхватила руками лежавшего на диване Ронана и принялась трясти его, прижимала ладошки к его щекам, колотила кулачками в грудь, непрестанно треща на каком-то языке, похожем на латынь, но не бывшем латынью.

А затем случилось странное. В принципе, Серый знал, что происходит, но одно дело знать, а другое – видеть, как это происходит прямо у тебя на глазах.

Ронан Линч принес с собой что-то из своих снов.

В данном случае – кровь.

В одно мгновение он еще спал, а в следующее – уже нет. Его руки были измазаны в запекшейся крови. Разум Серого с трудом переключался между этими мгновениями; ему казалось, что мозг аккуратно стер самую неприятную картинку – ту, которая находилась посередине.

Адам, шатаясь, поднялся на ноги:

– Вытащите Мору оттуда! Вы даже не представляете…

Точно, девяносто секунд, уже прошло девяносто секунд. Серый дернул Мору за руку, оттаскивая ее от чаши для гаданий. Она сразу вернулась к нему, так как погрузилась совсем неглубоко.

– О, нет, – произнесла она. – Это ужасно. Так ужасно. Демон… о, нет…

Она сразу же перевела взгляд на Ронана, лежавшего на диване. Он даже не пошевелился, хотя брови над его закрытыми глазами чуть сдвинулись к переносице в выражении решимости. Крови на нем было не так уж много по сравнению с количеством, находившимся у человека внутри, но все же он выглядел так, будто ему нанесли смертельное ранение – видимо, из-за сочетания крови и грязи, осколков костей и внутренностей, налипших на его ладони.

– Б**дь, – яростно выругался Адам. Его начало трясти, но выражение лица не изменилось.

– Ронан ранен? – спросила Мора.

– Он не может пошевелиться сразу, – ответил Адам. – Если что-то приносит оттуда. Дайте ему пару минут. Б**дь! Его мать мертва.

– Осторожнее! – вскрикнула девочка. И только это сохранило Серому жизнь, когда из-за двери вынырнул Ломоньер с пистолетом в руке.

Ломоньер не колебался ни секунды, увидев Серого. Увидев его здесь, он должен был убить его.

Звук выстрела был слишком оглушителен для этой комнаты.

Девочка взвизгнула. Ее крик не имел ничего общего с криком человеческого ребенка; так могли бы кричать разве что вороны.

Серый мгновенно упал на пол, увлекая Мору за собой. В эту секунду, лежа на потертом деревянном полу, он понял, что перед ним стоит выбор.

Он мог попытаться разоружить этого Ломоньера, удостовериться, что вокруг больше никого нет, а затем напомнить ему, что теперь, со смертью Гринмантла, у Ломоньера больше не было причин ссориться с Серым. Это было гораздо проще, чем казалось: у Серого под рукой тоже был пистолет, а Адам Пэрриш уже доказал, что умеет сохранять хладнокровие и изобретательность в трудных ситуациях. Разумеется, в результате таких переговоров Барнс по-прежнему останется интересен Ломоньеру, а уж если он увидит девочку с копытцами, то этот интерес уже ничем не заглушить. Эта часть мира, вместе с домом номер 300 по Фокс-уэй, с Морой и Блу, навсегда окажется под угрозой, если только они не сбегут отсюда, как уже сделали Деклан и Мэтью Линчи. Если он выберет этот путь, ему придется постоянно сохранять бдительность, чтобы защитить их. Постоянно стоять на страже.

Или же Серый мог бы пристрелить Ломоньера.

Это будет открытым объявлением войны. Другие двое Ломоньеров не оставят такое действие безнаказанным. Но, возможно, этому извращенному бизнесу не помешала бы война. Он скатывался в опасную анархию темных закоулков, подвалов, похищений и киллеров задолго до его появления, а теперь становился все более неуправляемым. Возможно, кто-то должен был установить некоторые правила где-то там, наверху, и призвать всех этих безбашенных царьков к порядку. Но это будет непросто, на это могут уйти годы, и в таком случае Серому никак не удастся остаться с Морой и ее семьей. Ему придется отвлечь эту опасность на себя и увести ее подальше от них. И снова погрузиться в этот мир с головой.

Он так страстно желал остаться здесь, в этом месте, где он уже начал отказываться от насилия. В месте, где он снова научился чувствовать. В месте, где он снова полюбил.

Прошла всего секунда.

Рядом вздохнула Мора.

Серый пристрелил Ломоньера.

Он все же был королем.

Глава 46

Блу вполне могла поверить, что демон убил мать Ронана и убивает Кэйбсуотер. Когда они вернулись с обеда с семейством Гэнси – при этом успев принять десятки звонков с телефона Ронана и из дома на Фокс-уэй – казалось, наступил конец света. Над городом клубились рычащие грозовые тучи, сгущаясь в доме, где Серый быстро складывал в сумку то немногое, что успел там оставить.

– Убейте демона, – велел он им всем. – А я постараюсь разобраться с остальным. Я когда-нибудь вернусь сюда?

Мора молча прижала ладонь к его щеке. Он поцеловал ее, обнял Блу и уехал.

Джими и Орла тоже уехали, чем немало шокировали остальных. Они не заслуживали того, чтобы оказаться на линии огня, пояснила Мора, поэтому отправились погостить к старым друзьям в Западной Вирджинии, пока окончательно не прояснится ситуация с Генриеттой и всеми медиумами, оставшимися в городе.

Все назначенные встречи были отменены, так что клиентов не было, а все телефонные звонки сразу переключались на голосовую почту. В доме остались только Мора, Калла и Гвенллиан.

Казалось, это был конец всего.

– Где Ронан? – спросила Блу у Адама.

Адам вывел Блу и Гэнси из дома в зябкий осенний день, стараясь шагать плавно, чтобы не потревожить нахохлившуюся у него на плече Чейнсо; головка птицы поникла. Машина Ронана стояла у обочины чуть дальше по улице.

Ронан без движения сидел за рулем «БМВ», уставившись на какую-то точку на дороге. Над пассажирским сиденьем играл свет… нет, это была не игра света. Там сидел недвижимый Ноа, едва цеплявшийся за свое подобие существования. Он и без того все время горбился, но, увидев швы на лице Блу, согнулся еще сильнее.

Блу и Гэнси подошли к машине со стороны водителя и стали ждать. Ронан не опустил стекло и даже не посмотрел на них, поэтому Гэнси надавил на ручку дверцы, обнаружил, что она незаперта, и открыл ее.

– Ронан, – позвал он. От его мягкого, ласкового тона Блу едва не расплакалась.

Ронан не повернул головы. Он держал ноги на педалях, а руки – на нижней части руля. Его лицо было довольно спокойным.

Как это ужасно – представлять, будто он был последним из оставшихся в городе Линчей.

Адам, стоявший рядом с Блу, задрожал всем телом. Блу обняла его одной рукой. Было жутко даже думать о том, что Ронан и Адам вдвоем побывали в аду, пока она и Гэнси обедали. Отважные чародеи Гэнси, оба сраженные ужасом.

Адам снова задрожал.

– Ронан, – позвал Гэнси второй раз.

Ронан ответил низким, негромким голосом:

– Я жду, чтобы ты сказал мне, что делать, Гэнси. Скажи, куда мне идти.

– Мы не можем повернуть все вспять, – произнес Гэнси. – Я не могу вернуть все это обратно.

Ронан оставался невозмутим. Видеть его глаза пустыми, лишенными огня и кислоты, было страшно.

– Пойдем в дом, – попросила Блу.

Ронан и это проигнорировал.

– Я знаю, что ничего не могу исправить. Я не идиот. Я хочу убить его.

Мимо них с рокотом пронесся автомобиль, по широкой дуге объехав стоявших у открытой дверцы машины Ронана ребят. Весь район, казалось, сжимался вокруг них, донимая их своим присутствием, наблюдая. В машине Ноа наклонился вперед, чтобы заглянуть ребятам в глаза. Его лицо было жалким; он дотронулся до собственной брови, там, где у Блу были царапины.

«Ты не виноват, – послала Блу мысль в его сторону. – Я не сержусь на тебя. Пожалуйста, не прячься от меня».

– Я не позволю ему добраться до Мэтью, – сказал Ронан. Он вдохнул ртом и выдохнул через нос. Медленно, с умыслом. Все вокруг было медленным и преднамеренным, упрощенным до состояния едва уловимого контроля. – Я чувствовал его во сне. Я чувствовал, что он хочет. Он развоплощает все, что я сновидел. Я не дам этому случиться. Я не собираюсь терять кого-то еще. Вы знаете, как убить его.

– Я не знаю, как найти Глендауэра, – признался Гэнси.

– Ты знаешь, Гэнси, – ответил Ронан, и в его голосе впервые послышались эмоции. – Я знаю, что ты знаешь. Я буду сидеть здесь и ждать, когда ты будешь готов идти за ним, а потом пойду туда, куда ты скажешь.

О, Ронан.

Взгляд Ронана по-прежнему был устремлен на дорогу впереди. По его носу скатилась слеза и повисла на подбородке, но он даже не моргнул. Когда Гэнси не ответил, Ронан не глядя взялся за дверную ручку, словно точно знал, где она. Он потянул дверцу на себя, сбрасывая руку Гэнси. Дверца закрылась тихо, без знакомого Блу оглушительного хлопка, с которым Ронан обычно закрывал ее.

Они стояли на улице у машины их друга, и ни один из них не произносил ни слова и не двигался. Ветер гнал сухую листву по улице в ту сторону, куда смотрел Ронан. Где-то в этом мире было чудовище, пожиравшее его сердце. Блу не могла слишком глубоко задумываться о деревьях в Кэйбсуотере, пострадавших от нападения, а иначе ее охватывала невыносимая тревога.

– Это та языковая коробка-загадка на заднем сиденье? – спросила она. – Он мне нужен. Я собираюсь поговорить с Артемусом.

– Разве он не внутри дерева? – удивился Адам.

– Да, – ответила Блу. – Но мы довольно давно говорим с деревьями.

–––

Через несколько минут она уже пробиралась через ветвистые корни старого бука прямо к его стволу. Гэнси и Адам хотели пойти следом, но получили строгий приказ оставаться на заднем дворе у самой двери и не подходить ближе. Это касалось только ее, ее отца и ее дерева.

Она надеялась на это.

Она не могла сосчитать, сколько раз она сидела под этим буком. У других людей был любимый свитер, или любимая песня, или любимый стул, или любимая еда, а у Блу был этот старый бук на заднем дворе. Разумеется, это было не просто дерево – она любила все деревья, но это дерево было постоянной и неотъемлемой частью всей ее жизни. Она знала каждое углубление в его коре, знала, насколько он вырос за год, и даже узнавала особенный аромат его листьев, когда они начинали пробиваться из почек весной. Она знала это дерево так же хорошо, как и любого обитателя дома номер 300 по Фокс-уэй.

Сейчас она сидела среди его прорвавшихся наружу корней, скрестив ноги и держа на коленях коробку-загадку и блокнот. Изрытая корнями земля была мокрой и холодной; будь она попрактичнее, то захватила бы с собой какую-нибудь подстилку.

Или же ей полагалось чувствовать ту же землю, которую чувствовало дерево.

– Артемус, – позвала она, – ты слышишь меня? Это Блу. Твоя дочь. – Едва она произнесла это, ей в голову пришло, что, может, это неверная тактика. Может, он не хотел, чтобы ему напоминали об этом, поэтому она поправила себя: – Дочь Моры. Заранее прошу прощения за свое произношение, но учебников по этому языку нет.

У нее возникла эта идея – воспользоваться коробкой-загадкой Ронана – чуть раньше в тот же день, когда она разговаривала с Генри. Он объяснял ей, как Робопчела передавала его мысли и самую его сущность гораздо точнее и четче, чем любое произнесенное им слово. Она стала размышлять над тем, как деревья в Кэйбсуотере изо всех сил искали способ общаться с людьми, сначала по-латыни, потом по-английски; она вспомнила, что у них был и другой язык, на котором они, по-видимому, общались между собой – тот самый язык сновидений, бывший среди прочих языков в этом кубике-переводчике Ронана. Артемус, казалось, даже и близко не умел выражать свои мысли. Может быть, это поможет. По крайней мере, это создаст впечатление, что Блу пытается сделать хоть какой-то шаг навстречу.

Она крутила диски, чтобы перевести то, что хотела сказать, на язык сновидений, и записывала в блокнот появлявшиеся слова. Она медленно, но неуверенно прочла написанное вслух. Она чувствовала присутствие Адама и Гэнси, но это отнюдь не причиняло ей неудобство, а наоборот – успокаивало. Ей приходилось проводить и более глупые ритуалы в их присутствии. Произнесенные вслух предложения немного напоминали латынь. В голове Блу они означали следующее:

«Мама всегда говорила мне, что ты, как и я, интересовался миром, природой и тем, как люди взаимодействуют со всем этим. Я подумала, что, может, мы могли бы поговорить об этом на твоем языке».

Она сразу же хотела перейти к вопросам о демоне, но уже видела однажды, чем это закончилось, когда Гвенллиан пыталась расспросить его. Так что теперь она просто ждала. Задний двор был таким же, как и раньше. У нее вспотели руки. Она не совсем понимала, чего ждет.

Она медленно покрутила диски на коробке-загадке, чтобы перевести еще одну фразу с английского. Коснувшись гладкой, похожей на кожу коры бука, она спросила вслух:

– Пожалуйста, ты можешь хотя бы сказать мне, слышишь ли ты меня?

В ответ не донеслось ни звука, кроме шелеста еще остававшейся на ветвях сухой листвы.

Когда Блу была гораздо младше, она часами продумывала подробные версии всех экстрасенсорных ритуалов, которые ей доводилось видеть в исполнении домочадцев. Она прочла бесконечное множество книг о картах таро, смотрела видео о хиромантии, изучала чайные листья, проводила сеансы спиритизма в ванной посреди ночи. В то время как ее кузины безо всяких усилий говорили с мертвыми, а ее мать видела будущее, Блу отчаянно пыталась увидеть хотя бы крохотный намек на что-то сверхъестественное. Она часами напрягала слух, пытаясь услышать потусторонние голоса. Пыталась предсказать, что нарисовано на карте, которую она сейчас перевернет. Ждала, что какой-нибудь мертвец коснется ее руки.

Сейчас было ровно то же самое.

Единственным, чем сегодняшняя попытка отличалась от предыдущих, было то, что Блу взялась за этот процесс с некоторым оптимизмом. Она давным-давно перестала обманывать себя и не тешила себя надеждой, будто у нее была какая-либо связь с потусторонним миром. Ей удавалось не огорчаться по этому поводу только потому, что, по ее мнению, дело было вовсе не в потустороннем мире.

– Я давно люблю это дерево, – наконец, сказала Блу по-английски. – Ты не имеешь на него никаких прав. Если кто и может жить внутри него, так только я. Я любила его куда дольше, чем ты.

Тяжело вздохнув, она поднялась на ноги, отряхиваясь от грязи. Бросила на Гэнси и Адама печальный взгляд.

– Подожди.

Блу замерла на месте. Гэнси и Адам напряженно прислушивались у нее за спиной.

– Повтори то, что ты только что сказала, – раздался голос Артемуса из дерева. Он не был похож на божественный голос, а скорей доносился откуда-то из-за ствола.

– Что именно? – переспросила Блу.

– Повтори, что ты только что сказала.

– Что я давно люблю это дерево?

Артемус шагнул из ствола наружу. Аврора примерно так же выходила из скалы в Кэйбсуотере. Сначала было дерево, потом мужчина-и-дерево, а потом остался только мужчина. Артемус протянул руки, требуя коробку-загадку, и Блу вложила коробку в его ладони. Он опустился на землю, положил коробку на колени, обернув вокруг него свои длинные конечности, и принялся медленно крутить диски и рассматривать каждую сторону коробки. Глядя на его вытянутое лицо, уставшие черты и опустившиеся плечи, Блу с удивлением отметила, насколько по-разному Артемус и Гвенллиан носили тяжесть прожитых лет. Шестьсот лет спячки сохранили в Гвенллиан юность и гнев. Артемус же выглядел побежденным. Интересно, подумала она, как долго накапливался этот эффект – все шестьсот лет или только последние семнадцать.

Она просто сказала это вслух:

– Ты выглядишь уставшим.

Он поднял на нее свои маленькие, яркие глаза, окруженные сетью глубоких морщин: – Я действительно устал.

Блу села напротив него. Она не говорила ни слова, пока он продолжал исследовать коробку. Было так странно узнавать свои руки в форме его рук, хотя у него были более длинные и узловатые пальцы.

– Я – один из tir e e’lintes, – наконец, сказал Артемус. – Это мой язык.

Он повернул диск на стороне с неизвестным языком, чтобы ввести слово tir e e'lintes. На стороне английского языка появился перевод, который он показал Блу.

– «Древесные светляки», – прочла она. – Поэтому ты можешь прятаться в деревьях?

– Они – наша…

Он запнулся. Затем снова покрутил диск и повернул коробку к ней. «Обитель-оболочка»[25].

– Ты живешь в деревьях?

– В них? Нет, с ними, – он немного подумал. – Я был деревом, когда Мора и две другие женщины вытащили меня наружу много лет назад.

– Я не понимаю, – вежливо произнесла Блу. Дискомфорт ей доставляла вовсе не правда о нем. Ей не нравилось то, что правда о нем предполагала некую правду о ней самой. – Ты был деревом, или ты был внутри дерева?

Он посмотрел на нее – такой скорбный, усталый, странный, а затем раскрыл ладонь. Пальцами другой руки он водил вдоль линий на ладони.

– Это напоминает мне мои корни, – он взял ее руку и прижал ладонью к коре бука. Ее маленькая ручка полностью скрылась под его длинными узловатыми пальцами. – Мои корни – и твои корни тоже. Ты скучаешь по своему дому?

Она закрыла глаза. Она чувствовала под ладонью знакомую прохладную кору и вновь ощутила умиротворение, которое испытывала, когда сидела под его ветвями, поверх его корней, прижимаясь к его стволу.

– Ты любила это дерево, – сказал Артемус. – Ты уже сказала мне об этом.

Она открыла глаза. Кивнула.

– Иногда мы, tir e e’lintes, носим это, – продолжал он, выпустив ее руку, чтобы указать на себя. Затем он снова коснулся дерева. – А иногда мы носим это.

– Как бы мне хотелось, – начала было Блу и остановилась. Ей и не требовалось заканчивать фразу. Он коротко кивнул и сказал:

– Вот как это началось.

Он рассказывал историю так же, как растет дерево – начиная с крошечного семечка. Затем он глубоко врылся в землю корнями, чтобы поддержать уже начавший вытягиваться к небу ствол.

– Когда Уэльс был еще юн, – рассказывал он Блу, – там жили деревья. Теперь их там уже нет в таких количествах, по крайней мере, не было, когда я покинул те края. Сначала все было хорошо. Деревьев было больше, чем tir e e’lintes. Некоторые деревья не могут вместить tir e e’lintes. Ты сразу узнаешь их; даже самый недалекий человек узнает их. Они…

Он огляделся вокруг. Его взгляд упал на росшую среди бурьяна белую акацию за забором и декоративное сливовое дерево в соседнем дворе.

– У них нет своей души, и поэтому они не созданы для того, чтобы вместить чью-то чужую душу.

Пальцы Блу скользнули по массивному буковому корню, выраставшему из земли рядом с ее ногой. Да, она знала, что это значит.

Артемус добавил еще корней в свою историю:

– В Уэльсе было достаточно деревьев, чтобы вместить нас. Но с годами Уэльс превратился из страны лесов в страну огня, и плугов, и кораблей, и домов; он стал землей, где деревья могли быть какими угодно, но только не живыми.

Корни были глубоко в земле; теперь он приступил к стволу.

– Amae vias[26] истощались. Tir e e’lintes могут жить только в деревьях поблизости от них, но и мы тоже питаем amae vias. Мы – oce iteres. Как небо и вода. Мы – зеркала.

Несмотря на жару, Блу обхватила руками плечи. Ей было так холодно, как бывало в присутствии Ноа.

Артемус с тоской посмотрел на бук или на нечто лежавшее гораздо дальше, нечто более древнее:

– Целый лес, состоящий из tir e e’lintes – это что-то. Зеркала, обращенные к зеркалам, обращенным к зеркалам, а внизу, под нами – текут amae vias, а между нами – живут сны.

– Как насчет одного из них? – спросила Блу. – Что такое быть зеркалом?

Он уныло рассматривал свои руки:

– Усталость.

Он перевел взгляд на ее руки.

– Другое.

– А демон?

Похоже, она забегала наперед. Он потряс головой и сдал назад.

– Оуайн не был обычным человеком, – сказал он. – Он мог говорить с птицами. Он мог говорить с нами. Он хотел, чтобы его страна была дикой землей магии, сновидений и песен, живущих в переплетении мощных amae vias. И мы сражались на его стороне. Мы потеряли все. Он потерял все.

– Вся его семья погибла, – сказала Блу. – Я слышала.

Артемус кивнул:

– Опасно проливать кровь на ama via. Даже совсем немного крови может посеять тьму.

Глаза Блу расширились:

– Демон.

Он сдвинул брови, все больше мрачнея. С его лица можно было бы писать портрет под названием «Тревога».

– Уэльс развоплотили. Нас развоплотили. Оставшиеся tir e e’lintes должны были спрятать Оуайна Глиндура до того времени, когда он снова сможет вернуться к жизни. Мы должны были спрятать его надолго. Замедлить его жизнь, как замедляем свою жизнь мы, живя в деревьях. Но на amae vias в Уэльсе осталось совсем мало мест силы после работы демона. И мы сбежали сюда; мы умерли здесь. Это был трудный путь.

– Как ты познакомился с моей матерью?

– Она пришла на дорогу мертвых, чтобы поговорить с деревьями, и она поговорила с ними.

Блу открыла было рот, затем закрыла и снова открыла:

– Я вообще человек?

– Мора – человек.

Он не добавил «и я тоже». Он не был волшебником, не был человеком, который мог жить в деревьях. Он был чем-то другим.

– Скажи мне, – прошептал Артемус, – когда ты спишь, тебе снятся звезды?

Это было уже слишком: демон, горе Ронана, история о деревьях. К ее удивлению, здоровый глаз наполнился слезами. Одна из них скатилась по ее щеке; следом покатилась другая.

Артемус наблюдал, как слезы падают с ее подбородка, а затем сказал:

– Все tir e e’lintes имеют большой потенциал, они всегда перемещаются, всегда неспокойны, всегда ищут новые возможности быть где-то в другом месте, быть чем-то другим. Это дерево, то дерево, этот лес, тот лес. Но больше всего на свете мы любим звезды, – он поднял глаза к небу, словно мог видеть их в дневное время. – Если бы мы могли дотянуться до них, возможно, мы могли бы стать ими. Любая звезда могла бы стать нашей обителью, нашей кожей.

Блу вздохнула.

Артемус снова посмотрел на свои руки; их вид, похоже, все время вызывал у него беспокойство.

– Эта форма – не самая легкая для нас. Я жажду… я просто хочу отправиться обратно в лес на дороге мертвых. Но демон развоплощает его.

– Как нам уничтожить его?

– Кто-то должен добровольно умереть на дороге мертвых, – очень неохотно ответил Артемус.

Мысли Блу так стремительно заволокла тьма, что она поневоле схватилась за ствол дерева, чтобы удержать равновесие. В памяти всплыл дух Гэнси, блуждавший по силовой линии. Она тут же вспомнила, что Адам и Гэнси могли слышать их; она совсем забыла, что во дворе были не только она и Артемус.

– Есть другой способ? – спросила она.

Голос Артемуса стал еще тише:

– За недобровольную смерть платят только добровольной. Это единственный способ.

Воцарилась тишина. И еще тишина. Наконец, Гэнси, стоя у самого дома, громко спросил:

– А если разбудить Глендауэра и попросить его о милости?

Артемус не ответил. Блу не заметила, как он ушел: он снова был внутри дерева, а коробка-загадка лежала среди корней. Блу осталась наедине с этой ужасающей правдой. Ей не оставили больше ничего. Ни единого клочка героизма.

– Пожалуйста, вернись! – взмолилась она.

Но над головой шумели только сухие листья.

– Ну, – произнес Адам голосом столь же усталым, как у Артемуса, – вот и все.

Глава 47

Наступила ночь. По крайней мере, это пока еще оставалось неизменным.

Адам открыл дверцу «БМВ» со стороны водителя. Ронан не пошевелился с тех пор, как они подходили к нему в прошлый раз; он все еще смотрел на дорогу, держа ноги на педалях, а руки – на рулевом колесе. Он был готов ехать. Он ждал приказа Гэнси. Это было не горе; его чувства пребывали где-то за пределами горя, там, где было безопасно и пусто.

– Ты не можешь спать здесь, – сказал Адам Ронану.

– Не могу, – согласился Ронан.

Адам, дрожа от холода, стоял на темной улице, переминаясь с ноги на ногу, ища хоть какой-нибудь признак того, что Ронан может передумать. Был поздний вечер. Адам позвонил Бойду час назад и сообщил, что не придет сегодня на работу (ранее он обещал, что разберется с утечкой на выхлопе в одной из машин). Даже если бы ему удалось заставить себя взбодриться и не заснуть – Адаму всегда это удавалось – он все равно не смог бы работать в гараже, зная, что Кэйбсуотер подвергается нападению, Ломоньер плетет заговор, а Ронан – скорбит.

– Может, ты зайдешь в дом и хотя бы съешь что-нибудь?

– Нет, – ответил Ронан.

Он был невыносим и ужасен.

Адам закрыл дверцу и трижды легонько стукнул кулаком о крышу машины. Затем зашел с другой стороны, открыл дверцу, убедился, что Ноа не сидит на пассажирском сиденье, и забрался внутрь. Под пристальным взглядом Ронана он потыкал кнопки управления, пока не нашел нужную, чтобы опустить спинку сиденья до самого низа, а потом вытянул руку назад и принялся шарить в поисках школьного пиджака Ронана. Пиджак и Сиротка в невозможном беспорядке сбились в клубок на заднем сиденье среди прочего барахла. Сиротка засопела и подтолкнула пиджак к его вытянутой руке. Адам свернул его и сунул себе под шею вместо подушки, закрыв лицо одним из рукавов, чтобы ему не мешал свет фонарей с улицы.

– Разбуди меня, если нужно, – сказал он и закрыл глаза.

––-

В доме на Фокс-уэй Блу наблюдала, как Гэнси дал себя уговорить переночевать здесь вместо того, чтобы возвращаться в Монмут. Несмотря на то, что сейчас в доме освободилось множество кроватей, он устроился на диване, приняв лишь одеяло и подушку в светло-розовой наволочке. Когда Блу поднималась наверх, чтобы лечь спать в своей комнате, его глаза все еще были открыты. В доме было слишком тихо и пусто, а снаружи – слишком много шума и надвигавшейся со всех сторон угрозы.

Она не могла заснуть. Она думала о том, как ее отец стал единым целым с деревом, и о том, как Гэнси сидел в своем «камаро», низко опустив голову, и о том, что шептал темный спящий, которого она видела в пещере. У нее было ощущение, что приближается развязка.

Спать, сказала она себе.

Гэнси спал в комнате под ней всего в нескольких шагах. Это не должно было играть никакой роли – и не играло. Но она не могла перестать думать о его близости, о невозможности его присутствия здесь. О его грядущей смерти.

Ей снился сон. Было темно. Ее глаза не могли привыкнуть к этой темноте, но сердце привыкло. Света не было, и ей не с чем было сравнить. Стояла такая абсолютная темень, что наличие глаз казалось несущественным. Собственно, задумавшись над этим, она вообще не была уверена, что у нее были глаза. Странная идея. А что у нее было?

Под ногами – прохладная влага. Нет, не под ногами. Под ее корнями. Звезды низко нависали над головой, так низко, что до них можно было дотянуться, если только ей удастся вырасти еще на несколько сантиметров. Теплая, живая поверхность коры.

Это была оболочка ее души. Это было то, чего ей так недоставало. Это были те чувства, которые она испытывала, имея человеческую оболочку – чувства дерева в человеческом теле. Какая неспешная, тягучая радость!

Джейн?

Гэнси тоже был здесь. Должно быть, он был здесь все время – если хорошенько подумать, она и не переставала ощущать его присутствие. Она была чем-то бОльшим; а он все еще был человеком. Он был королем, похищенным и спрятанным в этом дереве древесным светляком, tir e'elint, которым была Блу. Она окружала его со всех сторон. Ее радость от предыдущего откровения медленно перетекла в радость от его присутствия. Он был все еще жив, он был с ней, и она не могла бы быть к нему ближе, чем сейчас.

Где мы?

Мы – дерево. Я – дерево. А ты… ха-ха! Я не могу сказать это вслух. Это прозвучит похабно.

Ты смеешься?

Да, потому что я счастлива.

Ее восторг медленно пошел на убыль, когда она ощутила его учащенный пульс. Он боялся.

Чего ты боишься?

Я не хочу умирать.

Она чувствовала, что это правда, но ей тяжело было собрать свои мысли в кучу. Это дерево было настолько же непригодным для того, чтобы вместить ее сущность, как и ее человеческое тело. Она оставалась наполовину человеком, наполовину деревом.

Ты можешь посмотреть, не вышел ли Ронан из машины?

Могу попробовать. У меня нет глаз как таковых.

Она потянулась вдаль всеми доступными ей органами чувств. Они были куда лучше, чем ее человеческие органы, но их интересовали совсем другие вещи. Было чрезвычайно трудно сосредоточиться на делах людей, копошившихся где-то возле ее корней. Теперь она по достоинству оценила все те отчаянные усилия, которые прилагали деревья, чтобы выполнить их пожелания.

Не знаю. Она крепко обнимала его, любила его и удерживала рядом. Мы могли бы просто остаться здесь.

Я люблю тебя, Блу, но я знаю, что я должен сделать. Я не хочу этого. Но я знаю, что я должен сделать.

Глава 48

После наступления темноты, когда все люди затихали, звуки и запахи на Фокс-уэй усиливались. Все ароматы чая, свечей и специй ощущались гораздо отчетливее, заявляя о своем происхождении, тогда как днем они сливались в единый запах, который Гэнси ранее мог идентифицировать только как «запах Фокс-уэй». Теперь же он производил впечатление чего-то могущественного и в то же время домашнего, таинственного и в то же время знакомого. Этот дом был волшебным местом, как и Кэйбсуотер, но здесь приходилось напряженно прислушиваться, чтобы понять это. Гэнси лежал на диване, укрывшись одеялом, закрыв глаза, чтобы не видеть темноту вокруг, и слушал шипение вентиляции или чье-то дыхание где-то в доме, и шорох листьев или когтей по стеклу, и потрескивание деревянных панелей или чьи-то шаги в соседней комнате.

Он открыл глаза и увидел Ноа.

При отсутствии дневного света Ноа уже не мог скрыть то, во что он на самом деле превратился. Он был очень близко, потому что забыл, что живые люди не могли четко разглядеть предметы на расстоянии менее шести сантиметров. Он был ледяным, потому что ему требовалось невероятное количество энергии, чтобы оставаться видимым. Он был страшно напуган, и поскольку Гэнси тоже был напуган, их мысли соединились и перемешались.

Гэнси сбросил одеяло. Завязал шнурки ботинок и надел куртку. Очень тихо, стараясь не шуметь и не скрипеть старыми половицами, он последовал за Ноа прочь из гостиной. Он не включал свет, потому что его разум все еще был соединен с разумом Ноа, и он пользовался глазами Ноа, которому было все равно, светло вокруг или темно. Однако мертвый мальчишка повел его не на улицу, как ожидал Гэнси, а наверх по лестнице, на второй этаж. На первой половине лестницы Гэнси подумал, что просто следует за Ноа в его обычных шатаниях призрака по дому, а на второй половине – что его ведут к Блу. Но Ноа прошел мимо двери в ее комнату и остановился у подножия лестницы, ведшей на чердак.

Чердак был заряжен энергией до отказа – сначала в нем жила Нив, а потом Гвенллиан, две невозможные женщины, каждая со своими особыми причудами. Гэнси не рассматривал ни одну из них как возможную подсказку для дальнейшего продвижения, но Ноа привел его сюда, и Гэнси колебался, опустив руку на дверную ручку. Он не хотел стучать; это могло разбудить весь дом.

Ноа толкнул дверь.

Она легко распахнулась, ибо не была заперта изнутри, и Ноа двинулся дальше по лестнице. Сверху на них хлынул тусклый серый свет и поток обжигающе-холодного воздуха, пахнувшего дубовыми листьями. Похоже, там было открыто окно.

Гэнси последовал за Ноа.

Окно действительно было открыто.

Гвенллиан превратила комнату в ведьминское логово, забитое чем угодно, кроме нее самой. Ее кровать была пуста. Холодный ночной воздух проникал сквозь круглое слуховое окно.

Когда Гэнси выбрался через него на крышу, Ноа уже исчез.

– Здравствуй, маленький король, – приветствовала его Гвенллиан. Она сидела на одном из дальних углов крыши, упираясь сапогами в кровлю – странный темный силуэт в мягком мерцающем свете призрачных фонарей внизу. Тем не менее, было что-то благородное в линии ее подбородка – отважное и высокомерное. Она похлопала по крыше рядом с собой.

– Это безопасно?

Она вскинула голову:

– Разве ты умрешь именно так?

Он присоединился к ней, осторожно пробираясь по крыше. Из-под его ботинок осыпалась грязь и старая сухая листва. Он сел рядом с ней. Отсюда он мог видеть сплошные древесные кроны и больше ничего. Дубы, с земли выглядевшие безликими стволами, на уровне крыши превращались в замысловатые миры восходящих ветвей, а тени, отбрасываемые оранжевым светом снизу, делали их еще более причудливыми.

– Хей-хо, хей-хо, – пропела Гвенллиан низким голосом, исполненным пренебрежения. – Неужто ты пришел за мудростью ко мне?

Гэнси покачал головой:

– Я пришел за мужеством.

Она окинула его оценивающим взглядом.

– Ты пыталась остановить войну твоего отца, – сказал Гэнси. – Ты ударила ножом его поэта за обеденным столом. Ты почти наверняка знала, что для тебя это ничем хорошим не кончится. Как ты это сделала?

Ее акт бесстрашия случился сотни лет назад. Глендауэр уже сотни лет не сражался на валлийской земле, а человек, которого Гвенллиан пыталась убить, уже много столетий был мертв. Она пыталась спасти семью, которой больше не существовало; она потеряла все, чтобы сейчас сидеть на этой крыше дома номер 300 по Фокс-уэй в совершенно ином мире.

– А ты еще не понял? Король действует, чтобы заставить действовать других. Ничего не происходит из ничего, не произошедшего из ничего. Но что-нибудь всегда приводит к чему-то еще, – она нарисовала в воздухе какой-то знак, но, по мнению Гэнси, вряд ли это предназначалось для чьих-то глаз, кроме ее собственных. – Я – Гвенллиан Глиндур, и я дочь короля, и дочь древесного светляка, и я сделала что-то, чтобы и другие могли сделать что-то. Вот это – по-королевски.

– Но как? – спросил Гэнси. – Как тебе это удалось?

Она сделала вид, будто бьет его ножом под ребра. А когда он посмотрел на нее печальными глазами, она зашлась диким, непринужденным хохотом. Отсмеявшись целую минуту, она сказала:

– Я перестала спрашивать, как. Я просто сделала это. Голова слишком умная. А сердце – сплошь огонь.

Она больше ничего не добавила, а он больше не спрашивал. Они сидели рядом на крыше: она – рисовала пальцами в воздухе, а он – смотрел, как огни Генриетты пульсируют в такт скрытой, неровно дышащей силовой линии.

Наконец, он сказал:

– Ты не возьмешь меня за руку?

Ее пальцы прекратили танцевать в воздухе, она одарила его проницательным взглядом, долго глядя ему в глаза, словно провоцируя его отвернуться или передумать. Он не сделал ни того, ни другого.

Гвенллиан склонилась к нему. От нее пахло пряными сигаретами и кофе. А затем, к его величайшему удивлению, она поцеловала его в щеку.

– В добрый путь, Король, – сказала она и взяла его за руку.

В итоге это оказалось так просто, так незначительно. В жизни ему уже доводилось ощущать вспышки абсолютной уверенности. Но до сегодня он постоянно уходил от этого ощущения. Для него было куда страшнее представлять, насколько он действительно контролировал ход своей жизни. Гораздо проще было верить, что он был отважным кораблем, который швыряло по волнам судьбы, а не капитаном, твердо управлявшим им.

Теперь он будет вести его к цели, а если у самого берега ему встретятся рифы – значит, так тому и быть.

– Скажи мне, где Оуайн Глендауэр, – произнес он в темноту. Твердо убежденный в своей правоте, с той же силой и властью в голосе, с которыми он отдавал приказы Ноа и скелетам в пещере. – Покажи мне, где Король-ворон.

Глава 49

Ночь начала издавать протяжный вой.

Звук доносился отовсюду – дикий, пронзительный крик. Первобытный вопль. Боевой клич.

Он становился все громче и громче, и Гэнси неуклюже поднялся на ноги, прикрывая уши руками. Гвенллиан восторженно и пылко прокричала что-то, но этот вой поглотил ее слова. Он поглотил и шелест сухих дубовых листьев на деревьях, и стук ботинок Гэнси по поверхности крыши, когда он мелкими шажками подобрался к самому краю крыши, на более выгодную позицию. Вой поглотил огни, и улица погрузилась в черноту. Вой поглотил все вокруг, и когда он прекратился, и вновь загорелись фонари, прямо посреди дороги возник белый рогатый зверь, упираясь широко расставленными копытами в асфальт.

Где-то там лежал обычный мир, мир светофоров, торговых центров, неоновых огней на заправках и голубых ковролинов в пригородных домах. Но здесь и сейчас… Был только момент до этого воя и момент после.

В ушах у Гэнси звенело.

Тварь подняла голову и посмотрела на него сияющими, яркими глазами. Это был тот тип животного, название которого все помнили, пока не видели его, но стоило его увидеть – и название ускользало, оставляя за собой лишь память об увиденном. Животное было более древним, чем все прочее в этом мире, и прекраснее, чем этот мир, и ужаснее, чем этот мир.

В груди Гэнси заиграла победная и вместе с тем испуганная песнь; это было то же чувство, охватившее его, когда он впервые увидел Кэйбсуотер. Он осознал, что уже видел подобное животное раньше: то стадо белых зверей, несущихся через Кэйбсуотер. Впрочем, глядя на него, он понимал, что те животные были копиями этого, его потомками, сновиденными воспоминаниями о нем.

Зверь дернул ухом. А затем развернулся и нырнул в ночь.

– Ну, ты разве не пойдешь следом? – спросила Гвенллиан у Гэнси.

Да.

Она указала на дубовые ветви, и он не стал спорить. Быстро подойдя к самому краю, там, где над крышей протянулась толстая ветвь, он взобрался на нее, там и сям цепляясь за более тонкие побеги. Он соскальзывал с одной ветки на другую, а затем спрыгнул на землю с высоты остававшихся двух метров, ощутив удар от приземления всем телом – от пяток до зубов.

Тварь исчезла.

Впрочем, у Гэнси не было времени расстраиваться по этому поводу, потому что появились птицы.

Они были везде. Воздух мерцал и ослеплял невероятным количеством мелькавших в нем перьев. Птицы носились кругами, ныряли и взмывали вверх вдоль всей улицы, а свет фонарей выхватывал из темноты то крылья, то клювы, то когти. Большинство были воронами, но среди них были и другие. Маленькие синички, плачущие горлицы, ладные пересмешницы. Мелкие птицы вели себя более хаотично, чем вороны, словно случайно попали в этот дух ночи, не понимая своего предназначения. Некоторые попискивали и покрикивали, но по большей части слышалось лишь хлопанье крыльев. Гудящий, порывистый свист неистового, безумного полета.

Гэнси вышел на середину двора, и вся эта стая ринулась на него. Они вертелись вокруг него, касаясь его крыльями, цепляя перьями его лицо. Вокруг он видел только птиц всех форм и раскрасок. Его сердце и само отрастило крылья. Он никак не мог отдышаться.

Ему было так страшно.

Если не можешь совладать со страхом, сказал ему Генри, значит, надо дать ему волю и быть счастливым.

Стая рванулась прочь от него. Они были здесь для того, чтобы он следовал за ними, и следовал прямо сейчас. Они зависли над «камаро» гигантской колонной.

Дорогу! – кричали они. – Дорогу Королю-ворону! Этот вопль был настолько громким, что в домах по улице стали зажигаться огни.

Гэнси забрался в машину и повернул ключ в замке зажигания. Ну же, Свинья, давай, заводись! Двигатель с ревом ожил. Гэнси одновременно и ликовал, и впадал в ужас, и преодолевал его, и испытывал удовлетворение.

С визгом шин он бросился в погоню за своим королем.

Глава 50

Ронан функционировал на аварийном источнике питания. На автопилоте. Он был дождевой каплей на лобовом стекле, которая могла сползти вниз от малейшего толчка.

Поскольку это хрупкое состояние удерживало его на самой грани между бодрствованием и сном, он понял, что что-то произошло, только когда кто-то рванул дверцу его машины. В салон ворвался ужасающий шум, усиленный влетевшей в открытую дверцу Чейнсо. На заднем сиденье взвизгнула Сиротка, и Адам резко дернулся, просыпаясь.

– Я не знаю! – сказала Блу.

Ронан не был уверен, что это означает, пока не понял, что она говорила это не ему, а людям, стоявшим позади нее. Мора, Калла и Гвенллиан в разной степени взъерошенности после того, как их вытащили из кроватей посреди ночи, стояли на дороге за ее спиной.

– А я говорила, говорила! – каркала Гвенллиан. В ее спутанных волосах торчали перья и дубовые листья.

– Ты спал? – спросила Блу у Ронана. Он не спал. Но и не бодрствовал – не совсем. Он уставился на нее. Он забыл о ране на ее лице, пока снова не увидел ее. Своеобразная жестокая подпись, грубо вырезанная на ее коже. Это так противоречило всему тому, что обычно делал Ноа. Все процессы повернуты вспять. Демон, демон.

– Ронан. Ты видел, куда поехал Гэнси?

Вот теперь он проснулся.

– Он отправился на охоту! – радостно взвизгнула Гвенллиан.

– Заткнись! – неожиданно грубо бросила ей Блу. – Гэнси отправился за Глендауэром. Свиньи нет. Гвенллиан говорит, что его повели птицы. Ты видел, куда он поехал? Он не отвечает на звонки!

Она раздосадованно махнула рукой в сторону улицы, якобы в подтверждение своих слов. Пустой тротуар перед домом номер 300 по Фокс-уэй был засыпан перьями всех цветов. Жители соседних домов с любопытством открывали и закрывали двери.

– Он не может ехать один, – заявил Адам. – Он сделает какую-нибудь глупость.

– Я прекрасно это знаю, – огрызнулась Блу. – Я звонила ему. Я звонила Генри – может быть, он сможет использовать Робопчелу. Но никто не берет трубку. Я даже не знаю, проходят ли звонки.

– Вы можете определить его местонахождение? – спросил Адам Мору и Каллу.

– Он связан с силовой линией, – ответила Мора. – Каким-то образом. В каком-то месте. Я не вижу его. Это все, что мне известно.

Разум Ронана зашатался, когда до него начало доходить, что произошло. Ужас от того, что все ночные кошмары становились реальностью, отозвался мелкой дрожью в его пальцах, лежавших на рулевом колесе.

– Может, я мог бы поискать с помощью ясновидения, – сказал Адам. – Но я не уверен, что смогу определить нужное место. Если это где-то, где я не был, я не узнаю окрестности, и тогда нам придется искать по каким-нибудь приметам.

Рассерженная Блу рывком развернулась на пятках:

– Да это займет целую вечность!

Перья, разбросанные по улице, поразили Ронана. Каждый контур казался отчетливым, настоящим и очень значительным по сравнению с неопределенными, размытыми событиями предыдущих дней. Гэнси отправился за Глендауэром. Гэнси уехал без них. Гэнси уехал без него.

– Я добуду что-нибудь из сна, – сказал он. Его никто не услышал, поэтому он повторил еще раз.

– Что?! – взвилась Блу.

– Что именно? – одновременно с ней спросила Мора.

– Но там же демон, – добавил Адам.

Сильнейший шок, который он испытал, увидев мертвое тело матери, был все еще слишком свеж в памяти Ронана. Это воспоминание запросто скрещивалось с более давним – о том, как он обнаружил тело отца, и из этого «союза» кошмаров сейчас вырастал ядовитый цветок, грозивший поглотить его целиком. Он не хотел снова возвращаться к себе в голову. Но он это сделает.

– Что-нибудь, чтобы найти Гэнси. Что-нибудь вроде Робопчелы Генри. У него должно быть только одно предназначение. Что-то маленькое. Я могу сделать это быстро.

– Точнее, ты можешь быстро погибнуть, – встрял Адам.

Ронан не ответил. Он уже размышлял над формой, годившейся для поставленной цели – что-то, что можно было сотворить быстро. Что может сработать надежней всего, даже если его будет отвлекать разрушительная сила демона? Он должен быть уверен, что демон не успеет осквернить и испортить этот предмет, когда он начнет проявлять его.

– Кэйбсуотер не сможет тебе помочь, – настаивал Адам. – Он может лишь замедлить твою работу. Тебе придется создавать что-то нестрашное среди всего этого, и это само по себе кажется невозможным, а потом тебе придется извлечь это – и только это! – из своего сна, что звучит еще более невероятным.

Ронан уставился на руль:

– Я знаю, как работает сновидение, Пэрриш.

Он не стал добавлять: «Я не могу думать о том, что мне придется обнаружить еще и тело Гэнси». Он не стал добавлять: «Если я не могу спасти мою старую семью, я хотя бы могу попытаться спасти новую». Он не стал добавлять: «Я не дам демону забрать у меня все».

Он не стал говорить, что его единственный настоящий кошмар заключался в неспособности что-то сделать, а это, как минимум, было уже кое-что.

Он просто сказал:

– Я попытаюсь.

И надеялся, что Адам уже знает все то, что он не произнес вслух.

Адам знал. И остальные тоже.

– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы поддержать тебя на энергетическом уровне, и постараемся отогнать самое страшное, – сказала Мора.

Адам поднял спинку своего кресла в вертикальное положение.

– Я займусь ясновидением, – сказал он.

– Блу, – позвал Ронан, – думаю, тебе лучше взять его за руку.

Глава 51

«Камаро» сломался.

Он всегда ломался и снова оживал, но сегодня… Сегодня машина была отчаянно нужна Гэнси.

Но она все равно сломалась. Он едва выехал на окраину города, как мотор зачихал, а индикаторы в салоне потускнели. Не успел Гэнси как-то среагировать, как автомобиль сдох. Тормоза и рулевое управление отказали, и он кое-как дотянул до обочины. Он повертел ключом в замке зажигания, глянул в зеркало, пытаясь определить, не ждут ли его птицы. Они не ждали.

Дорогу Королю-ворону! – кричали они, уносясь вдаль. – Дорогу!

Проклятая тачка!

Совсем недавно машина точно так же сдохла в такой же непроглядной ночи, оставив его в безвыходном положении на краю дороги; он едва не погиб тогда. Адреналин вскипел в венах, как и в ту ночь, и мгновенно охватил его целиком, словно время вообще не двигалось.

Он надавил педаль газа, подержал, надавил снова, подержал.

Птицы улетали. А он не мог следовать за ними.

– Давай же! – умолял он. – Ну давай!

«Камаро» не реагировал. Вороны яростно каркали; они, казалось, не хотели оставлять его, но их тянула и тащила прочь невидимая сила. Негромко выругавшись, Гэнси выбрался из машины и захлопнул дверцу. Он не знал, что делать. Он мог бы продолжить погоню на своих двоих, пока окончательно не отстанет. Он мог бы…

– Гэнси.

Генри Ченг. Он стоял перед Гэнси, оставив свой «фискер» с настежь распахнутой дверцей чуть ли не поперек дороги позади «камаро».

– Что случилось?

Невероятное присутствие Генри здесь, на этой дороге, поразило Гэнси больше, чем все прочие события этой ночи, хотя фактически это было наименее невозможным из всего, что могло произойти. Они были недалеко от района, где находился Литчфилд-хаус, и Генри определенно приехал сюда на автомобиле, а не возник по волшебству. Тем не менее, момент был выбран самый что ни на есть подходящий, и время определенно было на стороне Гэнси. Генри, в отличие от воронов, не мог появиться здесь просто по приказу Гэнси.

– Откуда ты здесь взялся? – спросил Гэнси.

Генри указал на небо. Не на птиц, а на крошечное мерцающее тельце Робопчелы.

– Робопчеле было приказано уведомить меня, если я буду тебе нужен. Так что я снова молвлю тебе: что случилось?

Вороны громкими криками требовали, чтобы Гэнси следовал за ними. Они улетали все дальше; вскоре он потеряет их из виду. Сердце гулко билось у него в груди. Сделав над собой усилие, он заставил себя сосредоточиться на вопросе Генри.

– «Камаро» не заводится. Эти птицы. Они ведут меня к Глендауэру. Я должен ехать. Я должен следовать за ними, а иначе они…

– Стой. Ни слова. Садись ко мне в машину. Знаешь что? Садись за руль. Все это пугает меня до чертиков.

Генри перебросил ему ключи.

Гэнси сел в машину.

Его охватило ощущение некой извращенной правильности происходящего, словно каким-то образом он всегда знал, что погоня будет происходить именно так. Когда они отъехали от «камаро», время начало соскальзывать, и он оказался внутри этого потока. Над головами вороны с криками рвались сквозь темноту. Иногда их силуэты четко выделялись на фоне зданий, а иногда – терялись на фоне деревьев. Свет последнего городского фонаря вспыхивал и играл на их оперении, и они вихрились и крутились как лопасти вентилятора. Гэнси и Генри проехали последние признаки цивилизации и оказались в сельской местности. Гэнси всегда казалось, что Генриетта – очень большой город, поэтому он был удивлен, увидев, как быстро огни городка пропали в зеркале заднего вида.

Оказавшись за пределами Генриетты, вороны устремились на север. Они летели быстрее, чем, по мнению Гэнси, должны были летать птицы; они ныряли в просветы между деревьями и долины. Следовать за ними было совсем непросто; вороны летели по прямой линии, никуда не сворачивая, а «фискеру» приходилось держаться проложенной трассы. Сердце Гэнси отчаянно вопило: «Не потеряй их из виду. Не потеряй. Только не сейчас».

Он не мог избавиться от мысли, что это был его единственный шанс.

Он отключил мозг. Он думал сердцем.

– Давай-давай-давай, – подбодрил его Генри. – Я буду следить, не появятся ли копы. Вперед, вперед, вперед.

Он набрал в телефоне какое-то сообщение, а затем пригнул голову, выглядывая из машины, чтобы проследить, как Робопчела летит выполнять его приказ.

Гэнси ехал вперед-вперед-вперед.

На северо-восток, по запутанным трассам, на которых Гэнси наверняка бывал раньше, но не помнил об этом. Разве он не облазил весь штат? Вороны вели их через горы по серпантинам, превращавшимся в проселочные дороги и снова в асфальтированные трассы. В одном месте «фискер» едва помещался на дороге – с одной стороны были скалы, с другой – крутой обрыв безо всяких ограждений. Затем дорога вновь стала асфальтированной, а деревья скрыли небо.

Воронов мгновенно заслонили чернеющие в ночи ветви деревьев; птицы летели куда-то в сторону, удаляясь от них.

Гэнси ударил по тормозам и опустил стекло. Генри безо всяких вопросов сделал то же самое. Оба парня задрали головы и прислушались. Зимние деревья скрипели на ветру; где-то далеко внизу по шоссе катились фуры; вороны перекликались друг с другом.

– Туда, – быстро сказал Генри. – Направо.

«Фискер» сорвался с места. Они же движутся вдоль силовой линии, подумал Гэнси. Как далеко залетят вороны? В Вашингтон? Бостон? Или дальше, через Атлантику? Ему хотелось верить, что они не полетят туда, куда он не сможет за ними последовать. Все должно закончиться сегодня, потому что Гэнси сказал, что все закончится сегодня. И он действительно верил в это.

Птицы безошибочно продолжали лететь в выбранном направлении. Из темноты вынырнул знак федеральной автострады.

– Там написано «66»? – спросил Гэнси. – Это съезд на 66-ю автостраду?

– Не знаю, чувак. Цифры – моя слабая сторона.

Это и впрямь была 66-я автострада. Птицы метнулись вперед; Гэнси выехал на автостраду. Здесь можно ехать куда быстрее, но это было и куда рискованнее. Если вороны вдруг свернут, он не сможет сразу же повернуть следом за ними.

Однако птицы никуда не сворачивали. Гэнси прибавил газу, а затем еще и еще.

Птицы следовали вдоль силовой линии, ведя Гэнси в Вашингтон, округ Колумбия, к дому его детства. У него внезапно возникла жуткая мысль, что они ведут его именно туда. Обратно в фамильный дом Гэнси в Джорджтауне, где он узнал, что его конец стал началом, и где он наконец-то принял тот факт, что должен вырасти всего лишь очередным Гэнси со всеми вытекающими последствиями.

– Как ты сказал, что это за автострада? 66-я? – Генри набирал сообщение в телефоне, когда мимо них пронесся еще один знак, подтверждавший, что это 66-я автострада.

– Как ты вообще ездишь по дорогам?

– Я не езжу. Ездишь ты. Номер столбика километража?

– Одиннадцать.

Генри изучал сообщения на телефоне. Его лицо было подсвечено синим светом с экрана.

– Эй-эй. Помедленнее. В километре отсюда коп.

Повинуясь Гэнси, машина заскользила по шоссе где-то в пределах дозволенного ограничения скорости. Действительно, меньше чем через километр на разделительной полосе промелькнула темная полицейская машина без опознавательных знаков. Генри отсалютовал полицейским, когда они проезжали мимо.

– Спасибо за помощь, Робопчела.

Гэнси беззвучно рассмеялся:

– Ладно, а теперь… Погоди. Робопчела может найти нам съезд с шоссе?

С каждым километром вороны все дальше отрывались от линии автострады, и теперь становилось ясно, что их отклонение от прямого курса стабилизировалось.

Генри постучал по экрану:

– Через три километра. Съезд 23.

Эти три километра слишком увеличивали разрыв между воронами и машиной.

– Может ли Робопчела лететь за птицами?

– Сейчас узнаю.

Они неслись дальше, а стая тем временем растворялась в темноте, пока не исчезла совсем. Сердце Гэнси колотилось с невообразимой скоростью. Ему приходилось доверять Генри; а Генри приходилось доверять Робопчеле. Добравшись до нужной отметки, Гэнси резко свернул с автострады и понесся дальше. Воронов и след простыл: вокруг царила лишь обычная ночь. Он почувствовал себя странно, когда понял, что знает, где они находятся – неподалеку от Делаплейн и довольно далеко от Генриетты. Это был мир старинных богатых семей, лошадиных ферм, политиков и миллиардеров, владевших компаниями по производству шин. Совершенно неподходящее место для древней, неконтролируемой магии. Днем оно выглядело олицетворением благородной прелести – место, которое так долго и любовно взращивали и облагораживали, что было невозможно представить себе никакое безобразие на этой территории.

– А теперь куда? – спросил Гэнси. Они мчались в никуда, в заурядность, в жизнь, которую Гэнси уже прожил.

Генри ответил не сразу, склонившись над телефоном. Гэнси хотелось вдавить педаль газа до самого пола, но если они едут не в том направлении, то смысла в этом не было.

– Генри.

– Прости, прости. Есть! Жми на газ и поворачивай направо, как только сможешь.

Гэнси выполнил указание с такой прытью, что Генри пришлось схватиться за ручку на потолке кабины, чтобы удержаться.

– Круто! – сказал он. – А еще – ого!

Внезапно они снова увидели воронов; идеально-черная стая на фоне темно-лилового неба кувыркалась в воздухе, разлетаясь и снова сбиваясь в кучу над деревьями. Генри стукнул кулаком по потолку салона в молчаливом ликовании. «Фискер» выехал на широкое четырехполосное шоссе, на котором в обоих направлениях не было ни души. Гэнси только начал ускоряться, как вороны взметнулись вверх мощным птичьим торнадо, захваченные невидимым восходящим потоком воздуха, и резко переменили курс. Фары «фискера» высветили знак частной собственности в начале подъездной дорожки, уходившей в сторону от шоссе.

– Туда! Туда! – выкрикнул Генри. – Остановись!

Он был прав. Птицы резко остановились возле подъездной дорожки. Гэнси уже промчался мимо. Он окинул взглядом дорогу впереди; места для разворота нигде не было. Он не мог упустить птиц. Он не мог и не собирался их упускать. Опустив стекло, он высунул голову из окна, чтобы убедиться, что ночная дорога позади него все еще была пуста, а затем сдал назад. Коробка передач издала протестующий, взволнованный визг.

– Порядок, – сказал Генри.

«Фискер» взбирался по крутой подъездной дорожке. Гэнси даже не остановился при мысли, что в доме кто-то может быть. Было поздно, он – странный мальчишка в запоминающейся крутой тачке, а это – чей-то личный уголок старомодного мира. Но это не имело значения. Он придумает, что сказать владельцам поместья, если надо. Он не может упустить воронов. Только не в этот раз.

Фары высветили неухоженное былое величие: обрамлявшие дорожку булыжники, похожие на торчащие из земли обломки зубов, и прораставшая между ними трава; старый низенький заборчик, в котором не хватало досок; потрескавшийся асфальт и пробивавшиеся сквозь щели сорняки.

Теперь ощущение соскальзывания времени стало еще сильнее. Он здесь уже бывал. Он уже делал это; он уже проживал эту жизнь.

– Ну и место, чувак, – сказал Генри, вытягивая шею, чтобы рассмотреть все как следует. – Прямо как музей.

Дорожка поднималась вверх по склону, пока не достигла гребня холма. Она оканчивалась большой круговой развязкой, а сразу за ней темной громадиной высился дом. Впрочем, нет, это был не дом. Гэнси, выросший в особняке, сразу понял, что перед ним именно особняк. Он был больше, чем нынешний дом его родителей, и украшен колоннами, и смотровыми площадками на крыше, и портиками, и оранжереями – раскинувшееся на холме великолепие, кирпич и эмульсия. Впрочем, в отличие от поместья его родителей, самшитовые деревья здесь гибли под натиском сорняков, а плющ зеленой массой сползал по кирпичным стенам прямо на лестницу, ведшую к парадной двери. Из земли у крыльца торчали неровные, уродливые розовые кусты.

– Не слишком привлекательно выглядит для продажи, – отметил Генри. – Явно нуждается в ремонте. Но на крыше можно устраивать шикарные вечеринки в стиле зомби.

Пока «фискер» медленно ехал по круговой подъездной дорожке, вороны наблюдали, рассевшись на крыше и перилах смотровой площадки. Гэнси охватило чувство дежа вю – как в моменты, когда он смотрел на Ноа и одновременно видел и его мертвую, и живую версию.

Гэнси задумчиво потер нижнюю губу:

– Я уже бывал здесь.

Генри всматривался в воронов, которые всматривались в него в ответ и не шевелились. Ждали.

– Когда?

– Здесь я когда-то умер.

Глава 52

Еще до погружения в сон Ронан знал, что Кэйбсуотер окажется невыносимым, но он не до конца понимал, насколько.

Самым худшим было вовсе не то, что он видел; самым худшим были эмоции. Демон все еще трудился над деревьями, землей и небом, но он также осквернял ощущения – все то, что делало сон сном, даже если в нем не было никаких пейзажей. Теперь лес был как порывистый вдох сквозь зубы после высказанной лжи. Как будто сердце уходит в пятки, когда находишь труп. Как будто тебя терзают мысли о том, что тебя бросят, что ты создаешь слишком много проблем, что тебе лучше умереть. Это был стыд, который испытываешь, когда желаешь чего-то, чего тебе желать не следует; отвратительное возбуждение, когда ты на волоске от смерти. И все это – одновременно.

В кошмарах Ронана раньше присутствовали всего лишь одно-два подобных ощущения. Крайне редко он испытывал их все. Это было еще тогда, когда за ним охотился его ночной ужас, жаждавший убить его.

Впрочем, тогда он пребывал в этих кошмарах в одиночку. Сейчас Мора и Калла поддерживали его в мире, где он просыпался – Калла сидела на капоте его машины, а Мора – на заднем сиденье. Их энергия ощущалась как руки, закрывавшие его голову, заглушавшие часть ужасных звуков вокруг. Вдобавок, во сне с ним был разум Адама. В реальном мире Адам ясновидел на пассажирском сиденье рядом с ним, а здесь – он стоял в этом разрушенном лесу, сгорбившись, недоумевая.

Нет. Ронан вынужден был признать, что, хоть они и облегчали ему задачу, их присутствие не особо отличало его старые кошмары от нынешнего. Единственной разницей было то, что тогда кошмары хотели умертвить его; и Ронан сам хотел умереть.

Он огляделся по сторонам, ища какое-нибудь безопасное место, где он сможет сотворить задуманное без риска. Но такого места не было. Единственными неоскверненными объектами в этом сне были Адам и он сам.

Значит, он будет держать этот предмет в руках. Ронан сжал ладони вместе, представляя, как между ними формируется крошечный светящийся шарик. Демону было без разницы, где и что разрушать. У себя над ухом Ронан услышал судорожный вздох. Несомненно, исходящий от его отца. Несомненно, испытывавшего боль. Умиравшего в одиночестве.

Твоя вина.

Ронан оттолкнул эту мысль подальше. Он думал о крошечном огоньке, который создавал, чтобы найти Гэнси. Он представлял его вес, размер, контуры его крошечных крылышек.

– Неужели ты вправду думал, что я останусь здесь ради тебя? – с ледяным презрением прошипел Адам над другим его ухом.

Настоящий Адам стоял рядом, повернув голову в сторону, слушая, как немыслимая копия его отца бросала ему в лицо оскорбления. Голос и интонации идеально совпадали с реальным голосом Роберта Пэрриша. Адам плотно сжал губы, скорей из упрямства, чем из страха. Он неделями медленно отделял себя от своего настоящего отца; сопротивляться этой копии было куда легче.

Тебя бросят.

«Я не буду просить его остаться, – подумал Ронан. – Я лишь попрошу его вернуться». Ему страшно хотелось посмотреть, был ли предмет в его руках таким, каким он его задумывал, но он чувствовал, что демон стремится уничтожить этот предмет, вывернуть его наизнанку, наделить его совершенно противоположными свойствами и обезобразить. Лучше скрыть его от чужих глаз и верить, что он создал что-то хорошее. Ему нужно было удержать мысль о том, что именно этот предмет должен делать, когда его вытащат в реальный мир; он должен был отринуть желания демона, жаждавшего, чтоб этот предмет предназначался для чего-то другого.

Что-то царапало Ронану шею. Легонько, безобидно, неустанно, пока не прогрызло верхние слои кожи и не добралось до крови.

Ронан проигнорировал это ощущение и почувствовал, как зашевелился сновиденный предмет в его руке.

Сон выбросил ему под ноги мертвое тело. Почерневшее, изодранное в клочья и разлагающееся. Гэнси. Его глаза еще жили, губы шевелились. Уничтоженный и беспомощный. Из уголка его рта, пробив щеку, торчал коготь одного из ночных ужасов Ронана.

Бессильный.

Нет. Ронан так не думал. Он снова ощутил, как сновиденный предмет трепещет в его ладонях.

Адам поймал взгляд Ронана, пока двойник его отца продолжал орать на него. На его лице отчетливо проступало напряжение, вызванное попытками уравновесить энергетические потоки.

– Ты готов?

Ронан надеялся, что да. На самом деле, они узнают, кто победил в этом раунде, только когда он откроет глаза в своей машине.

– Разбуди меня, – сказал он.

Глава 53

Гэнси уже бывал здесь – семь с лишним лет назад. Удивительно, но тогда здесь проходило очередное мероприятие по сбору средств для выборов в Конгресс. Гэнси помнил, что был очень взволнован предстоящей поездкой. Летом Вашингтон, округ Колумбия, был слишком тесным и душным, а его обитатели становились невольными заложниками, державшими над головой свои портфели. И хотя семья Гэнси только-только вернулась из заокеанской поездки по мятным фермам в Пенджабе (дипломатический визит, смысл которого Гэнси еще не совсем понимал), это путешествие лишь раззадорило самого младшего Гэнси. Единственный задний двор, который был в их доме в Джорджтауне, был заполнен цветами намного старше самого Гэнси, и летом ему запрещали туда выходить, поскольку там обитало множество пчел. И хотя родители возили его на выставки антиквариата, в музеи, на скачки и вечеринки, посвященные какому-нибудь виду искусства, у Гэнси все чаще возникало непреодолимое желание путешествовать. Он уже видел все это. Он с жадностью ждал новых интересных вещей и чудес, чего-то, чего он никогда не видел раньше и не мог понять. Он хотел уехать.

Так что, хоть он и не был в восторге от политики, он с радостью ждал момента отъезда.

– Будет весело, – говорил его отец. – Там будут и другие дети.

– Дети Мартина, – добавила мать, и оба хохотнули над какой-то шуткой, понятной только им двоим.

Гэнси не сразу понял, что таким образом они побуждали его поехать, а не просто констатировали факт, будто вели метеосводку. Гэнси никогда не считал, что быть ребенком – весело, включая свое собственное детство. Он с нетерпением ждал будущего, в котором сможет менять место жительства, когда захочет.

Теперь же, годы спустя, Гэнси стоял на опутанной плющом лестнице и смотрел на табличку у двери. На ней было написано «Грин-хаус. Построено в 1824 г.» Вблизи было трудно определить, почему особняк выглядел гротескным, а не просто обветшалым. Присутствие воронов на всех горизонтальных поверхностях дома не портило картину. Он подергал парадную дверь – заперто. Он включил фонарик в своем телефоне и наклонился к боковому окну, пытаясь заглянуть внутрь. Он не знал, что именно ищет. Но, возможно, он поймет, когда увидит. Может быть, задняя дверь незаперта, или же где-то можно открыть окно. И хотя не было никаких обоснований считать, будто внутри заброшенного дома могут храниться какие-то секреты, важные для Гэнси, та часть него, мастерски овладевшая искусством поиска, молчаливо билась о стекло с желанием попасть внутрь.

– Взгляни-ка на это, – позвал его Генри, находившийся в нескольких метрах от него. Его голос был нарочито-шокированным. – Представляешь, в эту боковую дверь вломился один корейский подросток-вандал.

Гэнси пришлось пробираться к нему по клумбе с засохшими лилиями. Генри стоял у менее броского бокового входа и уже успел расколотить треснувшее оконное стекло, чтобы сунуть руку внутрь и открыть защелку на двери.

– Ох уж эти современные дети, – сказал Гэнси. – «Ченг» ведь не корейская фамилия?

– Мой отец – не кореец, – ответил Генри. – А я – да. Я унаследовал фамилию и тягу к вандализму от своей матери. Давай войдем, Дик, я все равно уже взломал эту дверь.

Но Гэнси колебался, стоя у самой двери:

– Ты отправил Робопчелу искать меня.

– Это был дружеский жест. Так поступают друзья.

Он, казалось, изо всех сил стремился доказать Гэнси, что его намерения были чисты, поэтому Гэнси быстро ответил:

– Я знаю это. Просто… Я редко встречаю людей, которые могут подружиться с другими так же, как я. Так же… быстро.

Генри показал ему «козу»:

– Jeong, братан.

– Что это значит?

– Кто знает, – пожал плечами Генри. – Это означает «быть Генри». Это означает «быть Ричардмэном». Jeong. Ты не используешь это слово в своей речи, но ты живешь по нему. Буду с тобой откровенным, я не ожидал обнаружить такое качество в таком парне, как ты. Мы словно встречались раньше. Нет, не так. Мы сразу стали друзьями, мы сразу сделали друг для друга то, что обычно делают друзья. Не просто приятели. Друзья. Кровные братья. Ты просто чувствуешь это. «Мы», а не «ты» и «я». Вот это называется jeong.

Подсознательно Гэнси чуял, что такое описание было слишком уж мелодраматичным, преувеличенным и нелогичным. Но где-то гораздо глубже это было искренне и знакомо, будто объясняло бОльшую часть жизни Гэнси. Это были его чувства по отношению к Ронану, и Адаму, и Ноа, и Блу. С каждым из них он мгновенно нашел контакт, и это приносило ему облегчение. Наконец-то, думал он тогда, он нашел их. «Мы», а не «ты» и «я».

– Ладно, – сказал он.

Генри ослепительно улыбнулся и открыл уже взломанную им дверь:

– Так что мы здесь ищем?

– Не могу сказать точно, – признался Гэнси. Его захватил знакомый запах дома: особенный запах чего-то, характерного для всех этих старых, осыпающихся домов в колониальном стиле. Может быть, плесень, самшит, воск для натирания полов. Его поразила не столько точная память этого места, сколько ощущение давно минувшей и более беззаботной эпохи. – Мне кажется, что-нибудь необычное. Думаю, это сразу станет очевидно.

– Может, нам стоит разделиться, или это фильм ужасов?

– Кричи, если что-нибудь попытается тебя сожрать, – ответил Гэнси с облегчением, довольный тем, что Генри предложил разделиться. Он хотел побыть наедине со своими мыслями. Он выключил свой фонарик, когда Генри включил свой. Генри, казалось, собирался спросить его, почему он это сделал, и тогда Гэнси вынужден будет ответить «Это обостряет мои инстинкты», но Генри лишь пожал плечами, и они разошлись в разные стороны.

Гэнси молча бродил по полутемным тихим залам Грин-хауса, преследуемый призраками. Здесь стоял буфет; здесь – пианино; здесь – группа стажеров-дипломатов, казавшихся такими искушенными. Он некоторое время постоял в центре бывшего бального зала. Когда он продвинулся вглубь помещения, снаружи сработал датчик движения и зажегся свет, испугав Гэнси. Здесь же находился широкий камин с уродливым старым очагом, зловеще раззявившим черную пасть. На подоконниках валялись дохлые мухи. Гэнси чувствовал себя так, будто он – последний живой человек в этом мире.

Раньше эта комната казалась ему огромной. Если прищуриться, сквозь ресницы он еще мог разглядеть людей, пришедших в тот день на вечеринку. Это всегда происходило в какой-то момент времени. Если бы у него была связь с Кэйбсуотером, он мог бы проиграть этот вечер заново, возвращаясь назад во времени, чтобы увидеть его еще раз. Эта мысль одновременно вызывала и томление, и неприязнь: тогда он был куда моложе и легкомысленнее, не обремененный какой-либо ответственностью и не умудренный опытом. Но с тех пор он много чего сделал и много чего достиг. Сама мысль о том, чтобы пережить все это заново и получить этот тяжкий опыт, снова прилагать все усилия, чтобы встретиться с Ронаном, и Адамом, и Ноа, и Блу… Это выматывало и раздражало его.

Выйдя из зала, он побродил по коридорам, обходя тех, кого там давно уже не было, извиняясь, когда случайно прерывал разговор, который давно закончился. Было шампанское; была музыка; вокруг витал навязчивый запах одеколона. Как дела, Дик? У него всегда все было хорошо, прекрасно, полный порядок – единственные возможные ответы на этот вопрос. Он всегда был на позитиве.

Он подошел к задней двери, затянутой москитной сеткой, и устремил взгляд в темноту ноябрьской ночи. Серые пучки травы в свете фонаря, включавшегося по сигналу датчика движения; черные голые деревья; небо – бледно-лилового цвета от далеких огней Вашингтона. Все вокруг было мертво.

Узнал бы он сейчас кого-то из детей, с которыми играл на той вечеринке? Они играли в прятки. Он так хорошо спрятался, что умер, и даже когда его воскресили, он все равно оставался скрытым от них. Он выбрался на совершенно другую дорогу в жизни чисто случайно.

Он толкнул дверь и вышел на мокрую увядшую траву на заднем дворе. Гости были и здесь; старшие дети тщетно пытались поиграть в крокет – официанты постоянно спотыкались о вкопанные в землю воротца.

Бледный свет фонаря датчика движения, который Гэнси активировал чуть раньше, заливал весь задний двор. Гэнси пересек лужайку и остановился у линии деревьев. Свет от крыльца проникал в лес гораздо глубже, чем ожидал Гэнси. Растительность здесь была далеко не такой буйной, как в его воспоминаниях, хотя он не знал, почему – то ли потому что он стал старше и уже успел побродить по множествам лесов, то ли потому, что сейчас на дворе стояла холодная пора. Вряд ли кто-нибудь смог бы спрятаться здесь сегодня.

Когда Гэнси отправился в Уэльс в поисках Глендауэра, он много раз стоял на краю таких полей – там, где велись великие битвы. Он пытался представить, каково было находиться там в тот момент времени, с мечом в руке, верхом на лошади, в окружении потеющих и истекающих кровью людей. Каково было быть Оуайном Глендауэром и знать, что они сражались за тебя, потому что ты призвал их сражаться?

Пока Мэлори отставал где-то на тропинке или копался у машины, Гэнси забредал в самую середину полей, чтобы как можно дальше отойти от всего современного. Он закрывал глаза, отрешался от звуков летевших где-то высоко в небе самолетов и пытался услышать звуки шестисотлетней давности. Тогда, будучи куда моложе, он еще надеялся, что, может быть, его будут преследовать духи; что в этом поле могут быть привидения; что он может открыть глаза и увидеть чуть больше, чем видел до этого.

Но он не обладал ни малейшими способностями к ясновидению, и минута, начинавшаяся с Гэнси, в одиночестве стоявшего на поле боя, так же и заканчивалась. Он стоял в этих полях один.

А теперь он уже с минуту стоял на самом краю леса в Вирджинии, пока стояние на месте не стало ощущаться как-то странно. Будто у него начали дрожать ноги, хотя в реальности они, конечно, не дрожали. Он вошел в лес.

Над головой трещали на ветру голые ветви, но листья у него под ногами были влажными и не издавали звуков.

Семь лет назад он наступил здесь на гнездо шершней. Семь лет назад он умер. Семь лет назад он родился вновь.

Он был так напуган тогда.

Для чего его вернули?

Ветви цеплялись за рукава его свитера. Он еще не дошел до места, где это произошло. Он говорил себе, что гнезда давно уже здесь нет; что упавшее дерево, рядом с которым он корчился в предсмертной агонии, уже сгнило; что в этом призрачном свете он все равно ничего не разглядит и не узнает нужное место.

Но он узнал его.

Дерево не сгнило. Оно совсем не изменилось – такое же крепкое, но почерневшее от влаги и ночной темноты.

Вот здесь он ощутил первый укус. Гэнси вытянул руку, с изумлением разглядывая тыльную сторону кисти. Он сделал еще шаг и споткнулся. Вот здесь он почувствовал, как они ползают по его шее сзади, заползая ему в волосы. Он не стал стряхивать эти ощущения; ни одна попытка стряхнуть с себя этих насекомых никогда не была успешной. Но его пальцы дернулись, словно он хотел поднять руки и сопротивляться.

Он сделал еще один неуверенный шаг. До этого старого, совсем не изменившегося черного дерева оставалось меньше метра. Тот юный Гэнси в прошлом споткнулся и упал здесь на колени. Шершни ползали по его лицу, по его закрытым векам, по дрожащим губам.

Он не пытался убежать. От них не убежишь, да и невидимое оружие уже сделало свое дело. Он помнил, как подумал тогда, что испортит всем вечер, если появится среди гостей, весь облепленный шершнями.

Он упал на четвереньки, но лишь на мгновение, а затем перекатился на бок. Яд горел в его крови. Он лежал на боку. Он свернулся калачиком. Мокрые листья прилипли к его щеке, когда он стал задыхаться. Он трясся с головы до ног, уже почти побежденный и охваченный страхом, таким жутким страхом.

«Почему? – подумал он. – Почему я? Для чего все это было?»

Он открыл глаза.

Он стоял, сжав руки в кулаки и глядя на то место, где это случилось когда-то. Его наверняка спасли, чтобы он нашел Глендауэра. Его наверняка спасли, чтобы он убил этого демона.

– Дик! Гэнси! Дик! Гэнси! – прокричал Генри где-то во дворе. – Думаю, тебе надо на это взглянуть.

Глава 54

Под фундаментом дома зиял вход в пещеру. Не такой большой наземный вход, как в пещере в Кэйбсуотере. И не скрытая дыра в земле, через которую они проникали в пещеру, где была похоронена Гвенллиан. Это была влажная, широко распахнутая пасть с обвалившимися земляными стенами, опиравшимися на остатки бетонных плит и обломки мебели. Пол пещеры у входа растрескался, и часть подвального помещения провалилась в одну из расщелин. Эти относительно свежие разрушения навели Гэнси на мысль, что эта дыра появилась в результате его приказа, который он отдал на Фокс-уэй.

Он попросил показать ему, где Король-ворон. Ему и показывали путь к Королю-ворону, и неважно, что для этого пришлось сдвинуть целые земляные пласты.

– Тут явно потребуется серьезный ремонт, – сказал Генри, потому что кто-то должен был это сказать. – Возможно, хозяевам придется заново отстроить этот подвал, если они хотят продать дом по хорошей цене. Положить деревянные полы, поставить новые ручки на дверях, может, даже восстановить стену.

Гэнси подошел к краю расщелины и заглянул внутрь. Оба парня посветили туда фонариками с телефонов. В отличие от свежей земляной «раны» входа, пещера внизу выглядела старой, сухой и пыльной, как будто существовала под этим домом всегда. В ответ на его просьбу был создан только этот вход.

Гэнси глянул на припаркованный у дома «фискер», мысленно определяя свое местонахождение относительно шоссе, Генриетты и силовой линии. Разумеется, он уже знал, что этот дом стоит на силовой линии. Разве в самом начале ему не сказали, что он пережил свою смерть на силовой линии только потому, что кто-то где-то умирал на ней же?

Интересно, был ли когда-нибудь более легкий способ попасть в эту пещеру. Был ли где-нибудь дальше на силовой линии естественный вход, или же она все это время ждала только его приказа, чтобы открыться?

– Ну, – произнес он, наконец, – я лезу внутрь.

Генри рассмеялся, а затем вдруг понял, что Гэнси говорит серьезно.

– Может, тебе следовало бы прикупить для таких экспедиций шлем и какого-нибудь лакея?

– Вероятно. Но не думаю, что у меня есть время ехать обратно в Генриетту за нужным снаряжением. Мне просто придется продвигаться очень осторожно.

Он не просил Генри идти с ним, потому что не хотел, чтобы Генри чувствовал себя неловко, отказываясь лезть следом. Он не хотел, чтобы Генри думал, будто Гэнси вообще собирался предложить ему подобное – забраться в дыру в земле, ведь единственное, чего боялся Генри в этой жизни – это подобных земляных ям.

Гэнси снял часы и сунул их в карман, чтобы не зацепиться за что-нибудь, если вдруг придется куда-то карабкаться. Затем он подвернул брюки и оценивающим взглядом окинул вход. Яма была не слишком глубокой, но он хотел удостовериться, что сможет выбраться наружу, если здесь, наверху, никого не окажется, чтобы помочь ему, когда он вернется. Нахмурившись, он притащил одно из кресел, не уничтоженных при обвале, и спустил его в темноту пещеры. Когда придет время выбираться, кресло может ему пригодиться и подарить лишние полметра высоты.

Генри понаблюдал за всеми этими приготовлениями, а затем сказал:

– Погоди. Ты испортишь свое красивое пальто, белый человек. Возьми-ка это, – он стащил с себя форменный свитер академии Эгленби и протянул его Гэнси.

– То есть, ты в буквальном смысле отдаешь мне последнюю рубашку, – Гэнси снял и отдал ему взамен свое пальто. Он был благодарен Генри. Подняв на него глаза, он добавил: – Увидимся на той стороне. Excelsior.

Глава 55

Идя по туннелю, Гэнси испытывал бешеную радость и одновременно печаль, поднимавшиеся в нем все выше. Вокруг был лишь безликий камень, но, тем не менее, он не мог избавиться от ощущения правильности происходящего. Он столько раз представлял себе этот момент, и теперь, оказавшись в нем, он не мог вспомнить разницу между воображаемым и фактическим переживанием. Между ожиданиями и реальностью отсутствовал какой-либо диссонанс, который так или иначе возникал до этого. Он собирался найти Глендауэра – и теперь он был на пути к нему.

Радость и печаль, захлестывавшие его с такой силой, что его тело не могло вместить их.

Он снова ощутил, как соскальзывает время. Здесь, под землей, это чувство было осязаемым, как вода, затапливавшая его мысли. Ему подумалось, что вокруг него смещается не только время, но и расстояние. Вполне возможно, что этот тоннель свернется и выведет его к совершенно другому месту где-то на силовой линии. Он следил за зарядом своего телефона, пока шел; аккумулятор быстро садился, когда он пользовался фонариком. Каждый раз, когда он смотрел на экран, время менялось самыми непостижимыми способами: иногда летело вперед вдвое быстрее, иногда отматывалось назад, а иногда застывало на одной минуте в течение четырехсот шагов Гэнси. Иногда экран мигал и полностью гас, а вместе с ним гас и фонарик, оставляя Гэнси в полной темноте на секунду, две секунды, три, четыре.