Корона от обороны

А тут новый бой, новое отступление, новые раненые да увечные (пока, к счастью, немного), да всё это под дождём, в грязи, в холоде -- чьи нервы такое выдержать способны?

-- Инструмент мочить в spiritus vini и руки им протирать, но не желудок никак, Corpo di Bacco!!!

К тому же доктора из приданных в подмогу бригаде полков явно не оправдывали высоких надежд Кальмари, которые он относительно них питал. Эзельбургский был сущим ослом, привыкшим лечить по-старинке, пиявками, кровопусканиями да клистиром -- имел он ранее частную практику среди пожилых вдовушек да скорбных животом и разумом господ, однако польстился на длинный талер военврача -- а Берштадтский, высоченный, могучий, ну сущий медведь, слыл поборником травничества, что нынче стало модно, и лечил по рецептам аж блаженной памяти Клархен Айнфах и Хельги Шторх, знаменитых Тевтонских Травниц. Дамы-то, конечно, были вполне достойные, жизнь повидавшие, сподвижницы отцов-основателей Ордена, но это ж сколько веков с тех пор прошло?

Доктор Кальмари же, выпускник Сорбонского университета, медик новой -- натурфилософской -- школы в медицине, исповедовавший сугубо научный подход к делу врачевания прозывал их не иначе как неучами, невеждами и косными ретроградами, через что у ученых мужей проистекали постоянные диспуты, где безбожно мешались грязная ругань и медицинские термины.

Сам генерал в споры ученых мужей предпочитал не лезть, с присущим ему, как истинному аллюстрийцу, прагматизмом полагая, что лучше иметь трех докторов разных школ, нежели ни одного.

Да и не до них ему, в общем-то, было.

Сражение при Аурумштадте началось совершенно неожиданно для обеих сторон. Все наработки штабов армий Кабюшо и фон Берга, все эти «Колонна один марширует... Колонна два марширует...», результаты бессонных ночей и мозговых штурмов оказались не востребованы и ненужны всего-навсего из-за выходки кирасирского поручика померанцев.

Случилось так, что корнет из эскадрона поручика Левински, хороший его товарищ (к тому же задолжавший оному поручику немалую сумму денег), решил, вместе с двумя приятелями-драгунами, попытать удачи на нейтральной территории. Выехав рано поутру, когда едва ещё рассвело, и господа старшие офицеры покуда изволили почивать (а поручик Левински отсыпался после вчерашних обильных возлияний со своим ротмистром и артиллерийским майором), и прибыв на пространство между двумя армиями стали всячески поносить бранденбуржское офицерство, вызывая охотников подраться, причём настолько не стесняясь в выражениях, что это никак не делало им чести. На беду их, неподалёку случился уланский пикет в полуэскадрон, командовавший которым подпоручик весьма оскорбился высказываниям корнета сотоварищи и решил их примерно наказать, для чего и воспользовался своим положением по службе -- приказал уланам атаковать и захватить хамов.

Кирасир и драгуны, увидев приближающийся галопом отряд более чем в полсотни сабель развернули лошадей и попытались удрать, но конь закованного в тяжелую кирасу корнета явно уступал в скорости уланским лошадкам, так что участь его наездника была незавидна и, казалось бы, предрешена. Однако, на удачу его, именно в это самое время поручику Левински приспичило сходить до ветру. И именно в тот момент, когда страдающий от тяжелейшего похмелья поручик стоял на пригорке, презрительно мочась в сторону бранденбургской армии, на его, если можно так выразиться, траверзе появились совершающие ретираду драгуны, корнет и их преследователи.

Оценив перспективы своего однополчанина, Левински пришел к неутешительному выводу о том, что занятые им корнету денежки, похоже, сейчас ни то ухнут, ни то ахнут, после чего поручик незамедлительно, со всей присущей ему решительностью, приступил к спасению своих финансовых вложений. Застегнув чакчиры, он стремительно бросился в расположение, отрядил своего денщика будить ротмистра, сам же, как был, в одних лишь брюках, ботфортах и рубахе, повёл свой взвод спасать незадачливого корнета.

Разбуженный в момент сладкого сна о свадьбе с богатой наследницей знатного рода ротмистр, отравляющий перегаром окружающее пространство, не сразу уразумел, чего от него хочет денщик поручика Левински -- мужик малообразованый и косноязычный, и даже намеревался было дать ему в морду, однако слова, что «их превосходительство драться поехали и вас просили поспешать», до его разума всё же дошли. Ротмистр, человек ничуть не менее решительный, чем поручик, поднял по тревоге уже весь эскадрон, быстро облачился в кирасу и последовал за Левински, не забыв послать гонца к полковнику, сообщая последнему о том, что подвергается атаке вражеских улан и вступает в бой.

Левински, к моменту появления всего эскадрона, своего корнета у улан отбил. Стороны, после короткой сшибки, разъехались в разные стороны и решали, надо ли им драку продолжить, либо стоит податься до бивуаков. Появление превосходящих сил кирасир помогло уланам принять окончательное решение в пользу ретирады, на чём дело бы благополучно и завершилось, однако случилось так, что отчитывающий корнета Левински своих приближающихся однополчан не видел из-за торчащего посреди поля, аки прыщ, холмика. Узрев отступление неприятеля, поручик решил, что никак не сможет указать в рапорте о том, что обратил противника в бегство, коли уж он сам уходит. Отличаясь не только решительностью, но также честолюбием и здравым карьеризмом, поручик немедленно прекратил выволочку корнету и приказал организовать преследование неприятеля, дабы все войско могло подтвердить тот факт, что он, Левински, не только вступил в бой с численно превосходящим противником, но обратил оного противника в бегство, преследовал, и кабы не были б уланские лошадки быстроходнее, так и вовсе бы разгромил.

Уланы же, которым вовсе не улыбалось завязнуть в драке со взводом поручика, когда ещё три таких же приближались к ним на рысях, пришпоривали своих лошадок не размышляя уже ни о пленниках, ни о наградах, отходя к позициям своей армии -- к несчастью для всех, в сторону дивизии генерала Хальбштейна, человека хорошего, но отличающегося, что называется, «дурным патриотизмом».

Увидав ретираду бранденбуржских улан, генерал, человек из-за болей в пояснице страдающий бессонницей, а потому в столь ранний час бодрствующий, выразился в том духе, что сколько можно от нахальных померанцев отступать, и отправил супротив кирасиров три гусарских эскадрона. По задумке Хальбштейна супостат, узрев численное превосходство бранденбуржцев, оставит поле боя, что будет поводом не только для победной реляции маршалу фон Бергу, но и повысит боевой дух защитников Великого Герцогства. Молва разнесет весть о виктории по всему воинству, приукрасит и раздует эту рядовую, в общем-то, стычку до гигантских размеров, а там, глядишь, враг и сам отойдёт.

Если с первой частью плана генерала всё прошло как по задуманному, то дальнейшее развитие событий в первоначальный замысел Хальбштейна не вписывалось никак.

Ротмистр -- история сохранила имя сего достойного мужа -- Ганс Нойнер, не уступал Левински не только в решительности, но и в честолюбии, отчего отступление перед брандербуржскими гусарами своего эскадрона никак полезным для карьеры полагать не мог. С другой стороны, и принять бой было для него совершенно невозможно. Дождавшись взвода Левински на месте и отправив вестового к полковнику с просьбой о подкреплении (на явление прошлого посланца командир полка, моментально разобравшийся в ситуации, лишь пробурчал «вольно же ему, сдурев, по-полю с ранья носиться»), он начал неторопливо отводить эскадрон как раз к позициям того самого майора, коий составил ему и поручику компанию прошлым вечером, намереваясь таким своим маневром подставить врага под залпы.

Полуполковник д`Ориньяк, командовавший гусарами, видя, что враг отступает слишком медленно, и имея приказ кирасир прогнать, а не дать им уйти, наоборот, приказал наддать шенкелей, намекая врагу, что тому тоже поторопиться стоило бы.

Разбуженный солдатами майор, узрев катящуюся в его сторону кавалерийскую лаву, но всё за тем же холмиком-прыщём своих давешних собутыльников не видящий, решил, что вот оно, началось, что фон Берг решился на контратаку и немедля послал гонца в ближайший пехотный полк, дабы тамошний командир прислал ему мушкетеров для обороны редутов. По чистой случайности, вестовой от кирасиров также промчался через расположение того же полка, только чуть раньше, так что полковник, четко следуя инструкциям, полученным от Кабюшо, двинул своих солдат в контрнаступление. Залпы же батареи, под огонь которой заманил гусар хитроумный ротмистр Нойнер, так и вовсе перебудили командование всех окрестных частей, заставляя их принимать мучительное решение -- приступать к баталии или дожидаться приказов командующего, понимая, что приказы эти могут и опоздать. Схожая, впрочем, ситуация сложилась и в армии противоположной стороны. Едва первые ядра просвистели над головами гусар, а кирасиры начали перестраиваться с явным намерением контратаковать, д`Ориньяк затормозил свои эскадроны, а различив подходящие колонны мушкетеров и вовсе решил, что этот, по его словам, «цирк- заутреню» следует прекращать, развернул гусар восвояси и был бы таков, но... Как уже говорилось, гусары состояли в дивизии Хальбштейна, а тот, узрев движение вражеских мушкетеров, решил парировать их марш своими. Стоявший же от него на правом фланге генерал фон дер Танн, человек решительный не в меньшей степени, чем Левински и Нойнер взятые вместе, слыша канонаду, пока ещё слабую, исполняемую всего несколькими орудиями, наблюдая маневры и марши неприятеля, узрев, наконец и движение бранденбуржской пехоты, счел, что враг приступил к баталии, но вестовой от командующего до него так и не добрался (что на войне порой бывает). План действий на случай померанского наступления до всех старших командиров армии гроссгерцога был заблаговременно доведен, и фон дер Танн, действуя строго в соответствии с полученными инструкциями, приступил к исполнению поставленной перед его дивизией задачей. Поскольку порядок действий был заранее распределен, наблюдающие его марши и перестроения соседи приходили всё к тому же выводу о не добравшемся до них вестовом и начинали исполнять свою часть батального замысла.

Не стоит, пожалуй, и упоминать о том, что в армии Померании ситуация повторялась с зеркальной точностью. Надобно было видеть лица фельдмаршалов фон Берга и Кабюшо, к которым прибывали один гонец за другим с тем лишь, чтобы доложить об успешном начале в выполнении их, маршалов, приказов, о которых командующие точно знали, что ими никаких распоряжений к бою не давалось. Более того, весь рисунок боя, каковой эти высокоумные полководцы выстроили себе в своих ученых головах, оказался смят и разорван, и в то время, как в центре сражение уже давно кипело во всю, на флангах оно еще только разгоралось. Ни о каком управлении войсками в таких условиях и речи быть не могло, каждый генерал, полковник, да что там -- каждый лейтенант, -- вёл свое подразделение туда и так, где и как полагал необходимым его применить. Оба фельдмаршала полагали себя противником околпаченными, одураченными и уже разбитыми, притом совершенно бесславно, однако время шло, битва продолжалась, картинка её складывалась у фельдмаршалов всё более и более отчетливо, им даже удалось наладить управление частью своих войск, и со всё большим и большим изумлением оба командующих приходили к выводу, что их визави владеет ситуацией ничуть не в большей степени, чем они сами. Ситуация это была дикая, для славных своей дисциплиной аллюстрийцев немыслимая -- но она была!

В сложившейся ситуации фельдмаршал фон Берг, чьи войска всё ещё не соединились с корпусом Ольмюца, а потому уступали численностью, отдал приказ отступать всем на исходные позиции. Не особо-то рвущийся в этот день атаковать Кабюшо также намеревался прекратить сражение, но старая пословица о том, что не так уж просто спрятать оружие в ножны, коли уж оно обнажено, вновь подтвердила свою справедливость. Начавшие сегодняшнюю бучу кирасиры, но на сей раз уже в составе всего своего полка, и в этот раз воспрепятствовали установлению мира. Заметив разрыв между отходящими войсками бранденбуржцев, они вклинились в него, обошли с тыла несколько мушкетерских баталий и обрушились на несчастных пехотинцев, откуда не ждали. Видя их успех, пехота померанцев поднажала с фрунта, солдаты Кабюшо вклинились еще глубже в бранденбуржские позиции, наладили, казалось, прорыв и... вышли аккурат на бивуак бригады фон Эльке, который к тому моменту так и не получил никаких приказов от своего фельдмаршала (недавно побывавших в деле солдат тот, по первоначальному плану боя, вообще не планировал хоть как-то использовать), нервничал, злился, но к бою был готов. Расстроенные порядки кирасир его бойцы встретили дружными залпами, после чего ринулись в штыковую уже на не менее расстроенные шеренги утомленных боем померанских мушкетеров, сбив их обратно. Почти сразу после этого ему в подмогу подтянулись ещё два мушкетерских полка, прорыв, таким образом, был остановлен, и солдаты гроссгерцога Максимиллиана смогли, следуя приказу фон Берга, покинуть наконец столь несчастливое для них место. И так уж вышло, что арьергард отступающих возглавил как раз молодой генерал фон Эльке.

Впрочем, «отступающих» -- это было бы сказано чересчур громко. На деле фон Берг и не думал оставлять окрестностей Аурумштадта, намереваясь, под видом ретирады, обойти Кабюшо с востока, где и соединиться с подходящими -- это он знал совершенно точно, -- силами лейтенант-фельдмаршала Ольмюца.

Кабюшо же, в свою очередь, видя отступление врага, не смог устоять перед доводами и горячностью своих офицеров, и вынужден был начать преследование, растягивая тем свои порядки.

Так вот и вышло, что на следующий день подчиненные Эрвина закрепились у местечка Кляйнеегерсдорф, готовясь сдерживать авангард всей вражеской армии и, тем самым, давая основным своим силам время для маневра.

-- Герр генерал, гонец от дивизионного генерала Гогенштаузена! -- подскочил к фон Эльке, наравне со своими солдатами трудившемуся над восстановлением каменных изгородей, во времена мира разделявших владения местных земледельцев-хуторян, а ныне призванные исполнить перед его стрелками роль бруствера, денщик.

-- Ну так давайте его сюда, -- фон Эльке распрямился и утер пот со лба.

Дождь прекратился совершенно внезапно, тучи снесло в сторону час назад, и теперь полуденное солнце палило с совершенно нехарактерным для октября жаром.

-- Юнкер фон Айс, герр генерал! -- молоденький мальчик, едва-едва ставший достойным называться юношей, вытянулся перед Эрвином.

-- Определенно, не припоминаю в своей бригаде такого офицера, -- хмыкнул Эльке.

Действительно, Франц перед прибытием в бригаду переоделся в форму и даже наскоро пришил к ней эполеты. Смотрелся он при этом совсем не парадно, но самому юноше так не казалось.

-- Назначен для службы в вашу бригаду только сегодня! -- отозвался Айс. -- Имею послание от дивизионного генерала фон Гогенштаузена!

-- Ну, излагайте, юнкер.

Выслушав вести от кузена Эдвина, молодой генерал изрядно повеселел, расспросил новоявленного юнкера о том, каким оружием тот владеет, после чего кликнул фон Штоца.

-- Корнет, вы давно просили себе помощника, так принимайте пополнение -- юнкер фон Айс утверждает, что недурно обращается со штуцером, и даже прихватил с собой личный.

Корнет невозмутимо пожал плечами. В связи с выбытием многих солдат и офицеров, рассчитывать на что-то большее, чем необстрелянный новичок он никак не мог.

-- Благодарю, герр генерал, -- ответил фон Штоц, и, смерив своего нового подчиненного долгим взглядом, добавил. -- Пойдёмте, фон Айс. Приведем вашу форму в порядок.

Глава VIII

Уехать из замка гроссгерцога Максимиллиана с разрешения его хозяйки оказалось гораздо труднее, чем сбежать из него тайком. Герцогиня Эвелина прилагала огромные усилия, чтобы заставить любимую фрейлину передумать и остаться при дворе, а когда поняла, что это у нее не получится, столь же изобретательно стала придумывать разные предлоги, которые подольше задержали бы отъезд Мафальды. Утро следующего дня после побега пажа Айса, которое фрейлина рассчитывала посвятить сборам в дорогу, началось с горьких слез -- причем на этот раз самых настоящих! -- ее расстроенной госпожи.

-- Вчера я весь вечер пыталась поговорить с ним о случившемся!.. -- всхлипывала она, закрывая лицо сразу двумя тонкими кружевными платками. -- И что же, ты думаешь, он мне ответил?

Уточнять, о ком идет речь, Мафальде фон Шиф было не нужно. Таким трагическим голосом Эвелина могла говорить только о собственном супруге и только в тех случаях, когда он в чем-нибудь не оправдал ее ожиданий. Что, к слову сказать, случалось чуть ли не каждый день...

-- Я полагаю, Его Светлейшее Сиятельство выразил порицание поступку Франца? -- осторожно предположила фрейлина.

-- Ах, если бы это было так! Но нет, этот негодяй, этот бездушный сухарь, это чудовище, за которым я имею несчастье быть замужем, он долго глядел на меня пустым взглядом, словно и не слушал вовсе...

«Охотно поверю в то, что так оно и было», -- подумала Мафальда.

-- ...а затем произнес, да так спокойно, флегматично, словно о пустячке каком: «Сначала армию разбили, теперь пажи пропадать начали. Дела, однако ж...» После чего, представь только, молча развернулся и ушел!

-- Как это неучтиво с его стороны, Эвелина. Как я вам сочувствую, -- вздохнула Мафальда.

Про себя она подумала, что гроссгерцог во время разговора со своей благоверной, скорее всего, тоже позавидовал юному Францу.

-- Только ты меня и понимаешь! -- уже неизвестно в который раз сообщила Мафальде герцогиня и опять громко всхлипнула. -- Только тебе я могу выговориться, только с тобой не чувствую себя одинокой...

Ответом на эти откровенные признания, по мысли Эвелины, могли быть только заверения первой фрейлины в вечной дружбе и поддержке и отказ ехать в свое имение. Но тут Мафальда была вынуждена разочаровать свою госпожу. Отказываться от поездки она не собиралась, а каждая жалобная фраза герцогини лишь укрепляла ее в этом решении.

-- Вы несправедливы к другим фрейлинам, -- ласково сказала она, забирая у Эвелины насквозь промокшие платки и протягивая ей вместо них новый, пока еще сухой и чистый. -- Они тоже -- ваши подруги и всегда готовы вас выслушать.

-- Ах, да разве ж они могут заменить тебя! -- скорбно вздохнула герцогиня. -- Хоть с ними, хоть одна, но я все равно буду страшно по тебе скучать!..

-- Я тоже буду очень скучать, ваше сиятельство, -- пообещала ей Мафальда. Настойчивость Эвелины начинала ее беспокоить. Если та упрется и поставит вопрос ребром, придется все-таки остаться в замке. Фон Шиф, конечно, и это повернет себе на пользу -- заставит Эвелину чувствовать себя слегка виноватой из-за того, что не отпустила мать повидаться с ребенком, и благодаря этому сможет добиться от нее какой-нибудь другой выгоды для себя и брата. Но все-таки это был не самый лучший вариант развития событий, и Мафальда решила, что будет стоять на своем до последнего и уступит, только если Эвелина по-настоящему разгневается.

К счастью, этого не случилось. Пока Эвелину все еще волновал скандал с исчезновением фон Айса.

-- Все-таки это совершенно бессовестно с его стороны! Мерзко и отвратительно! -- объявила она, и Мафальда не сразу сообразила, что речь идет уже не о нечутком гроссгерцоге, а о самовольном паже. -- Он же опозорил всех нас! Такой поступок недопустим со стороны Франца! О чем он только думал, хотела бы я знать?

Первая фрейлина снова насторожилась. Эта тирада Эвелины подразумевала, что ее фрейлины скверно воспитали пажа, и предвещала грандиозную головомойку им всем, и Мафальде лично. Вот уж что было ей нынче нужно менее всего!

-- Полагаю, о вас, Эвелина. -- мягко улыбнулась первая камер-фрейлина своей госпоже.

-- Что? -- изумилась герцогиня. -- Каким образом, голубушка, его исчезновение связано со мной?

-- Вы были с ним столь сухи и жестоки, а ведь мальчик вырос, -- объяснила госпожа фон Шиф. -- Да-да, вырос и стал юношей. Неужели вы никогда не замечали, как он глядит на вас?

-- Мафальда, да что ты такое говоришь?.. -- растерянно произнесла Эвелина. -- Я полагала, что он вздыхает по тебе, еще удивлялась -- ты ведь старше его на тринадцать лет, а мы с тобой ровесницы.

-- Он молод, но не глуп, и понимал, что может любить свою герцогиню лишь безответно, -- лукаво улыбнулась фрейлина. -- Быть рядом со мной, означало для него быть ближе к вам, Эвелина. А вы все время говорили, что он забивает себе голову глупостями -- вот мальчик и решил скакать в армию, вернуться героем и доказать всем, но в первую руку вам, что он уже взрослый и серьезный мужчина.

Этот ход сработал. Как любой женщине, герцогине было лестно мужское внимание, даже если оно исходило от «зеленого» мальчишки. Лицо ее приняло более спокойное и даже как будто бы довольное выражение и, повздыхав еще немного, она перевела разговор на другую тему. Позже, проникнувшись словами Мафальды о других фрейлинах, Эвелина позвала их к себе для чтения вслух. О побеге Франца и об отъезде своей любимицы она как будто бы больше не вспоминала, но фон Шиф не теряла бдительности. «Наверняка это всего лишь тактическое отступление, а потом Эвелина предпримет новую атаку! -- подумала она, пока Розалинда читала любимый роман герцогини, и ей стало смешно. -- Вот до чего я дошла -- уже рассуждаю в военных терминах! Не иначе братец дурно на меня влияет!»

После обеда выяснилось, что влияние Эрвина пошло Мафальде только на пользу. В своих стратегических выкладках она оказалась права: Эвелина сделала еще одну попытку помешать ей уехать. Дождь на время прекратился, и герцогиня позвала первую фрейлину прогуляться во внутреннем дворе замка, где вновь начала вздыхать и жаловаться. Теперь ее беспокоило, что ей может помешать наслаждаться жизнью безутешная мать фон Айса.

-- Я же не смогу ее прогнать, если она попросит аудиенцию и начнет при мне плакать, или упрекать нас, или просить, чтобы мы вернули ее сына домой, -- причитала она. -- Меня же тогда все назовут черствой и бездушной!

-- Ну что вы, никто из нас в жизни так плохо о вас не подумает! -- с жаром уверяла Эвелину Мафальда. Но та в ответ лишь отмахивалась:

-- Подумаете, еще как подумаете! Особенно те из вас, у кого есть дети. Матери точно будут на ее стороне, а не на моей. Я много раз видела, как женщины меняются, после того, как у них родится ребенок! Обо всем остальном вы сразу же забываете, ни о чем, кроме ребенка думать не можете...

Мафальда еле слышно скрипнула зубами. «Срочно надо ехать в Шиф! -- сказала она себе. -- Иначе не сдержусь и заколю свою сиятельную госпожу шпилькой! И это уже будет не просто убийство, а государственная измена!..»

-- Ты вот тоже покидаешь меня ради своего ребенка... -- продолжала, тем временем, Эвелина. -- Мне это всегда было непонятно. С детьми столько сложностей, с ними так тяжело, никогда не знаешь, что из них вырастет... И почему все женщины так им радуются?.. Я вот очень рада, что свободна. Не представляю, как бы я жила, если бы мне приходилось все свое время тратить на воспитание наследников!

«Еще представишь, -- пожелала ей про себя Мафальда. -- Тебе, может, наследники и не нужны, а гроссгерцогу хотя бы еще один просто необходим!» Подумав об этом, фрейлина неожиданно снова почувствовала волнение. Мысль об отсутствии у правителя наследника, которому он мог бы потом передать герцогство, почему-то показалась ей очень важной. Но разобраться, почему ее вдруг так обеспокоили не касающиеся ее проблемы, Мафальда не смогла: ей нужно было то поддакивать Эвелине, то осторожно возражать на ее просьбы остаться в замке. Размышлять при этом еще о чем-нибудь было сложно даже ей, привыкшей постоянно держать в голове сразу несколько разных дел...

В конце концов, Мафальде удалось выдержать все атаки своей госпожи. А гроссгерцогиня примирилась с предстоящей «утратой» и начала мечтать о том, чем они займутся, когда первая фрейлина вернется. Разговоры об этих планах утомленная словесной борьбой Мафальда слушала уже в пол-уха и согласно кивала на каждое предложение Эвелины. Зато после обеда она смогла, наконец, заняться сборами в дорогу, оставив герцогиню жаловаться на ее «побег» другим фрейлинам.

Необходимые в дороге вещи Мафальда сложила быстро. Нарядов у нее было много -- положение первой фрейлины обязывало каждый день появляться в новом туалете и не надевать одно и то же платье чаще, чем раз в несколько недель. Однако с собой госпожа фон Шиф брала совсем не много вещей. Всего пару платьев, одно светло-кремовое, а другое -- темно-красное, и несколько разноцветных накидок, воротников, бантов и перчаток, походящих по цвету к обоим этим платьям. Комбинируя все эти предметы туалета, она могла как минимум недели три каждый день выглядеть чуть иначе, чем накануне -- это было более, чем достаточно.

Утром, когда под руководством Мафальды две слуг укладывали в карету свертки с ее вещами, а другие фрейлины вертелись рядом, желая ей счастливого пути, любимица герцогини заметила удивленные взгляды, которые они бросали на ее пожитки, и мысленно усмехнулась. Каждая из них на ее месте тащила бы с собой огромные сундуки! А уж о ее сиятельстве гроссгерцогине Эвелине и говорить было нечего!.. Ей пришлось бы везти свои наряды в отдельной карете, и еще не известно, хватило бы там места для всех ее вещей.

Впрочем, Мафальда не стала долго злорадствовать. Ей было не до этого -- она слишком спешила уехать, больше не пытаясь бороться со своим странным предчувствием. Она с трудом дождалась, когда все вещи были погружены, а лошади запряжены, в последний раз пообещала Эвелине и остальным фрейлинам, что «скоро вернется и будет очень-очень скучать», и поскорее забралась в карету.

После этого снова пошел мелкий холодный дождь, и проводы Мафальды быстро закончились. Герцогиня и ее придворные дамы заспешили под крышу замка, и кучер, подгоняемый первой фрейлиной, выехал на дорогу. Госпожа фон Шиф выглянула в окно, немного полюбовалась удаляющейся крепостной стеной, но потом задернула занавески и погрузилась в размышления.

Несмотря на то, что ее мечта вырваться из замка и отдохнуть от своей госпожи, наконец, осуществилась, мысли фрейлины были невеселыми. Тревога за брата, от которой ей удавалось отвлечься во время болтовни с Эвелиной и других дел, теперь нахлынула на молодую даму с двойной силой. До сих пор Эрвину везло, он выходил целым и невредимым из каждого сражения, но сколько еще продлится это везение? Чем больше сражений проходит военный, чем больше пуль пролетает мимо него, тем ближе тот день, когда удача решит изменить своему любимцу -- это Мафальда понимала слишком хорошо. А если учесть, что ее любимый младший братец никогда не прятался за чужими спинами и не командовал боем из палатки, а лез в самую гущу сражения, его удачливость вообще можно было назвать необыкновенной. Что и пугало Мафальду фон Шиф больше всего. Столь невероятное везение нередко оканчивается трагически -- в истории герцогства, которую Эрвина, а заодно и его любопытную и жадную до знаний сестрицу заставлял зубрить его домашний учитель, таких случаев было великое множество. Да, Мафальде хотелось, чтобы кто-нибудь из их семьи прославился и вошел в историю -- но не такой ценой!

«Ладно, перестань кликушествовать! -- одернула она себя. -- Ничего с нашим драгоценным Эрвином не случится! Он, конечно, тот еще любитель риска, как и все мужчины, но головой думать умеет. И когда нужно, способен даже проявлять осторожность. Кончится война, и он вернется живым и здоровым, прославившимся и всеми уважаемым!» Нарисованная ее воображением картина триумфального возвращения генерала фон Эльке заставила Мафальду немного успокоиться и довольно улыбнуться. Однако и после этого на нее накатило беспокойство -- теперь уже о более отдаленном будущем всей их семьи. Да, Эрвин рано или поздно вернется с войны. Да, возможно, все будет так, как она мечтает -- он станет известным, гросс-герцог объявит его героем, толпа будет ликовать при его появлении... Но что дальше? Чем он будет заниматься в мирной жизни? Проматывать герцогские награды и скучать на приемах?

И что будет делать сама Мафальда? Еще тридцать-сорок лет терпеть капризы Эвелины и плести интриги против других фрейлин, чтобы не дать им успеть раньше подсидеть ее? Неужели это все, что она может, неужели ее жизнь пройдет так скучно и бездарно?! А ее сын, семилетний хозяин поместья фон Шиф -- неужели ему суждено прожить всю жизнь в этом поместье, вырасти, привести туда жену, нарожать детей и умереть в окружении внуков? Или сбежать лет через десять на следующую войну и не вернуться оттуда?!

Думать об этом Мафальде было уже по-настоящему страшно, и она поспешно откинула занавеску кареты и выглянула в окно. Не будет она представлять себе никаких ужасов, не будет доводить себя до слез, как глупые юные барышни! Раз она не в состоянии спокойно размышлять о чем-нибудь более приятном -- будет смотреть в окно и любоваться осенним лесом! Тем более, что обычно ей не до природных красот, и она не успевает заметить, как лето сменяется осенью, а осень -- зимними вьюгами!

За окном и правда было чем полюбоваться. Далеко позади остались и замок, и расположенные неподалеку от него деревни. Дорога шла через лес, пока еще широкая и даже довольно ровная, но местами уже начавшая зарастать травой. Она постепенно сужалась, словно росшие по обеим ее сторонам деревья тянулись навстречу друг другу и сжимали ее. Мафальда вспомнила, как ездила этой дорогой в имение мужа и обратно в прошлом году, и ей показалось, что тогда дорога была шире, а лес вокруг -- светлее. Хотя, может, дело было в плохой погоде, пасмурном небе?

Фрейлина посмотрела вверх, но неба не увидела: его скрывали нависающие над дорогой ветви деревьев, покрытые густой листвой. Но, должно быть, над этими ветками действительно были тучи, потому что в лесу становилось все темнее, словно уже наступал вечер. «Наверное, опять будет дождь», - забеспокоилась госпожа фон Шиф, представив размытую дорогу и огромную лужу посреди нее, в которой могла намертво застрять карета. Смогут ли они с кучером вытолкать ее из грязи? От Мафальды в этом деле будет мало толку!..

Но пока карета легко катилась по сухой дороге, и особых причин для тревоги как будто бы не было. Мафальда еще раз попыталась отогнать все дурные предчувствия. Все идет прекрасно, завтра она приедет в поместье Шиф, увидит сына, по которому так соскучилась...

Экипаж тряхнуло. В первый момент фрейлина решила, что его просто подбросило на ухабе, но в следующую секунду впереди раздались два выстрела, а потом громкое ржание лошадей, и карету мотнуло в сторону, к обочине. Кучер, словно забыв, что везет знатную даму, громко выругался, причем в его голосе Мафальда явно услышала не злость на коней, а испуг.

-- Что там такое? -- уже предчувствуя большие неприятности, фрейлина дернула в сторону занавеску, выглянула в окно и тут же испуганно отшатнулась вглубь кареты. Предчувствие ее не обмануло. Экипаж был плотно окружен кольцом вооруженных людей с закрытыми лицами.

«Ну вот, сбылась твоя мечта -- скучная жизнь закончилась! -- ахнула про себя Мафальда. -- Надо было хоть пару человек для охраны с собой взять! Хотя чем бы мне это помогло? Грабителей-то вон сколько... А сколько, кстати говоря?» Молодая женщина снова осторожно выглянула в окно. Справа от кареты стояли пятеро, но это явно были не все разбойники. Впереди на дорогу, преграждая экипажу путь, должны были выйти еще хотя бы столько же человек.

-- Выходите без оружия! -- послышался откуда-то впереди требовательный голос, подтвердивший догадку Мафальды. -- Мы ничего вам не сделаем, если будете вести себя умно.

Вздохнув и в последний раз окинув беспомощным взглядом обитые желтоватым шелком стены экипажа, фрейлина встала с мягкого сиденья. Покидать карету, казавшуюся ей пусть и совсем ненадежной, но все-таки защитой от грабителей, ужасно не хотелось. Но предводитель разбойников был прав: ей надо было вести себя умно, а попытка сопротивляться целой банде стала бы самой большой и, вероятно, самой последней в ее жизни глупостью.

«Так с сыном и не увиделась... Нет бы этим мерзавцам напасть на обратном пути!» -- ругнулась фрейлина про себя и решительно потянулась к дверной ручке.

-- У меня нет оружия! -- крикнула она, распахивая дверцу экипажа. Остановившие его грабители уставились на Мафальду с удивлением: похоже, никто из них не ожидал, что пассажиры так легко и быстро сдадутся. Пассажирка же торопливо оглядела всех разбойников, пытаясь найти среди них главного. Это было непросто: выглядели бандиты почти одинаково, все были в старой, потрепанной одежде и с темными платками на лицах.

Мафальда выбрала невысокого, но широкоплечего мужчину, подошедшего к ней поближе и уверенным жестом заложившего левую руку за пояс -- в такой позе ее брат Эрвин обычно разговаривал со своими солдатами.

-- Вы же не обидите беззащитную женщину? -- спросила она, обращаясь к нему, но глядя при этом на всех грабителей сразу: она ведь могла и ошибиться, определяя вожака этой шайки.

Но уже в следующий миг ей стало ясно, что она не ошиблась.

-- Беззащитных мы не обижаем, -- сказал тот, кого она приняла за главного, подходя еще ближе. -- Но неужели сама гроссгерцогиня путешествует одна и без всякой охраны? В карете есть еще кто-нибудь?

-- Я не гроссгерцогиня, и в карете больше никого нет, -- ответила Мафальда, пытаясь незаметно оглядеться, чтобы сосчитать остальных грабителей и увидеть своего кучера.

-- Не пытайтесь нас обмануть! -- жестко оборвал ее глава разбойников, кивая на герб гроссгерцога Максимиллиана на дверце кареты. -- Или вы, прекрасная незнакомка, угнали экипаж у властителя этих земель? -- добавил он насмешливо.

-- Нет, -- Мафальда сообразила, что ведет себя слишком нахально, и, чтобы не разозлить грабителей, изобразила более сильный испуг. -- Я -- фрейлина гроссгерцогини, и она предоставила мне свою карету. И у меня нет с собой ничего ценного... кроме этих украшений, -- она вытянула вперед руки, показывая разбойникам несколько колец и золотой браслет.

Главарь бандитов подошел к ней почти вплотную, уставился на драгоценности, но отбирать их у пленницы пока не спешил. Мафальда чуть подалась назад -- теперь ей уже пришлось скрывать накативший страх. Она чуть улыбнулась и, заглянув главарю в глаза, попыталась как можно лучше запомнить, как они выглядят. Большие, темно-карие, с кустистыми черными бровями... И лоб над ними -- с тремя глубокими горизонтальными морщинами... Этот человек был уже не молод, ему было далеко за сорок. Но больше ничего разглядеть Мафальда не смогла и с сожалением подумала, что вряд ли сумеет узнать его, если увидит когда-нибудь без платка и низко надвинутой на лоб шляпы.

-- Как ваше имя? -- требовательно спросил он тем временем.

-- Мафальда-Фиона фон Шиф, урожденная фон Эльке, -- представилась фрейлина и, по привычке, едва не сделала реверанс. -- Его сиятельство гроссгерцог даст за меня щедрый выкуп -- если со мной будут хорошо обращаться.

«Пусть попробует не дать -- Эвелина будет сутками ныть и требовать, чтобы ей вернули любимую фрейлину! Долго его сиятельство не продержится!» -- усмехнулась она про себя.

Как ни странно, разбойник оставил ее слова о выкупе без внимания. Его явно заинтересовало что-то другое.

-- Вы сказали -- фон Эльке? Это ваша девичья фамилия? -- уточнил он.

- -Да.

-- И вы состоите в родстве с генералом фон Эльке? -- подал голос еще один из разбойников, до этого молча стоявший позади всех.

Мафальда на мгновение заколебалась. Среди разбойников могли быть дезертиры из армии, в том числе и те, кем командовал Эрвин. Они вряд ли хорошо отнесутся к сестре своего бывшего командира! Но она все равно уже назвала себя, и еще кто-нибудь из банды может что-то знать о ней и ее жизни...

-- Генерал фон Эльке -- мой родной брат, -- ответила фрейлина, -- и он тоже заплатит за меня выкуп.

В этом она была совсем не уверена -- деньги у Эрвина никогда не задерживались, так что он, узнав, что его сестру похитили, отправился бы освобождать ее с боем. Но знать об этом грабителям было не обязательно.

Кустистые брови главаря разбойников взлетели вверх и исчезли под шляпой. Его подчиненные начали переглядываться, а двое стоявших рядом о чем-то зашептались. Мафальде снова стало страшно. Что, если кто-нибудь из них имеет личные счеты к Эрвину? Остановит ли их желание получить выкуп или они решат воспользоваться таким роскошным шансом отомстить ему?

Но действительность оказалась еще более невероятной, чем представлялось госпоже фон Шиф. Главарь разбойников неожиданно отступил назад, так и не притронувшись к ее драгоценностям, и даже отвесил ей небольшой поклон.

-- Прошу прощения, мадам, -- сказал он светским тоном. -- Родственникам генерала фон Эльке никто из нас не желает зла! Мы, возможно, не являемся образцами законопослушности и христианских добродетелей, да, но в первую очередь мы бранденбуржцы -- коли паче чаяния враг доберется до этих краев, разговор с их фуражирами и вестовыми у нас будет короткий. -- главарь выразительно хлопнул себя по эфесу. -- И уж разумеется, грабить сестру генерала, который знатно надавал по мордасам померанской сволочи будет чрезмерной непатриотичностью даже для нас. Проезжайте и... извините нас за эту маленькую задержку!

-- Ну что вы, я не очень спешу... -- пробормотала Мафальда растерянно. Тут, к ее огромной радости, из-за кареты появился подталкиваемый еще одним разбойником кучер. Он был бледен как снег, но, без всякого сомнения, жив и невредим.

-- Вам все же стоит поторопиться, скоро стемнеет, а дорога настолько разбита, что не стоит ни единого доброго слова, -- посоветовал фрейлине главарь разбойников, и та, согласно кивнув, отступила обратно в экипаж. Кучер тоже проворно занял свое место.

--Знайте, госпожа фон Шиф, что вашего брата любят и знатные люди, и простой народ, и даже... мы! -- крикнул Мафальде в качестве напутствия главарь банды, когда карета тронулась с места. Фрейлина к тому времени уже откинулась на мягкую спинку сиденья и закрыла лицо руками.

-- Я это запомню... -- прошептала она в ответ, хотя услышать ее грабители уже не могли. -- Однако, почитатели у тебя, братец...

Кучер отлично знал свое дело, и экипаж под его управлением помчался по лесному тракту еще быстрее, чем раньше. Только когда они отъехали от места встречи с бандой достаточно далеко, он остановил карету и, подбежав к ее дверце, нервно постучал:

-- Госпожа фон Шиф, вам не нужна помощь?

-- Нет, не волнуйся! -- открыла дверь Мафальда и облегченно улыбнулась кучеру. -- Думаешь, я тут в обмороке лежу? Но я же не ее сиятельство герцогиня!

Кучер в ответ тоже сдержанно улыбнулся, и вскоре они понеслись сквозь лес дальше.

Глава IХ

-- Диспозиция такая. -- Эрвин поморщился, и прижал краешек карты, который то и дело норовил завернуться, своим пистолем. -- Вы, фон Штоц, берете всех наших егерей, -- и бригадных, и из мушкетерских полков, и если кто из прибившихся со штуцерами есть, -- и выдвигаетесь вот сюда.

Палец генерала уперся в изображение небольшой рощицы чуть в стороне от тракта.

-- Ваша задача -- обстрелять передовые колонны неприятеля и, не вступая в серьезный бой, начать отступление вот в этом направлении, -- палец сдвинулся по карте, пройдя чуть севернее значков, обозначавших хутор и ветряную мельницу. -- Если вам удастся выманить неприятеля на себя, то преследователи попадут под огонь эзельбургцев... Полагаю, полковник Захуэр, Вы уже поняли, что остаткам вашего полка предстоит хорошо замаскироваться именно на этом фольварке? Прекрасно. Нашу восьмифунтовку мы придадим вам. Сколько там у нас к ней зарядов? Три ядра и одна граната? Заклепать перед ретирадой не забудьте.

-- Как долго нам необходимо удерживать позиции, герр генерал? -- поинтересовался полковник Захуэр.

-- Сколько сможете, -- ответил Эрвин. -- Только давайте без ненужных глупостей -- едва лишь у врага наметится перевес, отступаете в поместье госпожи Айс-Шнее и соединяетесь там с егерями фон Штоца. Вот эту позицию постарайтесь удержать до темноты, а там... Уходите, и не оглядывайтесь. Ну, или отдыхайте и перевязывайтесь, ежели фон Берг и Ольмюц успеют закончить маневр и приступить к делу -- тогда врагу будет не до вас. В общем и целом, приказываю вам обоим, господа, предприятие осуществлять по обстановке, но даром не рисковать.

Молодой генерал передвинул палец к центру карты.

-- Берштадцы и гренадеры фон Реутова занимают тракт и его окрестности, и удерживают его столько, сколько это потребуется. Шесть из восьми наших свежеприбывших орудий, -- Эрвин кинул мимолетный взгляд на отставшего от остальной армии командира двенадцатифунтовок, майора цу Заммен, буквально лишь час назад, чудом избегнув встречи с померанцами, добравшегося до позиций бригады, -- мы придаем вам. Радек, берете половину оставшихся мушкетеров с орудием и обеспечиваете охранение левого фланга. Я буду с остальными на правом фланге -- есть шанс, что там мы сможем что-то предпринять в помощь герру Захуэру. И, чуть не забыл, герр цу Заммен, те полсотни вышедших к нам солдат, что отстали от своих частей по дороге, возьмите себе в помощь и охранение. Диспозиция ясна, господа? Вопросы?

-- Лазарет? -- коротко спросил Абеле Кальмари.

-- Ла-за-рет... -- задумчиво повторил за ним генерал. -- Лазарет мы разделим. Травника оставляйте при себе и разворачивайтесь в паре сотен шритт за позициями фон Реутова, а ослу придайте потребное количество санитаров, и пускай развернет еще один госпиталь в усадьбе Айс-Шнее.

Эрвин повернулся к Зюссу, исполнявшего у фон Эльке еще и обязанности начальника штаба.

-- Герр бригаденинтендант, подготовьте соответствующий приказ. - распорядился он. -- И, кстати, что там с нашей аммуницией?

-- Пороха и пуль на бой хватит. -- ответил этот невысокий крепыш с обманчиво-простецким лицом. -- И с избытком, даже. С продовольствием хуже, осталось на один дневной переход... Но или к вечеру оно нам будет уже не нужно, или же разживемся трофеями, так что беды в этом никакой нет. У местных купим, опять же, если ни одна из сторон сегодня не преодолеет.

-- Бригадная казна была полна, -- кивнул генерал.

-- Я ее, с позволения Вашего Высокопревосходительства, равно как и финансы полков, прикопал от греха подальше, -- доложил бригаденинтендант. -- В штаб дивизии вестового с картой отправил, чтобы знали, где казенные деньги искать, ежели что.

-- И чтобы в случае нашего фиаско они не достались врагу? -- рассмеялся Эрвин. -- Зюсс, вам говорили, что вы сущая бестия?

-- Да, герр генерал. Но, обыкновенно, к этому добавляют слово «продувная», -- усмехнулся начштаба. -- А больше у нас померанцам и намародерить толком нечего будет.

Со всех сторон понеслись сдавленные смешки господ офицеров. Оставить противника в лопухах, даже и в случае своего поражения -- это древнейшая солдатская забава.

-- Ну что ж, господа, -- посерьезнел фон Эльке. -- Если все всем понятно, то прошу приступать к исполнению своих обязанностей. И... Переоденьтесь в чистое, право слово.

***

Покуда армия готовилась к решительному сражению, гроссгерцог Максимиллиан II Гогенштаузен, по прозванию Капризный, принимал в замке Лихтервинд посланца своего августейшего родича, Кристиана VII Ольденбурга, короля Дании и Норвегии.

Конечно, вернее было бы сказать, что посол Нильс Гульдберг представляет в Бранденбурге наследника престола, принца Фредерика, поскольку сам почтенный батюшка гроссгерцогини Эвелины, и это не было ни для кого секретом, страдал тяжким душевным расстройством, однако коль скоро скорбного на голову монарха от власти никто формально не отстранял, а сам принц-регент занимал всего лишь должность председателя Государственного Совета... Политесы все же надобно соблюдать.

-- Входите-входите, герр Гульдберг, -- гроссгерцог, тяжеловесный, но отнюдь не толстый мужчина, радушно улыбнулся датскому посланнику, изъявившему желание переговорить наедине, и специально для того прибывшему в охотничью резиденцию из столицы. -- Я вот тут размышлял, кто бы мог мне составить партию в шахматы, а тут вы так удачно приехали. Вы ведь мне не откажете?

-- Как можно, Ваше Светлейшее Сиятельство? -- длинный как жердь, и столь же худой посол учтиво поклонился. -- Я почту это за честь.

Хитрая рожа посла выражала, казалось, искреннее счастье от приглашения, хотя то, что игрок в шахматы он практически никакой было известно всем и каждому.

Впрочем, как и следует дипломату, он готов был перетерпеть несколько минут позора, если это идет на благо делу.

-- Вот и прекрасно, -- удовлетворенно произнес хозяин замка (тоже шахматист не великий), указывая своему посетителю на кресло возле небольшого столика, где на доске, окруженной легкими перекусами, уже были расставлены фигуры из черного дерева и слоновой кости. -- Что будете за игрой? Чай? Кофе? Шоколад? Есть, кстати, недурная мадейра.

-- Ну, разве что один бокал, государь, -- выпить посол любил примерно так же, насколько скверно играл в шахматы, что отнюдь, как ни удивительно, не мешало ему исполнять свои обязанности. -- Осень, такое промозглое время, когда капелька чего-то горячительного просто необходима. Куда лучше зима, с ее снегом.

-- Когда не менее необходимо выпить, дабы согреться. -- рассмеялся герцог, самолично откупоривая едва початую бутылку и разливая напиток по бокалам.

В быту Максимиллиан проявлял поразительное пренебрежение этикетом и редкую неприхотливость (что нисколько не мешало ему быть до занудливости постоянным в соблюдении приличии в обществе). К счастью для гроссгерцога, на эту малость его супруга смотрела вполне благожелательно, что уменьшало список возможных причин их размолвок ровно на один пункт.

-- Божественно, -- оценил напиток посол, и сделал первый ход.

-- Презент от посланника герцога Фелипе, -- ответил Максимиллиан, двигая фигуру в ответ.

-- На до же! -- усмехнулся Нильс Гульдберг. -- Престол Памплоны изменил своей знаменитой скупости? Куда только мир катится?

-- На любую их скупость у нас в казематах сыщется памплонский дон, шпионивший на Померанию, -- задумчиво ответил гроссгерцог и сделал ход конем. -- Я, правда, и так хотел его отпустить, дабы избежать скандала... Он же ведь фактически на меня шпионил, получается, хотя и не в мою пользу.

-- Интересно, а у них хоть что-то свое есть? -- усмехнулся посол, парируя угрозу королевской пешке. -- Шпион иностранный, маршал иностранный...

-- Узурпатор у них вполне свой.

Максимиллиан Гогенштаузен действительно имел права на престол соседнего княжества, из-за чего, собственно, нынешняя война и разразилась. Точнее, конечно, было бы сказать, что правами таковыми обладал его сын Эдвин, матушка которого была из правящего дома Померрании.

Кюрфюрст Мориц на момент своей кончины уже успел похоронить всех детей, отличавшихся слабым здоровьем, и являлся дедом всего двух внуков. Первым по старшинству был бранденбургский эрцгерцог, и права его были неоспоримы, однако померранский ландтаг рассудил иначе. Осознавая тот факт, что Эдвин Гогенштаузен рано или поздно унаследует корону Бранденбурга, нобили княжества вполне обоснованно опасались быть задвинутыми на вторые роли при объединении государств под одной рукой, и такое положение дел самовластных хозяйчиков княжества ничуть не устраивало, в связи с чем новым князем был провозглашен несовершеннолетний сын канцлера Германа Дица, женатого на родной тетке бранденбургского эрцгерцога.

На такой поворот Максимиллиан Капризный вполне предсказуемо вспылил, причем нота его была исполнена такими словами, что тут оскорбился уже канцлер-регент, и длившаяся все лето дипломатическая брань закончилась объявлением войны Померанией.

-- С узурпатором вопрос решаем, -- ответил посол и передвинул по доске слона. -- Я уполномочен вам сообщить, гроссгерцог, что Дания готова оказать содействие своему августейшему родичу.

-- Вот как? -- мрачно усмехнулся Максимиллиан. -- Раньше вы с этим не поспешали.

-- А раньше обстоятельства были другие. -- спокойно парировал посол и съел герцогскую пешку. -- Примо, теперь окончательно понятно, что полного разгрома вам удалось избегнуть, и даже если Кабюшо одолеет при Аурумштадте, решительной победы в войне он этим не достигнет. Гарде.

Гроссгерцог передвинул ферзя, спасая свою сильнейшую фигуру от угрозы.

-- Секундо, -- продолжил Гульдберг, -- армия Дании не была готова к войне на начало конфликта, а теперь это упущение исправлено.

Нильс съел еще одну пешку монарха.

-- И третио. Шахиншах Аллюстрии при смерти. Счет пошел на дни, и после его кончины предстоят выборы из числа электоров.

-- Наш брат, Кристиан, им не является, -- парировал гроссгерцог и пешку отыграл.

-- Верно, -- спокойно ответил посол, беря черного слона конем. -- А кронпринц Фредерик, как герцог Голштейна, является.

-- И вы хотите..? -- последний ход создал вилку, и Максимиллиан был принужден спасать ладью, жертвуя еще одной пешкой.

-- Когда-то Его Высочество займет трон Дании, а если при том он уже будет и шахиншахом Аллюстрии, это будет весьма весомым фактором нашей внешней политики.

Реальной власти корона шахиншаха давно уже не давала, однако все двадцать два кюрфюрста-электора по-прежнему боролись за нее с большим азартом. Во-первых, и это немаловажно, каждый из них отчислял ежемесячно небольшую часть своих доходов «на содержание Высочайшего двора». В целом, это была не такая уж запредельная прибыль для владельца короны шахиншаха, но и грошами назвать эти деньги язык не поворачивался. Во-вторых, титул верховного правителя, кроме всемирного признания авторитета этого человека и его державы, давал полномочия третейского судьи между кюрфюрстами, и хотя тяжбы бывали не столь уж и часты, определенный доход шахинщаху приносили и они. В-третьих, что почиталось электорами наименее важным, шахиншах олицетворял в глазах черни мнимое единство нации, его наличие давало повод германцам заявлять, что и они проживают в великой державе. И то, что держава являлась сугубо бумажной, повода для гордости не умаляло.

Максимиллиан, кстати, хорошо понимал все долгоиграющие последствия третьего пункта, и к титулу шахиншаха примерялся сам.

-- Следовательно, платой за вашу помощь будет мой голос на выборах? -- гроссгерцог прикрыл короля от намечающейся угрозы ладьей. -- Я, конечно, высоко себя оцениваю, но не маловато ли? Голштинцы еще ни разу шахиншахами не были. Да и в этот раз двух голосов будет явно недостаточно.

-- Ну, не двух а трех. -- парировал посол. -- Магдебург наши страны привели к покорности еще четыре года тому как. Кроме того, если мы выступим с единым кандидатом, Бременский герцог будет вынужден вспомнить, кто именно вступился за него два года назад, когда гессенцы и гомбургцы уже стояли под его столицей.

-- Уже четыре, -- кивнул Максимиллиан. -- Но и этого маловато, а в минусе у нас упомянутые Гомбург и Гессен.

-- Ольденбург нынче на титул шахиншаха.. кстати, вам шах... не претендует, мы попросим его голосовать по родственному.

-- А я, стало быть, должен так же обратиться к прусским Гогенцолернам? -- гроссгерцог съел коня, угрожавшего его королю и тут же лишился второго слона.

-- Это будет сопряжено с расходами, но мы берем их на себя. -- согласился посол. -- Остмарку все еще припоминают ту историю полутаросталетней давности, когда Габсбурги пытались вернуть времена настоящей власти шахиншаха, и в пику богемцам проголосуют хоть за черта лысого. Итого семь против трех.

-- Против четырех, -- не согласился монарх. -- Баварец тоже собирается поучаствовать в борьбе -- желает наследовать папеньке и в титуле шахиншаха тоже. Хотя Богемии он свой голос в жизни не отдаст.

-- Верно, но король Франциск Саксонский помолвлен с нашей принцессой Луизой, и это уже восемь. Для победы остается набрать всего четыре голоса, но этот вопрос можно закрыть деньгами. Силезии и Вюрцбургу они сейчас как раз нужны, а Майнцу и Клёве они нужны очень. Вам снова шах.

-- И что же, датский рикстдаг готов выделить на это деньги? -- слегка помрачнел герцог.

Финансы нынче были для него больным вопросом. Война пожирала их, словно некое ненасытное чудовище, своим маленьким, но дорогостоящим капризам он тоже привык потакать, да еще оставалась и молодая жена, которую он, несмотря ни на что, искренне любил.

Эвелина, собственно, тоже была его маленьким капризом. Ну или не маленьким -- тут как посмотреть, коли ради женитьбы на ней он насмерть рассорился с бывшим тестем и Магдебурским герцогом.

Будучи с дружеским визитом в Дании (обсуждалось финансовое участие Бранденбурга в освоении Датской Вест-Индии) вдовый герцог увидал старшую дочь Кристиана VII и влюбился, словно мальчишка. Особо галантен он никогда не был, а ее прочили в жены инфанту Иберии, потому решил говорить с принцем Фредериком прямо, не тратя время на обхаживание капризной красавицы. Дания была на пороге войны с Магдебургом и Померанией, и резон в виде противовеса недружелюбным соседям пал на благодатную почву.

-- Мы полагаем, что хватит доходов с Зундской пошлины, -- улыбнулся посол, и съел герцогского ферзя. -- Это личные деньги короля, и он может тратить их по своему усмотрению.

-- Что ж, герр Гульдберг, думается, вы можете сообщить в Копенгаген о том, что между нами достигнуто соглашение. Вам мат.

Глава Х

Дальнейший путь до владения своего покойного супруга, Мафальда проделала, вжавшись в угол кареты и почти не двигаясь. Занавески на окнах были задернуты, и у фрейлины не было никакого желания отодвигать их и выглядывать наружу. «Если на нас еще кто-нибудь нападет, я и так сразу об этом узнаю!» -- грустно усмехалась она про себя.

К счастью, больше желающих ограбить одинокий экипаж в лесу не оказалось. Наступил вечер, в карете стало совсем темно, и немного успокоившаяся Мафальда стала потихоньку проваливаться в сон. Проснулась она лишь глубокой ночью, когда карета уже въезжала во двор имения фон Шиф и к ней отовсюду сбегались радостно галдящие слуги. Фрейлина потянулась, надела шляпу, проворно спрятала под нее выбившиеся из прически пряди волос и опустила на лицо вуаль. Незачем домашним видеть ее лицо -- заспанное, бледное и явно недостаточно аристократичное!

Когда она появилась в дверях кареты, собравшиеся во дворе обитатели имения встретили ее дружными приветственными возгласами. К удивлению Мафальды, они как будто бы были действительно рады ее приезду. Впрочем, они вполне могли просто скучать в поместье и радовались бы любому гостю, который принес бы в их жизнь некоторое разнообразие и интересные новости, пришло ей в голову в следующую минуту, когда ей помогли спуститься по ступенькам и пригласили в дом.

-- Вы надолго приехали? Какую комнату прикажите вам подготовить? -- важно спросила пожилая домоправительница Альда.

-- Дней на пять. Маленькую комнату в южном крыле, -- кратко ответила Мафальда и, выдержав небольшую паузу, поинтересовалась. -- Как поживает мой сын? Он здоров?

-- Да, мадам, здоров, и с ним все замечательно, -- заверила ее Альда. -- Он сейчас уже спит, мы ведь не знали, что вы приедете... Желаете зайти к нему?

-- Да нет, пусть уж спит, -- не без некоторого усилия отказалась Мафальда. -- Утром для него сюрприз будет!

Как ни стремилась она увидеть единственного сына прямо сейчас, еще больше ей хотелось, чтобы он встретил ее с радостью. А не с испугом от того, что его зачем-то разбудили среди ночи и досадой из-за желания спать. «Я, конечно, ужасная мать, но не до такой же степени!» -- усмехнулась фрейлина про себя и решительно направилась следом за Альдой в отведенную ей комнату. Там она едва дождалась, когда ей застелят кровать, и мгновенно заснула. Слишком уж много у нее в этот длинный день было переживаний...

Зато утром госпожа фон Шиф проснулась полная сил и в отличном настроении. Воспоминание о вчерашнем едва не состоявшемся нападении разбойников утратило свою яркость и было больше похоже на давно приснившийся сон. Правда, все детали разговора с главарем банды Мафальда запомнила прекрасно и теперь собиралась обдумать услышанное. Но не прямо сейчас! Сперва молодая дама планировала как следует насладиться жизнью хозяйки поместья, а не фрейлины -- ведь в следующий раз такой случай мог представиться ей еще очень не скоро! И начать это заманчивое дело она собиралась сию же минуту.

Мафальда повалялась еще немного в кровати, а потом позвонила горничной. Одевалась она долго, примеряя разные платья, и даже немного повертелась перед зеркалом, хотя и не особо любила это занятие. Очень уж приятно было оказаться на месте «нежно любимой» герцогини Эвелины!

-- Вы прекрасно выглядите, госпожа, -- льстиво улыбнулась Мафальде горничная, закончив делать ей прическу. Фрейлина благосклонно кивнула:

-- Спасибо, милая. А теперь я спущусь в столовую, а ты приведи туда моего сына. И вот что -- у него есть сегодня занятия с учителем?

-- Да, госпожа.

-- Пусть сегодня и он, и учитель друг от друга отдохнут! А теперь приведи его, я жду.

-- Да, госпожа... Сейчас... -- как-то неуверенно ответила горничная и скрылась за дверью. Ее заминка после просьбы привести наследника имения фон Шиф показалась Мафальде странной, и в столовую она пришла, сильно подозревая, что ей придется какое-то время ждать сына.

Эти подозрения оправдались полностью. Мафальда успела расспросить другую служанку о том, как идет жизнь в имении, позавтракала и приготовилась выпить вторую чашку чая, а юный наследник все не появлялся. Наконец, за дверью послышались шаги и сердитый шепот горничной, и в столовую вбежал большеглазый семилетний Жеан-Рудольф фон Шиф. Мафальда с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не броситься к нему навстречу.

-- Здравствуй, сын, -- сказала она с улыбкой, но строгим голосом. -- Ну что же ты стоишь? Подойди ко мне!

Мальчик неуверенно подошел ближе и поцеловал матери руку. Мафальда, нагнувшись чмокнула его в макушку и, вновь выпрямившись, залюбовалась своим ребенком. Он был одет в нарядный костюмчик с большим черным бантом на шее, но сидела на нем эта одежда как-то неловко и местами была помятой, а светлые волосы на голове растрепались так сильно, словно ребенка причесывали не только что, а много часов назад.

-- Здравствуйте, матушка, -- поприветствовал Рудольф Мафальду тонким голоском и бросил опасливый взгляд на горничную. Фрейлина, окончательно утвердившись в своих подозрениях, жестом велела ей выйти из комнаты.

-- Рассказывай, что ты натворил и почему боишься? -- обратилась она к сыну с заговорщицкой улыбкой. -- Ты же знаешь, что я, в отличие от твоих нянек, не буду тебя ругать!

В глазах юного Рудольфа мелькнуло сомнение. Мать и правда никогда не отчитывала его за проказы, о которых ей подробно докладывали его гувернантка, домоправительница и все остальные слуги. Но мать приезжала так редко, и все то время, пока ее не было, окружающие его люди говорили ему прямо противоположное: что, узнав о его «преступлениях», госпожа фон Шиф будет в страшном гневе. Определиться, кому в данном случае стоит верить, семилетний ребенок пока не мог...

-- Смелее! -- подбодрила его Мафальда. -- А то я уже умираю от любопытства. Очень хочу узнать, смог ли ты уже превзойти своего дядю Эрвина!

Теперь лицо мальчика выражало самый живой интерес. Слушать рассказы матери о ее младшем брате он мог часами, и ему тоже было страшно любопытно -- имели ли место в дядюшкиной биографии такие же проделки, как и у него? Правда, опасения, что мать, хоть и признает его более изобретательным, но все-таки решит его наказать, никуда не делись, так что начал Рудольф рассказывать о своих подвигах по-прежнему с опаской:

-- Я... ничего особенного не сделал... Просто мы играли во внутреннем дворе с Максимилианом и Изольдой... Ну, мы бегали друг за другом, потом я нечаянно толкнул Максимилиана, и мы стали пихаться... Но не всерьез, в шутку, честное слово! Мы с ним вообще уже давно по-настоящему не дрались, его за это слишком сильно наказывают!

«Да уж, с внуком домоправительницы церемониться не будут, высекут за драку с молодым господином только так!» -- грустно усмехнулась про себя Мафальда. А ее сын, тем временем, продолжал:

-- В общем, мы немножко потолкались, а потом стали делать вид, что фехтуем... тоже понарошку, мы даже палки в руки не брали! Там рядом не было подходящих палок...

Мафальда понимающе кивнула, изо всех сил стараясь сохранить на лице серьезность.

-- А Изольда, пока мы дрались... делали вид, что деремся, сказала, что она -- прекрасная дама, а деремся мы из-за нее. А она будет ждать, кто окажется победителем. Ну, она тоже так шутила, -- закончил свой рассказ Рудольф и осторожно посмотрел на мать -- не начала ли она сердиться?

Госпожа фон Шиф с удивлением пожала плечами:

-- И за что же тебя обещали наказать? Кто-то подумал, что вы всерьез подрались?

-- Нет, -- покачал головой мальчик. -- Все поняли, что не всерьез, но тетушка Альда сказала, что мне нельзя играть в такие игры с простолюдинами. Она заперла Изольду с Максимилианом в своей комнате и запретила им гулять. А мне сказала, что пожалуется вам, как только вы приедете.

-- А когда это все было? -- спросила Мафальда.

-- Позавчера, -- вздохнул ребенок с несчастным видом. Госпожа фон Шиф тоже вздохнула и мысленно обругала его воспитательниц теми словами, которые, по их мнению, тоже должны были знать только простолюдины. Из-за их желания вырастить будущего хозяина идеальным, он не только не ждал ее приезда, а боялся его! Ну ничего, теперь она устроит все так, что бояться ее приезда будут слуги, а не ребенок!

-- Значит, внуки Альды уже третий день сидят взаперти? -- уточнила Мафальда. -- Тогда тебе уже давно пора их освободить -- как и полагается благородному рыцарю! Идем?

Удивленные глаза Рудольфа, и так очень большие, стали просто огромными. Он оживленно закивал головой, и Мафальда встала с кресла:

-- Пошли, скажешь госпоже Альде, что ты, как хозяин этого дома, отменяешь ее наказание.

Жеан-Рудольф фон Шиф зашагал к дверям, то и дело неуверенно оглядываясь на мать. Мафальда пошла следом, но держалась чуть сзади, давая понять мальчику, что отдавать распоряжения он будет сам -- а она может только поддержать его, находясь рядом. В какой-то момент фрейлине показалось, что сын готов сдаться и попросить ее, чтобы она сама поговорила с Альдой, но длилось это всего секунду. Потом мальчик решительно вышел из столовой и зашагал по длинному коридору в сторону северного крыла, где размещались комнаты слуг. Его мать с гордостью двинулась следом.

-- Если в следующий раз тебя кто-нибудь будет ругать за подобные игры, отвечай, что истинный аристократ должен хорошо относиться ко всем, -- объясняла она, пока они шли освобождать друзей Рудольфа из «заточения». -- И что чем больше у тебя сейчас будет друзей из разных сословий, тем лучше к тебе будут относиться простые люди, когда ты вырастешь и станешь управлять этим имением. А те ребята благородного происхождения, которые смотрят на других детей свысока и плохо к ним относятся, будут потом всю жизнь бояться бунтов на своих землях! Понимаешь меня?

-- Да, -- с серьезным видом кивнул мальчик. -- Только... я чуть-чуть другое не понимаю... Вы не думаете, что играть с Максимилианом в рыцарей -- это плохо?

-- Ох, ну конечно же нет! -- рассмеялась Мафальда. -- Знал бы ты, во что и с кем мы с твоим дядей играли в детстве... И как нас ругали за «неподобающее поведение»!..

-- Расскажете про это, мама? -- оживился Рудольф.

-- Ну конечно, я же обещала!

Обрадованный мальчик ускорил шаг и почти бегом добрался до комнат, которые занимала домоправительница. Перед дверью ее спальни Рудольф остановился, в последний раз нерешительно оглянулся на мать, и, глубоко вздохнув, постучал.

-- Да, госпожа, сию минуту открою! -- откликнулась из-за двери Альда, уверенная, что со стуком к ней может зайти только хозяйка имения.

Дверь распахнулась, и домоправительница с удивлением уставилась на глядящего на нее снизу вверх Рудольфа. Потом она заметила стоящую за его спиной Мафальду и перевела взгляд на нее, ожидая каких-нибудь приказаний. Но госпожа фон Шиф молчала, а ее сын, по-взрослому откашлявшись, приподнялся на цыпочки и пискнул тонким голоском:

-- Госпожа Альда, будьте так добры, выпустите Изольду и Максимилиана! Они ни в чем не виноваты!

Мафальда молча кивнула, подтверждая, что она не против. Домоправительница виновато развела руками:

-- Конечно, пусть выходят, я и сама уже собиралась их простить!

Она скрылась в глубине своей комнаты, открыла дверь, ведущую в маленькую каморку, служившую ее внукам спальней и детской, и радостно объявила:

-- Выходите, молодой господин хочет вас видеть!

Внуки не заставили себя долго упрашивать. Первой из каморки выскочила ровесница Рудольфа Изольда, за ней -- ее старший брат. Оба показались Мафальде не такими уж и несчастными: наверняка малыши нашли, во что поиграть, находясь «в заточении», и были только рады, что им не надо помогать бабушке в каких-нибудь ее делах. Но теперь, конечно, брат и сестра обрадовались еще сильнее.

-- Поблагодарите господина фон Шифа! И поздоровайтесь с госпожой! -- велела им бабушка. Дети хором крикнули «Спасибо!» и «Здравствуйте!» и вместе с Рудольфом покосились на дверь.

-- Идите, прогуляйтесь теперь, -- разрешила им Мафальда, и маленькая компания тут же вылетела в коридор -- подальше от взрослых и их наказаний.

Зато на Мафальду теперь так же испуганно косилась домоправительница. Фрейлина ободряюще улыбнулась и ей:

-- В следующий раз, если мой сын сделает что-нибудь, что вам не нравится, напишите мне об этом и дождитесь ответа. А теперь я бы хотела узнать все о делах в поместье.

-- Конечно, госпожа, -- облегченно вздохнула пожилая женщина.

Следующие три часа Мафальда провела, погрузившись в изучение нескольких толстых тетрадей с хозяйственными записями. Когда одна из горничных позвала ее обедать, госпожа фон Шиф едва удержалась, чтобы не броситься в столовую бегом -- подальше от всех этих цифр и неразборчивых фраз! «Жаль, что меня, в отличие от Рудольфа, некому освободить от «уроков»! Но на сегодня все -- так долго даже нас с Эрвином в детстве не мучили!» -- снова вздыхала она про себя. Зато маленький Рудольф сидел за столом страшно довольный -- ему пока еще было так мало нужно для счастья! Возможность вволю наиграться с друзьями и не учить уроки.

Еще счастливее сын Мафальды сделался после обеда, когда она выполнила свое обещание -- и долго рассказывала ему о своем детстве и о похождениях своего брата. Завершилась эта беседа, как всегда, торжественным заявлением мальчика, что когда он вырастет, то станет таким же, как его героический дядя. Против этого госпожа фон Шиф не возражала, хотя и восторга по поводу этой мечты сына не испытывала. Про себя она думала, что предпочла бы другой исход: чтобы Жеан-Рудольф был похож на своего отца, всегда невозмутимого, практичного и весьма скучного. Но она уже видела, что этих качеств покойного фон Шифа их сын не унаследовал, и понимала, что здесь ей остается только смириться с неизбежным. Поскольку помешать тому, чтобы Рудольф вырос во «второго Эрвина», она, даже если будет очень стараться, все равно не сможет.

К счастью, это был единственный грустный момент во время пребывания Мафальды дома. В остальном она прекрасно проводила время -- даже с хозяйственными вопросами ей удалось покончить на следующий день, и больше никакие заботы ее не беспокоили. Еще два дня прошли в разговорах с сыном, прогулкам по поместью и ленивом перелистывании книг в библиотеке покойного мужа. Поначалу фрейлина вовсю наслаждалась этим ничегонеделанием, но на третий день, еще только проснувшись, почувствовала, что ей чего-то не хватает. «Ну что, заскучала по придворным интригам? -- язвительно поинтересовалась сама у себя Мафальда и после некоторых раздумий неохотно признала. -- Да, заскучала».

После завтрака Рудольф отправился заниматься с учителем -- тот был не сильно доволен, что с приездом Мафальды его уроки отошли на второй план, и госпожа фон Шиф велела сыну вернуться к книгам. Сама же она, выглянув в окно и обнаружив, что погода опять испортилась, решила провести время в библиотеке.

По дороге туда взгляд ее скользил по давно знакомым портретам предков ее покойного супруга. Больше десяти лет назад, в день их свадьбы, когда юная Мафальда впервые вошла в этот особняк, домоправительница с суровым видом провела ее мимо всех портретов, называя имя каждого изображенного на ней фон Шифа. Похожие друг на друга и лицом, и мундирами, увешанными орденами -- Мафальда, с трудом выучившая в свое время имена собственных предков, сразу же запуталась в них. К счастью, старая Альда не стала устраивать невесте хозяина экзамен.

Мафальда и теперь плохо помнила, кто есть кто на фамильных портретах и, от нечего делать, попыталась угадать хотя бы некоторых из них. Это вроде бы Витольд фон Шиф, отец ее мужа? Хм, нет, это его дед, Аскольд! А это прабабка Электра фон Аруэт? Точно, она! Следующую даму в старинном бальном платье, сидящую рядом со смуглым и черноволосым курчавым молодым человеком, тоже узнать не сложно -- Франсуаза фон Шиф, хорошая знакомая знаменитого поэта Аллисандро де Пуччони. Альда, помнится, несколько раз повторила, что красавицу Франсуазу связывали с ним только и исключительно дружеские отношения, и Мафальда сделала вид, что поверила...

Так, освежая в памяти родословную фон Шифов, фрейлина добралась до библиотеки и остановилась перед последней картиной, висевшей перед входом в нее. Этот портрет она тоже помнила -- на нем были изображены двое мужчин с особенно торжественными лицами. Франц фон Шиффен, родоначальник этого семейства, и герцог Мариус, предок герцога Эдвина. Портрет Мариуса, где он был изображен почти с таким же выражением лица, висел и в доме семьи Эльке. Там он был изображен с сестрой, юной Инессой, за год до ее свадьбы с Леонардом фон Эльке.

«Надо будет спросить Рудольфа, помнит ли он всех этих предков на картинах, -- подумала Мафальда. -- Наверняка ведь его уже мучили этим! А может быть, заставляли запомнить и нашу с Эрвином родословную -- чтобы гордился еще и родством с правителем. Хотя какое там родство, шесть поколений назад!» Усмехнувшись, она вошла в библиотеку и уселась за стол, на котором ее дожидалось сразу три книги со свисающими из них кожаными закладками. Мафальда открыла одну из них, но внезапно поняла, что читать ей тоже расхотелось. Словно что-то мешало ей сосредоточиться на книге, какая-то промелькнувшая и упущенная мысль...

Это ощущение преследовало фрейлину весь день. Она ждала ночи, чтобы попробовать разобраться с ним, когда все лягут спать и никто не будет отвлекать ее от раздумий, но эти надежды не оправдались: поздним вечером в поместье фон Шиф прискакал курьер герцогини Эвелины. Еще только увидев его, Мафальда знала, о чем он сообщит ей: либо ее госпожа, заскучавшая без своей любимицы, зовет ее обратно под каким-нибудь надуманным предлогом, либо гроссгерцогу надоело охотиться под дождем, и он собрался вернуться в свою зимнюю резиденцию.

Через минуту выяснилось, что верны обе догадки Мафальды.

-- Господин гроссгерцог через три дня уезжает из охотничьего поместья, и госпожа гроссгерцогиня просит вас вернуться завтра же, чтобы помочь ей собраться в дорогу, -- объявил курьер.

-- Конечно же, мой долг -- быть рядом с ее сиятельством, -- ответила Мафальда, не особенно скрывая саркастические нотки в голосе. Но курьер сделал вид, что ничего не заметил.

Собралась фрейлина быстро и оставшееся до отъезда время потратила на разговор с сыном. Маленький Рудольф, хоть и огорчился, что мать уезжает раньше, чем ему было обещано, держался стойко и с понимающим, почти взрослым выражением лица кивал, слушая ее последние наставления. Правда, когда Мафальда велела ему не слишком сильно озорничать в ее отсутствие, ребенок пообещал это с такими хитрыми глазами, что стало ясно -- они очень по-разному понимают слова «не слишком сильно».

-- Я постараюсь вести себя хорошо! -- улыбнулся Рудольф и, чуть понизив голос, добавил. -- Все равно госпожа Альда нас теперь не ругает и не наказывает...

-- Разумеется, она вас больше не ругает. А знаешь почему? -- спросила Мафальда.

Мальчик отрицательно помотал головой, и в его глазах вспыхнуло любопытство:

-- Почему же?

-- Потому что на самом деле ей не хотелось наказывать своих внуков -- они же ей родные, и она их любит, -- объяснила ему мать. -- Поэтому она и тебе теперь благодарна -- потому что ты заступился за ее родных.

Рудольф с сосредоточенным видом покивал и до самого отъезда Мафальды обдумывал ее слова. Сама же фрейлина, усевшись вместе с курьером в экипаж, тоже задумалась о своем. Что же все-таки за мысль пришла ей в голову, когда она рассматривала портреты? Точнее, не все портреты, а только последний, где был изображен ее с герцогом общий предок?..

Глава XI

Померанцы заставили себя ждать. Солнце уже клонилось к закату, когда на раскисшей, разбитой колесами и копытами дороге появились первые колонны измученных, мокрых и голодных солдат Кабюшо.

-- Артиллерии не видно, -- прокомментировал увиденное через подзорную трубу фон Эльке. -- Будем надеяться, что застряла.

Откуда-то издалека донеслись звуки стрельбы, нестройной, разобщенной, и тут же заговорили штуцеры егерей фон Штоца. Несколько померанских солдат упало, однако остальные продолжили свое движение по тракту как ни в чем не бывало, а в сторону бранденбуржских стрелков развернулось полсотни вражеских улан, на ходу растягивающихся в лаву.

Егеря тут же начали изображать ретираду, постреливая по преследователям (без особого, впрочем эффекта -- ссадили всего пару всадников), кавалеристы пришпорили коней, торопясь взять на пики неудачливую засаду, поравнялись с фольварком, и получили дружный залп из мушкетов эзельбургцев. В тот же момент гагахнула спрятанная у ветряной мельницы восьмифунтовка, проложив ядром кровавую просеку в одной из колонн, а бойцы фон Штоца остановились, и начали отстреливать немногих уцелевших улан.

Померанцы немедленно развернули против Захуэра три баталии из тех, что шли самыми первыми, а откуда-то из тыла появился и замаячил, не спеша приближаться на огневую дистанцию, гусарский эскадрон, намеревавшийся добить эзельбургцев, когда они втянутся в перестрелку и расстроят свои ряды.

Восьмифунтовка, до того как померанская пехота приблизилась, успела послать свои ядра еще дважды, однако стрельба ее не была эффективной -- один снаряд упал в грязь у самых ног неприятеля, а второй просвистел над их головами, также не причинив никакого вреда.

Меж тем, егеря фон Штоца, вместо того, чтобы стрелять по пехоте, споро переместились на другой фланг Захуэра, и теперь тревожили огнем гусар, вынудив их отойти еще чуть далее. Померанские пехотинцы, в свою очередь, уже развернули свои ряды, проигнорировали сделанный эзельбургцами с предельной дистанции залп и приближались к фольварку, где солдаты Захуэра спешно перезаряжали свои мушкеты.

Раздалась барабанная дробь и команды офицеров, центральная баталия померанцев замерла на месте, готовясь ответить смертоносным свинцом... и тут же, прямо посреди их строя разорвалась граната.

Только того и ждавшие бранденбуржцы тут же оставили позиции и припустились наутек, взорвав бесполезную теперь восьмифунтовку. Солдаты Кабюшо, как пехотинцы, так и переставшие обращать внимание на обстрел гусары, ринулись следом, и тут разом произошло несколько событий.

Во-первых, те колонны, что следовали ранее за вступившими в бой солдатами авангарда вошли, наконец, в зону поражения орудий майора цу Заммен, чем последний и не преминул воспользоваться. Шесть выпущенных с завидной точностью ядер двенадцатифунтовок превратили изрядную часть передовой баталии в бифштекс по-татарски, смешав и обратив в бегство уцелевших. В эту же минуту, преследовавшая эзельбурцев правофланговая баталия, поравнялась с сидящими (в прямом смысле этого слова) в засаде мушкетерами бригады фон Эльке. Отрывистая команда молодого генерала, несколько кратких мгновений, и на фланге преследователей, словно из-под земли, появилась баталия бранденбуржцев, незамедлительно давшая по врагу залп. Возможно, не самый эффективный в истории современных войн, но всяко неожиданный и ошеломляющий.

При виде нового противника затормозилась и центральная баталия из тех трех, что были посланы против Захуэра, а вот левофланговая вырвалась вперед, чем эзельбургский полковник немедленно и воспользовался, остановив своих солдат, и вступив в перестрелку с численно уступающим противником.

Померанцам оказалось довольно всего двух залпов, чтобы начать отступление, так что Захуэр, к прибытию гусар, как раз успел перестроить своих солдат в каре, приняв в его центр егерей фон Штоца.

Короткая, но кровавая встреча штыка с саблей завершилась не в пользу последней, после чего эзельбургцы, сохраняя строй, и пользуясь тем, что на них, до прибытия подмоги, померанцы наседать не спешат, начали отступление в сторону усадьбы.

Пока на правом фланге разворачивались вышеописанные события, остальным солдатам фон Эльке также не приходилось скучать. Командующий вражеским авангардом, корпусной генерал фон Рейн, после первого же залпа бранденбуржских пушек отдал приказ задавить неприятеля, развернув и бросив в лобовую атаку целых три полка. Справедливости ради надо отметить, что и обход левого фланга фон Эльке он произвести попытался, однако еще один гусарский эскадрон, направленный им на это встретили мушкетеры фон Реутова, и на том охват, собственно и закончился. Фон Рейн направил против бранденбуржских мушкетеров всего две баталии, предпочтя решительный штурм в лоб маневрам по раскисшим от дождя лугам.

Пехотинцы княжества, видя свое численное превосходство, перли на позиции Радека недуром, невзирая на смертоносный огонь и взрывы гранат, отвечая залпами на залпы, и лишь картечь в упор смогла их затормозить ненадолго.

Совсем ненадолго, надо сказать -- померанцы жаждали раздавить неприятеля, отомстить ему за холодрыгу и марши, за все те мучения, что принесла им поздняя кампания, и рвались в атаку. Гренадеры встретили их градом ручных бомбочек (оружия хотя и малоэффективного, но вполне себе смертоносного), а затем дело дошло и до штыковой.

Правый фланг оборонявшихся, где находился сам бригадный генерал, фон Рейном также забыт не был. Баталии, начавшие сегодняшнее дело близ Кляйнеегерсдорфа были перенаправлены именно на позиции мушкетеров фон Эльке, а на добивание Захуэра было отряжено аж два свежих полнокровных полка.

Ситуация на правом фланге бранденбуржцев складывалась аховая, даже невзирая на имеющееся орудие, и будь у фон Рейна кавалерия... А вот свободной кавалерии у него как раз и не было.

***

Та отдаленная стрельба, которая предшествовала началу столкновения солдат фон Эльке и фон Рейна, имела своей причиной небольшую ошибку, которую командир второго эскадрона «Серых соколов», майор фон Лёве, совершил при ориентировании на местности. Как следствие этого прискорбного факта, гвардейцы и изрядно потрепанные в прошлодневной баталии аурумштадцы вышли не во фланг померанскому авангарду, а аккурат в стык его с основными силами фельдмаршала Кабюшо.

Разумеется, еще одним следствием ошибки в ориентировании стало то обстоятельство, что бранденбуржцы не могли наблюдать сил неприятеля: авангард из зоны прямой видимости уже ушел, а главные силы до местоположения гроссгерцогских кавалеристов еще попросту не добрались.

-- Беда, однако. -- прокомментировал Юстас, рассылая пикеты на поиски неприятеля.

Противник, впрочем, нашелся довольно скоро. На раскисшей дороге, простиравшейся за близрасположенным холмом, плотно увязла батарея из четырех восемнадцатифунтовок, объехать которую теперь безуспешно пыталось шестнадцать обозных телег. Передовая аптечная двуколка, пытавшаяся обогнуть артиллерию по обочине тут же застряла насмерть, застопорив весь обоз.

-- Хотя бы что-то. -- пожал плечами майор, услышав доклад разведчиков, и отдал приказ атаковать.

Постреливающих на скаку из штуцеров гусар, и склонивших пики улан, обозные мужики даже и в теории остановить должны не были. Лишь несколько самых отчаянных голов дали выстрел из мушкетов, но присоединиться к улепетывающим товарищам уже не успели, и были немедля стоптаны. Фон Лёве отправил аурумштадцев добивать разбежавшихся обозных и артиллеристов, «Соколам» же приказал заклепать пушки, после чего приступил к ревизии захваченного обоза. Полчаса спустя кони лейбгвардейцев были украшены связками копченых колбас, а места пистолей в кобурах заняли бутылки недурного вина, обнаружившегося в одной из телег. Вернувшимся уланам майор в удовольствии пограбить тоже не отказал.

-- Вот так воевать, это по мне. -- отметил уланский полковник, приближаясь к Юстасу.

-- Согласен, ге`гг Кнаубе. -- ответил фон Лёве, и чокнулся бутылкой с аурумштадцем. -- Эдак воевать вполне можно.

Покуда бранденбуржцы были заняты разграблением нужного, и готовились сжечь то, что им не надобно, командир разбитой батареи, одним из первым давший своей лошади шенкелей при появлении неприятеля, а потому от него успешно ускользнувший, мчался на север во весь опор и, совершенно неожиданно для себя натолкнулся на эскадрон Ганса Нойнера.

Промокший под недавним дождем виновник нежданной виктории (уж коль скоро фон Берг оставил позиции, померанцы записали на свой счет победу) мечтал только о том, чтобы согреться, в связи с каковым обстоятельством поминутно прикладывался к фляжке со шнапсом, и перепуганного насмерть артиллерийского капитана встретил довольно хмурым взглядом.

Впрочем, по мере того, как тот излагал свои обстоятельства, лицо ротмистра светлело все больше и больше.

-- Значит, говорите, уланы? -- к концу капитанского рассказа Нойнер уже был само радушие.

-- Так точно. Не менее двух эскадронов, и эскадрон гусар. Насколько могу судить, это «Серые соколы».

-- Ба, лейб-гвардия? -- подогретый шнапсом кирасир вдруг начал чувствовать, что сбываются все его мечты. Задать трепку гвардейцам, коих он почитал опасными лишь для женской добродетели, Нойнер был отнюдь не прочь. -- Ну что, Левински, заставим рыдать салоны Бранденбурга?

-- Вне всякого сомнения! -- горячо поддержал своего ротмистра поручик, горевший желанием отомстить за гибель в бою изрядно задолжавшего ему корнета.

В то же самое время артиллерийский лейтенант, бывший заместителем командира батареи, и начавший улепетывать одновременно со своим капитаном, -- единственно что, в прямо противоположном направлении, -- добрался до штаба фон Рейна.

Будучи человеком куда как менее опытным в военном деле, и, напротив, не будучи обременен излишним мужеством, он доложил командующему померанским авангардом о появлении у того в тылу двух бранденбуржских полков, несказанно «обрадовав» корпусного генерала, наблюдавшего прямо по фрунту перед собой силы врага не менее чем в бригаду, оседлавшую дорогу на Кляйнеегерсдорф.

По недолгому размышлению, фон Рейн предположил контратаку со стороны фон Берга, а поскольку столкновение с неприятелем произошло в промежутке между авангардом и основной армией, логичным для него выглядело предположение о попытке его окружить и уничтожить, покуда Кабюшо будет разворачиваться с марша. В этих обстоятельствах дальнейший штурм позиций фон Эльке, уже почти увенчавшийся успехом, казался ему безумием. Двум драгунским полкам и все еще не принявшему участия в сегодняшнем деле гусарскому эскадрону было отдано распоряжение контратаковать нарисовавшегося в тылу врага, разбить и прогнать, обеспечив прохождение подкреплений по дороге.

Отдал он и приказ отступать своим пехотинцам, однако вестовой передать его распоряжение попросту не успел. Посреди рукопашной свалки на дороге рвануло что-то уж вовсе невообразимое, и померанская пехота начала ретираду сама.

Явление драгун и кирасир к солдатам фон Лёве произошло почти одновременно. Перемахнувшие холмик кавалеристы Нойнера не задерживаясь устремились в атаку, и хотя их было менее сотни против трехсот бранденбуржцев, Юстас вовсе не был уверен в благоприятном исходе схватки с тяжелой кавалерией, а когда уланский пикет доложил о приближающихся драгунах, строй солдат майора, только развернувшийся для встречного боя, обратился в колонну, спешившую скрыться подальше от врага и пылающих возков.

Обманутый в лучших ожиданиях Нойнер, ни сном ни духом не ведающий о драгунах, бросился в преследование, ругательски ругая «трусливых гвардейцев» и размахивая палашом. Часть его эскапады достигла ушей фон Лёве, заставив того морщиться и скрежетать зубами, но урон гвардейскому гонору был самым значительным успехом, которого удалось достигнуть в этот день померанцам, до самого заката гонявших «Серых соколов» и аурумштадцев по полям, но так настигнуть их и не сумевшим.

Уже поздно ночью, после долгих блужданий, фон Лёве добрался до Кляйнеегерсдорфа, где солдатами и офицерами была устроена пирушка, на коей было выпито все трофейное вино и съеден захваченный фураж. Написанный под это дело фон Лёве и Кнаубе рапорт на имя фельдмаршала являл собой такой образчик образности и изощренности эпитетов в адрес врага, что знаменитое письмо казаков Бизанциумскому шахиншаху на его фоне казалось образцом изящной словесности.

***

-- Что это было? -- ахнул кто-то рядом с фон Эльке.

-- Реутов убит. -- скрипнул зубами генерал. -- Его фамильное заклятие.

Тот чудовищной силы взрыв, что разметал и атаковавших, и оборонявшихся, никакой взрывчаткой устроить было невозможно -- в этом Эрвин был абсолютно уверен.

Немногие уцелевшие в центре бранденбуржцы с трудом приходили в себя, а померанская пехота, полностью деморализованная гибелью казалось уже взявших верх передовых баталий, спешно отступала. Остатки ведомых генералом мушкетеров, до того отбившихся от подходивших одна за другой потрепанных баталий фон Рейна, заняли остатки позиций, среди изувеченных и обожженных колдовским взрывом тел, и дали залп в сторону отходившего неприятеля, сигнализируя тому, что войска герцога Максимиллиана все еще готовы обороняться.

Генерал бросил быстрый взгляд на левый фланг, где дела также шли достаточно неважнецки. Солдаты Радека потеряли уже порядка половины от первоначального своего числа, и медленно пятились назад перед превосходящими силами неприятеля.

Впрочем, едва только померанцы на фланге заметили отступление в центре, как тут же сбавили напор, а потом и вовсе встали на месте, не видя смысла умирать в этот день. День, который уже фактически закончился -- солнце уже выглядывало из-за горизонта одним только краешком, а сумерки стремительно сгущались.

Со стороны поместья Айс-Шнее тоже продолжала доноситься мушкетная трескотня, в которую время от времени вплетались звуки орудийных выстрелов. С одной стороны, это сигнализировало о том, что Захуэр и фон Штоц все еще не сломлены и продолжают сопротивляться, с другой указывало на то, что фон Рейну удалось подтащить к очагу бранденбурской обороны полевую артиллерию. А может и конную -- этого генерал не знал, но искренне надеялся, что померанцам ничего серьезнее шестифунтовок под стены особняка выдвинуть не удалось, поскольку прийти на подмогу гибнущим товарищам он не мог никоим образом.

Впрочем, с наступившей темнотой звуки боя прекратились и там, оставляя Эрвину лишь надеяться, что померанцы прекратили бесплодные попытки атаковать, а не взяли верх.

Бригадный генерал проводил взглядом капрала Куртца, который ковылял в сторону лазарета, оперевшись на плечо молоденького солдатика -- того самого, что интересовался фамильным заклинанием Кабюшо, -- и стремительным шагом двинулся в сторону импровизированного штаба, где уже собрались все уцелевшие командиры. Не так уж и много их осталось, тех, кто был на ногах. Радек, с висящей на перевязи, замотанной прямо поверх формы бинтами левой рукой, артиллерийский штик-юнкер, штабс-капитан берштадцев, принявший командование ошметками полка после гибели всех старших офицеров, Зюсс, да шатающийся от усталости Кальмари.

-- Сколько у нас раненых, доктор? -- с ходу поинтересовался Эрвин.

-- Мало. -- хрипло ответил тот. -- До обидного мало. Бригада и берштадцы невозвратными потерями выбиты больше чем наполовину. У меня в лазарете не более сотни человек. Когда дело дошло до штыковой, выносить раненых стало невозможно, а потом... Да вы сами видали.

-- Радек?

-- У меня и сотни солдат в баталии не наберется. -- мрачно ответил тот. -- А из офицеров остались только я, юнкер, да два корнета. Эти сволочи под конец подтянули взвод егерей...

Майор махнул здоровой рукой и замолчал.

-- В Берштадском полку личного состава осталось на роту. -- доложился штабс-капитан, имя которого фон Эльке, к стыду своему, запамятовал. -- Люди подавлены потерями и, боюсь, к бою совершенно не способны.

-- Дальнейшего боя и не ожидается. -- Эрвин устало опустился на барабан. -- Мы выполнили поставленную задачу, и теперь можем со спокойной душой отступать. Вопрос лишь в том -- можем ли? Выдержат ли солдаты ночной переход, особенно раненые?

-- Раненые как раз и выдержат. -- невесело усмехнулся Кальмари. -- Милейший Зюсс выбросил со своих телег все что только можно, и даже то, что нельзя, так что те, кого мы успели обиходить, готовы к транспортировке хоть немедленно. Остальных загрузим в течении часа и можно выступать.

-- Выдюжим марш? -- спросил генерал. -- Или до утра отдохнем, а выступим перед рассветом?

-- Чревато. -- подал голос артиллерист, имени которого Эрвин не знал. -- Если ночью полезут, мы и картечью можем не успеть вдарить. Да и то -- всего две пушки осталось.

-- Ваши пушки, Вильке, придется бросить. -- ответил Радек. -- Все одно в грязи завязнут, а вытаскивать их сил у солдат уже никаких нет.

Штик-юнкер встрепенулся было, намереваясь возражать, но тут же поник, признавая правоту майора.

-- Хорошо, мы их заклепаем, а упряжки можно будет использовать для перевозки раненых полегче. -- с горечью ответил он.

-- Не журитесь, унтер. -- приободрил его Эрвин. -- Будут у вас еще орудия, и не хуже этих. Я не я буду, если после сегодняшнего не выбью вам подпоручика или хотя бы корнета. Видал вашу стрельбу на левом фланге -- сплошное загляденье.

-- Это да. Без его пушки я бы врага не сдержал. -- подтвердил Радек.

-- Что ж, решено. -- генерал поднялся. -- Грузим раненых и через полтора часа выступаем. Ночной атаки нам не сдержать.

***

В тот момент, когда остатки Берштадского мушкетерского полка и бригады фон Эльке выдвигались в ночи, нахал и карьерист Ганс Нойнер собачился в приемной фельдмаршала Кабюшо с драгунским полковником фон Шпессером. Причина ссоры двух бравых кавалеристов заключалась в том, что они никак не могли выяснить, от кого из них двоих сбежал фон Лёве.

Корпусной генерал фон Рейн прислал на доклад о прошедшем сражении именно полковника хотя бы и оттого, что тот ну никак не мог даже случайно опровергнуть его утверждения, что дорогу авангарду перегородила целая дивизия, причем, судя по всему, дивизия Эдвина Гогенштаузена. В своем рапорте фон Рейн указывал, что враг полностью обескровлен, и лишь наступившая темнота воспрепятствовала полному его уничтожению, а также делился планом по утру, на зорьке, окончательно сбить бранденбуржцев с дороги и продолжить движение. Упомянул он и о рейде фон Шпессера, блокировавшего прорыв вражеской кавалерии и обратившего супостата в бегство. Последним-то обстоятельством, ожидавший в сенях деревенского домика, приютившего на эту ночь Кабюшо и его свиту, полковник и начал хвастать напропалую перед присутствовавшими офицерами.

Ганс Нойнер, ожидавший когда его полковник выйдет с военного совета у командующего, дабы доложить ровно о том же самом, и наблюдавший неприятеля не в пример ближе, нежели видали драгуны, смекнул, что его собираются лишить заслуженной славы по обращению в бегство численно превосходящего врага, и вступил с полковником в перепалку, выставляя его вралем. Полковник, в свою очередь, никак не желал соглашаться с тем, что преследовал без всякого успеха всего-то три кавалерийских эскадрона, пусть один из них и был бы хоть сотню раз гвардейским, и упорно стоял на своем, указывая, что как раз кирасир ротмистра он и не видал.

Гвалт поднялся преизрядный, дело шло к дуэли, когда в приемную, на шум. вышел сам командующий. Ознакомившись с докладом вон Рейна и мнениями сторон о числе прорвавшихся кавалеристов неприятеля (при том Нойнер привлек на свою сторону свидетеля -- того самого артиллерийского капитана), фельдмаршал усмехнулся.

-- Ротмистр Нойнер, значит? -- смерил он взглядом Ганса. -- Тот самый, что организовал вчерашнюю баталию не дожидаясь приказа?

-- Осмелюсь доложить, -- вступился за своего подчиненного кирасирский полковник, -- что он только спасал своих боевых товарищей, которые подверглись атаке со стороны численно превосходящего неприятеля.

-- А теперь еще и два, как утверждает полковник фон Шпессер, кавалерийских полка в бегство обратил, причем один -- гвардейский? -- старый окситанец продолжал с усмешкой разглядывать Нойнера. -- А что же, хвалю, герой.

Он повернулся к своему адъютанту.

-- Эмиль, подготовьте приказ о награждении ротмистра Нойнера каким-нибудь подходящим по случаю орденом. Я подпишу. И в сегодняшнюю реляцию для Штеттина его подвиг включите. Пусть канцлер-регент хоть о чем-то хорошем прочитает.

Глава XII

Дорога назад заняла у фрейлины Мафальды меньше времени -- кучер, опасаясь новых встреч с грабителями, которые могли закончиться не так мирно и благополучно, как первая, гнал лошадей как можно быстрее, заставляя их выбиваться из сил. Его пассажирка тряслась на мягком сиденье, с грустью убеждаясь, что подремать на обратном пути ей не удастся. К счастью, спать ей особо и не хотелось. Слишком многое надо было обдумать. И хотя порой, когда экипаж попадал на особенно бугристое место на дороге, тряска мешала молодой даме сосредоточиться, она была рада, что у нее есть возможность побыть одной и спокойно принять решение...

Вознице и его важной пассажирке повезло: на этот раз никому из двуногих лесных обитателей не вздумалось напасть на них и освободить от ценных вещей. К замку гросс-герцога фрейлина подъехала ранним вечером, когда небо только начало темнеть. Обычно в это время хозяева замка неторопливо собирались ужинать, предвкушая долгий спокойный вечер. Но когда карета Мафальды въехала во двор, и сама она выглянула в окно, ей сразу бросилась в глаза царившая там суета. Нарядный экипаж гросс-герцогини стоял посреди двора, дверцы его были открыты, и снующие туда-сюда слуги загружали в сундуки под сиденьями огромные свертки, в которых, судя по всему, были упакованы ее многочисленные платья, накидки и прочие предметы туалета. В стороне фон Шиф заметила еще один экипаж, поскромнее -- из тех, в которых обычно ездили фрейлины Эвелины. Рядом с ним возвышалась внушительная гора похожих свертков и круглых шляпных картонок.

-- Что тут у нас происходит? -- спросила Мафальда, вылезая из кареты и обращаясь сразу ко всем присутствующим во дворе слугам. Те, увидев любимую фрейлину своей госпожи, поприветствовали ее вежливыми поклонами.

-- Завтра ее светлость возвращается в город, -- сказала одна из горничных.

-- С чего это она так резко с места сорвалась? -- удивленно пробормотала Мафальда, но в следующий миг, спохватившись, заговорила более почтительным тоном. -- Чем вызвано такое неожиданное решение ее светлости?

Прежде, чем ответить, горничная, не удержавшись, вздохнула, и по ее огорченному лицу фрейлина поняла: Эвелина решила вернуться в свою зимнюю резиденцию не просто так, не от скуки, а из-за того, что здесь ее что-то расстроило или рассердило. Вот только что бы это могло быть?

-- Я не знаю, -- уже не особо скрываясь, скорбно вздохнула горничная. -- Ее светлость утром была чем-то очень расстроена... После того, как о чем-то долго беседовала с его светлостью...

Мафальда понимающе кивнула. Теперь ей было ясно почти все. Эвелина поругалась со своим мужем и спешила уехать из летнего замка, «чтобы больше не видеть этого бесчувственного солдафона, погубившего ее молодость». В этом не было ничего необычного -- такие размолвки случались между августейшими супругами регулярно и каждый раз заканчивались примирением и устроенным по этому поводу балом. Без сомнения, и эта ссора завершится столь же счастливо. Но не факт, что это произойдет еще здесь, в замке, а не в городе: раз вещи гроссгерцогини уже собраны, значит, настроена она решительно и от возвращения в зимнюю резиденцию не откажется. Тем более, что здесь, за городом, с каждым днем становится все холоднее и все чаще идут дожди, так что от охоты и прогулок приходится отказываться, а других развлечений у Эвелины нет. Значит, нормально отдохнуть после своей поездки в имение Мафальде не придется -- завтра ее ждет такая же тряская дорога и жалобы герцогини на обидевшего ее супруга.

Улыбнувшись горничной и кивнув другим слугам, тащившим через двор целую пирамиду коробок со шляпами, фрейлина зашагала к входу в замок. Предстоящий ей разговор с госпожой вряд ли будет сильно отличаться от множества подобных бесед, которые она имела с ней в прошлом -- в этом Мафальда была уверена.

Как она и предполагала, Эвелина сидела в своем будуаре, и лицо ее выражало мировую скорбь. Фрейлина Розалинда, увидев госпожу фон Шиф, просияла от радости -- причем радость эта, несмотря на их натянутые отношения, была совершенно искренней. Мафальда злорадно усмехнулась про себя: Розалинда считала ее своей соперницей и прилагала все усилия, чтобы занять ее место главной любимицы герцогини. Отъезд фон Шиф она восприняла, как свой шанс добиться желаемого в ее отсутствие -- за что и поплатилась, так как в обязанности любимой фрейлины входило, кроме всего прочего, еще и выслушивание всех жалоб Эвелины и безуспешные попытки ее утешить, если та находилась в расстроенных чувствах.

-- Здравствуйте, ваше сиятельство! -- присела Мафальда в реверансе, после чего повернулась к своей «заместительнице». -- Добрый вечер, Розалинда!

-- Добрый вечер, Мафальда! Как хорошо, что ты уже приехала! -- с чувством воскликнула вторая фрейлина и стала медленно, бочком, продвигаться к двери. -- Оставлю вас, ваша светлость, -- поклонилась она Эвелине и выскользнула в коридор.

С трудом сдерживая улыбку, фон Шиф пошла навстречу своей госпоже, которая тоже встала с кресла и протянула к ней руки.

-- Мафальда, -- простонала она, -- как же мне тебя не хватало! Как же нам всем без тебя было плохо! Пообещай мне, поклянись, что ты больше никогда меня не оставишь!

-- Что случилось, госпожа? -- сочувственным тоном поинтересовалась фрейлина, игнорируя эту просьбу. -- Меня же всего два дня не было!

-- Да я ни часа, ни минуты без тебя прожить не могу! Особенно теперь, когда мой супруг... этот жестокий, бесчувственный человек, которого я, несмотря на все усилия, так и не смогла сделать хоть чуть-чуть нежнее, хоть чуть-чуть тактичнее... -- кукольное личико Эвелины вдруг исказилось от злости, и ее любимой фрейлине показалось, что она отчетливо слышит скрежет ее зубов.

-- Что же его сиятельство сделал?! -- всплеснула руками Мафальда, которой уже и самой было страшно любопытно, чем на этот раз провинился муж ее госпожи. Она никогда ещё не видела Эвелину в такой ярости. Строго говоря, в ярости свою государыню фрейлина не видела вообще ни разу. В расстроенных чувствах, в обидах, в дурном настроении без какой-либо причины -- сколько угодно, но в гневе...

Тем удивительнее были для нее слова гроссгерцогини, один только вид которой ещё вчера поверг бы ее в шок.

-- Мафальда, это... -- Эвелина задохнулась от переполнявших ее эмоций. -- Этот сухарь... Да как он вообще посмел такое сказать? Я датская принцесса, нас с детства учат, как перевязывать раны, с тех ещё времён, когда мои предки ходили в военные походы! А он... Этот негодяй... Я не допущу его на наше супружеское ложе, пока он не извинится, чего бы он там ни бормотал про наследников! Представь себе, Мафальда, этот чурбан разговаривал с нашим военным министром, и когда я захотела сделать ему приятное и спросила...

Тут герцогиня разрыдалась, и ее любимица, сгорая от любопытства, подбежала к туалетному столику за носовым платком и стаканом воды. Утешить плачущую госпожу ей удалось лишь через несколько минут.

-- Он сказал... Я предложила... -- заговорила она снова после того, как чуть-чуть успокоилась. -- Он сказал, что мы себе даже палец не перевяжем сами. Мне, дочери Харальда! Да я..! Мафальда, мы срочно едем в армию, лечить раненых хирдманов! -- выпалила Эвелина, и ее глаза снова засверкали, но уже не от ярости, а от какого-то другого, хоть и не менее сильного чувства. Фрейлина не сразу поняла, что это было за чувство -- лишь немного позже, когда гроссгерцогиня перестала плакать и они начали обсуждать детали ее плана, ей стало ясно, что это был самый настоящий азарт.

К концу дня этим азартом заразилась и сама Мафальда. Поначалу она думала, что, загоревшись новой идеей, ее госпожа быстро остынет, а осознав все трудности работы в военном госпитале, и вовсе передумает что-либо доказывать своему мужу, однако вскоре фрейлине стало ясно, что она, впервые за долгое время, ошиблась. Эвелина не просто не отказывалась от своего решения, а, казалось, с каждой минутой все тверже укреплялась в нем. По всей видимости, этому способствовало и то, что ее дражайший супруг не спешил брать свои слова назад и извиняться. К ужину он не явился, и герцогине пришлось прилагать огромные усилия, чтобы скрыть от фрейлин свое разочарование. Мафальда видела, что ее госпожа специально старается есть как можно медленнее в надежде, что гроссгерцог все-таки надумает присоединиться к ней за ужином. Тот однако из своего кабинета так и не вышел, и первой фрейлине было сложно винить его в этом. Если бы он явился в столовую, Эвелина расценила бы это как капитуляцию -- и после ужина продолжила бы семейную сцену. Может быть, в конце концов, она бы и простила супругу все его «ужасные преступления», но это случилось бы только глубокой ночью или под утро, и виновник скандала, знавший свою жену не хуже, чем ее любимая фрейлина, предпочел остаться в немилости, но выспаться.

В результате гроссгерцогиня посидела за столом больше часа, подолгу ковыряясь в каждом блюде и заставляя фрейлин нетерпеливо ерзать на стульях, а потом, убедившись, что «муж-тиран» не придет, резко встала из-за стола и, позвав за собой Мафальду, заспешила в свой будуар.

-- Нет, ну каков негодяй! Заставлять слабую женщину весь вечер страдать в одиночестве! -- возмущалась Эвелина по дороге туда. Шедшая рядом госпожа фон Шиф благоразумно помалкивала.

Но в покоях герцогини разговор снова вернулся к поездке в госпиталь, и фрейлина окончательно уверилась, что ее госпожа уже не откажется от своей затеи. Теперь, пожалуй, даже если бы Мафальда захотела ее от этого отговорить, у нее вряд ли бы это получилось. Впрочем, этого фрейлина и не хотела. Убедившись, что ее взбалмошная госпожа настроена серьезно, фон Шиф даже обрадовалась. В госпитале она могла бы многое узнать об Эрвине, и упускать такой шанс было нельзя. Причем собирать информацию там нужно было очень быстро: Мафальда не сомневалась, что энтузиазма Эвелины хватит ненадолго и что вскоре она захочет вернуться в свою обычную комфортную жизнь. Хорошо еще, если она в первый же день не передумает, насмотревшись на окровавленные бинты и прочие ужасы!

Но пока гроссгерцогиня рвалась в военный госпиталь, и ее любимой фрейлине нужно было только поддерживать ее в этом. Чем она и занималась оставшуюся часть вечера и все следующее утро, пока горничные Эвелины заканчивали собирать вещи. Особых усилий Мафальде для этого прикладывать не пришлось: герцогиня и сама думала только о предстоящих медицинских подвигах и даже жалела, что перед тем, как ехать в госпиталь, ей придется провести несколько дней в городской резиденции.

-- Как же все-таки тяжело нам, людям из высшего общества! -- жаловалась она фрейлинам, когда они уже ехали в ее просторной карете по лесу. -- В нашей жизни столько глупых условностей!.. Были бы мы с вами простыми женщинами -- могли бы ехать спасать раненных уже сейчас. Без остановок в городе, без всех этих приемов, визитов...

Фрейлины согласно кивали и поддакивали, радуясь про себя, что «глупые условности» позволят им еще некоторое время пожить спокойной и приятной жизнью. Мафальда искоса поглядывала на их кислые лица и гадала про себя, кто из них не поедет в госпиталь под каким-нибудь благовидным предлогом. Любимица Эвелины подозревала, что об этом подумывали почти все ее «коллеги». Но вот у кого из них хватит решимости и хитрости, чтобы избежать неприятного дела? Розалинда наверняка сумеет придумать уважительную причину, чтобы остаться в городе, но станет ли она это делать или предпочтет помогать герцогине в госпитале, чтобы та стала относиться к ней еще лучше?

В таких размышлениях фон Шиф провела почти всю дорогу -- лишь время от времени она возвращалась в реальность, чтобы подбодрить свою госпожу и напомнить ей, что в городе она сможет устроить большой прием, на котором все приглашенные узнают о задуманном ею деле. Мысль о приеме привела в хорошее настроение и остальных фрейлин. Под конец пути в карете уже царило обычное в их компании оживление: и Эвелина, и все ее окружение обсуждали наряды, в которых они будут рассказывать о предстоящих им делах городской аристократии.

В этих разговорах прошел и остаток дня после прибытия в зимнюю резиденцию гроссгерцога: пока слуги, не ожидавшие, что хозяйка замка вернется так рано, носились по коридорам и комнатам, торопливо наводя в них порядок, герцогиня с фрейлинами расположились в одном из бальных залов. Оттуда их через некоторое время позвали в обеденный зал, а из него усталые дамы вскоре разошлись по спальням. В плохо протопленных комнатах было довольно холодно, и Мафальде пришлось выслушивать новый поток жалоб Эвелины на слишком большой замок и недостаточно расторопных слуг. А потом она и сама долго дрожала, кутаясь в одеяло и безуспешно пытаясь согреться. «Тоже мне, комфортная и беззаботная жизнь! -- ворчала она про себя, стуча зубами. -- И этого наши неженки так боятся лишиться?!»

Однако на следующий день и на улице, и в замке стало теплее, гроссгерцогиня развила бурную деятельность по подготовке к «скромному» приему гостей, и к Мафальде тоже вернулось хорошее настроение. Вместе с другими фрейлинами она писала приглашения на раут, вручала их Эвелине на подпись и раздумывала, у кого из приглашенных она сможет узнать что-нибудь важное. «Ваше высокопревосходительство...», «Ваша светлость...», «Ваше сиятельство...» - от бесконечных титулов, которые фрейлине приходилось выводить на тонкой гербовой бумаге каллиграфическим почерком, у нее рябило в глазах. Количество написанных ею писем перевалило за сорок -- а ведь Розалинда и еще одна молоденькая фрейлина тоже занимались приглашениями! Сколько же всего будет гостей? И это Эвелина называет «скромным приемом, только для самых близких друзей»! Впрочем, справедливости ради, были у них балы и на двести человек, и еще более многочисленные...

-- Мафальда, будь добра, напиши еще вот этим трем! -- подошла к столу, за которым сидела фон Шиф, Розалинда. -- Я не успеваю, меня ее сиятельство просит проследить за украшением зала.

-- Давай, напишу, - кивнула Мафальда, откладывая перо и поднося к глазам подсунутый ей на стол клочок бумаги. Почерк у ее сиятельства гросс-герцогини Эвелины был не слишком аристократическим: строчки изгибались на листе бумаги то вверх, то вниз, напоминая не то морские волны, не то ползущих куда-то змей. «Фридрих фон Фалькенхорст, его дочь Белинда и ее компаньонка Люсинда Ферн», - прочитала фрейлина и положила перед собой новый лист бумаги.

-- Кто этот Фридрих, интересно, - пробормотала она, пытаясь вспомнить, слышала ли уже где-нибудь это имя. -- Может, он тоже из тех самых Фалькенхорстов?

Фамилию Фалькенхорст носила одна из прабабок эрцгерцога Эдвина -- это тоже был очень древний род, давно разделившийся на несколько ветвей. Некоторых представителей этого рода Мафальда знала, но имена Фридриха и Белинды казались ей незнакомыми. Подумав, фрейлина решила, что приглашения этим двоим и их компаньонке надо написать слегка суховатым языком, без особых изысков. Скорее всего, это какие-нибудь провинциалы, недавно приехавшие в город. Эвелине такие вряд ли понравятся, а сами они, если гроссгерцогиня окажет им слишком теплый прием, могут стать чересчур навязчивыми гостями. Так что лучше пока не подавать этим приглашенным лишних надежд. А вот если они понравятся Эвелине и сумеют завоевать ее дружбу -- тогда следующие отправленные им письма будут звучать уже совсем по-другому. Хотя не факт, что сами они будут этому рады... Размышляя об этом, Мафальда написала все три приглашения и понесла их своей госпоже на подпись.

День приема снова был пасмурным и холодным, но это лишь добавило уюта пышно украшенному бальному залу. Эвелина была страшно довольна: все шло именно так, как ей хотелось. Гости прибывали один за другим, и хозяйка замка успевала не только поприветствовать каждого из них и задать необходимые вопросы о его делах, но и поделиться своими «героическими» планами. При этом приглашенные еще и вели себя именно так, как герцогиня от них ожидала: удивлялись, услышав о предстоящей ей поездке к раненым, всплескивали руками, хлопали глазами -- в общем, всячески выражали свое восхищение ее поступком.

Юная Белинда фон Фалькенхорст поначалу показалась Мафальде такой же недалекой восторженной барышней, как и остальные гостьи. Они с отцом, как и предполагала фрейлина, действительно приехали в город недавно, а до этого жили в отдаленном поместье, причем Белинда вообще покинула родной загородный дом впервые. Узнав об этом, фон Шиф почти потеряла интерес к новым знакомым ее госпожи, однако что-то мешало ей забыть о них полностью. Проходя по залу и высматривая, не заскучал ли кто-нибудь из гостей, Мафальда то и дело бросала взгляд в один из дальних углов, где со скромным видом сидела эта молодая девушка, одетая в неброское нежно-зеленое платье, и ее полная пожилая компаньонка. Интуиция, редко обманывавшая фрейлину, подталкивала ее к более близкому знакомству с Белиндой, и это было особенно странным, потому что умом Мафальда никак не могла понять, чем ей может быть полезна эта особа. Выглядела барышня фон Фалькенхорст самым обычным образом -- миловидная, стройная и, в отличие от нежных и бледных горожанок, розовощекая и не слишком хрупкая. Держалась юная гостья скромно и, похоже, с трудом преодолевала застенчивость: сделав реверанс перед Эвелиной, она, вместе со своей седовласой сопровождающей, почти сразу заняла место на диване в углу и как будто бы собиралась просидеть там весь вечер, глядя в пол и даже не пытаясь ни с кем поговорить. Ее отец, встретивший среди гостей нескольких старых знакомых, был занят беседой с ними и почти не обращал на дочь внимания. Такие картины Мафальда видела на приемах много раз, и особого сочувствия стеснительные девицы у нее не вызывали. Сама она во время первого своего выхода в свет умудрилась познакомиться и с двумя любимыми фрейлинами Эвелины, одна из которых потом и порекомендовала ее герцогине, и с будущим мужем, и еще с одним знатным дворянином, который тоже мог оказаться на его месте. Тетушка Альда, сопровождавшая юную барышню фон Эльке в тот вечер, потом долго пилила племянницу за то, что та держала себя слишком раскованно, и предупреждала, что недостаточно скромных девушек не берут ни во фрейлины, ни замуж. Правда, потом Альде пришлось признать, что она ошибалась, потому что через год ее «невоспитанная» племянница уже была в свите Эвелины, еще через два вышла замуж, а потом, после смерти мужа, вернулась на должность фрейлины. А сама Мафальда с тех пор посматривала на скромниц свысока. Заслужить ее уважение могли лишь те девушки, кто сумел преодолеть застенчивость и не побоялся хоть как-то проявить себя в обществе.