Короткий триллер

Роберт Артур Нож

Несмотря на все старания, Эдвард Доуз не смог преодолеть любопытства и, бочком приблизившись к столу, грузно уселся на стул напротив Герберта Смитерса. Опираясь о стол, Доуз следил, как тот очищает от ржавчины предмет, напоминающий нож. Непонятно, почему Смитерс уделял этой рухляди столько внимания…

Нежно согревая в ладонях порцию виски с содовой, Доуз молча ожидал, не скажет ли чего-нибудь Смитерс.

Но тот полностью игнорировал его, и поэтому Доуз, осушив стаканчик, нарочито громко стукнул донышком о стол.

— Похоже, нож никуда не годится, — заметил он презрительно. — Пожалуй, его и чистить-то не стоило.

— Хм! — огрызнулся Смитерс, осторожно отскребывая с находки засохшую грязь с помощью пилки для ногтей.

— Что это? — с любопытством спросила грудастая барменша Глэдис, собирая стоявшие перед ними пустые стаканы.

— Это нож, притом старинный, — заверил Смитерс, — и принадлежит он мне, потому что я нашел его.

На этот раз хмыкнул Доуз.

— Никак он решил, будто эта штука имеет какую-то ценность? — произнес здоровяк, обращаясь к пустой комнате, где никого кроме них троих не было.

— Мне-то она не кажется ценной, — откровенно заметила Глэдис. — Выглядит как ржавое, старое барахло, которое следует бросить в ту же кучу хлама, откуда оно и появилось.

Ответом служило довольно красноречивое молчание Смитерса. Отложив пилку, он послюнил кончик грязного платка и потер небольшое алое пятнышко на конце все еще замызганной рукоятки ножа. Пятнышко увеличилось и, очищенное от грязи, оказалось граненым камнем с красным отблеском.

— Похоже на драгоценный камень! — заметно заинтересовавшись, воскликнула Глэдис. — Смотрите, как блестит. Может, он и настоящий.

— Пожалуйста, еще одну с содовой! — подчеркнуто громко заказал Доуз, и Глэдис отплыла прочь. Казалось, покачивания ее в меру округлых бедер говорили об отсутствии интереса к предмету разговора, но брошенный через плечо взгляд свидетельствовал об обратном.

— Драгоценность! — все так же презрительно бросил здоровяк. — Вот уж навряд ли!

И Доуз подался вперед, внимательно наблюдая за стараниями Смитерса.

— А тебе почем знать? — со сдержанным чувством спросил Смитерс.

Он подышал на красный камень, потер рукавом и, любуясь, поднес к глазам. Камень напоминал красный глаз: он мерцал и словно концентрировал в себе алые отблески, отбрасываемые решетчатой жаровней в углу комнаты.

— Может, это рубин, — предположил Смитерс сдержанно, как это подобает внезапно разбогатевшим людям.

— Рубин! — массивный Доуз едва не поперхнулся. — С каких это пор нож с настоящим рубином будет валяться на улице и ждать, пока ты его найдешь?

— Он не валялся, — коротко возразил Смитерс.

Затем снова взялся за пилку и принялся вычищать грязь из нанесенных на рукоять замысловатых узоров.

— Нож лежал в куче грязи, набросанной при ремонте канализации, на Дорсет-стрит. Наверное, затерялся где-то в люке и пролежал бог знает сколько времени… Взгляни-ка, сколько ржавчины наросло! Это доказывает, что ему много лет. Зато никто не скажет, что потерял его в минувшую войну.

Доуз неохотно взвесил эти соображения.

— Вообще-то сталь неплохая, — согласился он. — Ее и ржавчина не взяла.

— А кто болтал, будто его и чистить не стоило? — поддел Смитерс.

Он продолжал терпеливо счищать с ножа окаменевшую грязь, и вскоре обнажились длинное сужающееся лезвие и изящная, украшенная орнаментом рукоять, на которой тотчас сомкнулись пальцы Смитерса. Нож настолько удобно лежал в ладони, что владелец не удержался и сделал легкий «тычок-порез» в воздухе.

— Ощущение такое, словно он продолжает руку, — мечтательно протянул Смитерс. — Кажется, будто от него исходит тепло… и щекотно, как от электричества.

— Дай подержать, — попросил Доуз, забыв о презрительном тоне.

Смитерс оскалился и убрал руку.

— Он мой! — в голосе проскользнули жесткие нотки. — Никто не смеет лапать его, кроме меня…

Он снова сделал «тычок-порез», и красный камень в рукояти блеснул огнем. Узкое, нервное лицо Смитерса вспыхнуло румянцем, словно отражая блеск камня, и он покачнулся, будто перебрал спиртного.

— Нож стоит кучу денег, — хрипло заявил он. — Это вещь старинная, заграничная, а в ручке — настоящий рубин… Ну и повезло же мне!

Глэдис принесла два стакана и даже забыла как следует протереть стол. Смитерс, крепко держа нож, пытался уловить яркий, как искра, отблеск камня, и Глэдис тоже впилась в него жадным взглядом.

— Может, рубин и настоящий. Дай посмотреть, малыш, — попросила она.

Влажные пальцы барменши коснулись руки Смитерса, и тот резко обернулся к ней.

— Нет! Он мой, слышишь?

— Только посмотреть, — волнуясь, просила Глэдис. — Я тут же верну его, обещаю.

Не переставая уговаривать, она приближалась, и румянец на угловатом лице Смитерса заалел еще ярче.

— Сколько раз повторять, он мой! — закричал он пронзительно. — И никакая смазливая мордашка не сможет у меня его вытянуть. Заруби это на носу!

Вдруг все трое молча застыли на месте и, словно в трансе, уставились на красный глаз, замерший в пяти дюймах от сердца Глэдис. Пальцы Смитерса все еще сжимали нож.

Глаза женщины раскрывались все шире и шире.

— Ты зарезал меня, — медленно и раздельно произнесла она. — Зарезал!

В горле у нее странно всхлипнуло, и она рухнула на пол с таким грохотом, что от удара содрогнулась вся комната. Красный язычок лизнул ей грудь и торопливо расплылся в стороны.

Мужчины продолжали стоять не шевелясь; Смитерс по-прежнему держал нож, высвободившийся после падения барменши, а Доуз с разинутым ртом приподнимался из-за стола, опираясь о него ладонями.

Первым, к кому вернулся дар речи, был коротышка-мусорщик:

— Я ничего не делал! Нож сам ударил ее! Клянусь, сам! И я не смог его удержать.

И, придя в себя, Смитерс швырнул нож на пол. Затем, всхлипывая, зашаркал к двери и исчез.

Наконец очнулся и Эдвард Доуз. Тяжело дыша, он выпрямился и прислушался: кругом было тихо, нож лежал у его ног. Он нагнулся, и нож удобно лег в ладонь. Настороженно поглядывая на дверь, он механически вытер лезвие о половинку своей газеты, а потом завернул его в остаток бумаги. И неуклюже затрусил к двери.

Его план был довольно прост: доходный дом, владелицей которого была его жена, находился напротив, через улицу. Именно оттуда он позвонит в полицию и объяснит, что нож он взял для того, чтобы сохранить вещественное доказательство. Когда появится полиция, он предъявит его — но без камня в рукояти. Если Смитерса поймают, и он припомнит камень, Доуз поклянется, что тот, дескать, выскочил и затерялся при падении ножа на пол. Кто сможет это опровергнуть?..

Все еще тяжело дыша, Доуз старался извлечь поблескивающий красный камень с помощью перочинного ножа. Он сидел на кухне, за дверью висел телефонный аппарат. До прибытия полиции оставалось около трех минут. Со лба его бежал пот, а сердце колотилось, словно изнемогая от непосильной работы.

Еще две минуты. Язычки, зажимающие камень, держались прочно. Перочинный нож сорвался и поранил ему руку. Доуз выругался сквозь зубы и продолжал работать. Пальцы стали скользкими от крови, через мгновенье нож вырвался и с чистым стальным звоном ударился об пол.

Грузный Доуз с трудом наклонился и уже ухватил его, но нож отскочил чуть в сторону. Оставалась минута. Он потянулся за ножом, даже не тратя времени на ругань, и едва успел его поднять, как в дверях появилась жена.

— Эдвард, я слышала, как ты звонил по телефону, — начала она визгливо. — Что это за чепуху ты болтал насчет убийства в «Трех дубах»?

Она смолкла, увидев его злобное, покрасневшее лицо и нож в окровавленных пальцах.

— Эдвард! Ты кого-то убил! Убил! — завопила она.

Он шагнул к ней. В ушах у него зазвенело, а вверх по руке разлилось странное тепло. Перед глазами поплыл красноватый туман, скрывая лицо жены.

— Заткнись, чертова дура! — заорал он.

Толстуха-жена тут же смолкла, успев пролепетать лишь несколько невнятных слов.

Потом туман рассеялся, и Доуз увидел, что она лежит на полу, а рукоять торчит из пухлой белой шеи, как раз под самым подбородком. Красный глаз на конце мерцал и подмигивал ему, удерживая в каком-то трансе. Он не слышал ни громкого стука в наружную дверь, не слышал, как она открывается и в холле скрипят тяжелые шаги представителей власти…

— В течение десяти минут, сэр, — уважительно докладывал старшему инспектору сержант Тоббинс, — этим ножом были убиты две женщины. Применили его двое мужчин. И оба заявляют, что не имеют понятия, каким образом они это сделали.

Сержант улыбнулся, давая понять, что лично он ни за что бы ни поверил подобному заявлению.

Высокий, тощий инспектор хмыкнул и осторожно повертел нож в пальцах.

— Кажется, индийская работа. Шестнадцатый или семнадцатый век… Вы записываете, мисс Мэйп?

Стоявшая возле стола инспектора женщина средних лет кивнула:

— Да, инспектор, — и пару раз черкнула в блокноте.

— Нож вытерли, инспектор Фрэйн, — продолжил Тоббинс. — Отпечатков нет. Впрочем, оба они сознались.

— А как насчет камня? — постучал по рукояти инспектор. — Он настоящий?

— Это рубин, совершенно верно, — подтвердил коренастый сержант. — Правда, с большим дефектом. Точно посередине камня находится воздушный пузырек, формой напоминающий каплю крови… или, скорее, слезу, — кашлянув, поправился он.

Инспектор продолжал крутить предмет в руках. Мисс Мэйп терпеливо ожидала, держа наготове карандаш.

— В любом случае, это антикварная редкость, — заметил Фрэйн. — Я рад, что вы попросили меня взглянуть на него. Вероятно, один из наших «томми» привез его сюда после восстания сипаев. Сами знаете, мародерства после подавления мятежа было немало.

Секретарша торопливо писала в блокноте.

— Найден в сточной канаве, не так ли? — спросил инспектор. — Сразу видно, что он пролежал там немалое время. Кто из них нашел нож — Смитерс или Доуз?

— Смитерс, сэр. Довольно странный случай. Он чистил его, наверное, больше часа, перед тем как попробовать на барменше. Затем его хватает Доуз и через десять минут всаживает в горло жене. И на допросе оба они утверждают одно и то же.

— В самом деле? Что именно?

— Сэр, они сказали, будто испытали тепло и слабый зуд лишь от того, что просто держали нож в руке. И совершенно не поняли, почему впали в ярость… А в результате погибли две женщины!

— Кроме того, — позволил себе слабо улыбнуться Тоббинс, — они утверждают, что нож действовал как бы сам по себе, без их участия.

— Они это говорят? Боже всемогущий!

Высокий инспектор уставился на нож с обостренным интересом.

— Сержант, где именно проходит канава, в которой он был найден?

— По Дорсет-стрит, сэр. Возле пересечения с Коммершел-стрит.

— Дорсет-стрит? — резко переспросил Фрэйн; глаза его загорелись.

— Ей-богу, неужели…

Ни Тоббинс, ни мисс Мэйп не смели нарушить тишину. Через минуту инспектор положил нож на место — в коробку на столе сержанта.

— У меня прямо голова кругом пошла, — улыбнулся инспектор. — Этот нож… Вы знаете, что произошло на Дорсет-стрит давным-давно?

Сержант покачал головой.

— Пожалуй, я где-то об этом читал. Но не могу припомнить, где именно.

— Это дело — одна из самых толстых папок нашего архива. В ноябре 1888 года в Миллерс-корт рядом с Дорсет-стрит ножом была зверски убита женщина. Ее звали Мария Келли.

— Теперь припоминаю, — впившись взглядом в инспектора, выдохнул Тоббинс. — Джек Потрошитель?

— Верно. Предполагают, что это было его последним убийством. Последним из двенадцати. Все жертвы — женщины. Похоже, он испытывал к ним особую, жгучую ненависть. Вот я и представил себе убийцу, торопливо убегающего с места преступления с окровавленным ножом в руке. Я увидел, как он роняет его на бегу в открытый люк, и нож лежит там долгие годы… Просто голова кругом идет.

…Сержант проводил взглядом уходящего инспектора и обернулся.

— Из него получился бы неплохой сочинитель триллеров, — заметил он с претензией на остроумие. — А информации у него хватает!

Он взял нож, крепко сжал его в ладони и, подмигнув, принял угрожающую позу.

— Берегитесь, мисс Мэйп! Джек Потрошитель!

— Погодите, — усмехнулась та. — Можно взглянуть на него, сержант Тоббинс?

Ее пальцы коснулись его пальцев, и Тоббинс резко отдернул руку. От прикосновения мисс Мэйп лицо сержанта вспыхнуло. Его вдруг охватила необъяснимая ярость. Он пристально смотрел на простоватое лицо, и гнев постепенно уходил, вытесняемый приятным щекотанием в правой руке, идущем от кисти до предплечья.

Он быстро шагнул к ней и тут же услышал странное сладкоголосое пение, пронзительно звенящее вдалеке.

А может, это был крик женщины?..