Корона Тафелона

История вторая Девчонка

Во всём была виновата проклятая девчонка. Какой бес её сюда притащил только?... если бы не она — Жуга мог бы поклясться! — всё было бы хорошо. Всё было бы по-другому. Ведьма она, не иначе, и не из тех знахарок, которых в любом селище найдёшь, а из колдуний, которые по оврагам прячутся да на добрых людей порчу наводят.

Жуга никогда не знал хорошей-то жизни. Маманя у него из семьи не шибко богатой была, а главное — людьми бедной. Поэтому и повадился тятька сперва поколачивать, а после и бить жену смертным боем. А что? Родичей нет — заступиться некому. Так бы и вовсе заколотил, а с ней и сына, щуплого от вечного страха и недоедания мальчишку, да только вернулся из княжьей дружины материн дядька[26], седой косматый Мантю́р. Был дядька у князя Галлаю́та конезнатцем в дружине, да только рассорился с кем-то да и ушёл, пока кости целы. Только того и унёс Мантюр с княжьей службы, что заплаты да шрамы. Но, какой ни на есть, а всё ж — родич. Заступился за свою кровь, тятьке голову проломил да и ушёл, забрав племянницу с сыном в своё селище. Да только кому там нужен конезнатец? Кто через болота верхом скакать-то будет? Самым бедным человеком стал дядька Мантюр, а с ним и Альгер, его племянница, и маленький Жуга так и не ел досыта.

А потом пришли люди из закатной стороны, откуда прежде только оборотни набегали, добро отнимали, девушек к себе уводили. Думал Жуга — оборотни на краю света живут, но нет, за ними тоже люди обнаружились. Заключили договор с князьями и принялись дороги прокладывать. Ровно им ворожил кто — всегда знали, где топи обойти, где высушить, где коней кормить, где воду хорошую брать. В селище дядькином тогда спор возник. Одни кричали — нечего с чужаками знаться. Из-за оборотней явились, сами, небось, оборотни, а то и вовсе нелюди, злобные духи. А другие говорили — новые люди, новое знание, новое богатство, надо поближе подойти, поучиться. Так ни к чему и не пришли. Старики ушли подальше в болота, из молодёжи увели, кто потише, а кто покрепче да побойчее — к дороге вышел. Так и сложилось новое поселение. Не только местные, но и пришлые, бывает, оставались тут, возле гостевого двора, который поставил один из пришлых, чтобы проезжающие могли поесть-поспать под крышей. Хозяин двора был человек страшный. Сильный, плечистый, неповоротливый, а потом глянешь, половчее другого стройного юнош будет. Откуда взялся — никто не знал. Звали его чужим именем Цендеребен, а кое-кто из пришлых Кабаном его кликал на своём языке. Жуга-то быстро выучил этот язык. Как не выучишь, когда то и дело слышишь? Дядька-то его со смелыми был, сразу бросил родное селище и с племянницей да с Жугой к гостевому двору перебрался. Там-то конезнатцу сразу обрадовались. И вот жить бы теперь и всё б хорошо было. Жуга ел вволю, досыта, одёжку ему новую дали, дядька в ученики принял. Правда, не лежала у Жуги душа к коням-то, но тут уж что поделаешь. Небось привык бы, приспособился. Только вот девчонка.

Сперва-то Жуга на неё и не смотрел даже. Вот ещё. Через гостевой-то двор сколько всяких людей проходит, каждого и не упомнишь. А она зачастила. То на день-два останется, то на пять, на десять, а то целыми месяцами жить принялась. Цен… Ценде… тьфу, язык сломаешь! Кабан говорил — дочка, мол. Все кивали. Видно же, не его кровь, но кому какое дело? В их краях с родством просто было. Все то и дело детей от голода из селища в селище отправляли. Где накормят, где научат чему полезному. Привыкли — если ребёнок в чьём доме живёт, хозяина тятькой зовёт, жену его — маманей. А что не они его родили, так не кровные же. Это пусть князья родством считаются, у них, дядька рассказывал, для брата отца одно слово, для брата матери другое. И понятно, один князю соперник, другой помощник верный и друг. Но это дела княжьи, куда Жуге-то до них? Дочка и дочка. В доме Кабана жила, его хлеб ела, помогала опять же и на кухне и когда вечерами люди поесть собирались. Кто не семейный, они у Кабана ели, если никто по дороге не являлся. Жуга как-то для смеха с ней столкнулся, когда она пустые горшки несла. Думал — выронит горшки-то, вот умора будет! А она как-то ловко так увернулась да взгляд на Жугу подняла. Ух, он и вздрогнул! В их-то краях у всех глаза тёмные, крапчатые, а у этой — как небо пасмурное или озеро в дождь. Так и утонешь в них. Посмотрела, а у Жуги руки-ноги отнялись. Отца не боялся, когда тот, выпивши, за палку брался. А тут — струсил. А она посмотрела, хмыкнула, да и пошла себе. Жуга её потом за косу дёрнул, чтобы не воображала. И тоже приметил. У всех волосы либо тёмные либо русые, а то, бывает, как трава жухлая. А у этой — светлые да цвета какого-то холодного нелюдского. Как есть, ведьма из лесной чащи.

А потом случилось то, что случилось. Дядька Жуге-то поручил коня почистить. И конь был смирный, и работа привычная. Да только едва Жуга начал, конь как взбесился. Куда мальчишке с ним сладить! Жуга уж думал — прибьёт его конь копытами-то или загрызёт, а тут девчонка проклятая, вынырнула откуда-то, коня по морде погладила — и как только дотянулась?... — по гриве рукой провела — он и успокоился. Дядька прибежал, Жуге уздечкой погрозил, а девчонку принялся нахваливать. Рука, мол, у неё хорошая, а чего ещё умеет, пусть покажет.

Девчонка и показала! И почистила, и копыта осмотрела, конь ей сам ноги подавал, и гриву с хвостом расчесала, в косы заплела и даже заговоренные бусины как надо подвесила. То-то смеху было! Над Жугой всё селище хохотало. И местные, и пришлые и даже тот кривоногий старик из полуденной страны, где нет деревьев — этот громче всех заливался. Сказали — если девчонка лучше тебя умеет, меняйся-ка ты с ней работой! Будешь горшки мыть да плошки, еду разносить, а она вместо тебя за конями ходить станет. Жуга спорить пытался — куда там! Маманя просила, да дядька сказал, уж два года Жуга за конями ходит, а толку всё меньше, чем от этой девочки. Аталеле её звали. А она глазки-то потупила, вроде как скромничает, а сама в руках что-то вертит. Потом отбросила, Жуга место приметил, всё обыскал, перещупал — нашёл! Колючка там была, вот что! Небось, подсунула коню, а потом вынула. А то и заговорила её сначала. Да кто ж Жуге теперь поверит? Скажут — свою оплошку на девчонку свалить хочет.

Жить стало худо. Кабан девчонку-то жалел, когда она ему помогала, а Жугу гонять принялся. То подай, то принеси, это сделай, да поживее, да поторапливайся, да всё с колотушками. Ещё бы! Кто ж за него заступится? Маманя? Или дядька, который в девчонке души не чает да каждый день нахваливает? Жуга даже думал, может, к тятьке вернуться, но потом струсил. Кто ж его проводить одного согласится? Умнее надо быть. Или уйти с большим обозом или глаза всем на девчонку открыть проклятущую. Так и стал присматриваться. Она то и дело к Кабану забегала, на Жугу и не смотрела. За косу он её дёргать теперь остерегался. А ну как пожалуется? Кабан его вовсе заколотит.

А потом пришли люди из закатной стороны, не двое, не трое, а целое селище, да все на конях, да с телегами. Всё больше воины, но и женщины с ними и даже детишки мелкие. Только стариков старых нету. Жуга аж испугался, куда Кабан их всех поселит? А они отошли в сторону, в поле дома из тряпок да кожи да шкур поставили и ничего. Все поселились. Ух, и строго там было! Жуга только хотел поближе подобраться, интересно же! — так его какой-то злой человек в странной шапке высмотрел и велел убираться, покуда цел, мол. Говорили они между собой на языке закатной страны, а кто-то и вовсе непонятно. Похоже на то как кривоногий старик ругается, но не то всё же.

Главный-то их за всем проследил, присмотрел, а потом к Кабану пошёл. Странные они. Жуга-то думал, главный в дружине — самый сильный, самый высокий, самый красивый, одет лучше всех и непременно с серебряной гривной[27] на шее. Краше него только князь! А тут — невысокий неказистый дядька, рожа рябая, брови белёсые, ни роста, ни стати, ни красоты, ни нарядов. Но все его слушались, видать, чем другим взял. Жуге-то любопытно, какие дела у пришлого с Кабаном. Место у них не сказать чтобы тихое, на дороге стоят. Своей дружины нет, только несколько человек, которых Кабан кормит да поит, да одевает. До города, где князь стоит, через лес ехать день, два, а, может, и больше. Налетят враги, так пожечь успеют всё селище, покуда до князя гонец дойдёт. Раньше-то так и было. То оборотни с заката наскакивали, то нагабары[28] с полуночи приходили, разоряли селища, уводили пленников. А то и вовсе князь с кем поссорится, чужой князь придёт — хуже оборотня лютует!

А теперь — спокойно. Как уж оборотней да нагабаров утихомирили — кто их знает, а только больше они тут не промышляли. И вот теперь — целое конное селище. Жуга, когда его от поля-то отогнали, отбежал, затаился, но вовсе-то не ушёл, пока их главный к Кабану не затопал.

— Ну, здравствуй, Кабан, — усмехнулся Увар, переступив порог придорожного кабака. Днём здесь было пусто: жители собирались только к вечеру, а других гостей, кроме отряда Увара, в придорожном селении не было. Хозяин медленно повернулся, он всегда двигался медленно, смерил гостя взглядом.

— С чем пожаловал, Увар? — отозвался он степенно. — Никак от Серого весточку принёс?

— Серый жив, здоров и о тебе не вспоминает, — покачал головой наёмник и сел за стол. — Что ж так неласково встречаешь, а, Кабан?

— Где этот проклятый мальчишка?... — заозирался Кабан. — Жуга! Поди сюда, негодник!

Мальчик неохотно вышел из-за бочонка, возле которого он было присел, чтобы незаметно разглядеть странного гостя. Привычно увернулся от зуботычины и молча уставился на кабатчика.

— У, отродье! — замахнулся на него Кабан. — Чего пялишься? Поди на кухню, тащи мяса для гостя, тащи хлеба, похлёбку тащи, мёду! Поворачивайся!

Жуга убежал, радуясь уже тому, что хозяин не стал его бить.

— Так с чем пожаловал-то, Увар? — не отставал от наёмника бывший «верхний» убийца[29].

— В степи еду, — пожал плечами наёмник. — Дело есть.

— Серый… — заговорил Кабан.

— Серый тут не при чём. Насилу отпустил. И его высочество, чтоб ему хорошо спалось, тоже. Своё дело есть.

— Коли своё дело, так молчу. Жену-то в Тафелоне оставил?

— Зачем в Тафелоне? С собой взял.

— Надолго, видать, едешь?

— Насколько ни еду, всё при мне будет.

— У нас-то долго отдыхать будешь?

— А что мне отдыхать? Не устали ещё. День, два, побудем — и в путь. Ты б ко мне человека своего прислал, был у тебя хороший мастер коней на ноги ставить.

— Пришлю, — кивнул Кабан.

— Добро.

Увар оглянулся, но мальчишка ещё срезал мясо с поджаренного над очагом окорока на кухне.

— Кого на востоке знаешь? — тихо спросил наёмник.

— А тебе кто нужен? — хмыкнул кабатчик.

— Кто живой товар поставляет.

Кабан поднял брови.

— Зачем тебе?

— Я же не спрашиваю, откуда ты вино берёшь, которое мне сейчас из припрятанной бочки нацедишь, — ухмыльнулся наёмник. — И кому твои люди пушнину сбывают, не интересуюсь.

Кабан ухмыльнулся. В селении жили люди, промышлявшие одной охотой, все они сносили свою добычу в кабак, а уж потом хозяин знал, кого и к кому отправить, чтобы продать не нищим, сидящим по своим углам, князьям на востоке, а на запад, в Тафелон, где даже жалкая белка ценилась как будто у неё шкурка была серебряная. Охотиться на пушного зверя князья не возбраняли, а вот продавать товар, не предложив сперва господину — за такое могли и руку отсечь. Что до вина, то его и вовсе присылали даром — кое-какие люди, которые не хотели, чтобы Танцующий Кабан начал языком трепать.

— Живым товаром много кто торгует, — проговорил кабатчик. — Кто добывает, кто скупает, кто рабов своих продаёт. Всех и не упомнишь…

— А ты упомни, — посоветовал наёмник. — Кто из них постоялый двор уже десять лет как держит, а, может, и раньше держал. Там, за язычниками, где люди Заступника признают. В Дарили́ке[30], как её там…

Кабатчик сделал непристойный жест, выражая своё отношение к Заступнику.

— У меня так далеко интереса нет. Мало ли кто в той глуши спрятался. Дойдёшь, так сам по кабакам поспрашивай.

— Поспрашиваю, — кивнул Увар. — А пока спрашиваю тебя.

— Жуга! Ты там уснул, негодник?! Живо тащи всё сюда, да поживее! А потом быстро к дядьке своему беги, скажи, тут его гость дожидается! Быстро, пока я тебя не прибил!

Мальчишка притащил еду и выскочил за дверь кабака.

Жуга не сразу побежал за дядькой. Вот ещё! Он огляделся по сторонам. Никого не было, мужчины или в поле или в лесу, не до кабака ещё. Мальчишка прижался к двери, надеясь подслушать ещё что-нибудь интересное.

— Твой парнишка? — спросил на закатном языке главарь пришлых. Кабан хрюкнул.

— У меня б порасторопней был да поумнее. Племянник это моего конезнатца.

— Что ж он мальчишку не учит? — удивился чужак. Жуга нахмурился и стиснул кулаки. Сейчас Кабан ему расскажет…

Но тот промолчал.

— К слову, а девку куда дел? — спросил чужак, не дождавшись ответа.

— Какую девку, Увар? — удивился Кабан. Увар засмеялся.

— Полно хитрить, Кабан. А то я не знаю, что Паук у тебя ученицу поселил.

Кабан что-то сквозь зубы ответил, Жуга не разобрал.

— Прячешь, никак? — хмыкнул Увар.

Тут Жуга услышал, как кто-то в доме сделал шаг к двери, и опрометью бросился прочь. Вот так штука! Этот, главарь-то воинов, он ищет того, кто людьми торгует! Брр! И далеко отсюда! И девчонку ещё! Может, он за ней и пришёл? Продать решил! Увезти и продать! Кабан, конечно, спрячет девчонку-то. Ничего у него не выйдет!

— Дедушка! — поклонился он, добежав до маманиного дядьки. Лошадей держали в другой стороне от кабака, не там, где встали пришлые, вот тут новостей-то и не знали. Дядька как раз у коновязи чистил своего любимого серого жеребца. Тот фыркал и смешно поводил ушами. Ближе Жуга подходить не стал, знал уже, какие эти твари злобные и быстрые, если что не по ним. Девчонка-то ворожит, небось! Видел он, как она лошадям в глаза смотрит! А Жуга так не умеет! Он простой человек, не колдун какой-нибудь болотный!

— Чего тебе? — неприветливо спросил дядька.

— Там люди! Чужие! Много! С оружием! С лошадями! С домами из шкур и тряпок! Главный их в кабаке! Тебя зовёт!

— Зовёт, значит, — кивнул дядька, огладив бороду. — Значит, приду. Аталеле! Дочка! Закончи за меня!

Девчонка выскочила из хижины, где дядька держал разные снадобья, зыркнула своими серыми глазищами на Жугу и взяла у конезнатца щётку. Жуга ждал, переминаясь с ноги на ногу. Если дядька велит бежать, сказать, чтобы ждали, ничего не выйдет. А если нет? Дядька ничего не сказал, повернулся да и пошёл сам. Жуга остался один на один с девчонкой и здоровенным жеребцом. Ему стало неуютно.

— Что смотришь? — бросила девчонка, отвернувшись к коню. — Дыру протрёшь.

Жуга уже открыл рот, чтобы ответить… и замолчал. Дурак он. Как есть дурак! Зачем девчонке говорить-то? Ничего говорить не надо. И ждать не надо! Он хитрей сделает!

Он повернулся и припустил к гостевому дому — другой дорогой, чем пошёл Мантюр. Надо спешить и прибежать быстрее дядьки, тогда он всё сделает как надо.

В гостевом доме чужак Кабан, конечно, погнал Жугу на кухню. Ничего, он и это перетерпит. Увар увезёт девчонку! Дядька снова будет его учить! Жуга справится, он понятливый! Не колдун, как девчонка, не в болоте его маманя нашла, а так-то понятливый! Жуга выждал время, когда Кабан отвлечётся, и ужом скользнул к чужаку.

— Дяденька, — шепнул он, стоя так, чтобы его нельзя было из-за чужака разглядеть. — Ты девчонку искал, здесь девчонка. Кабан её у Мантюра прячет. Хочешь — покажу, где.

— А тебе зачем? — нахмурился Увар.

— Ты же искал, — растерялся Жуга.

— Я искал, — согласился чужак. — А тебе зачем?

Мальчишка испугался. Что же Увар такой недоверчивый! А если он Кабану расскажет?!

— Ты гость, — нашёлся Жуга с ответом. — Гостю всё лучшее. И мёд, и мясо, и хлеб.

— И девок? — хмыкнул чужак. — Ладно, веди, показывай.

Жуга выскользнул во двор, покуда Кабан его не хватился, и там ждал Увара, приплясывая от нетерпения. Он хотел кинуться в сторону конского выгона, но чужак схватил его за плечо.

— Не спеши, — строго сказал он. — Если обманываешь, убью.

— Дяденька! — взмолился мальчишка. — Я ж помочь хотел!

— Помогай, — согласился Увар. — Веди, показывай.

Жуга снова пошёл другим путём, чем дядька. Если они встретятся, всё пропадёт, но Мантюр ходил всегда одной и той же дорогой, а Жуга тут все тропинки излазил.

Проклятая девчонка была всё ещё там, где Жуга её оставил, и заплетала в косу хвост серого жеребца. Грива уже была заплетена и украшена. Жуга по-прежнему не рискнул подходить. При виде девчонки Увар его выпустил и сейчас мальчик поспешно отступал в лес. Связываться с эдаким «гостем» вовсе не хотелось! Обманешь такого, как же!

— Ну, здравствуй, Эрлейн, — позвал Увар девчонку каким-то чужим непонятным именем.

Она оглянулась, ахнула, выронила гребень.

— Дядюшка Увар! — просияла она и бросилась в объятья чужака. Тот схватил девчонку и закружил в объятьях. — Дядюшка Увар! Как я рада! А ты надолго к нам? А маму ты видел? Как она? Как Львёнок? Как Гертелейн? Ты видел их? А тётушка Агнета? Анико? Бертилейн? А Вирелейн? А…

Жуга никогда не видел, чтобы проклятая девчонка так светилась и тараторила. Он едва разбирал закатную речь и непонятные чужие имена. Лейн, лейн, лейн… зачем ей этот Лейн[31] нужен?... Непохоже, чтобы этот Увар хотел продать ведьму. Вон, как обнимает. Или прикидывается?

— Матушка твоя тебе передаёт привет, — отозвался Увар, ласково улыбаясь девчонке. — У неё и твоих братьев всё хорошо. Бертилейн осталась в Тафелоне, Ирохухайт[32] взяла её в свою свиту. А тётушку Агнету я взял с собой. Анико уже давно моём в отряде, Вирелейн в этом году поехал с нами.

Девчонка снова ахнула от восторга и схватила Увара за руки.

— Дядюшка, миленький, можно мне к вам?

Дальше Жуга слушать не стал. По-взрослому сплюнул себе под ноги. Ну их к бесам в болото! Он-то думал… дядюшки, тётушки, тьфу!

Он отошёл уже далеко, когда проклятая девчонка спросила:

— А как ты меня нашёл?..

Мальчишка подумал и припустил быстрее. Чтобы он ещё раз с ведьмой связался!

Так ничего у Жуги и не вышло. Проклятая девчонка ушла к чужакам и плясала с ними до утра под странные песни, то протяжные, то быстрые. А Жугу Кабан заставил на тележке возить мёд и привезённое откуда-то из закатных стран вино — и не один раз, а туда-сюда пришлось ходить и ходить, а тележка тяжёлая. Ну и здоровы чужаки пить! Под утро уже его поймала страшная уродливая баба, сказала что-то непонятное, мол, мальчонку заездили, напоила чем-то горьким (попробуй откажись!) и уложила спать в круглом доме из шкур. Он спорить-то побоялся, но решил — убежит! Как бы не так! Все они тут ведьмы, он и не понял, как уснул, проснулся — уже рассвело давно, Кабан ему потом всыпал, что ночью не вернулся и что тележку попортил, пока возил.

А девчонка так и осталась у них. Никуда Увар её не повёз. «Дядюшка»! Тьфу на них!

А потом стали пропадать яйца из курятника. И только по ночам. Днём яйца есть, а утренних — нету. И насиживать курам нечего стало — всё начисто вор отбирает. Жугу Кабан утром пошлёт — собери. Жуга приходит — а под курицами и нет ничего. Куда пропало?... Кабан, конечно, и тут Жуге всыпал. Сам, мол, украл. Жуга отпирался, но куда там! И то верно — хорёк там или лиса одни яйца бы не утащили. Да и крысы. Хоть цыплёнка-то бы заели. И куры бы волновались, петух бы кричал. А тут… всё тихо! Собака — злющая, похожая на рыжего волка, которая вечно норовила Жугу цапнуть за голую пятку, — и та не гавкала! Колдовство, не иначе! Но Кабан взъелся на Жугу. А куда тому деваться? Бежать-то некуда, кто его одного примет? К тятьке, что ли, вернуться? Так забьёт его тятька-то. А тут Кабан жизни не даст.

Жуга решил выследить вора. Спрятался ночью, выскользнул, прокрался в курятник. Ночь была тёплая, летняя, даже жарко, так что дверь он открыл, чтоб не вовсе темно-то было. Не огонь же зажигать, тут соломы полно, сгорит вместе с курами. Ничего, никуда вор не денется, устережётся. А ежли побоится в открытую-то дверь соваться, так и того лучше будет. Жуга притаился в углу и принялся щипать себя, чтоб не сморил сон-то. Колотилось сердце. Вор не шёл. Помогло, помогло! Вот рассветёт, Жуга яйца соберёт и Кабану отдаст. И тот поймёт, что Жуга-то не вор! Был бы вором, так ведь раньше б отдал. Кому охота колотушки-то терпеть?

Жуга ждал, ждал… уже почти рассвело, летом-то быстро светает. А потом — услышал. И не от двери вовсе, а откуда-то сверху, с той стороны, где курятник примыкал стеной к дому. Шорох. У мальчика заколотилось сердце. Из дома лезет. Кто ж это? Кабан, что ли, сам своих куриц обкрадывает? Да где ж ему на крышу-то влезть, он вон какой большой да тяжёлый. Вор открыл щель в соломенной крыше и ужом проскользнул в курятник. Проскользнула. Так Жуга и знал! Девчонка проклятущая! Вот змея! Ведьма! Гадюка! Она нарочно! Назло ему! Чтобы его Кабан колотил!

Будь там кто незнакомый, Жуга бы поступил, как собирался: поднял бы крик, собирая людей. А тут… девчонка. Он и замешкался. А девчонка заметила открытую дверь, огляделась, прислушалась и быстро высмотрела Жугу в его углу.

— Оплошала я, — усмехнулась Аталеле, кивая на тусклый предутренний свет, льющийся из двери. — С крыши незаметно.

Она подошла ближе и Жуга шарахнулся в сторону. Её спокойная наглость пугала. Она же воровка! Она должна бояться! Почему она не боится?!

— Молодец, — продолжала девчонка. — Выследил. Подерёмся?

— Зачем мне с тобой драться? — буркнул Жуга. Вот привязалась! Откажешься — на смех подымет, согласишься — стыда не оберёшься. С девчонкой связался!

— Как же? — непонятно засмеялась Аталеле. — Ты же защитник. Вот и защищай. А то зачем сторожил?

— Я людей позову, — пригрозил Жуга, пробираясь по стенке к двери. — Пусть они тебя поколотят.

— Меня? — гаденько улыбнулась проклятая девчонка. — Ты же сам меня сюда позвал, один сторожить побоялся…

— Неправда!

— А под утро надулся и решил на меня всё свалить, — безжалостно закончила девчонка. — Зови людей-то, рассудят нас.

— Гадина ты! — в лицо ей выкрикнул Жуга, но ведьма только расхохоталась. — Зачем тебе воровать яйца, тебя Кабан досыта кормит, вон, какая ты белая, круглая стала.

— Ах ты бедненький! — ухмылялась девчонка. — Тебя-то колотушками Кабан кормит, а? Так тебе и надо, болван трусливый.

— Кто трусливый, я?!

Они всё-таки подрались. И Жуге, конечно, потом всыпали, будто мало, что его девчонка отлупила. И ведь никто не спросил, что она там делала, ночью-то. Но яйца воровать бросила и на том спасибо.

А потом приехал тот страшный чёрный человек. Бледный, щёки впалые, весь в чёрном, глаза светлые. Недобрые, как у проклятущей девчонки. Явился, в дом зашёл, не поклонился, сел за стол да покатил по нему кругляш серебра, такие пришлые за товар отдавали да за вино и ночлег. Вроде мирно зашёл, а видно — страшный человек. Кабан сразу подскочил, а пришлый шепнул что-то странное. Про свободу что-то. И Кабан тоже про свободу ответил. И братьями назвались. Побратимы, небось, видно же, не одной они крови. Жугу, конечно, за едой услали на кухню. Но он и оттуда их разговор слышал.

— Какой ветер тебя сюда занёс, Лонгин? — подозрительно спросил Кабан.

— Попутный, Кабан, попутный, — усмехнулся чёрный гость. — Есть одно дельце…

— На востоке, — ядовито подхватил Кабан.

— Где ж ещё? — усмехнулся Лонгин. — У вас тут один человек живёт… если не врут рассказы, то волшебник. А, может, и колдун. Только он дикий какой-то… пора бы ему влиться в культурное сообщество… пока предлагают.

— Крайвите? — спросил Кабан. Жуга на кухне вздрогнул и уронил нож. Крайвите! Это же сам Князь-Жрец, самый главный, который общается с богами! Говорят, зимой он седлает небесного коня, чтобы привезти солнце и вернуть весну! «Один человек»! «Дикий какой-то!». Да что эти чужаки понимают?!

А чужак тем временем заговорил о другом.

— Где девочка, Кабан?

— Не знаю я никакой девочки, — буркнул хозяин.

— Знаешь, Кабан, знаешь. Ученица Паука. Я хочу её видеть и знаю, что ты её прячешь здесь.

— Да что, Паук на каждой церкви повесил записку, что девчонку свою сюда отправил?! — вспылил Кабан.

— Паук никому ничего не говорил, — отмахнулся Лонгин. — Я это знаю потому, что всегда знаю то, что мне нужно. А Увару сказал я.

Кабан выругался.

— Позже приведу, — посулил он. — Жуга! Поди сюда!

Жуга только успел подать страшному гостю мяса и мёда, как дверь распахнулась. И вошли… вошли…

Небесные девы, не иначе.

Красивые, юные, одетые во всё белое, от них словно разливалось тепло и свет. У каждой на поясе висел меч, странно тонкий и лёгкий, короче, чем мечи, которые Жуга видел у других людей. Чистые их одежды по низу были заляпаны грязью. Лица у дев были усталыми и несчастными. Их было пятеро.

— Прекрасно! — ядовито произнёс Лонгин. — По прямой дороге. Умея видеть в зеркале что пожелаете. Вы только сейчас меня нагнали.

— Вы раньше выехали, — прошептала одна из девушек, не поднимая глаз.

— Тут только одна дорога, — поддержала другая.

— О чём и речь, — заключил Лонгин. — Сейчас договорим — и на улицу, десять стадий бегом.

— Мы устали, — еле слышно проговорила третья дева.

— Тем хуже для вас, — пожал плечами Лонгин.

— Твоя свита? — спросил Кабан, кивая на девушек.

— Чья же ещё, — хмыкнул Лонгин.

— Хлипковаты, — ухмыльнулся Кабан и потянулся шлёпнуть ближайшую девушку ниже спины. Та с визгом отпрыгнула.

— Ничего, сойдут.

— Думаешь, твои враги от жалости их отпустят? — захохотал Кабан.

— Почему же от жалости, — спокойно ответил чужак. — Эслинн! Покажи свой меч.

Эслинн, высокая светловолосая дева послушно достала меч из ножен. Держала она его привычно, крепко, но вид у девушки был страдальческий. Было видно, что ей не нравится всё — Лонгин, Кабан, гостевой дом, дорога, погода… Меч в её руках был в самом деле поуже, тоньше и короче обычного меча. А ещё он был намного острее, наточен как бритва.

— Любой доспех прорезает как масло, — похвастался Лонгин, не обращая внимания на недовольство девушки. — В чужих руках раскаляется. Мечи тоже рубит, если столкнутся.

Кабан сплюнул на пол, растёр плевок.

— Заколдованный.

— Не без того. А лучше всего…

Он оглянулся по сторонам.

— Тебе этот малый не слишком нужен? — кивнул он на Жугу.

— Этот? — захохотал Кабан. — Да забирай, не жалко. А ну иди сюда!

Прежде, чем мальчик успел шмыгнуть за дверь, Кабан шагнул к нему — вроде бы и лениво, а быстрее Жуги! — схватил за плечо и подтащил к Лонгину.

— Ударь его, — приказал чужак Эслинн.

— Но… — замялась девушка.

— Я приказываю. Кабан, подержи его, будет забавно. Ну, Эслинн, я не привык ждать.

У Жуги подогнулись колени.

— Добрая госпожа… — взмолился он. — Господин…

— Быстро! — приказал Лонгин.

Девушка с обречённым видом подняла меч и с размаху опустила его на голову мальчику. Тот зажмурился.

И… ничего не произошло, только ветерок пошевелил волосы. Жуга осторожно открыл глаза.

— Видал? — спросил Лонгин. — Эти мечи только против зла. А то бы на тренировках эти красавицы друг друга бы перебили. Они ж зажмурятся, завизжат и давай перед собой молотить мечами. Еле отучил.

Кабан расхохотался и отпустил мальчишку. Не пытаясь встать на ослабевшие ноги, Жуга тихонько отполз в сторону.

— Не боишься, что они тебя зарежут? — заинтересовался Кабан.

— Они знают, что тогда будет, — равнодушно отмахнулся Лонгин. — Вы чего застыли? Во двор, бегать. А если на вас будут пялиться, так вы ведь волшебницы, а не базарные танцовщицы. Пусть вас боятся, нечего прятаться. Быстро!

Девушки послушно вышли.

— Так пошли за девочкой, — напомнил Лонгин. — У меня для неё есть подарок.

Девчонку-то Жуга привёл. Он только сказал «чёрный дядька какой-то, Кабан его Лонегином кличет», как всё бросила, заторопилась, у Мантюра выпросилась и быстрее Жуги в гостевой дом-то побежала. А Жуга запомнил. Лонегин, значит. А если ей сказать, что в овраге ждёт? Побежит, небось, в овраг-то? Тут только не оплошать. Жуга не очень пока представлял, что ему сделать. В грязи вывалять? Так нажалуется Кабану-то, тот и вовсе Жугу заколотит. А, может, столкнуть её куда, а? Чтоб не выбралась? Страшно на такое дело решаться. А что делать? Пока ведьма проклятая здесь, у них, житья ему не будет. Гадюка она болотная.

Что за подарок принёс девчонке Лонгин, Жуга так и не понял. Когда он пришёл, Аталеле уткнулась в кусок пергамента, Жуга такие штуки всего раза два в жизни видел. Тыкалась и всё пальцем по нему водила, а страшный дядька рассказывал чего-то о чёрных змеях да белых мышах, каких больше, каких меньше, все ли да некоторые ли или многие, да правда иль враньё. Колдовал, никак. Ещё слова непонятные твердил, что-то про «адиднак» какой-то. Ну, точно колдовал! И девчонку колдовать учил. Куда её больше учить-то?! И так житья от неё нет!

Он уехал дальше, на восток, едва отдохнул его страшный чёрный конь, с которым одна Аталеле сумела сладить. Уехал скрытно, как вор, а девиц своих бросил бегать туда-сюда по двору. Жуге уж так жалко их стало, что он прокрался к одной (не той, которая его по голове била, а то вдруг он ей второй раз не понравится?!) и сказал, мол, добрая госпожа, ваш Лонегин ускакал, вы его не потеряете?

Девицы взвыли, заругались так, что Жуга убежал, побежали за своими лошадями — только он их и видел. Жалко их было. Сами в мыле, кони в мыле. Загонят, поди, далеко не ускачут. И зачем им за дядькой этим ехать? Оставались бы здесь или подались куда. Таких красавиц, небось, везде примут.

А потом девчонка выдумала снова штуку. Как она умудрилась — он и не видел даже, а только во всех домах вдруг завоняло страшно, дышать нельзя было! Звук ещё странный был. Тоненький-тоненький, будто комар пищит, да ещё тоньше, да с неба. Что за комар это был — непонятно, а только девчонка заволновалась, всё ходила да присматривалась, к Гедере рябой ходила, на её захворавшего младенца смотрела, потом в лесу на весь день пропала, а потом вернулась. И все дома — жуть как завоняли. Все, только у Кабана не воняло, да в хижине, где Жуга с маманей жил. И на кого все подумали? На Жугу все подумали! Что он нарочно всем такую пакость сделал, а о себе позаботился. Били его, били, хотели, чтоб он признался. До смерти бы забили, Кабан заступился. Вот уж от кого Жуга не ждал. Сказал, правда, нехорошо, мол, слабак Жуга и трус, давно признался бы, мол, коли знал чего. А раз молчит, так и не знает. Мало ли. Чары, может, навёл кто. Жуга чуть не заорал. Вот ведьма, она вредит! Пусть скажет, что за пакость вонючую всем подсыпала! Но промолчал. За девчонку Кабан бы его сам убил. Чтоб им всем в болоте сгинуть!

Всё как-то быстро случилось. Он и отлежаться-то не успел. Остался у матери и уж такой хороший сон увидел! Будто ничего не болит у него, прошло всё и явилась ему сама матерь богов, Кабаниха, в человеческом виде, обняла, по голове погладила, да подарила своё благословение. Только сказала, мол, испытать его нужно. Жуга даже во сне разозлился. Мало того, что его люди трусом честят, теперь богиня про это услышала. Не верит ему! А она только засмеялась. Сказала, в сердце читает. Верит. Пусть он к ней в лес придёт, не побоится. Сейчас пусть за ней идёт. Жуга и пошёл. Тихо-тихо, чтоб маманю с дядькой не разбудить, встал, оделся да и выскользнул за порог. А матерь богов впереди пошла. Жуга и не боялся вовсе! Чего тут бояться? Это счастье — идти за ней, смотреть в её прекрасное лицо, видеть ободряющую улыбку. Матерь богов — не как маманя, не робкая, ничего не боится. Надо только дойти… вот так… и упасть в её объятья. Матерь богов склонилась над ним и Жуга увидел кабаньи клыки у неё во рту. Это было страшно, но…

— Отойди от него, — всё испортила проклятая девчонка.

Жуга открыл глаза… и заорал. Он стоял посреди леса, одетый, а над ним склонялась чёрная тень, вроде как человечья. Позади неё лился свет и от него ли, нет ли, а только Жуга увидел, что у тени этой были здоровые клыки.

Тень повернулась — медленно, так Кабан двигался… как человек, который всё равно знает, что успеет первым. За её спиной стояла девчонка, а вокруг неё в траве был прочерчен круг. Круг этот светился тусклым светом. Тень стала яснее, реальнее. Теперь Жуга разглядел, что это была женщина, высокая, статная, одетая в меховую одежду с широченными длиннющими рукавами. Голову её венчала меховая высокая шапка, украшенная янтарными да жемчужными бусинами, да расшитый золотом чёрный платок поверх. В свете, окружавшем девчонку, всё это богатство играло да переливалось. Женщина открыла рот и что-то прошипела на языке, который Жуга отродясь не слышал.

— Приблизим Освобождение, сестра, — на закатном языке произнесла девчонка. Женщина-тень снова что-то зашипела. — Я не понимаю тебя, но ты ведь меня понимаешь. Тётушка Вейма говорила — вы читаете мысли, чуете чувства людей.

И снова шипение, а потом словно в виски ударили слова.

— Что тебе нужно, соплячка?

— Приблизим Освобождение, сестра! — с жаром повторила девочка. Женщина покачала головой.

— Зачем ты помешала мне? — снова толкнулось в виски. Это что, она в голове у них разговаривает?! — Ты мне не сестра. Жалкая, слабая… что может твоё детское колдовство?

— Я так и думала, — прошептала девчонка. — Ты не знаешь Освободителя. Убирайся отсюда!

Женщина засмеялась.

— Я сожру твоего дружка, а потом дойдёт черёд и до тебя. Ты ведь боишься, да, маленькая? А он боится втрое.

— Жри, — равнодушно разрешила девчонка. Жуга попытался отползти, но страшная женщина только глянула на него и он замер на месте.

Девочка вытянула перед собой руки и что-то зашептала. С её пальцев полилась темнота… густая, чёрная, страшная… Женщина-тень захохотала ещё громче. А потом девчонка выкрикнула какие-то слова, вроде тех, которые с дядькой своим страшным твердила. Что-то вроде «еретрев адиднак ни аргин»[33]. И тьма вдруг заменилась ярким светом, он сиял так, что Жуга зажмурился, а страшная женщина жутко заорала и в воздухе запахло палёной шерстью. Девчонка стояла в своём кругу, закусив губу, и держала руки перед собой, с них лился яркий белый свет, который окутал ужасную женщину и жёг её, а та визжала, пробовала закрутиться волчком, но тогда свет, как пламя, охватил её со всех сторон, а девчонка и сама стала орать, но всё держала и держала, пока от боли не опустила руки. Свет погас. Страшная женщина взвыла и бросилась к ней, но ударилась, едва добежала до круга, а девчонка стиснула зубы и снова выставила перед собой проливающие сияние ладони. Вой был жуткий, такого и в страшном сне не услышишь, богатые одежды горели, плавился янтарь, сама женщина тоже обугливалась и всё кричала и кричала — уже не как человек, а как ночная птица или ещё кто похуже, а девчонка мучилась, но держала руки… И вонь была — как тогда, когда в очаг окорок уронили и не сразу заметили. Жуга уж думал, он там сам с ума сойдёт, пока, наконец, от ужасной женщины не осталась одна только горстка пепла. Девчонка уронила руки и упала на колени. Видно, саму ноги-то не держали. Сияние её погасло, только круг продолжал тускло светиться.

— Кто это был? — шёпотом спросил Жуга. Разговаривать с девчонкой было неохота, но молчать тоже невтерпёж. Она сама страшная! Он-то не забыл её равнодушного «жри» — о нём, о Жуге! И как она смотрела на ту женщину… как будто крылышки у мухи обрывала. Брр! Что ж за человек-то она такой?!

— Я не знаю, как это по-вашему. У нас говорят — вамипир, — отозвалась девчонка осипшим голосом.

— Что она хотела? — ляпнул Жуга и тут же себя обругал болваном. Чего тут непонятного, вон клычищи какие были! Сожрала бы его. А девчонка спасла. Только как она догадалась?..

— Она злой дух, — пояснила девчонка. — Пьёт по ночам кровь детей. И кричит… когда летает — кричит тоненько-тоненько. Только дети слышат.

— Это у вас на закате такие водятся?

— Она прилетела не из Тофилана, — ответила девчонка. Тофилан — это закатная страна, он уже знал. То есть не Тофилан, а как-то по-другому, но у них звуки какие-то странные, ему так не выговорить.

— Как ты убила её?

— Ты так не сможешь, — презрительно бросила Аталеле. Жуга надулся. Он был не дурак и кое-что скумекал. Девчонка-то подготовилась. Круг, вон, прочертила. Следила за ним?... нет, тогда бы не успела. Значит…

— Ты знала! — обвиняюще выкрикнул он. — Ты знала, что она меня выманит, да?

Девчонка хрипло засмеялась.

— Конечно, знала. Где бы я её ещё поймала? Гордая, тварь… небось княгиня какая.

— Вонь! — дошло до Жуги. — В домах воняло! Это ведь ты сделала! Нарочно, да?

— Умный какой, — хмыкнула девчонка. — Слушай. Я потерялась в лесу и ты меня искал. Вот сейчас нашёл. А вой мы издалека слышали и сами перепугались, понял?

— Сама ври, если хочешь, — отвернулся Жуга. Вот ещё!

Он пошёл себе прочь, но тут уловил какой-то странный звук… повернулся… девчонка билась о круг, как давеча страшная княгиня, и не могла переступить проведённую ею же границу. Она даже попыталась стереть круг с земли, но не смогла его коснуться.

— Ага! — обрадовался Жуга. — Вот ты, ведьма, и попалась! Сиди себе тут… в клетке.

Он отвернулся и пошёл себе прочь. Лес был ему знаком, не мог же он далеко уйти от дома. Всё лучше, чем здесь сидеть. Того и гляди, волк выскочит. Или вовсе — оборотень. Они, говорят, и досюда доходят.

— Если ты один вернёшься, Кабан с тебя шкуру спустит, — посулила девчонка. Жуга остановился. Знал: спустит.

— Убегу тогда! — заявил он, храбрясь. — От тебя все беды!

Думал — заплачет, попросит прощения. Страшно, поди, вот так одной в лесу в клетке невидимой. Звать будет. А она нос вздёрнула и отвернулась. Жуга не удержался, подошёл поближе. Ткнул в воздух над кругом. Ничего его не остановило. Вот здорово. Замахнулся, толкнул девчонку. В плечо пришлось, в лицо бить-то побоялся. Глазами ведь так и зыркает. Хорошо толкнул, сильно. Аталеле отлетела, упала на круг, тот её оттолкнул, на ноги поставил. Здорово! Сейчас можно ей за всё отплатить, как мучила его, как…

Он замахнулся и ударил ещё. Девчонка даже не вскрикнула. Ещё. И вот она гадюкой вцепилась ему в руку, потянула к себе. Жуга струсил, никак в круг затащит! Дёрнулся что было сил… и покатился по земле, по узловатым корням — вместе с девчонкой. Она как-то хитро извернулась, по-особому куда-то нажала — и вот он, Жуга, лежит, а девчонка на нём сидит и головой его о землю стукает.

— Когда к людям выйдем, — сказала она холодным недетским голосом, — скажешь, что я велела. Тогда Кабан тебя не побьёт, понял? Скажешь, потерялись. Скажешь, вой издалека слышали. Понял?

— Слезь с меня!

— Сначала поклянись, что как я сказала, говорить будешь, — снова стукнула его голову о землю девчонка.

— Клянусь, клянусь! — со злостью прошипел Жуга. Вот позорище!

— Тогда ещё слушай. Победный лук — трава такая, её запах вампиры не любят. Ещё ромашник, он жар прогоняет. Полынь от всех напастей защитит…

Она называла одно растение за другим, рассказывала, от чего они помогают и зачем их люди используют. И ведь так и не слезла с него, пока он ей всё в ответ не пересказал.

— Вот молодец, — засмеялась девчонка, позволяя ему встать. — Ты, главное, помни про это, а лучше в лесу их сам найди да собери. Вонять будешь, но ни один злой дух тебе будет не страшен. Не благодари.

— Не за что мне тебя благодарить, ведьма проклятая, — пробурчал Жуга. — Сама меня жути этой чуть не скормила, а теперь хвастаешься!

Он повернулся к ней, вдруг хоть чуточку смутится. Но нет! Круг давно погас и за лесом поднималась заря. Это, наверное, от её лучей лицо девчонки было какое-то красное… Аталеле повернула руки ладонями вверх. И они тоже какие-то красные… девчонка коснулась своего лица, поморщилась…

Да она обожглась! Обожглась сама своим светом!

— Страшно? — зло спросила девчонка. — Скажем, я костёр развела и не тех веток в него кинула, слышишь?! Молчи, что видел, а то Кабан тебя до смерти запорет.

И вот кого за то, что девчонка обгорела, чуть не прибили? Если б она не сказала, что сама те ветки кинула, так ему б живому-то не быть. А уж как над ней бабы-то причитали! И сметаной её обмазывали и на травах припарки делали! Одно хорошо, с руками-то обожжёнными она лошадьми заниматься бросила и дядька Жугу обратно к себе взял.

И ведь если бы дядька Жугу к Кабану за мёдом не отправил, всё веселье б Жуга пропустил-то! Но он не дурак. Пришёл к Кабану и видит — вместо девчонки крутится пришлый какой-то. Кабан ему и не приказывает, а он сам всё знает и приносит. И никто на него и не смотрит вовсе. А тот будто старается, за водой сходил, дров наколол, кашу в горшке помешал… чудно так. Сам неказистый и вроде как на него смотреть-то не хочется. Жуга дядьке мёда-то отнёс, а сам к Кабану вернулся да затаился. Пока тут сам крутился, выучил уже, где встать, чтоб тебя не видно было. Чужак странный. Лошади будто нет — пешком, что ли, шёл? Может, и вовсе оборотень. И никто о нём и не слышал вовсе, Жуга кого встретил, поспрашивал. Вроде как нет никого у Кабана. А как же нет, когда вот он? Жуга ждал, ждал… и дождался. Девчонка проклятая в дверь вошла — она у кого-то из баб сидела, всё её рожу сожжённую сметаной мазали, толку-то с их сметаны? Всем поселением причитали, мол, кто ж её теперь замуж возьмёт, а была уж такая раскрасавица. Кто возьмёт — дурак будет, теперь хоть ожогов ради поостерегутся. Сама себя пометила, так ей и надо!

Девчонка-то вошла, чужак-то плошки все и уронил. Грохнулись все, разбились. Ой, с Жуги-то Кабан шкуру спустил бы за плошки! Этого, небось, не прибьёт. Девчонка глаза подняла. Визгу было! И всё на радостях! Дядюшка Виле это, оказывается. Вот вредина! Везде у ней дядюшки! А тот на неё только глянул — сразу и замолчала, только улыбается до ушей. И кривилась ещё. Больно, поди-ко, улыбаться. Виле-то этот девчонку за плечо ухватил да повёл на двор. За сарай завёл… вот выбрал! Тут незаметно-то и не подобраться! Вроде как и не укромное место, а отсюда раньше всех увидишь, когда кто-то идёт. Жуга и сам тут, бывало, прятался. Ну, ничего! Не такой уж он дурак, Жуга-то. Это для старших не подобраться. А Жуга и с сарая всё прекрасно услышит. Пусть девчонка не думает, что только она одна по крышам-то лазить умеет. Эка невидаль, в курятник пробралась, воровка!

Когда он бесшумно дополз до края крыши, чужак уже держал девчонку не за плечо, а за косу и трепал из стороны в сторону, приговаривая:

— Я тебе что про фокусы говорил?... А мать тебе что про магию говорила?... А ты что сделала?... Кто тебе разрешение давал?... Ты зачем это устроила?... А головой своей ты подумала?... А что я твоей матери скажу?... А если её искать будут?... Да если ты навсегда с такой рожей останешься?... Да ты ж теперь в руках ничего не удержишь!... Да кому ты теперь нужна будешь?... Да чего это ты себе удумала?..

И та-та-та, и та-та-та, и та-та-та.

Жуга на крыше развеселился. Вот, наконец хоть кто-то девчонку как есть понял! Так ей и надо! Ещё и не такую трёпку бы задал! Но осторожности не потерял. Не будет, поди, этот Виле при нём девчонку-то колотить.

— Ничего они не найдут, — пробурчала девчонка. — Её человеком никто не видел, а вампиры ничего не почуют, я там травы рассыпала…

— Вот травы твои они и почуют, бестолочь!

— Они не могут думать, когда чуют их, мне тётушка Вейма рассказывала!

— Ах, тебе Вейма рассказывала! — совсем рассердился Виле и сильнее дёрнул за косу. — И что она ещё тебе рассказывала?

— Она сказала, вампиры друг друга не любят и только рады, когда кто-то из них умирает!

— Так ты тётушке подарок решила сделать?! Бестолочь, это в Тафелоне вампиры так живут, а в Дарилике как — ты не знаешь. А если у неё целый выводок? Или учитель? Дурында, ты головой-то своей думаешь? Она у тебя, чтобы волосам на чём расти было?!

— Они ничего не почуют, — упрямо ответила девочка.

— Да они людей пошлют, бестолочь! Зачем я тебя учу, дурочка, если ты о такой простой вещи подумать не можешь?!

— Люди не узнают, куда идти, — спорила Аталеле.

— Эрлейн, ты ещё глупее своей мамаши, если так думаешь.

— Не гово…

— Замолкни.

Он отпустил её косу, но девочка и не думала никуда убегать, просто стояла и чего-то ждала. Виле, казалось, надоело сердиться, он коснулся ожога на щеке девочки и уже другим тоном спросил:

— Всё ещё болит?

И тут девчонка разрыдалась! Вот это здорово! Жуга-то думал, она вообще не умеет! А она всё всхлипывала в ладони и бурчала, что устала, что хочет к маме, что тут всё чужое и что ей во сне снится, как жутко та тварь сгорала. Жуге и самому снилось, он даже орал во сне, его дядька чуть не прибил за это. А кому скажешь-то, а? А девчонка что-то ещё хныкала, что она теперь останется уродиной и руки болят и что она не знала, что так будет, и к маме хочет, к маме, ей тут плохо.

Ей плохо!

Вот змея-то!

Небось, нарочно ревёт, чтобы дядьку своего разжалобить!

А тот ничего.

Дождался, пока проревётся, а потом сказал так спокойно:

— Собирайся, дурында. Пойдем мы к твоей мамаше. Авось сведёт она с тебя ожоги. Но если ты ещё раз без спросу такое сделаешь…

— Не сделаю! — просияла девчонка и умчалась в гостевой дом к Кабану.

А Виле этот не пошёл никуда, постоял эдак спокойно и сказал:

— Слезай, паршивец. Я тебя слышу.

Жуга так удивился, что прямо рядом с этим чужаком с сарая и спрыгнул.

— Будешь болтать — пальцы по кусочку отрежу и тебя жрать заставляю, — посулил Виле. Спокойно так — аж мороз по коже! Сразу ясно, заставит.

— Я ничего не сделал, дяденька! — заскулил Жуга.

— Я вижу, ничего не сделал. А теперь рассказывай, как что было.

— Я ничего не сделал! Это она сама в костёр свалилась! Да ты её спроси, дяденька. Она скажет!

— Про костёр ты другим ври. А мне как было рассказывай. Живо.

Куда деваться? В этом углу и не убежишь никуда. Пришлось рассказывать. И про вонь, и про травы, которые девчонка его заставила выучить, и про матерь богов, и про шипение и про слова, которые в виски толкались. И как-то Жуга не заметил, как Виле из него и про других дядюшек девчонки вытянул и про все разговоры, которые Жуга в гостевом доме подслушал. А потом тот как-то встал, как-то Жугу схватил — и вот Жуга пошевелиться не может, а у самого горла нож, да такой острый!

— Всё рассказал, молодец. А теперь помалкивай. Хоть одному кому-то проговоришься, узнаю, приду, я тебе…

Жуга уж не помнил, как его этот страшный дядька выпустил.

Зато девчонку увёл этот Виле! Как не было её вовсе!