Король-ворон

– Зачем ты здесь? Это сон? – спросил он, затем быстро поправился: – Нет. У меня сеанс ясновидения. Я что-то ищу.

И внезапно он оказался в машине один.

Он не просто был один, но сидел на пассажирском сиденье, там, где сидела она, и в руке у него была карта таро. Рисунок на карте был едва разборчив и слегка напоминал горку шершней, хотя, вообще-то, это могло быть и лицо. Неважно. Что он искал? Было трудно лавировать в пространстве между сознательным и бессознательным. Если сосредоточишься слишком сильно – выйдешь из медитации. Если слишком слабо – забудешь, зачем занялся этим.

Он позволил своему разуму чуть приблизиться к текущему моменту. В сознание просочился электронный бит, напоминая ему о том, что его тело находилось в машине Ронана. В том, другом месте он сразу увидел, что эта музыка была звучанием души Ронана. Изголодавшаяся и умоляющая, она нашептывала о мрачных закоулках, древних местах, огне и сексе.

Адам зацепился за этот пульсирующий бит и память о близости Ронана. Дьявол. Нет, демон. Поначалу в голове у него было пусто, но знание вдруг возникло само по себе.

На север, – велел он.

Все вокруг было окружено сияющим белым ореолом. Он был до того ярким, что становилось больно глазам; Адаму пришлось отвести взгляд и смотреть только вперед. Некая отдаленная его часть, та, что содрогалась от электронного бита, внезапно вспомнила, что так светится автомобильное зарядное устройство для телефона. Эта часть его мозга еще достаточно пребывала в сознании, чтобы он мог шепотом давать указания Ронану, куда ехать.

Поверни направо.

В его оглохшем ухе шелестел Кэйбсуотер. Он шептал ему о расчленении, об отречении, о насилии, о небытии. Шаг назад и неверие в собственные силы, лживое обещание чего-то, что наверняка позднее причинит тебе боль, твердая уверенность, что ты пострадаешь и наверняка заслужил это. Демон, демон, демон.

Вперед-вперед-вперед.

Где-то по ночной трассе мчалась темная машина. Руль сжимала чья-то рука, на запястье болтались кожаные браслеты. Грейуорен. Ронан. В этом сновиденном пространстве все времена слились воедино, и Адам внезапно заново пережил момент, когда Ронан протянул ему руку, чтобы помочь подняться с земли. Физические ощущения, лишенные контекста, были подобны сверхновой: острый обжигающий импульс от контакта кожи с кожей; мягкий шелест браслетов по запястью Адама; внезапный привкус возможности…

Его сознание заливал этот пронзительный белый свет.

Чем глубже Адам проникал сквозь музыку и темноту, окруженную белым ореолом, тем ближе подбирался к скрытой истине о Ронане. Она пряталась в обыденных вещах, о которых Адаму уже было известно – все то, что ему удалось подсмотреть сквозь сотканный из мыслей лес. На мгновение Адаму показалось, что он почти понял кое-что о Ронане, и о Кэйбсуотере… о Ронане-и-Кэйбсуотере… но знание тут же ускользнуло. Он бросился вдогонку, все глубже погружаясь в материю мыслей Кэйбсуотера. Теперь Кэйбсуотер бомбардировал его образами: лоза, душившая дерево, злокачественное образование, расползающаяся гниль.

Внезапно Адам осознал, что демон был внутри.

Он чувствовал, как демон наблюдает за ним.

Пэрриш.

Его видели.

ПЭРРИШ.

Что-то коснулось его руки.

Он моргнул. Перед глазами стоял только белый ореол, а затем он моргнул снова, и ореол превратился в колечко подсветки на зарядке для телефона, воткнутой в прикуриватель.

Машина не двигалась – похоже, остановилась совсем недавно. В свете фар все еще курилась пыль. Ронан хранил абсолютное молчание и не шевелился, держа сжатую в кулак руку на рычаге переключения передач. Музыку он выключил.

Когда Адам бросил на него взгляд, Ронан, сжав зубы, все так же смотрел сквозь лобовое стекло.

Пыль улеглась, и Адам, наконец, увидел, куда привез их обоих.

Он вздохнул.

Эта сумасшедшая езда в холодной ночи и подсознание Адама привели их не к какому-нибудь месту катастрофы в Кэйбсуотере, и не к какому-нибудь развалу камней на силовой линии, и даже не к источнику угрозы, виденной Адамом в ослепительном свете фар. Вместо этого Адам, освободившись от оков разума и вольно перемещаясь в его пределах с четкой целью обнаружить демона, привел их обратно в трейлерный городок, где еще жили его родители.

Ни один из них не проронил ни слова. В трейлере горел свет, но в окнах не было видно силуэтов. Ронан не выключил фары, так что они светили прямо на фасад трейлера.

– Для чего мы здесь? – спросил он.

– Не тот дьявол, – тихо ответил Адам.

Прошло совсем немного времени с момента рассмотрения судебного иска, поданного им против отца. Он знал, что Ронан пылает праведным гневом и не согласен с вердиктом: Роберт Пэрриш, в глазах судьи нарушивший закон впервые, отделался лишь штрафом и испытательным сроком. Чего Ронан не мог понять, так это того, что победа Адама заключалась не в наказании. Адаму не было нужды отправлять отца в тюрьму. Он просто хотел, чтобы кто-нибудь со стороны посмотрел на эту ситуацию и подтвердил, что, да, было совершено преступление. Адам не придумывал его, не провоцировал и не заслуживал этого. В бумагах, полученных им в суде, так и было сказано. Роберт Пэрриш – виновен. Адам Пэрриш – свободен.

Ну, почти. Он все еще был здесь и смотрел на трейлер; сердцебиение глухими ударами отдавалось где-то в животе.

– Для чего мы здесь? – повторил Ронан.

Адам тряхнул головой, все еще не спуская глаз с трейлера. Ронан не выключал фары, и Адам знал, что отчасти тот надеется, что Роберт Пэрриш подойдет к двери посмотреть, кто приехал. Где-то в глубине души Адам и сам на это надеялся, но это было похоже скорей на нервное ожидание в кабинете стоматолога, когда тебе вот-вот вырвут зуб, и ты наконец-то оставишь эту проблему позади.

Он чувствовал, что Ронан смотрит на него.

– Для чего, – спросил Ронан в третий раз, – мы приперлись в это гребаное место?

Но Адам не ответил, потому что дверь открылась. На пороге стоял Роберт Пэрриш, свет фар заливал его лицо, лишая его практически всех эмоций. Но Адаму и не нужно было видеть его лицо, поскольку почти все чувства и эмоции отца отражались в позе. Его расправленные плечи, наклон головы, изгибы рук, переходящие в тупые капканы кулаков. Адам понял, что отец узнал машину, и совершенно точно знал, что тот чувствует. В душе Адама волной поднялся страх, не имевший ничего общего с его сознательными мыслями. Кончики пальцев онемели от болезненного взрыва адреналина, хотя мозг Адама не приказывал телу производить его. Его сердце будто пронзили шипами.

Отец Адама просто стоял и смотрел. А они сидели в машине и глядели в ответ. Ронан напрягся, словно скрученная пружина, и начал закипать, опуская руку на дверцу.

– Не надо, – попросил Адам.

Но Ронан лишь нажал кнопку, и затемненное стекло с шипением поползло вниз. Ронан оперся локтем о край дверцы и продолжал смотреть наружу. Адам знал, что Ронан полностью осознаёт, насколько угрожающе он может выглядеть, и сейчас, уставившись на Роберта Пэрриша через грязноватую площадку, там и сям покрытую темной травой, он абсолютно не собирался смягчаться. Взгляд Ронана Линча – змея на тротуаре, прямо у тебя под ногами. Спичка, оставленная на твоей подушке. Как будто сжимаешь губы и пробуешь собственную кровь на вкус.

Адам тоже посмотрел на отца, но взгляд его был пустым. Адам был здесь, и он был в Кэйбсуотере, и одновременно – в трейлере. С легким любопытством он отметил, что не может сейчас мыслить внятно, но, даже зафиксировав этот факт, он продолжал существовать в трех параллельных реальностях.

Роберт Пэрриш не двигался.

Ронан сплюнул в траву – праздно и без всяких угроз. Затем он отвернулся, расплескивая презрение, сочившееся из машины, и молча поднял стекло.

В салоне было тихо. Так тихо, что при первом же дуновении ветра они услышали шуршание сухих листьев, зацепившихся за колеса.

Адам коснулся запястья – там, где обычно носил часы, и сказал:

– Я хочу поговорить с Сироткой.

Ронан наконец-то посмотрел на него. Адам ожидал увидеть в его глазах горючее и гравий, но вместо этого на лице у него застыло выражение, которое Адам не мог припомнить, задумчивое и оценивающее; этакая более целеустремленная и утонченная версия Ронана. Ронан повзрослевший. Это вызвало у Адама такое странное ощущение… Он не мог понять, какое. У него было недостаточно информации, чтобы понять, что он чувствует.

Машина сдала назад. Из-под колес взметнулись грязь и угроза.

– Хорошо, – ответил Ронан.

Глава 20

Вечеринка в тогах оказалась отнюдь не кошмарной.

Наоборот, все обернулось просто чудесно.

И было так: парни из Ванкувера, одетые в простыни и вальяжно развалившиеся на покрытой такими же простынями мебели в гостиной, и вокруг все черно-белое – черные волосы, белые зубы, черные тени, белая кожа, черный пол, белый хлопок. Гэнси знал всех присутствующих: Генри, Ченг-второй, Райанг, Ли-в-квадрате, Кох, Рузерфорд, Больной Стив. Но здесь они были совсем другими. В школе – управляемые, тихие, невидимые, идеальные ученики академии Эгленби из числа 11-процентов-наших-учеников-других-национальностей-для-получения-более-подробной-информации-о-наших-программах-обмена-учениками-перейдите-по-ссылке. Здесь они сутулились. В школе они всегда держали осанку. Здесь – они злились. Они не могли позволить себе злиться в школе. Здесь – они громко разговаривали. В школе они не разрешали себе повышать голос.

И было так: Генри водил Гэнси и Блу на экскурсию по дому, а остальные шли следом за компанию. Одной из особенностей академии Эгленби, всегда привлекавшей Гэнси, было ощущение одинаковости, непрерывности, традиционности и постоянства. Там время прекращало свой бег… а если и нет, то это не имело значения. Там всегда были ученики, и всегда будут; они составляли часть чего-то более грандиозного. Но в Литчфилд-хаусе все было наоборот. Было невозможно не заметить, что каждый из этих ребят происходил из других мест, так непохожих на Эгленби, и вскоре отправится в новую жизнь, тоже совершенно непохожую на Эгленби. По дому были разбросаны книги и журналы, не предназначавшиеся для школы; на экранах открытых ноутбуков – игры и новостные сайты. На дверях висели вешалки с костюмами, которые надевались достаточно часто, чтобы постоянно быть под рукой. Мотоциклетные шлемы валялись среди старых посадочных талонов и стопок сельскохозяйственных журналов. У мальчишек из Литчфилд-хауса уже была своя жизнь. У них было прошлое, постоянно напоминавшее о себе. Гэнси почувствовал себя довольно странно, будто заглянул в кривое зеркало в комнате смеха. Все черты искажены, но цвета те же.

И было так: Блу, балансируя на грани обиды, говорила: «Я никак не пойму, почему ты постоянно говоришь такие ужасные вещи о корейцах. О себе». И Генри отвечал: «Потому и говорю, чтобы никто другой не успел это сказать. Это единственное, что я могу сделать, чтобы хоть иногда переставать злиться». И внезапно Блу подружилась с ванкуверской тусовкой. Казалось невероятным, что они приняли ее вот так просто, и что она так быстро сбросила свою колючую защитную оболочку, но это произошло. Гэнси был свидетелем момента, когда это случилось. В теории она кардинально отличалась от них. На практике – она была точно такой же, как они. Парни из Ванкувера были непохожи на весь прочий мир, и именно этого они добивались. Голодные взгляды, голодные улыбки, изголодавшееся будущее.

И было так: Кох продемонстрировал, как превратить простыню в тогу, и отправил Блу и Гэнси в захламленную спальню переодеваться. Гэнси вежливо отвернулся, пока девушка раздевалась, а затем настал черед Блу отворачиваться – если она, конечно, это сделала. Плечо Блу, и ее ключица, и ноги, и шея, и ее смех-ее-смех-ее-смех. Он не мог отвести от нее взгляд, и здесь это тоже не имело значения, поскольку всем было наплевать, что они вместе. Здесь он мог потихоньку играть ее пальцами, когда они стояли рядом, она могла прижаться щекой к его обнаженному плечу, он мог игриво обвить ногой ее ногу, а она внезапно обнимала его за пояс. Здесь он никак не мог насытиться ее смехом.

И было так: К-поп и опера, и хип-хоп, и популярные баллады восьмидесятых, гремевшие из колонок компьютера Генри. Ченг-второй словил безумный кайф и рассказывал всем о своих планах, как улучшить экономику в южных штатах. Генри напился, но не буянил и дал Райангу уломать его на партию в бильярд, которую они играли прямо на полу, пользуясь палками для лакросса и мячами для гольфа. Больной Стив крутил кино на домашнем проекторе с выключенным звуком, чтобы все могли предложить собственную, гораздо более занятную озвучку.

И было так: в воздухе определенно запахло будущим, и Генри затеял тихую, пьяную беседу о том, не хочет ли Блу поехать с ним в Венесуэлу. Блу так же тихо отвечала, что она, разумеется, хочет, очень хочет, и Гэнси слышал томление в ее голосе – словно это его самого показывали в разрезе, словно она отражала его собственные чувства, и это было невыносимо. «А мне нельзя с вами?» – спрашивал Гэнси. – «Да, можешь встретить нас там на крутом самолете», – ответил Генри. – «Пусть тебя не вводит в заблуждение его аккуратная причесочка, – встревала Блу. – Гэнси пойдет в пеший поход, запросто». И пустота в сердце Гэнси наполнялась теплом. Здесь его знали.

И было так: Гэнси спускался по лестнице на кухню, Блу поднималась, и они встретились посредине. Гэнси сделал шаг в сторону, пропуская ее, но потом передумал. Он поймал ее за руку и притянул к себе. Под тонкой хлопковой тканью трепетало ее теплое живое тело. Он, теплый и живой, так же затрепетал под собственной тогой. Рука Блу скользнула по его обнаженному плечу, ее ладонь легла ему на грудь, растопыренные пальцы впились в кожу.

– Я думала, у тебя на груди больше волос, – шепнула она.

– Извини, что разочаровал. Но на ногах их у меня выросло предостаточно.

– У меня тоже.

И было так: они бессмысленно смеялись, уткнувшись друг в друга, и баловались, пока баловство не перестало быть невинным, и Гэнси остановился, когда его губы оказались в опасной близости от ее губ; и Блу остановилась, когда ее живот оказался тесно прижат к животу Гэнси.

И было так: Гэнси сказал:

– Ты мне очень сильно нравишься, Блу Сарджент.

И было так: улыбка Блу – чуть кривая, искажавшая черты, смешная и растерянная. В уголках ее губ пряталось счастье, и хотя ее лицо было в нескольких сантиметрах от лица Гэнси, она все равно не сдержала это счастье и плеснула им в него. Кончиком пальца она тронула его щеку – там, где на ней образовывалась ямочка, когда он улыбался, а затем они взялись за руки и поднялись по лестнице вместе.

И было так: этот единственный и неповторимый момент, когда Гэнси впервые осознал, каково это – быть полноценным участником своей собственной жизни.

Глава 21

Ронан сразу понял, что что-то не так.

Когда они вошли в Кэйбсуотер, Адам вымолвил: «Свет» – и одновременно Ронан произнес: «Fiat lux»[14]. Обычно лес внимательно прислушивался к желаниям своих человеческих обитателей, особенно когда приказы исходили от его чародея или Грейуорена. Но сегодня темнота под деревьями не исчезла.

– Я сказал – fiat lux, – рыкнул Ронан, а затем неохотно добавил. – Amabo te[15].

Медленно, очень медленно темень начала подниматься, словно вода, просачивавшаяся сквозь бумагу. Однако полноценный световой день так и не наступил, и то, что они видели вокруг, было… неправильно. Они стояли среди черных деревьев, покрытых тускло-серым лишайником. Воздух был зелен и мрачен. И хотя на деревьях уже не осталось листьев, им казалось, что небо нависло низко над ними, будто мшистый потолок. Деревья не говорили ни слова; атмосфера напоминала затишье перед бурей.

– Хм, – выдохнул Адам, явно обеспокоенный. И его беспокойство было оправданным.

– Все еще хочешь продолжить? – спросил его Ронан. Обстановка напоминала ему его собственные ночные кошмары. Эти напоминания преследовали его весь вечер: сначала безумная поездка к трейлеру, потом похожий на привидение Роберт Пэрриш, теперь еще этот болезненный сумрак. Обычно Чейнсо сразу же срывалась с места и улетала, чтобы обследовать все вокруг, но сейчас она, нахохлившись, сидела на плече Ронана, крепко цепляясь коготками за его куртку.

И, как в одном из своих снов, Ронан чувствовал, что знает, что будет дальше, прежде чем это произойдет.

Адам поколебался мгновение. Затем кивнул.

В своих снах Ронан никогда не мог понять, действительно ли он предугадывает то, что произойдет, или же все происходило только потому, что он сначала успел об этом подумать. Впрочем, какая разница? Но разница есть, когда не спишь.

Они ненадолго задержались на краю леса, чтобы определить свое местонахождение. Ронану было достаточно просто походить среди деревьев, чтобы они заметили его; они делали все от них зависящее, чтобы выполнить его желания; по обыкновению он просил их не дать чему-нибудь паранормальному убить его. Адаму же требовалось установить связь с силовой линией, пульсировавшей где-то под землей, и раскрыться, позволяя энергии проникнуть в него. Снаружи этот процесс выглядел одновременно и пугающе, и захватывающе: Адам; затем Адам, опустошенный; а затем Адам, ставший чем-то бОльшим, чем просто Адам.

Ронан вспомнил историю о блуждающем глазе Адама и его непослушной руке. Я буду твоими руками. Я буду твоими глазами.

Он безжалостно вырвал эту мысль из своей головы. Ему и так слишком часто снилось в кошмарах, как Адам заключает сделку с лесом и жертвует собой. Он совершенно не хотел снова намеренно вспоминать об этом.

– Ты уже закончил со своими чародейскими штучками? – спросил он Адама. Тот кивнул:

– Который час?

Ронан протянул ему свой телефон, радуясь тому, что избавился от него. Адам изучил экран.

– 6:21, – нахмурившись, сказал он. Ронан тоже нахмурился. Само по себе это не удивляло, поскольку здесь все было неожиданно. Время на силовой линии всегда было неточным, оно прыгало назад и вперед, минуты тянулись часами, и наоборот. Удивительно было то, что часы, застрявшие на отметке 6:21, достаточно долго показывали это время и за пределами силовой линии, а это уже вызывало подозрения. Что-то случилось, но Ронан не знал, что именно.

– Ты уже закончил со своими грейуореновскими штучками? – поинтересовался Адам.

– Это непрерывный процесс, – ответил Ронан. Приложив руки ко рту, он выкрикнул, нарушая затишье: – Сиротка!

Откуда-то издали сквозь недвижимый зеленоватый воздух до них донеслось карканье ворона. Ха-ха-ха.

Чейнсо зашипела.

– Для меня достаточно, – констатировал Ронан и направился вглубь леса. Он не был в восторге от сумрака, но ему уже не раз доводилось работать в ночных кошмарах. Главное – как можно скорее понять правила и распознать страхи, а потом просто плыть по течению. Если запаниковать в кошмаре, непременно пострадаешь. Если напомнить сну, что ты – чужак, сон выбросит тебя наружу или уничтожит.

Ронан давно наловчился прикидываться сновидением, особенно в Кэйбсуотере.

Они шли дальше. Лес вокруг оставался неправильным. Они будто двигались под уклон, хотя земля у них под ногами была достаточно ровной.

– Расскажи мне еще раз, что в твоих снах было не так, – осторожно произнес Адам, поравнявшись с Ронаном. – Только меньше ругани и больше конкретики.

– Чтобы Кэйбсуотер вокруг нас не изменился?

Хоть Кэйбсуотер и медленно реагировал на их просьбу об освещении, это не значило, что он не среагирует на мысль о кошмаре. Тем более, сейчас он выглядел подходяще – серо-зеленый полумир из черных древесных стволов.

– Естественно.

– Они были такие же неправильные, как вот это.

– Как что?

– Вот как лес сейчас, – уточнил Ронан. Помолчав немного, он снова позвал: – Сиротка!

Кар-кар-кар!

Теперь это было больше похоже на крик девочки и меньше – на крик птицы. Ронан чуть ускорил шаг; теперь они взбирались в гору. Справа от них резко обрывалась вниз голая скала, в щелях которой росли редкие кривые деревца. Ребята осторожно обходили обрыв; один неверный шаг – и оба скатятся вниз без шанса быстро выбраться наружу.

Ронан оглянулся, чтобы убедиться, что Адам все еще идет следом. Адам шел, не сводя с Ронана прищуренных глаз: – Как думаешь, твои сны были неправильными, потому что что-то не так с Кэйбсуотером?

– Вероятно.

– То есть, если мы исправим проблему в Кэйбсуотере, мы сможем исправить и твои сны.

– Вероятно.

Адам обдумывал его ответ так напряженно, что Ронан буквально слышал, как работает его мозг. Вообще-то, в Кэйбсуотере, когда Адам был так близко, вполне возможно, что он и впрямь мог это слышать.

– Ты же мог сновидеть предметы до того, как мы нашли Кэйбсуотер, верно? А ты сможешь это делать без Кэйбсуотера?

Ронан остановился и уставился в сумрак. Примерно в пятнадцати метрах под ними крутая скала, которую они обходили, оканчивалась впадиной с идеально прозрачной водой. Вода имела зеленоватый оттенок, поскольку воздух был зеленым, как и все вокруг, но в остальном она была чистой. Ронан мог видеть дно водоема. Его глубина явно была больше ширины. Глубокая расщелина, заполненная водой. Он никак не мог оторвать от нее взгляд.

– Почему ты спрашиваешь?

– Если ты каким-то образом разорвешь связь с Кэйбсуотером, пока я буду приводить его в порядок, твои сны станут нормальными?

Ну вот, приехали. Адам наконец-то задавал правильные вопросы; вопросы, означавшие, что он, вероятно, уже знает ответ. Чем больше времени они проводили в Кэйбсуотере, чем больше они работали со снами Ронана вместе, тем больше кошмары Кэйбсуотера отображались в кошмарах Ронана, и наоборот. И тем больше доказательств у них накапливалось.

Но теперь, когда они заговорили об этом, Ронан не был уверен, что хочет находиться по ту сторону. Он слишком много дней провел на церковной скамье, упершись кулаками в лоб и безмолвно терзаясь вопросом: что-я-такое-один-ли-я-такой-что-все-это-значит…

Он ответил:

– У меня получается лучше, когда есть Кэйбсуотер. И когда Сиротка рядом – тоже. Но…

Он остановился. И опустил глаза.

– Давай, спроси меня, – сказал он. – Просто сделай это. Просто…

– Спросить что?

Ронан не ответил, лишь продолжал смотреть себе под ноги. Зеленоватый воздух колыхался вокруг него, окрашивая зеленцой его бледную кожу, и кривые черные деревья вокруг него выглядели абсолютно реальными, и все здесь было похоже на его сны, или же все в его снах было похоже на это место.

Адам поджал губы, а затем задал вопрос:

– Кэйбсуотер – твое сновидение?

Ронан поднял на Адама свои голубые глаза.

Глава 22

На часах было 6:21.

– Когда? – спросил Адам. – Когда ты понял, что Кэйбсуотер – твое сновидение? Сразу же?

Они стояли друг напротив друга на вершине крутой скалы, у подножия которой далеко внизу серебрился прозрачный водоем. Сердце Адама бешено колотилось – то ли от адреналина, то ли от близости силовой линии под ногами.

– Всегда знал, – ответил Ронан.

Это никак не должно было повлиять на его мнение о Ронане. Его сновидения всегда впечатляли – необычное явление, ошибка природы или ловкий трюк силовой линии, позволявший молодому парню превращать свои мысли в осязаемые предметы. Волшебство – но разумное. Но это… Не просто извлечь из сна в реальность целый лес, а создать сновиденное пространство вне собственной головы. Адам сейчас находился в сновидении Ронана. И по-настоящему осознал случившееся.

– Ну, почти всегда, – добавил Ронан. – Как только… как только мы пришли сюда, я узнал это место. Надпись моим почерком на том камне. Думаю, я понял сразу. Просто мне потребовалось какое-то время, чтобы поверить в это.

Все воспоминания Адама об их первых походах в лес медленно переворачивались внутри. Все элементы сходились.

– Поэтому он называет тебя Грейуореном. Поэтому ты для этого места не такой, как мы.

Ронан пожал плечами, но это был жест, демонстрирующий скорей участие, чем безразличие.

– Поэтому познания Кэйбсуотера в латинской грамматике такие кошмарные. Это твои знания.

Ронан снова пожал плечами. У Адама в голове вертелась тысяча вопросов, слишком сложных и запутанных, чтобы произнести их вслух. А был ли Ронан вообще человеком? Наполовину сновидец, наполовину сновидение, создатель ручных ворон, девочек с копытцами вместо ног и целых земель. Неудивительно, что форма Эгленби душила его, неудивительно, что его отец заставил его поклясться молчать, неудивительно, что он не мог сосредоточиться на школьных занятиях. Адам и раньше осознавал это, но теперь понял окончательно, до самых глубин прочувствовал весь идиотизм ситуации: Ронан Линч в классе для честолюбивых будущих политиков.

На мгновение Адаму захотелось кричать.

– Поэтому лес говорит на латыни, а не на португальском или уэльском. Господи Боже… Неужели я…

Он заключил с этим лесом сделку. Когда он засыпал, и Кэйбсуотер проникал в его мысли, просачиваясь сквозь его сны, неужели это был Ронан…

– Нет, – быстро ответил Ронан совершенно естественным тоном. – Нет, я не изобретал его. Я спрашивал у деревьев после того, как понял, почему… какого хрена это произошло. Кэйбсуотер каким-то образом существовал до меня. Я просто увидел его во сне. То есть, я придал ему такой вид. Я выбрал эти деревья, этот язык и все это дерьмо, не осознавая, для чего. Он уже был где-то на силовой линии раньше, но потом его уничтожили, он потерял форму… а когда я увидел его во сне, я вернул ему физическую форму, вот и все. Как это называется? Проявил его, вот. Я просто проявил его из каких-то других чертовых измерений, где бы он ни был. Это не я.

Мысли Адама буксовали, как автомобиль, застрявший в грязи. Он не мог сдвинуться с места.

– Кэйбсуотер – не я, – повторил Ронан настойчиво. – Ты – все еще просто ты.

Одно дело – сказать это, и совсем другое – видеть Ронана Линча среди деревьев, которые он извлек из своих снов, и он выглядел естественно среди этих деревьев, потому что и вправду был их частью. Чародей… Неудивительно, что Ронану было наплевать на странности Адама. Неудивительно, что на самом деле эти странности были нужны ему.

– Я не знаю, нахера я сейчас тебе это рассказал, – пробормотал Ронан. – Я должен был соврать.

– Просто дай мне свыкнуться с этим, окей? – попросил Адам.

– Как угодно.

– И прекрати злиться только потому, что я пытаюсь свыкнуться с этим.

– Я сказал – как угодно.

– Сколько времени тебе потребовалось, чтобы поверить? – поинтересовался Адам.

– Я все еще пытаюсь, – признался Ронан.

– Значит, ты не можешь…

Адам умолк. Он внезапно ощутил резкий толчок, словно его только что сбросили с большой высоты. То же ощущение, которое он испытывал, когда Ронан сновидел что-то грандиозное. Он не успел даже понять, что это – некий эффект силовой линии или просто шок после откровения Ронана, как это случилось снова. На этот раз свет вокруг них стал слабее одновременно с этим толчком.

Лицо Ронана напряглось.

– Силовая линия, – начал было Адам и снова умолк, не зная, как закончить эту мысль. – Что-то происходит с силовой линией. Ощущения такие же, как когда ты сновидишь что-то крупное.

Ронан развел руками, явно давая понять – это не я.

– Что ты собрался делать?

– Я не знаю, можно ли нам оставаться здесь, пока силовая линия в таком состоянии, – ответил Адам. – И я точно не думаю, что нам нужно идти в розовую лощину. Давай позовем ее еще раз.

Ронан окинул Адама беглым взглядом, оценивая его состояние. И правильно подметил: сейчас Адам явно хотел опуститься на колени на полу своей квартирки, обхватить голову руками и поразмыслить о том, что он только что узнал.

– Ладно, еще один раз, – согласился он.

Они выкрикнули хором:

– Сиротка!

Их крик был пронизан острым, целенаправленным требованием, разгонявшим мрак.

Лес слушал.

Появилась Сиротка в своей низко натянутой на глаза шапочке. Свитер на ней был еще грязнее, чем раньше. Даже в этом серо-зеленом лесу она представляла собой обескураживающее зрелище, плавно лавируя среди темных деревьев. Она словно сошла со старых черно-белых фотографий, которые Адам видел в Барнсе. Потерянный ребенок-беженец из уничтоженной страны.

– А вот и ты, оборванка, – «приветствовал» ее Ронан под нервное чириканье Чейнсо. – Наконец-то.

Девочка неохотно протянула Адаму его часы. С тех пор, как он видел их последний раз, на ремешке появились следы от зубов. На грязном циферблате застыли цифры 6:21.

– Можешь пока оставить себе, – сказал ей Адам. Он не очень-то мог обойтись без часов, но у девочки не было вообще ничего, даже имени.

Она начала было что-то щебетать на своем странном, сложном языке, который, как уже знал Адам, был главным и очень старым языком этого места – языком, который юный Ронан когда-то принял за латынь в своих давних снах. Осеклась. И сказала:

– Остерегайся.

– Чего именно? – переспросил Ронан.

Сиротка завизжала.

Свет потускнел.

Адам ощутил в своей груди резкий рывок – отток энергии и пустоту, словно кто-то разом перерезал все артерии, ведшие к сердцу.

Деревья взвыли. Земля содрогнулась.

Адам рухнул на четвереньки, зарываясь ладонями в землю, пытаясь сделать вдох, моля о помощи, о том, чтобы Кэйбсуотер вернул ему пульс.

Сиротка исчезла.

Нет, не исчезла. Она катилась вниз со скалы в потоке мелких камушков, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, скребя копытцами по камню. Она не звала на помощь, а просто пыталась спастись сама. На их глазах она упала прямо в озерцо с прозрачной водой – такой прозрачной, что они могли видеть, насколько глубоко она погрузилась.

Не теряя ни секунды, Ронан прыгнул за ней.

Глава 23

На часах было 6:21.

Ронан ударился о воду с такой силой, что из глаз посыпались искры. Вода была теплой, как кровь, и стоило ему подумать об этом, как он тут же вспомнил этот водоем. Он снился ему раньше.

Это была кислота.

Тепло выделялось потому, что кислота поедала его. Под конец его сна от него ничего не оставалось, кроме костей – обглоданных добела костей, одетых в школьную форму, как Ноа.

Ронан немедленно вложил всю свою силу в мысленный приказ и выбросил его в сторону Кэйбсуотера.

Не кислота, – подумал он. – Пусть это будет не кислота.

Но кожа продолжала гореть.

– Не кислота, – произнес он вслух, обращаясь к водоему. Глаза сильно защипало. Жидкость вливалась ему в рот, затекала в нос. Он чувствовал, как она пузырится у него под ногтями. Сиротка находилась где-то под ним, и она пробыла в этой странной воде на несколько секунд дольше него. Сколько у него времени? Он не мог как следует вспомнить свой сон, чтобы рассчитать шансы. Поэтому выдохнул слова прямо в кислоту:

– Защити меня.

Кэйбсуотер вспучился вокруг него, содрогаясь, морщась, пытаясь выполнить его желание. Ронан видел, как Сиротка погружается на дно прямо под ним. Она закрыла глаза руками; она не знала, что он прыгнул следом за ней. Наверное, и не ждала помощи. Девочка-сирота, мальчик-сирота.

Ронан изо всех сил потянулся к ней. Он хорошо плавал, но не там, где нет воздуха. И не в кислоте.

Жидкость бурлила и скребла его кожу.

Он схватился за свитер Сиротки, и тут ее глаза широко распахнулись в изумлении. Ее губы зашевелились: «Кера?» Она схватила его за руку. Несколько секунд они продолжали погружаться, но девочка была отнюдь не глупа и принялась отчаянно грести свободной рукой, отталкиваясь ногами от каменистых стен.

Он чувствовал, что до поверхности придется плыть не один километр.

– Кэйбсуотер! – позвал Ронан. Слова пузырями вырывались у него изо рта. Мозг отказывался искать решение. – Кэйбсуотер, воздух.

Обычно Кэйбсуотер защищал его. Кэйбсуотер знал, насколько хрупким было его человеческое тело. Но сейчас лес его не слушал – или же слушал, но ничего не мог сделать, чтобы помочь.

Жидкость кипела вокруг них.

Он вот-вот умрет, но в голове у него была лишь одна мысль: если он умрет, оборвется и жизнь Мэтью.

Внезапно что-то ударило его по ногам. Прижало его руки. Сдавило грудь. Он перестал дышать. Ему лишь хватило времени, чтобы ухватиться за Сиротку покрепче, а затем все потонуло во тьме.

И тут он вылетел на поверхность, будто что-то вытолкнуло его снизу. Озерцо отрыгнуло его и выплюнуло прямо на каменистый берег. Сиротка выскользнула из его рук. Оба выкашливали из легких жидкость, розоватую от крови из мелких язв на языке. Руки Ронана и Сиротки были облеплены листьями. Так много листьев.

Все еще одурманенный, Ронан оглянулся через плечо и увидел, что озерцо заполнено ветками и кустарником. Растения медленно выпускали новые усики и побеги. То, что оказалось под поверхностью жидкости, уже растворялось в кислоте.

Вот что спасло их. Их выбросили ветви.

Адам скрючился с другой стороны озерца, низко опустив голову, словно собирался молиться или бежать. Его ладони были прижаты к камню по обе стороны от его тела, костяшки побелели от напряжения. На земле меж его ладоней были разложены несколько мелких камешков, формируя узор, понятный ему одному. Один из побегов, выраставших из озерца, обвивался вокруг его щиколоток и запястий.

И тут до Ронана дошло: это не растения спасли им жизнь. Это был Адам Пэрриш.

– Пэрриш, – произнес Линч.

Адам поднял голову. Его взгляд был пустым. Он весь дрожал.

Сиротка, шатаясь, побрела вдоль края озерца, стараясь держаться подальше от жидкости. Добравшись до Адама, она поспешно сбросила камешки в кислоту, хватая их большим и указательным пальцем. Ветви прекратили рост. Адам вздрогнул и сел на пятки. Его взгляд был отсутствующим и больным. Его правая рука слегка подергивалась, так, что им было неприятно смотреть на нее. Сиротка взяла его за левую руку и поцеловала ладонь (Адам лишь закрыл глаза), а затем повернулась к Ронану:

– Подальше! Его надо увести подальше!

– Подальше от чего? – переспросил Ронан, осторожно пробираясь к ним по берегу озерца. Он поднял голову, глядя на окружавшие их скалы и пытаясь придумать, как им выбраться отсюда.

– От Кэйбсуотера, – уточнила Сиротка. – Что-то происходит. Ой!

Жидкость между поврежденных и потонувших в озерце листьев стремительно чернела. Это был ночной кошмар.

– Вставай, Пэрриш, – Ронан схватил Адама за руку. – Надо уходить.

Адам открыл глаза. Одно веко осталось закрытым.

– Не забывай, – напомнил он, – она должна пойти с нами.

Глава 24

На часах было 6:21.

К телефону в доме на Фокс-уэй давно никто не подходил. Пользуясь мобильником Гэнси, Блу послушно пыталась дозвониться домой каждые сорок пять минут, как и просила мать, но трубку никто не брал. Поначалу ей это не показалось странным; если кто-то из ясновидящих консультировал по телефону клиента издалека, все прочие звонки переводились на голосовую почту. Но было странно, что это продолжалось так долго. Блу предприняла еще одну попытку, потом еще одну.

– Надо ехать, – сказала она Гэнси.

Он не спорил. К чести Генри Ченга следовало отметить, что и он не протестовал, хоть и был пьян до очередного приступа филантропии и предпочел бы, чтобы они остались. Вместо этого он, кажется, сразу понял, что это что-то личное, и влезать в это не следует. Он принял у них простыни, пожелал им спокойной ночи и на прощание умолял Блу, чтобы она поехала с ним в Венесуэлу.

В машине они вдруг поняли, что на часах Гэнси застыло время 6:21.

Что-то было не так.

В доме номер 300 по Фокс-уэй она сразу пошла к парадной двери. Несмотря на поздний час (а действительно ли поздний? На часах было то 6:20, то 6:21, то снова 6:20 и снова 6:21), дверь была незаперта. Гэнси рядом с ней был насторожен и одновременно напряжен.

Они закрыли за собой дверь.

Что-то было не так.

Поскольку в доме было темно, Блу не сразу могла понять, что конкретно было не так, но она была абсолютно в этом уверена. Она застыла на месте, не в состоянии пошевелиться, пока не определит, что именно беспокоило ее. Наверное, подумалось ей, именно так чувствуют себя ясновидящие.

У нее дрожали руки.

Что же было не так? В доме вроде бы темнее, чем обычно, неяркий свет из кухни не мог развеять ночь. Возможно, было чуть прохладнее, чем обычно, но это могут быть просто нервы. Было тише, чем всегда, она не слышала ни бормотания телевизора, ни звяканья посуды, но это, возможно, потому, что уже поздно. Мигнула лампочка – нет, это просто свет фар с улицы отразился от стеклянного циферблата часов, стоявших на столике в коридоре. На часах было 6:21.

Она не могла пошевелиться.

Невероятно – вот так застыть на месте от ужаса и только ужаса, но она продолжала стоять. Она сказала себе, что ей уже доводилось ползать по таинственным пещерам, стоять под снопами искр, изрыгаемыми драконом из ночного кошмара, и находиться рядом с отчаявшимся бандитом с оружием, так что ее собственный дом, в котором явно не было никакой опасности, не должен так парализовать ее.

Но она не могла пошевелиться, и Гэнси тоже не двигался. Он рассеянно прижал левое ухо пальцем, глядя перед собой стекленеющими глазами. Блу уже видела у него такой взгляд совсем недавно – во время панической атаки в пещере.

На мгновение она допустила мысль, что они были последними людьми, оставшимися в живых в этом мире. Сейчас она зайдет в гостиную и найдет там лишь мертвые тела.

Прежде чем она сумела совладать с собой, из груди у нее вырвался короткий всхлип.

Будь благоразумной!

Рука Гэнси неуклюже скользнула в ее руку. Его ладонь была мокрой от пота, но она не придала этому значения – у нее тоже вспотели руки. Они оба были напуганы до полусмерти.

Прислушавшись, она поняла, что дом был вовсе не так молчалив. Под покровом тишины она различала какое-то потрескивание и гудение, как от электроники, работающей на разных частотах.

Гэнси бросил на нее быстрый взгляд. Она крепко, с благодарностью сжала его пальцы. А затем они одновременно разжали руки. Возможно, им понадобятся обе свободные руки, чтобы защищаться.

Шевелись, Блу.

Они начали осторожно продвигаться вперед, останавливаясь всякий раз, когда половицы под ногами начинали скрипеть. Оба боялись издать даже малейший звук, пока не станет ясно, что там, дальше.

Просто – страшно.

У подножия лестницы Блу опустила руку на поручень и прислушалась. Гудение, которое ей слышалось ранее, стало громче; звук диссонировал и жил своей жизнью. Жужжащая, бессловесная песня, протяжный жутковатый напев, постепенно переходивший от одной ноты к другой в странном подобии гаммы.

За спиной у них раздался стук, заставивший Гэнси вздрогнуть. Но Блу обрадовалась этому звуку, потому что он был ей знаком. Это был стук гигантских сабо ее кузины по неровному полу. Блу с облегчением повернулась и увидела Орлу, такую приятно знакомую в этих дурацких брюках-клеш. Взгляд Орлы был направлен куда-то поверх головы Блу.

– Орла, – выдохнула Блу, и кузина обратила взгляд к ней.

А затем она начала кричать.

Не соображая, что делает, Блу закрыла уши руками, как ребенок, и отшатнулась, едва не сбив Гэнси с ног. Орла прижала руки к груди и издала повторный высокий и резкий вопль. Блу никогда раньше не слышала таких звуков от своей кузины. Какая-то часть ее рванулась прочь, только бы не думать и не видеть – это не лицо Орлы, не ее крик, это не тело Блу, это не она наблюдает за этим, это все сон, это все ненастоящее.

Орла умолкла.

Но ее глаза… Она по-прежнему смотрела куда-то поверх Блу, в пустоту. Смотрела на что-то внутри себя. Ее плечи поднимались и опускались в страхе.

И, словно этого было мало, откуда-то из глубин дома по-прежнему доносился странный гул.

– Орла, – прошептал Гэнси. – Орла, ты слышишь меня?

Орла не ответила. Она смотрела в мир, который был невидим для Блу.

Блу не хотела говорить очевидное, но все равно сказала:

– Думаю, нам нужно узнать, что это за звук.

Гэнси мрачно кивнул. Оставив Орлу невидимо страдать, они стали пробираться вглубь дома. В конце коридора брезжил свет, обещавший безопасность и определенность. Но между ними и кухней лежала тьма, сочившаяся из дверей комнаты для гаданий. И хотя сердце Блу уверяло, что в комнате было абсолютно темно, глаза подсказывали, что на столе стояли три свечи. Три горящие свечи. Но это не имело значения. Они никак не влияли на темень.

Странный многоголосый гул вытекал из комнаты для гаданий. Оттуда же доносилось едва слышное шарканье, словно кто-то подметал пол метлой.

Гэнси неуверенно коснулся ее пальцев.

Сделай шаг.

Она сделала шаг.

Войди внутрь.

Они вошли.

На полу комнаты для гаданий извивался Ноа, изламывая тело под немыслимыми углами. Где-то неизвестно где он умирал. Всегда умирал. И хотя Блу уже много раз видела, как он снова и снова переживает свою смерть, ей по-прежнему было тяжело это видеть. Его лицо, смотревшее в потолок, его раскрытый в бессмысленной боли рот.

Гэнси натужно, прерывисто дышал.

На большом столе для гаданий, прямо над Ноа, сидела Калла, глядя в пустоту. Ее руки лежали поверх разбросанных по столешнице карт таро. Рядом стоял телефон; она гадала кому-то по телефону.

Диссонирующий гул стал громче, перекрывая все остальные звуки.

И исходил он от Каллы.

– Ты боишься? – шепотом спросил Ноа,

Блу и Гэнси вздрогнули. Они не заметили, как Ноа перестал дергаться, и теперь он лежал на спине, поджав колени к груди, глядя на них. В выражении его лица крылась какая-то нелепая насмешка, немного непохожая на обычного Ноа. Они видели, как под прозрачными губами скалится в улыбке его череп.

Блу и Гэнси переглянулись.

Это существо, бывшее Ноа, внезапно подняло голову, словно услышало чье-то приближение. Он начал напевать себе под нос. И напев этот был немузыкальным.

Каждая клеточка тела Блу пылала, посылая ей одно предупреждение за другим.

Затем Ноа раздвоился и снова сросся в одно целое.

Блу не знала, как еще описать это. Сначала был один Ноа, потом рядом с ним появился второй Ноа, в зеркальном отражении, а потом – снова один Ноа. Она не могла понять, что это было – дефект в Ноа или дефект в том, как она видела и воспринимала его.

– Мы все должны бояться, – произнес Ноа едва слышно. Его голос едва пробивался сквозь гудение. – Когда играешь со временем…

Внезапно он оказался рядом с ними, глаза в глаза, по крайней мере, его лицо было на уровне их лиц, а через мгновение он снова стоял в нескольких шагах от них. Он снова натянул поверх своих останков какую-то часть себя – маску, похожую на мальчика, когда-то бывшего Ноа. Он опирался руками о колени, словно после пробежки, и при каждом выдохе из его рта вырывался этот странный жужжащий звук.

Дыхание Блу и Гэнси мерцающим облачком повисло в воздухе перед ними, словно это они были мертвы. Ноа тянул с них энергию. Много энергии.

– Блу, уходи, – задушенно произнес Ноа, стараясь удержать это жуткое гудение под контролем. – Гэнси… уходи. Это буду уже не я!

Он оттек вправо, потом вернулся обратно. Твердые предметы не должны так себя вести. Его рот искривила ухмылка, совершенно не вязавшаяся с его сдвинутыми к переносице бровями, и тут же исчезла. На его лице отразилась борьба – но лишь на долю секунды.

– Мы не уйдем, – ответила Блу, однако начала визуализировать вокруг себя защитный покров. Она не могла запретить тому, что вселилось в Ноа, и дальше тянуть силы с Гэнси и Каллы, но, по крайней мере, могла отрезать от него свой собственный источник энергии.

– Пожалуйста! – прошипел Ноа. – Развоплотитель, развоплотитель.

– Ноа, – позвал Гэнси, – ты же сильнее этого.

Лицо Ноа почернело. В долю секунды, достаточную для одного удара пульса – от белой кости до чернильной тьмы. Они видели только его сверкающие зубы. Он ахнул или хохотнул – они не могли понять.

– ВЫ ВСЕ УМРЕТЕ!

– Убирайся прочь из него! – рявкнула Блу.

Гэнси трясся от холода:

– Ноа, ты можешь. У тебя получится.

Ноа поднял руки перед собой, развернув ладони одну к другой, будто исполнял какой-то зловещий танец. Сначала это были руки Ноа – а через мгновение от них остались лишь едва заметные штрихи.

– Нет ничего невозможного, – произнес Ноа глубоким низким голосом. Его руки снова обратились в пульсирующие рисованные линии, рваные и бесполезные. Блу смотрела ему между ребер и не видела там ничего, кроме тьмы.

– Нет ничего невозможного. Я иду за ним. Я иду за ним. Я иду за ним.

Единственным, что позволяло Блу сохранить хладнокровие, единственным, что держало ее рядом с этим созданием, было знание о том, что она была свидетелем преступления. Ноа пугал их не специально. Это было что-то внутри Ноа, что-то, действовавшее через Ноа, без его позволения.

Жужжащий голос все не умолкал:

– Я иду за ним – Блу! – Я иду за ним – Прошу тебя! Уходи! – Я иду за ним…

– Я не брошу тебя, – настаивала Блу. – Я не боюсь.

Ноа испустил дикий, восторженный гоблинский смех. И рявкнул уже совершенно другим, высоким голосом: – Скоро будешь бояться!

И бросился на нее.

Блу успела увидеть, как Гэнси ринулся на перехват, когда когти Ноа вонзились ей в лицо.

Комната для гаданий внезапно вспыхнула светом, как совсем недавно тьмой. Боль и яркий свет, холод и жар…

Он выковыривал ей глаз.

– Ноа! – взвизгнула она.

Мир вокруг превратился в линии и загогулины.

Она схватилась руками за лицо, но ничего не изменилось. Когти вцепились в нее мертвыми крючьями, пальцы вонзались в плоть. В левом глазу все белое; в правом – все черное. Пальцы были скользкими; щека горела.

Из тела Ноа вырывался ослепительный свет, будто вспышка на солнце.

Внезапно кто-то схватил ее за плечи и оторвал от него. Ее окутало теплом и запахом мяты. Гэнси сжал ее так крепко, что она ощущала дрожь его тела. Гудение было повсюду. Она чувствовала вибрирующий звук на своем пылающем лице, пока Гэнси пытался извернуться, чтобы заслонить ее собой от жужжащей ярости, заключенной в останках Ноа.

– О, Господи! Блу, мне нужна твоя энергия, – сказал ей Гэнси прямо на ухо, и она услышала страх в его голосе. – Сейчас.

Каждый удар сердца сопровождался взрывом боли, но она позволила ему сжать ее пальцы. Гэнси крепко вцепился в ее руку. Она убрала щиты, скрывавшие ее энергию.

Гэнси громко, отчетливо и уверенно произнес:

– Будь. Ноа.

В комнате воцарилась тишина.

Глава 25

На часах было 6:21.

Чуть менее чем в девятистах пятидесяти километрах вдоль силовой линии над темными холодными водами Чарльз-ривер мельтешили миллионы крошечных огней. Обжигающе-холодный ноябрьский воздух проникал через балконную дверь дома Колина Гринмантла в Бэк Бэй. Он не оставлял эту дверь открытой, но, тем не менее, она была приоткрыта. Совсем чуть-чуть.

Они заползли внутрь.

Колин Гринмантл стоял на первом этаже дома, в коричневой с золотом комнате без окон, которую он отвел под свою коллекцию. Витрины с сокровищами были так красивы – стекло и сталь, тюль и золото, одинаково инородные обрамления столь же инородных предметов. Дубовый пол под витринами был сделан из досок, привезенных со старой фермы в Пенсильвании. Гринмантлы всегда предпочитали владеть вещами, когда-то принадлежавшими кому-то другому. Определить истинные размеры комнаты было невозможно, поскольку единственным источником света в ней была подсветка вокруг каждого необычного артефакта. Крошечные лампочки сияли в темноте, как корабли в ночном море.

Гринмантл стоял перед старинным зеркалом. В верхней планке резной рамы, покрытой орнаментом из листьев растения «медвежья лапа» и лебедей, поедавших друг друга, были встроены часы в медном корпусе. Циферблат показывал 6:21. Предположительно, если в зеркало смотрелся кто-то, у кого в семье недавно случилась смерть, его отражение в зеркале покрывалось слезами. Отражение Гринмантла было сухим, но ему казалось, что он все равно выглядит довольно несчастным. В одной руке он держал бутылку «Каберне-Совиньона»; этикетка на бутылке обещала дивный букет с вишневыми и графитовыми нотками. В другой руке у него была пара сережек, которые он купил для своей жены, Пайпер. Одет он был в изысканный пиджак и трусы-семейки. Он не ждал гостей сегодня.

Но они все равно пришли, потихоньку пробираясь вдоль лепнины под потолком библиотеки на втором этаже, наползая друг на друга.

Гринмантл глотнул вина прямо из бутылки. Когда он выбирал вино на кухне, то решил, что пить из бутылки куда низменнее в эстетическом плане и сильнее отдает отчаянием, чем если ходить по дому с бокалом, и так оно и было. Жаль, что в доме больше никого не было, и поэтому никто не мог оценить, насколько эстетически жалким и отчаявшимся он выглядел сейчас.

– Нотки пороха и запустения, – сказал он своему отражению, сделал еще глоток и подавился им. Слишком много пороха и запустения в одном глотке.

Глаза его отражения расширились; за спиной стояла его жена, обхватив пальцами его горло. Из ее идеально гладкой прически выбились несколько светлых волосков, и подсветка за ее спиной обратила их в бело-золотые огненные нити. Ее глаза были черными, одна бровь поднята, но в остальном она выглядела совершенно безмятежно, впиваясь пальцами в его кожу. Его шея посинела.

Он моргнул.

Ее не было в комнате.

Ее вообще здесь не было. Она оставила его. Ну, если по-честному, то это он оставил ее, но она сама напросилась. Именно она принялась совершать одно серьезное, бестактное и бесчеловечное преступление за другим в диких лесах Вирджинии, когда он решил, что готов собрать все свои игрушки и отправиться восвояси.

– Я одинок, – сказал Гринмантл зеркалу.

Но он не был одиноким. Они с жужжанием летели вниз по лестнице, присаживались на края картинных рам и, отталкиваясь от них, неслись на кухню.

Гринмантл отвернулся от зеркала и обвел взглядом свою коллекцию. Четырехрукие доспехи, чучело единорога размером с миниатюрную козу, меч, с которого на дно витрины непрерывно капала кровь. Лучшие его находки за почти двадцать лет коллекционирования. Ну, не то чтобы лучшие, подумал Гринмантл – всего лишь вещи, которые, как он считал, наверняка могли привлечь внимание Пайпер.

Ему показалось, что он услышал какой-то звук в соседней комнате. Какое-то гудение. Или царапанье. Нет, даже не царапанье, звук был слишком легким для этого.

– После стольких личных предательств у Колина Гринмантла на четвертом десятке случился нервный срыв, – вещал Гринмантл, игнорируя звук, – и это заставило многих думать, что он тихо и незаметно канет в забвение.

Он посмотрел на сережки, лежавшие у него на ладони. Он уже предпринимал попытки приобрести их два года назад, но именно столько времени потребовалось его поставщикам, чтобы срезать их с головы женщины где-то в Гамбии. По слухам, их носитель мог видеть сквозь стены. Некоторые стены. Не каменные. Не кирпичные. Гипсокартонные, к примеру. Да, сквозь гипсокартонные можно. У Гринмантла не были проколоты уши, так что он не примерял их. А поскольку Пайпер теперь вела новую криминальную жизнь, он, похоже, может так и не узнать, работают ли они.

– Впрочем, наблюдатели недооценили личную стойкость и силу духа Колина, – продолжал вещать Гринмантл. – Его способность восстанавливаться после эмоциональных травм.

Он повернулся к двери как раз в тот момент, когда в нее ворвались посетители.

Он моргнул.

Они не исчезли.

Он моргал снова и снова, а в дверь все вливалось и вливалось нечто. Это был не предмет воображения и не отражение в проклятом зеркале. Его разуму потребовалось всего мгновение, чтобы переварить звук и картинку и понять, что это не единственный посетитель. Их было много. Они лились сквозь дверь, падали и налетали друг на друга.

Только после того, как один из них отделился от роя и подлетел к нему, Гринмантл понял, что это насекомые. Когда черная оса села ему на запястье, он приказал себе не убивать ее. Она ужалила его.

– Вот сука! – возмутился он и замахнулся на нее бутылкой.

К первой осе присоединилась вторая. Гринмантл встряхнул рукой, сбрасывая их, но тут на него полетела третья. Четвертая, пятая – целая комната, заполненная ими. Они налетели на него. Он был одет в изысканный пиджак, трусы-семейки и роящуюся оболочку из ос.

Он завертелся на месте и выронил серьги. В зеркале по его отраженному лицу текли слезы, и он видел вовсе не ос, а Пайпер. Ее руки и улыбка обвивались вокруг него.

– Мы закончили, – произнесла она одними губами.

Свет погас.

На часах было 6:22.

Глава 26

О Пайпер Гринмантл можно было говорить что угодно, но она никогда не бросала начатое дело, даже если ситуация оборачивалась не так, как она себе представляла. Она продолжала ходить на пилатес даже после того, как занятия перестали приносить ей удовольствие; не пропускала ни одного собрания книжного клуба даже после того, как обнаружила, что читает намного быстрее, чем все остальные члены клуба; и каждые две недели делала наращивание ресниц даже после того, как ближайший салон закрыли за нарушение санитарных норм.

Так что, отправившись на поиски волшебного спящего существа, похороненного в гробнице где-то неподалеку от арендованного ею дома, она не остановилась, пока не нашла его.

Развоплотитель.

Это было первое, что произнесло существо, когда проснулось. Лишь через мгновение она догадалась, что оно отвечало на ее вопрос – «Что за хрень?»

В защиту Пайпер следует сказать, что спящий оказался совсем не таким, как она его представляла. Она ожидала увидеть человека – а вместо этого обнаружила черную, как смерть, шестилапую тварь, которую она могла бы назвать шершнем, если бы поначалу не решила, что шершни отвратительны, а потом – что шершень ну никак не может быть 27 сантиметров в длину.

– Это демон, – сказала Нив, ставшая одной из опор их невероятной треноги. Полноватая женщина с тихим голосом, хорошенькими ручками и ужасной прической. Пайпер вроде бы знала, что Нив была ясновидящей и работала на телевидении, но не могла вспомнить, как и когда ей это стало известно.

Нив, казалось, была совсем не рада тому, что они нашли демона, но Пайпер в тот момент буквально умирала, поэтому не могла разбрасываться друзьями. Не вдаваясь во все эти вежливые формальности, она сказала демону:

– Я разбудила тебя. Ты одаришь меня своей милостью? Исцели мое тело.

Я одарю тебя.

И он одарил. Воздух в темной гробнице заколебался, а затем Пайпер перестала истекать кровью. Она ожидала, что на этом все и закончится, но тут выяснилось, что сама по себе милость была разовой, а вот количество желаний не ограничивалось.

И только посмотрите, чего ей удалось достичь. Они выбрались из той пещеры, солнце, можно сказать, светило, и Пайпер только что убила своего трусливого сволочного супруга. Сквозь нее струилась магия, и она чувствовала себя довольно-таки крутой телкой. Рядом с ней водопад обрушивался вверх, вода текла в обратном направлении, судорожными толчками выплескиваясь в небо. Ближайшее к Пайпер дерево сбрасывало кору, облезавшую со ствола мокрой слипшейся массой.

– Почему я так странно чувствую воздух? – спросила Пайпер. – Он словно царапает меня. Он все время будет вот так дергаться?

– Мне кажется, он уже утихает, – негромко ответила Нив. – Чем больше времени пройдет с момента смерти твоего мужа, тем больше все вокруг нормализуется. Это как остаточные толчки после землетрясения. Лес пытается избавиться от демона, который, похоже, использует тот же источник энергии, проходящий сквозь лес. Лес реагирует на то, что его использовали для убийства. Я чувствую, что это место – воплощение процесса творения, поэтому любое действие, противоположное творению, приведет к таким вот потрясениям призрачного мира.

– Нам всем приходится делать то, чего нам не хочется, – возразила Пайпер. – Тем более, мы же не собираемся убивать множество людей. Я просто хотела доказать своему отцу, что я серьезно настроена помириться с ним.

– А сейчас чего ты хочешь? – прошелестел демон. Он цеплялся лапками за рельефную древесную кору, сгорбив спинку, как это делают шершни на холоде или под дождем. Его подрагивавшие усики были направлены на нее, и он все еще гудел в тон осиному рою, которого уже не существовало. Солнце над ними вздрогнуло. Пайпер решила, что, наверное, сейчас вовсе не день. С дерева сошел еще один кусок коры.

– Ты причиняешь вред окружающей среде? – Пайпер всегда старалась не загрязнять природу, но теперь ей казалось, что она совершенно зря провела двадцать лет, сортируя отходы для повторной переработки, раз уж сейчас намеревалась уничтожить целую экосистему.

Я – естественный продукт этой среды.

На землю рядом с Пайпер упала ветка. Листья на ней почернели и сочились густой желтой жидкостью. Воздух продолжал дрожать.

– Пайпер, – Нив осторожно взяла ее за руку. Вид у нее был достаточно безмятежный для женщины, одетой в поношенное тряпье и стоявшей рядом с водопадом, вода в котором текла не вниз, а вверх. – Я знаю: когда ты кинулась в гробницу спящего и оттолкнула меня, чтобы спящий одарил тебя и только тебя, ты надеялась избавиться от меня и начать новую жизнь, где ты и только ты одна принимаешь решения и пользуешься милостью демона. А меня ты, вероятно, хотела бросить в пещере, чтобы я в лучшем случае бродила там вечно, а в худшем – умерла. В тот момент, признаю, я рассердилась на тебя, и я не горжусь теми чувствами. Теперь я понимаю, что у тебя были проблемы с доверием, и ты совсем меня не знала. Но если ты хочешь…

Пайпер пропустила большую часть этой реплики, поскольку рассматривала форму ногтей Нив. Они были на зависть совершенны, эти маленькие кератиновые пластинки. Пайпер обломала свои ногти, когда выбиралась из обрушившейся пещеры.

– … но есть более разумные способы добиться твоих целей. Очень важно, чтобы ты прислушалась ко мне, у меня значительно больше опыта в магии.

Это привлекло внимание Пайпер:

– Ладно. Я просто отключилась там, но что теперь? И давай-ка без этих нотаций про чувства.

– Я не думаю, что брать демона в партнеры разумно. Они скорей отнимают, чем дают. И берут больше, чем предлагают.

Пайпер повернулась к демону. Было трудно сказать, слушал ли он их вообще. У шершней нет век, поэтому, возможно, он сейчас просто спал.

– Много ли леса придется умертвить, чтобы я смогла вернуть себе свою жизнь?

Теперь, когда я проснулся, я развоплощу все это в любом случае. Со временем.

– Ну что ж, – хмыкнула Пайпер. Она испытывала некоторое облегчение от того, что это ужасное решение приходится принимать не ей лично. – Значит, решено. Надо пользоваться моментом, пока еще светит солнце. Эй… а ты куда собралась? Ты разве не хочешь стать… – она прислушалась, и демон проник в ее мысли. – …знаменитой?

Нив моргнула:

– Я хочу, чтоб меня уважали.

– Это одно и то же, – уточнила Пайпер. – Ну, пока не уходи. Я невежливо с тобой обошлась, потому что в тот момент умирала, поэтому и была довольно груба. Всего чуть-чуть. Но я хочу исправиться.

Нив не выразила по этому поводу особого энтузиазма, как надеялась Пайпер, но, по крайней мере, не попыталась убежать. Это хорошо; Пайпер не очень-то хотелось оставаться здесь один на один с демоном. Не потому что ей было страшно, но потому что она чувствовала себя куда лучше, когда у нее были зрители. Она как-то проходила тест в интернете, где было сказано, что она – особый вид экстраверта и останется такой на всю жизнь.

– Мы начнем все с самого начала, мы обе, – заверила Пайпер ясновидящую.

Демон склонил головку, покачивая усиками. У шершней не может быть таких больших глаз, подумала Пайпер. Они были похожи на огромные коричнево-черные солнечные очки-авиаторы. В этих глазах она видела мрачное мерцание возможностей жизни и смерти.

А что теперь?

– Пора снова позвонить папе, – ответила Пайпер.

Глава 27

На часах было уже не 6:21.

Была либо поздняя ночь, либо очень раннее утро.

Когда Адам и Ронан примчались в клинику неотложной помощи Маунтин-Вью, то обнаружили маленькую приемную и одиноко сидящего в ней Гэнси. Над головой бренчала какая-то музыка и безжизненно светили флуоресцентные лампы – такой девственно-белый свет. Штаны Гэнси были в крови, он сидел на стуле, низко опустив голову и обхватив ее руками, будто спал или горевал. На стене напротив него висела картина – один из пейзажей Генриетты. С картины капала вода. Похоже, теперь их мир выглядел именно так. В какое-нибудь другое время Адам непременно попытался бы разгадать, что все это значило, но сегодня его мозг уже был перегружен информацией. Рука у него перестала дергаться, когда Кэйбсуотер восстановил часть своей силы, но Адам отнюдь не тешил себя иллюзиями насчет их дальнейшей безопасности.

– Эй, твое говнейшество, – обратился Ронан к Гэнси. – Ты что, ревешь, что ли? – он ткнул ногой в ботинок Гэнси. – Жопа. Спишь?

Гэнси отнял руки от лица и поднял глаза на Адама и Ронана. На подбородке у него виднелось небольшое пятнышко крови. Выражение его лица было гораздо жестче, чем ожидал Адам, и стало только суровее, когда он увидел грязную одежду Ронана: – Где вы были?

– В Кэйбсуотере, – ответил Ронан.

– Кэйбсуо… что? А она что здесь забыла? – Гэнси только что заметил Сиротку, ввалившуюся в дверь следом за Адамом. Она ступала неуклюже – на ногах у нее красовалась пара резиновых сапог, которые Ронан нашел в багажнике своей машины. Они были слишком велики для ее тоненьких ножек и, разумеется, совсем не подходили по форме под ее копытца, но такого эффекта ребята и добивались. – Какой был смысл тратить полдня на то, чтобы отвезти ее туда, если вы приволокли ее назад?

– Как угодно, чувак, – бросил Ронан, и бровью не поведший в ответ на возмущение Гэнси. – Мы потратили всего-то два часа.

– Может, для тебя два часа – это ничто, – рассердился Гэнси, – но некоторые из нас ходят в школу, и эти два часа мы могли бы потратить на себя.

– Как угодно, папуля.

– Знаешь что? – Гэнси поднялся на ноги. В его голосе прозвучали нетипичные, незнакомые им нотки – будто натянутая тетива. – Если ты еще раз назовешь меня так…

– Как там Блу? – перебил его Адам. Он уже догадался, что она не умерла, иначе у Гэнси не было бы ни сил, ни настроения ссориться с Ронаном. Вообще-то, он предположил, что на вид все, наверное, было хуже, чем на самом деле, иначе Гэнси уже доложил бы им полную обстановку.

Лицо Гэнси все еще было напряженным и мокрым:

– Ей удалось сохранить глаз.

– Сохранить глаз, – эхом отозвался Адам.

– Сейчас ей накладывают швы.

– Швы, – повторил Ронан.

– Вы что, решили, что я паникую просто так? – возмутился Гэнси. – Я же вам сказал: что-то вселилось в Ноа.

Вселилось, как дьявол. Одержание, как было с рукой Адама. С момента, как они увидели истекавшее чернью дерево в Кэйбсуотере, и до этого зверского одержания Ноа Адам уже успел прочувствовать, на что была бы способна его рука, если бы Кэйбсуотер не смог защитить его. Какая-то часть его хотела рассказать об этом Гэнси, а другая часть никак не могла забыть исполненный агонии вопль Гэнси в тот день, когда Адам заключил сделку с Кэйбсуотером. Вряд ли Гэнси скажет ему «а я предупреждал», но Адам знал, что тот имеет на это полное право, и это было куда хуже. Адам всегда был самым пессимистичным из их компании; по крайней мере, он так считал.

Невероятно, но Ронан и Гэнси до сих пор ругались. Отвлекшись от своих мыслей, Адам услышал, как Ронан сказал:

– Ой, да ладно! Да мне вообще плевать на приглашения Генри Ченга.

– Проблема в том, что это я тебя пригласил, – возразил Гэнси. – Генри не звал тебя. Ему было все равно. А мне – нет.

– Ути-боже-мой, – буркнул Ронан, но вежливостью в его голосе и не пахло.

– Ронан, – позвал Адам.

Гэнси отряхнул брюки, будто пытался стряхнуть с них кровь: – Вместо этого ты отправился в Кэйбсуотер. Ты мог там погибнуть, а я даже не знал бы, где ты, потому что ты не снисходишь до того, чтобы ответить на звонок. Помнишь тот гобелен, о котором мы говорили с Мэлори, когда он был здесь? Тот, на котором нарисовано лицо Блу? Конечно, ты помнишь, Адам, это ведь ты выудил из своей памяти тот кошмар, когда в Кэйбсуотере появились три Блу. Когда вся эта заваруха с Ноа закончилась, Блу выглядела совсем как на том гобелене, – он поднял руки ладонями к ним. – Ее руки были красными. В ее собственной крови. Это ведь ты сказал мне, Ронан, что что-то началось, еще несколько месяцев назад. Сейчас не время проявлять свой гонор. Кто-то может погибнуть. Больше никакого баловства. Времени больше нет ни на что, кроме правды. Мы же должны пройти все это вместе, что бы это ни было.

Ни один из них не протестовал; он, несомненно, говорил правильные вещи. Адам мог бы сказать, что он ездил в Кэйбсуотер много раз, чтобы поработать с силовой линией, и поэтому в этот раз решил, что это тоже совершенно рядовая поездка. Но ведь он уже знал на тот момент, что с лесом было что-то не так, и все равно поехал.

Сиротка опрокинула вешалку у двери и отпрянула, когда та с грохотом рухнула на пол.

– Хватит дуреть! – гаркнул Ронан. Как бы парадоксально это ни звучало, но раз он разозлился, значит, их спор окончен. – Положи руки в карманы.

Девочка прошипела что-то ему в ответ на языке, не похожем ни на английский, ни на латынь. Здесь, в этом банальном земном помещении, было особенно заметно, что она была создана по правилам какого-то другого мира. Этот старый свитер, эти гигантские черные глаза, тоненькие ножки и копытца, скрытые внутри сапог. Было невозможно поверить, что Ронан извлек ее из своих снов, но все прочие его сновиденные предметы были столь же нереальными. Теперь стало очевидно, что все они уже долгое время приближались к миру, в котором мог существовать и демон.

Они разом подняли головы, когда открылась дверь в дальнем конце комнаты. Из двери вышли Блу и Мора. За стойкой засуетилась медсестра. Все внимание тут же переключилось на Блу.

Над правым глазом у нее были два заметных шва, стягивавших промытые края глубокой рваной царапины, тянувшейся вниз, на щеку. Мелкие отметины по обеим сторонам этой раны говорили о когтях, рвавших кожу. Правый глаз заплыл и был почти полностью закрыт, но, по крайней мере, он был цел. Адам видел, что ей больно.

Он знал, что она небезразлична ему, потому что один только взгляд на ее рану вызывал у него неприятное покалывание в животе, а желание избить кого-нибудь в ответ буквально разрывало его изнутри. Это сделал Ноа. Адам непроизвольно сжал руку в кулак, вспоминая, каково это – когда она двигалась самостоятельно, вопреки его желаниям.

Гэнси был прав: любой из них мог погибнуть сегодня. Пора прекращать баловство.

Какое-то время ни один из них не произносил ни слова.

Наконец, Ронан сказал:

– Господи-ты-Боже-мой, Сарджент. Это у тебя чо, швы на лице? Ну крута-а-ая. Дай пять, ты, задница.

С некоторым облегчением Блу подняла руку и легонько ударила кулаком о его кулак.

– Эрозия роговицы, – пояснила всем Мора. Деловой и нерадостный тон выдавал ее озабоченность больше, чем выдала бы истерика. – Надо покапать антибиотики. Все будет в порядке.

Она покосилась на Сиротку. Сиротка покосилась в ответ. Как и Ронан, она смотрела внимательно, не сказать чтоб совсем угрюмо или агрессивно, но такой взгляд, исходивший от девочки-беспризорницы в резиновых сапогах, выглядел жутковато. Мора, казалось, хотела что-то спросить, но не стала; вместо этого она отошла к стойке, чтобы заплатить за лечение.

– Послушайте, – негромко произнес Гэнси, – я хочу кое-что сказать. Понимаю, не слишком подходящее время для этого, но я… Я ждал подходящего момента и теперь не могу не думать о том, что этот момент мог и не наступить, если бы сегодня все окончилось куда хуже. Так что я скажу: я не могу требовать от вас правды, если сам обманываю вас.

Он собирался с духом. Адам заметил, как он смотрит на Блу. Вероятно, оценивает, знает ли она, о чем он собирается сейчас говорить, и стоит ли ему вообще говорить это. Он бессознательно потер нижнюю губу большим пальцем, поймал себя на этом и опустил руку.

– Мы с Блу встречаемся, – заявил он. – Мне не хотелось бы ранить чьи-либо чувства, но я хочу и дальше с ней встречаться. Я больше не могу это скрывать. Это гложет меня изнутри, и в такие ночи вот так стоять и смотреть на Блу после того, что произошло, и притворяться, будто…

Он умолк. Воцарилось молчание, такое плотное, что сквозь него не прорвался бы ни единый звук. Наконец, Гэнси закончил:

– Я не могу требовать от вас того, чего не делаю сам. Простите меня, я был лицемером.

Адам никогда не верил, что Гэнси мог бы признаться в каких-то своих чувствах настолько прямолинейно, и теперь, когда его признание повисло в воздухе, оно почему-то было ему неприятно. Он не мог радоваться, когда Гэнси выглядел таким несчастным, и уж тем более не мог радоваться тому, что Гэнси и Блу пришлось фактически просить у них разрешения встречаться. Как бы Адаму хотелось, чтобы они просто сказали ему правду сразу! Может, тогда до этого бы не дошло.

Ронан задрал бровь.

Блу сжала руки в кулаки.

Гэнси не стал продолжать, он просто ждал осуждения, неуверенно глядя на Адама. По сравнению с тем Гэнси, с которым когда-то познакомился Адам, он выглядел побитым и подавленным, и Пэрриш не мог понять, действительно ли Гэнси становится другим или же просто возвращается к тому, каким он был раньше. Адам копался в себе, пытаясь найти хоть какие-то слова, которые он бы хотел сейчас услышать от Гэнси, но ничего не мог придумать. Все это время он жаждал уважения, и именно сейчас ему это уважение продемонстрировали, хоть и с опозданием.

– Спасибо, – произнес Адам, – за то, что наконец-то сказали нам.

Он явно имел в виду «сказали мне». Гэнси знал это. Он едва заметно кивнул. Блу и Адам уставились друг на друга. Она прикусила нижнюю губу; он слегка поднял плечо. Обоим было бесконечно жаль.

– Хорошо. Я рад, что мы это прояснили, – легко добавил Гэнси. Когда-то давно Адам счел бы такой беззаботный ответ невыносимым; он бы решил, что это легкомыслие. Но сейчас он знал, что все как раз наоборот. Когда речь шла о чем-то слишком важном и личном, Гэнси прибегал к жизнерадостной вежливости – ускользал в нее, как в укрытие. Здесь, в этой клинике неотложной помощи, в эту беспокойную ночь, такое поведение было настолько не к месту, что вызывало лишь дискомфорт, в особенности вкупе со смятением на его лице.

Блу взяла Гэнси за руку.

Адам был рад, что она это сделала.

– Капец, – подытожил Ронан, и это было самой дурацкой репликой, возможной в данной ситуации. Но Гэнси отреагировал: «Спасибо за ценное мнение, Ронан» – и быстро привел лицо в порядок. Адам осознал, как искусно Ронан разрядил обстановку. Они снова могли вздохнуть свободно.

Мора вернулась к ним от медсестринской стойки. У Адама сложилось впечатление, что она нарочно так долго возилась там, чтобы дать им возможность обсудить свои дела. Она вытащила ключи от машины:

– Пойдемте-ка все отсюда. В больницах мне всегда не по себе.

Адам склонился к Гэнси, чтобы легонько ткнуть кулаком в его кулак.

Больше никакого баловства. Времени оставалось только на правду.

Глава 28

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Деклане Линче.

В это непросто было поверить, но он не был параноиком от рождения.

Впрочем, можно ли называть это паранойей, если ты оказывался прав в своих предположениях?

Осторожность. Вот как называется твое поведение, когда кто-то задумал тебя убить. Он научился осторожности. Не паранойе.

Он родился покладистым и доверчивым, но с тех пор хлебнул сполна. Он научился подозревать людей, спрашивавших его домашний адрес. Он научился говорить с отцом только по одноразовым мобильникам, купленным на заправке. Он научился не доверять никому, кто говорил, что он недостоин уважения, если мечтает жить в старом особняке в порочном городе, держать в спальне шкуру тигра на полу, заполнить бар сверкающими бутылками с марочным виски и водить машину немецкого производства, знавшую о мире куда больше, чем он сам. Он понял, что ложь опасна лишь тогда, когда порой ты все-таки говоришь правду.

Самый старший и самый родной сын Ниалла Линча стоял в своей квартире в Александрии, штат Вирджиния, прижавшись лбом к оконному стеклу, и рассматривал тихую утреннюю улицу снаружи. Движение в городе только начиналось, и этот район еще не стряхнул с себя оковы сна.

В руке у Деклана был телефон. Звонящий телефон.

Этот мобильник был массивнее, чем рабочий телефон, которым он пользовался для связи со своим куратором Марком Рэндаллом, натурализированным политиком и восхитительным игроком в гольф. Он специально выбрал модель такой необычной формы для переговоров по работе отца. Ему не хотелось шарить в сумке в поисках звонящего телефона и случайно схватить не тот мобильник. Не хотелось шарить по тумбочке у кровати посреди ночи и случайно заговорить не с тем, с кем надо. Не хотелось ошибиться и протянуть Эшли не ту трубку, чтобы она подержала ее у него под ухом во время разговора. Любая уловка, которая помогала ему оставаться параноиком – осторожным – при ведении бизнеса, оставленного ему Ниаллом Линчем, была очень кстати.

Этот телефон не звонил уже много недель. Деклан уж было решил, что наконец-то сможет выйти из этого бизнеса.

И вот он «проснулся».

Деклан долгое время раздумывал, что опаснее – ответить на звонок или проигнорировать его.

Он настроился и собрался. Он уже не был Декланом Линчем, обворожительным, самонадеянным молодым политиком. Он стал Декланом Линчем, сыном Ниалла Линча, обладателем стальной челюсти.

Телефон звонил.

Деклан ответил:

– Линч.

– Можешь считать это звонком вежливости, – произнес человек в трубке. Где-то на заднем фоне играла музыка – рыдающий напев струнного инструмента.

Нервы Деклана разом натянулись как вязкие, тягучие струны.

– Вряд ли ты ждешь, что я поверю в это, – сказал он.

– Разумеется, я ничего подобного не жду, – возразил голос на другом конце – резкий акцент с ноткой веселости под аккомпанемент странной музыки. Деклан знал, что эту женщину зовут Сондок, и больше ничего. Она покупала мало, но если покупала, то без всяких сантиментов и соплей. Между ними была четкая договоренность: Деклан показывал ей магический артефакт, Сондок предлагала цену, Деклан передавал ей покупку, и они расходились в разные стороны до следующего раза. С ней Деклан не боялся, что его могут запихнуть в багажник отцовской машины, где он будет лежать и слушать, как его отца избивают снаружи; или наденут на него наручники и заставят смотреть, как один из амбаров возле их фамильного дома переворачивают вверх дном; или изобьют его до потери пульса и бросят полумертвого в комнате студенческого общежития.

Деклан ценил подобные мелочи.

Но никому из них нельзя было верить.

Осторожность, не паранойя.

– Как непостоянна нынче ситуация в Генриетте, – отметила Сондок. – Я слышала, что Гринмантл больше не заправляет там.

Непостоянна, да. Всего лишь слово. Когда-то давно Ниалл Линч продавал свои «артефакты» дилерам по всему миру. Каким-то образом список покупателей сократился до Колина Гринмантла, Ломоньера и Сондок. Деклан предполагал, что отец пошел на это из соображений безопасности, но мог ошибаться, думая, что Ниалл Линч принял это решение сам. Возможно, все остальные просто отвернулись от него.

– Что еще ты слышала? – поинтересовался Деклан, не подтверждая и не опровергая ее слова.

– Я рада слышать, что ты не доверяешь мне, – похвалила Сондок. – Твой отец слишком много болтал.

– Мне не нравится этот тон, – отозвался Деклан. Его отец и впрямь болтал слишком много. Но судить его мог лишь член семьи Линчей, а не какая-то корейская торговка незаконными магическими артефактами.

Музыка на заднем плане проскулила извинения.

– Да, это было невежливо с моей стороны. Ходят слухи, что в Генриетте кто-то предлагает на продажу что-то очень особенное, – уточнила Сондок.

И без того натянутые нервы Деклана натянулись еще больше.

– Не я.

– Я и не думала, что это ты. Как я уже сказала – это звонок вежливости. Я решила, что ты захочешь знать, не идут ли к твоей двери волки.

– И много волков?

Музыка споткнулась. Зазвучала вновь.

– Возможно, целая стая, и не одна.

Наверное, они узнали о Ронане. Деклан крепче сжал телефон в пальцах:

– Ты знаешь, за кем они охотятся, seonsaengnim[16]?

– Мм, – протянула Сондок. Этот звук подтверждал, что она поняла его попытку подлизаться к ней и не возражала против лести. – Этот секрет пока мало кому известен. Я позвонила в надежде, что дам тебе достаточно времени для действий.

– И как, по-твоему, я должен действовать?

– Не мне тебе говорить. Я тебе не мать и не отец.

– Ты знаешь, что у меня нет родителей, – напомнил ей Деклан.

На заднем плане музыка перешла на шепот и вздохи. Наконец, Сондок ответила:

– Я тебе не мать и не отец. Я – еще один волк. Не забывай об этом.

Он резко отодвинулся от окна:

– Извини. Это было грубо с моей стороны. Я благодарен тебе за звонок.

Мысленно он уже перебирал самые худшие варианты. Нужно вывезти Ронана и Мэтью из Генриетты – только это сейчас имело значение.

– Мне недостает находок твоего отца, – сказала Сондок, – они были так красивы. Он был очень беспокойным человеком, но разум его был прекрасен, прекрасен.

Она, вероятно, представляла, как Ниалл Линч осматривал свои шкафчики и сундуки в подвалах, тщательно каталогизируя найденные им предметы. Деклан же представил нечто более близкое к правде: как его отец сновидел в Барнсе, в гостиничных номерах, на диванах и даже на заднем сиденье машины, ныне принадлежавшей Ронану.

– Да, – произнес Деклан. – Да, я тоже так думаю.

Глава 29

Сон – всего пару часов. Завтрак – пропущен. На занятиях – отметились.

Гэнси не мог представить себе, насколько близок должен быть конец света – ну, или конец его мира – чтобы он мог оправдать прогул уроков и вместо этого отправиться на поиски Глендауэра, поэтому он не стал пропускать школу. Адам пошел, поскольку ни за что не бросил бы свои мечты о Лиге плюща[17], даже если бы они уносились от него прочь в зубах Годзиллы. К изумлению Гэнси, Ронан тоже отправился на занятия; они едва не опоздали из-за него, пока он искал свою форму среди бедлама, царившего в его комнате. Гэнси подозревал, что Ронан пошел на уроки только в качестве извинения за ночную ссору в неотложке. Впрочем, ему было все равно. Он просто хотел, чтобы Ронан немного примелькался в классах.

Генри догнал Гэнси в коридоре Борден-хауса, когда тот выходил из класса после урока (французского, поставленного взамен почившей латыни – Гэнси предпочитал латынь, но французский знал довольно сносно, так что ничего страшного не произошло). Генри пришлось бежать вприпрыжку, пока он не поравнялся с Гэнси: – Эй, младший. Все ли безоблачно в твоем мире после вчерашнего?

– Не слишком, но где-то рядом. Мы прекрасно провели время вчера в Литчфилде. С нашей стороны было невежливо так быстро уйти.

– После вашего ухода мы только смотрели клипы с телефонов. Настроение было уже не то. Я уложил детишек по кроваткам и почитал им сказку на ночь, но они все равно спрашивали о тебе.

Это вызвало у Гэнси смех:

– У нас вчера были приключения.

– Я так и подумал. И так им и сказал.

Гэнси осторожно добавил:

– Один старый друг чувствовал себя неважно.

Это не было ложью. Просто – не всей правдой. Самым краешком правды.

Генри поднял бровь, давая понять, что заметил этот краешек, но не стал требовать подробностей:

– С ним все в порядке?

Лицо Ноа, ставшее чернильно-черным. Сестра Ноа на сцене в академии. Кости, желтеющие под форменным свитером Эгленби.

– Есть повод быть оптимистами, – ответил Гэнси.

Ему показалось, что он произнес это совершенно обыденным тоном, но Генри быстро окинул его оценивающим взглядом. И снова задрал бровь:

– Оптимистами. Ага. Да, мальчик Гэнси, ты очень оптимистичный человек. Хочешь увидеть кое-что очень интересное, пока мы не пошли на обед?

Гэнси глянул на часы и понял, что Адам скоро начнет искать его в столовой. Генри быстро разгадал причину его беспокойства:

– Это здесь, в Борден-хаусе. Классная штука. Очень в твоем духе.

Это показалось Гэнси откровенной ерундой. Никто не знал, что будет в его духе, а что нет, даже сам Гэнси. Учителя и друзья семьи вечно собирали статьи и истории, которые, по их мнению, могли привлечь его внимание. Вещи, которые, как они думали, были очень в его духе. То, что ему предлагали с самыми добрыми намерениями, всегда касалось его очевидных интересов. Валлийские короли, старые «камаро» или другие молодые люди, путешествовавшие по миру из всяких эксцентричных соображений, непонятных больше никому. Никто не пытался копать глубже, и Гэнси думал, что он не очень-то вдохновляет людей на такое копание. В его прошлом было слишком много темных дней, и он предпочитал обращать лицо к солнцу. Очень в его духе. Что вообще было в его духе?

– Эта улыбка означает согласие? Да? Отлично, иди за мной, – Генри резко свернул налево и нырнул в узкую дверь с табличкой «Только для персонала». Борден-хаус изначально был жилым домом, а не учебным корпусом, и дверь вела на узкую лестницу. Дорогу освещал один-единственный причудливый канделябр. Испещренные узорами обои поглощали свет. Ребята направились вниз по лестнице.

– Это очень старое здание, Дик-третий. Тысяча семьсот пятьдесят первый год. Только представь, сколько всего повидал этот дом. Или услышал, поскольку у домов нету глаз.

– Закон о золотом стандарте, – произнес Гэнси.

– Что?

– Был принят в 1751 году. Запрет на выпуск валюты Новой Англией. Георг-третий стал принцем Уэльским в 1751 году, если я правильно помню.

– А еще… – Генри потянулся к выключателю. Лампочка едва освещала подвал с низким потолком и земляным полом. Славное подполье, где стояли лишь несколько поставленных друг на друга картонных ящиков, привалившихся к одной из стен. – А еще в этот год в Штатах впервые появились развлекательные шоу.

Генри пришлось нагнуть голову, чтобы не задеть прической деревянные опорные балки этажа над ними. В воздухе пахло концентрированной версией верхних этажей Борден-хауса – то есть, плесенью и темно-синим ковролином, но с дополнительной ноткой кишащей жизнью сырости, присущей пещерам и очень старым подвалам.

– Что, правда? – переспросил Гэнси.

– Возможно, – пожал плечами Генри. – Я пытался найти первоисточники, но ты же знаешь, как все устроено в Интернете. Мы пришли.

Они забрались в дальний угол подвала, и единственная тусклая лампочка у основания лестницы не могла осветить то, на что показывал Генри. Гэнси не сразу понял, что это за темный прямоугольник, зиявший в и без того темном земляном полу.

– Это что, тоннель?

– Не-а.

– Какое-то укрытие? – Гэнси нагнулся посмотреть поближе. Похоже на то. Яма была не больше метра в ширину, края сглажены временем. Гэнси тронул небольшую рытвину в одном из краев. – Похоже, здесь когда-то была дверь. В Британии такие ямы называли ямами священника[18]. Возможно, эту вырыли для рабов или… может, чтобы прятать спиртное во время сухого закона?

– Что-то в этом роде. Интересно, да?

– М-м-м, – протянул Гэнси. Это имело отношение к истории. А это точно в его духе, подумалось ему. Однако он ощутил легкое разочарование, а это значило, что он надеялся на нечто большее, хоть и не знал, что именно ожидал здесь увидеть.

– Нет, самая гэнсийская часть там, внутри, – сказал Генри и, к удивлению Гэнси, спрыгнул в яму, глухо ударившись о дно при приземлении. – Смотри сюда.

– Я так понимаю, у тебя есть план, как выбраться обратно, если я спрыгну следом.

– Тут есть выемки. – Когда Гэнси не пошевелился, Генри пояснил: – А еще – это испытание.

– Испытание чего?

– Достоинства. Нет. До... Нет. Есть какое-то слово на «д», означающее храбрость, но я сейчас не могу вспомнить. Мой мозг все еще пьян после вчерашнего.

– Доблесть.

– Да, оно. Это испытание доблести. И это как раз в твоем духе.

Гэнси знал, что Генри был прав, потому что его сердце вдруг защемило. Очень похоже по ощущениям на то, что он испытал на вечеринке вчера. Это чувство, когда тебя знают. Не просто поверхностно, а гораздо глубже. И искренне.

– И какова будет награда, если я выдержу испытание?

– А какой может быть награда за доблесть? Наградой будет ваша честь, мистер Гэнси.

Познанный вдвойне. Втройне.

Гэнси не знал, как справиться с тем, что человек, с которым он познакомился лишь недавно, настолько точно прочувствовал его.

Ему ничего не оставалось, кроме как спуститься в эту яму.

Внутри царил почти кромешный мрак и ощущение сдвигающихся стен. Гэнси стоял достаточно близко к Генри, чтобы чувствовать легкий запах средства для укладки на его волосах и слышать его чуть ускоренное дыхание.

– История такая сложная штука, мать ее, – констатировал Генри. – У тебя клаустрофобия?

– Нет, у меня другие недостатки.

Если бы они были в Кэйбсуотере, лес уже отреагировал бы на страх Гэнси и создал бы жалящих насекомых. Гэнси был благодарен судьбе за то, что его мысли не имели той же силы за пределами Кэйбсуотера. Эта яма в земле могла остаться просто ямой в земле. В этом мире ему приходилось волноваться только о том, как обуздать свой внешний вид, а не тайные способности.

– Можешь себе представить, каково было тут прятаться? Я прошел тест?

Генри поскреб стенку ямы или что-то еще; земля посыпалась на пол с сухим шелестом.

– Тебя когда-нибудь похищали, Ричард Гэнси?

– Нет. Меня что, сейчас похищают?

– Ни в коем случае, ведь завтра опять в школу. Меня как-то похитили, – поведал Генри совершенно обыденным тоном, и Гэнси не был уверен, не шутит ли он. – Требовали выкуп. Моих родителей не было в стране, поэтому связь была так себе. Меня посадили в такую яму. Ну, может, чуть поменьше.

Он не шутил.

– Господи, – выдохнул Гэнси. Он не видел лица Генри в темноте и не мог сказать, что тот чувствует, делясь с ним такой историей. Его голос по-прежнему был спокойным.

– Увы, Господа там не было, – констатировал Генри. – Или, вероятно, к счастью. В той яме едва хватало места для меня одного.

Гэнси слышал, как Генри потирает кончиками пальцев друг о друга, или же сжимает и разжимает кулаки. В этой пыльной комнатушке отчетливо слышался каждый звук. Вдобавок, он почуял тот самый своеобразный запах, сопровождавший страх: так пахнет тело, когда вырабатывает химические вещества, источавшие тревогу. Однако он не мог сказать, чей это был страх – его или Генри. Умом Гэнси понимал, что эта яма не сотворит рой пчел из ниоткуда, чтобы убить его. Но сердце помнило, как он висел в пещере Кэйбсуотера и слушал гул роя, формировавшегося у него под ногами.

– Это тоже в твоем духе, правда? – уточнил Генри.

– Что именно?

– Секреты.

– Довольно точно сказано, – признал Гэнси, поскольку признание о наличии секретов не означало, что он должен ими поделиться. – Так что произошло?

– Он еще спрашивает, что произошло. Моя мать знала, что заплатить выкуп сразу – все равно что поощрить дальнейшие похищения, так что она начала торговаться с похитителями. Им это не понравилось, естественно, и они заставили меня рассказать ей по телефону, что они собирались делать со мной каждый день до тех пор, пока она не заплатит.

– Они заставили тебя говорить ей это?

– Да, да. Видишь ли, это часть торга. Если родитель знает, что ребенок боится, он заплатит быстрее и больше. Это очень мудро.

– Я понятия не имел.

– Да и кто бы имел? Но теперь ты знаешь.

Стены, казалось, сдвинулись еще ближе. Издав негромкий смешок – смешок! – Генри продолжил: – Она сказала, что не станет платить за поврежденный товар. А они ответили, что именно такой товар она получит, и так далее, и тому подобное. Но моя мать – мастер по заключению выгодных сделок. Так что через пять дней меня вернули обратно, и все мои пальцы и глаза были на месте. За очень хорошую цену, как они говорили. Правда, я слегка охрип, но это была только моя вина.

Гэнси не знал, что и думать. Ему поведали секрет, но он не знал, для чего. Он не понимал, чего Генри хочет от него. Наготове у него было множество подходящих реакций – сочувствие, совет, участие, поддержка, негодование, грусть – но он не знал, какой именно комбинации от него ждали. Он привык к тому, что всегда все знает. Непохоже, что Генри что-то нужно от него. Для него это была незнакомая территория, к которой у него не было карты.

Наконец, он выдавил:

– И сейчас мы стоим в такой же яме, и ты так спокойно об этом говоришь.

– Да. В этом все дело. Я потратил… потратил много лет, пытаясь достичь такого состояния, – пояснил Генри. Он сделал быстрый легкий вдох, и Гэнси был уверен, что его лицо рассказывает совсем другую историю, чем его все еще беззаботный голос. – Вместо того чтобы прятаться – я должен встретиться со своим страхом.

– Сколько времени прошло? Сколько тебе было?

– Десять, – Гэнси услышал, как шуршит свитер Генри; видимо, он сменил позу. Голос его тоже слегка изменился. – Сколько тебе было, о великолепный мальчик Гэнси, когда тебя зажалили те пчелы?

Гэнси знал ответ, но не был уверен, что именно этот ответ хотел услышать Генри. Он все еще не понимал, к чему весь этот разговор.

– Мне тоже было десять.

– И как ты справлялся все эти годы?

Гэнси замялся:

– Когда-то лучше, когда-то не очень. Думаю, ты видел.

– Ты доверяешь мне? – внезапно спросил Генри.

Очень неоднозначный вопрос здесь, в этой темноте, где царила еще более глубокая темнота. Здесь, во время испытания доблести. Доверял ли он? Доверие Гэнси всегда основывалось на инстинктах. Его подсознание быстро собирало все признаки в целостную картину, которая была ему понятна, хоть он и не знал, каким образом понимал ее. Почему он стоял сейчас в этой яме? Он уже знал ответ на этот вопрос.

– Да.

– Дай мне руку, – попросил Генри. Одной рукой он нащупал ладонь Гэнси в темноте. А другой положил в эту ладонь насекомое.

Глава 30

Гэнси не дышал.

Поначалу он решил, что это не может быть насекомое. Вполне возможно, что в темном и замкнутом пространстве у него просто разыгралось воображение. Но затем он ощутил, как насекомое шевельнулось у него на ладони. Знакомое движение. Тоненькие лапки, поддерживающие крупное тельце.

– Ричардмэн.

Гэнси не дышал.

Он не мог отдернуть руку: когда-то он уже играл в эту игру и не выиграл. Насекомое издало жуткий жужжащий звук, не улетая с его ладони. Гэнси давно уже перестал воспринимать такой звук как нечто обыденное. Это было оружие. Критическая ситуация, в которой тот, кто дернется первым, первым и погибнет.

– Дик.

Гэнси не дышал.

Вообще-то, вероятность быть ужаленным была ничтожно мала. «Ты только подумай, – сказал как-то Гэнси взволнованному другу семьи, когда они стояли на улице в окружении насекомых, мельтешивших в сумерках. – Когда тебя жалили последний раз?» Он не мог понять, почему Генри это сделал. Он не знал, что и думать. Должен ли он сейчас вспомнить все, что с ним уже произошло? Все хорошее и плохое? Если да, то его персональный проектор воспоминаний заклинило, и он показывал только этот момент.

– Гэнси, – произнес Генри. – Дыши.

Краем глаза Гэнси уже начинал видеть мерцающие огоньки. Он дышал, но едва-едва. Он не мог рискнуть и шевельнуться.

Генри тронул руку Гэнси, а затем накрыл его ладонь своей ладонью. Теперь насекомое оказалось в плену их сжатых пальцев и ладоней.

– Вот чему я научился, – сказал Генри. – Если ты не можешь совладать со страхом…

В любой страшной ситуации всегда наступал момент, когда ужас отступал и обращался в ничто. Но сегодня, в этой яме, с насекомым в руке и предсказанием, что вскоре он должен умереть, это ничто все никак не возникало.

– …значит, нужно дать ему волю и при этом быть счастливым, – закончил Генри. – Подумай о своей детке-подружке, Гэнси, и о том, как здорово мы вчера проводили время. Думай о том, чего ты боишься. Ты боишься веса этого создания, который подсказывает тебе, что это пчела? Разве это обязательно должно быть что-то, что тебя убьет? Нет. Это просто маленькое существо. Или вещь. Это может быть что угодно. Это могло бы быть нечто невероятно прекрасное.

Гэнси больше не мог задерживать дыхание; либо он потеряет сознание, либо сделает нормальный вдох. Он прерывисто выпустил из легких поток отработанного воздуха и вдохнул новый. Темень стала просто теменью; танцующие огоньки исчезли. Его сердце все еще гулко билось о грудную клетку, но пульс уже замедлялся.

– Ну вот, – сказал Генри удовлетворенно, как и в День ворона. – Ужасно видеть, как кто-то другой напуган, не правда ли?

– Что у меня в руке?

– Секрет. Я собираюсь доверить его тебе, – теперь голос Генри звучал слегка неуверенно. – Потому что я хочу, чтобы ты доверял мне. Но для того, чтобы ты мог доверять мне, раз уж мы станем друзьями, ты должен знать правду.

Генри сделал глубокий вдох и убрал руку с ладони Гэнси, открывая его взору пчелу невероятных размеров.

Гэнси едва успел отреагировать, как Генри снова коснулся его пальцев:

– Спокойно, мистер Гэнси. Посмотри внимательнее.

Успокоившись, Гэнси увидел, что это была вовсе не обычная пчела; это было очень красивое насекомое-робот. «Красивое», вероятно, было не лучшим эпитетом, но Гэнси не мог сразу придумать что-то более подходящее. Крылышки, усики и лапки были определенно сделаны из металла, с крошечными шарнирчиками и тонюсенькими проволочными перепонками, но тельце пчелы было окрашено в нежные оттенки, напоминавшие лепесток цветка. Пчела была неживой, но выглядела как живая. Он видел это даже в темноте, поскольку у пчелы было крошечное сердце, источавшее янтарное сияние.

Гэнси знал, что семья Генри занималась разработкой и продажей пчел-роботов, но он представлял их себе совсем иначе. Он был уверен, что видел фотографии таких пчел, и хоть они и выглядели как очень впечатляющий продукт нанотехнологий, они совершенно не походили на настоящих пчел. Они скорей напоминали маленькие вертолетики, а не живых насекомых. Но пчела Генри имела невероятно реалистичную конструкцию. Она так разительно напоминала сновиденные предметы Ронана, что Гэнси никак не мог отделаться от этой мысли, едва она пришла ему в голову.

Генри вытащил из кармана телефон. Легонько постучал по экрану, вызывая радужную заставку, столь же странную на вид, как и пчела.

– Робопчела связана с моим телефоном через это приложение. Оно реагирует на отпечаток пальца, так что я прижимаю палец сюда и говорю ей, что она должна найти – например, Робопчела, найди классную прическу! Вот, гляди, гляди!

Гэнси дернулся, когда пчела взлетела с его ладони с тем же жужжащим звуком, поднялась в воздух и присела ему на голову. Ощущать ее вес на своих волосах было еще хуже, чем держать ее в ладони.

– Ты не мог бы убрать ее? – сухо попросил он. – Мне очень неприятно.

Генри прижал палец к экрану, и пчела снова взлетела, на этот раз приземлившись ему на плечо.

– Но сейчас ты ничего ей не приказывал, – отметил Гэнси.

– Мне и не нужно говорить вслух. Она считывает мои мысли через отпечаток пальца, – Генри не отрывал взгляд от экрана, но Гэнси видел в свете телефона, что Ченг оценивал его реакцию. – Я мысленно приказываю ей, что делать, и – бзззз! – она отправляется выполнять, спасибо, спасибо, маленькая пчелка.

Генри вытянул руку, и пчела спустилась ему на ладонь. Свет погас. Генри засунул и пчелу, и телефон обратно в карман. Разумеется, все это было невероятно, и Генри ждал, что Гэнси так и скажет. Именно поэтому пчела была секретом – она не могла существовать на самом деле.

Гэнси ощутил, как вокруг него разворачиваются сети.

– Твои родители выпускают робопчел, – осторожно начал он.

– Мой отец. Точнее, компания моего отца.

Он явно не хотел продолжать эту тему, хотя Гэнси не понимал, почему.

– И компания выпускает таких пчел, как эта, – Гэнси даже не пытался сделать вид, что верит в это.

– Мальчик Гэнси, думаю, нам надо решить, доверяем ли мы друг другу или нет, – напомнил ему Генри. – Мне кажется, в нашей едва зародившейся дружбе как раз настал такой момент.

Гэнси тщательно подбирал слова:

– Но доверять кому-то и довериться – это не одно и то же.

Генри удовлетворенно хохотнул:

– Нет. Но я уже сделал и то, и другое – и доверился, и доверяю. Я сохранил в секрете то, что у тебя было в багажнике машины, и я молчу о том, почему Адам Пэрриш не погиб, когда на него посыпалась черепица. Это значит, что ты можешь мне доверять. И я доверился тебе: я показал тебе Робопчелу.

Все это так. Но Гэнси знал немало скрытных людей, чтобы не принимать какие-либо секреты в качестве валюты. Вдобавок, все то, с чем Гэнси жил сейчас, подвергало опасности жизни других людей, а не только его собственную. Это было слишком большим доверием в обмен на вечеринку в тогах и яму в земле.

– Продавцы автомобилей пользуются одним психологическим приемом, – произнес он. – Они покупают тебе банку кока-колы из автомата за свои деньги, после чего ты чувствуешь себя как бы обязанным купить у них машину.

В голосе Генри слышался смех:

– То есть, ты хочешь сказать, что твои секреты по сравнению с моими – все равно что автомобиль по сравнению с банкой колы?

Теперь уже Гэнси едва не расхохотался:

– Компания твоего отца не создавала эту пчелу, не так ли?

– Нет.

Пора заканчивать с этим.

– Что ты хочешь от меня услышать? Слово «магия»?

– Ты уже видел такую магию, как моя Робопчела, – уверенно заявил Генри. – Но это не та магия, с помощью которой Пэрриш отразил целую тонну черепицы. Где ты видел такую магию?

Гэнси не мог признаться.

– Это не мой секрет.

– Я избавлю тебя от агонии, – ответил Генри. – Я знаю. Деклан Линч. Он продал моей матери двух таких пчел.

Это было так неожиданно, что Гэнси невольно обрадовался темноте вокруг; он был уверен, что на его лице отразился шок. Он изо всех сил пытался собрать всю эту информацию воедино. Деклан… Выходит, эта пчела – работа Ниалла Линча. Если мать Генри была его клиентом, значило ли это, что Деклан продавал артефакты кому-то в школе? Но не мог же он быть до такой степени идиотом.

– Откуда твоя мать узнала про них, чтобы купить? Это ты ей рассказал?

– Все наоборот. Она знает не потому, что я здесь. Это я здесь потому, что она знает. Неужели ты не понял? Я – ее прикрытие, отмазка. Она приезжает сюда навестить меня. Покупает что-то у Деклана Линча. И уезжает. Очень умно придумано. Уфф! Я два года хотел произнести это вслух. Секреты – как гнойник, так и норовят прорваться наружу.

– Твоя мать отправила тебя в Эгленби только для того, чтобы ей было удобнее вести бизнес с Декланом? – поразился Гэнси.

– Магические артефакты, брат. Очень большой бизнес. Страшный. Отличный способ разжиться перебитыми коленными чашечками. Или быть убитым, как наш друг Кавински.

Гэнси едва не задохнулся от всех этих откровений:

– Она и с ним вела дела?

– Нет. Он торговал только наркотой, но она говорила, что и наркота волшебная. Да ладно тебе. Ты же сам был на той вечеринке четвертого июля. Объясни, откуда взялись драконы.

– Не могу, – пробормотал Гэнси. – Мы оба знаем это.

– Конечно, – удовлетворенно отметил Генри. – Он как-то едва не убил Ченга-второго, просто ради забавы. Он был худшим из всех.

Гэнси привалился к земляной стене ямы.

– Эй, ты что, падаешь? Ты как вообще? Мне казалось, мы беседуем.

Они и беседовали, просто совсем не так, как ожидал Гэнси. За время поисков Глендауэра он не раз и не два говорил со странными людьми. Его путешествия во многом запоминались не по посещенным городам или странам, а по людям и явлениям. С той лишь разницей, что тогда Гэнси искал их сам. Они никогда не искали его. Ему еще не доводилось встречать кого-то, похожего на него, и хоть Генри был далеко не близнецом Гэнси, он пока что был наиболее приближенной его версией.

Он не осознавал всю глубину одиночества подобного убеждения, пока не испытал его.

– В Эгленби есть еще какие-нибудь волшебники, о которых я должен знать? – полюбопытствовал он.

– Помимо тех двоих, которые повсюду с тобой? Я не слышал о таких. Я пытался подобраться к тебе целый год.

– Мои контакты есть в школьном справочнике.

– Нет, дубина. В переносном смысле. Подобраться. К. Тебе. К твоей сути. Понять, а вдруг ты такой же пришибленный на всю башку, как Кавински. Рас-ку-сить, понял? У кого тут английский неродной язык? Подсказка: это не ты.

Гэнси рассмеялся. И смеялся довольно долго. Ему казалось, что за последние пару дней он уже испытал все возможные эмоции, известные человечеству.

– Я не пришибленный, – сказал он. – Я просто парень, который ищет короля. Ты сказал, что твоя мать купила двух таких пчел. Где вторая?

Генри снова выудил пчелу из кармана. Ее крохотное сердечко освещало пространство мягким янтарным светом.

– В лаборатории, естественно. Мой дорогой папочка пытается скопировать ее, используя обычные детали. Мама велела мне оставить эту себе, чтобы я всегда помнил, кто я.

– И кто же ты?

Пчела светилась достаточно ярко, чтобы было видно и ее прозрачные крылышки, и сведенные к переносице брови Генри.

– Я – нечто большее.

Гэнси пристально посмотрел на него. Где-то в процессе погони за Глендауэром он перестал замечать, что в мире было полным-полно волшебства. Волшебства, не просто похороненного в гробнице. Теперь он снова это почувствовал.

– Вот что я скажу тебе, прежде чем мы подружимся, – продолжал Генри. – Моя мать торгует магией. Она велела мне наблюдать за тобой и разнюхать твои тайны. Я не собираюсь пользоваться тобой сейчас, но именно этим я должен был заниматься. Я ввязался в эту игру вовсе не в поисках друга.

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Пока ничего. Я хочу, чтобы ты хорошенько это обдумал. А потом, надеюсь, ты решишь доверять мне. Потому что у меня секретов под завязку, а вот друзей очень не хватает.

Он выставил руку с пчелой вперед, чтобы Гэнси мог видеть его в свете, испускаемой ее чудесным тельцем. Взгляд Генри был беспощаден и полон задора.

Он подбросил пчелу в воздух:

– Давай-ка выбираться из этой ямы.

Глава 31

В мире не было слов для измерения ненависти. Были тонны, метры, годы. Вольты, узлы и ватты. Ронан мог объяснить, как быстро движется его машина. Он мог описать, насколько теплой была погода. Он мог даже перевести в цифры собственный пульс. Но никто еще не придумал слов, которыми он мог бы выразить, насколько сильно ненавидит академию Эгленби.

В любой единице измерения должны были бы присутствовать объем и вес этой ненависти. А еще в нее следовало включить элемент времени. Дни полного застоя в классах, никому не нужные и совершенно бесполезные, потраченные на приобретение навыков для жизни, которой он никогда не хотел. Нет, не было единого слова, чтобы вместить все это. Может быть, «всеобъемлющий». Его ненависть к академии Эгленби была всеобъемлюща.

Похититель, мародер? Эгленби была мародером. А жизнь Ронана – сон, подвергавшийся мародерству.

Он уже пообещал себе, что бросит школу. Это будет его подарком самому себе на восемнадцатилетие.

И вот – он снова сидит в классе.

Бросить. Просто бросить. Либо он уверен, что может это сделать, либо нет.

Он представлял, что скажет Гэнси: «Просто потерпи до выпуска; осталась буквально пара месяцев. Я уверен, ты сможешь выдержать этот срок».

Так что он пытался выдержать.

День в школе походил на подушку, прижатую к лицу. Он задохнется еще до звонка. Единственным глотком кислорода, который он мог здесь найти, была бледная полоска кожи на запястье Адама, оставшаяся от ремешка часов. И еще кусочек неба на перерывах между уроками.

Еще четыре часа.

Деклан все не унимался, отсылая ему СМС-ски, одну за другой. Как появится минутка, пришли мне СМС. Не в правилах Ронана было отправлять какие-то СМС-ки кому-либо. Эй, я знаю, ты в школе, но, может, как-нибудь дай мне знать. Это была ложь, суперспособность Деклана. Он явно предполагал, что Ронан вовсе не на занятиях.

Эй, я в городе, надо поговорить.

Вот это уже привлекло внимание Ронана. После выпуска Деклан обитал в Ди-Си[19], в двух часах езды, что, по прикидкам Ронана, очень улучшало их отношения со всех возможных сторон. Он возвращался только к воскресной мессе, проделывая экстравагантный четырехчасовой путь туда и обратно, который Мэтью принимал как должное, а Ронан понимал лишь отчасти. Наверняка в Д.еклан-С.ити у старшего Линча были занятия и поважнее, чем проводить полдня в городке, который он ненавидел, с семьей, в которой никогда не хотел жить.

Ронану было плевать на все это. Он чувствовал себя так, словно за лето вообще не получил никаких приятных бонусов. Проводить дни в школе, тогда как сны становились все страшнее. И еще и прилагать усилия, чтобы избегать встреч с Декланом.

Еще три часа.

– Линч, – изумился Джианг, проходя мимо него в столовой. – Я думал, ты умер.

Ронан бросил на него холодный взгляд. Он вообще не хотел видеть Джианга, кроме случаев, когда тот сидел за рулем автомобиля.

Еще два часа.

Деклан позвонил ему во время одной из презентаций от гостей школы. Телефон, выставленный на беззвучный режим, звонил сам себе. Небо снаружи – голубизна, разорванная белыми клочками облаков; Ронан жаждал взлететь туда и пропасть. Такие, как он, гибли в неволе.

Еще час.

– Я уж было решил, что у меня галлюцинации, – сказал Адам, когда они оба оказались возле шкафчиков. Из динамиков под потолком лился монотонный бубнеж каких-то организационных объявлений. – Ронан Линч в коридорах Эгленби.

Ронан ожесточенно хлопнул дверцей шкафчика. Он ничего не клал внутрь, и у него не было причин открывать или закрывать его, но ему нравился этот звук удара металла об металл, заглушавший объявления, поэтому он сделал это еще раз, просто удовольствия ради: – Мы сейчас что, действительно разговариваем, Пэрриш?

Адам не потрудился ответить. Он сунул в шкафчик три учебника и вытащил футболку для занятий физкультурой. Ронан рванул галстук с шеи:

- Работаешь после школы?

– С одним сновидцем и мечтателем.

Он перехватил взгляд Ронана поверх дверцы шкафчика.

Школа внезапно стала не так уж плоха.

Адам аккуратно закрыл шкафчик:

– Я заканчиваю в четыре тридцать. Если у тебя будет настроение обмозговать какие-нибудь варианты, как вылечить твой сновиденный лес. Ну, и если не будешь делать уроки.

– Кретин, – отреагировал Ронан.

Адам весело улыбнулся. Ради этой искренней и дружелюбной улыбки Ронан развязал бы сотню войн и сжег дотла множество городов.

––

Хорошее настроение Ронана продлилось ровно до конца коридора и лестницы, поскольку на улице у обочины расположилась лощеная «вольво» Деклана. Сам Деклан стоял рядом с машиной и разговаривал с Гэнси. У Гэнси на локтях форменной рубашки была грязь. Каким образом он так испачкал локти, находясь в школе, Ронан даже и помыслить не мог. Деклан был одет в костюм, но для него это никогда не было чем-то особенным. Он носил костюмы так, как обычные люди носят пижаму.

В мире не было слов, чтобы описать и измерить ненависть Ронана к старшему брату, или наоборот. Не придумали еще такого мерила для чувства, в равной степени складывавшегося из ненависти, боли предательства, осуждения и привычки.

Ронан сжал руки в кулаки.

Стекло на задней дверце опустилось, явив миру золотистые кудри Мэтью и его патологически сияющую улыбку. Он махнул Ронану рукой.

С тех пор, как они собирались втроем где-нибудь, кроме церкви, минуло уже немало месяцев.

– Ронан, – произнес Деклан. В его устах имя несло дополнительный смысл: «Я вижу, что ты только что вышел с уроков, а твоя форма уже как из задницы вынутая; совершенно обычное дело». Он жестом указал на машину. – Зайди ко мне в кабинет.

Ронан не хотел заходить к нему в кабинет. Ронан хотел, чтобы его покинуло охватившее его ныне ощущение, будто он напился аккумуляторной кислоты.

– Что тебе надо от Ронана? – спросил Гэнси. В его устах имя Ронана тоже несло дополнительный смысл: «Вы договаривались о встрече? Скажи мне, что происходит, должен ли я вмешаться?»

– Всего лишь небольшой семейный разговор, – ответил Деклан.

Ронан бросил на Гэнси умоляющий взгляд.

– А не может ли этот разговор состояться по дороге к Фокс-уэй? – Гэнси был само олицетворение властной любезности. – Мы как раз собрались туда.

Обычно Деклан сразу отступал при малейшем давлении со стороны Гэнси, но сейчас он не сдавался:

– Я подброшу его туда сразу, как закончим. Всего несколько минут.

– Ронан! – Мэтью высунул руку из окна и протянул ее к Ронану. Его возбужденное «Ронан» звучало как еще один вариант слова «пожалуйста».

Он попался.

– Miseria fortes viros[20], Ронан, – отметил Адам. Когда он произносил имя Ронана, то это означало: Ронан.

– Кретин, – снова отреагировал Ронан, но почувствовал себя немного лучше. И сел в машину.

––

Едва они оба оказались в машине, Деклан не стал увозить его, лишь перепарковался на другом краю площадки, подальше от отъезжающих машин и автобусов. Он откинулся на спинку сиденья, не сводя взгляда со здания академии. Совершенно непохожий на их мать и лишь слегка – на отца. От усталости у него под глазами образовались синяки.

Мэтью играл в какую-то игру на своем телефоне, слегка искривив губы в рассеянной улыбке.

– Нам надо поговорить о твоем будущем, – начал Деклан.

– Нет, – немедленно отозвался Ронан. – Вот уж точно нет.

Он уже открыл дверцу и почти вышел из машины. Под ногами у него зашелестели сухие листья.

– Ронан, подожди!

Ронан не стал ждать.

– Ронан! Перед смертью отец рассказал мне историю о тебе, когда мы гуляли вместе.